Глава 26. МЫ ИДЕМ ПО СЛЕДУ

 

В устье Танге мы нашли брошенную деревню сиу. Индейцы оставили ее еще прошлой зимой, и солдаты спокойно бродили по ней, собирая остатки каркасов типи и прочие дрова для лагерных костров. Лавендер нашел пару старых мокасинов и клялся, что по орнаменту опознал их бывшего хозяина. Не знаю уж, так это или нет, но по мере нашего продвижения вперед он становился все мрачнее и мрачнее.

Немного позже он обнаружил погребальный помост, возвышавшийся над землей на окрашенных в черный и красный цвет шестах. Тело все еще было там, завернутое в шкуры, из-под которых торчали ноги в мокасинах, рядом лежали лук, стрелы, томагавк и прочие предметы, необходимые покойному для путешествия на Ту Сторону. Я забрался наверх, а Лавендер следил за мной, задрав голову и придерживая край шляпы: с реки дул сильный ветер.

Потом пара кавалеристов разбила помост на дрова, а утварь разобрала на сувениры, оставив труп лежать на голой земле. Лавендер отвернулся и сказал мне, что, пожалуй, пойдет порыбачить.

Однако в эту минуту рядом с нами остановился сам Кастер. Он придержал своего красавца-скакуна по кличке Вик, бросил взгляд вниз, на тело, и сухо приказал Лавендеру:

— Разверни.

Тот отогнул края шкур, и мы увидели то, что и ожидали, — мертвого воина сиу. Погиб он относительно недавно, на левом плече отчетливо виднелась страшная рана.

— Избавься от него, — бросил Кастер и отъехал немного в сторону, а неф поднял труп и понес его, как несут больных детей, к берегу реки Йеллоустоун, где и положил в воду.

Я полагал, что генерал не узнает меня, но ошибся. Он кивнул мне, и я в ответ, с неожиданным для самого себя почтением, дотронулся до своей шляпы. Будь это не столь неожиданно, я, возможно, поступил бы по-другому, однако в тот момент, подобно остальным, подпал под могучую волну излучаемой им властности.

В следующее мгновение перед генералом оказался солдат, который доложил, что в одном из старых кострищ найдены останки белого человека. Кастер тронул Вика, я же пошел пешком в указанном вестовым направлении. Вскоре я увидел череп и большую часть скелета среди осевшей серой золы и холодных углей. Кости все были перемешаны, однако принадлежали они явно кому-то из кавалеристов, что подтверждали и потемневшие пуговицы от мундира. Рядом валялись почерневшие от огня боевые дубинки сиу, которыми беднягу и забили до смерти. Я видел, как разведчики докладывали об этом генералу на языке знаков.

Кастер спешился и приблизился к костям. Вокруг толпились солдаты, гадавшие, кто бы это мог быть. Но мало кто разделял пессимизм Кровавого Ножа и Лавендера: трагедия произошла минимум полгода назад, и до сих пор нам не попалось по дороге ни одного сиу или шайена.

Впрочем, на Кастера эта находка произвела сильное впечатление. Тогда, в плохо освещенной палатке, я не заметил, как он постарел. Теперь же ясно было видно, что, хотя ему и было тридцать семь, выглядел молодой генерал лет на десять старше. Он молча снял шляпу, чтя память безвестного героя, принявшего мученическую смерть от рук дикарей, на скулах, под кожей, заходили желваки, а подбородок упрямо выпятился вперед.

Что до меня, так, возможно впервые в жизни, я почувствовал жалость к шести сотням парней в синих мундирах, шедшим невесть куда подставлять свои головы под дубины и стрелы краснокожих. Но вот ведь какая штука, последним я тоже не желал зла. Так как же быть? Если я предупрежу индейцев, они, скорее всего, уничтожат отряд Кастера, если же нет — то Кастер сотрет их с лица земли.

Я все еще смотрел на кости сожженного солдата, когда ко мне подошли Кровавый Нож и еще один ри по имени Удар.

«Твой друг Черный Белый Человек сбросил в воду труп лакоты», — просигналил Кровавый Нож.

«А теперь ловит рыбу в этом месте», — добавил Удар.

«Мы думаем, — продолжил Кровавый Нож, — что он использовал его в качестве прикорма».

«Я услышал вас», — ответил я.

А что я еще мог сказать?!

Они ушли, довольные разговором.

— Знаешь, на кого похожи эти ри? — внезапно услышал я у себя за спиной. — На старых грязных шлюх.

Я обернулся и увидел сержанта, лицо которого показалось мне знакомым.

— Скажи-ка, — спросил он, — ты когда-нибудь служил в кавалерии?

— Никогда, — честно ответил я и тут же вспомнил его. Это был тот самый капрал, что повстречался мне на берегу Уошито (сразу после того, как я переоделся в кустах в кавалерийскую форму) и отвел меня к Кастеру. Если помните, я был обязан ему жизнью. С тех пор его повысили в звании, он поседел и потолстел.

Мы дружески пожали друг другу руки, и он сказал, что его зовут Батс.

— Похоже, Батс, — сказал я, — нам вскоре предстоит большая драка.

Он вынул изо рта короткую черную трубочку, выпустил из ноздрей облако табачного дыма и ответил:

— Не думаю. Сиу разбегутся, как шайены при Уошито. Если, конечно, смогут. Правда, никто пока не знает, где они. Рено поехал на разведку, а Упрямец боится, что Терри захочет присвоить все лавры и отзовет его в тыл. Кроме того, Кастера трясет при одной мысли о том, что Рено, найдя краснокожих первым, сам со всем управится. Но это вряд ли. Рено еще ни разу не сражался с индейцами, да и не посмеет лезть в пекло очертя голову. Такие поединки не для него, он предпочитает воевать с бутылкой. А Упрямец просто мечтает отправить на тот свет еще одно племя дикарей, даже если там окажутся лишь старые скво. Ему надо оправдаться перед Грантом.

— Я слышал, он и сам метит в президенты, — заметил я.

— Да ну? — заржал сержант Батс. — Что ж, в таком случае два голоса ему точно обеспечены — его собственный и миссис Кастер. А, и его братца Тома, разумеется! Вот еще один ублюдок! Видел его когда-нибудь? Как-то в Канзасе Дикий Билл Хикок изрядно обломал ему рога. А старый Шрам На Лице, когда его арестовали за убийство троих белых пару лет назад, обвинил в этом преступлении Тома Кастера и поклялся, что однажды отрежет ему яйца. Потом индеец сбежал, и Том каждый раз кладет в штаны, стоит только намекнуть, что неподалеку видели Шрама. Ну не дурак, а?

Теперь вам ясно, сэр, сколь высокого мнения были друг о друге люди седьмого кавалерийского полка? По-доброму Батс отозвался только о капитане Бентине, которого я помнил еще по Уошито, и капитане Кифе, усатом веселом пьянице-ирландце.

Затем Батс позволил себе несколько двусмысленностей в адрес миссис Кастер. Это мне уже не понравилось, поскольку женщина была хороша, как ангел.

Как я узнал чуть позже, почти все солдаты разделяли мнение Бутса о своих командирах. Вот вам еще одно коренное отличие белых от индейцев: последние никогда в жизни не позволили бы вести себя в бой тем, кого они ненавидят, и, не уважай они Сидящего Быка и Бешеного Коня, те ни за что не стали бы их вождями. Привело же все к тому, что при Литтл Бигхорне у седьмого кавалерийского полка оказалось два достойных противника: все племя сиу и — седьмой кавалерийский полк.

Пару дней спустя разведчики Рено вернулись и доложили, что у устья ручья Дикого Шиповника обнаружены следы недавней стоянки индейцев. Кастер отправил вестового к Терри, и тот протрубил общий сбор.

Вскоре, когда к устью упомянутого ручья были стянуты все войска, Терри, Кастер, Гиббон и их адъютанты держали совет на борту «Дальнего Запада». О результатах мне рассказал Батс:

— План таков. Седьмой кавалерийский под командованием Кастера отправляется в верховья ручья Дикого Шиповника и разбивает индейцев, если они там есть. Если же нет, мы переправляемся через ручей и прочесываем долину Литтл Бигхорн. Тем временем Терри и Гиббон движутся вверх по реке. Если индейцы там, то они оказываются зажатыми между двумя нашими группировками… Но, насколько я знаю Упрямца, он не станет дожидаться остальных. У них пехота, и им потребуется уйма времени, чтобы добраться до места схватки. Могу поспорить на бутылку, что, когда они придут, от сиу уже и мокрого места не останется. Знаешь, старина, наверное, ты прав. Упрямец действительно может стать президентом. Но, с другой стороны, я не удивлюсь, если сиу давно сбежали в горы. Краснокожие боятся настоящей драки. Вспомнить хотя бы Уошито…

Так считал не он один. Вся армия верила в то, что индейцы побегут, едва завидев синие мундиры. Тогда мы еще не знали, что, пока солдаты прохлаждались на реке Танге, сиу и шайены наголову разбили генерала Крука в верховьях ручья Дикого Шиповника. У войск не было еще ни радиосвязи, ни телеграфа, и Крук не ведал о нас, а мы — о нем.

Седьмой кавалерийский двинулся к верховьям ручья, а Терри — к Бигхорну. Не знаю, сэр, есть ли смысл описывать весь маршрут. Все шло без особых приключений, я возился со своими вьючными мулами, поскольку сплавлять вещи по воде ручья восьми футов в ширину и трех дюймов в глубину возможным не представлялось… Нет, сэр, честное благородное слово, это неинтересно, а времени у нас не так уж много. Лучше я остановлюсь на нескольких любопытных эпизодах, которые мне особо запомнились.

Вот, например, Лавендер.

Он все больше замыкался в себе и крайне вяло реагировал на все мои попытки расшевелить его. Кончилось тем, что на привалах неф делал себе некое подобие палатки, вбивая в землю несколько кольев и вешая сверху одеяло, и сидел там один, мрачно глядя на воду и посасывая индейскую трубку.

Я тоже жил среди индейцев и умел уважать одиночество, однако мой чернокожий друг не был, в конце концов, ни сиу, ни шайеном. Кроме того, я затесался в армию под выдуманным предлогом, а ему платили. Но разве это повод, чтобы забывать о своих старых друзьях?.. Так я думал тогда, просто боясь признаться себе, что, глядя на Лавендера, я вижу самого себя.

Наконец я не выдержал и зашел к нему под навес. Он даже головы не повернул. Я постоял так минут пять, а потом сказал:

— Ну раз ты так занят, я, пожалуй, пойду, — и направился к выходу.

— Постой, — быстро проговорил Лавендер. — Садись рядом.

Я сел, и комары радостным писком приветствовали столь основательную прибавку к их пикнику.

— Знаешь, старина, — начал я, — если ты решил удрать к индейцам, то я бы не советовал. Слишком неудачный момент.

— Да что ты, — грустно ответил он. — Куда там…

Я взял у него из рук трубку и затянулся. Лавендеру удалось где-то раздобыть настоящую индейскую смесь, наверное, у ри.

— Послушай, Лавендер, ты так и не сказал мне, что заставило тебя участвовать в этой кампании.

— Просто мне хотелось еще раз увидеть эти места до того, как я умру.

Я отлично его понял. Ностальгия по прерии раздирала порой и мое сердце.

— А удалось ли тебе повстречать кого-нибудь из потомков того черного парня, что ушел когда-то с Льюисом и Кларком?

— Ни одного, — ответил Лавендер. — Но я заметил, что у многих сиу очень темная кожа. И потом знаешь, когда живешь у индейцев, то находишь себе родственников на любой вкус. Дикари могут иногда недолюбливать друг друга, но настоящую злость берегут для врагов.

— А тут все совсем наоборот.

— Ты чертовски прав, Джек. Все ненавидят Кастера и издеваются над дураком Рено. Как-то в форте Линкольн капитан Бентин врезал ему по роже. За дело, разумеется. Тот же Бентин написал в газету и совсем в других красках преподнес победу при Уошито. Кастер за это приказал выпороть его кнутом, но капитан достал револьвер и поклялся, что пристрелит всякого, кто посмеет поднять на него руку. Генералу пришлось передумать, — Лавендер улыбнулся. — Я тебе еще кое-что расскажу о нем. Он из семьи южан, которая объявила его предателем, когда узнала, что сын присоединился к армии Севера. Отец проклял Бентина. Он же упрятал своего отца в тюрьму до конца Гражданской войны, и тот не пострадал. Подумать только!

— Шайены убили моего па, а потом усыновили меня, — совершенно не к месту брякнул я.

— А я никогда не видел своего отца, — вздохнул Лавендер. — Хозяин продал его кому-то еще до моего рождения.

И тут меня словно прорвало. Я рассказал ему об Ольге и Гусе, Солнечном Свете и Утренней Звезде, Денвере, Диком Билле, Амелии и, конечно, Уошито.

— Да-а… — протянул Лавендер, когда я закончил. — Никогда не думал, что быть белым так трудно.

— Не всем. Возьми хоть Кастера. Он не только всегда отлично знает, где его семья, но и может позволить себе взять ее на войну.

— Да, — согласился Лавендер и посмотрел на меня немного виновато.

— Он тебе нравится? — догадался я.

Негр выбил трубку и тихо ответил:

— Знаешь, Джек, он всегда хорошо со мной обращался. Так за что же мне его не любить? Не забывай, он всего лишь солдат.

— Который хорошо умеет убивать.

— И умирать, если до этого дойдет… Джек, ты не напишешь за меня завещание? Я ведь неграмотный.

Я отправился по слабо освещенному лагерю в поисках карандаша и бумаги. Карандаш я вскоре одолжил у одного солдата, но чистых листков у него не оказалось. Тут мне на глаза попались два офицера, и я направился к ним.

Это были братья Макинтош, Уоллес и Годфри, возвращавшиеся из штаба, где Кастер собирал весь командный состав, чтобы держать совет. Событие само по себе беспрецедентное, поскольку до сих пор молодой генерал полагался исключительно на свои собственные решения. Раньше он не спрашивал, а приказывал.

Братья выглядели немного подавленными.

— Вот ведь сукин сын, — сказал один. — Интересно, зачем ему это понадобилось?

— Годфри, — ответил Уоллес, — помяни мое слово, Кастера убьют.

— С чего ты взял? — удивился Годфри.

— Он никогда еще не говорил с нами так.

Макинтоши переглянулись и умолкли.

Я чуть было не сунулся к ним за бумагой, но тут появился капитан Киф, и я обратился к нему.

Киф был ирландцем и до своего приезда в Америку служил в личной охране римского папы.

— Да, конечно, — ответил он мне, — сходи к Финегану и скажи, что я велел дать тебе листок из моих походных письменных принадлежностей.

Финеган был его денщиком, который, по словам Батса, хранил в форте Линкольн все деньги Кифа, чтобы капитан не упился до смерти. «Он терпеть не может, когда его называют денщиком, предупредил меня Батс, — но обожает слово „ординарец“.

Я поблагодарил и собрался уходить, но Киф спросил:

— Собрался завещание писать?

— Как вы узнали?!

Он расхохотался:

— Прошлой ночью я и сам этим занимался. Правда, до этого мы с Томом Кастером и Колхауном играли в покер, так что наследникам не много достанется.

— Зачем же тогда было марать бумагу? — улыбнулся я в ответ.

— Да, боюсь, что пора, — в тон мне сказал Киф, но глаза его погрустнели.

Я взял у Финегана бумагу и вернулся к Лавендеру. Мы оба написали по завещанию, оставляя друг другу все, чем владели, но тут возник вопрос, кто из нас будет их хранить, ведь и меня и его могла подстерегать скорая смерть.

— Сложи их, положи в коробку от патронов и отдай Кровавому Ножу. Так будет сохраннее, — решил наконец Лавендер.

— Но почему ему? — удивился я. — Он, как и мы, будет в самом пекле!

— Только не он. Кровавый Нож — трус, да и все ри таковы. При первом же выстреле он сбежит и остановится только у реки Миссури.

Но никто, ни белый, ни черный, не может видеть будущее. Случилось так, что Кровавый Нож погиб одним из первых. Что же до наших завещаний, то я их сжег. Проснувшийся во мне индеец настойчиво твердил, что таскать такую бумажку в кармане, идя на бой, — самая скверная примета. Я не был так беззаботен, как капитан Киф, возможно поэтому меня, в отличие от него, и не убили.

На другой день мы продвинулись еще на тридцать миль вверх по ручью, на этот раз уже по свежему следу индейцев. Я по-прежнему возился в арьергарде с треклятыми мулами, которые так медленно перебирали своими копытами, что основная колонна опередила меня на несколько миль. Дорога была уже вся изрыта железными подковами, но я все же без труда определил, что до нас здесь прошло не меньше четырех-пяти тысяч лакота (то есть сиу). Следы их коротких стоянок (остывшие кострища, круги от бесчисленных палаток) раскинулись ярдов на триста.

Помимо ри с нами было несколько разведчиков кроу, знавших язык сиу и кое-как изъяснявшихся по-английски, так что мне не имело никакого смысла вновь предлагать Кастеру свои услуги. Я и не пытался, по крайней мере до одного разговора с лейтенантом, командовавшим охраной обоза.

Во время одной из многочисленных остановок, когда мы поправляли тюки и ящики с припасами на спинах упрямых мулов, я, показывая на широкий след очередного индейского лагеря, сказал лейтенанту:

— Большая стоянка.

Он лишь снисходительно улыбнулся в ответ.

— Это та, что обнаружили ри и кроу? — поинтересовался я.

— Не думаю. Если бы ты прожил на границе столько, сколько я, то научился бы делить на три достоверность рассказов так называемых «дружественных» индейцев. Эти кроу неплохие парни, но совсем не умеют сражаться, а у страха, как говорится, глаза велики.

До сих пор я много говорил о своей тревоге за шайенов и за солдат, но ни словом не упомянул о растущем страхе за собственную шкуру. Я бросил поганых мулов и вскочил в седло своей лошадки, а лейтенант, решив, что я дезертирую, крикнул мне вслед:

— Эй, не будь дураком! Пропустишь классное зрелище!

Но он ошибся, я направлялся к голове колонны. Но Кастера я там не нашел, он отправился еще дальше в сопровождении нескольких офицеров. Я погнал свою лошадку галопом, но так и не нашел генерала, зато встретил возвращающихся разведчиков кроу.

Среди них я почувствовал себя неловко, так как в свое время немало воевал с их племенем и теперь мог встретить «старых знакомых». Действительно, они стали весьма подозрительно меня разглядывать, и, когда к нам подъехал их белый командир, я вздохнул с облегчением. Его звали Чарли Рейнолдс. Это был худой невзрачный парень с покатыми плечами, но его слава следопыта затмевала даже таких прославленных длинноволосых крепышей, как, например, Буффало Билл.

Рейнолдс отличался также феноменальным спокойствием, крайним немногословием и замкнутостью, за что его и прозвали Одинокий Чарли.

— Чарли, — сказал я, — ты сказал Кастеру о том, сколько индейцев оставили эти следы?

— Да, — ответил он.

— Просто есть такие, кто считает, что их не больше тысячи, — тревожно пояснил я.

— Что ты хочешь?

— Сохранить свой скальп.

— Это будет нелегко, — веско сказал он. — Нам предстоит чертовски жаркая схватка.

— Кастеру не справиться одному, — продолжал настаивать я, — а Терри дожидаться он не станет.

— Не станет, — спокойно подтвердил Чарли.

— Так пойди, черт возьми, и убеди его в обратном! — взорвался я, но тут заметил, что его правая рука обмотана окровавленной тряпкой. — Ты ранен?

— Царапина.

— Стрелять-то можешь?

— Там видно будет, — ответил Чарли и поехал дальше.

Тем вечером в лагере сержант Батс выслушал мой рассказ об этой встрече и заявил:

— Рейнолдс просто трус. Он умолял Терри не брать его с собой, потому что у него, видите ли, дурное предчувствие. Ха!

— Слушай, Батс, — не выдержал я, — у тебя обо всех самое скверное мнение. Интересно, что ты тогда обо мне-то думаешь?

— Джек, — ответил сержант, — тебя, прямо скажем, немного, но то, что есть, скроено из самого добротного белого материала.

Многие проникаются к тебе симпатией, если ты позволяешь им чернить других D своем присутствии. Мы сидели с ним тогда под кустом и по очереди прикладывались к бутылке. К ночи я не просто напился, а надрался до чертиков, как не надирался с тех самых времен, когда разыскивал на южных равнинах Ольгу и Гуса.

На следующее утро я еле продрал глаза, не зная еще, что начинается самый долгий день в моей жизни.

 

Глава 27. МОКРАЯ ТРАВА

 

В субботу, 24 июня, выдался удушающе жаркий день, и порывы южного ветра приносили с собой не прохладу, а горячую пыль. Войску пришлось разделиться на несколько отрядов, каждый из которых пошел вперед своим путем, чтобы хоть как-то уменьшить огромное облако, поднимаемое копытами лошадей. Мы уже близко подошли к врагу, а сразу после полудня проехали место, где, судя по. следам, еще один большой отряд индейцев, пришедших с юга, соединился с тем, который мы преследовали.

Вскоре нашим глазам открылась недавно оставленная стоянка, такая огромная, что дух захватывало. То там, то здесь на песке попадались рисунки, изображавшие встречу двух армий, нашей и индейской, причем все белые люди на них почему-то лежали на земле, а краснокожие сидели на лошадях.

Моя голова раскалывалась после вчерашнего, а запах жарящегося бекона вызывал только тошноту. Одеревеневшее тело отказывалось повиноваться, душой овладело полное безразличие к происходящему. Ри и кроу толпились вокруг рисунков и, оживленно жестикулируя, что-то тараторили Фреду Жирару и Мичу Байеру, своим белым переводчикам. Накарябанные на песке картины их сильно впечатлили и встревожили.

Некоторое время спустя к ним подъехал Кастер, и Байер объяснил ему, что рисунки означали «много солдат, упавших лицом вниз в лагере сиу», то есть мертвых.

Вот тут-то я выступил вперед и заговорил:

— Генерал…

Но он перебил меня:

— А, это ты, погонщик? Если я не ошибаюсь, твое место рядом с мулами.

Но на этот раз он не сердился, а скорее любопытствовал.

— Сэр, — упрямо продолжил я, борясь с головной болью и обидой, — я не уверен, что ваши разведчики хорошо справляются со своей работой. Их сообщения полны суеверий, и поэтому вы игнорируете их.

Байер и Жирар одарили меня взглядами, не предвещавшими ничего хорошего.

— Сэр, — я немного повысил голос, — психологию индейцев можно условно разделить на две части: практическая выгода и мистическая фантазия. Все эти рисунки и кости оставлены с одной-единственной целью — напугать. Если вы испугаетесь и повернете назад или если пойдете вперед и будете разбиты, то, значит, «пророчество» оправдалось. Если же победите — что ж, просто не сработало колдовство. Но главное не это, а то, что индейцы отлично знают: мы идем по их следу. И их послания равносильны официальному заявлению, что бежать и прятаться они и не подумают.

Кастер слушал меня с легкой улыбкой, когда же я закончил, разразился громким лающим смехом. Теперь он снова напоминал себя самого, того, каким был раньше, до реки Танге.

— Слушай, парень, — сказал генерал. — У меня репутация крутого человека. Но, похоже, я единственный старший офицер, которому довелось выслушивать рекомендации погонщика мулов. У меня всегда хватало советчиков вроде тебя, взять хоть Калифорнию Джо или Дикого Билла Хикока. Ты что же, считаешь Чарли Рейнолдса плохим разведчиком?

Он снова расхохотался, а затем продолжил:

— Это, пожалуй, моя самая веселая кампания… Ну ладно, черт с тобой! Ты хотел быть проводником и следопытом, будь им. И мой первый приказ тебе звучит так: не отходи от меня ни на шаг, говори мне все, что взбредет тебе в голову, но, ради Бога, не мешай остальным разведчикам работать!

Таким вот образом я и стал личным проводником командира седьмого кавалерийского полка в награду за то, что просто сказал правду. Если вы думаете, что последние слова генерала обидели меня, то ошибаетесь. Да, они означали, что пользы от меня ожидается даже меньше, чем когда я занимался мулами, а слова человека, принимаемого за идиота, и будут звучать для всех по-идиотски, но теперь-то я поеду не в хвосте, а в голове колонны, и, кто знает, быть может, смогу уберечь генерала от грубых ошибок! Поэтому я безоговорочно принял новое назначение, чем вызвал у Кастера новый приступ веселья. К нему присоединились Байер и Жерар, а также индейцы, которые ни слова не поняли, но старались в меру способностей вести себя вежливо.

Приказ генерала находиться все время рядом исполнить было просто невозможно, поскольку он ни секунды не «сидел» на месте: его Вик мелькал то тут, то там, то в миле, то в двух от головы колонны. Кастер выезжал навстречу разведчикам, давал на ходу последние указания курьерам, которых рассылал с приказами его адъютант лейтенант Кук.

Том Кастер, полная копия генерала (только внешне, разумеется), напротив, был все время во главе колонны, раздавая направо и налево сумбурные указания, которые подобострастно выслушивались вестовыми, но не исполнялись, так как единственной частью отряда, находившейся в его ведении, являлся обоз. Остальные родственники генерала — младший брат Бостон и племянник Армстронг Рид — вели себя так, словно направлялись на веселый пикник.

На меня почти не обращали внимания, даже новый денщик Кастера по имени Беркман не изъявлял ни малейшего желания вступить в беседу.

Мы проделали тридцать миль и в восемь вечера сделали привал, но тут явились разведчики кроу и доложили, что следы сиу свернули на запад и идут через Волчьи горы по направлению к Литтл Бигхорну, или, как называли эту реку индейцы, Мокрой Траве. Новость облетела весь лагерь: враг в долине у реки, и на рассвете мы атакуем. Никто не сомкнул глаз, а около полуночи колонна снова двинулась в путь.

Во время недолгой стоянки я нашел Батса, который, закусывая на ходу, шнырял по всему лагерю.

— Знаешь, что я скажу тебе, — заявил он, — завтра Упрямец нападет на индейцев. На целый день раньше соединения с отрядами Терри и Гиббона! К их приходу от краснокожих ничего не останется, и вся слава перепадет седьмому кавалерийскому. Это он так думает… Что б его черти подрали, а если не так??? Хоть ты попробуй его вразумить!

Мы стояли недалеко от штабного шатра, и я посоветовал Батсу говорить тише, но он лишь рукой махнул: Кастеру было не до его проклятий, он совещался с офицерами.

— А эти новобранцы, — не унимался сержант, — уже поджали хвост и повизгивают, что устали от долгого перехода… Боже, они и стрелять-то не умеют, а у индейцев, по слухам, теперь есть скорострельные карабины. Проклятые торговцы! Да при первом же ответном залпе наши кролики бросятся врассыпную!

Новобранцы составляли примерно треть колонны. Это были ирландцы и немцы, которые приехали из Европы в Америку и, не найдя работы, пошли в армию. Теперь им предстояло погибнуть, так и не научившись говорить по-английски. Кое-кто находил это даже смешным, но только не я.

Итак, наш отряд снялся с места и направился на запад, вдоль русла ручья Дикого Шиповника, берущего свое начало в Волчьих горах. Луны не было, стояла страшная темень, и, когда в начале третьего утра забрезжил первый свет, мы проделали едва ли шесть миль.

Тем не менее через час прямо перед нами оказались Волчьи горы, вернее, не горы, а сильно пересеченная местность, состоящая сплошь из холмов и оврагов. Генерал позволил своим измученным людям снова устроить привал.

Я попытался заснуть, но только зря ворочался. Сон не шел ко мне, как и к большинству солдат в лагере. Кастер, казалось, так и не покидал седла.

Едва солдаты расположились на отдых, к генералу подъехал командир разведчиков лейтенант Варнум.

— Сэр, — доложил он, — индейцы стоят в пятидесяти милях выше по реке. Кроме того, мы обнаружены.

— Нет, — ответил генерал. — Этого не может быть.

— Но сэр…

Кастер резко повернул Вика и погнал его вверх по склону ближайшего холма.

— Сэр! — кричал ему вслед Варнум, — Мы встретили шестерых сиу, но они сбежали от нас, направляясь в свою деревню.

Вскоре генералу пришлось спешиться и подниматься выше на своих двоих. Спешивший за ним Варнум выглядел совершенно растерянно.

— Он мне не верит! — бормотал он себе под нос.

На вершине холма собрались разведчики, Мич Байер и Лавендер. Отсюда ясно просматривалась вся долина Литтл Бигхорн, только над самой землей еще висела легкая утренняя дымка.

Кастер не взял свой полевой бинокль, и разведчик кроу по имени Беглец (так проще, поскольку на самом деле его звали Тот-За-Кем-Бежит-Белый-Человек) протянул ему допотопную подзорную трубу.

— Ищите дымы костров и большой табун лошадей на левом берегу реки, — перевел слова индейца Байер.

Кастер с минуту разглядывал долину.

— Я ничего не вижу, — сказал он наконец.

— Ищите мух, — подсказал через переводчика ри по имени Идущий Впереди. — Отсюда лошади выглядят именно так.

Кастер вернул трубу Беглецу.

— Нет, — сказал он. — Нет там никакой деревни.

Лицо Байера исказилось, и он проговорил, буквально выдавливая из себя слова:

— Генерал, на этом берегу сиу больше, чем мне доводилось видеть за целых тридцать лет. Клянусь вам, это правда.

— Нет, — повторил Кастер и направился к денщику, державшему его коня.

Он уже почти доехал до лагеря, когда навстречу ему выскочил Том Кастер и завопил:

— Армстронг, нас выследили!

В пути один из ящиков с припасами упал на дорогу, и солдаты, посланные назад принести его, вспугнули сиу, пытавшегося взломать крышку своим томагавком. Индеец удрал.

Не знаю, что подумал Кастер после этих слов, но он все-таки поверил в присутствие по соседству врагов, поскольку приказал горнисту трубить офицерский сбор. Его речь была короткой: раз уж не удалось подойти скрытно, надо атаковать без промедления.

Измотанные солдаты вновь сели на своих усталых лошадей, а индейцы хватались за свои талисманы, стремясь отвести беду. Мы снова тронулись в путь.

Был полдень 25 июня 1876 года. Жара не спадала. Моя рубашка прилипла к спине, а в рот и ноздри набилась дорожная пыль. Прерия уже не казалась такой притягательной, как рисовала ее память о моей индейской жизни.

Перейдя водораздел, мы выехали к верховьям маленького ручейка, несшего весной свои воды в Мокрую Траву, а теперь совершенно пересохшего. Здесь-то Кастер и принял решение о разделе полка на двенадцать частей. Позже многие осуждали его за это, но, на мой взгляд, напрасно. Они не принимали в расчет то, как он видел ситуацию.

Генерал не верил в существование большой индейской деревни, хотя и знал наверняка, что краснокожие стоят где-то на реке, между тем местом, куда направлялись мы, следуя высохшим руслом, и колоннами Терри и Гиббона, приближавшимися со стороны устья.

Однако сиу могли и подняться вверх по течению до предгорий Бигхорна и напасть на нас с левого фланга, отрезав и окружив часть войск. Поэтому Кастер послал Бентина и три отряда пресечь попытку такого рода, а усиленный отряд разведчиков — прочесать берег насколько хватало глаз.

Мой приятель Батс ускакал с батальоном Бентина, и больше я его никогда не видел. Но до сих пор отказываюсь верить, что он погиб.

Из оставшихся восьми отрядов Кастер оставил пять под своим непосредственным командованием, а три отдал Рено. Миль через десять после водораздела мы увидели на правом берегу ручья одиноко стоящий типи и индейцев вокруг него. Командиры едва не открыли по ним огонь, но вовремя сообразили, что это наши собственные разведчики.

Типи принадлежал сиу, и все вокруг носило следы поспешного бегства. Лейтенант Хэйр сообщил Кастеру, что его следопыты спугнули около пятидесяти краснокожих.

Генерал распорядился послать часть разведчиков проследить, куда направились беглецы, и приказал Рено вести свои отряды ускоренным маршем и форсировать реку.

После его отъезда Кастер двигался следом, пока мы не подошли к реке. Сейчас почему-то считают, что Рено не торопился переправиться через нее, ожидая подкрепления со стороны генерала. Возможно, это и так, но лично я подобного приказа не слышал.

На мой взгляд, все обстояло гораздо проще. Памятуя свою удачную тактику при Уошито, где он также раздробил свои силы на мелкие отряды, Кастер решил атаковать индейскую стоянку сразу с нескольких сторон. Свои отряды он повел вдоль реки, скрываясь за ее высоким обрывистым берегом от вражеских глаз. Рено же двигался по прерии и открыто. Замысел был прост: Кастер, пройдя несколько миль вниз по течению, переправится там и ударит с одного края, а Рено, раньше него оказавшийся на противоположном берегу, — с другого

Но Кастер или забыл, или просто не хотел вспоминать, как подобный же маневр при Уошито не принес желанного результата. Эллиот, посланный генералом в обход, был разбит, в то время как сам генерал победил быстро и без особых потерь. Теперь подобный же исход мог грозить Рено или Бентину, поскольку никто точно не знал, сколько врагов нас подстерегает и где именно они укрылись.

Сам же Кастер не торопился. Он даже позволил людям остановиться и спокойно напоить лошадей. Этой передышкой воспользовался корреспондент Марк Келлог, с которым я познакомился еще на борту «Дальнего Запада», чтобы задать генералу несколько вопросов.

— Генерал, — сказал он, — не могли бы вы прокомментировать свою тактику? Ваше спокойствие, да и эта остановка перед самым сражением выглядят несколько странно…

— Пожалуйста, — невозмутимо ответил Кастер. — Многие полагают, что я нетерпелив и добиваюсь побед исключительно оголтелым напором. Категорически это отрицаю. Все когда-либо совершенное мною было результатом тщательного анализа всех вариантов предстоящего сражения. Любые отклонения, возникающие во время самой битвы, также предусмотрены и изучены, как под увеличительным стеклом. Мой мозг работает быстро, и решения принимаются мгновенно, но, повторяю, все они — плод долгих и кропотливых раздумий, а соответственно, и общего плана кампании.

Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент появился его адъютант лейтенант Кук, отправившийся ранее вместе с отрядами Рено в качестве наблюдателя. Теперь он спешил обратно.

— Жирар докладывает, — прокричал он, осаживая коня, — что навстречу Рено движутся большие силы индейцев.

— Где неприятель? — быстро спросил Кастер.

— Милях в трех ниже по течению. По крайней мере, был там, когда я уезжал. Теперь же Рено, должно быть, начинает бой.

Действительно, не прошло и двух секунд, как до нас долетели звуки ружейных залпов.

— Какова численность противника?

Но Кук не мог этого сказать: изрезанная местность, высокий берег и густые кусты не позволяли верно оценить силы врагов.

Горнист протрубил отрывистый сигнал, и солдаты заметались, готовя лошадей к выступлению. Не дожидаясь их, Кастер бешено погнал Вика вверх по склону северного берега, остальные же по мере готовности последовали за ним.

Теперь мы двигались более или менее параллельно течению Мокрой Травы, но на этот раз по берегу, а не под ним: Кастер искал возвышенность, дабы рассмотреть с нее, что происходит в долине.

Если он еще и питал какие-то сомнения относительно существования большой индейской деревни, то теперь они рассеялись: она лежала примерно в миле ниже по течению, но из-за изгибов Мокрой Травы была видна лишь ее часть, и я снова испугался, что Кастер неверно оценит ситуацию. Однако, даже судя по тому, что открылось нашим взорам, а также по числу бившихся с Рено индейцев, население деревни было никак не меньше двух тысяч человек.

Это, впрочем, еще ни о чем не говорило. Седьмой кавалерийский полк, взятый как одно целое, состоял из шестисот солдат, обученных драться и блюсти дисциплину. Рено принял единственно возможное решение: его люди спешились и образовали несколько стрелковых линий. При такой тактике горстка белых людей могла долго сдерживать неорганизованную толпу краснокожих.

Стоило только найти переправу, и Кастер атаковал бы деревню с другого края, существенно ослабив напор индейцев на Рено, а вскоре подоспел бы и Бентин. С минуты на минуту должен был подойти обоз, и Кастер кусал губы от нетерпения.

Все казалось совсем не безнадежным, хотя и не напоминало пикник. Генерал поминутно оглядывался, а потом, не выдержав, подозвал своего ординарца сержанта Кейнипа и пролаял:

— Отправляйся к Тому Кастеру и передай мой приказ: пусть не плетется больше по ручью, а поднимается и движется напрямик, к нам. У Рено не так много патронов, чтобы ждать.

Сам того не подозревая, этим поручением он спас сержанту жизнь.

Затем он снова погнал своего коня вперед, остальные двинулись следом. Лошади смертельно устали, и эта головокружительная гонка доконала многих из них. Отставших же наездников больше никто не видел. Тогда мы еще не знали, что индейцы уже начали переправу через Литтл Бигхорн и немалое их число было на нашем берегу, прячась по глубоким оврагам.

Проскакав так примерно с милю, Кастер снова остановился, и только теперь мы смогли полностью разглядеть гигантскую деревню на том берегу. Пресвятой создатель, она раскинулась насколько хватало глаз. Миль пять в поперечнике, не меньше, и табун лошадей в двадцать тысяч голов… Допускаю, что она была даже больше, просто я даю вам возможность хотя бы примерно оценить ее размеры. Некогда на юге, у Канадской реки, мне доводилось видеть огромные стада бизонов. Пожалуй, это самое удачное сравнение.

Сколько было врагов? Давайте прикинем. Учитывая, что одному индейцу могло принадлежать несколько лошадей, по самым скромным подсчетам, нам предстояло сразиться с четырьмя-пятью тысячами воинов. Нас же, считая Кастера, было двести, и еще сотня ожидалась с обозом.

Но вот что странно: в индейском лагере не было видно ни души, не считая нескольких человек при лошадях. Неужели все отправились биться с Рено? Поле сражения осталось чуть в стороне, за изгибом реки, и мы не могли этого понять. А что это за облако пыли там, внизу по течению? Неужели, несмотря на всю свою мощь, индейцы ударились в бегство?

И знаете, что сделал Кастер? Он снял шляпу, помахал ею над головой и… улыбнулся.

— Мы смяли их! — крикнул генерал, не обращаясь ни к кому конкретно. — Они удирают!

Мне не хватило времени разочаровать его, поскольку он снова сорвался с места и поскакал вдоль своей колонны. Я же, к своему ужасу, догадался, что задумали индейцы. Если бы они бежали, то велели бы женщинам разобрать палатки. Но этого не произошло. Значит, около четырех тысяч воинов переправлялись частями на наш берег, используя один из бродов в низовьях, скрытый от нас очередным поворотом реки, и поджидали нас впереди, рассредоточившись по оврагам.

Когда я наконец проорал это Кастеру, он больше не улыбался. Он меня вообще не слушал или не слышал. Подгоняя своего несчастного измученного Вика, он носился перед строем, выкрикивая полную бессмыслицу вроде:

— Ура, ребята, им конец! Скоро, очень скоро мы добьем последнего краснокожего бродягу и вернемся домой, к своим семьям!

И измотанные, не спавшие больше суток солдаты, четверть из которых были желторотыми юнцами, видевшими индейцев только на картинках, подхватывали его победный клич и, взбираясь на хрипящих от усталости животных, пускали их в галоп, вперед по склону огромного оврага. Колонна словно ожила, но я старался не смотреть в глаза этих людей, нет никакой радости разглядывать тех, кто идет на верную смерть.

О, теперь-то я был в этом уверен. Когда Кастер улыбнулся и заявил о победе, я понял: он потерял рассудок.

Любой другой на его месте, увидев размеры индейской деревни, признался бы, пусть даже самому себе, что он ошибся. Вполне естественная, кстати сказать, вещь: сражаясь с краснокожими, просто невозможно знать заранее их численность и местонахождение. Любой другой на месте Кастера, но не Кастер…

Подозвав второго адъютанта, итальянца Мартини, он сказал:

— Передай Бентину, чтобы он поторопился. Деревня действительно велика… Подожди, я черкну ему записку.

Это было последнее сообщение, кем-либо полученное от Кастера и его пяти отрядов. Из книжек вы, вероятно, знаете, что Мартини доставил записку, проделав нелегкий путь назад. Его лошадь убили, но ему каким-то чудом удалось добраться до Бентина живым. На словах же он добавил, что сиу бегут, чем дал Бентину лишний повод не спешить к нам на помощь. Не последнюю роль сыграла и ненависть этого достойного офицера к Кастеру.

В остальном, что случилось с Кастером и его людьми, вам, сэр, придется положиться на мое слово, поскольку я единственный из двухсот человек, направлявшихся к броду через Литтл Бигхорн, кто выжил.

Если вы мне не верите, то найдите кого-нибудь другого. Например, из тех идиотов, что писали потом письма бедной миссис Кастер, или разведчика-индейца, которого выставляли всем напоказ как единственного уцелевшего. Только его не было на поле битвы, он видел лишь начало, а затем удрал. Остальные же или дураки, или законченные лжецы. Никогда не мог понять людей, стремящихся прославиться тем, чего они никогда не совершали, тогда как я сам молчал, не умея доказать свою правоту и не желая смешиваться с толпой рвачей.

Вскоре после отъезда Мартини овраг, по которому мы ехали, пересек другой, более пологий. Отряд свернул в него и продолжал спускаться к броду, замеченному сверху Кастером. Впереди, разумеется, ехали разведчики. Через некоторое время они вернулись, и Байер доложил, что там, внизу, индейцы. Враги скрытно переправились на наш берег и теперь готовились к схватке.

— Очень хорошо, — ледяным тоном ответил Кастер. — Можешь убираться домой. И прихвати своих краснокожих бездельников.

С самого начала не предполагалось, что ри и кроу будут драться вместе с нами. Свое дело они сделали. Но Байер… Он тоже мог уехать, поскольку, строго говоря, не был военным, однако генерал жестоко оскорбил его.

Байер отпустил своих разведчиков (которые не заставили просить себя дважды) и поехал было за ними, но через несколько ярдов резко развернул коня и вернулся.

— Если мы спустимся здесь, то это конец, — решительно произнес он.

— Я же сказал тебе, отправляйся домой, — ответил Кастер немного потеплевшим голосом.

Глаза Байера сверкнули гневом, и… он остался.

Генерал построил солдат в колонны по четыре: отряд Тома Кастера (бросившего обоз на лейтенантов) на гнедых лошадях, серая конница и еще три отряда разных мастей. Развернув флаги, они двинулись вперед.

В овраге стояла страшная жара. Дувший наверху ветер сюда не долетал, и, чтобы добиться хоть какого-то движения воздуха, приходилось скакать галопом. Наконец, ярдах в пятистах от переправы мы увидели сиу. Они стояли полукругом на нашем берегу, у самой воды, и, едва завидев нас, повернули коней и помчались назад. Индейцы то ли заманивали нас, то ли давали сигнал остальным, на том берегу, укрыться. Кастер остановил отряды и с удивлением взирал на происходящее.

Индейцы спокойно достигли деревьев и исчезли из глаз, оставив на берегу лишь четырех воинов. Они повернулись к нам, вздымая над головой оружие, и прокричали: «Хей-хей-хей-хей-хей!»

Мы продолжали молча стоять.

Я слишком хорошо знал этот клич, чтобы не узнать его: так, отправляясь в бой, кричали шайены. Слепой инстинкт подсказал мне, что готовится какая-то хитрость и именно от этих четырех краснокожих исходит опасность всем нам. Не отдавая себе отчета, я вскинул карабин к плечу и выстрелил, но промахнулся. Глаза Кастера налились кровью, и он заорал:

— Свинья! Кто разрешил тебе стрелять? Здесь командую я! Я велю тебя расстрелять, и мне плевать, как далеко идут твои связи, проклятый шпион. Даже если ты прямо из Белого дома! Вот тебе результат ваших сюсюканий с индейцами, вонючие политиканы!

Его помутненный рассудок, видимо, принял меня за президента Гранта. Он выхватил револьвер и пристрелил бы меня на месте, если бы, как у всех сумасшедших, его мысли не перебегали с одного дела на другое. Взмахнув оружием, безумный генерал прокричал:

— Вперед, великолепный седьмой! В АТА-А-А-АКУ!

Пропела труба, и мы вылетели к броду, как пчелы из потревоженного улья.

 

Глава 28. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

 

(— Знаете, сэр, у меня к вам просьба. Ежели когда дело дойдет до печати моего рассказа… И если вы станете разбивать его на главы, то пусть эта глава будет самой короткой. Но только не вздумайте выкинуть отсюда что-нибудь важное. Я слишком долго молчал, чтобы позволить сейчас скучающему балбесу вроде вас разбазарить историческую правду. Просто постарайтесь скомпоновать книгу соответствующим образом. Нет, сэр, это не просто каприз старика, а скорее вопрос композиции всего вашего… то есть моего произведения. Сделайте так, как я вас прошу, ладно?..

…Дорогой читатель, прошу прощения за эту вставку, но я обещал строго следовать своим магнитофонным записям. Раз Джек Кребб произнес эти слова, я просто не мог не довести их до вашего сведения. Но, чтобы не путать тех, кто читает мою… то есть его книгу, я взял все в скобки.

Итак: )

Первым опомнился Байер. Он схватил Вика за узду и резко остановил генерала.

Индейцы открыли огонь. Одна из первых пуль ранила Байера, на его рубахе стало расплываться багровое пятно, но он не обратил на это никакого внимания.

Между тем Кук отдал приказ спешиться, и солдаты заняли стрелковые позиции.

И тут на нас напали со всех сторон сразу. Краснокожие невесть откуда оказались и слева, и справа, и в тылу. Они научились воевать по правилам, применяя стратегию и тактику. Долгий опыт общения с белыми людьми не прошел даром.

Задние линии стрелков развернулись и стали палить по нападающим. Но их было слишком много. Пули и стрелы косили солдат, как чума. Спасения не было нигде. Вокруг меня падали лошади и люди, которым я ничем не мог помочь, даже если бы захотел. Что-то ударило меня в спину, и, оглянувшись, я увидел лейтенанта Кука, бьющегося в предсмертной конвульсии: из его горла и груди торчали две оперенных стрелы.

Кастер смотрел вокруг ничего не видящими глазами. Он пока что не был даже ранен и метался среди трупов и перепуганных насмерть живых, выкрикивая приказы.

— Кук! — крикнул он мне. — Возьми бумагу и пиши. Это приказ Бентину. Готов?

— Он мертв, генерал, — ответил я.

— Запомни того, кто это сказал, Кук! — рявкнул Кастер, А теперь пиши: «Бентин, категорически приказываю немедленно привести свой батальон сюда. Поторопитесь, и победа нам обеспечена».

Не знаю уж, что со мной случилось, но мне вдруг стало его жаль, и я взял на себя роль Кука.

— Да, сэр, не беспокойтесь, — ответил я, — письмо будет доставлено по назначению.

Кастер удовлетворенно кивнул и, заложив руки за голову, посмотрел в небо. Губы его растянулись в улыбке, словно он вдруг понял что-то недоступное другим. Вокруг дождем сыпались стрелы, и солнце играло смертельными отблесками на их железных наконечниках. Живых мишеней становилось все меньше и меньше, кольцо врагов начало стягиваться.

Генерал стоял во весь рост, заложив руки за спину, и что-то негромко говорил сам себе. Я укрылся за валуном и подстреливал наиболее рьяных краснокожих. Когда ответный огонь слишком уж усилился, мне пришлось поменять позицию, и, перебежав за другой камень, я оказался совсем рядом с Кастером.

— …Если взять его таким, как он есть, — донеслись до меня его слова, — в мирное или военное время, и если отбросить все предубеждения по отношению к нему, то мы обнаружим, что индеец заслуживает самого внимательного изучения…

Я ушам своим не поверил, но удивляться не было времени. Я перезарядил карабин и пресек очередную вылазку тех, кто, по мнению генерала, чего-то там заслуживал. Он же между тем продолжал:

— Достойно сожаления, что характер краснокожих, представленный в сочинениях господина Фенимора Купера, не соответствует действительности. Освободившись от романтической шелухи, коей пестрят страницы знаменитого романиста, мы видим не благородного жителя лесов, а примитивного дикаря…

Кастер снова посмотрел на голубое небо и назидательно поднял палец:

— Дикарь есть дикарь, он родился в дикости и умрет в дикости, а дикость порождает дикость, и тот, кто ратует за дикость, — сам дикарь.

От утверждений подобного рода у меня всегда голова шла кругом, а тут еще индейцы не давали сосредоточиться и спокойно поразмыслить над сказанным. Разумеется, не я один отстреливался. То, что я рассказываю только о нас с генералом, отнюдь не говорит о гибели всех остальных. Многих действительно убило, но, несмотря на полное отсутствие укрытий, оставшиеся кое-как держались. Однако число их быстро сокращалось. Потери индейцев были не так заметны: место павшего воина занимали двое других. Практически все наши получили раны, а многие и не одну. Все, кроме Кастера и меня.

Наконец генерал отвлекся от своего этнографического экскурса и вернулся к действительности.

— Кук! — позвал он. — Почему до сих пор нет Бентина? Хотя… Я знаю, он не придет. Он слишком ненавидит меня.

— Настолько ненавидит, — съязвил я, — что не позволит еще двум сотням солдат умереть за вас?

— Злоба, — мрачно заявил Кастер, — злоба и зависть ничтожеств преследуют меня всю жизнь. Я хотел быть ему другом, но слишком многого достиг, и между нами встала зависть. Люди любят слабых, Кук, а я к ним не принадлежу!

Он издевательски расхохотался прямо мне в лицо, но вдруг вздрогнул и замер. Затем медленно, очень медленно повернулся ко мне спиной, из которой торчала стрела. Он упал лицом вниз, раскинув руки в стороны, как Иисус на кресте. Рана почти не кровоточила. Я склонился над ним и повернул его голову. На губах генерала застыла высокомерная холодная усмешка. Он был мертв.

Все-таки, что ни говори, это был великий человек. В чем его величие состояло? А черт его знает… Но если вы со мной не согласны, то, значит, знаете это лучше меня.

Я осмотрелся по сторонам. Нас, живых, осталось около дюжины. Сколько еще могли мы продержаться? Полчаса? Час? Я не стал сообщать солдатам (ни одного офицера уже не осталось) о смерти Кастера. Они были слишком заняты общим делом — отбивались и ждали обещанного подкрепления, свято веря в гений своего генерала. Как ни странно, в момент смертельной опасности они думали не только о себе, и идеи единства нации, величия страны, непререкаемости авторитета командиров казались им не столь чуждыми и комичными, как в мирное время. Но было и другое: их реакция обострилась настолько, что они палили в любой движущийся предмет без разбора, и, появись в тот момент Бентин со своим батальоном, они расстреляли бы и его.

Но он, разумеется, так и не появился, а доносившиеся со склона хриплые звуки трубы исторгались легкими какого-то сиу, подобравшего ее рядом с мертвым горнистом. Из-за плотного, как пудинг, порохового дыма передние ряды врагов были плохо различимы, слышались только их вопли и пронзительные песни. Все слилось в моих ушах в жуткую какофонию. Патроны в карабине кончились. У других, как видно, случилось то же самое, так как пальба смолкла почти разом. Я достал свой «кольт», проверил барабан, вынул из кармана горсть патронов и лег на землю, положив голову на давно остывший живот своей лошадки. Так я лежал и ждал того, кто придет, чтобы убить меня.

Над полем боя повисла густая, жаркая тишина. Если бы не жужжание мух, я бы решил, что просто оглох. Прошло пять минут… десять… пятнадцать… А может быть, пять секунд или два часа, не знаю. Наконец мой напряженный слух уловил какой-то шорох, и, с трудом оторвав глаза от земли, я увидел прямо перед собой голову индейца, увенчанную орлиным пером. Мой «кольт» дважды рявкнул, превратив краснокожее лицо в бесформенную кашу. Как по команде вокруг снова раздались выстрелы и крики.

В ту же секунду я получил могучий удар по черепу, лишь за долю мгновения до него почувствовав легкое движение у себя за спиной. Я понял, что это Смерть, и моей последней мыслью было: ах ты, старая шлюха, мне следовало бы догадаться, что ты подкрадешься сзади!

 

Глава 29. ПОБЕДА

 

Первыми стали просыпаться мои органы чувств. Сначала я почувствовал какой-то острый, смутно знакомый запах, а затем услышал нарастающий гул барабанов. Самый большой и громкий расположился у меня в затылке, два поменьше — в области висков, вся же голова наполнилась пульсирующей болью. Потом я начал различать голоса: одни — низкие гортанные, другие — высокие, срывающиеся на визгливый фальцет.

Я осторожно приоткрыл глаза, ожидая увидеть себя в аду. И действительно, вокруг меня полыхало пламя, сквозь языки которого я разглядел самого Дьявола. Именно таким я себе его всегда и представлял: рога на мохнатом лбу, темно-красная харя, белые клыки и пронзительные глаза, обведенные белыми кругами и наполненные лютой злобой.

Он бесшумно скакал рядом со мной, размахивая мохнатыми лапами, и тыкал в меня чем-то твердым. Я был слишком слаб, чтобы пошевелиться, но намеревался изловчиться и хотя бы плюнуть ему в морду, ведь черти, они как люди — если увидят, что ты совсем беспомощен, то пощады не жди.

Но прежде чем мне удалось собрать на языке достаточно слюны, Дьявол обратился ко мне по-шайенски:

— Ну что, очнулся?

Так, все понятно. Раз меня убили индейцы, то я и оказался в краснокожем аду. Я ответил, что да, очнулся, и хотел было прибавить пару выражений покрепче, но тут же вспомнил, что в шайенском ругательства отсутствуют, если не считать, конечно, случаев, когда мужчину называют бабой.

— Вот и хорошо, — сказал Дьявол. — Теперь мы с тобой в расчете. И вскоре я смогу убить тебя, не боясь, что остальные сочтут меня злым и неблагодарным.

Затем он снял свой шлем с бизоньими рогами и вышел из палатки. Да, сэр, именно из палатки, который я сослепу принял за преисподнюю. И был это вовсе не черт, а индеец. И звали этого индейца Маленький Медведь.

Окружавшим меня пламенем оказался всего лишь небольшой костер в центре палатки; служившая дверью шкура была откинута, и я увидел снаружи мелькание многочисленных темных фигур, озаренных красноватым отсветом огня.

— Он ушел, чтобы присоединиться к общей пляске, — произнес рядом со мной знакомый голос. — Но тебе лучше остаться пока здесь.

На полу сидел Старая Шкура, и в его невидящих зрачках играли язычки пламени.

— Ты голоден? — спросил он.

Стиснув зубы, я умудрился занять сидячее положение. Спина, начиная от затылка, ныла так, словно я неделю таскал мешки с песком, голова раскалывалась от боли…

— Дедушка, — произнес я, чувствуя, как каждое слово отдается в моем бедном черепе полновесными ударами молота по наковальне, — совсем не думал, что снова увижу тебя.

— Я тоже, — ответил Старая Шкура. — Хочешь покурить?

— Раз ты здесь, — продолжал я, — значит, я не умер.

— Нет. Если бы ты был духом, то моя рука прошла бы сквозь тебя, как сквозь столб дыма.

— Дедушка, а как давно я здесь?

В ответ он сделал жест, показывающий положение солнца над горизонтом, что означало примерно пять-шесть часов, а потом сказал:

— Люди и лакота перебили всех солдат у брода. Теперь ночь, и они укрепляют свой дух в победной пляске. Завтра мы убьем остальных бледнолицых, одетых в синие мундиры, что остались на холмах вниз по течению. Сегодня был великий день… Я слишком стар, чтобы сражаться, и мои глаза ослепли, но один юный воин отвел меня к берегу Мокрой Травы. Я слышал шум боя, я ощущал его запах, я видел своим внутренним зрением кровь и густой дым… Здесь, с нами, весь народ лакота, и они отличные воины, вторые во всем мире. Но, конечно, с Людьми им никогда не сравняться. В их клане хункпапа есть мудрый человек, по имени Сидящий Бык. Несколько дней назад, во время «солнечного танца» у ручья Дикого Шиповника, он всех победил, и его посетило откровение: он увидел белых солдат, лежащих лицом вниз. Затем мы отправились вверх по реке охотиться на бизонов, и встретили там солдат, и убили их всех до единого.

Вот вам и объяснение того, почему колонна генерала Крука, шедшая с юга на соединение с Терри, не достигла своего местоназначения и почему последний так и не пришел нам на помощь.

— Затем, — продолжал Старая Шкура, — мы вернулись к Мокрой Траве и снова увидели солдат. Многие воины решили, что это те, кого видел в своем пророческом видении Сидящий Бык, но другие сказали им: «Нет, они другие, и многие еще придут». Это было плохо, потому что Бык — мудрый человек и нельзя не верить ему.

Старая Шкура продолжал говорить, а за стенами палатки по-прежнему грохотали барабаны, и пляска победы шла свои чередом; свет огромных костров озарял всю долину. Время от времени я засыпал, не боясь, что вождь воспримет это как неучтивость с моей стороны, так как он не видел меня, да и обращался скорее не ко мне, а к духам предков.

После Уошито его клан отправился на север через Канзас, Небраску и Дакоту, прошел около восьмисот миль, в основном пешком, потому что Кастер (если вы помните) велел расстрелять их лошадей. Многие погибли в пути от пуль фермеров, ковбоев и солдат. Мясо редко появлялось в их котелках, так как белые охотники распугали всех бизонов своими длинноствольными крупнокалиберными ружьями.

Я спросил его о Солнечном Свете и Утренней Звезде, и он ответил, что ничего не знает о них, видимо, они остались на юге с другими шайенами, объединившимися с кайова и команчи.

Позже мне также не удалось узнать ничего нового о своей индейской семье. Если они еще живы, то, скорее всего, где-нибудь в Оклахоме. Утренняя Звезда наполовину белый, и ему всего лишь восемьдесят пять, а его ма лет на двадцать больше. Я искренне надеюсь, что им достался кусок земли, который их кормит.

Потом, не дожидаясь моего вопроса, Старая Шкура сказал:

— Та светловолосая женщина, что жила в палатке Маленького Медведя, погибла, а мальчика с желтыми волосами взяли в плен солдаты во время битвы у ручья Волшебной Птицы. Там же исчез мой сын, Маленький Конь. Но здесь, у Мокрой Травы, мы встретились с кланами северных Людей, и все наши прошлые распри были забыты. Вскоре мы подружились с лакота, и их великий вождь Бешеный Конь взял себе жену из племени Людей. Мы охотились и ели вместе, к нам присоединилось много братьев, среди них Две Луны и Сидящий Бык. Их заклинания помогли разбить солдат, пришедших со стороны ручья Дикого Шиповника, а завтра мы покончим с остальными, там, на холмах.

Ольга, Маленький Конь, десятки других знакомых мне людей погибли по вине Кастера. Но что я мог сделать? Он и сам умер из-за собственных ошибок.

Что же касается Гуса, то я искал его по всей центральной равнине, но ни белые, ни краснокожие слыхом не слыхивали о ручье Волшебной Птицы. Видимо, это было сугубо шайенское название. Тогда мне не удалось напасть на его след, но и сейчас я хотел бы знать, что сталось с моим мальчиком. И готов заплатить за это, сэр. Вы меня поняли?

— Похоже, — сказал я тогда Старой Шкуре, — что это Маленький Медведь трахнул меня дубиной по голове?

— Да, — ответил вождь. — А потом завернул тебя в одеяло и перетащил через реку в мой типи. Это было непросто, наши братья опьянели от крови, и много рук протягивалось к тебе на пути сюда. Но Маленький Медведь исполнил свой долг. Ведь ты — мой последний сын.

Я проспал несколько часов кряду, и это был мой первый полноценный отдых за последние два дня. Вы можете удивиться, но здесь, среди индейцев, я чувствовал себя в полной безопасности.

Я знал, что ранним утром краснокожие воины пойдут на разведку к холмам, где засели Рено и Бентин, и мне даже не хотелось думать о судьбе Лавендера, Батса и Чарли Рейнолдса, оставшихся с ними. В конце концов, каждый за себя. Здесь, в палатке Старой Шкуры, было тепло и уютно.

Когда я проснулся, то почувствовал себя совершенно здоровым. Старый вождь сидел на том же месте, где я видел его, когда засыпал. Костер погас, и угли подернулись мягким серым пеплом.

— Кто вылечил меня? — спросил я Старую Шкуру.

— Маленький Медведь, — ответил он. — Ты голоден?

Одна из его толстых жен скользнула в палатку и засуетилась вокруг очага.

— Дедушка, — сказал я, — тебе неинтересно узнать, что я делал у солдат?

— Я полагаю, у тебя была достаточно серьезная причина быть с ними. Давай сначала покурим.

Он зажег трубку, затянулся и передал ее мне.

— Ты знаешь, кто командовал синими мундирами? — спросил я. — Генерал Кастер.

Он попытался повторить за мной его имя, но не смог.

— Длинноволосый, — пояснил я. — Теперь он мертв.

— Очень хорошо, — ответил старик.

— Помнишь Уошито? — продолжал я. — Он и там командовал.

— О, конечно. Для нас это была плохая битва. Но и мы убили немало солдат там, у песчаной косы. У их вождя были длинные волосы, как и у Людей, но он не стягивал их ремешком. Он что, хееманех?

Я от души расхохотался, представив себе Кастера в роли Маленького Коня. Генерал не принадлежал к разряду симпатичных мне людей, но все же я предпочел замять эту тему. Однако Старая Шкура явно заинтересовался.

— Я хотел бы видеть то, что от него осталось, сын, — заявил он. — Отведи меня к нему.

Я скорее бы сунул голову в костер, но вождь начал заверять меня, что это не опасно, что бой идет теперь очень далеко и что женщины и дети давно уже занимаются жертвами вчерашнего сражения. Я протестовал, как мог, но все было бесполезно. В конце концов я сдался, и мы отправились в путь.

Не хочу описывать все те изуродованные трупы, что я увидел на том берегу. Я и так довольно много рассказал вам о нашем последнем сражении. Дойдя до тела Кастера (совершенно не тронутого, даже не скальпированного), я взял руку Старой Шкуры и сказал:

— Вот он.

Старик нагнулся и быстрыми движениями пальцев ощупал голову мертвеца. Затем он вздохнул и спросил:

— Этот человек привел солдат к Уошито?

— Да, — ответил я.

— И к Песчаному ручью?

— Нет, там был другой.

— Понятно, — кивнул старый вождь и, снова наклонившись над трупом, произнес: — Ты — плохой человек, и мы воздали тебе по заслугам.

— Но его не скальпировали, дедушка, — возразил я. — Наши братья сиу уважают великих вождей.

— Нет, сын, — спокойно возразил он. — Его волосы все еще на голове только потому, что он их обрезал. Это признак трусости. А кто же скальпирует трусов?

Отряды Рено и Бентина были разбиты. Седьмой кавалерийский перестал существовать как таковой. Индейцы праздновали победу. И они заслужили ее. По праву.

Знаете, сэр, потом много говорили всякого о сражении при Литтл Бигхорне. Но никто не знает его так хорошо, как я. Поскольку я — единственный, кто выжил. Да, все эти годы я молчал. Никто бы мне все равно не поверил. А если и вы не верите, то можете убираться к черту. Я слишком стар, и мне наплевать. Вот так-то, сэр!

 

Глава 30. КОНЕЦ

 

В сентябре следующего года генерал Крук прошел с огнем и мечом по оставшимся индейским резервациям.

Сидящий Бык и хункпапа перебрались в Канаду, которую они называли Землей Великой Матери, имея в виду королеву Викторию. Канадская конная полиция не трогала сиу, всячески давая понять, что ничего не будет иметь против них до тех пор, пока они не трогают подданных Ее Величества. Индейцы и не трогали, однако сами подданные никак не могли смириться с присутствием инородцев на своей земле. Снова начались неприятности, и Сидящий Бык вернулся в Америку, где нанялся в проводники к Буффало Биллу за пятьдесят долларов в неделю плюс дорожные расходы.

После событий у Мокрой Травы и ухода сиу Старая Шкура решил отвести свой клан на юг, в предгорья Бигхорна. За ним пошли все, кто хотел, в том числе и я. К моему огромному облегчению, Маленький Медведь после долгих раздумий отправился на восток вместе с горсткой других шайенов. Осенью все они приняли мученическую смерть от солдат генерала Макензи.

После этого правительство наконец успокоилось и осознало, что проще оставить индейцев в покое, чем снаряжать дорогостоящие экспедиции против них. Так на реке Танге возникла новая резервация, где северные шайены живут и поныне.

Как-то я спросил Старую Шкуру, почему он относился к победам своих собратьев более пессимистично, чем к их многочисленным поражениям.

— Ты прав, сын, — ответил он. — Все очень просто. Когда враг уничтожен, что мы можем еще хотеть от него? Когда краснокожие сражались с краснокожими, а так и было до недавнего времени, то обе стороны получали удовольствие, поскольку, кто бы ни победил, у проигравших оставалось много битв впереди. И это правильно. Никто не может только побеждать или проигрывать, все сменяет друг друга в этом мире, подчиняясь закону круга. Разве жизнь не бесконечна? И, когда я умру, разве я не продолжу жить во всем сущем? Бизон ест траву. Я ем мясо бизона. Я умираю, и земля ест меня. На этом месте вырастает новая трава. Ничто не исчезает бесследно, все находится в постоянном движении, все навсегда… Но белый человек, живущий среди прямых линий и углов, думает не так. Ему нужно или все, или ничего: или Уошито, или Мокрая Трава. И это странное желание делает его настойчивым и упорным. Он станет сражаться даже ночью или в плохую погоду. Но войну как таковую он ненавидит. Ему нужна только победа. Он легко мог бы привести новые войска и стереть нас с лица земли, мстя за смерть Длинноволосого. Но это уже не то. Это месть, а не полная победа. Он не понимает, что убийство — часть жизни, потому что он ненавидит и жизнь. Когда-то белый человек хотел помирить нас с пауни и кроу. Мы действительно не воевали друг с другом какое-то время, и от этого всем нам стало плохо. Никто не мог надеть нарядную одежду, отправляясь на бой, ни у кого не было повода отпраздновать победу или оплакать поражение… Жизнь остановилась. И ты знаешь, сын, что я сделал? Я отправился в лагерь кроу и сказал им: «Мы любили вас, когда вы были врагами. Теперь же, когда вы друзья, мы вас ненавидим».

— Бессмыслица какая-то, — пробормотал я.

— Не мы виновны в ней, сын… Так вот, кроу ответили мне: «А мы вас. Когда вы дрались с нами, мы считали шайенов красивым народом и с радостью брали ваших женщин в свои пелатки. Теперь же вы похожи на грязных собак». Стерпеть такое, как ты понимаешь, мы не могли, и был славный бой.

Старая Шкура улыбнулся и продолжил:

— Когда-то кроу отлично сражались, но теперь покрыли себя вечным позором, помогая белым солдатам. Я слышал, что перед битвой у Мокрой Травы они сбежали, и это меня не удивляет.

Когда он заговорил о белых солдатах, я почувствовал некоторую неловкость, ведь до сих пор мое присутствие во вражеском войске не получило никакого объяснения. Если его вообще можно было объяснить… Однако следовало хотя бы попытаться.

— Дедушка, — начал я, — лишь очень немногие в этом мире могут рассуждать так же мудро, как ты. Все же остальные подчиняются самому простому правилу — выжить, чего бы это ни стоило. Постарайся понять и их. Вот, например, я. Маленький Большой Человек…

— Что ты, сын! — в ужасе перебил меня Старая Шкура. — Никогда нельзя произносить свое имя вслух. Его может украсть злой дух, и человек останется безымянным.

Я извинился и хотел продолжить свою мысль, но вождь зевнул, заявив, что устал и хочет спать.

На следующее утро я нашел Старую Шкуру у ручья, где он принимал ледяную ванну. Выйдя из воды и завернувшись в одеяло, вождь сказал мне:

— Сын, сегодня мне нужно забраться повыше и сделать нечто важное. Ты проводишь меня?

Он даже отказался завтракать, из чего я сделал вывод, что предстоящее дело священного свойства. И, хотя на меня его пост не распространялся, я предпочел не гневить краснокожих богов и тоже отправился на голодный желудок.

Через несколько часов пути вверх я пожалел о своем опрометчивом решении, поскольку выбранное вождем место оказалось самым высоким в округе холмом, даже не холмом, а самой настоящей горой. К полудню мы проделали лишь половину пути. Я еще не совсем оправился от ран, и мне приходилось несладко, поскольку по мере подъема дышать становилось заметно труднее.

Старая Шкура карабкался наверх с чисто юношеским упорством, и, когда мы достигли очередного уступа, я совершенно выбился из сил. Но вождь даже не присел и нетерпеливо сказал мне:

— Давай, сын, не время отдыхать.

К вечеру мы добрались наконец до вершины. Вокруг высились горные хребты, внизу на скалистых площадках резвились горные бараны, перепрыгивая через ужасающего вида трещины. Огромное солнце висело низко над горизонтом, словно наколотое на угольно-черный пик высоченной горы. Никогда еще я не видел такого огромного и чистого неба. Оно было нежно-голубым, словно купол собора, выточенный из единого сапфира. И оно не имело границ, охватывая собой весь видимый мир.

При виде этого гигантского круга вселенной у меня закружилась голова. Я стоял в центре мироздания, где любые вопросы теряли свой смысл, поскольку ответ был один: все так, а не иначе, и другого не дано. Война, мир, Мокрая Трава, боль, страдание, белые, краснокожие — лишь пустые слова. Слова, не имеющие отношения к Вечности.

Я повернулся к Старой Шкуре, желая сказать ему, что я понял, зачем он привел меня сюда, но вождь, не слушая, шагнул к самому краю скалистого выступа и поднял руки над головой, ладонями к умирающему солнцу. Красное одеяло упало с его плеч, и старая морщинистая кожа словно засветилась изнутри. Коротко взмахнув руками, он крикнул:

— ХЕЙ-ХЕЙ-ХЕЙ-ХЕЙ-ХЕИ-ХЕЙ-ХЕЙ!

И долгое эхо разнесло по миру боевой клич великого племени шайенов. Тело старика дрожало от восторга, из невидящих глаз текли слезы.

— Выходи на бой! — кричал он. — Сегодня хороший день, чтобы умереть!

«Умереть… умереть… умереть… « — ответило эхо.

А потом он громко рассмеялся, потому что Смерть, которую он вызывал на поединок, уже распахнула перед ним дверь своего типи.

Смех смолк, и его сменила молитва. Вождь молился Вездесущему Духу твердым, молодым голосом.

— Спасибо тебе, что ты сделал меня Человеком! Спасибо тебе, что ты сделал меня воином! Спасибо тебе за все мои победы и поражения. Спасибо тебе за зрение и за слепоту, которая позволила мне заглянуть в суть вещей.

…Я убил много мужчин и любил много женщин. Я ел вдоволь мяса, и я голодал. Благодарю тебя за все это!

…Ты создаешь все сущее и готовишь каждому человеку его собственную судьбу. О Вездесущий, тебе ведомо, что Люди отныне пойдут по новому пути. Спасибо, что дал нам победить до того, как это случилось! Если моему народу не будет больше места на земле их предков, он все равно останется самым сильным и смелым.

…Сейчас я умру, если только Смерть примет мой вызов. Помоги же мне в последний раз!

…О великий Дух! Позаботься о моем сыне, не дай ему сойти с ума!

С этими последними словами старик лег на землю и мгновенно скончался. Солнце почти полностью опустилось за черные пики гор на западе. Я спустился вниз, к линии деревьев, и вырезал шесты для погребального помоста. Потом вернулся назад, завернул тело в красное одеяло и отдал вождю последний скорбный долг.

Минут через двадцать я отправился в обратный путь.

Вокруг сгущались сумерки.

 

ЭПИЛОГ

 

На этом месте наша история обрывается, по причине, о которой я упоминал в прологе. Жаль, очень жаль, что мне так и не удалось узнать о последующих годах жизни Джека Кребба, ведь они, как он неоднократно намекал мне, ничуть не менее интересны и поучительны, чем первые тридцать четыре. Он долго бродил по Дикому Западу, потом попал в Европу (я сам видел фотографию, сделанную в Венеции; на ней запечатлена гондола, в которой сидит Джек в компании нескольких сиу), а затем на Сандвичевы острова, или, выражаясь современным языком, Гаваи.

Судя по его собственным словам, Креббу доводилось бывать в Гватемале и Мексике, а также на Кубе. Его просто тянуло на революции и прочие заварухи политического характера.

Что я не одобряю в нем, так это оправдание насилия. Я, в конце концов, белый человек, и я верю, что, когда разум торжествует над эмоциями, лев может лежать рядом с ягненком, не трогая его. Образно выражаясь, разумеется. Но мистер Кребб долго хихикал над этим утверждением, а потом сказал:

— Да не расстраивайся, сынок, они могут лежать рядом, но только если лев будет мертвым или если менять ягненка каждые полчаса, когда лев снова проголодается.

О, Джек Кребб был циником и даже грубияном. Но давайте рассматривать его таким, каким он на самом деле и был, то есть продукт определенного места, определенного времени и определенных обстоятельств.

Должен признаться сразу и честно: я до сих пор не знаю, какая часть истории мистера Кребба достойна доверия, а какая нет. Не раз я просыпался среди ночи от жуткой мысли, что меня попросту надули, бросался к письменному столу, выхватывал из ящика рукопись и, зарывшись в справочники, энциклопедии и учебники по истории, до утра сличал события и факты.

Невозможно поверить, что на жизнь одного человека выпало столько опасностей и приключений, сколько приписывал себе мистер Кребб. В половину и то верится с трудом. Но я уверен, что и вы вслед за мной придете к следующему выводу: если принять за правду хотя бы ничтожную часть его истории, то поневоле начинаешь верить и во все остальное… В самом деле, действительно ли он знал Дикого Билла Хикока и генерала Кастера? Ответьте на это «да» или «нет»… ну что от этого меняется?

Скажу одно: я самым тщательным образом проверил все даты, места событий и имена. Ни единой ошибки мистер Кребб не допустил! Я даже отыскал следы Лавендера, вернее, не именно Лавендера, а единственного черного парня в битве при Литтл Бигхорне, который до этого действительно жил у сиу и который действительно был убит в отряде Рено. Звали его Исайя Дорман. Сержант Батс из седьмого полка — не кто иной, как сержант Эдвард Батсер, если верить спискам погибших.

И так далее… Однако одного имени я так нигде и не нашел, хотя перерыл всю прессу тех времен. Разумеется, я имею в виду самого Джека Кребба.

Ну вот, мой любезный читатель, и пришло время прощаться. Вопрос, верить или нет, я сам для себя уже решил, теперь очередь за тобой. Джек Кребб — или самый честный человек, или самый отъявленный лгун на свете. Но в любом случае да смилостивится Вездесущий Дух над его душой. И над вашей. И над моей.

Р. Ф. С.

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] Кастер Джордж Армстронг (1839-1876) — генерал кавалерии северян. Погиб в битве с индейцами сиу при Литтл Бигхорне.

 

[2] "Библия короля Иакова» — так называемая «официальная версия», английский перевод Библии по инициативе короля Якова I (опубликованный в 1611 г).

 

[3] Поуп, Александр (1688-1744) — английский поэт-классицист, критик.

 

[4] Джон Браун (1800-1859) — совершив налет на арсенал в Харперс-Ферри, пытался поднять восстание за уничтожение рабства в Вирджинии, но был ранен и взят в плен отрядом генерала Роберта Ли, судим и казнен.

 

[5] Александр Поуп. «Опыт о критике».

 

[6] Кит (Кристофер) Карсон (1809-1868) — знаменитый охотник, знаток Скалистых гор. Во время гражданской войны 1861-1865 годов, будучи генералом войск Северных штатов, организовал насильственное переселение индейцев навахо, повлекшее многие жертвы.

 

[7] Четвертое июля — День независимости.

 

[8] Джеймс Батлер Хикок (Дикий Билл) (1837-1876) — пограничный житель, разведчик, затем шериф и борец с преступниками, позднее маршал.

 

[9] Corpus delicti (лат.) — состав преступления.

 

[10] Бут, Джон Уилкс (1838-1865) — убийца Авраама Линкольна. Застрелил президента в театре, пробравшись в его ложу.

 

[11] Гровер Кливленд (1837-1908) — 22-ой и 24-ый президент США (1885— 1889 и 1893-1897) от демократической партии.

 

[12] Бедовая Джейн (настоящее имя — Марта Джейн Берк, 1852?-1903) — американская охотница и воительница. Якобы застрелила одиннадцать своих мужей. В переносном смысле: женщина, с которой шутки плохи.

 

[13] Грант Улисс Симпсон (Хайрем) (1822-1885) — 18-ый президент США (1869-1877), от республиканской партии. В Гражданской войне 1861-1865 годов главнокомандующий армией Севера. Знаменит своим талантом полководца и пристрастием к алкоголю.

 

⇐ Предыдущая567891011121314

Поделиться: