Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Песня британского римлянина



(А.D. 406)

 

Отец и дед мой не смогли

Пройтись по улицам твоим.

Я вырос от тебя вдали,

Священный Рим!

 

Не для меня твой древний кров,

Величье храмов и палат,

О Рим, богов и мастеров

Бессмертный град!

 

 

Родоначальное гнездо,

Отваги дерзкой колыбель,

Чья слава достигает до

Чужих земель!

 

О сердце мира, не смолкай,

Твои повсюду сыновья:

За веком век, из края в край,

Мы – кровь твоя!

 

Мы – плоть твоих семи холмов,

Но дай нам сил, великий Рим,

Чтоб факел твой среди штормов

Был негасим.

 

 

У Адрианова вала

 

 

Когда покидал я Италию

С орлами и звонкой трубой,

Клялась мне моя Евлалия,

Божилась моя Евлалия:

Мол, сердце мое – с тобой.

 

И я прошагал всю Галлию,

Британию и так далее

И вышел на голый брег,

Где белый, как грудь Евлалии,

Холодный, как кровь Евлалии,

Ложится на землю снег.

 

Пусть я потерял всю Галлию,

Британию и так далее,

И Рима мне не видать,

 

(тут голос зазвучал совсем бесшабашно),

 

Но горше, чем всю Италию,

Печальней всего – Евлалию

Навеки мне потерять!

 

Они стояли возле ворот Дальнего Леса, когда послышалась эта песня. Не сговариваясь, они бросились к знакомой лазейке в живой изгороди и так быстро пролезли через нее, что чуть не наступили на сойку, которую Пак, присев на корточки, кормил из рук.

– Поосторожней! – крикнул он. – Куда вы мчитесь?

– Мы ищем Парнезия, – ответил Дан. – Нам только сейчас вспомнилось вчерашнее. Так нечестно!

– Прошу прощения, – хихикнул Пак, поднимаясь, – но детям, которые провели полдня со мной и римским центурионом, нужна небольшая успокоительная доза волшебства, когда они уходят пить чай с гувернанткой… О-эй, Парнезий! – позвал он громко.

– Я здесь, Фавн! – отозвался голос с Волатерр. Они подняли головы и увидели бронзовый панцирь, блеснувший в развилке бука, и приветственное сверкание поднятого щита.

– Я прогнал британцев и занял эту неприступную крепость! – Парнезий рассмеялся как мальчишка. – Но римляне великодушны. Можете взобраться сюда.

И они немедленно вскарабкались наверх.

– Что это за песню вы пели? – спросила Уна, устраиваясь поудобней.

– Какую? Ах Евлалию! Такие песенки сочиняют во всех концах Империи. Они, как чума, распространяются по легионам и свирепствуют полгода или год, пока солдатам не понравится новая, под которую хорошо шагается.

– Расскажи им про ваш поход. В наши дни редко кто пересекает пешком эту страну.

– Тем хуже для них. Нет ничего лучше долгого похода, чтобы хорошенько размять ноги. Едва поднимется туман, как вы уже в пути, и шагаете до захода солнца и еще целый час после.

– А что вы едите в пути? – живо спросил Дан.

– Свинину, бобы и хлеб. Да вино, какое найдется на стоянке. Впрочем, солдаты любят привередничать. В первый же день им не понравился хлеб, молотый водяным колесом. Они стали ворчать, что он не такой сытный, как из римской муки с бычьей мельницы. Но никуда не денешься – им пришлось его есть.

– Откуда же они его взяли?

– С той новомодной водяной мельницы, что чуть ниже по ручью от кузни.

– Так это же Кузничная Мельница – наша мельница! – удивилась Уна.

– А что тут особенного? – вмешался Пак. – Ты думаешь, ей сколько лет?

– Не знаю… Кажется, о ней говорил сэр Ричард Даллингридж.

– Верно, – подтвердил Пак. – Но она и в его дни насчитывала уже сотни лет.

– В мои времена она была совсем новой, – продолжал Парнезий. – Помню, солдаты зачерпнули муку шлемом и рассматривали ее так, будто перед ними гадючье гнездо. Им хотелось испытать мое терпение. Но я им кое-что сказал, и мы поняли друг друга. По правде говоря, это они обучили меня римской походной ходьбе. Во вспомогательных войсках, где я раньше служил, маршируют слишком быстро. Совсем иное дело – легионерский шаг. Широкий и медленный, он не меняет своего ритма от рассвета до заката. Двадцать четыре мили за восемь часов, не больше и не меньше. Головы и копья вверх, щиты за спину, ворот кирасы раскрыт на ширину ладони – так мы проносили своих орлов по дорогам Британии! Тот, наш первый поход занял двадцать дней.

 

– А были приключения? – спросил Дан.

– К югу от Границы никаких приключений не бывает. Правда, чем дальше вы двигаетесь на север, тем дороги становятся пустынней. Наконец леса кончаются, и вы бредете безлюдными холмами, где волки воют на развалинах покинутых городов. Ни хорошеньких девушек, ни словоохотливых чиновников, знавших еще вашего батюшку, когда он был молодым, ни свежих новостей возле храма или на дорожной станции. Лишь охотники встретятся вам в пути да звероловы, снабжающие цирки, с медведем на цепи или волком в наморднике. Шарахнется в сторону лошадка, захохочут солдаты – вот и все.

Изредка увидите вы и дома – но не виллы, окруженные садами, как на юге, а дома-крепости из серого камня со смотровыми башнями и овечьи загоны с высокими каменными изгородями, которые охраняют вооруженные люди. За этими одинокими домами – голые холмы, по которым скачут тени облаков, и клубы черного рудничного дыма поднимаются за холмами. Дальше и дальше уходит каменистая дорога – и ветер свистит над гребнями шлемов – мимо алтарей проходивших здесь когда-то легионов, разбитых статуй богов и героев, и несчетных могил, между которых шныряют горные лисы и зайцы. Летом она раскалена, как печь, зимой холоднее льда – эта обширная бурая страна вереска и крошащихся скал.

И вдруг, когда кажется, что вы уже достигли самого края земли, перед вами возникает курящаяся дымами Стена: с востока на запад, насколько хватает глаз, одна длинная, убегающая к горизонту, то поднимающаяся, то ныряющая вниз линия башен и укреплений, а перед ней, как рассыпанные бесконечной цепочкой игральные кости, – дома и храмы, театры и лавки, казармы и склады… Это и есть Вал Адриана!

– Ах! – воскликнули дети, переводя дух.

– Еще бы не ах! – согласился Парнезий. – Старики, всю жизнь прошагавшие за военными Орлами, говорят, что в целой Империи нет зрелища удивительней, чем этот Вал, увиденный впервые!

– Но вал значит земляная насыпь, не правда ли? – спросил Дан.

– Вал Адриана – это прежде всего Стена, поверх которой идут оборонительные и караульные башни. По гребню этой Стены даже в самом узком месте трое солдат со щитами свободно могут пройти в шеренгу. Там есть еще тонкая и невысокая – по шею воину – заградительная стенка, так что, когда глядишь издалека, головы стражников скользят, как бусины, по гребню Вала. Высота стен – тридцать футов, и со стороны пиктов, с севера, их окаймляет ров, усеянный обломками мечей, копий и скрепленных цепями колес. Пикты часто пробираются туда, чтобы добыть железо для наконечников стрел.

Но не так удивителен сам Вал, как город, расположенный за ним. Поначалу там были бастионы и земляные укрепления, и никому не разрешалось строиться на этом месте. Те укрепления давно снесены, и вдоль всего Вала протянулся город длиной в восемьдесят миль. Вы только представьте! Один сплошной, шумный и безалаберный город – с петушиными боями, травлей волков и конными скачками – от Итуны на западе до Сегедунума на холодном восточном побережье! С одной стороны Вала – вереск, дебри и руины, где прячутся пикты, а с другой стороны – огромный город, длинный, как змея, и как змея, опасный. Змея, растянувшаяся погреться у подножия Стены!

Моя когорта, как я уже говорил, квартировалась в Гунно, где Великий Северный Тракт пересекает Вал и уходит вглубь Валенсии. Провинция Валенсия! – Парнезий презрительно засмеялся. – Когда мы пришли в Гунно, нам показалось, что мы попали на ярмарку. Да это место и было настоящей ярмаркой! Там собрались люди со всех концов Империи. Одни испытывали лошадей, другие сидели в винных лавках, третьи развлекались, глядя на медвежью травлю или на петушиный бой в яме… Молодой человек, не старше меня по возрасту, но уже офицер, придержал коня и спросил меня, чего я ищу.

«Свою стоянку», – ответил я и показал ему щит. – Парнезий поднял свой широкий щит с тремя латинскими цифрами XXX, отчеканенными на умбоне.

«Какое совпадение! – воскликнул офицер. – Ваша когорта рядом с нами, в соседней башне. Но сейчас там никого нет, все на петушиных боях. Тут весело! Пойдем сбрызнем Орла!» – Это выражение означало, что он приглашал меня выпить.

«Когда доведу свой отряд до места и доложу о прибытии», – пробурчал я.

«Скоро ты поймешь, что все это чепуха. Но не хочу сразу тебя расхолаживать. Вам надо вон туда. Увидишь статую богини Ромы – ее нельзя не заметить. Это главная дорога в Валенсию». – Он засмеялся и отъехал.

Статуя Ромы была не более как в четверти мили впереди. Некогда под ней проходил Великий Северный Тракт, но теперь дальний конец арки был замурован, и на глухой стене чья-то рука нацарапала: «КОНЕЦ СВЕТА». Мы вошли под своды этой арки, словно в пещеру, и дружно ударили копьями в землю. Эхо отозвалось, как из бочки, но никто не появился. Заметив небольшую дверь в стене, отмеченную знаком XXX, мы вломились туда и наткнулись на спящего повара. Я приказал ему накормить моих людей, а сам взобрался на башню и оглядел раскинувшуюся внизу страну пиктов. Мысли мешались в моей голове. Надо сказать, что надпись «конец света» на замурованной стене потрясла меня… я ведь и впрямь был тогда очень молод.

– Какой ужас! – воскликнула Уна. – Но вы почувствовали себя веселее, когда хорошенько…

Дан прервал ее толчком в бок.

– Повеселее? – переспросил Парнезий. – Когда солдаты из когорты, которой я должен был командовать, ввалились без шлемов, со своими ободранными петухами, и спросили меня, кто я такой? Нет, я не почувствовал себя веселей… Впрочем, я задал им тогда веселую жизнь! Матушке я, конечно, написал, что у меня все в порядке, но, друзья мои, – он обхватил руками свои голые колени, – как я мучился в первые месяцы на границе! – худшему врагу такого не пожелаю. Учтите, между офицерами не было, пожалуй, ни одного, за исключением меня (впрочем, я и сам попал в опалу к Максиму, нашему военачальнику), – ни одного, кто бы не попал сюда за какую-нибудь провинность или глупость. Один совершил убийство, другой – кражу, третий оскорбил магистрата или богохульствовал и был сослан на границу подальше, как говорится, от греха. Да и солдаты были под стать офицерам. Люди всех рас и племен, какие только жили в Империи. Не было двух соседних башен, говоривших на одном языке или поклонявшихся одним и тем же богам. Каким бы видом оружия они ни владели прежде, на Адриановом Валу все становились лучниками, как скифы. От стрелы не убежишь и не увернешься. Пикты это знают: они и сами прекрасные лучники. Знают и остерегаются!

– Вы, наверное, беспрерывно сражались с пиктами? – спросил Дан.

– Пикты редко сражаются. За полгода я не видел ни одного боя. СмирнЫе пикты рассказали мне, что все их воинственные сородичи ушли на север.

– Что значит «смирнЫе»?

– Это те пикты – их довольно много, – которые умеют говорить по-нашему и шныряют взад-вперед через границу, торгуя лошадьми и собаками-волкодавами. Без лошади и без собаки – и, конечно, без друга – человеку гибель. Боги ниспослали мне все три дара, но нет ничего ценнее дружбы. Запомни это смолоду, – тут Парнезий повернулся к Дану, – ибо твоя судьба будет зависеть от первого верного друга, которого ты встретишь в юности.

– Он хочет сказать, – усмехнулся Пак, – что если ты стараешься смолоду вести себя достойно, то и друзья у тебя будут достойные. А если ты ведешь себя беспутно, то и друзья твои будут такие же. Внимайте благочестивому Парнезию, проповедующему о дружбе!

– Какой я благочестивый, – отмахнулся Парнезий, – просто я знаю, что хорошо, а что скверно, а мой друг, хотя ему и выпала горькая судьба, был в сто раз лучше меня. И нечего скалиться, Фавн!

– О юность вечная! О юность пылкая! – пропел Пак, раскачиваясь на ветке вверху. – Ну, рассказывай нам про своего Пертинакса.

 

– Он был другом, посланным мне богами, – тот парень, который заговорил со мной первым у Вала. Чуть постарше меня, он командовал когортой Августа Виктория, расположенной между нашей башней и нумидийцами. По своим достоинствам он был гораздо выше, чем я.

– Как же он тогда очутился на границе? – живо спросила Уна. – Вы же сами сказали, что каждый там совершил в прошлом что-нибудь плохое.

– После смерти отца его опекуном оказался дядя, богатый галл, который несправедливо обошелся с его матерью. Когда Пертинакс вырос и стал это понимать, дядюшка счел за благо всеми правдами и неправдами отправить племянника подальше. Мы познакомились в нашем храме во время обряда – в темноте катакомб. Это была Бычья жертва, – уточнил Парнезий, обращаясь к Паку.

– Мне можешь не объяснять, – отозвался Пак, – но ребятам это будет трудновато понять. В общем, Парнезий хочет сказать, что познакомился с Пертинаксом в церкви.

– Да, это было в подземелье. Нас одновременно произвели в степень Грифонов, – рука Парнезия поднялась на миг и коснулась груди. – Он служил на Валу уже два года и хорошо знал пиктов. Он первый научил меня болотничать.

– Что значит «болотничать»?

– Это значит охотиться на вересковых болотах к северу от границы со смирным пиктом-проводником. Пока вы его гость и пока вы носите пучок вереска на одежде, вам нечего бояться. Пойдешь в одиночку – наверняка будешь убит, если только раньше не утонешь в болоте. Только пикты знают все коварные черные топи и обходные тропки между ними. Особенно мы дружили со старым Алло, одноглазым и худым пиктом, у которого мы покупали лошадей. Сперва мы отправились на болота, просто чтобы отдохнуть от суматохи города и без помех поговорить о доме. Потом Алло научил нас охотиться на волков и на тех огромных рыжих оленей с рогами, похожими на иудейский подсвечник. Офицеры-римляне свысока смотрели на наше увлечение, но мы предпочитали болотничанье их любимым потехам. Поверь мне, – Парнезий вновь повернулся к Дану, – пока юноша сидит в седле или охотится на оленя, он защищен от всякой скверны. Помнишь, Фавн, – обратился он к Паку, – маленький алтарь возле сосновой рощи над ручьем, который я посвятил лесному богу Пану?

 

– Который? Каменный алтарь со строкой из Ксенофонта?

– Да нет же! Что я знал о Ксенофонте? Тот был сооружен Пертинаксом – после того, как ему удалось подстрелить своего первого горного зайца. А мой алтарь я сделал из круглых булыжников в память о первом добытом медведе. Я строил его целый день – это был счастливый день!

Так мы проводили время на границе. Изредка небольшие стычки с пиктами возле Вала и множество охотничьих экспедиций со старым Алло вглубь вересковой страны. Он называл нас «сынками», и мы отвечали искренней симпатией ему и его сородичам, хотя и отказывались наотрез от раскраски. Эти знаки остаются на всю жизнь.

– А как они делают раскраску? – спросил Дан. – Это что-то вроде татуировки?

– Они накалывают кожу до крови острым шипом и втирают туда краску. Алло был раскрашен в синий, зеленый и красный цвета от лодыжек до лба, что является частью их веры и обычая. Немало любопытного рассказал Алло про свою веру (Пертинакс очень интересовался подобными вещами), а когда мы сошлись поближе, он частенько делился с нами свежими новостями из Британии. Все, что случилось за это время на Юге, было в точности известно Маленькому Народцу! Алло поведал нам, что Максим отправился через море в Галлию после того, как стал императором Британии, причем назвал, кого из военачальников и какие отряды он взял с собой. К нам на Вал эти новости пришли двумя неделями позже. Он рассказывал мне, какие войска Максим вызывал себе в помощь из Британии каждый месяц, и ни разу не ошибся – я проверял! – в номере когорты или легиона. Клянусь Светом Солнца! И вот еще одна странная вещь…

 

Он сцепил ладони на коленях и откинул голову назад, опираясь на полукруглый щит, прислоненный к стволу.

– Однажды в конце лета, когда начинаются заморозки и пикты вымаривают своих пчел из ульев, мы отправились втроем на волчью охоту. Рутилиан, наш генерал, предоставил нам десятидневный отпуск, и мы забрались далеко – за второй Вал, где кончается провинция Валенсия и дикие холмы, среди которых не встретишь даже руин римских построек, вздымаются еще выше. Около полудня нам удалось убить волчицу, и, снимая с нее шкуру, Алло взглянул на меня и молвил:

«Когда ты станешь комендантом Стены, сынок, тебе уже не придется так славно поохотиться».

С тем же успехом я мог бы стать префектом Южной Галлии, так что я рассмеялся его словам и ответил:

«Подождем, пока я стану комендантом».

«Не стоит ждать, – сказал Алло. – Послушайтесь моего совета и отправляйтесь-ка оба домой».

«У нас нет дома, – возразил Пертинакс, – и ты знаешь это не хуже нас. Мы конченые люди – без будущего и без надежд. Оттого и скачем, рискуя свернуть себе шею, по этим буеракам».

Старик засмеялся по-своему, особым отрывистым смешком – так лисица тявкает морозной ночью.

«Вы мне нравитесь. И я вас кое-чему научил на охоте. Послушайтесь совета и отправляйтесь домой».

«Это невозможно, – отвечал я. – Во-первых, я и так на плохом счету у командующего. А во-вторых, у Пертинакса есть дядя…»

«Ничего не знаю про его дядю, – сказал Алло. – Но твоя беда, Парнезий, в том, что ты на слишком хорошем счету у командующего».

«Богиня Рома! – воскликнул пораженный Пертинакс. – Откуда ты можешь это знать, старый лошадиный барышник?»

Как раз в это время (вы знаете, как близко может подкрасться зверь к стоянке) из-за кустов выскочил большой волк-самец, и наши отдохнувшие собаки бросились за ним в погоню. Ну и мы, конечно, за собаками. Волк бежал прямо, как стрела, точно на закат – до самого заката – и завлек нас в такие места, о которых мы и не слыхивали. Перед нами возникло несколько скалистых гряд, вдававшихся в бурливое море, а внизу, у воды, мы увидели корабли, вытащенные на берег. Мы насчитали их сорок семь, но то были не римские галеры, а черные, как вороново крыло, ладьи из Северной Страны, куда не простирается власть Рима. На кораблях копошились люди, и солнце сверкало на их шлемах – крылатых шлемах рыжих норманнов. С великим удивлением мы смотрели на них сверху, ибо хотя и слышали много раз о Крылатых Шапках, как называли их пикты, но в первый раз видели их воочию.

 

«Скачем прочь! Скорей! – торопил Алло. – Они нас убьют! И не спасет ни болото, ни вереск!» Его голос дрожал и колени дрожали.

Мы понеслись назад – через холмы и кустарники под встающей луной – и скакали почти до утра, пока наши бедные лошадки не наткнулись на какие-то руины.

Когда мы проснулись на другой день, озябшие и закоченевшие, Алло сидел на камне, делая болтушку из овсяной муки с водой. В стране пиктов не разжигают костров без крайней нужды. Дымом они подают сигналы, и всякий странный дымок может привлечь жужжащий рой маленьких охотников. О, жалить они тоже умеют!

«То, что мы видели вчера, было торговой стоянкой, – сообщил Алло. – Всего лишь торговой стоянкой».

«Не люблю вранья на голодный желудок, – заметил Пертинакс. – А это что, – глаза у него были зоркие, как у орла, – тоже торговая стоянка?» Он показал на дым вдали над холмом, взлетавший прерывистыми толчками – пых! пых-пых! пых-пых! пых! Пикты подают такие сигналы, поднимая и опуская над костром мокрую бычью шкуру.

 

«Нет, – сказал Алло, засовывая деревянную тарелку обратно в мешок. – Это сигнал. Ваша судьба решена. Едем».

Мы снова поскакали. Пошел болотничать, так слушай своего проводника – таков закон. Но проклятый дым был милях в двадцати от нас, где-то на восточном побережье, а день выдался горячий, как в бане.

«Что бы ни случилось, – сказал Алло, пока наши лошадки, тяжело похрапывая, бежали вперед, – я хочу, чтобы вы меня не забывали».

«Уж я-то не забуду, – пообещал Пертинакс, – как ловко ты оставил меня без обеда».

«Пригоршня овсяной муки – разве это обед для римлянина? – отвечал Алло и рассмеялся своим отрывистым смехом, не похожим на смех. – А вот что бы ты делал на месте пригоршни овса, растираемой между верхним и нижним жерновами мельницы?»

«Я Пертинакс, а не разгадыватель загадок».

«Ты глупец! – сказал Алло. – Твоим богам и моим богам угрожают чуждые боги, а ты веселишься».

«Угроза еще не гроза», – заметил я.

«Я молю богов, чтоб это было так, – отозвался Алло. – Но снова прошу вас не забывать меня».

Мы въехали на последний, нагретый солнцем холм и увидели впереди, в трех или четырех милях, восточное море. Небольшая галера галльского типа стояла на якоре возле берега с полуопущенным парусом и выдвинутой причальной доской. А внизу под нами, в лощине, держа на привязи своего коня, сидел Максим, император Британии! Он был в одежде охотника и, сутулясь, опирался на трость, но я узнал его спину сразу, едва только увидел, и сказал Пертинаксу.

«Ты сошел с ума, как и Алло! – Он постучал пальцем по лбу. – Вам просто напекло головы».

Мaксим не пошевелился, пока мы не подошли и не встали перед ним. Тогда он смерил меня взглядом и промолвил:

«Снова голоден? Видно, такая моя судьба – кормить тебя при каждой нашей встрече. У меня есть еда. Пусть Алло приготовит».

«Нет, – возразил Алло. – Хозяин в своей стране не прислуживает странствующим императорам. Я накормлю двух своих сынков без твоего соизволения». И он стал раздувать угли.

«Я ошибся, – вскричал Пертинакс. – Мы все сошли с ума. Скажи же что-нибудь, о безумец, именуемый императором!»

Максим улыбнулся, не разжимая губ. Улыбка вышла жутковатой, но, проведя два года на границе, не станешь пугаться взгляда или улыбки. Я, по крайней мере, не испугался.

«Мне сперва показалось, Парнезий, что твоя судьба – жить и умереть центурионом в Приграничье. Но судя по этим письмам, ты умеешь думать не хуже, чем рисовать».

Он сунул руку за пазуху и вытащил свернутые в трубку мои письма к родичам, на которых я зарисовывал разные сцены из пограничной жизни, а также пиктов, медведей, своих знакомых и так далее. Матери и сестре всегда нравились мои рисунки. И вот теперь Максим протягивал мне один из них с подписью: «Солдаты Максима». Там была нарисована шеренга винных бурдюков вместе с нашим старым лекарем из Гунно, внимательно к ним принюхивающимся. Всякий раз, когда Максим забирал себе подкрепление из Британии – чтобы завоевать Галлию, – он обычно посылал в гарнизоны добавку вина. Так что мы у себя на Валу называли винные бурдюки «максимчиками». Да, кстати, я изобразил их в легионерских шлемах.

«В недавние времена, – продолжал Максим, – людей привлекали к ответу за куда более безобидные шутки».

 

«Так, цезарь, – заметил Пертинакс. – Но не забывай, что это было еще до того, как я, друг твоего друга, научился славно бросать копье».

И он выразительно поиграл своим охотничьим копьем, впрочем не направляя его ни на кого.

«Я говорил о прежних временах, – произнес Максим не моргнув глазом. – В наше время только приятно встретить юношей, умеющих соображать – и за себя, и за своих друзей. – Он кивнул в сторону Пертинакса. – Твой отец сам передал мне эти письма, Парнезий, так что с моей стороны тебе ничего не грозит».

«И ни с какой стороны», – добавил Пертинакс, обтирая об рукав острие копья.

«Я был вынужден уменьшить гарнизоны в Британии, чтобы усилить свои войска в Галлии. А теперь я приехал, чтобы снять часть отрядов с самого Вала».

«Много же радости тебе будет от нас, – сказал Пертинакс. – Здесь собраны последние отбросы Империи, люди без будущего. Я бы скорее доверился осужденным преступникам».

«Ты так думаешь? – серьезно спросил Максим. – Но ведь это лишь до тех пор, пока я не завоюю Галлию. Чем-то всегда приходится рисковать – жизнью, душой, покоем или еще чем-нибудь».

Алло обошел костер с тарелкой дымящегося оленьего мяса. Первым он подал еду нам с Пертинаксом.

«Ага! – молвил император, дожидаясь своей очереди. – Я вижу, вы тут как у себя дома. Говорят, что у тебя немало приверженцев среди пиктов, Парнезий».

«Я охотился с ними. Может быть, несколько друзей в этой стране у меня найдется».

«Он – единственный среди римлян, кто нас понимает», – сказал Алло и принялся длинно восхвалять мои добродетели, не забыв упомянуть и о том, как я спас его внучат от волка в прошлом году.

– Спас от волка? – ахнула Уна.

– Было дело… В общем, этот раскрашенный старичок был красноречив, как Цицерон. Он расписал нас так, что дальше некуда! Максим слушал, не сводя глаз с наших лиц.

«Достаточно, – произнес он наконец. – Я выслушал то, что говорил о вас Алло. Теперь я хочу послушать, что вы можете сказать о пиктах».

 

Я рассказал, что знал, и Пертинакс помогал мне. С пиктом можно жить без опаски, если только постараться понять, чего он хочет. Нас они ненавидели в основном из-за вересковых поджогов. Дважды в год весь гарнизон Вала выбирался из-за укреплений и торжественно сжигал весь вереск на десять миль к северу. Рутилиан, наш военачальник, называл это очисткой местности. Пикты, конечно, улепетывали подальше, и дело сводилось к тому, что мы уничтожали их пчелиные угодья и овечьи пастбища.

«Верно, очень верно, – подтвердил Алло. – Как же нам приготовить священное вересковое пиво, если вы сжигаете наши медоносные луга?»

Мы беседовали долго, и Максим задавал меткие вопросы, показывавшие, что он много думал о пиктах. Напоследок он мне сказал:

«А что, если бы я отдал под твое управление всю старую провинцию Валенсию? Сумел бы ты удержать пиктов в повиновении, пока я буду воевать в Галлии? Не смотри на Алло, отвечай, что сам думаешь».

«Нет, – ответил я. – Пиктов не переделаешь. Они слишком долго были свободными».

«Оставь им советы старейшин и право снаряжать своих воинов, – предложил он. – Ослабь немного узду».

«Не поможет, – повторил я. – По крайней мере, пока. Слишком многое они претерпели от нас, чтобы доверять хоть чему-нибудь, исходящему от Рима».

 

«Молодец парень», – негромко пробурчал Алло за моей спиной.

«Как же ты предлагаешь, – спросил Максим, – удерживать север в мире, пока я буду завоевывать галлов?»

«Оставить в покое пиктов. Немедленно прекратить поджоги вереска и время от времени – ибо они бедны и не запасливы – посылать им корабль-другой с зерном».

«И пусть они сами распределяют его, а не какие-нибудь мошенники греки», – добавил Пертинакс.

«Вот именно. И разрешить им приходить лечиться в наши больницы».

«Да они скорее умрут!» – возразил Максим.

«Нет, они придут, если их пригласит сам Парнезий, – сказал Алло. – Я могу показать вам человек двадцать в округе, искалеченных зубами волка или когтями медведя. Но Парнезий должен оставаться с ними в больнице во время лечения, иначе они сойдут с ума от страха».

«То-то и оно, – сказал Максим. – Как и в любом другом деле, все зависит от того, кто за это возьмется. Ты бы мог взяться за это, я уверен».

«Если вместе с Пертинаксом…» – начал было я.

«Как угодно. Была бы только польза. Теперь, Алло, ты знаешь, что я не замышляю зла против твоего народа. Оставь нас поговорить наедине».

«Нет! – отвечал Алло. – Я зерно между двумя мельничными жерновами. Я должен знать, что собирается делать нижний жернов. Эти юноши рассказали тебе все, что знали. Я, вождь, расскажу тебе остальное. Меня тревожит мысль о норманнах».

Он присел на корточки, как заяц в кустах, и оглянулся через плечо.

«Меня тоже, – сказал Максим. – Иначе бы меня здесь не было».

«Слушай, – продолжал Алло. – Много, много лет назад Крылатые Шапки приплыли к нашим берегам и сказали: „Рим готов рухнуть! Подтолкните его!“ Мы начали войну. Вы прислали солдат. Мы были разбиты. И тогда мы сказали Крылатым Шапкам: „Вы лжецы! Воскресите наших воинов, убитых Римом, и мы вам поверим“. Они уплыли пристыженные. И вот они вернулись опять и рассказывают старую байку, которой мы начинаем верить: что Рим вот-вот рухнет».

 

«Дай мне три спокойных года на этой границе, – воскликнул Максим, – и я покажу тебе и этому наглому воронью, что они лгут!»

«Я хочу того же. Я хочу спасти ту горстку зерна, что еще осталась между жерновами. Но вы стреляете в пиктов, приходящих раздобыть немного железа из Железного Рва; вы поджигаете наш вереск, в котором все наше богатство; вы швыряете камни из огромных катапульт и опаляете нас греческим огнем со стен. Как я могу принудить наших юношей не слушать того, что говорят Крылатые Шапки, – особенно зимой, когда у нас голод? Мои юноши скажут: „Рим уже не может ни сражаться, ни править. Он выводит своих солдат из Британии. Крылатые Шапки помогут нам разрушить Вал. Мы покажем им секретные тропки в обход топей“. Хочу ли я этого? Нет! – Он сплюнул по-змеиному, не разжимая губ. – Я не раскрою секретов своего народа, если даже меня сожгут живьем. Эти мои сынки сказали правду. Оставьте нас, пиктов, в покое. Умиротворяйте, заботьтесь, кормите нас, но издалека. Со спрятанной за спину рукой. Парнезий понимает нас. Пусть он командует на границе, и я удержу своих юношей от войны, – он стал загибать пальцы, – один год легко… на второй год не так легко… на третий год может быть! Гляди, я даю тебе три года. А там, если ты не сумеешь доказать, что воины Рима сильны и оружие его непобедимо, Крылатые Шапки нагрянут с обоих побережий и сойдутся посередине Вала, сметя всех его защитников до единого. Я не буду много скорбеть о том. Но я знаю, что когда племя помогает племени, цена этому всегда одинакова. Пикты будут стерты с лица земли, смолоты этими новыми избавителями вот так!» – Он швырнул в воздух горстку пыли.

«О богиня Рома! – вполголоса произнес Максим. – Все зависит от одного человека, от того, кто рискнет. Так было всегда и так будет».

«Рискнет своей жизнью, – добавил Алло. – Ты – император, но ты не бог. А люди смертны».

«Я задумывался об этом, – ответил он просто. – А теперь вот что. Если ветер не переменится, к утру я буду у восточного конца Вала. Завтра мы увидимся, и я назначу вас двоих комендантами границы. Полагаюсь на вас».

«Одну минуту, цезар, – сказал Пертинакс. – У каждого человека есть своя цена. Ты еще не назвал мне цену».

«Не рано ли ты начинаешь торговаться? Ну ладно, чего ты просишь, говори?»

«Справедливости. Из-за обид, причиненных мне моим дядей Иценом, дуумвиром города Дивиона в Галлии».

«Всего одну жизнь? Ты ее получишь. Я думал, ты потребуешь денег или должность. Напиши его имя на этой табличке – на красной стороне, ибо другая сторона – для живых». – И Максим протянул ему таблички.

«Мне не нужна его смерть, – сказал Пертинакс. – Моя мать вдова. А единственный ее сын далеко. Я не уверен, что он честно платит ей вдовью долю».

«Хорошо. Моя рука достаточно длинна, чтобы дотянуться до твоего дяди. Мы проверим его счетные книги, не беспокойся. До свидания, до завтра, коменданты!»

 

Мы смотрели, как он шел от нас к ожидавшей его галере сквозь заросли вереска, постепенно уменьшаясь и удаляясь. Множество пиктов таились в засаде между камнями, но он не глядел по сторонам. Вскоре его галера подняла парус и, подгоняемая вечерним бризом, вышла в открытое море. Мы стояли молча. Мы понимали, что земля не часто родит подобных людей.

Алло поймал наших лошадок и придержал их под уздцы, пока мы садились в седло, чего он раньше никогда не делал.

«Погодите», – молвил вдруг Пертинакс и, спрыгнув наземь, соорудил маленький алтарь из дерна. Он осыпал его цветами вереска и возложил на него письма от девушки из Галлии.

«Что ты делаешь?» – изумился я.

«Приношу жертву своей ушедшей юности», – ответил он, поджигая письмо, и когда оно догорело, загасил каблуком огонь. И мы поехали назад к Адрианову Валу, комендантами которого нам предстояло стать.

 

Парнезий замолчал. Ребята сидели тихо, не решаясь даже спросить, окончен ли рассказ. Пак сделал им знак рукой и поманил за собой из леса.

– Очень жаль, – прошептал он, – но вам пора уходить.

– Это не мы его огорчили? – спросила Уна. – Он не смотрит на нас, он так глубоко задумался…

– О нет, мои милые! Подождем до завтра. Это не долго. И не забудьте, что все это время вы играли в «Легенды Древнего Рима».

И впрямь, едва они пролезли сквозь свою лазейку в изгороди, где росли Дуб, Ясень и Терн, как позабыли все, что рассказывал им Парнезий. Им только помнилось, что они играли в древних римлян.

 

 

Гимн Митре

 

Митра, – запели трубы, —

яви свой рассветный лик!

Рим – владыка народов,

ты – владыка владык».

Кончилась перекличка,

и караул застыл…

Митра, солнечный воин,

дай нам для службы сил!

 

Митра, владыка полдня,

шлем обжигает лоб,

Вереск дрожит от зноя

вдоль раскаленных троп,

Дрема смыкает веки,

сандалии жгут ступни…

Митра, солнечный воин,

руку нам протяни!

 

 

Митра, владыка заката,

золотом в небе горя,

Ты уплываешь на запад,

за большие моря.

Вот и посты сменились,

фляги полны опять —

Митра, солнечный воин,

дай нам сил устоять!

 

Митра, владыка ночи,

Митра, убийца быка!

Все пути твои – к свету.

Ночь, как жизнь, коротка.

О, прими нашу жертву,

не оставляй нас впредь:

Дай, о бессмертный воин,

с честью нам умереть!

 

 

Крылатые шапки

 

Следующий день у ребят получился «беспризорным». Отец с матерью после обеда ушли в гости, мисс Блейк отправилась на велосипедную прогулку, и до восьми часов дети остались предоставлены самим себе. Вежливо проводив до крыльца своих дорогих родителей и драгоценную воспитательницу, они побежали к садовнику, который дал им большую  горсть малины в капустном листе, а потом к Элен – забрать с собой полдник. Малину съели сразу, чтобы не раздавилась, а капустным листом они решили поделиться с тремя коровами на Театральном Лугу, но по дороге нашли мертвого ежика, которого срочно нужно было похоронить, и листом пришлось пожертвовать.

Потом они отправились к кузнице и застали там старого Хобдена-лесника с сыном по прозвищу Пчелка, который был немножко «не в себе», но зато мог держать целый рой пчел на голой ладони; и Пчелка рассказал им стишок про ящерку-слепозмейку:

 

Эх, если б мне глаза добыть,

Меня попробуй кто обидь!

 

Они пополдничали вместе возле ульев, и Хобден очень похвалил принесенный пирог («Почти как у моей женки!»), а потом показал, как ставить силки для зайцев и в чем их отличие от кроличьих силков.

 

По Длинному Оврагу они забрались в самую низинную часть Дальнего Леса. По сравнению с Волатеррами это было довольно мрачное место: старая мергельная яма, заполненная черной водой, в окружении сгнивших ветел – обломанных, обвешанных клоками мха. Но птицы летали среди мертвых веток и, как говорил Хобден, эта горькая, настоянная на иве вода была целебной для животных.

Они сидели на срубленном стволе дуба в тени молодой буковой поросли и делали петли из проволоки, которую дал им Хобден, когда вдруг увидели Парнезия.

– Как тихо вы подошли! – сказала Уна, подвигаясь, чтобы освободить ему место. – А где Пак?

– Мы с Фавном как раз обсуждали, стоит ли мне продолжать свой рассказ…

 

– Да я просто сомневался, поймете ли вы, – уточнил Пак, как белка выскакивая из-за бревна.

– Я, конечно, не все понимаю, – заметила Уна, – но мне нравится слушать про коротышек-пиктов.

– Чего я и впрямь не могу понять, – сказал Дан, – так это откуда Максим, будучи в Галлии, так хорошо знал, что делается у пиктов?

– Кто метит в императоры, должен знать обо всем. Мы слышали это из его собственных уст в последний день Игр.

– Игр? Каких игр? – удивилась Уна.

Парнезий выбросил вперед кулак с оттопыренным большим пальцем, повернутым вниз, к земле.

– Гладиаторских – вот каких! Были устроены двухдневные Игры в его честь, когда он неожиданно высадился в Сегедунуме, на восточной оконечности Адрианова Вала. Это было через день после нашей встречи с ним; и как бы ни рисковали несчастные гладиаторы на арене, больше всех рисковал сам Максим. Когда-то в старину легионеры трепетали перед своим императором. Как же все изменилось! Если бы только вы слышали рев, катившийся вдоль Вала, когда носилки Максима плыли среди неистовствующих толп! Солдаты орали, гримасничали, махали руками, требуя прибавки жалованья, смены гарнизона, вообще всего, что только могло им взбрести на ум. Императорское кресло казалось лодочкой среди бушующих волн, то взлетающей вверх, то падающей вниз – и вновь появляющейся, едва вы раскрывали зажмуренные от страха глаза.

 

– Они злились на него? – спросил Дан.

– Не больше, чем волки в клетке злятся на расхаживающего среди них укротителя. Стоило ему на миг повернуться спиной или чуть смутиться под их яростными взглядами – и готово, у нас был бы другой император. Что, разве не так, Фавн?

– Так было, и так будет всегда, – подтвердил Пак.

– Поздно вечером за нами пришел вестовой, и мы с Пертинаксом отправились в Храм Победы, где Максим расположился вместе с Рутилианом, командующим обороной Вала. Я редко видел генерала, но он всегда разрешал мне отпуск, когда я отправлялся «болотничать». Он с детства свято верил оракулам и, кроме того, был ужасным обжорой: пять искусных поваров из Азии готовило на него. Когда мы вошли, еще пахло ужином, но столы уже были пусты. Генерал лежал похрапывая на ложе, а Мaксим сидел поодаль перед грудой длинных свитков войскового учета.

«Вот они, твои люди», – сказал Максим генералу, когда двери за нами закрылись.

«Да, цезарь, я понял», – пробормотал Рутилиан, подпирая края век своими скрюченными пальцами и пялясь на нас, как большая рыба.

«Отлично, – похвалил его Максим. – А теперь слушай. Без разрешения этих парней ты не сдвинешь с места ни одного отряда, ни одного солдата. Вообще ничего не должно делаться без их команды. Они твои голова и руки. А ты только брюхо!»

«Как будет угодно цезарю, – ворчливо отвечал старик. – Если мое жалованье и доходы не пострадают, можешь поставить надо мной хоть глиняного божка. Слава Риму!» – И он снова захрапел, повернувшись на бок.

«С этим ясно, – заметил Максим. – Перейдем к спискам».

Он развернул гарнизонные списки, в которых учитывалось все: люди, оружие и припасы – вплоть до числа больных, лежащих в госпитале. Еле сдерживая стон, я следил, как его перо вычеркивает отряд за отрядом наших отборных – по крайней мере, наименее никчемных – солдат. Он забрал себе два отряда скифов, два из трех – наших британских вспомогательных войск, обе нумидийские когорты, всех даков и половину бельгийцев. Так орел в несколько минут оголяет падаль до скелета.

«А теперь – сколько у вас катапульт?» – Он развернул следующий свиток, но Пертинакс решительно прикрыл пергамент ладонью.

«Довольно, цезарь, – сказал он. – Не стоит искушать богов. Забирай или людей, или орудия, но не то и другое, иначе я откажусь».

– Орудия? – переспросила Уна.

– Ну да, оборонительные катапульты – огромные сооружения высотой в сорок футов, метавшие заряд из булыжников или железных ядер. Ничто не могло устоять перед ними. В конце концов он оставил нам катапульты, но зато безжалостно забрал львиную долю войск. Нам осталась одна шелуха, когда он свернул листы.

 

«Ура, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! – воскликнул Пертинакс, рассмеявшись. – Теперь врагу не нужно даже штурмовать Стену – достаточно облокотиться, и она рухнет сама».

«Дайте мне три года, о которых говорил Алло, – отвечал Максим, – и у вас здесь будет двадцать тысяч самого отборного войска. А покамест идет игра – игра с богами, – и ставкой служат Британия, Галлия и, может быть, Рим. Согласны играть на моей стороне?»

«Согласны, цезарь!» – воскликнул я, ибо никогда не встречал подобного ему человека.

«Договорились. Завтра я объявлю вас комендантами Вала перед всем войском».

Мы вышли; земля, еще не убранная после Игр, и укрепления были залиты лунным светом. Великая богиня Рома в шлеме, поблескивающем изморозью, возвышалась на стене, ее копье острием указывало на Полярную звезду. Мы видели цепочку ночных костров вдоль сторожевых башен и линию катапульт, уходящих вдаль и уменьшавшихся с расстоянием. Все это было слишком знакомо и успело наскучить, но в эту ночь оно предстало нам в новом, необычном свете, ибо отныне мы отвечали за все.

Солдаты восприняли новости спокойно; но когда Максим покинул Вал, уведя с собой половину войск и нам пришлось перераспределять людей, чтобы занять опустевшие башни, когда горожане стали жаловаться на упадок торговли, когда задули стылые осенние ветра, – для нас с Пертинаксом наступили мрачные дни. Что бы я только делал без Пертинакса! Рожденный и выросший в Галлии, в центре оживленной провинции, он умел найти общий язык с каждым, начиная с центуриона-римлянина и кончая последним полудикарем– ливийцем. И с каждым он разговаривал, как с равным себе по благородству. Воистину каждое дело исполняется людьми, ошибкой было бы забыть это.

Я не опасался пиктов, по крайней мере в этом году; но Алло предупредил меня, что Крылатые Шапки не замедлят появиться вскоре у морских оконечностей Вала, чтобы показать пиктам нашу слабость. С лихорадочной поспешностью я готовился отразить эту опасность. Я перебросил на фланги свои лучшие отряды и установил замаскированные катапульты у побережья. Крылатые Шапки обычно появлялись перед штормом – по десять-двадцать ладей сразу, у Сегедунума или у Итуны, смотря по направлению ветра.

Подходя к берегу, корабль обычно убирает парус. Тут нужно дождаться момента, когда команда столпится у мачты, и точно выстрелить из катапульты связкой булыжников, чтобы она угодила прямо в мешок паруса (железные ядра не подходят, они прорывают полотно). Корабль переворачивается, и воины идут ко дну. Кое-кто из них может выплыть на берег, но это бывает редко. Работенка, как вы понимаете, простая. Самое тяжелое – это дожидаться их на берегу под порывами шквала, несущего песок и снег. Так мы управлялись с Крылатыми Шапками всю зиму.

 

Ранней весной, когда восточный ветер, как бритва, резал лицо, они вновь приплыли в Сегедунум на многочисленных кораблях. Алло сказал, что они не успокоятся, пока не возьмут штурмом хотя бы одну башню. Но уж как-то слишком в открытую они лезли. Целый день мы занимались ими вплотную, и вот, когда все было кончено, я увидел в море воина, спасшегося с одного из кораблей. Он барахтался, стараясь добраться до берега, пока сильная волна не подхватила его и не вышвырнула на песок.

Наклонившись над обессиленным пловцом, я заметил у него на шее медаль – точно такую же, как моя. – Парнезий поднял руку к груди. – Когда он отдышался, я задал ему некий Вопрос и услышал в ответ особое Слово, подтверждавшее его принадлежность к степени Грифонов в учении бога Митры. Я прикрыл его своим щитом и подождал, когда он сможет встать на ноги. Как видите, я далеко не карлик, однако мой пленник был на целую голову выше. «Что будет со мной дальше?» – спросил он. «Как захочешь, брат, – отвечал я. – Ты волен уйти или остаться».

Он бросил взгляд на море. Там еще оставалась одна ладья. Она дрейфовала далеко, вне досягаемости наших катапульт. Я сделал знак не стрелять, и тогда он помахал той ладье. Она тотчас поплыла к берегу, как собака на призыв хозяина. Когда до суши оставалось ярдов сто, он бросился в воду и поплыл навстречу. Его втащили на борт, и корабль уплыл. Я знал, что последователей Митры много среди разных народов, и особенно не задумывался об этом случае.

Месяц спустя у храма Пана я встретил Алло с его лошадьми, и тот передал мне большое золотое ожерелье, увешанное кораллами. Сперва я подумал, что это подношение от городских торговцев для Рутилиана. «Нет, – сказал Алло. – Это подарок Амаля, того самого воина, которого ты спас на берегу после атаки Крылатых Шапок. Он сказал, что ты – настоящий воин».

 

«Он тоже славный воин. Передай ему, что я буду носить его подарок».

«Амаль всего лишь глупый юнец, все дело в вашем императоре, который вершит в Галлии столь славные дела, что Крылатые Шапки не прочь сделаться его друзьями, точнее, друзьями его командиров. Они надеются, что ты и Пертинакс смогут привести их к победам». – Алло хитро прищурился и стал похож на одноглазого ворона.

«Алло, – напомнил я, – ты ведь только зерно между двумя жерновами. Будь доволен, что они мелют ровно, и не суй свою руку между ними».

«Это точно, – отвечал Алло, – и римляне, и их враги мне одинаково ненавистны; но если Крылатые Шапки решат, что ты и Пертинакс можете помочь им в борьбе против Максима, они на некоторое время оставят вас в покое. Главное – для тебя, для меня и для Максима – выгадать время. Давай я отнесу им от тебя какое-нибудь приятное известие – что-нибудь, над чем можно призадуматься. Мы, варвары, все одинаковы. Любим поломать голову над словами римлянина. Идет?»

«Бойцов у нас недостает. Будем сражаться словами, – сказал Пертинакс. – Предоставь это Алло и мне».

Итак, Алло передал Крылатым Шапкам, что мы не будем сражаться с ними, если они не будут сражаться с нами, и они (видимо, устав от предыдущих потерь) согласились на перемирие. Думаю, что Алло, который, как и всякий лошадник, любил приврать, намекнул им также, что в подходящий момент мы сами готовы восстать против Максима, как Максим восстал против Рима.

Как бы то ни было, никто в тот год не помешал судам с хлебом, посланным в Валенсию, пройти Северное Море, и пиктам не пришлось голодать в эту зиму, чему я был несказанно рад. Во всем гарнизоне оставалось лишь две тысячи человек. Я много раз писал Максиму и просил – умолял его – прислать обратно хотя бы одну когорту из старых британских войск. Но Максим не мог поделиться ни единым солдатом: они ему были нужны для будущих, еще более славных побед.

Наконец пришла весть, что он разбил и убил в бою императора Грациана; тогда, полагая, что случай подходящий, я вновь попросил его о подкреплении. В ответном письме было сказано: «Как вам известно, я расчелся в конце концов с этим щенком Грацианом. Ему совсем не обязательно было умирать, но он струсил и потерял голову, что никогда не подобает императору. Передай своему отцу, двух мулов я уже запряг, и если только сынок моего старого генерала не вздумает меня уничтожить, я удовольствуюсь тем, что останусь императором Галлии и Британии; и тогда-то, дети мои, вы сразу получите столько подкреплений, сколько вам будет угодно. А пока у меня нет ни одного лишнего солдата».

– Кого это он назвал сынком своего старого генерала? – спросил Дан.

– Он имел в виду римского императора Феодосия, сына полководца Феодосия, под началом которого Максим воевал во время Старопиктской войны. Они никогда не ладили друг с другом, и после того, как Грациан назначил Феодосия Младшего императором на Востоке, Максим перенес вражду на сына своего прежнего начальника. Такова была судьба, которая привела его к гибели. Но император Феодосий – хороший человек. Насколько я знаю.

Парнезий помолчал немного, прежде чем продолжить рассказ.

– Я вновь написал Максиму, что, хотя на границе пока затишье, я был бы спокойнее, получив немного свежих войск и несколько новых катапульт. Он ответил мне: «Потерпи еще немного, укрывшись в тени моих побед. Я должен посмотреть, что затевает Феодосий. Может быть, он собирается приветствовать меня, как своего брата императора, а может быть, он собирает армию. В данный момент я не могу прислать ни солдата».

– Опять то же самое! – воскликнула Уна.

– Верно; ответы были не слишком разнообразны. Тем не менее, как он и предполагал, благодаря известиям о его победах, нас на границе очень, очень долго не беспокоили. Пикты разжирели не хуже собственных овец, пасшихся среди вереска, и мои солдаты, хоть их и осталось немного, имели довольно времени наупражняться во владении своим оружием. Да, со стороны Вал казался крепким. Но я-то знал, как слабы мы были. Стоило лишь слухам о любом поражении Максима распространиться среди Крылатых Шапок – и они бы насели на нас всерьез. И тогда Валу не устоять! Пиктов я не боялся; но Крылатые Шапки с каждым днем умножали свои силы, а мне неоткуда было взять подкрепления. Максим опустошил Британию, и я чувствовал себя человеком, подпирающим гнилой жердочкой плетень, чтобы заградиться от стада быков.

Вот так, мои друзья, мы и жили, без конца ожидая помощи от Максима – помощи, которой он так и не прислал.

Вскоре он сообщил, что собирает армию против Феодосия. Я читал его письмо вместе с Пертинаксом, заглядывавшим мне через плечо: «Скажи своему отцу, что судьба велит мне запрячь трех мулов или быть разорванным ими. Надеюсь, мне удастся в этом году разделаться с Феодосием, сыном Феодосия, раз и навсегда. Тогда я назначу тебя править Британией, а Пертинакса, если он захочет, Галлией. Жаль, что сейчас вас нет со мною: вы бы помогли мне привести вспомогательный корпус в надлежащий вид. Слухам о моей болезни не верьте. Есть кое-какие неполадки в старом теле, но все пройдет, как только я въеду верхом в Рим».

«Безнадежное дело, – молвил Пертинакс, дочитав. – Это письмо обреченного. Я и сам конченый человек, я такие вещи чувствую. Что это за приписка в самом низу? „Скажи Пертинаксу, что я познакомился с его дядей, дуумвиром Дивиона, и что он отчитался передо мной в наследстве его матушки. Я отправил ее с подобающей охраной в Никею, где климат потеплее “».

«Вот и еще доказательство, – сказал Пертинакс. – От Никеи недалеко морем до Рима. В случае опасности можно отправиться туда. Да, Максим предвидит свою смерть и напоследок стремится исполнить свои обещания. Но я рад, что он переговорил с моим дядюшкой».

«Что за мрачные мысли у тебя сегодня!» – заметил я с упреком.

«Мысли правильные. Богам надоела эта игра в кошки-мышки. Феодосий разобьет Максима. Он обречен!»

«Ты ему это хочешь написать?»

«Гляди, что я напишу». Он взял перо и на моих глазах набросал письмо Максиму – безмятежное, как летний день, приветливое и игривое, как любовная записка. Даже я, читая его, почувствовал облегчение, пока не увидел лицо Пертинакса!

«А теперь, – сказал он, запечатывая письмо, – считай, что мы с тобой мертвецы, брат. Ну да ладно. Пойдем помолимся».

И мы вошли в храм Митры и принесли обычные молитвы. И потянулись дни, полные, как всегда, тревожных слухов, – день за днем, пока вновь не наступила зима.

Однажды утром, проезжая верхом по восточному побережью, мы нашли на песке полузамерзшего русоволосого юношу, привязанного веревками к каким-то обломкам досок. Мы перевернули его на спину и по поясной пряжке определили, что это готский воин из Восточного легиона. Вдруг он раскрыл глаза и с трудом прохрипел: «Он убит! Со мной были письма, но Крылатые Шапки потопили корабль». Сказал – и испустил дух у нас на руках.

 

Нам не надо было спрашивать, кто убит. Ошеломленные догадкой, мы вскочили на коней и во весь опор, навстречу летящим в лицо хлопьям снега поскакали в Гунно, надеясь застать там Алло. Он ждал нас во дворе конюшни и по нашим лицам сразу понял, что мы уже знаем.

«Он был обезглавлен по приказу Феодосия, – хрипло проговорил Алло. – Это произошло в шатре возле моря. Перед смертью он написал вам письмо, но Крылатые Шапки перехватили и потопили корабль. Эта весть уже мчится по равнине со скоростью степного пожара. Ругайте меня, как хотите, но я уже не смогу удержать своих юношей на месте».

«Я бы сказал то же самое про своих вояк, – усмехнулся Пертинакс, – да, слава богу, им некуда бежать».

«Что вы хотите делать? – спросил Алло. – Я принес вам приказ… приглашение от Крылатых Шапок присоединиться к ним, чтобы двинуться вместе на юг Британии: путь открыт и добычи хватит на всех».

«Как это ни печально, – заметил Пертинакс, – но мы для того и поставлены здесь, чтобы заградить этот путь».

«Если я вернусь с таким ответом, они просто прикончат меня, – пробормотал Алло. – Я всегда обещал им, что вы поднимете мятеж, если Максим будет разбит. Я не верил, что он будет разбит!»

«Увы, мой бедный варвар! – с прежней насмешливостью отвечал Пертинакс. – Ты слишком много продал нам добрых лошадей, чтобы отправить тебя сейчас в руки твоим буйным приятелям. Возьмем-ка мы тебя в плен, хотя ты и посол».

«Пожалуй, это будет лучше всего», – согласился Алло, протягивая нам недоуздок. Мы связали его, но не туго, чтобы не мучить старика.

Он ждал нас во дворе конюшни и по нашим лицам сразу понял, что мы уже знаем.

«Он был обезглавлен по приказу Феодосия, – хрипло проговорил Алло. – Это произошло в шатре возле моря. Перед смертью он написал вам письмо, но Крылатые Шапки перехватили и потопили корабль. Эта весть уже мчится по равнине со скоростью степного пожара. Ругайте меня, как хотите, но я уже не смогу удержать своих юношей на месте».

«Я бы сказал то же самое про своих вояк, – усмехнулся Пертинакс, – да, слава богу, им некуда бежать».

«Что вы хотите делать? – спросил Алло. – Я принес вам приказ… приглашение от Крылатых Шапок присоединиться к ним, чтобы двинуться вместе на юг Британии: путь открыт и добычи хватит на всех».

«Как это ни печально, – заметил Пертинакс, – но мы для того и поставлены здесь, чтобы заградить этот путь».

«Если я вернусь с таким ответом, они просто прикончат меня, – пробормотал Алло. – Я всегда обещал им, что вы поднимете мятеж, если Максим будет разбит. Я не верил, что он будет разбит!»

«Увы, мой бедный варвар! – с прежней насмешливостью отвечал Пертинакс. – Ты слишком много продал нам добрых лошадей, чтобы отправить тебя сейчас в руки твоим буйным приятелям. Возьмем-ка мы тебя в плен, хотя ты и посол».

«Пожалуй, это будет лучше всего», – согласился Алло, протягивая нам недоуздок. Мы связали его, но не туго, чтобы не мучить старика.

«Крылатые Шапки хватятся его и будут искать. Это поможет нам выиграть время, – сказал Пертинакс. – Хотя на этот раз и выигрыш нам ни к чему».

«Ты не прав, – возразил я. – Время может помочь. Если Мaксим написал письмо, находясь в плену, значит, Феодосий послал корабль, чтобы доставить его. А если он может отправить корабль, то он может послать и солдат».

«И что нам за польза? – спросил Пертинакс. – Мы служим Максиму, а не Феодосию. Если бы даже каким-то чудом Феодосий успел спасти положение, на что мы можем рассчитывать? Лишь на такую же смерть, как и Максим».

«Наше дело защищать Вал, – настаивал я. – Какой бы ни был император, милует он или казнит».

«Ответ, достойный твоего брата-философа, – съязвил Пертинакс. – Прости, но эти велеречивые глупости не для меня. Надо готовиться к обороне».

Мы привели в боевую готовность гарнизон Вала, офицерам было сказано, что появились слухи о смерти Максима, которые могут вызвать атаку Крылатых Шапок, но если даже эти слухи верны, Феодосий не оставит Британию без защиты и пришлет подкрепление. Значит, надо стоять твердо… Интересно наблюдать, друзья мои, как по-разному принимают дурные вести разные люди. Часто тот, кто был до этих пор сильнейшим, превращается в слабейшего, а слабейший, наоборот, подтягивается и получает силу от богов. Так было и на этот раз. Хорошо еще, что Пертинакс шутками, лаской и бодрой заботой успел за эти годы поднять дух нашего жалкого войска – больше, чем я мог себе представить. Даже наша Третья, Ливийская когорта в своих подбитых войлоком кирасах приосанилась и забыла скулить.

Через три дня прибыло семь вождей и старейшин от Крылатых Шапок. Между ними был и тот высокий юноша, Амаль, он улыбнулся, увидев у меня на шее ожерелье – свой подарок. Мы приняли их с почетом, как послов, и показали им Алло – связанного, но живого. Впрочем, мне показалось, что они не очень огорчились бы его смерти. Алло тоже понял это и был оскорблен. Не откладывая, мы приступили к переговорам.

Они начали с того, что Рим гибнет и мы должны объединиться с ними. Они предложили мне всю Южную Британию во владение – после того, как они соберут с нее дань.

«Погодите, – сказал я. – К чему такая спешка? Сперва дайте мне доказательства, что генерал убит».

 

«Нет, – ответил один из старейшин, – это вы докажите нам, что он жив». А другой ехидно добавил: «Что вы дадите, если мы прочитаем вам его последние слова?»

«Мы не купцы, чтобы торговаться! – вспыхнул Амаль. – Тем более что я обязан этому человеку жизнью. Он получит доказательство!» – И он бросил мне через стол письмо Максима – я сразу узнал его печать.

«Это письмо с затонувшего корабля. Я не могу его прочесть, но я вижу по крайней мере один знак, который меня убеждает». Амаль указал на темное пятно с наружной стороны свитка, и внезапно упавшее сердце подсказало мне, что это была доблестная кровь моего полководца.

«Читайте! – потребовал Амаль. – Читайте, а потом скажите нам, на чьей вы стороне».

Пертинакс взял письмо и быстро пробежал его глазами. Потом негромко сказал: «Хорошо. Я прочту его вслух. Слушайте, варвары!» И он прочел письмо, которое я храню у сердца с тех самых пор.

Парнезий вытащил из-за пазухи сложенный, испещренный пятнами кусок пергамента и глухим голосом стал читать:

– «Парнезию и Пертинаксу, достойным Комендантам Вала, от Максима, некогда императора Британии и Галлии, а ныне пленника, ждущего смерти у моря, в лагере Феодосия, – здравствуйте и прощайте!»

«Довольно! – прервал Амаль. – Вот и доказательство. Теперь вы должны к нам присоединиться!»

Пертинакс смолчал, глядя на него в упор – таким долгим и пристальным взором, что тот не выдержал и покраснел, как девушка. И Пертинакс продолжил чтение:

– «Я сделал много зла в своей жизни тем, кто желал мне зла, и никогда не жалел об этом; но если я сделал какое-либо зло вам, то я раскаиваюсь и прошу у вас прощения. Три мула, которых я хотел запрячь в свою повозку, разорвали меня в клочья, как и предсказывал твой отец. Обнаженные мечи ждут у дверей, чтобы обойтись со мной так, как я обошелся с Грацианом. И потому я, ваш командующий и ваш император, посылаю вам полное и почетное освобождение от службы, которую вы приняли на себя не из-за денег или долга, а, как мне хотелось бы верить, из любви ко мне!»

 

«Вот это человек, клянусь Светом Солнца! – вскричал Амаль. – Превратно же мы думали о его слугах!» А Пертинакс продолжал:

– «Вы дали мне время, о котором я просил. Не грустите, что я не сумел воспользоваться им. Мы играли в кости с богами, но боги, как всегда, смошенничали, и пришла пора платить. Запомни: я ухожу, но Рим остается. Передай Пертинаксу, что его мать в безопасности в Никее, а его наследство находится под опекой префекта Антиполиса. Пошли от меня добрый привет своему отцу и матушке, дружбу которых я всегда ценил. А моим малышам-пиктам и Крылатым Шапкам передай такие приветы, чтобы они покрепче втемяшились в их тупые головы. Если бы все вышло по-моему, я бы сегодня же послал вам три легиона. Не забывайте меня. Прощайте! Прощайте!»

– Вот каково было последнее письмо моего императора. – Ребята слышали, как прошелестел пергамент, вновь исчезая на груди у Парнезия.

«Я ошибался, – сказал Амаль. – Слуги такого человека не станут торговать своими мечами. Я рад этому».

И он протянул мне руку.

«Но Максим освободил вас от слова, – продолжал настаивать усатый старейшина. – Вы вольны служить кому угодно – и править чем угодно. Не хотите идти за нами – идите вместе с нами!»

«Благодарим, – сказал Пертинакс. – Но Максим велел передать вам такие приветы – прошу прощения, я лишь повторяю его слова, – чтобы они покрепче втемяшились в ваши тупые головы». И он кивком указал на открытую дверь, за которой виднелось основание заряженной катапульты.

«Понятно, – молвил старейшина. – Значит, за Вал придется заплатить?»

«Мне очень жаль, – ответил Пертинакс, – но уплатить придется». И он велел принести нашего лучшего испанского вина.

Они молча выпили, отерли бороды и встали. И сказал Амаль, потягиваясь (потому что варвары не соблюдают хороших манер):

«Славная получилась компания! А ведь некоторые из нас пойдут на корм рыбам и воронью прежде, чем стает снег».

«Компания получится еще лучше, когда Феодосий пришлет своих людей», – возразил я; и хотя они засмеялись, я заметил, что этот удар попал в цель.

Старый Алло задержался позади остальных.

«Что делать, – забормотал он, моргая и щурясь. – Для них я всего лишь пес. Как только я покажу им тайные тропы через болото, они отшвырнут меня пинком, как пса».

«На твоем месте, – сказал Пертинакс. – я не стал бы спешить с этим, пока не убедился, что римлянам не удержать Вала».

«Ты так думаешь? О горе мне! – простонал старик. – Я хотел только мира для своего народа». И он побрел, спотыкаясь, вслед за Крылатыми Шапками.

Так для нас началась война. Она тянулась долго, без передышки, день ото дня изматывая усталые силы защитников. Сперва Крылатые Шапки полезли с моря, как прежде, и мы их снова встретили катапультами, что им явно пришлось не по вкусу. Но еще долго они не решались попытать воинского счастья на суше – видно, не очень-то доверяли своим неуклюжим утиным лапам. Да и пикты, когда дошло до дела, не слишком охотно показывали им тайные тропы. Я узнал это от одного пленного пикта. Многие из них охотно шпионили для нас, потому что Крылатые Шапки грабили их и забирали зимние припасы. Ах, глупые коротышки!

 

Постепенно Крылатым Шапкам удалось овладеть крайними участками Вала, и они стали нажимать с двух сторон. Я посылал людей на юг узнать, что делается в Британии, но волки очень осмелели в ту зиму на обезлюдевших дорогах, и никто из гонцов не вернулся. Трудно было и с провиантом для лошадей. У меня было десять сменных, и у Пертинакса столько же. Мы жили и спали в седлах, скача то на восток, то на запад вдоль Вала, и мы доконали своих измученных лошадок. Много беспокойства было с горожанами, пока мы не собрали их всех в одной крепости возле Гунно. Разрушив прилегающие к ней участки Стены, мы превратили ее в цитадель. Нашей горстке солдат удобней было сражаться в тесном пространстве.

К концу второго месяца мы увязли в этой войне, как в глубоком сугробе или в долгом ночном кошмаре. Мы сражались будто во сне. По крайней мере, я знаю, что поднимался на Стену и спускался со Стены, не помня ничего, что было в промежутке, – хотя накричавшееся мое горло хрипело, а меч был обагрен кровью.

Крылатые Шапки нападали, как волки, сбившиеся в стаю. Чем их больше разили, тем яростнее они сражались. Защитникам приходилось туго, но зато жажда мести задерживала наступавших у Вала, не давая им двинуться на юг, в Британию.

В эти дни мы с Пертинаксом нацарапали на штукатурке кирпичных ворот, ведущих в Валенсию, названия башен и даты, когда они пали одна за другой. Мы хотели, чтобы осталась какая-то память.

А сражения? Особенно жаркими были схватки возле статуи богини Ромы, у дома Рутилиана. Клянусь светом Солнца, старый толстяк, которого мы не ставили ни во что, вновь помолодел под звуки боевой трубы. Помню, он утверждал, что меч – его оракул. «Спросим Оракула», – говорил он, бывало, прикладывал клинок к уху и важно слушал, кивая головой. «И сегодня Рутилиану дано остаться в живых», – сообщал он, сбрасывал плащ и, отдуваясь, бросался в бой. Да, припасов у нас было мало, а шуток – хоть отбавляй!

 

Два месяца и семнадцать дней мы продержались, сжатые в кольцо со всех сторон, – и кольцо сжималось все теснее! Несколько раз Алло передавал нам, что подмога близка. Мы не верили ему, но солдат эти вести ободряли.

Кончилось все возгласами радости, но тоже как бы во сне. Крылатые Шапки неожиданно оставили нас в покое на целый день и целую ночь. Сперва мы спали вполуха, каждый миг ожидая тревоги, а потом заснули мертвецким сном – вповалку, где кто был. Не дай вам бог когда-нибудь так устать! Когда мы проснулись, укрепления были полны каких-то чужих вооруженных людей, которые с любопытством смотрели, как мы храпим. Я толкнул Пертинакса, и мы одновременно вскочили, хватаясь за мечи.

«Ну и ну! – засмеялся молодой воин в блестящих доспехах. – Не с Феодосием ли вы собираетесь сражаться? Глядите!»

Мы посмотрели на север: там снег покраснел от крови, но Крылатых Шапок не было видно. Мы посмотрели на юг: там среди белых снегов стоял лагерь, над которым реяли орлы двух легионов. На западе и на востоке виднелись далекие отблески пожаров и битв, но вокруг Гунно все было спокойно. «Оставьте тревоги, – сочувственно молвил воин. – У Рима длинные руки. Где найти комендантов Вала?»

Мы ответили, что это мы и есть.

«Но вы стары и седоволосы! – воскликнул он. – А Максим говорил, что это юноши».

 

«Несколько лет назад так и было, – сказал Пертинакс. – Какова будет наша судьба, о прекрасное и сытое дитя?»

«Меня зовут Амбросий, я секретарь императора, – заявил он. – Покажите мне письмо, отправленное Максимом из Аквилеи, и тогда я, может быть, вам поверю».

Я вынул и протянул ему письмо. Прочитав его, он отдал нам воинский салют и сказал: «Ваша судьба в ваших собственных руках. Если вы согласитесь служить Феодосию, он даст вам легион. Если вы предпочтете вернуться домой, он сделает вам триумф».

«Я бы предпочел ванну с мылом, притираниями и благовониями, лезвие, чтобы побриться, – ну и закусить, конечно», – улыбаясь, сказал Пертинакс.

«Теперь я вижу, что передо мной юноша, – сказал Амбросий. – Ну а вы?» – Он повернулся ко мне.

«Мы не таим зла на Феодосия, но на войне…» – начал я.

«На войне, как в любви, – закончил Пертинакс. – Хороша она или плоха, но первая любовь не ржавеет. И вторая уже не прельщает».

«Это верно, – молвил Амбросий. – Я видел Максима незадолго до его смерти. Он предупредил Феодосия, что вы никогда не согласитесь служить ему, и я искренне говорю, что это большая потеря для моего императора».

«В утешение ему остается Рим, – заметил Пертинакс. – Итак, прошу, позвольте нам отправиться по домам, ибо мы уже досыта нахлебались этой каши».

И все-таки напоследок они устроили нам триумф!

– Вы заслужили его, – произнес Пак, бросив несколько листьев в пруд. Черные маслянистые круги побежали по воде, убаюкивая, завораживая взор.

– Мне хотелось бы знать еще… очень многое, – заволновался Дан. – Куда делся Алло? Появлялись ли потом снова Крылатые Шапки? А что стало с Амалем?

– И что случилось со старым толстым генералом, у которого было пять поваров? – добавила Уна. – И что сказала ваша мама, когда вы вернулись домой?…

– А вот матушка-то ваша скажет: нельзя так поздно засиживаться у старой мергельной ямы, – раздался голос Хобдена позади них и вдруг сорвался на шепот: – Тсс! Смотрите!

Он замер, уставившись на сидящего буквально в двадцати шагах великолепного рыжего лиса. Лис весело поблескивал глазками, рассматривая ребят с видом старого друга.

– Ах, мистер Рейнольдс, мистер Рейнольдс! – еле слышно воскликнул Хобден. – Если б я только знал, что таится в твоей хитрой голове, каким бы я был мудрецом! Мистер Дан, мисс Уна, пойдемте побыстрее. Мне еще надо запереть курятник.

 

 

Песня пиктов

 

Рим марширует вперед,

Под ноги Рим не глядит:

Пусть разбегается Мелкий Народ

Из-под колес и копыт.

Мы же за вашей спиной

В стаю собьемся, ворча,

Чтобы решающий выиграть бой

Хитростью вместо меча.

 

Мы – мелюзга, мелкота,

Ростом не выше куста,

Но чужаки неспроста

Наши обходят места.

Мы – незаметный народ,

Ржавый нарост на сосне,

Червь, пожирающий плод,

Или заноза в ступне.

 

Радостно крыса на зуб

Пробует в трюме канат;

Плющ, убивающий дуб,

Так же доволен и рад.

Любо и нам средь лесов и болот

Труд свой бесшумный вершить,

Зная, что час наш придет, —

Можно пока не спешить.

 

 

Нет, наш народ не силен,

Если же в сильных нужда —

Тайной тропою из дальних сторон

Мы проведем их сюда.

Новое рабство нас ждет,

Но обратится во прах

Ваша твердыня – и Мелкий Народ

Спляшет на ваших гробах!

 

Мы – мелюзга, мелкота,

Ростом не выше куста,

Но чужаки неспроста

Наши обходят места.

Мы – незаметный народ,

Ржавый нарост на сосне,

Червь, пожирающий плод,

Или заноза в ступне.

 

 

Гэл чертежник

 

 

* * *

 

Если впрямь ты пророк – честь тебе и хвала!

Прослывешь повсеместно ты важною шишкой —

Кроме лишь одного небольшого села,

Где рожден ты и где тебя помнят мальчишкой.

 

И пока обличитель обидчив и юн,

В дневнике своем пишет он горькие строки:

Что в глазах земляков он всего лишь хвастун…

Но пророкам на пользу такие уроки.

 

Всех богатств ниневийских, развеянных в дым,

Всех раздумий во чреве кита и во храме

Сто. ит тот городок, где соседям твоим

Дела нету, с какими ты знался царями.

 

Кем бы ты ни прослыл – только в отчем краю

Узнаешь настоящую цену свою.

 

 

Дождь, заладивший после обеда, вынудил Дана и Уну затеять игру в пиратов на Маленькой Мельнице. Если вы не боитесь крыс, шмыгающих в углу, и остьев овса, лезущих в ботинки, чердак с его люком и надписями на стропилах о море и о любимых подругах – самое распрекрасное место. Он освещается небольшим окном, так называемым утиным окошком, из которого можно увидеть ферму «Липки» и место, где убили Джека Кейда.

 

Забравшись вверх по чердачной лестнице (они называли ее «грот-мачтовым древом», как в балладе о сэре Эндрью Бартоне, и она была «отполирована до лоска руками моряков», как говорится в той же балладе), они увидели, что на Утином подоконнике сидит какой-то человек.

Он был одет в светло-лиловый камзол и такого же цвета узкое трико, и он что-то деловито зарисовывал в книжечку с красным обрезом.

 

– Присядьте, присядьте! – крикнул сверху Пак, устроившийся на стропилах. – Полюбуйтесь, как красиво получается! Сэр Гарри Доу – прошу прощения, Гэл! – говорит, что моя голова – наилучший образец для гаргойля.

Человек засмеялся, вскинув голову в темном бархатном берете, и его полуседые волосы буйно рассыпались по сторонам лица. На вид ему было никак не меньше сорока лет, но глаза в окружении веселых морщинок блестели совсем молодо. На поясе у него висела узорчатая кожаная сумка неизвестного назначения.

– Можно нам посмотреть? – спросила Уна, смело выступая вперед.

– Конечно… пожалуйста! – ответил он, подвигаясь на подоконнике, и снова пустил в ход свой серебряный карандашик. Быстрые, опытные пальцы набрасывали портрет Пака, сидевшего терпеливо, с неподвижной ухмылкой, как бы приклеенной к его широкому лицу.

 

Вскоре художник полез в сумку, вытащил из нее тростниковое перо и ловко подровнял кончик маленьким ножом с костяной ручкой, сделанной в форме рыбки.

– Вот отличная штука! – воскликнул Дан.

– Побереги пальцы! Лезвие страшно острое. Я сам сделал его из лучшей фламандской арбалетной стали. И эта рыбка – моя работа. Стоит пригнуть верхний плавник к хвосту – вот так! – и рыбка проглотит лезвие, как кит проглотил бедного Иону… А вот моя чернильница. Я сам сделал этот серебряный ободок с четырьмя святыми. Нажми-ка на голову Варнавы… она открылась, и теперь мы…

 

Он окунул перо и осторожно, но решительно стал наносить на бумагу грубые черты Пака, уже намеченные серебряным карандашом. Ребята затаили дыхание: казалось, рисунок оживал на глазах.

По ходу дела, под стук дождя, лившегося на черепичную крышу, художник тоже не умолкал и так – то хмурясь над своей работой, то улыбаясь, то четко и внятно, то бормоча себе под нос – успел рассказать, что родился он здесь рядом, на ферме «Липки», что отец сперва поколачивал его за «всякое безделье вместо дела», то есть за рисование, пока старый священник по имени Роджер, украшавший цветными буквицами книги местных богачей, не убедил родителей отдать мальчика ему в подмастерья. Потом он вместе с отцом Роджером оказался в Оксфорде, где сперва мыл посуду и чистил плащи и обувь для студентов Мертоновского колледжа.

– Вам, должно быть, это не нравилось? – спросил Дан, который все время встревал с вопросами.

– Я не задумывался над этим. Пол-Оксфорда тогда было занято строительством новых колледжей и украшением старых, и город призвал к себе на помощь мастеров-искусников со всего крещеного мира – королей своего ремесла, любимцев королей. Я знал их. Я у них работал. Неудивительно, что…

– …ты стал великим человеком, Гэл, – закончил Пак.

– Так утверждали, Робин. Даже Браманте это говорил.

– Но почему? Что вы такое сделали? – спросил Дан.

Художник посмотрел на него озадаченно.

– Разные сооружения из камня по всей Англии. Ты вряд ли о них слышал. Да вот, чтобы не ходить далеко, наша церковь Святого Варнавы, которую я перестроил. Она стоила мне таких трудов и забот, как ничто другое в моей жизни. Полезный урок, вот что я вам скажу!

– У нас уже были сегодня уроки, – ляпнул Дан.

– Я вовсе не собираюсь утомлять вас, мои дорогие. И все же интересно, как эта церквушка была перестроена, заново перекрыта и украшена благодаря нескольким славным кузнецам, матросу из Бристоу, некоему спесивому ослу по имени Гэл Чертежник да еще… – он ронял слова не торопясь, – да еще одному шотландскому пирату.

– Пирату? – вскинулся Дан, как рыбка, попавшаяся на крючок.

– Тому самому Эндрью Бартону, о котором вы распевали, карабкаясь на чердак. – Он вновь углубился в рисунок, задерживая дыхание над какой-то затейливой линией и, казалось, забывая все на свете.

– Разве пираты строят церкви? – спросил Дан. – Что-то не верится.

– Они здорово помогают строить, – улыбнулся Гэл. – Но ты слишком утомился сегодня на уроках, Джек Школяр.

– Пираты – это не уроки, – живо возразила Уна. – Но с какой стати сэр Эндрью Бартон помогал вам?

– Думаю, что он и сам не знал об этом, – глаза Гэла хитровато блеснули. – Робин, как бы мне, черт возьми, попонятней объяснить этим невинным созданиям, до чего доводит грех гордыни?

– Да чего тут объяснять! – нахально сказала Уна. – Кто фуфырится и задается, всегда садится в галошу.

Гэл застыл с пером на весу, соображая, но Пак моментально растолковал ему это высказывание с помощью длинных взрослых слов.

 

– Вот именно! – обрадовался Гэл. – Так я себя и вел. Фуфырился, как ты говоришь. В общем, я ужасно гордился такими вещами, как фронтоны и порталы, – например, Галилейским порталом в Линкольне, гордился, что сам Торриджано похлопал меня по плечу, гордился званием рыцаря, пожалованным мне за украшение позолоченной резьбой королевского корабля «Государь». Но отец Роджер, сидя в библиотеке Мертоновского колледжа, не забывал обо мне. В то время когда я окончательно занесся в своей гордыне, он призвал меня к себе и, грозно тыча указательным перстом, велел мне возвратиться к своим сассекским землякам и перестроить, за мой собственный счет, нашу церковь, где похоронено шесть поколений моих предков. «Иди работай, сын мой! – молвил он. – Работай и борись с дьяволом, пока не получишь права на– звать себя человеком и мастером». Я вострепетал и пошел… Ну как, Робин? – И он торжественно показал Паку готовый портрет.

– Надо же! Вылитый я! – воскликнул Пак, задирая нос и гримасничая, как перед зеркалом. – Эй, глядите! Дождь прошел. Терпеть не могу сидеть под крышей в хорошую погоду!

– Отлично! Передохнем. – Гэл вскочил на ноги. – Кто пойдет со мной в «Липки»? Там и потолкуем.

Они слезли вниз и, выйдя наружу, обогнули мокрые ветлы у сверкающей на солнце плотины.

– А это что такое? – удивился Гэл, уставившись на посадки хмеля, уже готового расцвести. – Виноград? Да нет! И на фасоль не похоже, она вьется совсем по-другому. – И он потянулся за своей книжечкой для зарисовок.

 

– Это хмель, – объяснил Пак. – В ваше время его тут не было. Растение, посвященное Марсу; его сушеные цветки придают аромат элю. Есть такой стишок:

 

Ересь и хмель, индюки и табак

Прибыли к нам на одном корабле.

 

– Что такое ересь, я знаю. Хмель я видел – славен Господь, сотворивший такую красоту! А что такое «индюки»?

 

Ребята рассмеялись. Они знали, что в «Липках» разводят индюков; и действительно, едва они подошли к саду, как целое их стадо выступило им навстречу.

Книжечка Гэла снова очутилась у него в руках.

– Фу-ты ну-ты! – воскликнул он. – Вот она, Гордыня в пурпурных перьях! Вот они, Презрение, Кичливость и Буйство Плоти! Как вы их называете?

– Индюки! Индюки! – закричали ребята, а самый старый и важный индюк злобно закулдыкал, наступая на пришельца в лиловых чулках.

– Прошу прощения вашего величества! Мне сегодня удалось сделать два замечательных рисунка! – Гэл снял берет и отвесил учтивый поклон задохнувшемуся от бешенства индюку.

 

По блестящей от капель траве они пошли к пригорку, на котором стоял фермерский дом. Старый и шершавый от непогод, он казался почти рубиново-красным в предзакатном свете.

Голуби на трубе клевали известку, пчелы, жившие под черепицей с тех самых пор, как дом был построен, наполняли августовский воздух слитным гулом, и запах самшита у изгороди мешался с запахом мокрой земли, свежеиспеченного хлеба и щекочущим печным дымком.

Жена фермера вышла на порог, держа в руках младенца, сощурилась на солнце из-под ладони, наклонилась, чтобы сорвать веточку розмарина, и направилась в сторону сада. Старый спаниель в будке пролаял разок-другой, как бы напоминая, что опустевший дом – под бдительной охраной. Пак потихоньку притворил садовые ворота и накинул щеколду.

– Можно ли объяснить, почему я так люблю все это? – прошептал Гэл. – Что могут знать горожане о доме – или о той же земле?

Они уселись рядом на вытесанной из дуба скамье, глядя через луг, по которому тек Мельничный ручей, на заросшие папоротником ямы и овражки Кузнечного Холма за домом Хобдена. Старик в своем саду, возле ульев, рубил и связывал прутья. Целая секунда проходила между взмахом его топора и мигом, когда звук удара достигал их слуха.

 

– Эх! – вздохнул Гэл. – А ведь я помню время, когда на том самом месте стояла Нижняя Кузня – литейная мастерская Джона Коллинза. Много раз по ночам будил меня его большой молот: «Бум-бабах! бум-бабах! » Если же ветер дул с востока, можно было услышать, как кувалда Тома Коллинза в Стокензе отвечает брату: «Бум-бам! бум-бам! » А где-то посередине, в Брайтлинге, молотки сэра Джона Пелема врывались между ними, как ватага школьников. «Тум-тики-тум! тум-тики-тум! » – повторяли они, пока я снова не засыпал. Да, кузниц и плавилен в округе было что кукушек в мае. Где они теперь? Все пропало, все быльем поросло!

– Что же делали эти мастера?

– Орудия для кораблей Королевского флота, хотя и не только для них. В основном серпентины и тяжелые пушки. Когда они бывали готовы, появлялись королевские офицеры и без церемоний забирали у фермеров рабочих волов, чтобы отвезти орудия к побережью. Взгляните-ка! Перед вами один из первых и лучших мастеров морского дела!

Он перелистнул несколько страниц в своей книжке и показал им портрет молодого человека. Подпись гласила: «Sebastianus ».

– Он прибыл с королевским приказом Джону Коллинзу на отливку двадцати серпентин (это такие маленькие, но очень кусачие пушечки!) для новой морской экспедиции.

Я нарисовал его, когда он сидел возле нашего очага, рассказывая моей матушке о том, какие он собирался открыть неизвестные земли в дальних краях. И он в самом деле открыл их! Обратите внимание на этот нос, устремленный в неизвестность морей и бурь! Его звали Себастьян Кэбот, он был из Бристоля – для нас почти иностранец. Я ему многим обязан. Он помог мне в строительстве церкви.

– Я думал, что вам помог сэр Эндрью Бартон, – опять вмешался Дан.

– Ну, давайте все по порядку, – кивнул Гэл. – Себастьян был первым, кто наставил меня на путь. Ведь я приехал сюда не служить Богу, как пристало зодчему, а чтобы показать людям, какой я великий мастер. Им же было, попросту говоря, начхать на мое величие и мое мастерство. Какого лешего я примазываюсь к их Святому Варнаве? Ну, обветшала церковь еще со времен Черной Смерти, и пусть себе разваливается понемножку, а я там хоть удавись на своем строительном отвесе! Знать и простолюдины, богачи и бедняки – все как будто сговорились против меня. Один лишь сэр Джон Пелем из Брайтлинга ободрял меня и советовал продолжать дело. А как продолжать? Разве я не просил у мастера Коллинза длинной телеги с упряжкой, чтобы доставить бревна? Нет, он отправил уже волов в Льюис за известняком. Разве он не обещал мне железные скобы и тяжи для крыши? Ничего я так и не получил, кроме каких-то треснутых и гнутых железяк. И так во всем. Обещалось все, но не исполнялось ничего, пока я не встану над душой, но и тогда дело делалось вкривь и вкось. Казалось, всю округу кто-то заколдовал.

– Очень похоже, – подтвердил Пак, подтягивая колени к подбородку. – А ты никого не подозревал?

– Нет, пока не приехал за пушками Себастьян и Джон Коллинз не стал с ним играть в те же дурацкие игры, что и со мною. Каждую неделю две из трех отлитых пушек оказывались с изъяном, годные разве что в переплавку. А Джон Коллинз торжественно клялся, тряся головой, что не позволит отправить королю ни одной пушки сомнительного качества. Святые угодники! Себастьян просто с ума сходил. Я-то знаю: мы с ним частенько сиживали на этой скамье, делясь своими печалями.

Когда Себастьян убил уже шесть недель впустую, получив за это время только шесть серпентин, пришло известие от Дирка Брензетта, капитана шхуны «Лебедь», что каменную плиту, которую он вез мне из Франции для купели, пришлось сбросить в море, когда его корабль уходил от Эндрью Бартона, гнавшегося за ним до самого порта Рай.

 

– Ага! Тот самый пират! – воскликнул Дан.

– Он самый. И пока я рвал на себе волосы, явился Тайсхерт Уилл, мой лучший каменщик, и рассказал, трясясь от страха, что сам Сатана – с рогами, с хвостом и в гремящих цепях – выскочил прямо на него из церковной колокольни, и теперь все рабочие оттуда разбежались и нипочем не согласны вернуться. Что делать! Вне себя от этих новостей, отправился я в таверну «Колокольчик» пропустить кружку пива. А мастер Джон Коллинз мне и говорит: «Дело твое, парень, но я бы на твоем месте при таких-то знаках и предзнаменованиях оставил старого Варнаву с его церковью в покое!» И все одобрительно закачали головами. Хитрецы, они боялись не столько Сатаны, сколько меня самого, но это стало ясно не сразу.

Когда я вернулся с этими приятными новостями в «Липки», Себастьян белил стропила в кухне моей матушки. Он к ней питал прямо-таки сыновние чувства.

«Ничего, не робей! – сказал он мне. – Один Бог всеведущ. А мы с тобой оказались самыми настоящими ослами. Нас обдурили, Гэл, какой позор! – и прежде всего меня, моряка, который не разгадал этих фокусов раньше. Ты принужден отступиться от колокольни, ибо там бродит Сатана, я не могу получить своих серпентин, потому что у Джона Коллинза не получаются отливки. А тем временем Эндрью Бартон шныряет на своем корабле вблизи порта Рай. С какой целью? А чтобы заполучить те самые серпентины, которых ждет не дождется бедный Кэбот; и эти серпентины – готов прозакладывать мою часть не открытых еще земель! – спрятаны в колокольной башне Святого Варнавы. Ясно, как ирландский берег в погожий день!»

«Вряд ли бы они осмелились на такой риск, – усомнился я. – Продажа пушек врагам короны – государственная измена, за это вешают».

«Риск велик, но велик и барыш. Ради этого люди готовы хоть на виселицу. Я сам был купцом, – сказал Себастьян. – Мы должны утереть им нос, не будь я бристольцем».

Тут же, сидя на ведре с известкой, он наметил план. Мы раззвонили всем, что во вторник уезжаем в Лондон, и напоказ простились с друзьями – особенно с мистером Джоном Коллинзом. Но добравшись до Вудхерстского леса, повернули назад и подъехали к деревне заливным лугом, спрятали лошадей под ивами у подножия холма и, едва настала ночь, осторожно прокрались к церкви Святого Варнавы. Стоял плотный туман, сквозь который едва пробивался свет луны.

Не успел я запереть за собой дверь колокольни, как Себастьян взмахнул руками и растянулся на полу.

«Вот черт! – воскликнул он. – Повыше поднимай ноги и осторожней их ставь. Я споткнулся о пушки».

Я начал шарить на ощупь – в башне было очень темно – и, один за другим, насчитал двадцать стволов серпентин, лежащих прямо на соломе. Без всякой маскировки!

«Здесь, на моем конце, еще парочка тридцатифунтовых пушек, – сказал Себастьян, похлопывая ладонью металл. – Это, должно быть, для нижней палубы сэра Эндрью Бартона. Да, честнейший человек – мистер Джон Коллинз! Тут у него целый оружейный склад, арсенал! Теперь ты понимаешь, почему твое копание и шныряние вокруг колокольни заставило Сатану явиться в Сассекс? Ты уже много недель всячески мешаешь честной торговле Джона». – Он рассмеялся в темноте.

От пола башни тянуло прямо-таки могильным холодом, поэтому мы поднялись повыше по лестнице, и тут Себастьян наткнулся на коровью шкуру с рогами и хвостом.

«Ага! Сатана забыл свой кафтан! Ну как – мне идет, Гэл?» – Он надел на себя шкуру и стал прыгать и дурачиться в лунном свете, проникавшем сквозь узкие окна башни, – истинный Сатана! Потом присел на лестнице, постукивая концом хвоста по ступеньке. Со спины он казался еще страшнее, и пролетевший совенок пронзительно вскрикнул, чуть не наткнувшись на его рога.

«Изгнал дьявола – запри дверь, – прошептал Себастьян. – Вот еще одна неверная пословица, Гэл, ибо я слышу, как дверь башни отворяется».

 

«Я сам ее запер, – удивился я. – Или у кого-то, черт побери, есть запасной ключ?»

«Судя по топоту ног, к нам пожаловал весь приход, в полном составе, – отвечал моряк. – Тише, Гэл! Послушаем, о чем они хрюкают. Ба! Да они принесли мои новые серпентины. Одна, две, три, четыре – еще четыре ствола. Эндрью Бартон решил снарядиться по-адмиральски, разрази меня гром! Двадцать четыре серпентины!»

И тотчас, словно эхо, гулко донесся голос Джона Коллинза:

«Двадцать четыре серпентины и две тридцатифунтовых пушки. Полное вооружение для сэра Эндрью».

«Долг платежом красен, – прошептал Себастьян. – Сбросить ему на голову мой кортик, что ли?»

«В четверг они поедут в порт Рай, спрятанные под мешками с шерстью. Дирк Брензетт встретит их в Ундиморе, как обычно», – продолжал Джон.

«Боже мой! Какая это для них привычная, заурядная сделка! – заметил Себастьян. – Держу пари, что мы два единственных невинных младенца во всей деревне, которые не имеют своей доли прибыли в этом деле».

Внизу было человек двадцать, и галдели они, как на базаре в Робертсбридже. Мы узнавали их по голосам.

Пронзительный голос принадлежал Джону Коллинзу:

«Через месяц тут должны лежать пушки для французской караки. Когда ваш юный олух (это про меня, с вашего позволения!) возвращается из Лондона?»

«Не важно, – отозвался голос Тайсхерста Уилла. – Положите их где угодно, мистер Коллинз. Мы так напуганы Сатаной, что сколько он и ему подобные дурачили меня и вставляли палки в колеса… И в каком благом деле – в строительстве церкви!»

 

«Но теперь-то вы понимаете, что она им была нужна для других целей», – мягко заметил он.

«А мои серпентины – тоже для других целей? – возмутился Себастьян. – Я бы давно уже был на полдороге к неоткрытым землям, если бы не ваш друг, который продал мои пушки шотландскому пирату!»

«У вас есть доказательства?» – осведомился сэр Джон, поглаживая бороду.

«Я чуть не сломал о них ноги час назад, и я слышал, как Джон распоряжался, куда их доставить».

«Слова! Это только слова, – сказал сэр Джон. – Мистер Коллинз – известный болтун и шутник».

Он произнес это так серьезно, что на мгновение мне показалось, будто он тоже в курсе всех этих секретных дел и в Сассексе вообще нет ни одного честного кузневладельца.

«Во имя здравого смысла! – воскликнул Себастьян, стуча по стулу своим коровьим хвостом. – Чьи же тогда эти пушки?»

«Разумеется, ваши, – отвечал сэр Джон. – Вы явились с королевским приказом на их изготовление, а мистер Коллинз отлил их в своей мастерской. Если он вздумал перенести их из Нижней Кузни и сложить в колокольне, это потому, что она ближе к дороге и вам будет удобнее их оттуда забирать. Стоит ли, старина, устраивать суету из-за простого знака соседской любезности?»

«Боюсь, что я отплатил ему черной неблагодарностью, – Себастьян задумчиво потер свой кулак. – Но как быть с тридцатифунтовыми пушками? Конечно, я бы от них не отказался, но их не было в королевском приказе».

«Любезность и великодушие. – объяснил сэр Джон. – Несомненно, эти две пушки Джон добавил как дар – из преданности королю и любви к вам. Ясно как день! Эх вы, Фома неверующий!»

«Теперь, кажись, ясно, – молвил Себастьян. – Ох, сэр Джон, сэр Джон, почему вы не моряк? Вы же зря пропадаете на берегу». – И он поглядел на старика с нежностью и любовью.

«Стараюсь, как могу, на своем месте. – Сэр Джон снова погладил бороду, и его зычный голос судьи привычно возгремел: – Но позвольте мне вам сказать, что вы, два молодых человека, в каком-то непонятном мне азарте рыскающие ночью тут и там и при этом жестоко пугающие мистера Коллинза, занятого… гм-м… тайными богоугодными делами, – вы меня чрезвычайно удивляете!»

«Ваша правда, сэр Джон, – подтвердил Себастьян. – Если б вы видели, как он улепетывал!»

«Вы скачете сломя голову сюда, озадачиваете меня какими-то сказками о пиратах, возах с шерстью и коровьих шкурах, которые, конечно, меня позабавили как человека, но как должностное лицо, я поражен их нелепостью. Поэтому я вынужден отправиться вместе с вами к означенной башне, прихватив несколько своих слуг и, возможно, три-четыре фургона, и я гарантирую вам, что мистер Коллинз добровольно передаст вам ваши стволы и пушки. – Тут он перешел на свой обычный тон: – Я предупреждал этого старого лиса и его соседей, что темные сделки и ловкие проделки не доведут до добра; но нельзя же перевешать половину Сассекса из-за каких-то железяк! Ну что, согласны?»

«Ради двух лишних тяжелых пушечек я согласен на любое преступление», – сказал Себастьян, потирая руки.

«Итак, вы взяли назад свое обвинение в измене, – заключил сэр Джон. – По коням, друзья, и вперед – за пушками».

 

– Но ведь мистер Коллинз предназначал все эти орудия сэру Эндрью Бартону, не правда ли? – сказал Дан.

– Несомненно, – ответил Гэл. – Но что с возу упало, то пропало.

Мы влетели в деревню, едва зарозовел рассвет: впереди сэр Джон верхом, в блестящем полупанцире, с развевающимся вымпелом на пике, за ним тридцать крепких слуг, пятеро из них в доспехах, далее четыре фургона для шерсти, а позади всех – четверо музыкантов, весело трубящих мотив: «Король спешил в Нормандию ». Когда мы прискакали к башне и выкатили из нее со звоном новенькие пушки, картина была точь-в-точь как у монаха Роджера на рисунке «Французская осада» в молитвеннике ее величества королевы.

– Ну а как же мы… то есть, я хотел сказать, как же деревенские? – спросил Дан.

– О, они снесли это достойно – да, достойно! – признал Гэл. – Хоть мошенники и скверно подшутили надо мной, но я был за них горд. Люди, выходя из домов, шли по своим делам, ни малейшего внимания не обращая на наш отряд. Ни слова! Ни взгляда! Они скорее бы умерли, чем позволили Брайтлингу насмехаться над собой. Лишь этот бездельник Тайсхерст Уилл, выходя из «Колокольчика», где он принимал свою утреннюю кружку пива, загородил – как бы ненароком – дорогу коню сэра Джона.

 

«Поосторожней, мистер Сатана!» – вскричал сэр Джон, натягивая поводья.

«Ах, как приятно! – отвечал Уилл. – Не базарный ли сегодня день? То-то все бычки из Брайтлинга уже тут!»

Этой шуткой он спасся от моей плети, прожженный плут!

Но Джон Коллинз – вот кто был неподражаем! Он попался нам навстречу (с перевязанной челюстью, пострадавшей от Себастьянова кулака), когда мы тащили первую тридцатифунтовую пушку сквозь церковные ворота.

«Тяжелая штука, – небрежно обронил он. – Если заплатите, я готов одолжить вам свою длинную телегу для бревен. Простой фургон для нее слишком хлипок».

В первый и единственный раз я видел, как Себастьян лишился дара речи. Он только открывал и закрывал рот, как рыба.

«А что такого? – продолжал Джон. – Досталась она вам недорого. Я подумал, что вы не пожалеете пары пенсов, если я помогу вам ее перевезти». Да, он был неподражаем. В то утро он потерял верных две сотни фунтов, но даже глазом не моргнул, когда пушечки поехали в Льюис без его благословения.

– И он ничем себя не выдал? – спросил Пак.

– Лишь один раз. После того как он пожертвовал Святому Варнаве полный набор колоколов. (С некоторых пор и Коллинзы, и Хейзы, и Фаулы, и Феннеры сделались готовы на все ради украшения церкви. «Только попросите!» – стало их обычной песней.) Мы как раз опробовали звон, и Коллинз был на башне вместе с Черным Ником Фаулом, который подарил нам резную перегородку для алтаря. Старик одной рукой дернул язык колокола, а другой почесал себе шею. «Уж лучше этим погремкам болтаться на веревке, чем бедному Джону!» И это было все! Таков Сассекс – ничего с ним не поделаешь…

 

– А что случилось потом? – поинтересовалась Уна.

– Я вернулся в Англию, – сказал Гэл. – Я получил хороший урок. Лекарство от гордыни. Хотя говорят, что церковь Святого Варнавы – жемчужина. Кто его знает. Я делал это для земляков, и, может быть, отец Роджер был прав – никогда больше не испытывал я ни такого позора, ни такого триумфа. Такие вот дела. Одним словом, родина… родные края… – И он задумался, свесив голову на грудь.

– Глянь! Вон твой отец возле кузни! О чем это он толкует со стариком Хобденом? – воскликнул Пак и раскрыл ладонь с лежащими на ней тремя листьями.

Дан взглянул в сторону дома.

– А, знаю. Спорят о старом дубе, упавшем поперек ручья. Отец давно уже хочет его выкорчевать и убрать.

В тишине долины им нетрудно было расслышать хрипловатый бас Хобдена.

– Делайте, как вам нравится, – говорил он. – Но заметьте, что его корни скрепляют берег. Как только вы его выкорчуете, берег осядет и первое же половодье его смоет. Но делайте, как вам нравится, ради Бога, сэр. Маленькая мисс часто сидит вот здесь на стволе, возле папоротников.

 

 

Песня контрабандистов

 

Если вдруг услышишь стук копыт в ночи,

Спи спокойно, крошка, а не спишь – молчи.

Не гляди в окошко, отвернись к стене —

Есть дела у джентльменов ночью при луне.

 

Пони друг за дружкой,

У седла – вьючок.

Пастору баклажка,

Служке табачок,

Весточки шпионам,

Ленточки для дам, —

Это скачут джентльмены по своим делам.

 

Если на полянке сложены рядком

Крутобокие бочонки с крепким коньяком,

Не счищай с них листья, не кричи: «Сюда!» —

Все само исчезнет завтра без следа.

 

Если вход в конюшню утром не закрыт,

Если лошадь в мыле и едва стоит,

Если порванную куртку зашивает мать —

Помни: детям вредно слишком много знать!

 

 

Если вдруг солдаты к вам нагрянут в дом,

Красные мундиры с желтым галуном,

По щеке потреплют, посулят сластей,

Кто, куда и с кем ходил – говорить не смей!

 

Под окошком свистнут, поскребутся в дверь —

Может, это птица, может, это зверь.

Вон Пират не лает, не рычит Волчок:

Значит, все в порядке, ляжем на бочок…

 

Слушай старших, крошка, и получишь ты

Куклу из-за моря дивной красоты:

В чепчике из кружев, юбка – чистый шелк!

Уж поверь, что джентльмены знают в этом толк.

 

Пони друг за дружкой,

У седла – вьючок,

Пастору баклажка,

Служке табачок,

Не гляди в окошко,

Отвернись к стене —

Есть дела у джентльменов ночью при луне!

 

 

Переправа «эльфантов»

 

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-20; Просмотров: 204; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.854 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь