Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Дворец Вудсток, Оксфордшир. Осень, 1497 год



 

Грязные, измученные гонцы передавали друг другу свиток с посланием, бережно завернутый в овечью шкуру, и скакали без устали от одного селения до другого, то и дело меняя лошадей, которые не выдерживали бешеной гонки и начинали хромать. «Королю, во дворец Вудсток!» — только и успевали сказать они, и очередной всадник на свежем коне мчался дальше по грязным осенним дорогам, больше похожим на разбитые тропы, и скакал с рассвета до темноты, когда уже невозможно было различать глубокие колеи, заросшие густой травой; тогда ему приходилось ночевать, завернувшись в плащ где-нибудь под деревом и с беспокойством ожидая первых проблесков зари, а потом он снова взлетал в седло и гнал коня дальше, до ближайшего поста, где передавал драгоценный пакет следующему гонцу со словами: «Королю, во дворец Вудсток!»

А двор тем временем готовился к выезду на соколиную охоту; всадники уже садились на коней, соколов в клобучках вынесли из вольеров и рядами усадили на специальные повозки; соколятники бежали рядом с повозками, ласково успокаивая раздраженных птиц и обещая им веселую охоту и сытное угощение, если, конечно, они будут хорошими птичками, будут вести себя спокойно и терпеливо, а не сердиться и не хлопать крыльями.

Генрих был одет очень красиво: в темно-зеленый бархатный колет, темно-зеленые кожаные сапоги и зеленые кожаные перчатки. Было видно, что ему страшно хочется показать, что он ведет прежнюю достойную жизнь — казна его полна, он вполне уютно чувствует себя в окружении своих придворных и любим своими подданными. Лишь недавно появившиеся глубокие морщины в углах поджатых губ выдавали в нем человека, живущего, крепко стиснув зубы.

Мы стояли у распахнутых ворот, когда на дороге послышался топот копыт, и я, обернувшись, увидела всадника, изо всех сил погонявшего измученного коня и низко склонившегося к его шее. Йомены тут же образовали перед королем заслон, а еще шестеро стражников встали передо мной, выставив пики и вытащив мечи. Я удивилась: ведь на дороге был всего-навсего один усталый всадник, а они вели себя так, словно готовились к атаке неприятельского войска. Неужели они действительно опасались, что этот человек может с размаху влететь во двор замка, где целая толпа народу готовится ехать на соколиную охоту, наброситься на короля и нанести ему смертельный удар мечом? Неужели они действительно считают, что меня следует ограждать ото всех моих подданных? Однако я отчетливо чувствовала, что йомены напуганы; видимо, эти люди и не подозревали, как должна вести себя королева Дома Йорков.

Итак, заняв оборонительную позицию, гвардейцы выставили перед собой пики, а гонец, натянув поводья, остановил коня и сказал хриплым от набившейся в горло пыли голосом: «Послание его милости королю!» Генрих, узнав гонца, коснулся плеча одного из своих стражников, потом слегка отодвинул его и сам подошел к измученному всаднику и его дрожавшему от усталости коню.

Гонец спрыгнул с седла, но, видно, настолько устал, что колени под ним подогнулись, и ему пришлось схватиться за стремя, чтобы устоять на ногах. Сунув руку за пазуху, он вытащил оттуда истерзанный сверток и подал королю.

— Откуда это? — тихо спросил Генрих.

— Из Корнуолла. Из самой западной его части.

Генрих кивнул и повернулся к придворным.

— Я должен остаться и прочесть это, — сказал он громко, с искусственно-бодрой улыбкой, которая, на мой взгляд, была больше похожа на гримасу человека, страдающего от боли. — Небольшое дельце, ничего особенного. Но задержаться мне все-таки придется, а вы поезжайте. Я тоже подъеду, но чуть позже!

Придворные, перешептываясь, стали садиться на коней, а я, жестом приказав своему груму придержать лошадь, подошла к Генриху и встала с ним рядом, глядя, как все проезжают мимо нас. Один из сокольничих прикрыл повозку с птицами кожаными занавесками, чтобы птицы не слишком нагрелись на солнце и их не забрызгало грязью, пока все не выедут в поля, где и начнется охота. Тогда с соколов наконец снимут колпачки, и они, расправив крылья, ясными глазами посмотрят вокруг и взмоют в небо. Один из сокольничих бросился догонять повозку с птицами, неся в руках запасные путы и поводки; пробегая мимо нас, он низко поклонился, и я, мельком глянув ему в лицо, узнала в нем Ламберта Симнела. Значит, теперь этот кухонный мальчишка стал уже королевским сокольничим и преданным слугой Генриха? Вот он, претендент, обретший счастье!

Но Генрих Симнела даже не заметил. Сейчас он никого не замечал, занятый своими мыслями. Повернувшись, он направился к восточному входу в замок — оттуда великолепная лестница вела прямо в его личные покои. Я последовала за ним, заметив, что его мать уже стоит у окна и внимательно наблюдает за происходящим.

— Я еще издали увидела, что подъезжает гонец, — тихо сказала она. Казалось, она ожидала самых дурных вестей. — Я стала молиться, едва увидев пыль на дороге. Я сразу поняла: это он! Где он высадился?

— В Корнуолле, — ответил Генрих. — А у меня теперь в Корнуолле друзей нет.

Было бессмысленно объяснять ему, что друзей у него в Корнуолле нет, потому что он оскорбил всех тамошних жителей, унизил их и разбил им сердца, казнив тех, кого они любили, за кем готовы были идти. Я молча ждала, пока мой муж вытащит из убогого свертка само письмо, и сразу же узнала печать графа Девона, Уильяма Куртенэ, мужа моей сестры Кэтрин и отца ее обожаемого сына.

— Так, высадку мальчишка уже совершил… — бормотал Генрих, быстро читая письмо, — …шериф Девона с большим войском атаковал его лагерь… — Он немного помолчал, и я заметила, как он негромко охнул. — Боже мой! Войско шерифа, едва увидев этого мальчишку, тут же перешло на его сторону!

Леди Маргарет молитвенно стиснула руки, но промолчала. Генрих про себя дочитал письмо и снова воскликнул:

— Боже мой, граф Девон, твой зять! — Он посмотрел на меня так, словно я была в ответе за некие предосудительные действия Уильяма Куртенэ. — Граф собирался вступить в бой, но потом решил, что противник слишком силен, а доверять своим людям он не может, и в итоге отступил в Эксетер. — Генрих снова посмотрел на меня. — Этот мальчишка едва успел ступить на наш берег и уже завоевал весь Корнуолл, а также большую часть Девоншира! А твой зять, граф Девон, позорно отступил со своим войском в Эксетер, потому что, видите ли, не мог доверять собственным людям и не был уверен, что они его не предадут!

— Сколько их? — спросила я. — Сколько у этого претендента людей?

— Около восьми тысяч. — Генрих безрадостно усмехнулся. — Куда больше, чем было у меня когда-то. Этого войска более чем достаточно, чтобы даже трон захватить!

— Ты — законный наследник! — со страстью воскликнула его мать.

— Граф Девон угодил в ловушку, отправившись в Эксетер, — словно не слыша ее, продолжал Генрих. — Этот мальчишка осадил город! — Он повернулся к письменному столу и велел позвать клерков. Мы с леди Маргарет поспешно расступились, поскольку уже через минуту клерки влетели в кабинет, и Генрих начал раздавать распоряжения. Лорд Добни должен был незамедлительно выступить на запад, напасть на лагерь «этого мальчишки» и освободить Уильяма Куртенэ, застрявшего в Эксетере. Второму войску, во главе которого стоял лорд Уиллоуби де Броук, предстояло проследовать на южное побережье и ни в коем случае не позволить «этому мальчишке» сбежать. Собственно, почти каждый английский лорд получил приказ поднять своих людей, собрать кавалерию и, встретившись с Генрихом, совместными силами двигаться в западные графства. Участвовать в походе должны были все, никаких извинений не принималось.

— Так и напишите, — диктовал Генрих писцам. — Король желает, чтобы претендента ему доставили живым. Пусть каждый военачальник хорошенько это осознает: мальчишка должен быть взят живым! И напишите, чтобы вместе с ним непременно прихватили его жену и сына.

— А разве они тоже с ним? — удивилась я. — Он прибыл с женой и маленьким сыном? — Страшно было даже представить себе, что красивая молодая женщина с младенцем на руках, моя предполагаемая невестка, оказалась в гуще войска, осаждающего город.

— Они в Мон-Сен-Мишель, — бросил Генрих.

Миледи что-то коротко и раздраженно воскликнула; видно, ее раздражала даже мысль о том, что «этот мальчишка» и его сын как бы вплетают себя в историю об Артуре, в ту самую историю, которую она изо всех сил старалась «приспособить» к нашему сыну и своему внуку.

Клерки один за другим подавали королю готовые письма, капали расплавленным воском, и Генрих запечатывал послания своим перстнем с печатью, а затем ставил свою колючую подпись — два росчерка пера, вверх и вниз: HR, Henricus Rex, король Генрих. И я тут же вспомнила воззвание, подписанное RR, Ricardus Rex, король Ричард. Значит, снова два соперника претендуют на трон, и ради этого их войска вытаптывают земли Англии; значит, снова в стране яростно соперничают друг с другом две королевских семьи, и на этот раз я попала меж ними, как между жерновами.

Мы остались ждать в замке. Генрих так и не смог заставить себя выехать на соколиную охоту, но меня чуть позже отослал туда, чтобы я пообедала вместе с охотниками в шатрах, поставленных прямо в лесу. Мне предстояло в очередной раз сыграть роль королевы, уверенной в том, что все хорошо и спокойно. Я взяла с собой детей, которые с радостью взгромоздились на своих пони; Артур гордо ехал рядом со мной на своем гунтере. Когда кто-то из лордов во время обеда спросил, приедет ли король, я сказала, что приедет, но немного погодя, ибо его задержали дела, хотя и не такие уж важные.

Очень сомневаюсь, что хоть кто-нибудь мне поверил. Весь двор уже знал о высадке на английский берег войска «этого мальчишки», и почти наверняка кое-кто уже обдумывал, не перейти ли, пока не поздно, на сторону претендента. А кое у кого, возможно, уже лежало в кармане его письмо о готовящемся наступлении на Лондон.

— Я вот ни капли его не боюсь, — сказал вдруг Артур, словно подслушав тайные мысли придворных. — Нет, ни капельки. А ты?

Я сделала честное лицо и постаралась искренне, с улыбкой воскликнуть:

— И я его совсем не боюсь! Чего нам его бояться?

Но когда я вернулась во дворец, то узнала, что от Куртенэ уже получено отчаянное письмо. Мятежники повалили ворота Эксетера и вломились в город. Сам Куртенэ был ранен и, увидев, что в стене пробита огромная брешь, поспешил заключить с мятежниками перемирие. Те, впрочем, вели себя довольно сдержанно; никаких грабежей себе не позволяли и, надо отдать им должное, даже в тюрьму его не заключили, оставив на свободе. В ответ ему пришлось разрешить им двигаться дальше по Большой Западной Дороге к Лондону и пообещать, что преследовать их он не будет.

— Значит, он позволил им пройти? И теперь они идут на Лондон? — не веря собственным ушам, переспросила я. — Куртенэ позволил им идти на Лондон? И обещал их не преследовать?

— Обещал, но ему придется нарушить свое слово, — сказал Генрих. — Я прикажу ему это сделать. Слово, данное мятежникам, держать не обязательно. Я велю ему немедленно начать их преследование и ни в коем случае не позволять им отыскать путь к отступлению. Затем лорд Добни ударит с севера, а лорд Уиллоуби де Броук атакует с запада, и мы сокрушим их!

— Но ведь Куртенэ дал слово, — неуверенно сказала я. — Он им обещал…

Лицо Генриха потемнело от гнева.

— Ни одно обещание, данное этому мальчишке, он выполнять не обязан!

Слуги принесли королю шляпу, перчатки, сапоги для верховой езды и плащ. Затем один из них поспешил на конюшню — сказать, чтоб готовили лошадей. Гвардейцы уже строились во дворе; специального человека отправили собирать все ружья и пушки, имевшиеся в Лондоне.

— Ты едешь в расположение армии? — спросила я.

— Я отправляюсь навстречу армии Добни, — сказал Генрих. — Таким образом, наше численное превосходство будет три к одному. С такой армией я наверняка одержу над ним верх!

У меня перехватило дыхание.

— И ты отправляешься прямо сейчас?

Он кивнул, поцеловал меня холодными губами, словно по обязанности, и я отчетливо почувствовала запах его страха.

— Надеюсь, победа будет за нами, — сказал он, — хотя, разумеется, и не могу быть до конца в этом уверен.

— И как ты поступишь в случае победы? — спросила я. Я не осмелилась выспрашивать, какие планы мой муж вынашивает насчет «этого мальчишки».

— Я казню всех, кто поднял на меня руку, — мрачно заявил он. — И на этот раз не проявлю ни капли милосердия. Я также наложу тяжелейшие штрафы на всех, кто позволил врагу пройти и не предпринял попыток его остановить. Боюсь, правда, что после этого ни в Корнуолле, ни в Девоне не останется никого, кроме мертвецов и должников.

— А что ты сделаешь… с ним? — тихо спросила я.

— Я велю привезти его в Лондон, заковав в цепи, — сказал Генрих. — Все должны увидеть, что он — никто. Я заставлю его валяться в грязи! Пусть все наконец поймут, что он — самый обыкновенный самонадеянный мальчишка! А потом я прикажу его убить.

Он посмотрел в мое побелевшее лицо.

— Тебе придется с ним повидаться, — с горечью сказал он, словно именно я была во всем этом виновата. — Мне нужно, чтобы ты внимательно на него посмотрела — внимательно изучила его лицо! — а потом сказала, что это не принц Ричард. И лучше бы ты заранее позаботилась о том, чтобы ни одним словом, ни одним взглядом, ни одним вздохом не выдать себя, если все-таки случайно узнаешь в нем брата. На кого бы он ни был похож, что бы он ни говорил, какую бы чушь ни плел в суде — в любом случае тебе лучше воспринимать его как совершеннейшего незнакомца, а если кто-то тебя спросит о нем, отвечать, что ты его не знаешь.

В этот момент я думала о своем младшем братишке, любимце матери. Вспоминала, как он разглядывал картинки в книжке, сидя у меня на коленях, как бегал по двору нашего замка Шин, размахивая маленьким деревянным мечом, и отчетливо понимала: если я узнаю его веселую улыбку и ласковый взгляд светлых ореховых глаз, то не смогу притвориться, не смогу не потянуться к нему.

— Ты от него откажешься, — ровным тоном продолжал Генрих. — Или я откажусь от тебя. Если ты хоть одним словом, даже сказав его шепотом, даже произнеся всего лишь первую букву имени, дашь кому-то понять — кому угодно, любому! — что ты узнала в этом самозванце, в этом простолюдине, в этом обманщике своего брата, я навсегда отлучу тебя от двора, и ты всю оставшуюся жизнь проведешь в Бермондсейском аббатстве, где закончила свои дни твоя мать. Ты будешь не только опозорена, но и никогда больше не увидишь своих детей. А я постараюсь внушить им — побеседовав с каждым в отдельности! — что их мать была шлюхой и ведьмой, такой же, как ее мать и бабка.

Я повернулась к мужу лицом, тыльной стороной ладони стерла со щеки его поцелуй и ледяным тоном сказала:

— Можешь не угрожать мне. И, пожалуйста, избавь меня от оскорблений. Я и без этого прекрасно знаю, в чем состоит мой долг, к чему меня обязывает мое положение и положение моего сына, принца Уэльского. Я не собираюсь лишать своего сына законного наследства. Я поступлю так, как считаю нужным. Но учти: тебя я не боюсь и никогда не боялась! И Тюдорам я стану служить только ради моего сына — не ради тебя. Не опасаясь твоих угроз. Только ради моего Артура, истинного короля Англии!

Генрих с облегчением кивнул; видимо, до него дошло, что у его безопасности крепкая основа — моя не подлежащая сомнению любовь к сыну. Однако он все же пригрозил:

— Но если кто-то из вас, Йорков, все же вздумает называть этого мальчишку не молодым и глупым претендентом-чужестранцем, а как-то иначе, я в тот же день прикажу отрубить ему голову на вершине Зеленой башни, и ты увидишь это собственными глазами. В ту же минуту, как тебе, твоим сестрам, твоей кузине или еще кому-то из твоих бесчисленных родственников придет в голову узнать его, вы тем самым подпишете ему смертный приговор. Впрочем, умрут и те, кто его узнал. Это тебе ясно?

Я кивнула и отвернулась. Мало того, я презрительно повернулась к Генриху спиной, словно он вовсе и не был королем, и небрежно бросила через плечо:

— Мне все ясно. Но если ты по-прежнему настаиваешь, что «этот мальчишка» — сын пьяницы из Турне, тебе следует вспомнить: простолюдину нельзя отрубить голову на вершине Зеленой башни, как если бы он был принцем. Тебе придется его попросту повесить.

Похоже, мое заявление потрясло Генриха; и он, задыхаясь от смеха, с трудом вымолвил:

— Ты совершенно права. Отныне его имя будет Пьер Осбек, и по рождению ему самое место на виселице.

Я с насмешливым уважением склонилась в реверансе, как-то особенно отчетливо понимая в эту минуту, до чего ненавижу собственного мужа.

— Разумеется, мы станем называть его тем именем, какое выберешь ты. Трупу этого молодого человека ты можешь дать то имя, какое тебе заблагорассудится; это твое право — право его убийцы.

 

* * *

 

До отъезда Генриха мы так и не помирились, и на прощание он не получил от меня ни благословения, ни ласкового поцелуя. А вот его мать не только его благословила, но долго цеплялась за стремя его коня, да и потом все смотрела сыну вслед и шептала молитвы. Потом она как-то странно на меня посмотрела, заметила, что я стою с сухими глазами и спокойно смотрю, как отряд из трехсот человек во главе с моим мужем отправляется навстречу лорду Добни, и вдруг спросила:

— Неужели ты за него не боишься? — На глазах у нее тут же показались слезы, губы задрожали. — Твой муж идет на войну, ему грозит смертельная опасность, а ты даже не поцеловала его на прощание! Ты даже его не благословила! Неужели тебе за него не страшно? Ведь он поскакал навстречу врагу!

— Если честно, я весьма сомневаюсь, чтобы мой муж решился по-настоящему вступить в бой с врагом и ринуться навстречу опасности, — сухо заметила я и повернулась, чтобы идти в дом — в те покои, что считались вторыми после самых лучших, занятых моей свекровью.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-20; Просмотров: 180; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.043 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь