Шлюзы воображения открываются

 

– Арчи вам понравится, вот увидите, – говорила Ирена, когда мы поднимались по лестнице. – Он, знаете ли, забавный тип.

– И что же в нем забавного? – скептически поинтересовался я.

– Увидите… – произнесла Ирена. – И гости, знаете ли, ему под стать.

“Ясно, – подумал я тогда. – Наверное, сборище полуобразованных высокомерных недоумков, возомнивших себя богемой. Скучно‑то как. Да и черт с ними со всеми. Хотя бы поем. Надоест – извинюсь и уйду”.

– А чем он сейчас занимается?

– Да бог его знает, – отмахнулась Ирена. – Говорит, что переводит с английского. Врет, скорее всего. Да это, знаете ли, не важно. Арчи всегда врет. Он такой колоритный.

Квартира колоритного Арчи оказалась на самом верху, и нам с Иреной пришлось карабкаться на шестой этаж. Уже на третьем я выбился из сил, тяжело дышал и мысленно проклинал эту дуру Ирену, которая заставила меня тащиться так высоко и неизвестно ради чего. Возможно, всего лишь ради того, чтобы провести весь вечер голодным в компании каких‑нибудь полубогемных идиотов.

Дверь нам открыл привлекательный молодой брюнет в махровом красном халате до пят. На вид молодому человеку было лет тридцать. Увидев нас, он всплеснул руками:

– Иреночка, дорогая моя! Как я рад! – последнюю фразу он произнес как бы со значением, делая короткие паузы между словами. – Милости прошу.

– Здравствуйте, Арчи! – бодро отозвалась Ирена. – Я вам, как и обещала, Андрея, знаете ли, привела.

– Андрей! – радостно повернулся ко мне Арчи и легонько потряс мою нерешительно протянутую руку. – Наконец‑то! Не устали подниматься? У нас в доме такая крутая лестница. Спасу нет. А лифт строители, увы, не предусмотрели. Все мои гости жалуются. Ох! – он с напускной трагичностью хлопнул в ладоши и растерянно улыбнулся. – Чего это я держу вас на пороге?.. Сам не знаю. Берите тапки, друзья мои. Проходите. Вон направо, в комнату. Я к вам сейчас присоединюсь. Только вот на кухню загляну. Поставлю мясо разогревать.

– Может, не стоит… – начала было Ирена. – Мы, знаете ли…

– И слушать ничего не хочу, – перебил ее Арчи. – Я специально к вашему приходу…

Упоминание мяса несколько примирило с крутой лестницей.

Мы с Иреной зашли в комнату, уставленную антикварной мебелью, и уселись возле окна на небольшой диванчик. Через минуту появился хозяин квартиры, неся на круглом подносе три больших бокала, наполненных красным вином. Каждый взял себе по бокалу, и Арчи, расположившись напротив нас в широком мягком кресле, гостеприимно предложил “пока разогревается ужин, выпить за встречу”. Мы легонько чокнулись нашими бокалами и, неспешно потягивая терпкое ароматное вино, принялись обсуждать скверный петербургский климат.

Наконец‑то я мог хорошенько разглядеть Арчи, который сидел в своем красном халате, небрежно раскинувшись в кресле, и, в свою очередь, изучал меня. Из‑под его длинного халата выглядывали восточные остроносые тапки, загибающиеся концами кверху. Они были расшиты позолоченными нитками и украшены разноцветными стекляшками, призванными, по‑видимому, выполнять роль драгоценных камней. Не только тапки, но и весь облик Арчи источал женскую красоту и восточную негу, какой эта нега видится западному человеку: тонкие черты лица, проступающие сквозь густой слой пудры и косметического грима, тронутые тушью ресницы, подведенные миндалевидные глаза, выдававшие каких‑то восточных предков, длинные волосы, выкрашенные в неестественно черный, пугающе‑черный, сверкающе‑черный цвет, и, наконец, увесистые серьги‑обручи в ушах. В левой руке Арчи держал бокал, а в правой – длинный, инкрустированный маленькими камушками деревянный мундштук, на конце которого дымилась сигарета.

 

Беседа наша протекала плавно и настолько естественно, что в какой‑то момент мне показалось, что все эти годы с самого раннего детства мы с Арчи не разлучались. Ирена тараторила без умолку. Арчи больше молчал и лучезарно улыбался. Изредка он разбавлял ее монологи короткими замечаниями, при этом неизменно поправляя прическу. Я заметил, что Арчи наделен удивительным талантом, возможно, единственным, который человек может взрастить в себе сам и которым большинство из нас, обитателей суетливых мегаполисов, обделены: он умел неспешно и непринужденно вести беседу. Он говорил только тогда, когда это требовалось, когда ровное течение разговора преграждалось неловкой, сбивающей воздух в комки паузой. Когда словам его собеседника, слабеющим и спотыкающимся, требовалось срочное хирургическое вмешательство умудренного опытом врача. Ловкое движение ланцетом, междометие, метко брошенное, как спасательный круг незадачливому пловцу, бессмысленно молотящему по воде руками, и все вставало на свои места, обретало мускульную силу, окончательное воплощение и завершенность.

Искренность хороша, но ей, знаете ли (дорогая Ирена) недостает воображения, как раз того, на чем Арчи собаку съел. Слово, произнесенное с чувством, от сердца к сердцу, почему‑то часто напоминает спотыкающегося на все четыре копыта коня, на котором не то что не поскачешь галопом – выехать за ворота собственного дома не сможешь. А воображение придает весомость и стать, заставляет твоего коня бодро встрепенуться. Теперь ты можешь и за ворота выехать, и с княжной покататься бок о бок, многозначительно придерживая ее затянутую в корсет талию. Если твой конь вдруг забалуется, потянется мордой пощипать траву или поскачет слишком проворно, так на то тебе голова и дана: думай, используй поводья. Или хлыст…

Поспешу заметить здесь, впрочем, наверное, вкратце, что Арчи мне сразу же понравился, а замечательный ужин – нежная телятина в грибном соусе и дивное вино – стали для нашей первой встречи после столь многолетнего перерыва дополнением в высшей степени приятным. Арчи, судя по всему, тоже проникся ко мне симпатией, выражавшейся в какой‑то полуулыбке, плясавшей на его лице, то ли старчески‑умудренной, то ли обольстительно‑девичьей – я никак не мог тогда разобрать. Вскоре мы совершенно забыли об Ирене, все больше увлекаясь разговором.

Происходило что‑то странное. Что бы я ни говорил – Арчи тотчас же со всем соглашался, так что мне в какой‑то момент стало казаться, будто я и впрямь в его лице обрел единомышленника. Слушая меня, он аристократически хранил молчание, словно берег силы, кивал и улыбался; потом, когда замечал, что я уже исчерпал свое красноречие, обычно сам заканчивал мою мысль каким‑нибудь парадоксом. Иногда он возражал, но неизменно с ласковой грустью, давая понять, что ему, конечно же, не хотелось бы знать об этом больше, и он готов был бы разделить мои заблуждения, но, увы, дела обстоят совсем‑совсем не так.

Мы обсуждали общих знакомых, коих оказалось много, и тут выяснилось, что Арчи, не в пример мне, гораздо лучше осведомлен об их образе жизни. По его словам выходило, что у каждого из них была какая‑то гнусная тайна. Едва я упоминал чье‑либо имя и говорил, что вот, мол, этот человек очень мил и интеллигентен, как Арчи начинал смущенно улыбаться, будто бы в глубине души стыдясь моего невежества, и тут же выкладывал подробности. Выяснилось, например, что известный композитор, счастливо проживший в браке почти сорок лет и недавно ставший дедушкой, гомосексуалист и может испытать оргазм лишь в том случае, если юноша, с которым он занимается любовью, стоит в позе “арабески”.

– Это как? – удивленно заморгала Ирена.

Арчи вышел на середину комнаты и, встав на одну ногу и отведя другую назад, распрямил руки, удерживая равновесие.

– Какая‑то тамбовская раскоряка! – фыркнула Ирена.

– В самом деле, странно, – пробормотал я.

Потом я узнал, что наш общий знакомый художник – тайный педофил, и, когда его четырнадцатилетняя дочь принимает ванну, подглядывает за ней и рукоблудит. Что профессор, тихое, скромное, очковое существо, с которым я всегда раскланивался в библиотеке, однажды, под предлогом работы над архивом, заманил осенью к себе на дачу первокурсниц и там, раздевшись догола, жалобно попросил, чтоб они его “только погладили”. Что известная оперная певица, пожилая грузная женщина, затаскивает к себе в постель студентов консерватории, будущих певцов, обещая им помощь в карьере. Что модный арт‑критик регулярно нюхает кокаин, а недавно барыга кинул его на крупную сумму. Что один мой коллега‑журналист посещает салон интимных услуг и платит одной и той же проститутке деньги за то, что она трахает его в задницу резиновым членом. Все это Арчи сообщил мне, несколько остолбеневшему, доверительно улыбаясь, как если бы он делился с ближайшим другом самым что ни на есть сокровенным. А ведь, в сущности, видел он меня впервые…

Мне вдруг показалось, пока я разговаривал с ним, что я падаю в какую‑то сортирную клоаку и падение доставляет мне почему‑то неизъяснимое удовольствие. Что внутри меня открываются невидимые шлюзы и начинает хлестать морская соленая вода, постепенно заполняя пустой, заждавшийся ее резервуар. Сделалось легко и спокойно. Хотелось много говорить, расхаживать по комнате, размахивать руками, самозабвенно врать. Искренняя доброта, в которую я окунался прежде, еще час назад, запивая вином и заедая телятиной болтовню Ирены, отступила, хотя чувство сытости сохранялось. Злобы не было. Зато появилось какое‑то странное ощущение силы, совершенно нейтральной, безучастной к страданию и радости, жаждущей новых сочетаний слов, жизненных парадоксов, приключений и расчетливой игры. В тот вечер мне как‑то особенно было приятно, что я так вкусно поел за чужой счет.

 

Отдавая боль земле

 

Ирена засобиралась домой, и мы с Арчи решили проводить ее до метро. Она начала было протестовать, но Арчи и слушать ничего не захотел:

– Родная моя, – сияя сказал он и нежно поцеловал ее в щеку, – ну куда же ты без нас? А вдруг тебя украдут? А? Такую красавицу и умницу? Да и нам с тобой, Андрюша, – Арчи обратился ко мне, – легкая прогулка, вечерний моцион не повредят, верно ведь? Погодите, друзья, я сейчас переоденусь во что‑нибудь чуть менее экзотическое.

 

– Вздор! Для такой дурищи и страшилы, как Ирена, и так слишком много чести, – уверял он меня, когда мы шли обратно и я робко высказался в том смысле, что нам с ним, наверное, стоило поехать с Иреной и проводить ее до дому. – Предаваться ненужной рефлексии здесь совершенно неуместно. Вспомни, чему нас учил Ницше.

– Чему? – спросил я.

Арчи недовольно поджал губы и не без некоторого сочувствия в голосе произнес:

– Самоотрицанию духа. Эту формулировку тебе, я надеюсь, не нужно разжевывать?

– Нет, не нужно, – соврал я.

– Стало быть, Ирена, – Арчи продолжил развивать свою мысль, – порученное ей дело уже сделала. В том смысле, что познакомила нас с тобой. Ну, познакомила, и молодец. Больше она нам совершенно не нужна. Пусть себе едет на все четыре стороны, домой, к мужу, к детям. Тем более, если ты заметил, с ней очень скучно. Я люблю… – тут Арчи прервался на полуслове и, подняв вверх указательный палец правой руки, остановился. Мы оказались у входа в темную подворотню. Арчи огляделся по сторонам. Я невольно сделал то же самое. Вокруг – ни единого человека. Улица казалась совершенно пустынной. Было еще светло, но сумерки начали уже сгущаться, разгоняя каменную духоту.

– Андрюша! – смущенно сказал Арчи, подавшись ко мне. – Твоего эстетического чувства не покоробит, если я… как бы это лучше выразиться… отдам свою боль земле…

– …?

– В смысле – поссу прямо тут, – нетерпеливо пояснил он, прочитав на моем лице удивление.

– Наверное, это вино, – зачем‑то предположил я.

Арчи ласково потрепал меня по плечу.

– Постой, пожалуйста, здесь, посторожи, чтоб никто не зашел случаем.

С этими словами он прошел несколько шагов в глубь подворотни, остановился и повернулся к стене. Я остался снаружи.

Не прошло и нескольких секунд, как откуда‑то из‑за угла возникли молодой человек интеллигентного вида и девушка в очках. Они двигались в нашу сторону, смеясь и что‑то весело обсуждая. Я надеялся, молодые люди пройдут мимо, но, когда они поравнялись со мной, с унылой безнадежностью понял, что они собираются завернуть именно в нашу подворотню, сюда, где Арчи неспешно, что‑то напевая, отдавал свою боль земле.

Я ведь не герой, вы же знаете. Но в тот момент мне очень не хотелось перед Арчи ударить в грязь лицом. Надо было действовать быстро. Я решительно преградил им дорогу.

– Вы очень торопитесь, молодые люди? – в моем голосе, прозвеневшем в ночной тишине, угадывалась гостеприимная любезность радушного хозяина и одновременно мягкая строгость, с какой доцент Санкт‑Петербургского университета беседует с любимым, но не очень прилежным студентом.

– А в чем дело? – с вызовом спросил молодой человек.

– Ребята, – понизил я голос до интимной доверительности, – туда пока нельзя.

– Как это “нельзя”?! – взвился молодой человек. – Как это?! Что еще за новости за такие?!! Мы здесь живем! Пошли, Люся! Сейчас же пропустите! Или… вы неприятностей хотите?!

Я развел руками и посторонился. Неприятности мне были не нужны. Их у меня и без этого молодого человека хватало.

Пройдя несколько шагов, молодые люди поняли, в чем дело. Арчи, стоявший по‑прежнему боком к нам, словно никого не замечая, продолжал отдавать боль земле. Девушка смущенно отвернулась, ускорила шаги и исчезла в темноте двора. Молодой человек остановился за спиной Арчи и резким тоном его спросил:

– Ты, друг любезный, не мог найти другого места?!

– Во‑первых, не “ты”, а “вы”, – вежливо и ласково поправил его Арчи, не поворачивая головы и не прерывая своего занятия.

В этот самый момент мы услышали, как девушка изо всех сил хлопнула дверью парадной.

 

Семья

 

Снобы часто смеются, когда в их присутствии кто‑то говорит, что семья – ячейка общества. Это у них все от глупости и высокомерия. Семья – действительно ячейка общества, и не просто ячейка, а прямо‑таки модель общества, индикатор всех сложных общественных процессов. Вот, допустим, ты хочешь узнать, что происходит в стране, в твоей или в соседней.

Можно, конечно, открыть газету или включить телевизор – но, боюсь, толку будет мало. Тут ты попадаешь на территорию журналистов. А журналисты – это известно младенцу – всегда врут, особенно когда пишут правду. Им за это деньги платят – иногда, кстати, очень большие. Причем почему‑то больше всех зарабатывают оппозиционные журналисты. Это я рекомендую взять на заметку тем, кому, как и мне, нужны деньги. Опальные политические деятели средств не жалеют: их враги у руля – приходится удваивать усилия и соответственно больше платить обслуживающему персоналу.

Поэтому правильнее всего будет плюнуть на прессу, на телевидение, на радио и оглядеться. Посмотреть, что происходит в наших семьях, в твоей конкретно. И тогда ты поймешь, как живет страна в целом, так сказать.

В России, где люди как‑то по‑особенному близки друг другу, самый распространенный принцип общения между супругами – любвеобильная истерика, переходящая, в зависимости от обстоятельств, либо в мордобой, либо в сюсюканье.

А вот в нелюбимой нами Америке все по‑другому. Там отношения между супругами чисто деловые. При вступлении в брак заключается договор, в котором заранее обговариваются юридические права сторон. Муж, как правило, всегда ходит напуганный. Когда он возвращается с работы, старается незаметно от жены проскользнуть на свою половину. Перед тем как позаниматься любовью – это происходит крайне редко: в Америке женщины не одобряют подобных мужских прихотей, – муж на всякий неожиданный случай включает видеокамеру, замаскированную чаще всего в бельевом шкафу, – запечатлеть, что с его стороны не было применено насилия и половой акт состоялся по обоюдному согласию.

В восточных государствах, где живут по законам шариата, когда мужчина входит в помещение, его жены встают как по команде. Слова поперек не скажут. Любят и уважают.

Один известный писатель, между прочим, американец, однажды произнес, что женщины чаще всего живут счастливее в тех странах, где у них гражданских прав и свобод поменьше. Грустно как‑то было это читать. Но… все может быть.

Коммунисты, не те пиджачно‑тусклые, которые у нас в парламентских креслах задницы полируют, а настоящие, утверждают, что в обществах будущего семьи не будет. Она, мол, отомрет за ненадобностью. Человечество ведь не всегда жило семьями, – стало быть, семья – явление временное, связанное с определенным историческим этапом. Хотя лично мне представляется, что этот этап слишком уж затянулся и его временный характер явно не подтверждается. Семья, по мнению последовательно левых мыслителей, явление крайне вредное. Ведь человек, сами посудите, вместо того чтобы принадлежать обществу, обособляется, уединяется со своей семьей и думает не о светлом будущем, не о всех людях, а только о своих близких, о том, как их поддержать, защитить и обеспечить. Нехорошо получается…

Вот Пол Пот, строитель светлого будущего в Камбодже, это понимал лучше всех. Понимал и действовал со всей решимостью. Он начал с того, что упразднил семьи. Сначала семьи, потом науки, потом болезни вместе с врачами и больными, потом… Чем все закончилось, мы еще пока помним…

Так что в обществе, где светит солнце коммунизма, сориентироваться будет непросто. Главный критерий – семья – возможно, исчезнет. Но пока все на месте. И семьи, и науки, и болезни, и люди. Если вы хотите понять не только общество, но и отдельно взятого человека, я вам тоже рекомендую обратиться к его семье, посмотреть, с кем он вырос и кто его воспитывал. Знаете что? Пожалуй, я сам воспользуюсь своим же собственным советом – так он мне понравился – и напишу несколько слов о семье Арчи.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: