Прыжок из Апулии в Умбрию.

 

Между тем Гасдрубал, отказавшись от осады Плацентии, направился вдоль Апеннинских гор к юго-востоку, а к брату послал шестерых всадников – двух нумидийцев и четверых галлов – с письмом, приглашая его встретиться и соединиться в Умбрии. Гонцы благополучно проехали всю Италию, но вблизи Метапонта, где, по слухам, надо было искать Ганнибала, заблудились, и дорога вывела их к Таренту. Здесь, в полях, они натолкнулись на римских солдат, которые собирали корм для лошадей, и попали на допрос к бывшему претору Квинту Клавдию, командовавшему войсками в Калабрии. Сперва они отвечали неопределенно и уклончиво, но, когда увидели орудия пытки, открыли, что везут письмо Ганнибалу. Не распечатывая письма, Квинт Клавдий тут же распорядился доставить его вместе с вражескими всадниками к консулу Гаю Клавдию Нерону, в Апулию.

Узнав содержание письма и допросив пленных, Клавдий решил, что нельзя продолжать войну по-прежнему – каждому консулу в своей провинции, своими силами, против того противника, которого назначил ему сенат. Надо отважиться на поступок, совершенно непредвиденный, который вначале, правда, внушит римлянам не меньший ужас, чем пунийцам, зато впоследствии, если все завершится хорошо, превратит ужас в безмерное ликование. И он извещает сенат о своем плане – соединиться с Ливием и вдвоем разгромить Гасдрубала прежде, чем тот соединится с братом.

По всей дороге в Умбрию поскакали нарочные, предупреждая, чтобы держали наготове пищу и припасы для воинов, а также запряженные повозки для тех, кто устанет и не сумеет продолжать путь пешком. Из всего войска – из легионов и союзнических отрядов – Гай Клавдий отобрал шесть тысяч пехотинцев и тысячу конников, воинов самых храбрых, самых крепких и самых опытных. Им было объявлено, что консул хочет захватить ближний город в Лукании, выбив оттуда карфагенский гарнизон. Начальство в лагере Клавдий передал своему легату Квинту Катию и ночью выступил.

Когда замысел Гая Клавдия сделался известен в Риме, смятение поднялось такое же, какое было четырьмя годами раньше, когда пунийские палатки стояли под стенами столицы. Никто не знал, хвалить ли консула или осуждать за его дерзкий поход. Лагерь брошен без вождя, у войска отнята вся его сила, весь цвет, а враг совсем рядом, и какой враг – сам Ганнибал! Только одно защищает теперь этот лагерь – неведение и заблуждение неприятеля. Но если заблуждение рассеется, что будет тогда? Что будет, если Ганнибал бросится в погоню за консулом, у которого всего шесть тысяч солдат, или нападет на лагерь? Сколько страшных поражений нанесли нам карфагеняне с начала войны – и до сих пор у них всегда было в Италии одно войско и один полководец. А теперь? Теперь, по сути вещей, идут сразу две пунические войны, и Ганнибалов тоже стало два! Ну конечно, ведь Гасдрубал – сын того же отца, Гамилькара, такой же решительный, неутомимый и непреклонный, закаленный многолетнею войною в Испании, прославленный двойною победою над Сципионами! А кое в чем он и намного выше Ганнибала: как быстро он явился сюда из-за Пиренеев и Альп, как легко возмутил и призвал к оружию Галлов – и это в тех краях, где у Ганнибала больше половины войска вымерло самою жалкою из всех смертей: погибло от голода и холода!

Так говорили меж собою римляне, преувеличивая мощь врага и преуменьшая собственную, потому что страх – скверный помощник и советчик: он все толкует в дурную сторону.

Когда Гай Клавдий Нерон ушел от своего лагеря так далеко, что уже ни один перебежчик не успел бы вернуться назад и предупредить Ганнибала, он в немногих словах открыл воинам правду.

– Мы идем на верную победу, – сказал он. – Когда пунийцы услышат, что против них оба консула – а услышат они об этом лишь в боевом строю, не раньше, можете не сомневаться! – они пропали! Сражения решает дух бойцов, дух же склоняют к надежде или к отчаянию обстоятельства и слухи, сами по себе часто ничего не стоящие. А слава почти вся целиком достанется нам: последнее усилие, последняя подмога всегда кажутся людям самыми важными, решающими. Да вы уже и теперь видите, с каким восторгом и изумлением на нас глядят.

И верно, по обеим сторонам дороги, которою шел Клавдий, вытянулись ряды местных обитателей, мужчин и женщин. Они собирались к дороге, чтобы проводить войско молитвами, добрыми пожеланиями и похвалами. Они кричали солдатам:

– Вы оплот нашего государства, надежда города Рима и Римской державы! В ваших мечах и ваших руках – безопасность и свобода наших детей!

Они заклинали всех богов и богинь даровать войску Клавдия счастливый путь, легкую битву, скорую победу, чтобы через несколько дней они снова вышли к этой дороге – встречать торжествующих победителей. Один перед другим они предлагали свои услуги, подарки, неотступно и даже назойливо просили принять хоть что-либо, они состязались в щедрости, а воины, в свою очередь, состязались в скромности, и никто не брал ничего сверх самого необходимого. Никто не мешкал попусту, никто не отставал. Шли днем и ночью. Отдыху отводили так мало, что меньше уже и нельзя. Клавдий выслал вперед гонца, чтобы известить Ливия и уговориться заранее, как лучше встретиться – тайно или явно, при свете или в темноте – и стать ли общим лагерем или порознь.

Марк Ливии отвечал, чтобы они вступили в его лагерь, когда стемнеет, а своим людям отдал распоряжение, чтобы военный трибун принял к себе в палатку трибуна, центурион – центуриона, конник – конника, пехотинец – пехотинца. Расширять лагерь опасно, объяснил он, враги могут догадаться о приходе другого консула. Разместиться сообща, хотя и на довольно тесном пространстве, оказалось нетрудно, потому что солдаты Клавдия были налегке – почти ничего, кроме оружия, они с собою не взяли. Правда, по пути войско пополнилось добровольцами: в битву рвались не только старые, выслужившие свой срок воины, но и молодежь, и особенно крепких и ладно сложенных Клавдий вносил в списки.

 

Расплата за Канны.

 

Лагерь Ливия находился у города Сены Галльской меньше чем в километре от стоянки Гасдрубала, и, чтобы остаться незамеченным, Клавдий должен был ждать за отрогом горы до вечерних сумерек. Потом каждого воина радостно приветствовал его товарищ того же чина и звания и провожал к себе в палатку. Назавтра состоялся военный совет, в котором принял участие и претор Луций Порций Лицин; до прихода Ливия он с двумя легионами как мог задерживал Гасдрубала, то преграждая ему путь в узком ущелье, то внезапно появляясь на высотах, над головою у пунийцев, то нападая с фланга или с тыла. Большинство участников совета склонялось к тому, чтобы отложить битву, пока люди Клавдия отдохнут и ближе узнают неприятеля. Но Гай Клавдий не просто убеждал – он умолял не губить промедлением его замысел, вся суть которого в стремительности. – По затмению разума, – которое не будет длиться вечно! – цепенеет в бездействии Ганнибал и не нападает на лагерь, лишившийся начальника, не гонится следом за мною. Прежде чем он опомнится, мы должны победить, и я тут же вернусь в Апулию. Кто доставляет врагу время на раздумье, тот не только выдает Ганнибалу мой лагерь, но и открывает ему дорогу сюда! Сигнал к битве надо поднять немедленно, чтобы воспользоваться заблуждением обоих пунийцев: того, дальнего, который переоценивает нашу численность и силу, и этого, ближнего, который их недооценивает.

Распустив совет, консулы принялись строить боевую линию.

А враги уже стояли в строю перед своим лагерем. Но тут Гасдрубал, выехав с несколькими всадниками вперед, вдруг обратил внимание, что у многих римлян старые щиты и слишком отощавшие кони – ни того, ни другого он прежде не замечал. Заподозрив неладное, он без колебаний приказывает трубить отступление и посылает лазутчиков к реке, откуда римляне брали воду, – захватить пленного или хотя бы поглядеть вблизи, не видно ли лиц очень загорелых и обветренных, словно только что из похода. Другие лазутчики, верховые, обскакали вражеский лагерь кругом, высматривая, не расширился ли он, и вслушиваясь, как трубят сигнальные трубы[89] – по разу или по два.

Донесения сбили Гасдрубала с толку и поставили в тупик. Лагерь не расширился нисколько, к прежним лагерным укреплениям ничего не прибавилось. По-прежнему рядом с Марком Ливием стоял меньшим лагерем претор Луций Порций. Как будто бы все в порядке, но одно обстоятельство до крайности тревожило старого и искушенного в борьбе с римлянами полководца: в преторском лагере трубы играли один раз, в консульском – два.

«Несомненно, оба консула здесь, – думал Гасдрубал, – но как же Клавдий ушел от Ганнибала?» Разные догадки приходили ему в голову, и только истинного положения вещей не мог он себе представить – что Ганнибал обманут, как мальчишка. «Несомненно, – думал Гасдрубал, – брат понес страшное поражение и преследовать врага не мог и не смел». Он спрашивал себя, не проиграна ли война окончательно, не опоздал ли он со своею помощью, не то же ли счастье римлянам в Италии, что и в Испании.

Не находя ответа, пуниец решил, что рисковать ни в коем случае нельзя; в первую стражу он распорядился погасить все костры и собраться, соблюдая тишину; в конце второй стражи карфагеняне покинули свой лагерь. В спешке, в сумятице и замешательстве, неизбежных в ночное время, за проводниками следили недостаточно зорко, и один спрятался в тайнике, который успел приглядеть себе заранее, а другой ему лишь знакомыми бродами ушел за реку Метавр. Войско, брошенное проводниками, долго блуждало наугад, и многие воины, не в силах бороться с усталостью и дремотой, падали где попало и засыпали. Наконец Гасдрубал приказывает знаменосцам подниматься вверх вдоль реки, ни на шаг не уклоняясь от берега: с рассветом дорога обнаружится сама. Но река так петляла, что, следуя всем ее извилинам и излучинам, пунийцы почти не подвигались вперед. Тогда Гасдрубал остановился, чтобы дождаться утра и найти переправу. И снова неудача: чем дальше от моря, тем круче и выше были берега. Бесплодные попытки переправиться через Метавр отняли целый день, и римляне нагнали отступающих.

Первым появился Гай Клавдий Нерон со всею конницею, за ним – претор Луций Порций с легкою пехотой. Со всех сторон сразу набросились они на неприятельскую колонну, и Гасдрубал, понимая, как утомлены его люди, принялся было разбивать лагерь над рекою, но в этот миг приблизился консул Ливии с легионерами, и не в походном, а уже в боевом строю. Еще немного – и римляне были готовы к битве. Ливии занимает левый фланг, Клавдий – правый, середина доверена претору. Гасдрубалу не остается ничего иного, как прекратить работы и сражаться. В центре, впереди знамен, он помещает десять слонов, а за ними лигурий-скую пехоту, на левом крыле, против Клавдия, – галлов, на правом – испанцев. Испанцы были его ветеранами, главной его опорой, и он возглавил правое крыло сам.

Но боевая линия карфагенян выстроилась неудачно. Галлов отделил от врага холм, и, меж тем как испанцы завязали схватку с Ливием, Клавдий очутился вне боя. Схватка превратилась в ожесточеннейшую сечу: здесь скопилась большая часть римской пехоты и конницы, здесь бились испанцы, давние и опытные противники римлян, сюда стянулись лигурийцы, воины храбрые и упорные. Сюда же двинулись и слоны. Первый их натиск расстроил передние ряды врага, и даже римские знамена чуть подались назад, но, по мере того как битва становилась все свирепее, а крики все громче, все труднее было управлять слонами – они метались, словно не понимая, где свои, где чужие, и напоминали корабли с обломившимся кормилом.

Клавдию наскучило стоять без дела, он крикнул своим солдатам:

– Для чего же мы так спешили, для чего летели сломя голову? – и с этим криком начал карабкаться прямо вверх, по склону холма.

Но круча была неодолимая, римляне скатились обратно, и тогда Клавдий, боясь, что здесь им так и не удастся скрестить оружие с неприятелем, взял несколько когорт, провел их позади римского строя и неожиданно не только для врагов, но и для своих ударил Гасдрубалу во фланг. Не успели враги сообразить, что происходит, как Клавдий был у них уже в тылу. Теперь испанцев и лигурийцев разили отовсюду сразу, и бойня постепенно подбиралась к галлам. В отличие от своих товарищей на правом крыле, галлы почти не сопротивлялись. Во-первых, их было мало: еще ночью многие отстали и уснули в полях. А во-вторых, галлы – народ сильный, но невыносливый, и те, что находились в строю, до того были измучены долгой дорогою и бессонницей, что едва удерживали копья на плечах. Вдобавок солнце стояло высоко, галлов томили зной и жажда, и они валились сотнями под мечами римлян и сотнями попадали в плен.

Слонов больше поубивали погонщики, чем враги. У каждого погонщика было при себе плотничье долото и молоток, и, когда слон начинал беситься и кидаться на своих, вожак приставлял долото между ушей – там, где голова соединяется с шеей, – и вколачивал как можно глубже. Не было средства более скорого умертвить животное таких исполинских размеров, если оно безнадежно выходило из подчинения, и первым применил его Гасдрубал, полководец и вообще замечательный, но особенного восхищения заслуживший тою битвою. Это он удерживал солдат в строю то словами ободрения, то собственным примером, он разжигал угасающее мужество, видя, что мечи от усталости выпадают из рук, он бращал вспять бегущих и во многих местах вновь соединял и сплачивал ряды, уже прорванные, и возвращал позиции, уже утраченные. И наконец, когда удача бесповоротно склонилась на сторону неприятеля, он не захотел пережить гибели войска, которое доверилось его славе и его имени, – ришпорив коня, он врубился в середину римской когорты и пал, сражаясь, достойный сын великого Гамилькара и брат великого Ганнибала.

Никогда еще во всю войну одно сражение не приносило врагу таких потерь – это была в полном смысле слова расплата за Канны. Пятьдесят шесть тысяч человек погибло, пять тысяч четыреста попало в плен; взята громадная добыча, масса золота и серебра. У неприятеля отбито больше четырех тысяч пленных римских граждан, и это служило некоторым утешением в собственных утратах, тоже отнюдь не малых.

Победители пресытились резнею и кровью до отвращения. Когда консулу Ливию донесли, что галлы и лигурийцы, которые либо не участвовали в бою, либо спаслись от смерти, уходят скопом – без предводителя, без знамен, скорее беспорядочная толпа, чем военный отряд, и что их можно истребить тремя сотнями конницы, консул ответил:

– Пусть живут – пусть сохранятся свидетели вражеского поражения и нашей победы.

Гай Клавдий Нерон выступил обратно в Апулию на другую ночь после битвы. Назад он шел еще поспешнее и уже на шестой день был у себя в лагере. Гонцы заранее высланы не были, а потому не было и прежнего многолюдства у дороги, но те, кому доводилось видеть Клавдия и его войско, едва не лишались рассудка от радости.

 

⇐ Предыдущая41424344454647484950Следующая ⇒

Поделиться: