ВС: Правильно ли я понимаю, что человек во всех своих проблемах и сложностях обвиняет свою гомосексуальность или трансгендерность? И к чему же это приводит в конечном итоге?

ДИ: Да, конечно. В 70-е годы для гомосексуалов был придуман термин «личностная несчастливость». Но в данном случае это приводит к ощущению тотального несчастья в жизни, то что «у меня в жизни ничего хорошего быть не может».

ВС: И это ощущение, с которым человек живёт на протяжении всей жизни?

ДИ: Да. И в отличие от многих других состояний и заболеваний, например невротического расстройства, человек в таком состоянии не считает, что ему можно помочь, потому что он ощущает, что это неизменно в нём присутствует. А раз так, то «какой смысл куда-то обращаться, всё равно меня никто не вылечит, это ничего не изменит». Т.е. понимание того что это неизменимо есть, а вот ощущение того что с этим можно жить, нет.

ВС: И возможна ли какая-то работа с этими ощущениями личностной неполноценности и тотальной несчастливости?

ДИ: Да, безусловно. Такой человек как раз и нуждается в помощи для решения психологических проблем, а не проблем его сексуальности, как можно было бы думать. Это психологическая проблема самоощущения и понимания того, «как жить в этом враждебном мире, который меня не принимает, и которому я не могу в полной мере раскрыться, в котором я вынужден вести двойную жизнь».

ВС: Когда к вам приходят подростки с такой проблемой, что Вы им рекомендуете?

ДИ: Зачастую многим помогает даже чтение обычной литературы, распространённой и известной, в которой описываются все те проблемы, что есть у них. Потому что, когда они обнаруживают, что это никак не связано с их психикой, с «ненормальностью», а связано с теми отношениями, которые складываются в весьма враждебном обществе, то, безусловно, им становится значительно легче. И после этого уже можно работать с их индивидуальными, специфическими проблемами, которые характерны только для них.

ВС: Как Вы оцениваете полезность или неполезность того, что называется ЛГБТ-движение: всевозможные фестивали, выставки и другие культурные события? Я говорю сейчас именно о них, а не о каких-то политических или правозащитных акциях. Насколько это полезно или не полезно для ЛГБТ-подростков, о которых мы говорим?

ДИ: Я бы сказал, что парадоксальным образом максимальный эффект этих событий оказывается на общество. Они привлекают внимание социума, позволяют обществу задуматься о существующей проблеме, и начать её воспринимать не как что-то существующее, скажем, за стенами психиатрической больницы или зоны, а как то, что реально существует в обществе. И показывают, что эти люди живут среди нас, но мы зачастую не знаем, не ощущаем, не замечаем их, просто потому что это не является предметом нашего сознания. В результате существующий градус агрессии в обществе снижается.

Для подростков это вопрос доступности информации. Для подростка эта тема мало интересна, всё это не волнует его до тех пор, пока не становится предметом собственных переживаний. И вот тогда он вспоминает, что что-то слышал, и это позволяет ему обратиться к нужной информации, потому что сегодня она стала для него личностно значимой. Если у подростка есть возможность пойти куда-то и посмотреть фильм или ознакомиться с каким-то буклетом, для него это та самая отдушина или глоток свежего воздуха, который позволяет не скатиться в те ужасные последствия, о которых мы уже говорили (включая суицид). Тогда подросток понимает, что всё не так страшно, как это показалось в какой-то момент, когда он неожиданно понял, что «не такой как все».

ВС: Вы сказали о том, что транссексуальные подростки, те, которые к вам обращались, иногда далее бросали своё обучение в школах. Западные данные также свидетельствуют о том, что ЛГБТ-подростки вынуждены бросать своё обучение в учебных заведениях в том числе из-за буллинга (травли). Безусловно, это имеет для них долгосрочные последствия: поскольку они не закончили образование, в целом снижается качество их жизни. В России эта проблема касается только транссексуальных подростков или ЛГБ-подростков она также затрагивает?

ДИ: Применительно к трансгендерным подросткам, здесь два прямо противоположных сценария. Некоторые, даже несмотря на полученное образование, резко снижают уровень своей социальной адаптации. Например, даже получив высшее образование, они начинают работать курьерами, рабочими, грузчиками, дворниками… кем угодно. Это делается для того, чтобы стать относительно невидимыми. Потому что понимают, что не смогут прийти в офис такими, какими бы они хотели, поскольку их коллеги их не поймут, а работодатель не примет на работу. Есть другая группа, которая идёт по полностью противоположному пути, по пути гиперкомпенсации: «я должен всем доказать, что имею право». Они повышают собственную квалификацию, многие из них открывают собственный бизнес, чтобы ни от кого не зависеть и иметь возможность проявить себя именно так, как они хотели бы, в соответствии с тем, как они себя ощущают. Вот такие два сценария: для кого-то это снижение социальной адаптации, а для кого-то это вызов, дополнительный стимул для того, чтобы расти и доказать окружающим свою нормальность.

Если же говорить о гомосексуальных подростках, то здесь сценарии определяются тем, в какой степени они считают возможным скрывать свои особенности. Если они чувствуют, что такая возможность есть, то не видят и не ощущают каких-то ограничений с точки зрения учёбы и профессионального роста. А для кого-то это некая атипия, которая может быть и прослеживается, но проявляется уже при близких взаимоотношениях, когда люди их лучше узнают. Например, человек устроился на работу, каждодневно начинает общаться с коллегами и тогда они замечают, что он чем-то отличается от других. Но плюс здесь состоит в том, что пока про человека ничего неизвестно, к нему относятся как к «обычному», равному всем остальным. А в дальнейшем, когда его узнают лучше, то тоже относятся адекватно, но уже в силу его личностных качеств, а не на основе предубеждений. С этой точки зрения, «скрытый период», когда про человека никто ничего не знает, и никто не успел сформировать предвзятое мнение, позволяет ему проявить себя с лучшей стороны и лучшие качества работают на человека, помогают ему адаптироваться.

ВС: Кроме индивидуальной работы с ЛГБТ-подростками и их родителями, какие ещё пути помощи Вы можете обозначить?

ДИ: Одна из главных проблем в нашей стране – отсутствие адекватной литературы для специалистов. В конечном итоге, мы понимаем, что если родители или подростки хотят обратиться куда-то за помощью, то главная беда заключается в том, что те специалисты, которые существуют в регионах, не знакомы с этой проблемой с точки зрения её современного научного понимания. Образование в университетах и в медицинских вузах ведется в соответствии с представлениями советского периода. В результате оказывается, что вместо помощи, обращаясь к психологу или психотерапевту, они получают прямо противоположный результат – гомофобную характеристику.

ВС: А разве сексология в рамках медицинского образования преподаётся не всем будущим специалистам?

ДИ: Нет. В рамках медицинского дипломного образования такого предмета нет. При подготовке психиатров такой предмет отдельно не выделяется. Сексология, в рамках нашей отечественной традиции, рассматривается крайне редко и, скорее, по инициативе тех преподавателей, которые проводят послевузовское образование. И поскольку обычно это не специалисты, хорошо знакомые с сексологической нормой, а психиатры, которые лучше знают о сексуальных проблемах, связанных с психическими расстройствами, то, конечно, они будут рассматривать проблему парафилий, того, что в обществе называют «извращениями». А то, что касается нетипичной, с точки зрения традиционной отечественной школы, сексуальности, эти вопросы не рассматриваются. А если эта тема и обсуждается, то преподносится в терминах моральной оценки и «ненормальности». Именно это мы и слышим в средствах массовой информации, когда задают вопросы крупным специалистам из Министерства здравоохранения или откуда-то ещё: они публично заявляют, что это «не норма».

ВС: У нас в стране существует Российское научное сексологическое общество, в феврале у них был конгресс в Москве. Насколько деятельность этого сексологического общества адекватна с точки зрения потребностей и проблем ЛГБТ-подростков?

ДИ: Необходимо сказать, что любые сообщества, также как, например, сообщества невропатологов или психиатров, или кого-то ещё, это общественные организации. И, как и любая общественная организация, она может иметь какие угодно мнения. Занимаясь обсуждением каких-то проблем, это общество выполняет больше образовательную или организационную роль, например, организации каких-то конференций, но играть серьёзную роль по изменению стандартов обучения или мнения специалистов практически не может.

ВС: А почему не влияет? Казалось бы, собираются сексологи, специалисты в своей области, облечённые какой-то властью в своих университетах…

ДИ: Научный конгресс или конференция – это заслушивание докладов или сообщений. При этом обнаруживается, что существует некоторая терпимость к альтернативным точкам зрения. Но нельзя сказать, что то, о чём мы сейчас говорим, обсуждается как проблема, которая требует какого-то научного решения, каких-то выводов, каких-то дополнительных исследований, может быть. Я не помню, чтобы какая-либо конференция завершилась решением выступить по какому-либо вопросу с общим докладом, резюме, обращением, со стороны специалистов определённого профиля. Единственное, что делают подобные общества – они пишут какие-то обращения в те же самые министерства о необходимости что-то открыть или организовать (а решать будут все-таки чиновники). Но по реально научным, практическим проблемам никогда такого не было.

⇐ Предыдущая12

Поделиться: