Э.ГУССЕРЛЪ ФИЛОСОФИЯ КАК СТРОГАЯ НАУКА

С самого момента своего возникновения философия выступила с притязанием быть строгой наукой, и притом такой, которая удовлетворяла бы самым высоким теоретическим потребностям и в этическо-религиозном отношение делала бы возможной жизнь, управляемую чистыми нормами разума. Это притязание выступало то с большей, то с меньшей энергией, но никогда не исчезало. <...>

Ни в одну эпоху своего развития философия не могла соответствовать притязанию быть строгой наукой. Так обстоит дело и с последней эпохой, которая, сохраняя... единый в существенных чертах ход развития, продолжается от Возрождения до настоящего времени. Правда, господствующей чертой новой философии является стремление вместо наивного следования философскому влечению, наоборот, Конституироваться в строгую науку, пройдя сквозь горнило критической рефлексии и углубляя все дальше и дальше исследования о методе. Однако, единственным зрелым плодом этих усилий оказалось обоснование и утверждение своей самостоятельности строгими науками о природе и духе, равно как и новыми чисто математическими дисциплинами. Между тем философия, даже в особом, только теперь дифференцирующемся смысле, лишена, как и прежде, характера строгой науки. <. > Признанная учительница вечного дела человечности (HumanitSt) оказывается вообще не в состоянии учить: учить объективно значимым образом. Кант любил говорить, что можно научиться только философствованию, а не философии. Что это такое, как не признание ненаучности философии? Насколько простирается наука, действительная наука, настолько же можно учить и учиться, и при этом повсюду в одинаковом смысле. Нигде научное изучение не является пассивным восприятием чуждых духу материалов, повсюду оно основывается на самодеятельности, на некотором внутреннем воспроизведении со всеми основаниями и следствиями тех идей, которые возникли у творческих умов. Философии нельзя учиться потому, что в ней нет таких объективно понятых и обоснованных идей, и потому, - это одно и тоже, - что ей недостает еще логически прочно установленных и, по своему смыслу, вполне ясных проблем, методов и теорий.

Я не говорю, что философия - несовершенная наука, я говорю просто, что она еще вовсе не наука, что в качестве науки она еще не начиналась, и за масштаб беру при этом хотя бы самую маленькую долю объективного обоснованного научного содержания Несовершенны все науки, даже и вызывающие такой восторг точные науки Они, с одной стороны, не закончены, перед ними бесконечный горизонт открытых проблем, которые никогда не оставят в покое стремления к познанию; с другой стороны, в уже разработанном их содержании заключаются некоторые недостатки, там и сям обнаруживающиеся остатки неясности или совершенства в систематическом распорядке доказательств и теорий. Но, как всегда, некоторое научное содержание наличествует в них, постоянно возрастая и все вновь и вновь разветвляясь. В объективной истинности, т.е. в объективно обоснованной правдоподобности удивительных теорий математики и естественных наук не усомнится ни один разумный человек Здесь, говоря вообще, нет места для частных " мнений", " воззрений", " точек зрения". Поскольку таковые в отдельных случаях еще и встречаются, постольку наука оказывается еще не установившеюся, только становящеюся, и, как таковая, всеми подвергается обсуждению...

Совершенно иного рода... несовершенство философии. Она располагает не просто неполной и только в отдельном несовершенной системой учений, она попросту не обладает вовсе системой. Все вместе и каждое в отдельности здесь спорно, каждая позиция в определенном вопросе есть дело индивидуального убеждения, школьного понимания, " точки зрения". <...> В самом деле, наряду с упрямым подчеркиванием ненаучности всей предшествующей философии, тотчас же возникает вопрос, хочет ли философия в дальнейшем удерживать свою цель - быть строгой наукою, может ли она и должна ли этого хотеть. Что должен значить новый " переворот" Не уклонение ли от идеи строгой науки, например? И что должна для нас значить " система", которой мы жаждем, которая как идеал, должна светить нам в низинах нашей научной работы? Быть может, философскую " систему" в традиционном смысле, т.е. как бы Минерву, которая законченная и вооруженная выходит из головы творческого гения, чтобы потом в позднейшие времена сохранятся в тихих музеях истории рядом с другими такими же Минервами? Или философскую систему (Lehr-system), которая после мощной подготовительной работы целых поколений начинается действительно с несомненного фундамента и, как всякая хорошая постройка, растет в вышину, в то время как камень за камнем присоединяется прочно один к другому, согласно руководящим идеям⁷ На этом вопросе должны разделится умы и пути

" Перевороты", оказывающие решающее влияние на прогресс философии, суть те, в которых притязание предшествующих философий быть наукою разбивается критикою их мнимо научного метода, и взамен того руководящим и определяющим порядок работ оказывается вполне сознательное стремление радикально переработать философию в смысле строгой науки. Вся энергия мысли прежде всего концентрируется на том, чтобы привести к решительной ясности наивно пропущенные или дурно понятые предшествующей философией условия строгой науки и потом уже пытаться начать новую постройку какого-либо философского научного здания Такая хорошо сознанная воля к строгой науке характеризует сократовско-платоновский переворот философии и точно также научные реакции против схоластики в начале Нового времени, в особенности декартовский переворот Данный имтолчок переходит на великие философии 17 и 18 столетий, обновляется с радикальнейшею силою в критике разума Канта и оказывает еще влияние на философствование Фихте. Все снова и снова исследование направляется на истинные начала, на решающие формулировки проблем, на правильный метод.

Только в романтической философии впервые наступает перемена. Как ни настаивает Гегель на абсолютной значимости своего метода и учения, в его системе все же отсутствует критика разума, только и делающая вообще возможною философскую научность. А в связи с этим находится то обстоятельство, что философия эта, как и вся романтическая философия вообще, впоследствии оказала дурное воздействие в смысле ослабления или искажения исторического влечения к построению строгой философской науки

Что касается последнего, т.е. тенденции к искажению, то, как известно, гегельянство вместе с усилением точных наук вызвало те реакции, в результате которых натурализм 18 в получил чрезвычайно сильную поддержку и со всем скептицизмом, исключающим всякую абсолютную идеальность и объективность оценки (der Geltung), решающим образом определил мировоззрение и философию новейшего времени. <..>

Нижеследующие соображения проникнуты мыслью, что великие интересы человеческой культуры требуют образования строго научной философии, что вместе с тем, если философский переворот в наше время должен иметь свои права, то он во всяком случае должен • быть одушевлен стремлением к новообоснованию философии в смысле строгой науки Это стремление отнюдь не чуждо современности. Оно вполне жизненно и притом именно в самом господствующем натурализме. С самою начала со всею значительностью преследует он идею строго научной философии и даже постоянно уверен, что уже осуществил ее Но все это совершается в такой форме, которая теоретически ложна в своем основании, равно как и практически знаменует собою растущую опасность для нашей культуры В наши дни радикальная критика натуралистической философии является важным делом. В особенности же велика, по сравнению с опровергающей критикой следствий, необходимость в критике основоположений и методов. Она одна только способна удержать в целости доверие к возможности научной философии, которое, увы, подорвано познанием бессмысленных следствий строящегося на строгой, опытной науке натурализма. Такой положительной критике посвящены рассуждения первой части этой статьи.

Что же касается переворота, происходящего в наше время, то он, правда, в существенных чертах направлен антинатуралистически - и в этом его правота, - но под влиянием историцизма он уклоняется, по-видимому, от линий научной философии и хочет слиться с одною только философией миросозерцания. Принципиальным разъяснением различия обеих этих философий и оценкой их относительного права занята вторая часть.

Натуралистическая философия

Натурализм есть влияние, возникшее как следствие открытия природы, - природы в смысле единства пространственно-временного бытия по точным законам природы. Наряду с постепенной реализацией этой идеи во все новых и новых естественных науках, обосновывающих массу строгих знаний, распространяется и натурализм. Совершенно схожим образом вырос позднее и историцизм, как следствие " открытия истории" и обоснования все новых и новых наук о духе. Соответственно господствующим привычкам в понимании естествоиспытатель склоняется к тому, чтобы все рассматривать как природу, а представитель наук о духе - как дух, как историческое образование, и сообразно этому пренебрегать всем, что не может так рассматриваться. Итак, натуралист... не видит вообще ничего, кроме природы, и прежде всего физической природы. Все, что есть, либо само физично, т.е. относится к проникнутой единством связи физической природы, либо, может быть, психично, но в таком случае оказывается просто зависимою от физического переменною, в лучшем случае вторичным " параллельным сопровождающим фактом". Все сущее есть психофизическая природа, - это однозначно определено согласно твердым законам. <...>

То, что является характерным для всех форм крайнего и последовательного натурализма, начиная с популярного материализма и кончая новейшим монизмом ощущений и энергетизмом, -те, с одной стороны, натурализирование сознания, включая сюда все интенционально-имманентные данности сознания, а с другой натурализирование идей, а с ними вместе и всех абсолютных идеалов и норм.

<...> Натуралист.. в своем поведении - идеалист и объективист. Он полон стремления научно, т.е. обязательным для каждого разумного человека образом, познать, что такое подлинная истина, подлинно прекрасное и доброе, как они должны определяться по общему своему существу, каким методом должны постигаться в каждом отдельном случае. Благодаря естествознанию и естественнонаучной философии цель, думает он, в главном достигнута, и вот со всем воодушевлением, которое дается этим сознанием, он выступает, как учитель и реформатор, на защиту " естественнонаучного" истинного, доброго и прекрасного. <...> Натуралист учит, проповедует, морализирует, реформирует. < …> Но он отрицает именно то, что по самому своему смыслу предполагает всякая проповедь, всякое требование как таковое. Бессмыслица у него не открыто, но скрыто для него самого, заключается в том, что он натурализирует разум.

<...> Благодаря тому, что натурализм кажется совершенно дискредитированным, - тот самый натурализм, который стремился построить философию на строгой науке и как строгую науку, - благодаря этому кажется дискредитированной и сама его методическая цель... < …> Быть может, во всей жизни Нового времени нет идеи, которая была бы могущественнее, неудержимее, победоноснее идеи науки <...> Она на самом деле оказывается совершенно всеохватывающей по своим правомерным целям. Если мыслить ее в идеальной законченности, то она будет самим разумом, который наряду с собою и выше себя не может иметь ни одного авторитета. К области строгой науки принадлежат, конечно, и все те теоретические, аксиологические и практические идеалы, которые натурализм, перетолковывая эмпирически, в то же время делает ложным.

<...> ...Если идея философии как строгой науки не должна оставаться бессильной перед указанными... проблемами, то мы должны уяснить себе возможность реализовать эту идею, мы должны с подошью раскрытия проблем, с помощью углубления в их чистый смысл, с совершенной ясностью усмотреть те методы, которые адекватны этим проблемам, потому что требуются их собственной сущностью. <...> В этом направлении нам мало поможет опровержение натурализма из следствий. <...> Другое дело, если мы подвергнем необходимой положительной... критике основоположения натурализма, его методы и его результаты. <..> С этим намерением подвергнем более подробному рассмотрению особенно подчеркнутый нами выше характер оспариваемой нами философии, именно натуратзирование сознания. <...>

Мы... займемся той ученой философией, которая выступает в действительно научном вооружении: в особенности же тем методом и тою дисциплиною, с помощью которых она надеется раз навсегда добиться звания точной науки. Она так уверенно их держится, что с пренебрежением смотрит на всякое другое философствование. <...> Если же мы спросим о точной, хотя бы даже в ограниченных размерах построенной, философии, об аналоге точной механики, то нас отсылают к психофизической или, особенно, к экспериментальной психологии <...> Она будто бы и есть та давно искомая и, наконец, осуществившаяся точно-научная психология. Логика и теория познания, эстетика, этика и педагогика приобрели, наконец, благодаря ей точный фундамент, мало того, они уже на пути к тому, чтобы преобразоваться в экспериментальные дисциплины. Вообще, строгая психология, говорят нам, есть основа всех наук о духе и не в меньшей степени основа метафизики. В последнем отношении она, впрочем, не исключительный фундамент, потому что в равной степени и физическое естествознание участвует в обосновании этого наиболее общего учения о действительности.

Наши возражения против этого состоят в следующем: прежде всего, как это легко покажет даже короткое размышление, следует принять во внимание, что вообще психология, как наука о фактах, не приспособлена к тому, чтобы создать фундамент тем философским дисциплинам, которым приходится иметь дело с чистыми принципами всякой нормировки, т.е. чистой логике, чистой аксиологии и практике. От более близкого рассмотрения этого вопроса мы можем здесь воздержаться: оно, очевидно, привело бы нас снова к уже упомянутым скептическим бессмыслицам. Но, что касается теории познания ..., то против гносеологического психологизма и физицизма можно сказать многое, из чего кое-что должно быть здесь упомянуто.

Всякое естествознание по своим исходным точкам наивно. Природа, которую оно хочет исследовать, существует для него просто в наличности. Само собою разумеется, вещи существуют как покоящиеся, движущиеся, и изменяющиеся в бесконечном пространстве и, как временные вещи, в бесконечном времени. Мы воспринимаем их, мы описываем их в безыскусственных суждениях опыта. Познать эти само- собой разумеющиеся данности в объективно значимой строгой научной форме и есть цель естествознания. То же самое относится и к природе в расширенном, психофизическом смысле и, соответствующим образом, к исследующим ее наукам, следовательно, к психологии в особенности. Психическое не есть мир для себя (WeltfUr sich), оно дано как " я" или как переживание " я" (вообще в очень различном смысле), которое оказывается, согласно опыту, уже соединенным с известными физическими вещами, называемыми телами, и это точно так же есть само собою разумеющаяся данность. Научно исследовать это психическое в той психофизической природной связи, в которой оно существует как само собою разумеющееся, определить его с объективной значимостью, открыть закономерность в его самосозидании н самопревращении, в его появлении и существовании - вот задача психологии. Всякое психологическое определение есть (ео ipso) психофизическое именно в том широком смысле (которого мы с этих пор и будем держаться), что оно одновременно обладает и никогда не погрешающим физическим соозначением. Даже и там, где психология - опытная наука - сосредоточила свои силы на определении самих процессов сознания, а не психофизических зависимостей в обычном узком смысле слова, даже и там эти процессы мыслятся как процессы природы, т.е. как относящиеся к человеческим или животным сознаниям, которые, в свою очередь, имеют само собою разумеющуюся и " доступную пониманию связь с телами людей и животных. Исключение отношения к природе отняло бы у психического характер объективно определимого во времени факта природы, короче, самый характер психологического факта. Итак, будем считать твердо установленным следующее положение: всякое психологическое суждение заключает в себе экзистенциональное полагание физической природы, безразлично - выраженное или невыраженное.

Согласно с только что высказанным, становится ясным и нижеследующее положение: если существуют аргументы, по которым физическое естествознание не может быть философией в специфическом смысле слова, и само только на основе предшествующей ему философии может подвергнуться философской оценке ради целей метафизики, то в таком случае все подобные аргументы должны быть без дальнейшего применены к психологии.

Но в таких аргументах отнюдь нет недостатка. Достаточно вспомнить только о той " наивности", с которой, сообразно вышесказанному, естествознание принимает природу как данную... и в конце концов сводит весь опытно-научный метод опять-таки к самому же опыту. <...>

Как опыт, в качестве сознания может дать предмет или просто коснуться его; как отдельные опыты с помощью других опытов могут оправдываться или оправдывать, а не только субъективно устраняться или субъективно укрепляться, как игра сознания может давать объективную значимость, значимость, относящуюся к вещам, которые существуют сами по себе; почему правила игры сознания не безразличны для вещей; как может естествознание во всех своих частях стать понятным, как только оно на каждом шагу отказывается полагать и познавать природу, существующую в себе, - в себе по сравнению с субъективным потоком сознания; - все это становится загадкой, как скоро рефлексия серьезно обратится на эти вопросы. Как известно, той дисциплиной, которая хочет ответить на них является теория познания; но до сих пор, несмотря на огромную работу мысли, которую потратили на эти вопросы величайшие исследователи, она еще не ответила на них с научной ясностью, единогласием и решительностью.

Необходима была только строгая последовательность в сохранении уровня этой проблематики (последовательность, которой, разумеется, недоставало беем до сих пор существовавшим теориям познания), чтобы увидеть бессмыслицу какой-либо, а следовательно, и всякой психологической " естественнонаучной теории познания". Если, говоря вообще, известные загадки имманентны естествознанию, то, само собою разумеется, их решения остаются принципиально трансцендентными ему по своим предпосылкам и результатам. Ожидать решения всякой проблемы, которая свойственна естествознанию как таковому... от самого естествознания или даже только думать, что оно может дать со своей стороны какие бы то ни было предпосылки для решения подобной проблемы, - значит вращаться в бессмысленном кругу.

Ясно также и то, что как всякое научное, так и всякое донаучное становление природы в теории познания, которая хочет сохранить свой однозначный смысл, должно принципиально быть исключено, а с ним вместе и все высказывания, которые внутренне заключают в себе положительные (ihetische) экзистенциальные утверждения о вещностях в пространстве, времени, причинных связях и прочее. Это простирается, очевидно, также и на все экзистенциальные суждения, которые касаются существования исследующего человека, его психических способностей и т.п.

Далее, если теория познания хочет, тем не менее, исследовать проблемы отношения между сознанием и бытием, она может иметь при этом в виду только бытие как коррелят сознания, как то, что нами " обмыслено" сообразно со свойствами сознания: как воспринятое, воспомянутое, ожидавшееся, образно представленное, сфантазированное, идентифицированное, различное, взятое на веру, предположенное, оцененное и т.д. В таком случае видно, что исследование должно быть направлено на научное познание сущности сознания, на то, что " есть" сознание во всех своих различных образованиях само по своему существу, и в то же время на то, что оно " означает", равно как и на различные способы, какими оно сообразно с сущностью этих образований... мыслит " предметное" и " выявляет" его как " значимо", " действительно" существующее.

Всякий род предметов, которому предстоит быть объектом разумной речи, донаучного, а потом и научного познания, должен сам проявится в познании, т.е. в сознании, и, сообразно смыслу всякого познания, сделаться данностью. Все роды сознания, как они группируются соответственно различным категориям предмета (Gegestands-Kate-gorien)... должны быть подвергнуты изучению в своей связи и в своем отношении к им соответствующим формам сознания данности.

Смысл высказывания о предметности, что она есть и познавательным образом проявляет себя как сущее и притом как сущее в определенном виде, должен именно из одного только сознания сделаться очевидным и, вместе с тем, без остатка понятым А для того необходимо изучение всего сознания, так как оно во всех своих образованиях переходит в возможные функции познания. Поскольку же всякое сознание есть " сознание о" (" Bewusstseinsvon" ), постольку изучение сущности сознания включает в себя изучение смысла сознания и предметности сознания как таковой. Изучать какой-нибудь род предметности в его общей сущности... значит проследить способы его данности и исчерпать его существенное содержание в соответствующих процессах " приведения к ясности". Если здесь еще исследование и не направлено на формы сознания и их сущность, то все же метод приведения к ясности влечет за собою то, что при этом нельзя избавится от рефлексии, направляемой на способы общности и данности. Равным образом и наоборот, приведение к ясности всех основных родов предметности неизбежно для анализа сущности сознания и, согласно с этим, заключается в нем; а еще необходимее оно в гносеологическом анализе, который видит свою задачу как раз в исследовании соотношений. Поэтому все такого рода изыскания, хотя между собою они и должны разделяться, мы объединяем под именем " феноменологических".

При этом мы наталкиваемся на одну науку, о колоссальном объеме который современники не имеют еще никакого представления, -которая есть, правда, наука о сознании и все-таки не психология, на феноменологию сознания, противоположную естествознанию сознания. Так как здесь, однако, речь будет идти не о случайном совпадении названий, то заранее следует ожидать, что феноменология и пси-хология должны находиться в очень близких отношениях, поскольку обе они имеют дело с сознанием, хотя и различным образом, в различной обстановке (Einstellung); выразить это мы можем так: психология должна оперировать с " эмпирическим сознанием", с сознанием в его опытной постановке, как с существующим в общей связи природы; напротив, феноменология должна иметь дело с " чистым" сознанием, то есть с сознанием в феноменологической постановке.

Если это справедливо, то отсюда должно следовать, что, несмотря на ту истину, что психология столь же мало является и может быть философией, как и физическое естествознание, - она все же по весьма существенным основаниям, - через посредство феноменологии -должна ближе стоять к философии и ей суждено оставаться самым внутренним образом переплетенной с нею. <...>

**

То, что только что было намечено, ... мало согласуется с современной точной психологией, которая так чужда философии, как это только возможно. <...> Неизменно присущая этой психологии основная черта заключается в пренебрежении всяким прямым и чистым анализом сознания, а именно требующим систематического проведения " анализом" и " описанием" имманентных данностей, открывающихся в различных возможных направлениях имманентного созерцания... Для экспериментального установления своих психофизических закономерностей она ограничивается грубыми классификационными понятиями, как то: понятиями восприятия, фантастического созерцания, высказывания, счисления и перечисления, распознавания, ожидания, удерживания, забвения и т.д. <...>

Можно даже сказать, что отношение экспериментальной психологии к подлинной психологии аналогично отношению социальной статистики к подлинной науке о социальном. Такая статистика собирает ценные факты, открывая в них ценные закономерности, но все это имеет очень косвенный характер. Достаточное понимание этих фактов и закономерностей и их действительное объяснение может дать лишь подлинная социальная наука, которая берет социологические феномены как прямую данность и исследует их по существу. Подобным же образом и экспериментальная психология есть метод установления ценных психофизических фактов и постоянств, который, однако, без систематической науки о сознании, имманентно исследующей психическое, лишен всякой возможности давать более глубокое понимание и окончательную научную оценку. То, что здесь мы наталкиваемся на большой недостаток ее метода, не доходит до созна ния точной психологии, не доходит тем больше, чем оживленнее она борется против метода самонаблюдения и чем больше энергии тратит на то, чтобы с помощью экспериментального метода преодолеть недостатки метода самонаблюдения; но это значит преодолеть недостатки того метода, который... совершенно не относится к тому, что здесь надо делать. <...>

Причина же невозможности уловить все радикально психологическое в случайных анализах заключается в том, что только в чистой и систематической феноменологии ясно выступает смысл и метод подлежащей здесь осуществлению работы, равно как и огромное богатство оттенков сознания, которые без всякого различия сливаются друг с другом для неопытного методически человека. Таким образом, современная точная психология именно потому, что считает себя уже методически законченной и строго научною, оказывается de facto ненаучною там, где она хочет прослеживать смысл того психического, которое подчиняется психофизическим закономерностям, т.е. там, где она хочет добиться действительно психологического понимания; равно как, наоборот, и во всех тех случаях, где недостатки непроясненных представлений о психическом приводят, при стремлении к более глубоким познаниям, к неясной постановке проблем и тем самым к мнимым выводам. Экспериментальный метод, как- и везде, недопустим и там, где дело идет о фиксировании межсубъектных связей фактов. Он предполагает уже то, что не может сделать никакой эксперимент, - именно анализ самого сознания.

Те немногие психологи, которые, подобно Штумпфу, Липпсу и близко к ним стоящим ученым, поняв этот недостаток экспериментальной психологии, смогли оценить толчок, сделанный Брентано психологическому исследованию и означающий собой в подлинном смысле эпоху, и поэтому стремились продолжить исходившие от него начала аналитического описательного исследования интенциональных переживаний, либо совершенно не удостоились внимания со стороны фанатиков, экспериментального метода, либо, если они занимались экспериментом, ценились ими лишь с этой одной стороны. И все они по-прежнему постоянно подвергаются нападкам в качестве " схоластов". Грядущие поколения будут иметь достаточный повод удивляться тому, что первые попытки серьезно исследовать имманентное, и исследовать притом единственно возможным способом имманентного анализа или, скажем лучше, анализа сущности (Wesensanalyse), могли быть заклеймены как схоластические и отброшены в сторону. Это происходит только потому, что естественным исходным пунктом подобных исследований являются обычные в языке наименования психического, а потом, при вживании в их значение, имеются в виду те явления, к которым подобные обозначения относятся на первых порах смутно и произвольно <...> Но должно ли поэтому быть наложено клеймо схоластики и на феноменологического аналитика, который из словесных понятий не извлекает вообще никаких суждений, а лишь созерцательно проникает в те феномены, которые язык обозначает соответствующими словами, или углубляясь в те феномены, которые представляют собою вполне наглядную реализацию опытных понятий, математических понятий и т.д.? <...>

В эпоху живой реакции против схоластики боевым кличем было: " долой пустые анализы слов". Мы должны спрашивать у самих вещей. Назад к опыту, к созерцанию, которое одно только может дать нашим словам смысл и разумное право. Совершенно верно! Но что такое те вещи, и что это за опыт, к которым мы должны обращаться в психологии? Разве те высказывания, которые мы выспрашиваем у испытуемых лиц при эксперименте, суть вещи? И есть ли истолкование этих высказываний " опыт" о психическом? Эксперименталисты сами скажут, что это только вторичный путь; первичный имеет место у самих испытуемых и у экспериментирующих и интерпретирующих психологов, заключаясь в их собственных прежних самовосприятйях, которые по достаточным основаниям не являются, не могут являться самонаблюдениями. <...>

Психологи думают, что всем своим психологическим познанием они обязаны опыту, т.е. тем наивным воспоминаниям или чувствованиям в воспоминаниях, которые с помощью методических средств эксперимента должны сделаться основными для опытных заключений. Однако Описание данностей наивного опыта и идущие с ним рука об руку имманентный анализ и логическое постижение их совершаются при помощи некоторого запаса понятий, научная ценность которых имеет решающее значение для всех дальнейших методических шагов. Эти понятия... уже по самой природе экспериментальной постановки вопроса и метода остаются совершенно нетронутыми при дальнейшем движении исследования и переходят вместе с тем в конечные результаты, то есть в те научные опытные суждения, которые как раз и являлись целью исследования. Их научная ценность не может, с другой стороны, быть в наличности с самого начала, она не может также возникнуть из опытов.... не может быть логически установлена опытными положениями: здесь-то и есть как раз место феноменологическому анализу сущности (Wesensanalyse), который не является и не может быть эмпирическим анализом...

Со времени Локка и по сей день убеждение, вынесенное из истории развития эмпирического сознания..., что всякое логическое представление " происходит" из более ранних опытов, смешивается с совершенно иным убеждением, а именно, что всякое понятие получает право на свое возможное применение... от опыта, ... <...> Пока у нас нет лучших понятий, мы можем употреблять и эти, имея в виду то, что в них заключены грубые различия, достаточные, однако, для практических целей жизни. Но может ли высказывать притязание на " точность" та психология, которая оставляет без научного фиксирования, без методической обработки понятия, определяющие ее объекты? <...> Современная психология не хочет быть наукою о " душе", но стремится стать наукой о " психических феноменах". Если она этого хочет, то она должна описать и определить эти феномены со всею логической строгостью. <...>

Вопрос, как естественный " спутанный" опыт может сделаться научным опытом, как можно прийти к установлению объективно значимых опытов суждений, есть главный методический вопрос всякой опытной науки. Его не надо ставить и разрешать in abstracto и особенно в его философской чистоте: исторически он находит уже свой фактический ответ... - гении, пролагающие пути опытной науке, in concrete и интуитивно улавливают смысл необходимого опытного метода и, благодаря его чистому применению в доступной сфере опыта, вырабатывают некоторую часть объективно значимого определения опыта, создавая тем начало науки. Мотивами своей деятельности они обязаны не какому-нибудь откровению, а погружению в смысл самих опытов, то есть в смысл данного в них " бытия". Ибо несмотря на то, что оно есть " данное", оно есть " спутано" данное в " неопределенном" опыте, вследствие чего настойчиво напрашивается вопрос: как оно существует действительно; как его можно определить с объективной значимостью; как, то есть при помощи каких " опытов", при помощи какого метода? <...>

Что постоянно вводило в заблуждение эмпирическую психологию со времени ее зарождения в 18 веке, так это ложное представление о естественнонаучном методе по образцу метода физико-химического. Господствует убеждение, что метод всех опытных наук, рассматриваемый в его принципиальной всеобщности, один и тот же. <...> Истинный метод вытекает, однако, из природы подлежащих исследованию предметов, а не из наших заранее составленных суждений и представлений. <...> Следовать же естественнонаучному образцу - значит почти неизбежно натурализировать сознание, что запутывает нас с самого начала в противоречиях...

Только пространственно-временной телесный мир является, в собственном смысле слова, природой. Всякое другое индивидуально существующее, психическое есть природа во втором, уже не в собственном смысле, и это определяет коренные различия естественнонаучного и психического метода. Принципиально, только телесное бытие познается как индивидуально тождественное во множестве прямых опытов, то есть восприятий Поэтому только оно одно может познаваться многими субъектами как индивидуально тождественное и описываться как межсубъективно (mtersubjecuv) то же самое, в то время, как восприятия мыслятся раздельными между различными " субъектами". Те же самые вещности (вещи, процессы и т д) находятся у всех нас перед глазами и могут быть нами определены в своей природе. А природа их означает следующее: представляясь в опыте во многообразно изменяющихся " субъективных" явлениях, они остаются, тем не менее, временными единствами длящихся или изменяющихся свойств, остаются включенными в одну всеобъемлющую, их всех объединяющую, связь одного телесного мира с одним пространством, единым временем. <...> Всякая телесно существующая вещь подлежит законам возможных изменений, а эти законы имеют в виду тождественное, вещь не самое по себе, а вещь в проникнутой единством действительной или возможной связи единой природы. Всякая вещь имеет сбою природу (как совокупность того, что она есть, она - тождественное) благодаря тому, что она есть центр объединения причинностей внутри единой всеохватывающей природы (der Emen Allnatur). Реальные свойства (вещно-реальные, телесные) это знак указуемых в каузальных законах возможностей изменения этого тождественного, которое, следовательно, определимо ц отношении того, что оно есть, только через эти законы. <...>

Все это не есть нечто прибавленное вымыслом к вещам опыта и к опыту вещей, но нечто необходимо принадлежащее к их сущности таким образом, что всякое интуитивное и косвенное исследование того, что такое на самом деле есть вещь. необходимо приводит к каузальным связям и заканчивается в определении соответствующих объективных свойств как закономерных. <...>

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: