Несколько слов вместо предисловия, или Мой первый серьезный роман

 

Мне было только восемнадцать, а может, не было и их… И я, подобно Гаргантюа, пыталась проглотить весь мир, не в силах насытиться его нескончаемыми соблазнами, наслаждаясь буквально всем – от зеркальных капелек росы, в которых преломлялась чистота всех утренних надежд, до манящего к планете Маленького принца, развевающегося как флаг-шатер над головой и трепещущего этим флагом неба, постоянно, как хамелеон, меняющего цвет – от зовущей в даль, за горизонт, голубой мечты до черноты невзначай пролитой кем-то туши…

Но… голубую мечту все чаще и чаще визажировали стаи продрогших серо-мышиных туч, а пролитую кем-то тушь подсвечивали светлячки мерцающих в ночи звезд… И это мерцание напоминало мне почему-то мерцание моей собственной, полной тайн и загадок, души, мерцание еще не обретшей своего истинного смысла, куда-то «бегущей по волнам» жизни, хоть я и топталась тогда еще только в дельте русла своей судьбы, не догадываясь о рукавах ее разветвления…

Это было удивительное время полета без крыльев, напоминающее цветы розового лотоса, раскрывающиеся на восходе солнца. Это было время встречи рассвета с журчащей ручейком, еще по-детски невинной душой. Это было время Надежды…

И вдруг в моей жизни появился Он… хотя раньше были только они.

Я училась на первом курсе медицинского института и мечтала стать детским врачом, несмотря на то что все мои знания о детях заключались тогда лишь в одной-единственной фразе, постоянно вдалбливаемой студентам на разных кафедрах педиатрического факультета, независимо от их профиля, авторитарно заявляющей, что ребенок – это «не взрослый в миниатюре»… Но кто, кто же он? Никто точно не знал, как, впрочем, не знаю и я до сих пор, ища всю свою жизнь этот ответ. А когда вдруг казалось – уже находила, он был неповторим, как мгновение жизни, исчезая из памяти вместе с мгновением, эфемерным, как вся наша жизнь.

Но тогда, но тогда…

У Него были глаза медового цвета. Во всяком случае, когда мне наконец удалось заглянуть в них, я увидела это. Не янтарного, а медового, хотя взгляд Его был совсем не медовым, а с каким-то привкусом горечи. И к нему невозможно было прилипнуть, даже чтобы поцеловаться зрачками. Нет, нет, нет, он не обещал никакого медового месяца со дня нашего знакомства, а был ускользающе-мимолетным, пролетевшим мимо меня, как счастье, которое я потом испытала, общаясь с Ним. Но все это было потом. А тогда, а тогда…

Я ощутила его полнейшее безразличие к моей собственной персоне, уже успевшей какими-то неведомыми мне, таинственными чарами притянуть к себе ему подобных, только более зрелых и опытных. И это заставило меня вновь обратить на себя его внимание посредством магии взглядов. Но на этот раз все оказалось напрасным. Он вообще больше не реагировал на меня, хотя я восторженно и шептала ему на ушко рождающиеся во мне слова:

 

Будешь кого-то с ума сводить

Своими глазами медового цвета…

Разве ты знаешь об этом, малыш,

Разве ты знаешь про это?

 

Но он совершенно не думал о будущем, погруженный только в себя, отгороженный от меня, как забором, своей отрешенностью – бегством от собственной жизни, себя самого и от этой больничной палаты, в которой, казалось, даже потолки и стены были перебинтованы штукатуркой.

И тогда наконец я решилась… прижать нежное тельце к себе…

Ему было всего шесть-семь недель от роду. И все эти недели он лежал здесь, в больнице, никем не приласканный и никем не целованный, маленький зябнущий нежный комочек с продрогшим сердцем.

Я взяла его на руки, с трудом удержав, потому что он начал вдруг трепетать, словно лань, содрогаясь от собственных сердцебиений, превышающих скорость экспресса. Мне казалось, что он превратился весь в сердце. Оно, как оккупант, вытеснило в мгновение из него все другие органы и системы. Это было горящее сердце Данко.

Я боялась, что его безумный огонь просто спалит ребенка. А он трепетал… и дрожал как осиновый лист, хотя весь был укутан слоями пеленок, как закутан кочан капустными листьями.

Я взяла его на руки. Прижала к себе. А он, он… отшатнулся вдруг от меня, чуть не выпав из рук. Наши взгляды столкнулись, как фары двух летящих навстречу друг другу «мерседесов» с испорченными тормозами. Я едва удержалась сама, чтобы так же, как он, не отшатнуться… Он смотрел на меня, содрогаясь от… ужаса… содрогаясь от дикого ужаса, леденящего душу безумного ужаса, отвергая меня в своем негодовании… не скрывая свое крайнее изумление… Он не знал еще тайны магии наших рук, тайны прикосновений, человеческой нежности?! Он не знал, что такое Любовь… Он… боялся… боялся… Любви?!

– Коля, Коленька, – вырвалось вдруг у меня, когда кончилась пауза оцепенения.

– Да какой он там Коленька, – прошипела уборщица. – Он вообще в первый раз услыхал свое имя. Можно даже и Колька, ведь так будут звать его в детских домах и приютах. А нам некогда здесь называть всех по имени. Видишь же, сколько брошенных в нашей больнице. Нарожают и бросят. А нам отвечать да выращивать их… Поняла или нет?

– Но в истории его болезни написано, что родители живы, есть мама и папа.

– Да ты просто чудная какая-то, что ли. Если б не было мамы и папы, не было б и его. Хочешь стать педиатром, не зная даже самых обычных вещей. Я теперь понимаю, зачем вам, студентам, с «малолетства» придумали практику: чтобы с первого курса уже отбраковывать тех, кто вроде тебя, называющих Коленьками совершенно безродных и лишних детей.

– Лишних… лишних детей?! – Я забыла, кто я и где я.

Мой протест выплеснулся стихийно, как река в наводнение, выйдя из берегов, заливает собой всех и все без разбора.

Ее «лишних» настолько вывело меня из себя, что, следуя ее собственной терминологии, я тут же «отбраковала» из всего встреченного мной здесь обслуживающего персонала лишь только ее, заявив совершенно ошеломленной женщине что-то вроде того, что самой «лишней» в этом отделении больницы для грудничков, а особенно в палате для «брошенных» детей, является она сама. Хорошо еще, что в этом начинающемся состоянии аффекта, промчавшемся как мгновенный сквозняк, у меня хватило ума все высказать ей в иносказательной форме, как подсказывала моя вечно ноющая зубной болью деликатность… Но житейски умная уборщица-няня прекрасно увидела, что было на «блюдечке с золотой каемочкой». И, к своему собственному удивлению, как и к моему, прослезив свою душу до дна, неожиданно бросилась вдруг за новой, еще даже не стиранной, правда сочно уже проштампованной казенной больничной печатью, распашонкой для Коленьки, чтобы он наконец тоже понял, что, скорее всего, для него начинается новая жизнь.

Не знаю, как для него, но для меня она началась. Это было состояние тихой нежной романтической влюбленности, когда целый солнечный мир концентрировался в зрачках маленького несмышленыша. Это было состояние какой-то сверхъестественной привязанности, напоминающей собою поводок, длина которого не превышала миллиметра. Это было состояние половодья растаявших вдруг во мне еще ранее почему-то неведомых, светлых радужных чувств. Это было особое состояние какого-то совершенно безумного сердечного влечения, как предтеча Большой Любви…

Я с трудом дожидалась конца занятий, иногда сбегала и с лекций, лишь бы только быстрее увидеть Его. Ритм жизни моей совпадал теперь с ритмом его сердцебиений.

И его леденящий меня раньше ужас от моих проявлений человеческих чувств постепенно растаял, как лед в сердце Кая от горячих слез Герды в холодных чертогах Снежной королевы.

Я сама превратилась вся в нежность и ласку, хотя наше бесполое воспитание в те времена и приравнивало это все к «смертным грехам». Но меня еще вовсе не трогало, что же скажет по этому поводу обо мне грибоедовская княгиня Марья Алексеевна. И, забыв о девичьей гордости, как пушкинская Татьяна, пишущая письмо, я теперь каждый день буквально очертя голову спешила на свидание к маленькому мальчику в детскую больницу, в которой держали его теперь уже только из милости, оттягивая неминуемую встречу с холодом казенного Дома ребенка.

Я бежала к нему на свидание, позабыв про свидания со своими прежними романтическими привязанностями, не реагируя даже на бесконечные рисунки с изображением себя в институтской многотиражке, талантливые рисунки нашего лучшего студенческого художника, почему-то выбравшего из всего многоцветия девушек своей музой меня. И хотя про эти рисунки говорил весь институт, они были мне безразличны. А когда наконец сам художник, постоянно подсаживающийся ко мне на объединенных лекциях наших двух факультетов (у него должна была быть другая специальность), так и не дождавшись моей благодарности, потрясенный моим безразличием, открытым текстом, позабыв о возможностях метода снов Веры Павловны в романе «Что делать? », раскрыл мне все свои карты, я лишь только поблагодарила его за вспыхнувшее ко мне чувство, сказав, что вовсе не достойна его и что мне очень жаль, что, сама не желая того и не помышляя об этом, я разбередила его душу, потому что теперь понимаю, «что это такое…». И тут же помчалась в институтскую многотиражку со своими новыми стихами о любви, стихами, посвященными… не ему… хотя для него там и был мой ответ: «Я не хочу тебя обнадеживать, сердце твое собой растревоживать…»

И хотя мое «это такое» было нечто другим, оно тоже напоминало мне чем-то неброскую нежную пастельную живопись, которой пользовался мой художник, а может быть, просто едва уловимую прозрачную акварель… Но акварельные краски разводятся на воде, а я уже находилась во власти транса от воздействия какой-то странной горючей смеси затаенных возвышенных чувств, превратившей со временем эту реальность в сказочный и волшебный роман.

Я брала Его на руки, прижимала к себе его хрупкое, нежное тельце, обнимала и гладила, мне хотелось его целовать, хотя я и считала тогда поцелуи откровением высшей любви, до которой бы надо еще дотянуться, ведь ее высота – высота Эвереста. А тут маленький мальчик вдруг вызвал во мне недоступное еще желание, на которое я наложила сама ради собственных принципов вето.

Я влюбилась в него без оглядки. Я ему покупала игрушки, я ему приносила цветы, я ему говорила слова, от которых кружилась моя голова. Я уже не могла без него. И он так, как подсолнух весь тянется к солнцу, уже начал тянуться ко мне. Исчез сумрак в медовых глазах… подсластилась медовая горечь…

И однажды, однажды все личико, когда я наклонилась к нему, его вдруг осветилось улыбкой, словно вспыхнула искра во мгле. Мальчик начал гулить, а потом засмеялся… Замахал мне своими ручонками, даже ножки его что-то мне сообщали. Он боялся, что я вдруг уйду, и хотел привлечь этим внимание.

Он смеялся, как звезды на планете над нами, где живет до сих пор еще Маленький принц…

– Вы свершили с ним чудо, – услышала я, – эти дети совсем не контактны. А у Коли, у Коли сейчас я увидела настоящий, естественный комплекс оживления, свойственный лишь младенцам с нормальным развитием в столь раннем возрасте.

– Вы увидели комплекс? Мальчик закомплексован? – Я смотрела на доктора Коли уже сквозь пелену начавших моросить по моим щекам слез.

Доктор все поняла.

– Этот комплекс – самый нужный из всех наших комплексов. Это комплекс здоровья ребенка, подтверждающий норму развития. А ведь мы все ему выставляли задержку в развитии. И диагноз был правильным. Но… Вы смогли заменить ему мать. Вы его воскресили для жизни. Я об этом должна сообщить в деканат, хотя раньше всегда была против посещения наших детей первокурсниками. А теперь понимаю, как важно, что студенты приходят сюда, хотя Вы нестандартная вовсе студентка, каждый день с ним, а не раз в неделю.

Она так же, как я, ликовала, объяснив мне все про этот комплекс. Этот комплекс – особый этап и важнейшая ступень развития для здоровых детей, лишний раз говорящий о том, что у них все в порядке, все в норме, все течет как по маслу и будет так течь, лишь бы мы их любили, как прежде. Их улыбки и смех, воркование, танцы ручек и ножек нам всегда сообщают о том, что они нами очень довольны, наша нежность им очень нужна, наши ласки им необходимы, что они любят нас, как мы их. Ну а дети, которых не любят, не способны любовь показать. Они просто не знают, что это такое, увядая без этого чувства.

И тогда я решилась спросить педиатра, как мне Коленьку усыновить. Мне казалось, что это – единственный выход в лабиринте его несчастливой судьбы.

– Вам хотелось бы Коленьку усыновить… В Вашем возрасте усыновить брошенного ребенка… Я такого еще не встречала! – Очевидно, я ей показалась пришельцем, не сумевшим вернуться на свой НЛО. – Но зачем его усыновлять, он ведь временно брошенный, не насовсем. Его мама в больнице лежит после родов, лечится от депрессии. Папа даже приходит на него посмотреть. Был, наверно, два раза.

– Всего только два? За три месяца был лишь два раза? Да какой же он папа? Чужой человек!

– Нет, он просто не знает, как с ним обращаться. Я сейчас же ему позвоню. Сообщу, что сегодня увидела. Может быть, обойдется без Дома ребенка. Может быть, свекровь как-то поможет, пока мама болеет. Может быть… Надо бы мне Вас с ним познакомить… Может быть, Вы понравитесь папе…

– Папе Коли? Зачем?

– Боже, как Вы наивны. Первый курс лишь прелюдия жизни.

 

* * *

 

Я летела как будто на крыльях в больницу, чтоб на следующий день одарить малыша за незакомплексованный комплекс, за его начавшее уже просыпаться родниковое чувство ко мне… Я летела в больницу с охапкой гвоздик и коричневым плюшевым мишкой…

Но кроватка его оказалась пуста. И во мне что-то вдруг оборвалось…

Я стояла с гвоздиками возле кроватки, машинально пытаясь поправить постель, уложив на нее задремавшего мишку. Я ждала, что его принесет медсестра после очередной процедуры, понимая, что это конец бесконечности, полонившего меня до мозга костей нового, нестандартного чувства, не похожего на материнство, равноценного только ему.

 

* * *

 

– Его около часа назад забрал папа домой. – Голос няни-уборщицы вывел меня из заоблачных грез, где еще я витала в поисках утешения. – Вы же сами все сделали, чтоб было это. Когда папа узнал, что какая-то девушка хочет усыновить его Колю, моментально примчался за ним. Объяснил, что ухаживать будет за сыном его бабушка – папина мать, пока ее невестка в больнице.

И уборщица-няня, с которой когда-то мне пришлось выяснять отношения, положила свою мускулистую руку на мое совсем хрупкое еще плечо. Но я… я ощутила не тяжесть руки, а тепло человеческих чувств. Так, наверное, и я когда-то дала Коле понять, что он не один.

Я не знаю, как можно привыкнуть к разлуке, как ее пережить без тяжелых потерь. Знаю только лишь то, что потом притупляется чуть-чуть наша эмоциональная боль. Но тогда я не знала об этом. Я жила в состоянии, чем-то похожем на «Мисюсь, где ты? где ты? », в состоянии грусти и светлой печали. Мне уже не хватало медового взгляда и искрящейся светлой улыбки. Я искала теперь это в каждом ребенке, у всех тех, кто встречался мне на пути. Но они были все же не Колей.

Я, как прежде, ходила все время в больницу в ожидании чуда – вдруг папа вернет. И сама же себя убеждала – зачем?

А однажды, однажды я все же решилась и набрала известный мне номер… Женский голос ответил: «Алло». Я сказала: «Звоню из больницы», – и спросила, как Коля. «Прекрасно, – был ответ. – Всем большое спасибо, что мой сын теперь снова со мной».

И вдруг в трубке послышался смех, звонкий, радостный, очень счастливый, смех ребенка, которого любят.

А потом я услышала – «мама», правда, «мама» касалось другой, до сих пор мне неведомой женщины, у которой, наверно, прорезался, как зуб мудрости, вдруг человеческий комплекс, да, да, комплекс, которого нет, названный комплексом оживления, – комплекс радости, счастья и светлой любви.

 

* * *

 

С той поры утекло уже много воды. Я сама стала мамой, теперь даже бабушкой. Но мой первый серьезный «любовный» роман до сих пор часто перед глазами, хотя мне и сегодня еще не понять, что же было со мной в том «прекрасном Далеко» и какую любовь я тогда испытала из нюансов ее разновидностей. Может быть, лишь любовь-сострадание, любовь-жалость или просто любовь-восхищение, восхищение перед ребенком… Но, скорее всего, лишь любовь-благодать… Благодать для вхождения в мою профессию. Ведь, в конце концов, именно эта любовь научила меня быть дарующим в жизни, не берущим, хватающим все на пути, а дарящим другим хоть частицу себя, если им это необходимо.

Моя жизнь превратилась в спасение Коль, и не только с глазами медового цвета.

Я сейчас уже многое знаю сама про различные комплексы, про их лечение и все делаю, чтоб у ребенка расцветал его самый прекрасный из комплексов, названный комплексом оживления, – комплекс любви, тот, который когда-то отнял у меня как раз это волшебное чувство.

Я все делаю, чтобы осколки зеркала злого тролля сейчас никогда уже б не попадали в сердца наших детей, а особенно мам или пап, чтоб не встретилась детям Снежная королева, чтоб чертоги ее больше б не находились в отделениях детских больниц, в тех палатах, где часто лежат и сейчас малыши с зябнувшими сердцами.

Встреча с каждым еще незнакомым ребенком, у которого уже проблемы, для меня до сих пор полынья среди льда, полынья, предвещающая, что лед не вечен, он растает… и может стать даже потом кипятком… Надо лишь подождать и набраться терпения… И тогда Вы увидите сами эти метаморфозы…

Встреча с каждым еще незнакомым ребенком для меня всегда – это Событие!

Что с моим первым Колей – не знаю. Думаю, что сейчас он уже и сам папа, нежный, ласковый, любящий папа. И что дети его – это дети, о которых я много пишу и которым хочу посвятить эту книгу. Его дети, скорее всего, наши дети «сегодня», поколение ультрасовременных детей, постоянно пытающихся убежать от реальности и теряющихся временами в пути, чтоб суметь заглянуть, как в замочную скважину, в параллельную сущность миров. Если хочется так заглянуть, пусть заглядывают, но живут все-таки на Земле, нашей бренной Земле, где роса словно зеркало, но не зеркало тролля, а отблеск гармонии и где солнце пытается нам осветить нескончаемый путь к Озарению.

Возвращайтесь на Землю, мои дорогие! Возвращайтесь, вы не пожалеете!

 

Магистр философии, доктор медицинских наук, профессор Алла Баркан

 

Розы Маленьких принцев

 

– КТО ВЫ, ДЕТИ?!

– МЫ РОЗЫ МАЛЕНЬКОГО ПРИНЦА.

 

– ВЫ НАСТОЛЬКО КАПРИЗНЫ?

– НЕ КАПРИЗНЫ, ЧУВСТВИТЕЛЬНЫ.

 

– ВЫ БАРОМЕТРЫ, ЧТО ЛИ?

– ПОДЛИННОСТИ ВСЕХ ЧУВСТВ.

 

– РАЗВЕ ЧУВСТВА БЫВАЮТ ИСКУССТВЕННЫМИ?

– ТАК ЖЕ, КАК И БУМАЖНЫМИ РОЗЫ.

 

– НО В ИСКУССТВЕННЫХ РОЗАХ ЕСТЬ ОСОБАЯ ПРЕЛЕСТЬ – ИХ НЕ НАДО СОВСЕМ ПОЛИВАТЬ, ИМ НЕ НУЖЕН ОСОБЫЙ УХОД.

– А НАМ НУЖЕН УХОД НАШИХ МАЛЕНЬКИХ ПРИНЦЕВ, ЗАМЕНЯЮТ КОТОРЫХ БОЛЬШИЕ РОДИТЕЛИ. МЫ – ЖИВЫЕ, И ИМ НАДО НАС ПОЛИВАТЬ.

 

– ЗНАЧИТ, ВЫ НЕ БУМАЖНЫЕ РОЗЫ?

– МЫ Ж ВСЕ ВРЕМЯ РАСТЕМ…

 

– А ЧЕМ ВАС ПОЛИВАЮТ?

– ЛЮБОВЬЮ…

 

– НО ЛЮБОВЬ ЕСТЬ РАЗЛИЧНЫХ ЦВЕТОВ, ДАЖЕ В РАДУГЕ ВРЯД ЛИ ИХ СЫЩЕШЬ… НО ЛЮБОВЬ ЕСТЬ РАЗЛИЧНЫХ ОТТЕНКОВ… ТАК В КАКОЙ ЖЕ ЛЮБВИ ВЫ НУЖДАЕТЕСЬ?

– В БЕЗОЦЕНОЧНОЙ, ЧИСТОЙ ЛЮБВИ.

 

– КТО Ж ВЫ ВСЕ-ТАКИ, ДЕТИ?

– МЫ РОЗЫ С ПЛАНЕТ НАШИХ МАЛЕНЬКИХ ПРИНЦЕВ – РОДИТЕЛЕЙ. ТЕХ, КОТОРЫЕ НАС ПРИРУЧИЛИ… ПРИРУЧАЮТ ЕЩЕ ДО СИХ ПОР. МЫ, НАВЕРНО, ИМ ОЧЕНЬ НУЖНЫ.

 

– КАК ОНИ ПРИРУЧАЮТ?

– РОДИТЕЛЬСКОЙ МАГИЕЙ. ПОДРАСТЕМ И ТОГДА ЛИШЬ ПОЙМЕМ.

 

– ВАШИ МАМЫ И ПАПЫ ВОЛШЕБНИКИ, ЧТО ЛИ?

– ДЛЯ НАС, ДА. НУ А ЖИЗНЬ РАЗВЕ НЕ ВОЛШЕБСТВО?

 

– ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО – РОЗЫ?

– ДА, РОЗЫ С ПЛАНЕТ СВОИХ МАЛЕНЬКИХ ПРИНЦЕВ – НАШИХ РОДИТЕЛЕЙ, ТЕХ, КОТОРЫЕ НАС ПРИРУЧИЛИ И КОТОРЫХ МЫ ТОЖЕ К СЕБЕ ПРИРУЧАЕМ, ХОТЯ ЭТО НЕЛЕГКОЕ ДЕЛО.

 

– ДЛЯ ЧЕГО ВАМ ТАКАЯ ВЗАИМОПРИРУЧЕННОСТЬ?

– ЧТОБ ГЛОТНУТЬ ХОТЯ Б КАПЕЛЬКУ СЧАСТЬЯ.

 

– НО ВЕДЬ КАПЛЯ ЖЕ ЭТО – НИЧТО.

– ДЛЯ СЕМЕЙНОГО СЧАСТЬЯ ДОСТАТОЧНО. КАПЛЯ СЧАСТЬЯ – ТАКОЙ КОНЦЕНТРАТ, ЧТО ЕГО МОЖНО БУДЕТ ПОТОМ РАЗВОДИТЬ ПОЧТИ ЦЕЛУЮ ЖИЗНЬ: КАЖДЫЙ ЧАС, КАЖДЫЙ ДЕНЬ, КАЖДЫЙ МЕСЯЦ…

 

– ВЫ ХОТИТЕ СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО?

– НЕ ОДНО ТОЛЬКО ДЕТСТВО, А ЖИЗНЬ.

 

– ЗНАЧИТ, ВОТ ДЛЯ ЧЕГО ВАМ РОДИТЕЛИ?

– НУ, ОНИ Ж НАС ПОЗВАЛИ СЮДА, ЧТОБЫ МЫ ПРОДОЛЖАЛИ ИХ ДАЛЬШЕ, ЧТОБЫ ПАМЯТЬ О НИХ СОХРАНИТЬ… ТОЛЬКО КАК ЖЕ НАМ ИМ ОБЪЯСНИТЬ, ЧТО МЫ РОЗЫ ДЛЯ НИХ, А ОНИ ЗАМЕНЯЮТ НАМ МАЛЕНЬКИХ ПРИНЦЕВ, ТЕХ, КОТОРЫЕ ВСЕГДА В ОТВЕТЕ ЗА НАС.

 

Мы все дети…

 

Мы все дети с «праздником непослушания» в душе независимо от возраста, профессии и достижений в этой жизни – академики ли или лаборанты. Это в данном случае не важно. Только взрослым этот «праздник» постоянно ради имиджа приходится скрывать. Ну а дети, словно провокаторы, обычно демонстрируют его специально, чтобы вывести нас из себя, таким способом напомнив о себе.

Но… мы наподобие улиток все равно стремимся спрятаться от них, несмотря на жизнь в одной квартире, в завитки своих защитных раковин, порой совсем диковинных, чтоб остаться лишь наедине с самим собой в каком-то параллельном мире со своим же собственным ребенком, словно он непрошеный попутчик, подвернувшийся случайно на пути.

И живем почти всегда мы за закрытыми дверями своих собственных квартир, как и сердец, в недоступных никому микромирах, со своими «древнегреческими» мифами сегодняшнего дня, со своими былями, легендами, не задумываясь, что наш брошенный попутчик на распутье предпочтет дорогу в виртуальный мир, бросив также нас, как мы его, на бездорожье. Бросит, разочаровавшись в нас.

Это мы не подали когда-то свою руку ему в нужный для него момент, а давали только установки, те, которые сегодня уже скисли, словно молоко. Установки из вчера или позавчера, те, которые когда-то получили сами от своих родителей, их семейные реликвии из главных установок поколения их собственных родителей – как достойно жить «сегодня» в мире…

В каком мире, в чьем? В мире прошлых поколений… уже унесенных ветром…

Видно, в этом корень всех проблем Отцов и Детей – в противостоянии времен, когда почти беспроблемное. Сегодня, как планета, оказалось в точке, противоположной Солнцу нынешнего дня только из-за прихотей Вчера.

Это противостояние Вчера с Сегодня заставляет Вашего ребенка жить одновременно в двух мирах, становясь двуликим Янусом с взглядом сразу в двух различных направлениях – в прошлое и будущее… Ну а где же настоящее, та сегодняшняя почва, на которой он стоит? Почему пытаемся его мы обезличить, соблазняя будущими днями, позабыв, что будущие дни могут лишь родиться из Сегодня.

Но вот именно это Сегодня превратилось вдруг для большинства родителей с прививками Вчера в современного безжалостного монстра, ведь оно зомбирует детей неприемлемыми для Отцов их ценностями жизни. Дисгармония сегодняшнего дня – неминуемый итог прогресса. И хотя этот прогресс (научно-технический и экономический) идет семимильными шагами, психология людей и их эмоции и чувства более консервативны и не поспевают за прогрессом всех времен, в основном топчась на месте.

И конечно же родители сегодняшних детей не всегда способны примириться с роком, рэпом, подростковым сексом, матом, сленгом, наркоманией, алкоголизмом… Если у них не было подобного периода в своем детстве в поисках себя. Их совсем не радует, что телевизор, Интернет, мобильный телефон, видеоигры… заменили им родительское воспитание и их авторитет, что родительское слово стало невесомым, в одно ухо лишь влетая, а в другое – вылетая тут же у ребенка, у которого другие идеалы и другие взгляды на смысл жизни.

Очевидно, все-таки проблемы отцов и детей – это прежде всего, видимо, проблемы лишь конкретных времен и традиций, связанных с особенностями своих времен. Если б не динамика всей жизни и все годы был только застой, не было б и проблем поколений. Все текло бы как по маслу, тихо, мирно, без каких-то всплесков или вспышек, нас манящих к другим берегам.

Говоря о поколениях отцов и их детей, прежде всего подразумевают промежуток времени между моментом рождения родителей и моментом появления на свет их детей. Этот промежуток заметно варьирует, как варьируют и годы появления первого ребенка: у кого-то уже в 18 лет, у кого-то за 30. Есть даже мнение, что поколение существует 33 года, сколько жил на свете Иисус Христос. Однако чаще всего все-таки сегодня останавливаются на периоде в 22 года.

Исходя из этого, в окружающем нас мире в одной и той же стране одновременно можно видеть представителей совершенно разных поколений со своими консервативными взглядами, своего «здесь и сейчас».

И если в бывшем СССР лишь было известно, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», причем возраст этого «нынешнего» поколения был довольно разным – от додобальзаковского до постпостбальзаковского, то в США уже не было нынешнего поколения постпостбальзаковского возраста. А к тому времени все население страны четко подразделялось на ряд поколений с учетом «амплитуды смены поколений» и, тем не менее, оказавшихся в одной упряжке – или же в виде ретивого скакуна, или же в виде старой клячи, со всеми вытекающими отсюда последствиями: от особенностей психологии до особенностей стилей жизни.

В своей книге «За пределами детей Индиго» П. М. X. Этуотер пытается определить основные неповторимые качества каждого из поколений Америки в XX веке.

И если «Солдатам Америки» (1901–1924 гг.) было присуще необыкновенное мужество и они поддерживали идеи «великого добра», то поколение «Молчаливых» (1924–1942 гг.) уже было поколением «разбитой мечты», с менталитетом «одиноких в толпе». Это поколение дало импульсы к сексуальной революции и эпидемии разводов.

А на смену им пришло послевоенное поколение «Дети Победы» (1943–1960 гг.), так называемое поколение «Беби-Бумеров», поколение, которое является сегодня бабушками-дедушками для любого современного ребенка. Это поколение «детей Победы» отличалось от других «духовной эйфорией».

«Беби-Бумеры» подняли на высокий пьедестал свободную любовь. Это – поколение, плывущее против течения, поколение саморазрушения, поколение созидания в новых технологиях и средствах связи, поколение, вырвавшееся в космос.

На смену «Беби-Бумерам» пришло поколение «X», или «Потерянное поколение», поколение «родительского невнимания», «отвергнутое поколение», предпочитающее мгновенные удовольствия – «покажите-мне-это-прямо-сейчас» – продолжению рода… Поколение рэпа, рока, депрессии. Это также поколение дедушек-бабушек наших сегодняшних детей и одновременно поколение их мам и пап.

И предпоследнее – «поколение Миллениума» (1982–2001 гг.), тесно соприкасаемое с поколением «9/11» (2002–2024 гг.) (адаптирующиеся) – дети сегодняшнего дня, поколение «Y», поколение так называемых детей-индиго с зашкаливающим коэффициентом интеллекта и мудростью не по годам. Во всяком случае, так выглядят они сейчас по описанию всех тех, кто поднял настоящий бум вокруг таких детей.

И хотя условные названия поколений родителей и детей в Америке вряд ли можно сопоставить с поколением людей в бывшем Советском Союзе, а потом в России (от доперестроечных до поколения перестройки), о детях-индиго заговорили буквально все. И этот индиго-бум будоражит умы родителей будущих детей, еще даже не ставших ими.

Конечно же, безусловно, он удобен. Как раз именно то, что надо для оправдания своих несостоявшихся родительских амбиций. Ведь в сущности, следуя данным о детях-индиго, Ваш ребенок проблемный лишь только из-за своей нестандартности. Причем под этой нестандартностью подразумеваются его неординарные способности. А есть ли они на самом деле, это еще очень большой вопрос. Ведь то, что потрясло первых исследователей этих детей, начиная с их мудрых высказываний, лишний раз лишь только подтверждает, что первооткрыватели детей-индиго не слишком много общались ранее вообще с детьми, довольно туманно представляя возрастные возможности ребенка и особенности его нервно-психического развития.

Но тем не менее каждый из нас – частица какого-то поколения, и именно принадлежность к своему поколению необходима для самоидентификации человека.

В своей книге «Поколения» авторы Страус и Хоу попытались дать наиболее современную классификацию поколений, взяв за основу гипотезу о «циклической повторяемости определенных черт усредненного психологического портрета» людей, считая, что подобное можно видеть через каждые четыре поколения, составляющих один цикл.

Согласно классификации авторов этой книги, анализирующих данные начиная с XV века до наших дней, каждое из четырех поколений, входящих в цикл, подразделяется на: пророческое поколение, поколение кочевников, героическое и артистическое поколение.

Поколение пророческое, или идеалистическое (Idealist), по мнению Страуса и Хоу, – это революционное поколение, создающее свои ценности жизни и пытающееся эти ценности отстоять.

Поколение кочевников, или реакционеров (Reactve), – это поколение разочарованных людей в революционных преобразованиях своих предшественников, отвергающее многие моральные ценности идеалистического поколения.

Героическое поколение, или гражданское (Civis), – это поколение людей, которые пытаются отстоять уже существующие ценности жизни.

Артистическое, или адаптивное, поколение (Adaptive) – поколение неуверенных, одиноких людей, добивающихся совершенства в какой-нибудь одной области.

Исходя из этой классификации, поколение «Беби-Бумеров» относится к пророческому поколению, а поколение «X» – к кочевникам, поколение «Y» – к героическому, а «Новое молчаливое поколение», тесно связанное с «поколением Миллениума», – к артистическому, или адаптивному, поколению.

К поколению «Беби-Бумеров» относится Билл Гейтс, а Леонардо ди Каприо – типичный представитель поколения «X». Анна Курникова – уже из поколения «Y», а у представителей последнего артистического поколения еще имеется достаточно времени, чтобы в чем-то себя проявить.

А пока это юное поколение, как и все остальные, в отведенное им эпохами время своей неповторимостью постоянно шокирует своих родителей, не всегда понимающих своих детей, потому что они забывают про собственный «праздник непослушания» в их душе.

 

* * *

 

Но этот «праздник непослушания» через несколько десятилетий уже будет напоминать о себе старшим поколениям бабушек-дедушек, мам и пап, когда наконец завершат создание компьютера, способного запечатлеть «каждую секунду человеческой жизни».

По мнению президента Британского компьютерного общества профессора Найджела Шэдболта, «через двадцать лет можно будет сделать высококачественную цифровую видеозапись всех событий жизни человека. Это не вопрос того, может ли это произойти, это уже происходит».

И конечно же, посмотрев на себя со стороны в возрасте своего непокорного и проблемного вечно ребенка, многим станет понятно, что это только лишь вариации нормы, которая раньше была также свойственна им. И есть ли конфликт поколений – вопрос. Скорее всего, он – у нас в голове.

 

* * *

 

«Эта молодежь растлена до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру».

(Надпись на глиняном сосуде. XXX век до нашей эры. Древняя Вавилония)

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: