Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Вестминстерский дворец, Лондон. Рождество, 1486 год



 

Пройдя церковный обряд очищения, я покинула родильные покои и, должным образом переодевшись и украсив голову маленькой короной, отправилась в часовню Винчестера, дабы присутствовать на венчании моей сестры. Генрих, стоя в дверях часовни, приветствовал меня поцелуем, а затем провел к королевской скамье. Венчание проходило в узком семейном кругу. Леди Маргарет прямо-таки лучилась от счастья, как, впрочем, и ее сводный брат, мой будущий зять. Моя мать занималась подготовкой невесты вместе с моей сестрой Анной. При мне оставалась лишь Мэгги. Мы с Генрихом уселись рядом на скамью, и вскоре я заметила, что он то и дело на меня поглядывает, словно хочет о чем-то сказать, но не знает, как начать.

Разумеется, в отношениях между нами оставалось немало неловкости. Когда мы с ним в последний раз виделись, я заклинала его позволить Тедди остаться с нами, но он этого так и не сделал. Он собственными глазами видел, как обращалась со мной его мать, как она силой удерживала меня, как потом силой загнала в родильные покои. А маленький Тедди так и остался в Тауэре, как в тюрьме! И вот теперь Генрих не зря опасался, что я на него сердита. И на протяжении всей долгой свадебной церемонии он искоса на меня поглядывал, явно пытаясь угадать мое теперешнее настроение.

— Ты поднимешься со мной в детскую, когда это кончится? — наконец спросил он. Жених и невеста уже произнесли клятву верности, епископ поднял их руки, обернутые епитрахилью, и возвестил, что тех, кого соединил Господь, никто вовек разлучить не сумеет.

Я повернулась к мужу и ласково на него посмотрела.

— Конечно, — сказала я. — Конечно, мы туда поднимемся. Я каждый день там бываю. Скажи, разве наш сын не прекрасен?

— О да! Он прекрасен! И такой сильный! — обрадовался моему вопросу Генрих и тут же перешел на шепот: — А ты-то как себя чувствуешь? Ты не… — Он смутился и умолк. — Я надеюсь, ты уже совсем оправилась после родов? Скажи, тебе было очень… больно?

Все это время я очень старалась вести себя и выглядеть по-королевски, то есть в высшей степени достойно, но его искреннее беспокойство и заботливый тон сбили меня с толку, и я честно призналась:

— Я понятия не имела, что этот кошмар будет продолжаться так долго! Если бы не моя мать… Она очень меня поддержала! И сделала все, чтобы я не слишком страдала.

— Я надеюсь, ты простишь его за то, что он причинил тебе такую боль?

— Я его люблю, — просто ответила я. — Мне никогда в жизни не доводилось видеть более красивого и милого ребенка. Я заставляю нянек то и дело приносить его ко мне, мне хочется все время быть с ним, а они уверяют меня, что так я его только испорчу.

— А я каждый вечер перед сном поднимаюсь к нему в детскую, — признался Генрих. — Просто сижу возле его колыбели и смотрю, как он спит. Иной раз мне просто не верится, что он у нас есть. Сперва мне все казалось, что он не дышит, и я пытался заставить няньку его разбудить и поднять повыше, а она отказывалась и клялась, что с ним все хорошо, и вскоре я действительно убеждался, что он тихонько дышит и сопит во сне, что он совершенно здоров — просто спит очень крепко. Она, должно быть, меня полным дураком считала.

Сесили и сэр Джон повернулись к собравшимся в храме и рука об руку двинулись к дверям. Сесили так и сияла в моем красно-черном платье; ее светлые волосы рассыпались по плечам, точно золотистая вуаль. Она была немного ниже меня ростом, так что подол пришлось подшить. Зато она выходила замуж девственницей — в отличие от меня — и смогла туго зашнуровать лиф платья; кроме того, ей сшили новые рукава, так что жених мог видеть в прорезях соблазнительный проблеск ее белого запястья и плеча. Рядом с сияющей красотой и молодостью Сесили сэр Джон выглядел немолодым и усталым; на лице морщины, под глазами мешки, как у старой гончей. Но он ласково поглаживал невесту по руке, то и дело наклонялся к ней и внимательно слушал, что она ему говорит.

Мы с Генрихом улыбнулись новоиспеченным супругам, и он сказал:

— По-моему, я устроил твоей сестре неплохой брак. — Видимо, он хотел напомнить, что мне следует быть ему за это благодарной.

Жених и невеста остановились возле нас, и Сесили склонилась в реверансе, но вид у нее был совершенно победоносный. Я вышла к ним, расцеловала ее в обе щеки, а сэру Джону подала руку и сказала, заставив себя произнести то имя, которое для меня всегда служило олицетворением предательства:

— Сэр Джон лед Уэллес, я очень надеюсь, что вы оба будете счастливы.

Мы, естественно, предоставили им возможность выйти из церкви первыми, а сами вышли следом за ними. И я, почувствовав, что Генрих ласково взял меня за руку, тут же спросила:

— А что насчет Тедди?

Он резко повернулся ко мне; лицо его сразу посуровело.

— Не спрашивай, — сказал он. — Я и так ради тебя делаю все, что могу. Например, позволяю твоей матери оставаться при дворе, хотя уж этого-то мне точно делать не следовало бы.

— А при чем здесь моя мать? Какое отношение она имеет к моему вопросу о Тедди?

— Один Господь тому свидетель, — сердито ответил он. — Причастность Тедди к тому восстанию — ничто по сравнению с тем, что я слышу о ней. И эти слухи, а также сведения, поставляемые мне моими шпионами, очень нехороши. Да они просто отвратительны! У меня слов нет, чтобы рассказать тебе, каково мне, когда я все это слышу. Меня уже тошнит от бесконечных донесений. Короче, Элизабет, я сделал все, что мог, для тебя и твоей родни, и больше ни о чем меня не проси. Во всяком случае, пока.

— И что же рассказывают тебе о моей матери твои шпионы? — все же спросила я.

Но лицо Генриха ничуть и не смягчилось.

— Все слухи о предательстве так или иначе связаны с нею. Собственно, она в центре каждого заговора; по всей видимости, она сама их и строит, предавая нас обоих, уничтожая наследие собственного внука. Если она действительно ведет переговоры хотя бы с половиной тех людей, которые тайком встречаются с ее слугами, то ей нельзя доверять ни в чем. Она насквозь фальшива, Элизабет! У нее лживая душа, лживые поступки! Судя по моим сведениям, именно она руководит теми многочисленными группировками, которые готовы восстать против нас. Любой здравомыслящий человек на моем месте уже отдал бы ее под суд за предательство и выяснил правду. Только ради тебя, ради твоего спокойствия я этого не делаю и уверяю каждого, кто является ко мне с очередным докладом, что это ошибка, что все они либо лжецы, либо глупцы, ибо твоя мать верна и мне, и тебе.

Чувствуя, что у меня подгибаются колени, я оглянулась и увидела, что моя мать, весело смеясь, беседует со своим племянником Джоном де ла Полем.

— Моя мать совершенно невинна! — вырвалось у меня.

Генрих покачал головой.

— Ну, это слишком громкое заявление. Я совершенно точно знаю, что это не так. А значит, ты и сама мне лжешь. Вот только что ты доказала, что ради нее готова солгать даже мне!

 

* * *

 

Для большого камина в парадном зале Вестминстера принесли рождественское полено[37] — точнее, это был почти целый ствол огромного старого ясеня с серой корой; у меня бы точно не хватило рук, чтобы его обнять. Это «полено» должно было гореть постоянно в течение всех рождественских праздников. Верхом на нем в зал въехал шут, с ног до головы одетый в зеленое. Потом он вскочил на ноги и попытался балансировать, но свалился и тут же снова вскочил, прыгнул, как олень, и шлепнулся на пол, делая вид, что преграждает полену путь, однако ему пришлось мгновенно откатиться в сторону, иначе слуги проволокли бы тяжелый ствол прямо по нему. Все во дворце — и слуги, и придворные — распевали рождественские гимны; в них история рождения Христа, положенная на музыку, исполнялась обычно под бой барабанов, инструмента куда более древнего, чем эта история. Однако праздновали мы не только Рождество Христово, но и скорое возвращение на землю теплых солнечных лучей, а уж эта история столь же стара, как и сама наша земля.

Миледи, улыбаясь, смотрела на происходящее вокруг, но, как всегда, была готова в любой момент нахмуриться, если услышит непристойное слово, или даже указать пальцем на того, кто пытается воспользоваться праздничной суматохой как оправданием собственного дурного поведения. Я была удивлена уже тем, что моя свекровь позволила внести в зал рождественское полено, эту «языческую зелень»; впрочем, она всегда стремилась перенять традиции былых правителей Англии и доказать, что правление Тюдоров не так уж отличается от правления королей прошлого, тех истинных королей, что были здесь до нее. Леди Маргарет тщетно надеялась, что они оба, она и ее сын, будут выглядеть как особы королевской крови, если станут нам подражать.

Из фрейлин присутствовали моя только что вышедшая замуж сестра Сесили, моя кузина Мэгги и моя младшая сестра Анна; вместе со мной они радостно хлопали в ладоши, когда в просторный камин стали укладывать огромное рождественское полено. Моя мать привела посмотреть на это маленьких Кэтрин и Бриджет. Бриджет так смеялась выходкам шута, что чуть не упала. Слуги с помощью веревок с трудом укладывали в камин тяжеленное полено, а шут, оторвав побег плюща, делал вид, что подгоняет их, стегая этим побегом. Бриджет даже на корточки присела — она прямо-таки рыдала от смеха. А вот миледи смотрела на эту сцену, слегка нахмурившись. Она наверняка считала, что шутки должны быть забавными, но не чрезмерно. Моя мать с сожалением на меня глянула, но останавливать Бриджет, продолжавшую вовсю веселиться, не стала.

Рождественское полено наконец уложили в камин, на горячие угли, и мальчики-истопники со всех сторон обложили его пылающими головнями. Остатки плюща, обвивавшего ствол дерева, хрустнули, задымили и вспыхнули, мгновенно превратившись в светящийся пепел. По коре пробежали мелкие язычки пламени. Рождественское полено занялось, а это означало, что празднование Рождества можно было начинать.

Заиграли музыканты, и я кивнула своим дамам, разрешая им танцевать. Мне всегда было приятно, когда меня окружали красивые, хорошо воспитанные фрейлины; так было заведено и у моей матери, когда она была королевой. Я с удовольствием смотрела, как танцующие завершают одну фигуру танца за другой, и вдруг заметила, как в зал широким шагом входит мой дядя, Эдвард Вудвилл. Он вошел через боковую дверь и с легкой улыбкой на устах сразу направился к моей матери. Расцеловавшись с сестрой, он отвел ее в сторонку, явно желая поговорить с ней наедине. В общем-то, вряд ли кто-то, кроме меня, это заметил, но я обратила внимание, что Эдвард начал быстро и очень настойчиво что-то втолковывать матери, и она согласно кивала ему в ответ. Затем, закончив беседу, он склонился над ее рукой и подошел ко мне.

— Ну вот, племянница, пришел с тобой попрощаться и пожелать вам счастливого Рождества и доброго здоровья тебе и маленькому принцу.

— Но ты, конечно же, будешь справлять Рождество с нами? — спросила я.

Он покачал головой.

— Нет, я уезжаю. Отправляюсь в длительное путешествие — в крестовый поход. Я давным-давно дал себе этот обет.

— Ты не останешься на праздник? Но куда же ты так спешишь, мой милый дядюшка?

— Сперва в Лиссабон. Сегодня вечером мой корабль отплывает туда из Гринвича. А потом в Гранаду. Там я буду служить под началом христианнейших королей, помогая им очистить Гранаду от мавров.

— В Лиссабон! А потом еще и в Гранаду! — воскликнула я и тут же посмотрела на свою свекровь.

— Она знает, — заверил меня Эдвард. — И король знает. Если честно, я по его просьбе туда и отправляюсь. А леди Маргарет просто в восторг пришла, узнав, что кто-то из англичан будет участвовать в крестовом походе против еретиков. Король, кстати, дал мне еще несколько поручений, которые я должен выполнить по пути.

— Каких поручений? — Я невольно понизила голос до шепота. Мой дядя Эдвард был одним из немногих членов нашего семейства, кому доверяли и Генрих, и его мать. Он долгое время пробыл вместе с Генрихом в ссылке и был ему преданным другом в те времена, когда таких друзей у него было раз, два и обчелся. В свое время ему удалось уйти от мести короля Ричарда, да еще и увести с собой два его корабля, а потом он одним из первых присоединился к Генриху в Бретани и неизменно оказывал ему поддержку, все это время оставаясь при его «бродячем» дворе. Все это помогло ему убедить Генриха в том, что мы, бывшая королевская семья, вынужденная скрываться в убежище, против него не пойдем и станем его поддерживать. Когда же трон захватил Ричард, провозгласивший себя королем, все тот же дядя Эдвард сумел, благодаря своему постоянному присутствию рядом с Генрихом, внушить ему доверие к нам. Но при этом Эдвард всегда был душой и телом предан своей сестре, бывшей королеве.

Он, правда, был не единственным среди тех йоркистов, которые сумели проложить себе дорогу ко двору Генриха, в основном состоявшему из изгнанников, всегда готовых на предательство. Мой сводный брат Томас Грей также долгое время служил Тюдору, одновременно заботясь о сохранности наших прав и постоянно напоминая ему об обещанном браке со мной. Я могу лишь вообразить себе, какой ужас испытал Генрих, когда однажды утром его немногочисленные слуги сообщили, что конь Томаса Грея исчез из конюшни, а его постель так и осталась нетронутой. Видимо, в эту минуту Генрих и осознал, что мы, Йорки, все же перешли на сторону короля Ричарда. Генрих и Джаспер успели послать за Томасом Греем погоню и взяли его в плен, а затем довольно долго держали во французской тюрьме, добиваясь от моей матери перехода на сторону Тюдоров и опасаясь, что ничто не сможет заставить ее это сделать. Томас до сих пор находился во Франции, правда, уже в качестве почетного гостя; впрочем, он получил разрешение вернуться в Англию, однако ни коня, ни корабля, чтобы он мог это сделать, ему так и не предоставили.

Мой дядя Эдвард вел, безусловно, куда более длительную и сложную игру. Он неизменно оставался при Генрихе; он вместе с ним участвовал в битве при Босуорте; он выполнял самые разнообразные его поручения. А Генрих, надо сказать, никогда не забывал старых друзей, как, впрочем, не забывал и тех, кто ему изменил. Например, он никогда больше не смог бы полностью доверять моему сводному брату Томасу. Но моего дядю Эдварда он действительно любил и считал своим верным другом.

— Король посылает меня с дипломатической миссией, — сказал мне Эдвард.

— К королю Португалии? Но ведь Лиссабон отнюдь не на пути к Гранаде.

Эдвард только руками развел и хитро улыбнулся, словно предлагая мне разделить с ним некую шутку или секрет.

— Ну, не прямо к королю Португалии… Генрих хочет, чтобы я посмотрел на то, что сейчас поднимает голову при португальском дворе.

— И что же это такое?

Дядя Эдвард опустился передо мной на одно колено, почтительно поцеловал мне руку и с тайной радостью промолвил:

— О, нечто поистине драгоценное! Но пока пусть это останется тайной. — И он снова поспешно устремился на поиски моей матери. Отыскав ее глазами, я заметила, как она улыбается брату, пробиравшемуся к ней сквозь веселую толпу танцующих придворных. Быстро переговорив с нею, Эдвард подошел к Генриху, поклонился, и тот коротко кивнул, словно в чем-то с ним соглашаясь. Затем Эдвард снова незаметно, точно шпион, выскользнул из зала через боковую дверь и исчез.

 

* * *

 

В ту ночь Генри снова пришел ко мне. И после этого уже каждую ночь делил со мной постель, за исключением той недели, на которую приходились мои месячные, или тех дней, на которые выпадали церковные праздники или пост. От нас требовалось зачать еще одного сына. Одного принца, нашего Артура, было недостаточно, чтобы обеспечить безопасность королевской династии Тюдоров. Недостаточно, чтобы король Генрих чувствовал себя на английском троне уверенно. Одного сына мало для того, чтобы все поверили: Господь действительно покровительствует новой королевской семье.

Что касается меня, то я не получала ни малейшего удовольствия от этих «любовных утех» и не испытывала к своему мужу ни капли страсти; это была просто часть моих обязанностей как жены короля. И я исполняла эту обязанность с какой-то покорной усталостью. Впрочем, Генрих был весьма осторожен: старался не делать мне больно, не наваливался на меня всем своим весом, не пытался страстно целовать и ласкать меня, чувствуя, что мне неприятны эти ласки и поцелуи; он старался выполнить «задание» как можно быстрее и аккуратней и всегда думал о том, чтобы не вызывать у меня неприязни: обязательно мылся, прежде чем прийти ко мне, и надевал свежее белье. А я, собственно, больше ни о чем и не просила.

Однако я стала находить, что мне, в общем, даже приятно его общество; я ждала этих тихих вечеров, которые мы с ним вместе проводили у камина, обсуждая минувший день, полный людей и событий. Мы говорили с ним о нашем малыше, о том, хорошо ли Артур кушал сегодня, о том, как он улыбается мне навстречу. Я была уверена, что мой мальчик уже отличает меня от всех прочих, да и отца тоже узнает, а значит, это необыкновенно умный и многообещающий ребенок. Я больше ни с кем не могла вот так поговорить о сыне. Один лишь Генрих готов был без конца обсуждать то, как замечательно наш мальчик улыбается, показывая свои беззубые десны, какие у него чудесные голубые глаза и хорошенький рыжий хохолок на макушке. Лишь с Генрихом я могла строить планы о будущем Артура — станет ли он принцем-ученым, или принцем-воином, или великим королем, который, как и мой отец, будет любить и знания, и непосредственное участие в бою, а значит, проявит качества выдающегося военачальника и стратега.

Слуги приносили нам подогретое вино, хлеб, сыр, орехи и засахаренные фрукты, и исчезали, а мы устраивали себе маленький ужин, уютно устроившись у камина прямо в ночных рубашках. Я забиралась в кресло с ногами, чтобы было теплее, а Генрих, наоборот, вытягивал свои длинные ноги и грел босые ступни у огня. Со стороны мы, наверное, выглядели как счастливые супруги, ведущие приятную дружескую беседу. Иногда я настолько забывалась, что начинала думать, будто так оно и есть на самом деле.

— Ты попрощалась со своим дядей?

— Да, попрощалась, — осторожно сказала я. — Он сказал, что отправляется в крестовый поход и намерен еще послужить тебе.

— Твоя мать говорила, какое поручение я ему дал?

Я молча покачала головой.

— Как хорошо в вашей семье умеют хранить тайну! — Генрих улыбнулся. — Можно подумать, из вас с детства пытались воспитать настоящих шпионов.

Я рассердилась:

— Ты же прекрасно знаешь, что это не так! Нас воспитывали, как и всех детей в королевских семьях.

— Да знаю я, знаю. Только теперь, когда я сам стал королем, мне порой кажется, что члены королевской семьи и шпионы — это почти одно и то же. До меня дошли слухи, что при дворе короля Португалии есть мальчишка, который выдает себя за внебрачного сына твоего отца и утверждает, что его следовало бы признать и считать английским герцогом королевской крови.

Я слушала мужа, не поворачиваясь к нему и неотрывно глядя в огонь. Но когда все же посмотрела на него, то даже вздрогнула — так внимательно и гневно он следил за выражением моего лица; и мне вдруг показалось, что он меня допрашивает. Да, именно допрашивает, причем весьма хитроумно и недружелюбно, воспользовавшись обволакивающим, умиротворяющим теплом тихого вечера в уютной спальне. Я, впрочем, сумела тут же взять себя в руки, и на лице моем ровным счетом ничего не отразилось, хотя мне вдруг стало ясно все — и таинственная миссия моего дяди, и этот неуместный допрос.

— Вот как? И кто же он? — почти равнодушно спросила я.

— Ну, бастардов у твоего отца, разумеется, не счесть, — почти весело откликнулся он. — По-моему, каждый год можно ожидать появления очередного из них, а то и двоих сразу.

— Да, боюсь, что так, — кивнула я. — Надеюсь, Господь простил его за это, потому что моя мать его простить так и не смогла.

Генрих рассмеялся, услышав мои слова, но это отвлекло его лишь на мгновение.

— Неужели она так его и не простила? Как же он посмел так дразнить ее?

Я улыбнулась.

— В ответ на ее упреки он бы только рассмеялся, расцеловал ее и подарил ей кольцо или сережки. И потом, мать почти все время была беременна. Да и какая женщина осмелилась бы сказать «нет» ему, королю?

— Но это же не только неприлично, но и причиняет огромное беспокойство. Оставить целую орду бастардов! Целую орду сводных братьев и сестер своим детям! — воскликнул Генрих. — Он явно произвел на свет больше Йорков, чем нужно.

— Больше, чем нужно тому, кто сам не Йорк, — поправила его я. — Впрочем, мы почти всех отцовских бастардов хорошо знаем. Вот, например, Грейс; она прислуживает моей матери, хотя является одной из побочных дочерей моего отца. Однако она так сильно любит мою мать, что, по-моему, не могла бы любить ее сильнее, будь она даже ее родной дочерью. И все мы относимся к Грейс как к сводной сестре. Да и тебе она тоже абсолютно предана.

— В общем, — снова заговорил Генрих, — этот парнишка в Португалии заявил, что он тоже королевской крови, но я отнюдь не жажду, чтобы он здесь объявился. Впрочем, я решил, что твоему дяде стоит съездить туда и взглянуть на него повнимательней. Поговорить с его хозяином; объяснить, что нам совсем ни к чему лишние хлопоты, особенно если этот бастард слишком много о себе воображает. Нам не нужна очередная побочная веточка с лозы Плантагенетов, и новый герцог королевской крови нам тоже не нужен — у нас и без того Йорков предостаточно. Пусть твой дядя спокойно ему напомнит, кто теперь король Англии, и даст понять, что его родственная связь с предыдущим королем никаких преимуществ уже не дает. Так что ни сам этот юный паж, ни его хозяин ничего не выиграют.

— А кто его хозяин? Он португалец?

— О, вот уж этого я не знаю, — ответил он, не сводя глаз с моего лица. — Впрочем, мне говорили, да я забыл. Может, Эдвард Брэмптон?[38] Ты такого знаешь? Когда-нибудь слышала о нем?

Я нахмурилась, делая вид, будто пытаюсь вспомнить, хотя это имя сразу задело в моей душе некую струну, которая зазвенела так громко, что я испугалась, как бы Генрих не услышал этого звона, похожего на звуки похоронного колокола. Я медленно покачала головой и нервно сглотнула, но от волнения во рту у меня так пересохло, что пришлось смочить горло вином.

— Эдвард Брэмптон? Да-да, я что-то такое припоминаю. По-моему, он служил моему отцу? Но я не уверена. Он — англичанин?

— Еврей, — презрительно бросил Генрих. — Еврей, который, прибыв в Англию, сменил вероисповедание и стал служить твоему отцу. Кстати, именно твой отец и оплатил его переход в нашу веру. Ты наверняка это имя слышала, хоть и говоришь, что забыла. Он часто бывал у твоего отца. Хотя с началом моего правления он куда-то исчез; такое ощущение, словно теперь он живет везде и нигде. Возможно, впрочем, что он вновь вернулся в свою еретическую веру. Вот он-то и держит при себе этого парнишку, делает всякие громкие заявления и вызывает беспричинное беспокойство среди правящих особ. Думаю, твой дядя сумеет должным образом поговорить с ним и убедить его, что лучше бы этому парнишке помалкивать. Твой дядя Эдвард — человек верный и искренне хочет служить мне.

— Да, это правда, — подтвердила я. — И хорошо бы ты наконец понял, что и все мы тоже тебе верны.

Он улыбнулся.

— Ну, вот видишь, нашелся один маленький претендент, чья верность мне вовсе не требуется. Надеюсь, впрочем, что твой дядя тем или иным способом заставит его замолчать.

Я кивнула с таким видом, словно мне это не особенно интересно.

— А ты разве не хотела бы посмотреть на этого мальчишку? — с невинным видом спросил Генрих, словно предлагая мне некое развлечение. — На этого самозванца? А что, если он действительно внебрачный сын твоего отца? Твой сводный брат? Неужели ты не хочешь его увидеть? Я могу приказать Эдварду, чтобы он доставил его сюда. Тогда ты могла бы, например, взять его к себе в услужение. Или, может, мне лучше сказать, чтобы его заставили навсегда умолкнуть там, где он сейчас находится? Вдали отсюда, за морем?

Я медленно покачала головой, прекрасно представляя себе, что жизнь этого мальчика зависит сейчас от моего ответа. На Генриха я не смотрела, но чувствовала, что он-то за мной следит по-прежнему внимательно и, видимо, почти уверен, что я попрошу привезти мальчика в Англию. Наверное, лучше все же казаться совершенно равнодушной, подумала я.

— Этот мальчик меня совершенно не интересует, — спокойно сказала я. — И зачем лишний раз огорчать мою мать? Впрочем, поступай так, как сочтешь нужным.

Возникла небольшая пауза. Я отпила еще немного вина и предложила ему снова наполнить бокал. Серебряный кувшин звякнул, коснувшись края серебряного кубка, и отчего-то этот звук напомнил мне звон монет. Звон пресловутых тридцати сребреников.

 

* * *

 

Объявившийся в Португалии претендент мне, может, и был совершенно неинтересен, зато им, похоже, очень заинтересовались другие люди. В Лондоне ходили самые невероятные слухи о том, что оба мои брата, Эдуард и Ричард, несколько лет назад бежали из заключения в Тауэре — это якобы случилось почти сразу после коронации нашего дяди Ричарда, — и теперь намерены вернуться домой из тех мест, где все это время скрывались, и предъявить свои права на трон. В народе расцвела красивая легенда о том, как сыновья Йорка вновь войдут в королевские сады, и с их приходом закончится эта мучительная холодная зима, вновь наступит весна, расцветут белые розы, и все будут счастливы.

Кто-то приколол к моему седлу листок с этой балладой, и я нашла его, собираясь на прогулку верхом. Я быстро пробежала глазами строчки, в которых выражалась надежда, что солнце Йорков вновь засияет над Англией, принеся всем мир и благоденствие, и тут же отнесла записку королю, оставив оседланную лошадь на конюшенном дворе.

— Мне показалось, что тебе следует это прочесть. Как ты думаешь, что это значит? — спросила я.

— Это значит, что вокруг немало людей, готовых писать о предательстве стихи и рассказывать всякие лживые сказки! — мрачно ответил Генрих и выхватил листок у меня из рук. — Это значит, что есть такие, кто, не жалея времени, готов любые предательские слова на музыку положить!

— Что ты собираешься предпринять?

— Отыщу того, кто это написал, и велю отрезать ему уши, — пообещал Генрих. — Язык еще можно вырвать. Или у тебя на уме что-то иное?

Я пожала плечами, словно мне была совершенно безразлична судьба анонимного поэта, который воспевал власть Дома Йорков, или того печатника, который эти стихи напечатал.

— Вообще-то я собиралась ехать на прогулку, — сказала я.

— И тебе не интересно, как я намерен поступить с этим… — он взмахнул рукой с зажатой в ней балладой, — …мусором?

Я сделала вид, что страшно удивлена:

— Нет. Почему мне это должно быть интересно? С какой стати? Да и какое значение имеет чей-то очередный глупый стишок?

Он улыбнулся.

— Для тебя, похоже, никакого.

Я отвернулась и пробормотала:

— Люди вечно всякую чушь болтают.

Генрих поймал мою руку и поцеловал ее.

— Ты правильно поступила, что принесла это мне, — сказал он. — И всегда рассказывай мне любую «чушь», какой бы глупой она тебе ни показалась.

— Конечно, — пообещала я. — Непременно.

Он проводил меня до конюшенного двора и сказал на прощанье:

— Ну, хоть в этом отношении я на твой счет спокоен.

 

* * *

 

Затем моя горничная шепотом поведала мне, что на мясном рынке Смитфилд[39] был большой переполох, ибо прошел слух, что Эдвард Уорик, мой маленький кузен Тедди, сбежал из Тауэра и поднял свой флаг над фамильным замком, а йоркисты вновь сплачивают свои ряды, страстно желая его победы.

— Подмастерья в мясных лавках только и говорят о том, что готовы взять ножи и выступить на защиту Эдварда Уорика, — рассказывала горничная. — А еще ходят разговоры о том, что стоило бы взять Тауэр силой и освободить принца.

Я не осмелилась не только рассказать Генриху об этом, но даже намекнуть на подобную возможность, ибо в последние дни он выглядел каким-то особенно мрачным. Да, собственно, и у всех было такое ощущение, будто мы застряли в этом дворце, как в ловушке. Каждый день, не переставая, валил мокрый снег, дул ледяной ветер, но Генрих, пребывая в тихом бешенстве, все же отправлялся кататься верхом по обледенелым дорогам, пока его мать дни напролет проводила в часовне, стоя на коленях на холодном каменном полу. И с каждым днем в народе рождалось все больше и больше всяких фантастических историй: о звездах, которые якобы танцевали в холодном небе, предсказывая появление белой розы; о том, что кто-то видел, как в Босуорте мороз на рассвете нарисовал на траве белую розу; о том, как каждую ночь к дверям Вестминстерского аббатства кто-то пришпиливает листки со стихами; о том, как мальчишки-лодочники распевали рождественские гимны под окнами Тауэра, и Эдвард Уорик сам распахнул окно, помахал им рукой и крикнул: «Веселого Рождества!» Король Генрих и его мать ходили по дворцу прямые, как палки; казалось, тела их застыли от ужаса.

— Ну что ж, может, и действительно застыли, — весело говорила моя мать. — И неудивительно. А страшнее всего им оттого, что сражение при Босуорте оказалось отнюдь не последним; эта война, к сожалению, продолжается, и впереди еще очень много сражений, похожих на те, что случались и прежде. Их было так много, что люди уже стали забывать, где та или иная битва происходила. Великий страх Генриха и его матери связан с тем, что теперь с Йорками сражаются уже не Ланкастеры, а Бофоры и Тюдоры.

— Но кто станет сражаться на стороне Йорков?

— Тысячи, — кратко ответила мать. — Десятки тысяч. Никто не знает, сколько их, но их великое множество! Твоему мужу не удалось сделать себя любимым правителем английского народа, хотя он и приложил к этому немало усилий, Господь тому свидетель. Но те, кто какое-то время служил ему и получил за это вознаграждение, жаждут большего, а он не может дать им больше, чем уже дал. А те предатели, которых он простил, обнаружили вдруг, что вынуждены платить слишком большие налоги и штрафы, обеспечивая собственную безопасность. И прощение, которое великодушно даровал им Генрих, превратилось для них скорее в пожизненное наказание. Люди подобные милости презирают. Ну а те, кто с самого начала ему противостоял, и вовсе не имеют причин менять ни свои цели, ни свое отношение к нему. Во-первых, он, в отличие от твоего отца, не принадлежит к Дому Йорков. Во-вторых, в стране его, безусловно, не любят. И в-третьих, ему никак не удается найти с народом общий язык.

— Но Генрих должен как-то утвердиться на троне, — запротестовала я. — Ему и так половину времени приходится тратить на то, чтобы оглядываться по сторонам и проверять, по-прежнему ли союзники его поддерживают.

Мать как-то криво усмехнулась и с недоверием спросила:

— Ты что же, защищаешь его? Защищаешь от меня?

— Во всяком случае, он совершенно не виноват в том, что его постоянно преследует тревога, — сказала я. — Он не виноват в том, что характер у него такой колючий, совсем непохожий на нежную мартовскую травку. И он совершенно не виноват в том, что у него нет про запас ни историй о нарисованной морозом на траве белой розы, ни о трех солнцах, вспыхнувших в небе[40]. Разве он может заткнуть рот тем, кто про это рассказывает?

Лицо матери тут же смягчилось.

— Ты права. Такой король, как твой отец, появляется раз в столетие, — сказала она. — Эдуарда любили все.

Я скрипнула зубами.

— Всеобщая любовь, обаяние — не мера для королей, — с раздражением бросила я. — Нельзя стать королем только потому, что ты обладаешь искусством всех очаровывать.

— Нельзя, — согласилась мать. — Но наш милый мастер Тюдор такими способностями и не обладает.

— Как ты его назвала?

Она, как бы сердясь на себя, прижала пальцы к губам, но ее серые глаза смеялись.

— Маленький мастер Тюдор со своей мамочкой, мадонной Маргаритой Бесконечного Самовосхваления! — охотно повторила она.

Я не выдержала и рассмеялась, но все же замахала на нее рукой.

— Что ты, молчи! Он же не может себя переделать. Он вырос в ссылке, а мать тайком постоянно внушала ему, что он достоин королевского трона. Человек может пользоваться своим обаянием и притягивать к себе других, только если он уверен в себе самом, а Генриху уверенность в себе совершенно не свойственна.

— Вот именно, — сказала мать. — Потому-то и ни у кого нет уверенности в нем как в правителе государства.

— Но кто же все-таки может возглавить повстанцев? — как бы размышляя вслух, спросила я. — Ведь не осталось никого из взрослых Йорков и никого из их боевых командиров. И наследника у нашей семьи нет… — Но мать молчала, и я решила еще немного поднажать: — У нас ведь нет наследника, не правда ли, мама?

Она отвела глаза, не желая встречаться с моим вопрошающим взглядом, и уклончиво сказала:

— Эдвард Уорик — вот наш наследник. А еще из Дома Йорков у нас имеется Джон де ла Поль, твой кузен, и его младший брат Эдмунд. Оба они племянники моего мужа Эдуарда, как, впрочем, и Эдвард Уорик.

— Но Джон и Эдмунд — сыновья моей тетки Элизабет, — заметила я, — а это уже наследство по женской линии! Вот Эдвард — действительно сын герцога королевской крови. Это отнюдь не то же самое, что сыновья герцогини. Кстати, Джон де ла Поль присягнул Генриху на верность и является членом его тайного совета. И Эдмунд тоже. А наш бедный маленький Тедди, хотя и он принес королю клятву верности, сидит в Тауэре! Хотя все мы дали слово, что он ни в коем случае против Генриха не пойдет. И научили Тедди хранить верность новому королю. Только все зря. И, по-моему, у Дома Йорков больше нет сыновей, способных возглавить восстание… или есть?

Мать пожала плечами.

— Откуда мне знать. Все вокруг твердят о каком-то герое — то ли призраке, то ли спящем святом, то ли реальном претенденте на трон; твердят так упорно, что вполне можно поверить: где-то и впрямь есть наследник Йорков, который до поры до времени скрывается далеко в горах подобно королю Артуру и ждет лишь сигнала к бою, чтобы восстать со своего ложа. Что ж, люди любят мечтать, и, по-моему, мешать им в этом не стоит.

Я взяла ее за руки.

— Мама, пожалуйста, давай наконец скажем друг другу правду. Я ведь не забыла ту ночь, ту страшную ночь, когда мы отправили в Тауэр вместо моего брата Ричарда маленького подменыша, мальчика-пажа, купленного нами у каких-то бедняков.

Она смотрела на меня так, словно я грежу наяву, как те люди, которые надеются, будто король Артур может восстать из гроба и прийти им на помощь. Но я действительно хорошо помнила того бедного мальчика с лондонских улиц, которого нам продали его родители, а мы заверили их в том, что ребенок нам нужен всего лишь для небольшого спектакля и вскоре будет благополучно им возвращен. Я собственными руками надевала на этого мальчика шапку и закутывала ему лицо шарфом; я сама учила его не говорить ни слова, притворяясь, будто у него болит горло. А тем людям, которые пришли за Ричардом, мы сказали, что это и есть принц, только он болен, охрип и говорить совсем не может. Никому тогда и в голову не пришло, что мы осмелимся вместо своего мальчика отправить в Тауэр подменыша. Разумеется, нам поверили. И старый архиепископ Томас Буршье сам взял мальчика за ручку и увел его, а потом всем говорил, что принц Ричард теперь живет в Тауэре вместе со своим старшим братом.

Озираться и проверять, нет ли кого поблизости, мать не стала; она и так знала, что мы одни. Но даже наедине со мной, разговаривая шепотом, она не решилась ни подтвердить, ни опровергнуть мое предположение.

— Я помню, как ты отправила в Тауэр того маленького пажа, а моего брата отослала прочь, — страстно прошептала я. — Ты велела мне никому ничего об этом не рассказывать. Я и не рассказывала; и тебя ни о чем больше не спрашивала. Я никогда и ни с кем не разговаривала на эту тему, даже с родными сестрами. Лишь однажды ты сказала мне, что он в безопасности. А однажды ты призналась, что сэр Эдвард Брэмптон привозил его к тебе. Но вспомни, я ни разу не просила тебя рассказать мне о нем что-то еще!

— Он надежно спрятан, окутанный молчанием, — только и сказала моя мать.

— Значит, он все-таки жив? — Я твердо решила проявить настойчивость. — Скажи, он жив? Он собирается вернуться в Англию и занять свой трон?

— Он в безопасности, но только потому, что жизнь его окутана молчанием, — повторила она.

— А не он ли — тот мальчик в Португалии, о котором говорил мне Генрих? — предположила я. — Тот самый, посмотреть на которого отправился в дальний путь мой дядя Эдвард? Не его ли считают пажом сэра Эдварда Брэмптона?

Мать умоляюще посмотрела на меня — казалось, она непременно сказала бы мне правду, если б могла.

— Откуда мне знать? — снова сказала она. — Откуда мне знать, что за мальчик в Португалии называет себя принцем Йоркским? В Лиссабоне? Это ведь так далеко отсюда! Но я бы, конечно, сразу узнала его, если б увидела; в этом я совершенно уверена. Но, скорее всего, я никогда его не увижу.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-20; Просмотров: 170; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.1 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь