Шагов на пути к идеально жалобе

Наш девиз: «Был бы человек, а жалобу подберем! »

1. Если ты хочешь, чтобы твоя жалоба запомнилась, лучше не фиксируй её. По крайней мере, она запомнится т е б е как нечто невыстраданное, а не утонет в бездонном океане жалоб других жалобщиков.

2. Помни, что жалоба должна иметь узко специальный характер, потому что жаловаться на жизнь в о о б щ е поздно, ибо ты уже родился.

3. Сущий кошмар — это когда не на кого пожаловаться. Избегай пустЫнь и пУстыней. В остальных местах ты найдешь массу материала для устного и письменного неудовольствия.

4. Собирай вокруг себя тусовку. Великий Сенека учил, что люди стонут более внятно, когда их слышат.

5. Да, и никогда не жалуйся на того, кто младше тебя. Ничто так не старит человека, как жалобы на нынешнюю молодежь.

Может, вняли соотечественники пророку. В виде исключения.

А иногда бывает так хорошо, что даже плохо. А чем это объяснить? Скорее всего, преходящестью и тленностью. Сердце не может успокоиться тварным. При всей грандиозности явления, оно будет маяться и страдать от того, что «да, в кайф, но чего-то не хватает». И это «что-то» в конечном итоге принимает такие самоубийственные формы — от равнодушия до алкоголизма. А чего жить-то, когда даже совершенное оказывается совсем не совершенным? Ловить-то чего? Я лет с двенадцати до двадцати пяти не понимала, чего и где ловить. А лечилась просто — по крышам высоток гуляла, приняв на грудь для храбрости. Поэтому я могу понять тех, кому тошно даже во дворце.

В общем, получила я как-то письмо от Рената. Про то, что всё есть, а жить не хочется. Такие письма для меня, к сожалению, — не новость. Это нормально. Я ж пишу! Вот Господь и организует мне широкое поле для реализации способностей. Письменную практику. Причем только Ему одному известно, как респонденты меня находят, потому что моё хобби — на улице сливаться с асфальтом, а в помещении — со стенкой. Ренатова эпистола, видимо, застала меня врасплох. Это когда ты расслабился от вестей с минного поля повседневности и снял все психологические блоки, даже те, с которыми сросся. Поэтому я села и выплеснула в воздух:

 

ГОРЬКОЕ МЫЛО

 

Здравствуй, подруга, меня зовут Гена,

У меня Samsung, Honda и два шрама на венах,

Вчера похоронил последнюю надежду,

Интересуюсь ножами и итальянской одеждой,

Живу попеременно то с этой, то с той,

Говорят, ты в курсе, что делать с пустотой.

Всмотрись в меня! Постой.

Жизнь, зараза, отстой.

 

Здравствуйте, В. А., мы с вами не знакомы,

Ваш e-mail я получил от приятеля Ромы,

Я читал ваши тексты про свет тот и этот

И решил, что вы знаете на всё про всё ответы,

Я живу тридцать лет на адовом дне,

И теперь вы решите, что делать мне?

Мой поезд в огне.

 

Привет, Вера, мы с тобой учились вместе,

Я слышал, ты учишь, как снять с души «груз 200»,

И еще благослови меня, что ли, жениться,

На одной — ты её знаешь — прикольной девице,

Правда, в нашей истории четыре аборта,

Но ведь Бог простит?.. Или послать всё к чёрту?

Я мужик гордый.

На своём стою твёрдо.

 

Господи, помилуй изрешеченных миром,

Залатай, как умеешь, в душах черные дыры,

Упавшим дай встать, а спящим — проснуться,

И благослови меня уже, наверное, заткнуться,

Ты ведь знаешь про мои и грузы, и шрамы,

И как я по жизни кричу во тьму «Мама! »,

И если бы не Ты, Твой огонь со светом,

Где бы я была?

 

Нет ответа.

Нет ответа.

 

Очень неприятно жить, когда тебя всё время принимают не за того человека. Это стало напрягать, когда мои посты стали регулярно появляться на разных сайтах. Стоило мне написать про театр, через неделю мне звонили и приглашали в жюри соответствующего конкурса. «Вы же разбираетесь! ». Ага! Как хрюндель в цитрусовых. Напишу про дизайн, зовут — освещать тенденции развития дизайна. Книг «для рецензирования» у меня дома — полка. Потому что «Вера понимает в литературе». Самое смешное, что когда я начинала эти посты километрами гнать, то просто хотела денег срубить, семье существование облегчить. В результате, ни копейки с этого не имею, всё «для души» выходит. Для меркантильной особы — нонсенс в эталоне.

Хотя нет, про душу даже заикаться не буду! Выше сил моих дамских. Про духовные проблемы лучше молчать в тряпочку, потому что все посты об этом вызывают крайне неадекватные реакции населения. Посмеялись бы, что ли. Или задумались. А то неизбывное «благослови меня, что ли, жениться» — это уже не шутки. Это то, что вводит в кризис на неделю. Потому что мне кажется, что я всё время вру людям. А я не вру. Поэтому письменную «лавочку» я «закрываю» после каждого опубликованного текста. Бог обычно терпит часов 8. Потом присылает «последнее китайское предупреждение», допустим, в виде бывшей учительницы по труду, которая встречается на центральной улице, хватает тебя за руку и говорит, что, дескать, вчера собиралась вешаться, но какая-то писуля Верочкина сдетонировала, и дело получило обратный ход. Или полузнакомый дядя засвидетельствует, что обрыдался над чем-нибудь вечерком, уложив внуков спать. Короче, я потом веду себя, как тот дядя. И строчу, чтоб, как минимум, перестали мылить верёвки. Перестали пополнять сводки этого поля боя нашей жизни, на котором из «калашникова» прострочены все — кто в прямом смысле, кто в переносном (вы все еще осуждаете ближних? ). Буквально все. Это моё единственное внутреннее оправдание. Может, так выглядят кресты? Или купить уже афобазолу? Не знаю.

После дурных размышлений я опять углубилась в проблемы Рената, изложенные письменно на русском устном. Еще б не углубиться! Одноклассник мой. Гроза школы. Он пришел к нам в восьмом классе. Его полгода терпели, а потом ко мне за парту пересадили для того, чтобы «Верочка перевоспитала хулигана». Он лупил всех и вся, кроме меня, поэтому вариант со всех сторон был педагогически приемлем и безопасен. Чего меня не бил? Понятия не имею. Меня вообще патологически избегали бить, хотя бойцовскими качествами я не отличалась. Можно было тапком завалить, не стараясь. Однако тапок в моем окружении был явный дефицит. Ведь поводов я давала сотню на день. У всех бойкот — у Веры дружба, у всех контрольная — Вера прогуливает, у всех кино — Вера валит в другую сторону, у всех подпольная дискотека — Вера дома под одеялом очередной «роман» ваяет (под одеялом, потому что родня считала писательство уделом великих или придурков, а я попадала под смешанную категорию великих придурков), все на собрании по поводу комсомольских свершений — у Веры всегда болят зубы, глаз или живот. Веру не грызли учителя, потому что напротив её фамилии в классном журнале была запись: запрещается повышать голос на ребёнка и мудреный неврологический диагноз. Советские школьники меня предупреждали вежливо и не очень (они ж журнала не читали), писали записки о несовершенствах моего морального облика и земных карах, могли сделать страшные глаза, но дальше этого почему-то не шло. Хотя школа иногда напоминала мне ледовое или асфальтовое побоище, по которому я ходила неуязвимым воином. Встань рядом с Верой — и спасешься.

В общем, все не били. И Ренат не бил. Сидели мы с ним год. Потом он однажды встал посреди урока, вышел и в школу больше не возвращался. «Достало», — сказал. К дружбе мы с Ренатом не стремились, но и досадить друг другу за время учебы не успели. Так, нормальные отношения цивилизованных людей — при встрече поздороваемся. После школы не виделись. Долетали слухи, что наш Колосс Родосский то ларьки какие-то держит, то бандитствует.

Получить письмо от Рената было удивительно.

Он писал, что мой электронный адрес он взял у нашего общего приятеля Тряпкина (так звали сумасшедшего экологиста Вову Тряпицына), что тот, проникнувшись неистребимым унынием Рената так же серьезно, как утилизацией батареек, посоветовал обратиться по старой дружбе ко мне, потому что — цитирую дословно: «Вера неплохо крышует людей перед своим небесным начальством, и о тебе договорится». После этих слов я решила, а не начать ли мне коллекционировать комплименты? С такого-то перла? А то мы, бывает, нудим про умное делание, а простой народ нарек наши молитвы вполне конкретно — крышевание. Я-то думала, после «Христоманьяков» меня уже ничто до сердца не достанет. Однако нет пределов гражданскому словотворчеству. В общем, надо встретиться, писал Ренат, когда и где мне будет угодно.

Меня искренне удивляло, почему люди со своими духовными проблемами не идут к профессионалам — священникам? Ищут друзей-подружек, соседей, знакомых знакомых и проч., о чьих тараканах не имеют ни малейшего представления. Вот надо тебе глаз прооперировать, ты ж не ищешь «врача вообще» или человека, читавшего медицинскую литературу. Ты ищешь хирурга-офтальмолога. Почему ж с душой иначе? Так что у меня возник вопрос: зачем же ты, Ренатик, пишешь Вере, которую ты не видел треть своей бурной жизни и знаешь от блаженного Тряпкина, которому даже траву озарения курить не надо, чтобы иную реальность в обыденности прозревать, что она — узкий специалист по небесному крышеванию? Аргумент один — тебе действительно надоело жить. Нет, как хочешь, конечно, дело хозяйское.

Встретились мы в кафе недалеко от моего дома. Ренат абсолютно не изменился, только бородой оброс да виртуозно материться выучился, что я пресекла сразу же. Мы, конечно, люди взрослые и вываленные далеко не в сахарной пудре, но я в нашем правовом государстве могу себе позволить не слушать хулу на Божью Матерь. Причем без доказательной на то базы. Ренат понял, поэтому речь его напоминала новую версию покаянного псалма. Через предложение несся вопль «ой, прости-прости-прости, Господи! », «ой, прости-прости-прости, Вера! ».

После обычного аттракциона «былое и думы» перешли к делу. Дело напомнило мне статью о психоаналитиках на Рублевке. Там рассказывалось о том, что это самые высокооплачиваемые специалисты тамошних клиник. Они получают от 300 тысяч в час. А клиенты за эти деньги приобретают у них нехитрые советы, типа «не пей» или «не блуди», правда, сдобренные для солидности иностранными словесами и словосочетаниями, типа «автоматизмы я», «скопофилия» или «сублимация». Просто без этих терминов развод на бабки будет понятен даже женам клиентов. Я прикинула, что было бы, если б так оплачивались беседы с нашими батюшками на те же темы. О! Храмы отливались бы из золотого запаса Родины, не иначе.

С Ренатом я чувствовала себя Рублевским психоаналитиком. Он выкладывал, как на духу: как жил, кого любил, кого убил, на кого наплевал, кого поцеловал. Ромашки в руках не хватало для полноты картины. Ездил он советоваться к какому-то монаху почему-то в Киев. «То ли Феогносту, то ли Феодориту… Ну ты знаешь, у них имена такие навороченные. Пароли от компов напоминают». Тот Рената не понял. Не помог. Ну раз отец Пароль не помог, то мне было предложено взять Рената под опеку и надиктовать ему по пунктам, как жить, чтобы выжить. На, Вера, мою свободу, отдам безвозмездно. Руководи. Вот тоже, национальный фрукт! Наших людей хлебом не корми — дай свою свободу кому-нибудь под ноги бросить. Дар Божий, между прочим. Не кредитка. Но хоть бы хны.

— Ренатик, а чего тебя Тряпкин сам не проконсультировал? Вполне себе православный кадр, всегда в образе: борода и чёрная, как жизнь кочегара, футболка с призывом «Покайтесь, содомиты! ». В Церковь ходит, спецлексикой владеет.

— Да он это... Е… ой, прости-прости-прости, Господи! Долбанутый какой-то. У него с утра православие, на обед — кришнаиты, а к ночи он поет: «Мне теперь одна дорога! / Мне другого нет пути! / Где здесь, братцы, синагога? /Покажите, как пройти! ». Слушай, как это у вас называется, когда все со всеми сразу?

— Свальный грех, что ли? — удивилась я.

— Да нет! Не спят когда кучей, а молятся сразу всем?

— Экуменизм.

— Точно. Тряпкин теперь экуменист. А меня эти мозгоблудни не… Не утешают они меня! Он меня только путает, поэтому х… Ой, прости-прости-прости, Вера! Бог с ним! Так что давай уговоримся, что на тебя вся надежда. Действуй!

Ладно. Надежда, говорят, умирает последней. С прагматической точки зрения, это выгодно. Особенно, учитывая габариты и способности Рената любить ближнего на практике. Фейсом об тейбл. Весь вопрос в том, что делать? Книжки читать не будешь, лечить библейской темой тоже. Мы договорились ходить ежевоскресно в Церковь, соблюдать пока «букву» до пикселя, а там как Бог даст.

… На меня смотрел святой Иоанн Предтеча. Внимательно. Даже испытывающее. Это ощущение я сравнила со знакомством. Естественно, я знала, кто такой Предтеча, читала о нем в Евангелии и духовной литературе, но не воспринимала как живое существо. То есть смотрела на икону в контексте «когда-то это БЫЛО». А в Важеозерском монастыре поняла, что «это ЕСТЬ». И после этого навеки были сняты все иллюзорные стенки между мной и святым Иоанном. Хотя, если честно, его образ для меня всегда был самым сильным по воздействию. Не знаю почему. Икона запоминается, прежде всего, глазами пророка. Большие глаза, характерные для облика святых и ангелов. Взгляд Предтечи задумчив, даже печален, но вместе с тем выражает надежду. Хотя… я заметила, что на иконах часто меняется выражение глаз: от суровости до любви. А о надежде св. Иоанна Крестителя я ничего сказать не могу, потому что не обо всем можно спокойно сказать человеческими словами. Мы, когда хотим выразить откровение, прибегаем к фигурам речи, метафорам, аллегориям… Зря. Жизнь вообще реальна, и в ней мало метафор. Их много в языке, который часто затуманивает смысл происходящего (наверное, вследствие грехопадения человека). Достаточно почитать притчи Христовы, чтобы понять, что жизнь «жизненна», «жива», «действительна», а не метафорична.

А Предтеча — он о чем-то скорбел.

Ренат вписал нас в какую-то паломническую поездку в Важеозерский монастырь. Типа «надо, Вера, надо». Одно обрадовало, что Ренат решил это сам. Без ожидания директивы от Веры, тщетно ожидающей директив в отношении своей жизни. И аргумент был правильный: «Поедем 22 февраля, закачаемся духовностью, чтобы не нажраться 23. Это будет хорошо со всех сторон. Правда, Вера? ». Откуда я знаю, Ренат? Я терпеть не могу блуждать по пространству. Вообще. Переступая порог квартиры, я всегда отправляюсь в путешествие. Причем переход из одного района города в другой, приравнивается к великому походу. Особенности восприятия такие. Из меня затворница получилась бы — приходи учиться. Но не судьба.

А по поводу паломничеств… Есть два диаметрально противоположных мнения по поводу пользы таких поездок. Одни считают, что нужно ездить как можно больше, поскольку для укрепления веры и прочих духовных нужд необходимо напитаться благодатью, присутствующей в святых местах. Другие полагают, что благодать одна везде — и в местном новопостроенном храме, и в древней обители за тысячу километров от данного храма. Все зависит от человека, насколько он готов воспринять благодать Божию. Я относилась ко второй группе. Но жизнь дает понять, что истина посередине, как всегда, на Царском пути. Паломничества нужны. Но только тогда, когда они «организованы» Богом, а не предприняты «по своему хотению». Даже когда ты, по своему разумению, не готов и вообще ехать не хочешь. И даже не знаешь, где эти святые места находятся. Я понятия не имела, где находится Важеозерский монастырь. И тащил меня туда Ренат, являющий собой длань Господню. Конкретную и неизбежную.

Раб Божий Ренат (во святом крещении Роман) был абсолютно русским мужиком, несмотря на своё имя, полученное по чистой случайности. Мама у него была актриса. И назвала она его в честь своей любимой пионервожатой. Когда мама в детстве отдыхала в лагере, у них в отряде была замечательная пионервожатая, которую звали Рената. Видимо, это был самый светлый человек в жизни Ренатовой мамы, раз она решила так назвать своего единственного сына. А так его имя переводится как «возрожденный» или «революция, наука, труд». «Короче, при любом режиме жить будет не запаристо», — резюмировал Ренат. Русского мужика характеризуют непредсказуемость и упорство. Поэтому возражать Ренату было всё равно, что взывать к совести бульдозера. Они и внешне были похожи. Поэтому 22 февраля я обнаружила себя в автобусе «Петрозаводск — Интерпоселок».

По выгрузке я вооружилась выражением лица «проглотила Маша мячик», а Ренат — «сами мы не местные». Ну и пошуршали мы, куда показала специальная тётя, видимо, знавшая эти места лучше старожилов. Напоминало наше движение light-версию компьютерной игры S.T.A.L.K.E.R. в религиозном антураже — поди знай, какой там мутант из-за благочинно растущего куста вылезет и что скажет или, не дай Бог, сделает. Например, проклянет за неуставной взгляд. На него лично или на жизнь в целом. Мы современных монахов даже на картинках не видали, чтоб сориентироваться, что с ними делать, если что.

Пришли на службу — праздник преподобных Геннадия и Никифора Важеозерских, основателей монастыря. Это нас всезнающая тётя в курс дела ввела. Принюхались, осмотрелись, и понеслась душа в рай. Два монаха пели на церковно-славянском и греческом языках. Условно я называю это пением «на двух нотах». Оно протяжно, сосредоточенно, молитвенно — одним словом. Конечно, церковное пение должно быть разнообразным, чтобы выражать разные переживания верующих по отношению к Богу. Но… я люблю аскетическое пение. Потому что когда «Женитьба Фигаро» вместо «Свете Тихий» — это не для слабонервных испытание. Как-то один насельник Свято-Иоанно-Богословского монастыря сказал: «Молитвенное пение — это как исповедь, оно требует духовного слушания, тонкого и сосредоточенного. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит о знаменном пении, что оно созидалось Духом Святым. Он же писал, что всякая страсть связывается с определенным движением крови (кровь стынет в жилах или бурлит), а знаменное пение умиряет движение крови, утихомиривает его. Наша душа немощна, слаба, а древнее пение как бы берет ее и ведет с благоговением за собой в духовные выси». Это пение как будто доносится из глубины веков. А с другой стороны, — нисходит с Неба. Невольно думаешь о вечности Церкви. Вот, как ты сейчас, здесь пятьсот лет назад стояли монахи, о которых нельзя читать без завораживающего уважения и удивления — на что способен человек во имя Христа! — и пели то же самое. А до этих подвижников ровно так же пели их предшественники. И… вот Оно – Тело Христово, включающее в Себя и тех, кто ушел, и тех, кто живет, и тех, кто еще родится. И еще я одну вещь вспомнила. Когда-то в школе мы читали «Плаху» Ч. Айтматова. Мне это произведение показалось неискренним. Единственное, что действительно понравилось, — рассказ о том, как главный герой ходил слушать болгарский хор. Очень сильный момент. Вот как он хор слушал, выпав из реальности, так я монахов. И пели они все, скорее всего, об одном. О едином на потребу.

В толпе мне запало в душу одно лицо. В храме ведь кто чем занят, к сожалению. А это на лице написано. И хоть по сторонам не пялишься, все равно, редко на ком взгляд тормозит. Лицо матушки N. было светлым, спокойным. Она улыбалась. Глядя на нее, я порадовалась запечатленной на лице первозданной чистоте. Видишь, что значит, когда человек всецело отдает себя Господу, и как это преображает, и как связано понятие «монашества» с ангельским чином. В обычной-то жизни с монашеством все больше сталкиваешься в книжках. Опять думаешь: да, это есть, но «где-то ТАМ», за тридевять земель, в дремучих лесах. А оно, оказывается, ЗДЕСЬ, по правую руку от тебя. И это обязывает. К тому, чтобы стремиться к открывшемуся тебе. Конечно, это опасно: мирянину равняться на монаха. Как учил какой-то афонский старец: бесу проще поработить нас через излишнее благочестие, потому что против явного зла душа воюет, а скрытое не всегда и разберет. Проглотит и не подавится. Что плохого в молитвах, правилах, ограничениях, постах? Ничего. Однако, если это «бремена неудобоносимые», то они повергают в уныние и отчаяние. Но по мне, так лучше ставить планку повыше (как в педагогике — ориентироваться на зону ближайшего развития), но со скидкой на то, что ты слаб, болен грехом и, в общем, «унылый раб», а не чудо христианского подвижничества. Не надо ждать чего-то сверхъестественного. Тогда монашеский образ жизни, с которым ты знакомишься, может послужить ко спасению.

Ведь, помнится, глубокие сомнения и терзания мне помогла излечить книга архимандрита Софрония (Сахарова) «Преподобный Силуан Афонский»: книга монашеская о святом монахе, содержащая высказывания монаха. Или, допустим, размышления блаженной памяти старца Паисия Святогорца. Или Ефрема Катунакского. Или Арсения Пещерника. Или Серафима Святогорца. Они все монахи, пишут о монашестве для монахов. Но когда их советы (как и, например, советы отцов, включенных в «Добротолюбие», которые жили много веков тому назад) применяешь к своей практической жизни, то они срабатывают. Главное, применять точечно и без истерики. Поддерживая дружбу с головой.

Я задумалась, почему это так, и пришла к таким заключениям. Во-первых, всякому человеку близок свой богослов в силу того, что Бог создал нас уникальными. Это как духовник — для одного важен добрый отец, для другого — строгий наставник, для третьего — чуткий врач… Лишь бы душу спасать. Во-вторых, в море современной богословской литературы (прессы, Интернета, журналов, книг, всякого рода изданий) не мудрено захлебнуться. Если б мы имели догматический ум, то смогли бы отличить, что здесь имеет первостепенную важность, а где человек заблуждается (богослов ведь не Господь Бог). Но у нас в силу образа жизни такого ума нет. Помню, когда к нам в школу приезжал знаменитый отец А. и завел обычную в православных кругах беседу об ИНН, глобализме, цитируя то одного современного автора, то другого, я от чистого сердца спросила (обычно не влезаю, а тут уж приперло): «Батюшка, вот вы ссылаетесь на таких-то авторов, другие священники — на других. И все вместе вы очень убедительно доказываете противоположные вещи. Куда деваться нам, вашим пасомым? Кого нам слушать? Ведь мы не знаем, кто из вас придерживается обновленческих взглядов, у кого развито мистическое чутье и прочее». Батюшка, что твой Гребенщиков, обтекаемо и мудро ответил: «Доверяйте своему сердцу». Но сердце бывает флюгером, да?

Пространство храма Всех Святых, где проходила служба, — это полный баланс вертикали и горизонтали, образующих крест. Верх — это воздух, небо, заоблачная высь, ставшая ближе. Она не давит, а позволяет чувствовать себя свободным. У какого-то русского художника есть картина типа «Церковь земная (или воинствующая) и Церковь Небесная (или торжествующая)», на которой показана Литургия в храме, а над ней – та же Литургия у Престола Божия. Очень наглядно продемонстрирована взаимосвязь между Небом и землей. Если б мы увидели это реально, то… Понятно, как бы мы впоследствии к храму относились. Как минимум. Пространство этого храма несет в себе такую педагогическую миссию — возвращать ум, погрязший в земном, гор е, где ему и место.

Ну и тишина. Тишина — это такой катализатор порока, на самом деле. Вот мотаемся мы по обителям, жалуемся на болезненные ритмы урбанистической среды, городской шум, а ведь запри нас в келью с тремя елками под окном — слезами бы обливались, все назад бы просились, в «родной ад». Потому что основной шум — в голове. Вот святитель Феофан, прежде чем стать затворником, сначала по окрестностям монастыря ходил, потом только до монастырской стены, потом в здании, не выходя на улицу, потом до оконца и лишь в конце концов затворился в келье. А он ведь святой, и до затвора тоже вел суровую подвижническую жизнь. Чего уж о нас, простых мирянах, говорить.

Так вот, чувствуется, что Важеозерский монастырь — место тихое, даже когда там народу много. Потому что благодать всю эту суетную пену поглощает. Успокаиваешься и ходишь там себе тихо и спокойно: озерцо, елки, песочек/снежок, а надо всем в небе горят чистым золотом купола. А с берега поглядишь — видишь Митрофаньевский скит. И так было, и будет во веки. Аминь.

…Ренат, пообтесавшись сколько-то месяцев при храмах, бросил курить, материться, запойно пить, блудить, приобрел человеческое выражение лица и ясные взгляды на житье-бытье. Параллельно он заставил бросить курить меня, подловив в минуту душевной слабости и продиктовав в ухо перед иконой Спасителя слова обещания, что, мол, «с этого момента никогда больше». «Повтори, Вера! Хорошо. Свободна! » В общем, настолько классный человек, что не знаешь, куда от такого и деваться. Потом он по делам уехал в славный город Тверь, женился, народил пару детей. Живет себе так хорошо, что иногда даже плохо. Ну и слава Богу! Пусть всё будет так плохо!

III «В пост для удовольствия можно только страдать! »

Такой у меня был лозунг для Великого поста образца 2003 года. А страдать надо в нужных декорациях, которые мне решила обеспечить моя подруга Зоя. В марте Зоя, взяв за шкирку меня и Катю, отправилась в Важеозерский монастырь трудничать. Её абсолютно не парили мои пафосные вопли, что монастырь — это ИТАР души, поэтому без особой надобности туда ездить не нужно. Чтобы получить пользу от монастырской жизни, надо сначала исчерпать городской потенциал. В Петрозаводске есть храмы, много священников, которые всячески помогают людям в спасении души. Кроме того, не хочется привносить мирской дух в монастырскую ограду. Зоя велела мне идти лесом, причем предварительно обработав Тоху, который нашел для меня на карте тот самый лес. У Интерпоселка.

Читала тут как-то реминисценции одного пятидесятилетнего архитектора по поводу двухгодичного пребывания в стенах обители где-то, по-моему, под Псковом. И вот он там «констатирует факты»: все только молятся, Евангелие не читают (сами для себя, конечно), народ безграмотный и темный в вопросах веры, в монастыре приживаются только алкоголики, шизофреники, бичи, не устроенные по жизни люди. Игумен тяготится служением, потому что его выбрали по принципу «среди слепых и одноглазый — король», дачу себе строит и т. д. Мужик их не осуждает, просто «размышляет и делится наблюдениями». А мне думается, что, может, просто он сам на мире очень завязан. Так-то если рассудить, какая разница, кто там чем занимается, если ты стараешься держать ум в Боге. Если отвлекаешься, так что ж? Тебе бес такого нарисует, ни в одном блокбастере не увидишь! Я помню, как в подростковом возрасте решила как-то в Екатерининскую церковь зайти. Иду и вижу, как рядом с ней, прямо у входа, сидит человек в рясе — для меня тогда «священник», потому что других людей в рясе я себе не представляла — и курит со страшной силой. «Ничего себе! Мы тут слабенькое колесо за щеку закинем и убиваемся неделю о том, как не правы. А этот… Святой человек на святом месте! Держите меня семеро! » — подумала я, долго пребывая в недоумении. Спустя несколько лет я встретила этого человека и поняла, что он, наверное, даже не знает, с какой стороны у сигареты фильтр. Из чего я заключила, что не все, что мы видим своими собственными глазами, есть реальность.

Когда читаешь про Афон, Оптину, Печоры, понимаешь глупость выражения «уйти в монастырь». Во-первых, это не твое хотение во главе угла. А во-вторых, это как в космос: не всякий пройдет. И когда это понимаешь, меньше всего хочется донимать таких людей своей персоной. На протяжении всей книги «Жития святых» подвижники только и делают, что прячутся от толп интересующихся, снисходя до них по воле Божией или по большой любви и состраданию, когда понимают: все, останусь в стороне, и будет катастрофа. Наши монахи от тех, древних, по сути своей мало чем отличаются.

Вот поэтому я стараюсь по монастырям не ездить. Пусть люди получают то, за чем пришли.

Но Зоя — это трактор «Беларусь» на Божьей ниве. Поэтому я поехала. Да, я поехала. С тракторами тягаться — себе дороже. А для внутренней мотивации сформировала себе идею, что в Важеозерском буду не долго, а гипотетическая цель поездки — поучиться молитве. Наивно посмотреть, как это делается. Интересно было хоть чуть-чуть пожить по-монастырски. Шел Великий пост, а посту вообще надо учиться у «профессионалов». А подспудно сидела мысль, надолго ли меня хватит? Может, с порога развернусь и все. Суетность-то берет свое.

Погода была фантастическая. Солнце светило приветливо. Пришлось даже куртку расстегнуть и капюшон снять. Идем по дороге, состоящей из одних поворотов, длина – 12 километров. Раньше здесь был заказник гэбэшный, по-моему. Так что лес изгадить не успели. В принципе, можно было тормозить лесовозы, но мне очень хотелось идти пешком. Как у Шмелева в «Богомолье» это описано. Идешь себе, молитву читаешь, природой любуешься, тишину слушаешь. Это лечит. Кстати, по дороге из меня вышибло все мирские мысли – о работе, семье, аспирантуре, делах каких-то левых. Удивительно, так несколько дней и не вспоминала ни о чем вообще. Очень на меня не похоже. Шла и думала – впереди аскетизм, труд, пост и многочасовые молитвы. Просила у Бога поддержки, так как знала, что применительно к моим молитвам слово «многочасовой» звучит очень смешно. Этот настрой потом мне очень помог — мозги бодрствовали постоянно, даже во время кратковременного сна. Это похоже на то, как будто у тебя внутри камертон, он задает определенную ноту, и уже впоследствии ты находишься в рамках тональности, связанной с этой нотой, — ни даже четверть тоном выше или ниже.

12 километров показались тремя, усталости не было. Однако нас сразу посадили есть и отдыхать. Обломали с порога. В мозгах-то: монастырь, Великий пост, — а вместо хлеба и воды после захода солнца тебе дают суп, второе и компот. (Потом я заметила, что когда попадала в монастыри в пост, то трапезы были куда круче, чем у меня дома в обычные дни. То есть там люди трудолюбивые и хозяйственные живут — всякие соленья, варенья запасают в великом разнообразии.) Сейчас меня уже ничего не удивляет. Да и в тот момент у меня отключился механизм анализа. Жила по принципу: говорят – делай. Аминь.

В четыре часа сходили на службу, где, как оказалось, позволяется сидеть в храме (ой, где ж ты, «Фиваида моя, в Вологодской губернии»?! ). У меня организм молодой и ум суровый, поэтому ощущения были те еще. Типа: это ж страшно себе представить — впервые села в церкви! Да еще и в монастырской! Да что это был мой самый тяжкий грех! Но я садилась не потому, что уставала, а чтоб другие чего не подумали: явилась тут, супернабожная, все сидят, а она стоит. У меня вообще установка была — по монастырю шуршать тише воды, ниже травы, глазами в пол, лицом в капюшон. Тенью скользить.

Моя духовная жизнь — это вообще череда зубодробительных уроков, не лишенных юмора. Допустим, всем гайки закручивают в сторону — «затянуть пояса, вдохнуть поглубже, зубы сжать», а меня — «расслабиться, выдохнуть, улыбнуться». Самое страшное переживание, это когда меня по болезни благословили есть перед Причастием. Булку! И чаем! Сладким! Запивать! Просто иначе до Причастия было не дожить. Кома радушно распахивала свои объятья. И вот для меня был большой вопрос — а нужно ли доживать. Хорошо убедили, что нужно. Потешалась я над собой откровенно всю дорогу, иначе умом бы дернулась. Это ж как сложно Вере принять, что Церковь Христова и гестапо — два разных ведомства.

Служба оказалась размеренная. Пели, правда, несколько иначе (в иной манере), чем на празднике, но это не отвлекало. Увидела обожженную икону Пресвятой Богородицы. Больно как-то. Служили где-то час сорок, но по ощущению — двадцать минут. И вообще, все эти детали, которые я описываю, они не очень четко в памяти сохранились. Единственное яркое впечатление — молитва постоянная, почти непрерывная, вездесущая: в храме, на улице, в кельях, — везде. Ее не чувствуешь, как что-то особенное, отдельное для восприятия, но точно осознаешь, что она есть. Верните мне этот воздух!

После службы сходили на могилу блаженного инока Владимира, которого хотят прославить в лике святых. На территории был еще поклонный Крест, от которого шла тропинка, по которой обычно ступает «сам отец N.», как заметила Зоя. Великий, должно быть, человек, подумала я, раз даже следы его почитают. При встрече он напомнил мне больше рок-музыканта в годах. Не знаю почему. Фигура в черном, хайр по ветру развевается, поза героическая… Это шучу я. Взгляд у него, как на иконе. И еще чувствуешь в отце N. сострадательную любовь. В наш век подвижники грустные, даже когда улыбаются. Понятно почему. А мы, дети века сего, очень остро ощущаем в священниках любовь, боль, осуждение, ожесточение, отчуждение. Это четко видно из православного Интернета. Или допустим, из какого-то документа, принятого церковными иерархами в 2000 году, где популярно расписано, что священник не должен калечить души прихожан. И примеры приведены. Слава Богу, я таких священников не видела ни разу! Милосердный Господь показывал мне только высокие примеры для подражания.

Кроме того, если сейчас в Церковь приходит человек лет восемнадцати, то это стопроцентно сломанный человек, потому что мирское «совершеннолетие» со всеми вытекающими последствиями наступило у него лет в двенадцать. Даже в доперестроечные годы, когда советский режим был, дети пиво не пили, за мат срок давали, содомский грех не пропагандировали, воспитанием подрастающего поколения худо-бедно занимались, такое в школьных туалетах творилось и не только там, что туши свет. Причем школы-то приличные были. Мне в 12 лет открыто на людной улице предлагали в порносъемках участвовать… Как вспомню – вздрогну. О чем же теперь можно говорить, когда все можно, у всех на все права есть — можно пить, курить, грибы жевать, за гамбургер отдаваться с детства. Если из такого ада молодой человек приходит в Церковь, то даже на уровне впечатлений у него там намешано, как у душевнобольного. Поэтому: эй, если кто тут узнал себя, бухнись на колени перед иконой Спасителя да поблагодари Господа от всего сердца. Тебя выдернули из ада. Ни за что. Просто по любви.

Бог учит радоваться малому: осознанной молитве, доброму слову, благодатной службе. А может, мы сами не в состоянии воспринимать каждую молитву осознанно, слово как доброе и так далее. Бывает время, что я хожу в церковь несколько раз в день. Может, и ночевала бы там, да нельзя. Но ощущение неба случается редко. В последний раз – на освящение верб на Вербном воскресенье. У иереев и диакона во время передачи друг другу свечей были осиянные лица, только не физическим светом, а чем-то другим. И вообще, как будто мир исчез, закончился. Это не видение и не «знаки». Это какая-то радость не от мира сего. Так-то я сильно против всяких там видений и явлений, и молюсь, чтоб Бог избавил меня от наблюдения всякого рода «чудес две тысячи такого-то года», но иногда бывает такое, чего не объяснить. Остается только глаза в пол опускать.

Отец N. служит с любовью. Как сказано у одного из афонских старцев, ты должен служить Литургию с зажженной в сердце лампадой. И сохранять ее пламя бережно до следующей Литургии. Вот это к отцу N., слава Богу, относится. Не механистичное у него благочестие. И это обязывает: посмотреть на себя и заняться своим сердцем, умом, чувствами.

Были на монашеском правиле в домашней церкви. Это такая церковь прямо в доме: с царскими вратами, иконостасом, свечами, аналоем. Так здорово и неожиданно. Молились часа два с половиной. Читали на коленях что-то покаянное. Мне до этого было не дано на коленях молиться. Просто через силу и через «не хочу – не могу – не умею – не буду». А здесь и не екнуло нигде. Потом я поняла это так: Бог через поддержку Свою неоценимую дал мне понять, какой я могу быть. Сейчас, например, когда у меня на молитве ум куда-нибудь отлетает, то мне стыдно, потому что я знаю: может не отлетать. Правило сосредоточенное, сестры читают его, как Богом заповедано, на совесть. О сестрах надо отдельно сказать.

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: