Глава первая. Честь княгини Рогнеды

 

Духарев оказался в Киеве всего лишь на пару недель позже, чем Владимир. Это потому, что великий князь возвращался не самой короткой, а самой продуманной дорогой. Не упустил возможности прогуляться по юго-восточным территориям: показать подданным свою крепкую и удачливую гридь. Пусть трусливые устрашатся, а храбрые – обзавидуются. И поучаствуют в конкурсе на место в княжьей дружине.

По дороге изрядная часть Владимирова войска разошлась. Ушли домой те из хузар, что не жили близ Киева. Ушли степняки.

К тому времени, как показались впереди киевские стены, войско победителей существенно уменьшилось, зато ушедшие понесли по всей земле Владимировой новости: о том, что поход был успешен не менее, чем во времена Олеговы. О том, что добычу взяли немалую. И о чудесах, что видели на земле ромеев. И еще о том, что принял сам великий князь и многие из его гриди Веру Христову.

Последнему радовались немногие. Но и огорчались не особо. Ждали: прибавится теперь к Перуну, Сварогу, Волоху и прочим еще и ромейский бог. Что ж в этом плохого?

 

Но Владимир был настроен серьезно.

Через три дня по возвращении, вдоволь попировав с походной и остававшейся в городе дружиной, великий князь собрал всех своих: бояр, воев, тиунов, гостей торговых, – всех, кого с дедовских времен принято было называть княжьей русью, и заявил им прямо: принятие новой веры – дело добровольное. Но тем, кто не примет Веру Христианскую, с ним, Владимиром, более не быть. Потому что намерен он, Владимир, привести землю свою и людей ее к великой славе и силе, что возможно лишь под покровительством Иисуса Христа. А кому с великим князем не по пути, тот может отправляться своей дорогой.

Бунта великий князь не боялся. Верил, что Бог – с ним. Да и земная сила – на его стороне. Большая часть гриди, что ходила с ним в Византию, – теперь христиане. Большая часть воевод – тоже. Но и не сказать что не было таких, кто – воспротивился. И так вышло, что новая вера едва не стоила Владимиру жизни…

 

* * *

 

– Слыхала я: ты новую жену берешь? – спросила Рогнеда.

– Завтра поговорим, – сонно пробормотал Владимир.

Великий князь лежал на спине, закрыв глаза. Рука покоилась на мягком теплом животе жены, обнаженном задравшейся исподницей. Тело Владимира пребывало в приятном утомлении, сознание медленно погружалось в дрему.

В Предславино, куда еще до похода была переселена Рогнеда с сыновьями, Владимир приехал засветло. Поужинал с гридью, детьми и женой, потом отправился в опочивальню. Разговоров не вел, сразу – на ложе. Да и о чем говорить? Владимир знал: любви меж ним и бывшей полоцкой княжной нет. Только радость телесная. Но что с того, если сыны добрые подрастают, а тело Рогнедино Владимиру по-прежнему лакомо.

Жаль будет Рогнеду прочь отсылать. Но придется. Не с ее норовом жить тайной полюбовницей.

Но сейчас думать об этом не хотелось. Вообще не хотелось думать.

Тяжелая рука, соскользнув с живота, упала на влажное полотно. Это Рогнеда извернулась, чтоб прильнуть к мужу.

– Берешь, значит, ромейку водимой женой? – шепнула княгиня, щекоча распущенными волосами шею князя.

– Ммм… – Могучая шуйца, обвитая синим обережным узором, сгребла женщину, подтянула ближе, но – так, без страсти, по привычке.

– Хороша хоть? – не унималась Рогнеда. – Лучше меня?

– Дивна ликом… – уже засыпая, проговорил Владимир.

И задышал ровно. Уснул. Не увидел, как исказилось лицо Рогнеды, полыхнули яростью глаза.

Выскользнув из-под шуйцы Владимира, дочь полоцкого князя соскочила на медвежий мех у ложа, обогнула его, бесшумно ступая.

Меч великого князя покоился справа от хозяина, в ладони от десницы. Даже в собственном тереме Владимир не оставлял походной привычки.

Рогнеда потянулась к мечу, но, ощутив, как липкое течет из лона по внутренней стороне бедра, сначала подтерлась тонкой льняной рубахой, а уж потом взялась за меч.

С мягким щелчком и тихим, лишь кошачьему уху доступным шелестом седая узорчатая сталь выпросталась из ножен. Проникавший в горницу лунный луч тотчас заиграл, засеребрился на драгоценном металле. Рогнеда залюбовалась: княгиня и дочь князя, она понимала красоту оружия. Залюбовалась и не заметила, как дрогнули ресницы мужа. Слух воина чуток, но избирателен. Даже во сне вычленит из прочих звуков: плеска воды, скрежета сверчка, уханья совы – еле-еле слышный скрип тетивы или такой вот невесомый шелест трущегося о внутренность ножен металла.

Рогнеда выпрямилась.

Законный, пусть взявший ее силой, но всё равно честный пред богами муж, отец ее сыновей, великий и удачливый князь лежал сейчас пред ней спящий. Такой же красивый, как и его меч… Но меч – не предаст, а Владимир – предал. Предал богов, что подарили ему и удачу, и киевский стол. Предал и жен своих, взятых по закону и по праву.

Рогнеде не было дела до остальных жен Владимира, но свою честь она помнила и чтила. И честь эта – не в том, что положено ей по роду и крови. Бесчестно ей, княжне полоцкой, быть сосланной из княжьих чертогов в дальнее сельцо, как это случилось с матерью ее мужа. А ведь сошлет наверняка.

Знала Рогнеда: у христианина только одна жена. Прочие – полюбовницы. Такое не для нее. По праву сидит Рогнеда выше всех женщин на княжьих пирах. И не позволит себя унизить. Лучше – сразу за Кромку. Но – не одной. Прежде уйдет туда он, убийца родичей, отец сыновей, муж, Владимир. И если правду говорят нурманы, то будет он, великий князь киевский, прислуживать там, за Кромкой, ей, Рогнеде. Своей убийце и мстительнице.

Ни на миг не усомнилась дочь полоцкого князя Роговольта в том, что должно сделать. Умрет Владимир – и не будет ни женитьбы на ромейской кесаревне, ни черных жрецов ромейского бога в княжьем тереме. И останутся тогда ее сыновья: Изяслав, Ярослав – старшими в роду. А что юны еще, так найдется кому защитить. Уж в этом Рогнеда не сомневалась.

Широка грудь у великого князя. Украшена узорами-оберегами… Не защитят. Не Перунов знак ныне на груди у князя. Не Сварогово колесо-солнце. Сияет золотой дареный ромейский крест с распятым на нем чужим богом. Этот – не убережет. Как может защитить тот, кто и себя не смог спасти?

Рогнеда взялась покрепче за рукоять, просторную, толстую, сделанную не под женскую руку, но всё равно – удобную. Взялась двумя руками: десницей – ближе к клинку, шуйцей – пониже, прихватив немного оголовье… Не спешила Рогнеда. Приятно ей было чувствовать свою власть над тем, кто еще недавно властвовал над нею. Пластал, мял, толок грубо и жадно, ненасытно… Будто чуя, что – в последний раз.

– Перун, Морена, вам дарю… – шепнула Рогнеда.

Взлетел клинок, мелькнув синим лунным отсветом, и тотчас упал, с шипением вспоров теплый душноватый воздух. Быстро, сильно, метко, будто и не женская рука бросила его вниз, а мощная воинская десница. Упал, просёк всё, что оказалось на пути. И увяз в деревянной раме ложа.

Только – зря. За долю мгновения, опередив собственную сталь, Владимир скатился с ложа и тут же вскочил на ноги, голый, безоружный, но – опасный и быстрый, как разъяренный медведь.

Рогнеда рванула меч на себя – со всей силой отчаяния – и освободила.

Блеснули белые зубы – Владимир не боялся ни Рогнеды, ни своего меча в ее руках. Как может женщина – пусть даже и с мечом – сражаться с воином?

Но Рогнеда – могла. Толкнувшись ногами, дочь полоцкого князя вспрыгнула на ложе, хлестнула справа-сверху, наискось. Видно, забыл Владимир, что за спиной у него – стена. И слева – тоже стена. Некуда отступать!

Владимир и не отступил. Прыгнул навстречу, под клинок. С обидной легкостью перехватил рукоять поверх Рогнединых пальцев, отнял меч и уронил в пол так, что клинок, пробив медвежью шкуру, неглубоко увяз в дубовом полу. Засмеялся Владимир, опрокинул Рогнеду на попорченное ложе, навзничь, впился пальцами-клещами в ноги, развел, задрал так, что, треснув, разошлась ткань исподницы, и взял Рогнеду еще раз: грубо, больно, алчно. Сложенная так, что колени придавили плечи, Рогнеда даже и не пыталась сопротивляться. Терпела, сжав зубы, пока Владимир не утолил похоть, а когда встал, осталась лежать, лишь ноги опустила и плотно сдвинула.

– Бог велит нам прощать, – произнес Владимир, выдергивая из пола меч и пряча в ножны. – И я бы тебя простил, кабы ты только меня убить пыталась. Но ты, женщина, посягнула на будущее земли моей, а этому нет прощения.

Владимир не объяснял – объявлял приговор. На жену он даже не глядел. Для него она уже была мертва.

Надеты сапоги. Затянут пояс. Ножны меча привычно коснулись левого бедра. Если бы Владимир готовился к битве, то у правого бедра был бы второй меч. И кольчуга на груди. Но здесь – дом. Здесь врагов нет… И не будет.

– Встань! – спокойно произнес великий князь. – Ты родила мне сыновей, и я окажу тебе милость: казню своей рукой.

До сего мгновения Рогнеда не боялась. Ни мужа, ни смерти. Знала: если убьет Владимира, то ей тоже – не жить. Но сейчас – испугалась. Это спокойное лицо, равнодушный голос…

Рогнеда, сильная и храбрая, ощутила себя голубкой в деревянной клетке. Сейчас повар сунет в клетку руку, свернет ей шею, ощиплет, зажарит и подаст к столу…

Ужас придал ей сил. Рогнеда закричала и, вскочив, как голубка, в ужасе, – на прутья клетки, – бросилась на Владимира. И тот, просто от неожиданности, шагнул в сторону, пропуская Рогнеду мимо себя, к выходу их опочивальни. И она, не раздумывая, не соображая, бросилась туда, где было то, что ей действительно дорого.

В детскую. Не для того, чтобы спрятаться. Чтобы защитить. Бездумно, инстинктивно, как испуганная птица.

Отрок в дверях в изумлении поглядел вслед выскочившей княгине: исподняя рубаха разорвана, волосы распущены… Даже теремная девка в таком виде на люди не покажется, а тут – княгиня…

Владимир появился через несколько мгновений.

– Куда? – спросил негромко.

Отрок показал, и великий князь, сняв со стены свечу, двинулся в указанную сторону. Он редко бывал здесь, в Предславино. И терема здешнего почти не знал. Но не спешил. Рогнеда никуда не денется. А он, ее муж, вправе поступить с ней по собственному разумению. Хочет немного побегать – пускай. От мужниной кары у нее нет защиты.

 

Ну вот и всё. Владимир остановился перед дверью. Он не знал, что за ней. Зато отчетливо слышал прерывистое дыхание. Здесь.

Владимир извлек меч. Он сделает это быстро. Рогнеда даже ничего не почувствует.

Толкнув ногой дверь, Владимир (в правой – меч, в левой – свеча) шагнул внутрь. И сразу увидел Рогнеду. И еще кое-что, заставившее князя остановиться…

 

– Храбрец! – похвалил Владимир, глядя на мальчика сверху вниз. – А если я тебя сейчас убью?

– Убивай! – звонко выкрикнул Изяслав. – Но прежде – меня, а уж потом – маму!

– Значит, не боишься Морены?

– Не боюсь!

Но голосок все же дрогнул, что не осталось незамеченным.

Владимир присел на корточки, чтобы оказаться с сыном вровень.

– А знаешь, что бывает с сыном, который на отца руку поднял? – вкрадчиво спросил великий князь.

– Все равно маму убивать не дам! – набычась, ответил мальчик.

– А тебе, – Владимир глянул на Рогнеду поверх белобрысой головы Изяслава. – Не жаль сына?

– Ты его не тронешь! – ледяным голосом произнесла Рогнеда.

Она уже опомнилась, обуздала чувства, загнала поглубже их все. Кроме ненависти.

– Ты его не тронешь, – Рогнеда достаточно хорошо знала Владимира, чтобы не беспокоиться за жизнь сына. Конечно, Изяславу отца не остановить. Но пусть увидит. И быть может, сумеет сделать то, что не смогла она. Отомстить. – Хочешь меня убить – убивай. Пусть Изяслав знает, кто убил его мать!

Владимир встал. Изяслав тут же отшагнул на шаг назад. Приготовился…

Великий князь отметил, что стоит сын твердо и меч держит правильно. Хорош пестун у детского. Молодец!

Великий князь вновь перевел взгляд на Рогнеду. Глаза его сузились. Он мог убить ее быстрее, чем жалит оса. Два длинных шага – и правильно развернутый меч войдет меж ребер, как игла в воск. И разрежет коварное сердце.

Рогнеда глядела прямо в прищуренные, страшные глаза… Там, в черных зрачках, металось пламя факелов и брызгала кровь на погасший очаг полоцкого кремля. Но Рогнеда больше не боялась.

Бесконечное мгновение… И княжий меч с сухим щелчком вброшен в ножны.

– Роговолтово семя, – полузло-полуодобрительно бросил Владимир.

Разрешил:

– Живи пока!

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Из Рогнеды будто стержень вынули: упала на лавку и разрыдалась.

Изяслав подошел к матери, положил рядышком легкий детский меч, обнял ласково:

– Не плачь, мама, не плачь! Ничего он тебе не сделает. Он больше не сердится, я почувствовал. А хочешь, я дядю Устаха позову?

Рогнеда вскинулась, обняла мальчика, прижала к себе. Слезы ее вмиг высохли.

– Никого не зови, – прошептала она в пушистую макушку. – Никому ничего не говори. Ты прав. Не тронет он нас. Это он в гневе был. Теперь подумает – и простит. Я ему в ноги упаду… И простит.

Сама не верила, что говорит. И правильно не верила.

Владимир не простил.

И еще: он не видел, что всё это время за ним, Рогнедой и Изяславом наблюдала еще одна пара детских глаз…

 

⇐ Предыдущая26272829303132333435Следующая ⇒

Поделиться: