Борьба у Сопанова за плацдарм

 

При отходе в конце августа за Икву мы допускали с большой вероятностью, что дальше еще уже не пойдем, и что по закреплении фронта с этой линии придется наступать снова. Но так было сильно желание передохнуть от боев, прорывов и обходов, кошмаром давивших нас целое лето, что, отступив за Икву, мы, не задумываясь особенно, поломали и уничтожили на участке корпуса все мосты.

Когда потом, уже со второго дня за Иквой, мы стали и справа, и слева получать сводки о наносимых нашими войсками сильных контрударов[162] противнику, стало ясно, что отступлениям конец и что надо подумать о подготовке к наступлению. Но штаб армии даже и не намекал об этом, и мы также долго не проявляли инициативы. Начало этому было положено начальником 3‑й дивизии, генералом Булатовым. Последний был, безусловно, выдающийся начальник – требовательный, настойчивый; никто из его подчиненных никогда и помыслить не мог, что приказание генерала Булатова можно как‑либо обойти и не исполнить. Он принял дивизию в октябре 14‑го года после устраненного от командования выведшего дивизию на войну генерала Ползикова, Это было в боях под Ченстоховом. С большим искусством и твердостью провел дивизию генерал Булатов через все тяжелые испытания, особенно в течение весны и лета 15‑го года. Не раз она была в тяжелых боевых испытаниях и из всех выходила не только с честью, но в полном, удивительном порядке и целости.

Генерал Булатов создал дивизии имя «кремневой». К недостаткам его надо отнести некоторое увлечение в сторону бывшей своей специальности. По роду службы артиллерист, он до занятия должности начальника 3‑й дивизии занимал места по артиллерийской части и слыл большим авторитетом, знатоком этого дела. Затем характер генерала Булатова был весьма тяжел для подчиненных. Несколько начальников штабов дивизии он «съел», как выражались. Никто из них не выдерживал дольше одного‑двух месяцев. Штаб 3‑й дивизии больше был вакантным от начальника его, нежели занятым. Весь генеральный штаб, вероятно, знал об этой славе. Командир 3‑й артиллерийской бригады боялся генерала Булатова как злой проказы.

За всем тем, повторяю, генерал Булатов был отличным начальником дивизии.

Командир корпуса, генерал Яковлев, никогда не проявлявший никакой инициативы без подсказов начальника штаба или офицеров Генерального штаба штаба корпуса («три кита» – молодежь была рьяная на эти штуки, что и говорить), обладал все же хорошей чертой – одобрять дельный почин других. Предложение 3‑й дивизии вынестись на левый берег Иквы у Сопанова поэтому им было одобрено.

Почему было выбрано место именно у Сопанова? Здесь Иква делала удобную излучину в нашу сторону. Наша позиция шла здесь близко к реке, а противник был удален от нее. Участок его позиции здесь брался под хороший перекрестный обстрел нашей артиллерии со стороны Шепетина, М. Андруги и района Млыновицы – Подлесце. Самого селения Сопанов уже не существовало: оно было снесено артиллерийским огнем. На Икве, по дороге Кременец – Сопанов была ранее водяная мельница на нашем берегу. Она была разрушена, но облегчала восстановление бывшего ранее здесь моста. В одну из ноябрьских темных ночей, собрав предварительно материал для постройки моста, один из батальонов 12‑го Великолуцкого полка[163] перебрался на левый берег Иквы и к утру закрепился там, зарывшись в песчаном грунте. Противник был немало озадачен, но серьезных попыток выбить и отбросить за Икву роты великолутцев он не предпринимал, лишь сильно обстреливал их место переправы.

День прошел в большом напряжении. Всякий момент можно было ожидать контратаки противника. Но ничего серьезного не произошло. Наши батареи с трех сторон забрасывали Сопанов, и австрийцы, видимо, сами ожидали нашей атаки. А в следующую ночь положение наше на левом берегу значительно упрочилось: окопы усилены, прорыты ходы сообщения к мосту и самый мост, благодаря энергичной помощи 2‑й саперной роты штабс‑капитана Каменского, сделан более солидным.

В дальнейшем, почти до апреля 1916 года, у Сопанова идет непрерывная борьба, мелкая правда, в малом, так сказать, масштабе, небольшими частями с обеих сторон.

Но временами она была очень ожесточенная. Мы стремились расширить плацдарм, австрийцы всячески этому препятствовали, подвергая его ожесточенному обстрелу, а иногда пытаясь контратакой сбросить наши роты в Икву. Мы каждый день имели здесь потери. Тем не менее генерал Булатов стоял на своем. «Тихой сапой», главным образом по ночам, наша линия окопов постепенно выдвигалась все дальше вперед к Сопанову. А на правом берегу до самой реки были подведены хорошо укрывающие ходы сообщения, при этом от д. Б. Андруга ход сообщения шел по топкому, болотному месту, почему был не вырыт, а сплошь насыпан из принесенного грунта, – египетское сооружение.

Ходы сообщения стали позволять передвижения частей даже и днем. Кухни же так до конца сидения у Сопанова приезжали лишь ночью, когда гарнизон плацдарма жил повышенной энергией. Вот тут по ночам был уже большой простор для действия наших разведчиков. В зимний период особенно часто практиковались и давали успешные результаты внезапные налеты на австрийские передовые части, заставы, полевые караулы, наблюдательные посты. Они иногда целиком приводились в плен.

Но затем весною и они заплелись так проволокою, что и к ним трудно было подойти.

Наибольшего ожесточения борьба у Сопанова достигла к концу декабря. Я в это время лежал в одном из киевских госпиталей на излечении (мой ишиас таки свалил меня). Однажды, просматривая сообщения с фронта, вдруг читаю в сводке, что внезапным ударом ночью наши части овладели с. Сопановом. Это небольшое, а в отношении нашего огромного фронта, просто ничтожное событие, меня особенно радовало, ибо оно было каким‑то необыкновенно близким, родным: «наша» 3‑я дивизия «нашего» корпуса. Как я подумал и тогда, когда прочел сообщение об успехе под Сопановом, в него надо было внести некоторые пояснения. Во‑первых, селения не существовало и его, следовательно, не могли атаковать и брать, во‑вторых, – оно или место, где оно было, тянулось далеко, версты на полторы к северо‑востоку вдоль Иквы от того места, где наши части закрепились в плацдарме. На самом же деле, сблизившись еще с наиболее выдвинутым участком неприятельской позиции, наши части ночью атаковали его и завладели им. Этот участок проходил на месте бывшего селения, был закреплен нами и стал потом центром нашей левобережной позиции. Противник изменил несколько здесь свою линию. Но обе стороны оказались настолько близко друг к другу, что артиллерии, особенно неприятельской, трудно было обстреливать вражескую линию, не причиняя некоторого вреда и своим.

С этого момента борьба здесь приобретает новый характер. Австрийцы имели значительно лучше оборудованные окопы; построенные ими уже давно, они имели хорошие укрытия от огня и приспособления для стрельбы, не требующие высовывания поверх брустверов.

Наши окопы строились наспех, теми ротами, что отвоевывали у противника пространство, сами солдаты, почти без всякого руководства, «как Бог вразумит». Поэтому нашей пехоте трудно было состязаться в ружейном и пулеметном огне днем. Отсюда придумали стрельбу особыми гранатами, прикреплявшимися к ружейным шомполам. Ими можно было стрелять и не высовываясь за бруствер. Скоро и австрийцы стали швырять к нам гранаты разных систем. Потом пошли в ход бомбометы. А ночью наши разведчики пробирались вперед и забрасывали окопы противника дающими особый эффект и поражение бомбами Новицкого[164] и иногда в суматохе захватывали пленных. Изредка, когда подолгу не бывало пленных, разведчики подкреплялись какой‑либо из рот боевой линии плацдарма. Тогда ночные стычки бывали более шумными, вызывали большой переполох, но в результате таких поисков бывали иногда более интересными: захватывались порою целые заставы противника.

Если ничего особенного ночью не предпринималось, то усиленно исправлялись дневные повреждения от неприятельского огня в окопах и ходах сообщения, система коих развивалась непрерывно. Вообще позиция плацдарма улучшалась в фортификационном отношении.

Когда, таким образом, мы пообтерпелись под Сопановом, острота тревожных напряжений миновала, все, казалось, привыкли к положению, считая его как бы обыденным, тогда и противник стал менее нас тревожить и тревожиться от нас, видя, что мы удовольствовались немногим и дальше двигаться будто не собираемся. Но тогда на сцену появились саперы‑минеры. По ночам на левый берег в плацдарм стали посылаться саперы 2‑й саперной роты штабс‑капитана Каменского, обслуживавшей 3‑ю дивизию. Они должны были упорядочить дело укрепления плацдармной позиции. Изнывавший от избытка огромной энергии и обладавший смелым почином командир роты штабс‑капитан Каменский затеял минную войну. На участке наибольшей сближенности между враждующими (150–200 м) стали вести минные галереи. Увлеклись этим ужасно. Заинтересовались все, даже командир корпуса. Этот еще новый способ войны, полезный разве лишь в том смысле, что отвлекал людей от нудного бездеятельного сидения в окопах, продолжался почти до начала нашего наступления. Было несколько удачных взрывов, разрушивших некоторые, очень небольшие, впрочем, участки неприятельских окопов. Австрийцы, потерпев таким путем несколько раз, сами начали вести минные галереи, но почти без всяких, сколько‑нибудь заметных, результатов.

Но «минная война» стоила жизни ее инициатору: во время одного из взрывов заложенной мины в оконченной галерее, которым руководил лично сам штабс‑капитан Каменский, он погиб от удушения газами взрыва. Страшно все жалели этого безусловно ценного, выдающегося офицера.

В таком положении непрекращающейся борьбы, хотя и пассивной с обеих сторон, но тем не менее вызывающей постоянное напряжение, фронт под Сопановом оставался до того дня, когда Сопановский плацдарм блестяще выполнил предназначавшуюся ему роль. Неохотно шли сюда в окопы очередные роты: это было единственное место, где каждый день были потери; днем нельзя было высовываться, а ночью надо было быть начеку.

Но служил сопановский тет‑де‑пон и другую полезную службу. Все внимание противника на всем фронте 3‑й дивизии невольно приковывалось к Сопанову, так что он, по‑видимому, именно вследствие этого, как‑то не обращал внимания на такие вещи, каковые в другое время, при других обстоятельствах, не могли бы, казалось, оставаться незамеченными; так например: Дубненское шоссе на участке Кременец – Драгунские казармы[165] было в сфере артиллерийского огня, но с момента возникновения сопановского нашего участка по нему не было сделано почти ни одного выстрела, мы всегда свободно проезжали здесь на автомобилях. Западнее Белокриницы, в городке построек кременецкой сельскохозяйственной школы, всегда свободно располагался полк в резерве (10‑й или 12‑й – по очереди). У Рижских драгунских казарм происходили совершенно откровенно строевые занятия учебных команд. А участок Детиниче – Студзянка стал каким‑то «обозначенным», в конце концов его даже передали двум ополченским дружинам.

 

3. Начало подготовки к наступлению

 

О том, что весной будет общее наступление, мы, конечно, знали, ожидали этого, ибо оно было естественным. Но в начале марта и даже ранее мы стали получать из штаба армии сначала намеки, а потом определенные указания о подготовке к предстоящему наступлению. К этому времени произошел и ряд перемен в командном составе как в нашей армии, так и в корпусе у нас. Командующий 8‑й армией генерал Брусилов назначен был главнокомандующим войсками Юго‑западного фронта на место ушедшего с этой должности генерала Иванова[166]. Генерала Брусилова заместил вновь назначенный командующим 8‑й армией генерал Каледин[167]. У нас взяли начальника 3‑й дивизии, генерала Булатова (он получил в командование корпус). Прибыл (к концу зимы) назначенный на должность начальника 35‑й дивизии генерального штаба генерал‑майор Тальгрен[168], а затем и вновь назначенный на давно пустовавшее место командир 35‑й артиллерийской бригады полковник Дынников[169] (ученый артиллерист).

Генерал Каледин вскоре после своего назначения объехал фронт армии, был и у нас, с генерал‑квартирмейстером генералом Стоговым[170]. Произвел сильное впечатление, но показался очень мрачным. Говорил о предстоящем наступлении и о том, что оно должно быть подготовлено до степени верного и безотказного успеха.

В марте было, как известно, произведено наступление на Западном и отчасти на Северо‑западном фронтах, – первый опыт прорыва укрепленных полос, – не давшее желаемых результатов. Зато оно послужило хорошим уроком для наступления на нашем Юго‑западном фронте. Опыт неудавшегося наступления был тщательно изучен, и на основании этого было очень обстоятельно и ясно составлено руководство (в виде особой отлично изданной брошюры) для атаки укрепленных полос. Руководство это было разослано в войска, начальствующим лицам, до начальников дивизии включительно. Хорошо помню, как неоднократно командир корпуса ездил в 3‑ю дивизию, – я его сопровождал во всех оперативных, так сказать, поездках, – собирал там начальствующих лиц, главным образом артиллеристов, до командиров батарей включительно, и долго обсуждались вопросы подготовки атаки в артиллерийском отношении.

Все указания руководящей брошюры сводились, главным образом, к двум вопросам: к устройству подготовительных исходных для атаки пехоты позиций, плацдармов в возможной близости от позиций противника и к расчистке в искусственных его препятствиях, то есть в проволочных заграждениях, проходов для свободного движения атакующей пехоты.

По второму вопросу были приведены подробные расчеты потребного количества орудий и снарядов.

Данные эти были очень хорошо обоснованы недавним опытом.

Обеим дивизиям, весьма секретно, было задано представить подробные планы атак для прорыва неприятельской позиции. Планы в главной части сводились к подробным расчетам потребных средств по артиллерийской части.

Артиллеристы корпуса взбудоражены были этим, как муравейник. Должно заметить, что в корпусе было немало выдающихся и уже заслуженных артиллеристов, мнения коих были ценны. Помимо того, у всех было невероятно сильное желание показать, наконец, противнику нашу артиллерийскую мощь и отплатить за 15‑й год и вообще повышенно радостное настроение по случаю ожидаемых всеми наступлений. Много было поэтому горячих споров, как лучше организовать артиллерийскую подготовку атаки.

Наконец и штаб армии потребовал от нас представления плана атаки на участке корпуса при условии, что корпус действует на том же (в смысле протяжения) занимаемом им сейчас участке и силами, и средствами, кои имеются в его распоряжении. Забыл заметить, что в это время, то есть к концу апреля, наш корпус был передан в 11 армию. Штаб ее был в Староконстантинове[171]. Нашим соседом справа был уже не 8‑й корпус, а 32‑й[172], первый сдвинулся вправо, значительно сократив свой фронт на месте бывшей позиции 12‑го корпуса, который еще зимою, в декабре, даже в конце ноября, был переброшен на юг в состав 9‑й армии.

Мы еще не имели определенного решения, на участке какой дивизии произвести атаку с целью прорыва неприятельской позиции. Неизвестно было, что предпримут соседи и в каком размере, масштабе. Поэтому начальнику 35‑й дивизии было указано подготовить у себя на участке исходный для атаки плацдарм.

Как известно, 35‑я дивизия нигде не перекидывалась на своем участка на левый берег Иквы. Следовательно, раньше всего надо было обеспечить себе переправу, то есть овладеть тем, неприятельским, берегом. Но противник значительно облегчил эту задачу. Уже с ранней весны наши охраняющие и разведывательные части свободно по мосткам переходили на левый берег на участке Дунаюв – Дворец, заставы так даже все время находились там, укрываясь под обрывистом берегом. Это стало возможно потому, что противник отнес свою позицию значительно к западу от Иквы на одну с половиной – две версты, на более командующие возвышенности, и далее к югу связал ее с позицией по северо‑восточной и восточной опушке Почаевского леса.

Вот тут и выбрал место генерал Тальгрен для создания плацдарма на левом берегу Иквы. Имелось в виду, в случае атаки на участке дивизии, рвать здесь фронт противника и развивать прорыв в направлении на Почаев, в тыл группе неприятеля, вклинивающейся между 17‑м и 7‑м корпусами в районе Почаева.

Плацдарм был захвачен и закреплен очень остроумным способом. В течение нескольких дней под руководством корпусного инженера саперные офицеры с группами солдат‑саперов производили тщательную разведку. На кроки наносились проектированные линии будущих окопов и ходов сообщения, а на местности находились и даже чем‑либо обозначались места их.

Когда руководители будущих работ по укреплению плацдарма достаточно изучили кроки и местность, что в темноте могли находить нужные им места, в одну из ночей целый полк пехоты, выслав необходимый заслон‑прикрытие ближе к позиции противника, был разведен саперами по местам и тотчас приступил к рытью окопов в первой линии и ходов сообщения от нее к берегу Иквы. К рассвету более чем на две трети работы по укреплению плацдарма были закончены. Все убралось за Икву, кроме охраняющих частей, усиленных на этот раз значительно. Они остались в вырытой передовой линии.

Наутро противник, вероятно, ошалел, увидев перед носом в расстоянии 300–400 м свежевырытую неприятелем передовую линию. Лишь к вечеру он предпринял наступление, небольшими, впрочем, силами наступление. Оно было отбито без особого напряжения, повторялось еще несколько раз и тоже безуспешно.

В следующие ночи плацдарм был докончен укреплением. Кроме усиленного охранения, он войсками не занимался, ибо назначался лишь для незаметного сбора и занятия своих мест войсками, предназначенными для атаки. Через неделю примерно противник успокоился и ничего не предпринимал, видя, что и мы сидим спокойно и, как будто, даже не показываемся в нарытых окопах.

С высоты 397, Лысой Горы, что северо‑восточнее Куликова, я, находясь здесь через несколько дней после заложения плацдарма с командиром корпуса, занес на карту отлично видимый отсюда весь плацдарм.

Таким образом, на фронте обеих дивизий самое главное для подготовки к атаке – захват и оборудование плацдарма – было сделано. Все необходимые расчеты по сосредоточению артиллерии, количества потребных снарядов сделаны и составлены и самые планы выполнения атаки.

Разумеется, занимая фронт в 45 верст, корпус на мог рассчитывать на большой сокрушительный удар противнику. Но частично нанести ему поражение, прорвать где‑либо из двух намечаемых направлений его фронт, отбросить хотя бы на каком‑либо участке от Иквы – он мог. В общем ходе наступления, замышляемом на всем фронте 4‑х армий, такой даже удар мог принести огромную пользу, спутывая противнику карты и сбивая его с толку.

 

Моя разведка

 

Точно не помню даты, но это было ранней весною, когда мы начали готовиться к наступлению; по желанию командира корпуса, начальник штаба приказал мне произвести разведку длины Иквы между с. Б. Андруга и р. Иквой северо‑восточнее Сопанова с целью выяснить возможность перехода здесь через долину артиллерии. Имелось в виду, в случае успеха прорыва у Сопанова, тотчас перебросить за Икву часть артиллерии. Но чтобы не загромождать одной переправы через Икву у Сопанова, принято было предложение пустить ее прямо через долину по тропинке, идущей от Б. Андруги на водяную мельницу (в самой долине Иквы, в одной версте от названного селения) и далее вдоль ручья, впадавшего в Икву в одной версте ниже Сопанова. Тут предполагалось построить для этой цели мост, если бы долина допускала проход артиллерии. Названная тропинка была известна давно. По ней в мирное время крестьяне вывозили с долины сено. Проходила она через несколько болотных жил, промоин и проточин и в мокрое время года проехать здесь возу было очень трудно. Хорошо это место изучили разведчики 10‑го Новоингерманландского полка[173]. Полк стоял в селе Белокриница и в городке сельскохозяйственной школы, западнее селения. В самой школе – очень хорошем здании – помещался штаб полка и офицерское собрание. Туда я и явился однажды вечером, когда офицеры полка с командиром собирались ужинать. Одновременно со мною являлся к командиру полка командир батальона, сменившегося в Сопановском плацдарме. Лицо его было истомлено, бледно. На вопрос командира полка, как прошла служба в плацдарме, тот отвечал, что благополучно все, потерь не было. Это редкий случай.

Я изложил командиру полка, полковнику Геннингсу[174], о возложенном на меня поручении. Он, выслушав, пригласил меня поужинать вместе с ними. Я отказался, ссылаясь на недостаток времени – уже вечерело, а надо было засветло осмотреться и несколько сориентироваться на месте. Тогда командир полка приказал кому следует назначить в мое распоряжение несколько разведчиков полковой команды, которые располагались поблизости и как раз собирались уже отправляться по тому пути на разведку. Тотчас меня провели к этим людям, и я отправился по назначению. Во главе группы в семь человек был толковый и весьма смышленый унтер‑офицер старой службы. Он меня сразу и посвятил во все их похождения в этом районе чуть не каждую ночь. Так что я как‑то невольно как будто отдал себя на усмотрение его опыта. До водяной мельницы почти полпути мы прошли свободно, без всяких предосторожностей, ибо наступили уже сумерки, и видеть что‑либо на противоположном берегу было невозможно. Отдохнув немного, мы двинулись дальше. Ночь была не из светлых, но тихая, спокойная. На фронте изредка раздавались ружейные выстрелы, но они казались особенно звучными в тишине ночной.

Пройдя какую‑то рытвину, мы свернули влево, держась все время по колесной тропе, которая различалась хорошо и в темноте. Влево, вдоль тропы, извивался ручей, тот самый, который начинался у Белокриницы, протекал через названную выше водяную мельницу и теперь служил нам ориентиром. Стали попадаться кусты, казавшиеся нам в темноте Бог знает чем. Мы ложились, замирали, долго прислушивались, затем снова подымались и уже медленно продвигались. Попались еще несколько рытвин и проточин, сухих, впрочем. Выстрелы стали раздаваться чаще, пули просвистывали и около нас, и нам, конечно, невольно думалось, что палят по нас: заметили, хотя при малейшем напряжении мысли ясно было, что заметить что‑либо с позиции противника на расстоянии версты (по моим расчетам), было совершенно невозможно. Допустить же нахождение на нашем берегу неприятельских разведчиков также было трудно: их здесь никогда не обнаруживали. Начали поблескивать светящиеся ракеты, все больше в стороне Сопанова и еще левее. Затем последовало несколько оглушительных взрывов, тоже в стороне Сопанова. И несколько разведчиков, сдерживая голос, воскликнули: «Во! Это уже наши с „Новицким“» (бомбами Новицкого). Стали приближаться к реке, из предосторожности взяли влево от тропы, спустились несколько под берег ручья и берегом внизу стали очень медленно и осторожно пробираться, так как длинная, старая, сухая трава слишком шумно шелестела под ногами. Наконец, с большим напряжением внимания, слуха и зрения мы доползли до реки. Берег порос камышом и лозняком, был несколько мокроват, но не особенно. Ширина реки была шагов 10–15. Противоположный берег как будто был сухой и выше – трудно было разобрать. На том берегу ничего нового мы не обнаружили.

Моя задача была окончена. Мы повернули назад и, уже менее стесняя себя предосторожностями, пошли быстрее.

Скоро попали снова на тропу и по ней благополучно вернулись в Белокриницу. Я зашел опять в собрание, застал сидевшего еще там полковника Геннингса и доложил ему о результатах разведки. Он уговорил меня закусить, после чего я отправился на ждавшем меня автомобиле в Кременец, где ночевал. А наутро результаты разведки со схемой я уже доложил начальнику штаба в Жолобках. Он остался весьма удовлетворен ими. Нарочно я так подробно остановился на этой моей работе. До сих пор память сохраняет мельчайшие детали ее. Главное же – она имела немаловажные последствия. То предположение, которое связывалось с положительными данными разведки, было выполнено, как замышлялось, и дало отличные результаты.

 

Окончательное решение. План атаки

 

В начале мая подготовка к наступлению стала выливаться в окончательные формы. Усиленно подвозились боевые припасы, снаряды, патроны на автомобилях со ст. Кривин до Шумска, где передавались в наши парковые бригады. Подвозились интенсивно всякие запасы и по открытой уже узкоколейке Кривин – Шумск. Последний пункт превратился в огромный склад (расходный магазин) всяческих запасов продовольствия и снабжения.

Отряд самолетов обследовал еще раз специально позицию противника, сфотографировав ее. Отпечатки фотографий штаб армии тотчас выслал нам с картами полуверстного масштаба района неприятельских позиций и ближайшего к ним тыла. На эти карты мы нанесли с большой довольно точностью неприятельские укрепления до таких подробностей, как пулеметные гнезда, наблюдательные пункты, посты и проч. Листы карт были разграфлены на квадраты (верстовые или полуверстные – забыл), обозначенные цифрами и буквами. Карты эти были разосланы в части, до командиров полков и батарей включительно, и по ним стали ориентироваться, чтобы точно и быстро, по различным местным предметам, определять границы квадратов. Подобная мера (деление на квадраты) сильно облегчила потом ориентирование всех начальствующих лиц и составление донесений и докладов.

После некоторых колебаний командир корпуса остановился на решении атаковать на участке 3‑й дивизии из Сопановского плацдарма. Были некоторые «за» в пользу атаки на фронте 35‑й. Но имелись и «контра». Представленный дивизией план, особенно в своей артиллерийской части, был, как нам казалось, составлен толково, вселял веру в успех. Затем генерал Тальгрен, начальник дивизии, уже достаточно взял в руки дивизию, проявил большую твердость в управлении ею, требовательность и настойчивость. Подчиненные ему начальники побаивались его. Словом, была у нас вера, что он двинет дивизию и сумеет заставить ее проломить фронт противника. (Впрочем, как впоследствии оказалось, генерал Тальгрен не оправдал нашей в него веры.)

Против атаки на фронте 35‑й дивизии были местные, неблагоприятные условия. Занимая фронт более 40 верст протяжением, 17‑й корпус не мог рассчитывать, в случае удачного прорыва, развить успех углублением его в западном направлении, то есть дальнейшим продвижением вперед. Держать прочно фронт в 40 верст мы могли лишь благодаря Икве. С переходом же на левый берег на фронте 35‑й дивизии без содействия одновременным ударом со стороны 7‑го корпуса из района Ростоки – Борщевка в северо‑западном направлении фронт корпуса вытягивался бы и потребовал бы больше живой силы, ибо удержание его тогда значительно затруднилось бы. Меж тем мы тогда еще не знали, что предпримет наш сосед слева и предпримет ли. Наши сомнения на этот счет были оправданы последующими распоряжениями штаба армии: 7‑й корпус по приказу по армии о наступлении не получил задачи атаковать, а лишь содействовать своему соседу слева, 6‑му корпусу, занятием части его фронта, чтобы освободить ему войска для удара на узком фронте.

В 3‑й дивизии при прорыве у Сопанова фронт корпуса не удлинялся. Отсечение исходящего угла неприятельской позиции между сс. Сопанов – Берег лишь выпрямляло линию фронта. В 3‑й дивизию, как таковую, в ее полки и батареи мы, конечно, верили, что они ринутся вперед без понуждений.

Смущало несколько лишь одно обстоятельство – новый начальник дивизии. На место генерала Булатова был назначен генерал‑майор Шольп[175]. Кто он, откуда и каков, – этого тогда никто не знал. По внешности никакого впечатления не производил и ничего не внушал. После генерала Булатова это был, кажется, мягкий, добрый начальник. Прибыл генерал Шольп незадолго перед наступлением и, конечно, не мог еще как следует ознакомиться ни с дивизией, ни с положением дела на фронте. Но ему, по‑видимому, сопутствовала счастливая звезда.

Итак, решено было атаковать и прорвать позицию противника из Сопановского плацдарма с целью овладеть на первых порах высотой 256 (командующей) и утвердиться на ней и по линии Миньковцы – д. Хотовка.

Для этой цели в район Андруга – Веселовка – Кременец стягивалась вся 3‑я дивизия и полк 35‑й. Участок Детыниче – Студзянка поручался двум бывшим в корпусе ополченским дружинам. Одна из них, Тамбовская[176], имела хороший состав и ретивого командира, отличившегося даже потом проявлением в нужный момент инициативы. В район же атаки, в д. Кучеры, собран был и 42‑й Донской казачий полк – корпусная конница. Вся артиллерия (кроме одной батареи, разбросанной частями на фронте ополченских дружин) дивизии и три батареи 17‑го мортирного артиллерийского дивизиона должны были подготовить прорыв на узком, верстовом фронте у Сопанова. На этом узком фронте, не более версты протяжением, должны были атаковать два полка дивизии. Другие два должны были развить успех, и полк 35‑й дивизии обеспечить операцию от случайностей с придачей ему и полка казаков.

Таким образом, идея сосредоточения максимума сил в решительную минуту, на решающем месте проводилась ярко. 3‑я дивизия, занимавшая фронт не менее 25 верст, целиком сосредоточивалась для удара на фронте каких‑либо 2–5 верст, предоставив остальной фронт обороне двух второстепенного качества батальонов. Силе подобного решения, конечно, способствовали местные условия, именно наличие водного препятствия – р. Иквы. Этот случай должен стать ярким историческим примером осуществления важнейшего принципа военного искусства – сосредоточение сил в решающую точку по времени и месту.

Принятое решение и план с приложением к нему подробной схемы распределения и размещения сил и средств корпуса я отвез на ст. Кривин, где передал высланному для этой цели специальному жандарму из штаба армии, о чем последний предуведомил нас заранее.

Представленный план никаких возражений или требований разъяснений не вызвал и был проведен нами потом в жизнь как по нотам. Вообще прорыв 17‑го корпуса у Кременца в мае 1916 года представляет редкий пример чистого осуществления принятого замысла. Но не буду забегать вперед. Пойду по хронологии событий.

 

 

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться: