Глава 1: Технология поведения

Пытаясь решить ужасающие проблемы, которые стоят перед нами в нынешнем мире, мы, естественно, делаем то, что у нас лучше всего получается. Мы применяем то, в чём мы сильны; а наша сила - это наука и техника. Чтобы сдержать демографический взрыв, мы ищем лучшие методы контроля над рождаемостью. Видя угрозу ядерной войны, мы создаём ядерный потенциал сдерживания противника и системы противоракетной обороны. Мы пытаемся предотвратить глобальную угрозу голода новыми сельскохозяйственными культурами и более эффективными способами их выращивания. Улучшение санитарных условий и медицина, как мы надеемся, победят болезни; улучшение жилищных условий и транспортной сети решит проблемы негритянских гетто, а новые методы минимизации и утилизации отходов остановят загрязнение окружающей среды. Мы даже можем констатировать значительные достижения во всех этих областях, и вовсе не удивительно, что мы должны стремиться к их дальнейшему увеличению. Однако положение становится все хуже и хуже, и обескураживает то, что оказывается, что в этом всё более и более повинны сами используемые технологии. Санитария и медицина сделали проблемы роста населения более острыми, война стала ещё более ужасной с изобретением ядерного оружия, а потребительское стремление к благополучию в значительной степени ответственно за загрязнение окружающей среды. Как сказал Дарлингтон:

" Каждый новый источник, из которого человек черпает своё могущество на земле, всегда использовался так, что перспективы для следующих поколений суживаются. Весь его прогресс был достигнут за счет ущерба для окружающей среды, который он не может возместить и не мог предвидеть."

Независимо от того, можно ли было предвидеть этот ущерб или нет, человек должен возместить его, или он потеряет всё. И он сможет сделать это, лишь если он поймёт суть проблемы. Применение физических и биологических наук не решит наших задач, потому что решения лежат в совсем иной области. Лучшие противозачаточные средства сдержат рост населения, только если люди будут ими пользоваться. Новые системы оружия смогут преодолеть новые средства защиты от них и наоборот, но ядерная катастрофа будет предотвращена только тогда, когда будут устранены условия, при которых государства затевают войну. Новые методы сельского хозяйства и медицины не помогут, если их не будут применять на практике, а жилищный вопрос - дело не только строительства и планирования городов, но и образа жизни людей. От перенаселенности можно избавиться, лишь поощряя людей не селиться скученно, а окружающая среда будет деградировать до тех пор, пока люди не откажутся от деятельности, загрязняющей её.

Короче говоря, мы должны сделать огромные изменения в поведении человека, и мы не сможем сделать это лишь с помощью физики или биологии, независимо от того, как бы мы ни старались. (Есть ведь ещё и другие проблемы, такие как кризис нашей системы образования и недовольство и бунтарство молодежи, к которым физические и биологические технологии столь очевидно не имеют ни малейшего отношения, что их никогда не пытались применять.) Вовсе не достаточно " использовать технологии с более глубоким пониманием человеческих проблем ", или " поставить технологии на службу духовным потребностям человека", или " побуждать технологов к тому, чтобы они занимались проблемами человечества." Из таких выражений следует, что там, где начинается человеческое поведение, технология кончается, и тут мы должны продолжать, как это делалось и прежде, полагаясь на то, что нам известно по личному опыту, или на хранилище опыта людей прошлого, называемое историей, или на те концентраты человеческого опыта, которые можно найти в народной мудрости и эмпирических правилах. Всё это было доступно уже много столетий, и все, что можно показать как результат - это нынешнее положение дел в мире.

Чего нам не хватает, так это технологии поведения. Мы могли бы решить наши проблемы очень быстро, если бы можно было регулировать рост населения мира столь же точно, как мы корректируем орбиту космического корабля, или улучшать состояние сельского хозяйства и промышленности хотя бы с долей той уверенности, с которой мы ускоряем элементарные частицы до высоких энергий, или двигаться в направлении мира во всем мире с чем-то похожим на тот постоянный прогресс, с которым идет приближение к абсолютному нулю температуры (хотя обе цели, похоже, так и останутся недоступными). Однако для этого у нас нет технологии управления поведением, сопоставимой по силе и точности с технологией физики и биологии; более того, тех, кто не считает саму возможность этого смехотворной, она скорее ужасает, чем обнадеживает. Вот насколько мы еще далеки от " понимания человеческих проблем" в том смысле, в котором физика и биология понимают проблемы в своей собственной сфере, и насколько мы далеки от способности предотвратить ту катастрофу, к которой мир, по-видимом, неумолимо движется.

 Можно сказать, что две с половиной тысячи лет назад человек понимал себя в той же мере, как и любую часть окружающего мира. Сегодня он способен понимать себя самого хуже, чем что-либо иное. Физика и биология прошли большой путь прогресса, однако никакого подобного этому развития чего-то вроде науки о поведении человека так и не было. Физика и биология древней Греции представляют сейчас разве что исторический интерес (ни один современный физик или биолог не обратится к Аристотелю за помощью), а вот диалоги Платона по-прежнему преподают студентам и цитируют, как будто бы они проливают свет на поведение человека. Аристотель не смог бы понять и страницу нынешнего учебника физики или биологии, но Сократ и его друзья имели бы лишь минимальные затруднения с пониманием новейших ученых дискуссий по гуманитарным вопросам. А что касается технологии, то мы достигли огромных успехов в управлении физическими и биологическими процессами, но вот прогресс нашей практической деятельности в сферах государства, образования и большей части экономики, пусть и адаптированной к самым разнообразным условиям, не особо велик.

 Мы вряд ли можем объяснить это, заявив, что древние греки знали все, что нужно знать о человеческом поведении. Конечно, они знали о нем больше, чем они знали о физическом мире, но это было воистину мизерное знание. Кроме того, их способу мышления о поведении человека, очевидно, был присущ роковой дефект. В то время как древнегреческая физика и биология, несмотря на всю свою примитивность, в конечном итоге привела к современной науке, древнегреческие теории человеческого поведения завели нас в никуда. И если они и сегодня довлеют над нами, то это не потому, что они содержали какую-то вечную истину, а потому, что они не содержали семян ничего лучшего.

 Конечно, любой может утверждать, что человеческое поведение - это особенно сложная " материя". Это действительно так, и мы особенно склонны так думать именно потому, что мы столь некомпетентны в ней. Но современная физика и биология успешно занимаются предметами, которые отнюдь не проще, чем многие аспекты поведения людей. Разница в том, что инструменты и методы, которые они используют, соразмерны сложности поставленных задач. Но тот факт, что инструменты и методы соответствующей мощности недоступны в области исследования человеческого поведения - это ещё не всё объяснение, а только его часть. Да разве полет человека на Луну осуществить действительно проще, чем повысить качество обучения в наших общеобразовательных школах? Или построить для всех лучшее жильё, достойное человека? Или предоставить всем полезную хорошо оплачиваемую работу и, как следствие, дать им более высокий уровень жизни? Вопрос тут не в выборе приоритетов, потому что никто не осмелился бы сказать, что куда важнее всего этого добраться до Луны. Нет, захватывающая суть полёта на Луну - это то, что он стал осуществим. Наука и технология достигли уровня, на котором с помощью одного большого рывка вперёд это можно было сделать. Но в отношении проблем, связанных с поведением человека, вовсе нет подобного энтузиазма. Нам ещё далеко до их решения.

 Проще всего сделать вывод, что в человеческом поведении должно быть что-то такое, что делает научный анализ, и, следовательно, эффективную технологию невозможными. Но мы всё еще ни в коем случае не исчерпали возможности для этого. Напротив, есть даже подозрение, позволяющее заявить, что научные методы едва ли были применены в исследовании поведения человека. Да, использовались инструменты науки; что-то высчитывалось, измерялось и сравнивалось; однако что-то важное для научной практики напрочь отсутствует почти во всех современных дискуссиях о человеческом поведении. Это имеет прямое отношение к нашему пониманию причин поведения. (Термин " причина" теперь редко употребляется в серьёзных научных трудах, но тут его вполне можно использовать.)

Первое знакомство человека с причинами, вероятно, происходит из опыта его собственного поведения: предметы перемещаются, когда он ими двигает. Если перемещаются другие предметы, то это оттого, что ими кто-то двигает, и если движителя не видно, то это потому, что он невидим. Древнегреческие боги служили в этой роли причин физических явлений. Они обычно находились вне движимых ими предметов, но порой могли вселиться в них, делая их " одержимыми". Физика и биология вскоре отказались от объяснений такого рода и обратились к более полезным видам причин, но этот шаг так и не был предпринят в отношении человеческого поведения. Разумные люди теперь уже не верят, что бывает " одержимость" демонами (хотя изгнание бесов иногда практикуется, и ссылки на демоническое снова появились в опусах психотерапевтов), но поведение людей все еще обычно приписывается некоему обитающему внутри них " действующему началу". Например, говорят, что малолетний преступник страдает от дефектов личности. Так выражаться имело бы смысл лишь в том случае, если бы " личность" была чем-то отличным от тела, которое-то и попало в переделку. Это различие выясняется, когда начинают рассуждать, что одно тело якобы содержит несколько личностей, которые управляют им по-разному в разные моменты. Психоаналитики постулировали три таких личности - " Я - Ego", " Сверх-Я - Super-Ego" и " Оно - Id" - и утверждают, что взаимодействия между ними ответственны за поведение человека, в котором они якобы " обитают".

Хотя физика впоследствии перестала персонифицировать предметы подобным образом, это продолжалось в течение долгого времени, когда утверждалось, что у предметов будто бы есть воля, импульсы, чувства, намерения и другие частные атрибуты обитающего в них " движителя". Согласно Баттерфилду, Аристотель утверждал, что тело при падении ускоряется потому, что оно всё более и более ликует, оказываясь всё ближе и ближе к своей цели, а более поздние авторитеты схоластики полагали, что ядро движет некий " импульс", который иногда называли " стремительностью - impetuosity". От всего этого в конечном итоге отказались, и правильно сделали, однако науки о поведении до сих пор объясняют его подобными внутренними " сущностями". Никого не удивляет, когда говорят, что человек, принося хорошие новости, шагает быстрее, потому что он чувствует ликование, или действует неосмотрительно из-за своей импульсивности, или упорно придерживается одного и того же образа действий из-за своей силы воли. Неосторожные телеологические высказывния о " целях" по-прежнему можно найти в физике и биологии, но стандартная практика уже избавилась от них; напротив, почти всеми человеческое поведение приписывается намерениям, планам, целям и задачам. Если всё еще возможен вопрос, может ли автомат иметь цель деятельности, то этот вопрос подразумевает (и это надо подчеркнуть): может ли он в этом быть подобным человеку.

Физика и биология отошли подальше от персонифицированных причин, когда они начали приписывать поведение вещей сущностям (началам), качествам или их природе. Для средневекового алхимика, например, некоторые из свойств вещества могли быть связаны с " меркуриальной" (ртутной) сущностью, и вещества сравнивали согласно тому, что можно назвать " Химией индивидуальных различий." Ньютон жаловался на привычку своих современников: " Если нам говорят, что каждый род вещей наделен сокровенным специфическим качеством, благодаря которому он действует и производит явные эффекты, то этим по сути не говорят ничего." (Сокровенные качества - это пример гипотез, которые отвергал Ньютон, заявляя: " Гипотез не сочиняю - Hypotheses non fingo", хотя ему самому не всегда удавалось следовать этому девизу.) Биология продолжала ещё в течение длительного времени ссылаться на " природу" живых существ, и даже не отказалась полностью от концепции " жизненной силы" вплоть до ХХ века. Поведение, однако, по-прежнему приписывают " человеческой природе", и существует велеречивая " Психология индивидуальных различий", в которой людей сравнивают и описывают в категориях черт характера, способностей и навыков.

Почти все, кто имеет дело с человеческими делами - политологи, философы, литераторы, экономисты, психологи, лингвисты, социологи, богословы, антропологи, педагоги и психотерапевты - продолжают говорить о человеческом поведении таким вот донаучным образом. Каждый выпуск ежедневных газет, журналов, профессиональной периодики и любая книга, имеющая какое-либо отношение к человеческому поведению, дадут нам обилие примеров. Нам говорят, что для управления численностью населения мира мы должны изменить отношение к детям, преодолеть гордость числом потомства в семье или половой потенцией, обрести определенное чувство ответственности по отношению к потомству, и уменьшить роль, которую играет многодетность семьи в преодолении забот старости. Мол, борясь за дело мира, мы имем дело с волей к власти или параноидальными заблуждениями властителей, и мы якобы должны помнить, что войны начинаются в умах людей, что якобы есть нечто самоубийственное в природе человека - наверно, инстинкт смерти, который приведит к войнам, и что человек является агрессивным по своей природе. Для решения проблем бедных, мы мол, должны прививать им самоуважение, поощрять инициативу и уменьшать чувство безысходности. Чтобы преодолеть недовольство молодежи, мы должны дать ей смысл жизни и уменьшить её чувство отчуждения или безнадежности. Понимая, что у нас нет эффективных способов достичь что-либо из этого, мы сами можем испытать кризис веры или потерять веру в себя, которую можно якобы восстановить лишь путем возвращения к вере во внутреннюю силу личности. Всем этим нас пичкают ежедневно, и почти никто не ставит это под сомнение. Однако, ничего подобного нет в современной физике или большей части биологии, и этот факт вполне может служить объяснением того, почему наука и технология поведения так сильно отстали.

Обычно предполагают, что " бихевиористские" возражения против идей, чувств, черт характера, воли и так далее, относятся к тому материалу, из которого они якобы сделаны. Некоторые проклятые вопросы о " природе сознания", разумеется, дебатировуются на протяжении уже более чем двух с половиной тысяч лет, и до сих пор остаются без ответа. Как, например, может сознание двигать телом? Это продолжается и поныне; в 1965 году Карл Поппер мог поставить вопрос таким образом: " Мы хотим понять то, как такие нематериальные вещи, как цели, раздумья, планы, решения, теории, сомнения и ценности могут играть свою роль в осуществлении материальных изменений в материальном мире." И, конечно, мы также хотим знать, откуда берутся эти нематериальные вещи. На этот вопрос у древних греков был простой ответ: от богов. Как Доддс отметил, древние греки веровали, что если человек вел себя глупо, то это было оттого, что враждебный ему бог вселил ά τ η (страсть) в его груди. А дружелюбный бог мог дать воину дополнительное количество μ έ ν ο ς, с помощью которого тот будет блестяще сражаться. Аристотель думал, что в мысли есть что-то божественное, а Зенон считал, что разум и есть бог.

Мы не можем продолжать сегодня в том же духе, поэтому самой распространенной альтернативой является ссылка на предшествующие материальные явления. Общечеловеческие качества, этот продукт эволюции человеческого рода, как утверждают, объясняют часть работы его сознания, а остальную часть - история его личного опыта. Например, из-за (материальной) конкуренция в ходе эволюции люди теперь имеют (нематериальное) чувство агрессивности, которое приводит к (материальным) актам враждебности. Или же (физическое) наказание, которому подвергается маленький ребенок, когда его поймают за сексуальными играми, производит (нефизическое) чувство страха, которое препятствует его (физическому) сексуальному поведению в зрелом возрасте. Этот нематериальный, нефизический этап, очевидно, простирается на длительные периоды времени: агрессия уходит корнями в миллионы лет эволюционной истории, и страх, пережитый в детстве, гнетет даже до старости.

Проблему перехода от одного вида явлений к другому можно было бы избежать, если бы все они были либо ментальными (душевными), либо физическими, и обе эти возможности имели своих сторонников. Некоторые философы пытались удержаться в этом мире души, утверждая, что реален только непосредственный опыт, и экспериментальная психология началась как попытка обнаружить психические законы, которые регулируют взаимодействия между психическими явлениями. Современные " внутрипсихические" теории психотерапии рассусоливают то, как одно чувство приводит к другому (как, например, разочарование порождает агрессию), как чувства взаимодействуют, и как изгнанные из сознания чувства пробираются в него обратно. Противоположную позицию, утверждающую, что душевный этап в действительности является физическим, занял, как ни странно, Фрейд, считавший, что физиология в конечном счете объяснит работу психики. В подобном духе, многие физиологи-психологи продолжают безудержно рассуждать о состояниях сознания, чувствах и так далее, в надежде на то, что это лишь вопрос времени, когда мы поймем их физическую природу.

Размеры мира сознания и переходы из одного мира в другой не могут не вызывать обескураживающих проблем, но обычно их удаётся игнорировать, и это, по-видимому, удачная стратегия, потому что более важное возражение против ментализма (когнитивизма) совсем иного рода. (У менталистов) мир сознания заслоняет собой всё остальное. (Реальное) поведение не признается в качестве предмета самостоятельного исследования. В психотерапии, например, ненормальности, которые человек делает или говорит, почти всегда считаются лишь симптомами, и по сравнению с теми захватывающими драмами, которые якобы разыгрываются в глубинах психики, само поведение кажется всего лишь поверхностным явлением. В лингвистике и литературоведении то, что человек говорит, почти всегда рассматривается как выражение идей и чувств. В политологии, богословии и экономике, поведение обычно рассматривается в качестве материала, из которого делаются выводы об отношениях, намерениях, потребностях и так далее. На протяжении более чем двух с половиной тысяч лет жизни " души" уделялось самое пристальное внимание, но только в самое последнее время делаются попытки исследовать поведение человека как нечто большее, чем просто побочное явление.

Условиями, от которых зависит поведение, тоже пренебрегают. Менталистское (когнитивистское) объяснение пресекает любое любопытство. Мы видим этот эффект в обычном разговоре. Если мы спросим кого-нибудь: " Почему вы ходили в театр? " и он ответит: " Потому, что мне захотелось", мы склонны принимать такой ответ как своего рода объяснение. Было бы гораздо корректнее узнать, что происходило, когда он ходил в театр в прошлом, или что он слышал или читал о пьесе, которую он пошел посмотреть, или какие другие явления в его прошлой или нынешней жизни могут побудить его сходить в театр (вместо того, чтобы заняться чем-то другим), но мы удовлетворяемся этим " Потому, что мне захотелось" как своего рода резюме всего этого, и не склонны расспрашивать далее.

Профессиональные психологи часто останавливаются в той же точке. Много лет назад Уильям Джеймс исправил общераспространенное заблуждение о связи между чувствами и действиями, утверждая, например, что мы не убегаем, потому что мы боимся, а боимся, потому что мы убегаем. Другими словами, то, что мы чувствуем, когда мы чувствуем страх - это наше поведение, то же самое поведение, которое согласно традиционной точке зрения выражает чувство и объясняется им. Но сколько людей из тех, кто обдумывали аргумент Джеймса, заметили, что на самом деле нет никакого указания не предшествующее событие? Равно как и то, что это " потому что" вовсе не следует принимать всерьез. И вообще не объясняется то, почему мы убегаем и чувствуем страх.

Если мы считаем, что объясняем чувства, или говорим, что чувства являются причиной поведения, то мы уделяем слишком мало внимания предшествующим обстоятельствам. Психотерапевт узнаёт о ранних годах жизни своего пациента почти исключительно из его воспоминаний, которые, как известно, не внушают доверия, и он может даже утверждать, что якобы важно не то, что на самом деле произошло, а то, что пациент помнит. В психоаналитической литературе, пожалуй, на каждый случай эпизода с действительным наказанием, к которому можно проследить чувство страха, приходится по меньшей мере сто упоминаний о случаях, когда лишь чувствовался страх. Даже, кажется, предпочитают сообщать о таких эпизодах в прошлом, которые теперь уже явно не актуальны. В настоящее время существует громадный интерес, например, к рассуждениям о том, что якобы должно было происходить в ходе эволюции человеческого рода, для объяснения нынешнего поведения людей, и об этом, кажется, с особой уверенностью говорят лишь потому, что о том, что происходило на самом деле, можно только догадываться.

Не имея возможности понять, как и почему человек, которого мы видим, ведет себя так, а не иначе, мы приписываем его поведение " личности", которую мы не видим, и чье поведение мы также не можем объяснить, но о котором мы не склонны задавать вопросы. Мы, вероятно, усвоили эту стратегию не столько из-за недостатка интереса или настойчивости, сколько из-за давнишней убежденности, что для большей части человеческого поведения нет соответствующих эпизодов в прошлом. Функцией " внутреннего человека" (" души" ) является давать объяснения, которые в свою очередь не потребуют объяснения. Все объяснения останавливаются на нем. Он, следовательно, вовсе не посредник между пережитым в прошлом и нынешним поведением, а центр, от которого исходит поведение. Он - инициатор, который начинает и творит, и делая это он остается, каким был для древних греков - божественным. Нам говорят, что он автономен, ну а с точки зрения науки о поведении это означает, что он - чудо, таинство.

Эта позиция, конечно, уязвима. Автономная " душа" служит только для того, чтобы объяснять явления, которые мы еще не в состоянии объяснить другими способами. Её существование зависит от нашего невежества, и она, естественно, теряет свой статус, когда нам удаётся узнать побольше о поведении. Задача научного анализа - объяснить, как поведение человека как физической системы связано с условиями, в которых шла эволюция человеческого рода, и с условиями, в которых живёт данная личность. Исключая возможность наличия некоего сверхестественного или творческого вмешательства, эти события должны быть связаны между собой, и тогда никакого вмешательства не нужно. Обстоятельства выживания вида, ответственные за генетическую наследственность человека, будут генерировать тенденцию действовать агрессивно, а не агрессивные чувства. Наказание сексуального поведения изменяет само сексуальное поведение, а какие-то чувства, которые при этом могут возникнуть, в лучшем случае являются побочным явлением. Наш век не страдает от страха, а от страшных событий, преступлений, войн и других опасных и болезненных вещей, которым столь часто подвергаются люди. Молодежь бросает школу, отказывается работать, и общается только со сверстниками не потому, что она чувствует себя отчужденной, а из-за социально патологической среды дома, в школе, на производстве и вообще везде.

Нам тут пора вступить на путь, пройденный физикой и биологией, и обратиться непосредственно к отношениям между поведением и окружающей средой, пренебрегая гипотетическим посредничеством состояний сознания. Физика не продвинулась вперёд, созерцая ликование падающего тела, а биология - природу духов витализма, и нам незачем ждать откровений о том, каковы на самом деле личность, состояния психики, чувства, черты характера, планы, цели, намерения, или другие атрибуты автономного человека (" души" ) для того, чтобы делать научный анализ поведения.

Конечно, есть причины того, почему нам понадобилось так много времени, чтобы дойти до этого. Предметы изучения физикой и биологией ведут себя не так, как люди, и в конечном итоге довольно смешно говорить о ликовании падающего тела или устремлении ядра; но люди ведут себя как люди, и внешний человек, чье поведение надо объяснить, может быть очень даже похож на " внутреннего человека", чьим поведением якобы объясняется поведение внешнего. Внутренний человек (" душа" ) был создан по образу и подобию внешнего.

Более важная причина в том, что порой кажется, что внутреннего человека можно наблюдать непосредственно. Мы должны воображать себе ликование падающего тела, но разве мы не чувствуем своего собственного ликования? Мы на самом деле чувствуем происходящее под нашей собственной кожей, но мы не чувствуем вещей, которые были изобретены для объяснения поведения. Одержимый человек не чувствует обуявшего его демона, и скорее всего даже отрицает его существование. Малолетний преступник не чувствует своей дефективной личности. Умный человек не чувствует своей интеллигентности, а нелюдим - своей интровертированности. (И в самом деле, нам говорят, что эти параметры сознания или характера можно наблюдать только с помощью сложных статистических приемов.) Говорящий человек не чувствует грамматические правила, которые, как нам говорят, он применяет, составляя предложения, и люди говорили " грамматически правильно" за тысячи лет до того, как кто-то открыл существование таких правил. Отвечающий на вопросы анкеты не чувствует никаких отношений или мнений, которые якобы побуждают его расставлять крестики определенным образом. Мы чувствуем определенные состояния наших тел, связанные с поведением, но, как указывал Фрейд, мы ведем себя точно так же, когда мы их не чувствуем; они являются побочными явлениями и их не надо ошибочно считать причинами поведения.

Но есть ещё более важная причина того, почему мы так медлили отвергнуть менталистские (когнитивистские) объяснения: им было трудно найти альтернативу. Предположим, что мы должны искать их во внешнем мире, но роль окружающей среды всё ещё далеко не ясна. История эволюционных теорий иллюстрирует эту проблему. До девятнадцатого века окружающая среда мыслилась просто как пассивная сцена, на которой зародилось много различных видов организмов, которые воспроизводили себя и вымирали. Никто не подозревал, что именно окружающая среда ответственна за существование множества различных видов (этот факт, что следует подчеркнуть, приписывался " промыслу творца" ). Вся беда в том, что окружающая среда действует незаметным образом: она не толкает или тянет, она селектирует. На протяжении тысячелетней истории человеческой мысли процесс естественного отбора оставался не замеченным, несмотря на его чрезвычайную важность. Когда он был в конце концов обнаружен, то он, конечно, стал ключевым аспектом эволюционной теории.

Влияние окружающей среды на поведение оставалось непонятым еще дольше. Легко видеть, что организмы делают с окружающим их миром, как они берут из него то, что им нужно, и избегают существующие в нем опасности, но намного труднее увидеть то, как мир воздействует на них. Декарт был первым, кто предположил, что окружающая среда может играть активную роль в детерминации поведения, и он, по-видимому, смог сделать это только потому, что получил явный намёк. Он знал, что в Королевских садах Франции есть несколько автоматов, которые приводятся в действие гидравлически скрытыми клапанами. Декарт писал, что люди, входящие в сады " неизбежно наступают на определенные плиты вымощенных дорожек, которые расположены таким образом, что когда они подходят к купающейся Диане, они вызывают то, что она прячется за кустами роз, а если они пытаются следовать за ней, то они вызывают то, что навстречу им выступает Нептун, угрожающий им своим трезубцем." Эти статуи были забавны именно потому, что они вели себя как люди, и поэтому оказалось, что нечто очень похожее на поведение человека может быть объяснено чисто механически. Декарт понял этот намек так: живыми организмами могут двигать подобные причины. (Он исключил человеческий организм, по-видимому для того, чтобы избежать конфликтов с религией.)

Инициирующее поведение действие окружающей среды стали называть " стимулом" - от латинского слова " кнут", действие организма " реакцией", а их совокупность назвали " рефлексом". Рефлексы впервые были продемонстрированы на мелких обезглавленных животных, таких как саламандры, и важно то, что этот принцип воспринимался в штыки в течение девятнадцатого века, потому что он, как тогда казалось, отрицает существование некоего автономного действующего начала - так называемой " души спинного мозга" - которому приписывали ответственность за движения обезглавленного тела животного. Когда Павлов продемонстрировал, как новый рефлексы могут быть выработаны путем кондиционирования, была рождена целая психология стимула-реакции, в которой все поведение объяснялось как реакции на стимулы. Один писатель сказал об этом так: " Всю нашу жизнь нас подталкивают или стегают кнутом." Модель стимул-реакция никогда не была очень убедительной, да она и не решила основной проблемы, потому что была вынуждена изобрести нечто вроде " внутреннего человека" для того, чтобы преобразовывать стимулы в реакции. Теория информации наткнулась на ту же проблему, когда ей пришлось изобретать внутренний " процессор" для преобразования входа в выход.

Но действие дискриминантного стимула относительно легко наблюдать, и поэтому не удивительно, что гипотеза Декарта занимала доминирующее положение в теории поведения в течение длительного времени, но это было ложный путь, от которого научный анализ поведения только сейчас оправился. Окружающая среда не только подталкивает или погоняет, она селектирует (поведение). Ее роль аналогична той, которую она играет в естественном отборе, пусть и в совершенно иных временных масштабах, и она не замечалась по той же причине. Теперь стало ясно, что мы должны принимать во внимание не только то, что окружающая среда делает с организмом до того, как он отреагирует, но и то, что она делает после этого. Акты поведения формируются и поддерживаются вызываемыми ими последствиями. После того, как этот факт был осознан, мы смогли сформулировать взаимодействие между организмом и окружающей средой гораздо более всеобъемлющим образом.

В результате мы получаем два важных вывода. Один из них касается фундаментального анализа. Поведение, которое воздействует на окружающий мир, вызвая последствия (" оперантное" поведение) можно изучать, конструируя окружающую среду, в которой от него зависят конкретные последствия. Изучаемые следственные взаимосвязи постоянно становились всё сложнее, и постепенно становилось ясно, что ими объясняются все те функции, которые ранее приписывались личности, состояниям сознания, чувствам, чертам характера, целям и намерениям. Второй вывод имеет практическое значение: среда может использоваться для манипулирования (поведением). Если генетическую наследственность человека можно изменить только очень медленно, то изменения в окружающем личность мире могут иметь быстрые и драматические последствия. Технология оперантного поведения, как мы увидим, уже достаточно хорошо развита, и ей может оказаться по плечу решение наших нынешних проблем.

Из-за этой возможности возникает другая проблема, которая должна быть решена, если мы хотим воспользоваться нашими преимуществами. Мы сделали прогрессивный шаг, развенчав " автономную личность", но она не ушла с миром. Она ведет своего рода арьегардные бои, для которых, к сожалению, она смогла получить сильнейшую поддержку. Она по-прежнему является важной фигурой в политологии, юриспруденции, религии, экономике, антропологии, социологии, психотерапии, философии, этике, истории, образовании, воспитании детей, лингвистике, архитектуре, градостроительстве и семейной жизни. Эти области имеют своих специалистов, и каждый специалист имеет свою теорию, и почти в каждой теории автономность личности считается бесспорной. " Внутреннему человеку" (" душе" ) не страшны данные, полученные при случайных наблюдениях или исследованиях структуры поведения, и многие из этих областей имеют дело только с группами людей, когда статистические или анкетные данные имеют ограниченное воздействие на индивида. Результатом является огромный перевес традиционного " знания", которое надо исправить или заменить результатами научного анализа.

Две особенности автономной личности являются особенно опасными. С традиционной точки зрения, человек свободен. Он является автономным в том смысле, что у его поведения нет (внешних) причин. Поэтому он несет ответственность за то, что делает, и его справедливо наказывать за проступки. Эта точка зрения, вместе со всеми связанными с ней практическими последствиями, должна быть пересмотрена после того, как научный анализ открыл неожиданные отношения управления между поведением и окружающей средой. Конечно, определенная мера внешнего управления допускалась. Теологи признали тот факт, что человеку должно быть предопределено делать то, что всезнающий бог знает, что он будет делать, и у древнегреческих драматургов любимой темой была неумолимая судьба. Прорицатели и астрологи часто утверждают, что могут предсказать, что люди будут делать, и их услуги всегда пользовались спросом. Биографы и историки искали " влияний" в жизни людей и народов. Народная мудрость и прозрения таких эссеистов, как Монтень и Бэкон, указывают на некоторую предсказуемость человеческого поведения, о которой также свидетельствуют статистические и анкетные данные социологических исследований.

(Фикция) автономной личности выживает вопреки всему этому потому, что является счастливым исключением. Богословы примирили предопределение со свободой воли, и древнегреческие зрители, растроганные представлением о неизбежной судьбе, выходили из театра свободными людьми. Ход истории изменяется смертью лидера или штормом в море, а жизненный путь изменяется под влиянием учителя или любви, но такие вещи случаются далеко не с каждым, и они не влияют на всех одним и тем же образом. Некоторые историки сотворили добродетель из непредсказуемости истории. Статистические данные легко игнорировать; мы читаем, что сотни людей будут убиты в дорожно-транспортных происшествиях в праздничный уик-энд - и сами пускаемся в путь, как будто лично нас это не касается. Наука о поведении слишком слабо пытается воскресить " призрак предсказуемого человека." Напротив, многие антропологи, социологи и психологи используют свои специальные знания, чтобы доказывать, что человек свободен, целеустремлён, и ответственен. Фрейд был детерминист - на основании веры, а не фактических данных, - но многие фрейдисты, не колеблясь, заверяют своих пациентов, что они могут свободно выбирать между различными вариантами действий и в долгосрочной перспективе являются творцами собственной судьбы.

Эта лазейка постепенно закрывается по мере того, как обнаруживаются новые доказательства предсказуемости поведения человека; личная свобода от полного детерминизма испаряется по мере прогресса научного анализа, в особенности в отношении объяснения поведения индивида. Джозеф Вуд Кратч признаёт статистические факты, даже настаивая на личной свободе: " Мы можем предсказать с большой точностью, сколько людей придут на морской пляж в день, когда температура достигнет определенного значения, и даже то, сколько людей бросится вниз с моста... хотя ни я, ни вы, не видим необходимости сделать ни то, ни это. " Но он вряд ли сможет отрицать, что те, кто идут на берег моря, имеют для этого весомую причину, равно как и то, что обстоятельства жизни самоубийцы имеют определенное влияние на то, что он прыгнет с моста. Делаемое им различие кажется разумным лишь постольку, поскольку слова вроде " необходимость" намекают на особенно явную насильственность управления поведением. А научный анализ, естественно, движется в направлении выяснения всех видов отношений, управляющих поведением.

Подвергая сомнению управление поведением, якобы осуществляемое автономной личностью, и демонстрируя управление, осуществляемое окружающей средой, наука о поведении этим, кажется, ставит под вопрос человеческое достоинство и честь. Личность несет ответственность за свое поведение, причем не только в том смысле, что ее могут справедливо обвинить или наказать, если она ведет себя плохо, но также и в том смысле, что её достижения требуют признания и восхищения. А научный анализ переносит и заслуги, и вину на окружающую среду, в результате чего традиционное отношение к ним становится неоправданным. Это - радикальные изменения, и те, кто предан традиционным теории и практике, естественно, противодействуют им.

Существует и третий источник неприятностей. Когда причина переносится на среду, то индивидуум, кажется, подвергается совершенно новой опасности. Кому надлежит управлять поведением при помощи окружающей среды и с какой целью? Автономная личность, казалось бы, сама управляет собой в соответствии с внутренним набором ценностей; она делает лишь то, что считает хорошим. Но что сочтет хорошим этот гипотетический манипулятор поведением других, и будет ли это хорошо для тех, кем он управляет? Ответы на вопросы такого рода, как говорят, конечно, относятся к оценочными суждениям.

Свобода, достоинство и ценности являются важнейшими темами, и к сожалению, они обретают всё более критическое значение, поскольку сила технологии поведения становится всё более соизмеримой с проблемами, которые ей предстоит решить. Само изменение, которое принесло нам некоторую надежду на решение, несёт ответственность за растущую оппозицию против предлагаемого способа решения. Этот конфликт сам по себе является проблемой поведения человека и подход (к его разрешению) может быть лишь соответствующий. Наука о поведении отнюдь не так хорошо разработана, как физика или биология, но её преимущество в том, что она может пролить свет на свои собственные трудности. Наука является человеческим поведением, равно как и оппозиция науке. То, что произошло в борьбе человека за свободу и достоинство, и какие проблемы возникают, когда научное знание начинает играть роль в этой борьбе? Ответы на эти вопросы могут помочь расчистить путь для технологии поведения, в которой мы так остро нуждаемся.

Далее (в книге) эти вопросы обсуждаются " с научной точки зрения", но это не значит, что читателю необходимо знать детали научного анализа поведения. Для него достаточно упрощенной интерпретации. Однако суть такой интерпретации легко понять. Мы часто говорим о том, что мы не можем наблюдать или измерять с точностью, требуемой для научного анализа, и при этом очень полезно использовать термины и принципы, которые были выработаны в более точных условиях. Море в сумерках мерцает странным светом, изморозь на оконном стекле рисует необычные узоры, а суп не застывает на кухонной плите, и специалисты объясняют нам, почему. Мы можем, конечно, возразить им, что у них нет " фактов", и что то, что они говорят, невозможно " доказать", но они, тем не менее, скорее всего, правы, а не те, у кого нет экспериментальной базы знаний, и поэтому только они могут сказать нам, как двигаться дальше к более детальному исследованию, если оно покажется необходимым.

Экспериментальный анализ поведения предлагает аналогичные преимущества. Когда мы наблюдаем процессы поведения в контролируемых (лабораторных) условиях, то мы можем легко идентифицировать их в мире повседневности. Мы можем выявить существенные особенности поведения и окружающей среды и поэтому можем пренебречь незначительными частностями, независимо от того, сколь бы увлекательными они ни были. Мы можем отвергнуть традиционные объяснения, если они были проверены экспериментальным анализом, которым была установлена их ложность, а затем двигаться дальше вперед в наших исследованиях с неудержимым любопытством. Примеры поведения, приводимые далее, не навязываются в качестве " доказательства" нашей интерпретации. Само доказательство можно найти в фундаментальном анализе. Но принципы, используемые для интерпретации примеров, обладают достоверностью, которой лишены принципы, полученные лишь из случайных наблюдений.

Язык, которым написана книга, может зачастую показаться непоследовательным. Английский, как и все другие языки, полон донаучных слов, которые обычно употребляются в повседневной речи. Никто не будет иронизировать над астрономом, если он скажет, что солнце восходит или что звезды появляются ночью, ведь было бы смешно требовать, чтобы он всегда говорил, что в результате вращения земли появляется солнце, прежде скрытое за горизонтом, или что звезды становятся видны ночью, а днем они не видны из-за того, что атмосфера рассеивает солнечный свет. Если понадобится, он может дать более точную формулировку. Английский язык содержит намного больше повседневных выражений, относящихся к человеческому поведению, чем к другим явлениям реальности, причем специальная терминология малоизвестна широкой публике. Следовательно, очень даже вероятно, что использование разговорных выражений весьма спорно. Может показаться нелогичным, если я буду просить читателя, чтобы он " keep a point in mind" - " усвоил в сознании некий тезис", хотя я пишу, что сознание - схоластическая фикция, или чтобы он " consider the idea of freedom" - " рассмотрел идею свободы", хотя идея - это просто воображаемый предшественник акта поведения, или пишу для " reassuring those who fear a science of behavior" - " успокоения тех, кто страшится науки о поведении", хотя имею в виду всего лишь изменение их поведения в отношении этой науки. Книга могла бы быть написана для читателя-специалиста без выражений такого рода, но все эти вопросы имеют важное значение для неспециалистов и поэтому их надо излагать обыденным, нетехническим языком. Несомненно, что многие из менталистских (когнитивистских) выражений, издавна укоренившихся в английском языке, невозможно столь же четко перевести на научный язык, как выражение " восход солнца", но достаточно приемлемые переводы вполне возможны.

Почти все наши главные проблемы связаны с человеческим поведением, и их невозможно решить с помощью одной лишь физической и биологической технологии. Что нам необходимо, так это технология поведения, но развитие науки, которая могла бы породить такую технологию, шло страшно медленно. Одной из трудностей является то, что почти всё из того, что называется наукой о поведении, продолжает следовать традиции, рассуждающей не о поведении, а о состояниях сознания, чувствах, чертах характера, человеческой природе, и так далее. Физика и биология когда-то занимались аналогичной схоластикой и стали развиваться лишь тогда, когда отвергли её. Науки о поведении медлят с этим отчасти потому, что часто кажется, что схоластические абстракции можно непосредственно наблюдать, и отчасти потому, что альтернативные объяснения было трудно найти. Окружающая среда, несомненно, была важным фактором, но её роль оставалась неясной. Она ведь не " толкает или тянет", а селектирует, и эту функцию было трудно обнаружить и проанализировать. Роль естественного отбора в эволюции была сформулирована лишь немногим более ста лет назад, и селекционная роль среды в формировании и поддержании поведения индивида только начинает получать признание и изучаться. Но по мере того, как росло понимание взаимодействий между организмом и окружающей средой, начинала выявляться зависимость тех функций, которые ранее приписывались состояниям сознания, чувствам и чертам характера, от параметров (экспериментальных) условий, и, следовательно, открылся путь к технология поведения. Однако она не решит наши проблемы, пока не заменит традиционные донаучные воззрения, которые прочно укоренились. Свобода и достоинство - иллюстрация этой трудности. Они - атрибуты автономного человека традиционной теории, и имеют важное значение для практики, в которой человек несет ответственность за проступки, а достижения требуют признания. Научный анализ переносит и ответственность, и заслуги человека на окружающую среду. Он также ставит вопросы, касающиеся " ценностей". И ещё: кто будет использовать эту технологию и с какими целями? Пока эти вопросы не будут решены, технология поведения по-прежнему будет отвергаться, а вместе с нею, возможно, и единственный способ решения наших проблем.

Глава 2: Свобода

Почти все живые существа активно действуют, чтобы освободиться от влияния чего-то вредного. Некоторая свобода достигается при помощи сравнительно простых форм поведения, называемых рефлексами. Человек чихает и тем освобождает свои дыхательные пути от чего-то раздражающего. Рвотой он освобождает свой желудок от неперевариваемой или ядовитой пищи. Он отдергивает назад руку, избавляя её от контакта с острым или горячим предметом. Но и более сложные формы поведения действуют точно так же. Если человека попытаются связать, то он будет " отчаянно" бороться и пытаться вырваться на свободу. При виде опасности люди убегают или нападают на её источник. Такое поведение, по-видимому, получило эволюционное развитие из-за его ценности для выживания; оно является такой же обязательной частью того, что мы называем генетическим фондом человеческого рода, как дыхание, потение и пищеварение. А при помощи кондиционирования такое поведение может быть выработано и в отношении совершенно новых объектов, которые заведомо не играли никакой роли в эволюции. Это, разумеется, лишь незначительные частные случаи борьбы на свободу, но они имеют большое значение. Мы не можем приписать их какой-то воображаемой " любви к свободе"; они - просто формы поведения, которые оказались полезными в уменьшении различных опасностей для индивидов и, следовательно, для всего биологического вида в процессе эволюции.

Гораздо более важную роль играет поведение, которое ослабляет вредные стимулы совершенно иначе. Оно приобретается не в виде условных рефлексов, а как продукт другого процесса, называемого оперантным кондиционированием (обусловливанием). Если акт поведения имеет положительное последствие, то вероятность того, что этот акт произойдет снова, возрастёт; последствие, имеющее этот эффект на поведение, называют подкреплением. Например, еда - это подкрепление для голодного организма; любое конкретное действие, совершаемое организмом, которое сопровождается получением пищи, скорее всего, будет совершено снова и снова, пока организм голоден. Некоторые (из оперантных) стимулов называются отрицательным подкреплением; любой акт поведения, который уменьшает интенсивность такого стимула (или вообще прекращает его действие), скорее всего, будет совершаться при повторном действии этого стимула. Например, если человек оказывается под палящим солнцем, то он уходит в тень, и, скорее всего, снова будет уходить в тень, если попадёт под палящее солнце. Снижение температуры подкрепляет поведение, которым оно " обусловлено", то есть, поведение, следствием которого оно является. Оперантное обусловливание (кондиционирование) наблюдается также и в том случае, когда человек просто избегает жаркое солнце, т.е. когда он, грубо говоря, избегает угрозы палящего солнца.

Отрицательные подкрепители называют также " отвращающими" в том смысле, что " отвратительны" для организма. Этот термин указывает на пространственное удаление - будь то отталкиванием или бегством - от подкрепителя, но здесь важно именно отношение во времени. В стандартной аппаратуре, используемой для изучения этого процесса в лаборатории, выбранный произвольно акт поведения слабляет отвращающий стимул или прекращает его. Большая часть материальной культуры (технологии) является результатом этой своеобразной борьбы за освобождение. На протяжении веков методом проб и ошибок люди создавали мир, в котором они становились относительно свободны от многих видов опасностей и вредных воздействий - экстремальных температур, источников инфекции, тяжелого труда, опасностей, и даже тех незначительных отрицательных подкрепителей, которые называются дискомфортом.

Бегство и избегание играют гораздо более важную роль в борьбе за свободу, когда вредящие воздействия - дело рук других людей. Другие люди могут быть отвратительны так сказать, непреднамеренно: они могут быть грубы, агрессивны, надоедливы или просто источники инфекции, и от них, соответственно, убегают или просто сторонятся. Но они также могут быть очень даже преднамеренно отвратительны, то есть могут отвратительно относиться к другим людям из-за последствий такого своего отношения. Например, надсмотрщик понуждает раба работать, стегая его плетью, когда тот прерывает работу; возобновляя работу, раб избегает порки (и, кстати, положительно подкрепляет поведение надсмотрщика - понуждать к работе при помощи кнута). Родители ворчат на ребенка, пока он не выполнит то, что они требуют; выполнив требуемое, ребенок избегает дальнейшего ворчания (и этим подкрепляет ворчание родителей). Шантажист угрожает разоблачением, если жертва не заплатит ему; заплатив, жертва избавляется от угрозы шантажа (и этим подкрепляет саму практику шантажа). Учитель угрожает телесными наказаниями и неудовлетворительными оценками, пока ученики не выразят почтительное внимание; почтительное внимание учеников позволяет им избежать угрозы наказания (и подкрепляет грозящее поведение учителя). В той или иной форме управление поведением при помощи преднамеренного отрицательного подкрепления является сутью большинства социальных отношений - в этике, религии, государственном управлении, экономике, образовании, психотерапии и семейной жизни.

Человек избегает или устраняет карающее поведение в отношении себя, поступая таким образом, что это даёт (положительное) подкрепление тем, кто преследует его карами, пока не добьются желаемого. Но избежать этого можно и другими путями. Например, человек может просто убежать и стать недосягаемым. Он может бежать из рабства, эмигрировать или скрыться от государственных чиновников, дезертировать из армии, стать вероотступником, прогульщиком, уйти из дома, или выпасть из рамок обыденности - как бродяга, отшельник или хиппи. Такое поведение является столь же закономерным результатом карающего поведения, как и то поведение, которого хотели добиться при помощи кар. Это последнее тогда можно добиться только при помощи более жёстких требований или использованием более сильных отвращающих стимулов.

Другой аномальный способ избежать отрицательные стимулы - это борьба против тех, кто создает ситуацию отрицательного подкрепления, чтобы ослабить или уничтожить их. Мы можем бороться с теми, кто угнетает или раздражает нас, как мы боремся с сорняками в саду, и опять-таки борьба за свободу главным образом направлена против тех, кто преднамеренно манипулирует другими - против тех, кто применяет отрицательное подкрепление против других, чтобы заставить их вести себя определенным образом. Например, ребенок может взбунтоваться против родителей, граждане могут свергнуть правительство, еретик может реформировать религию, ученик может напасть на учителя или заниматься вандализмом в школе, и асоциальные элементы могут заниматься разрушением общественных норм.

Вполне возможно, что в человеке генетически заложен этот вид борьбы за свободу: подвергаясь действию отрицательных подкрепителей, люди склонны действовать агрессивно и получают положительное подкрепление при виде ущерба, нанесенного своей агрессивностью. Обе тенденции, очевидно, давали эволюционные преимущества, и это можно легко продемонстрировать опытом. Если двум организмам, которые сосуществуют мирно, дать болезненные удары электричеством, то они сразу же начинают характерные агрессивные действия по отношению друг к другу. Агрессивное поведение не обязательно будет направлено на фактический источник отрицательных стимулов; оно может быть " перенесено" на любой другой подходящий объект или человека. Вандализм и бунт часто представляют собой формы агрессии, не ориентированной или неверно направленной. Организм, которому причинена боль, будет, кроме того, по возможности действовать так, чтобы получить доступ к другому организму, на который можно будет агрессивно подействовать. Степень того, насколько человеческая агрессия является проявлением врожденных тенденций, не ясна, а многие из способов, которыми люди нападают на преднамеренных манипуляторов, чтобы таким образом ослабить или уничтожить их воздействие, вполне очевидно являются результатом научения.

То, что можно назвать " литература свободы", написана для того, чтобы побудить людей бороться против тех, кто пытается управлять ими при помощи отрицательных подкрепителей, чтобы избавиться от них. Содержанием этой литературы является философия свободы, однако " философия" принадлежит к числу тех внутренних " причин", которые надо подвергать критическому разбору. Мы говорим, что человек ведет себя так, а не иначе потому, что у него такая философия, но мы строим догадки об этой философии, исходя из его поведения и, следовательно, не должны использовать её в качестве сколь-нибудь удовлетворительного объяснения, по крайней мере, пока она сама сперва не получит объяснения. Но с другой стороны литература свободы имеет простую объективную цель. Она состоит из книг, брошюр, прокламаций, речей и других произведений словесности, имеющих целью побудить людей действовать так, чтобы освободиться от различных видов принуждения. Она не учит философии свободы, а побуждает людей к действию.

Эта литература часто указывает на те вызывающие отвращение условия принуждения, в которых живут люди, при этом, возможно, противопоставляя их условиям в более свободном мире. Она, таким образом, делает существующие условия более невыносимыми, " преумножая страдания" тех, кого она пытается спасти. Она также указывает на тех, от кого надо бежать, и тех, чью власть надо ослабить сопротивлением. Типовые злодеи этой литературы: диктаторы, священники, генералы, капиталисты, учителя-садисты и властные родители.

Эта литература также предписывает образ действий. Она весьма мало внимания уделяет бегству, возможно, потому, что таковой совет излишен; вместо этого она делает упор на то, как можно ослабить или уничтожить угнетающую власть. Диктаторов надо свергать, изгонять или убивать. Легитимность правительства подвергается сомнению. Способность церквей и сект служить посредником со сверхъестественными силами оспаривается. Надо организовывать забастовки и бойкоты, чтобы ослабить экономическую власть капиталистов, которая служит опорой порядка, основанного на угнетении. Аргументация подкрепляется призывом людей к действию; при этом описываются возможные результаты и приводятся успешные примеры - по образцу рекламных " свидетельств", ну и так далее.

Угнетатели, конечно, не остаются в бездействии. Правительства делают бегство невозможным, запрещая выезд за границу или строго наказывая или даже бросая беглецов в тюрьму. Они препятствуют тому, чтобы оружие и другие инструменты власти попали в руки революционеров. Они уничтожают литературу свободы в письменной форме и сажают в тюрьму или убивают тех, кто распространяет её в устной форме. Чтобы быть успешной, борьба за свободу должна усиливаться.

Вряд ли можно сомневаться в важности литературы свободы. Без её помощи или содействия люди смиряются с условиями отрицательного подкрепления самым невероятным образом. Это верно даже в тех случаях, когда такие условия отчасти вызваны природными условиями. Дарвин обнаружил, например, что огнеземельцы по всей видимости не делают никаких усилий, чтобы защитить себя от холода. Их одежда была очень незначительной, причем они почти не использовали её для защиты от непогоды. И самый поразительный факт о борьбе за свободу от принуждения состоит в том, сколь часто её вообще не было. Множество людей на протяжении веков смирялись с самым очевидным религиозным, политическим и экономическим гнётом, а вспышки борьбы за свободу если даже и были, то случались лишь эпизодически. Литература свободы внесла существенный вклад в ликвидацию многого в обественной практике, основанного на отрицательном подкреплении - в политике, религии, образовании, семейной жизни, а также в товарном производстве.

Однако вклад литературы свободы, как правило, не обсуждается с этой точки зрения. И хотя о некоторых традиционных теориях, вероятно, можно сказать, что они дают определение свободы как отсутствие управления при помощи отрицательных подкрепителей, всегда подчеркивалось именно то, как люди ощущают это состояние. О других традиционных теориях, вероятно, можно сказать, что они определяют свободу как состояние человека, когда его действия управляются лишь " непринудительным" (т.е. положительным) подкреплением, но акцент делается на состоянии сознания, которое ассоциируют с деланием того, что хочешь. По словам Джона Стюарта Милля, " Свобода состоит в делании того, что желаешь." Литература свободы сыграла важную роль в изменении общественной практики (она изменяла именно практику всякий раз, когда имела хоть какое-то влияние), но тем не менее всегда определяла свою задачу как изменение состояний сознания и чувств. Свобода - это якобы " собственность". Человек совершает побег или устраняет власть угнетателя для того, чтобы чувствовать себя свободным, и как только он чувствует себя свободным и может делать то, что хочет, то никаких дальнейших действий не рекомендуется, и литература свободы ничего больше не предписывает, за исключением, возможно, постоянной бдительности, иначе угнетение будет возобновлено.

Это ощущение свободы становится ненадежным руководством к действию, как только угнетатели прибегают к непринудительным мерам, что им, скорее всего, и нужно делать, чтобы избежать проблем, возникающих, когда жертва убегает или нападает на них. Непринудительные меры не столь очевидны, как принудительные, и их действие может быть более медленным, но они имеют очевидные преимущества, которые способствуют их применению. Например, производительный труд когда-то был результатом наказания: раб работал, чтобы избежать последствий - наказания за то, что не работает. А заработная плата является примером совсем другого принципа; человеку платят, когда он ведет себя, как требуется, поэтому он и продолжает вести себя таким образом. Хотя уже давно было признано, что вознаграждение имеет полезные эффекты (для вознаграждающего), но системы оплаты труда развивались медленно. В девятнадцатом веке считалось, что промышленность нуждается в голодной рабочей силе, что заработная плата будет эффективной только тогда, когда голодный рабочий может оплатить ею лишь (минимально необходимые) продукты питания. Но делая труд менее отвратительным - например, путем сокращения рабочего дня и улучшения условий труда, стало возможным побудить людей работать за меньшее вознаграждение. До совсем недавнего времени обучение было почти полностью основано на отрицательном подкреплении: ученик учился, чтобы избежать наказания как последствия безделья, но и тут непринудительные методы постепенно были открыты и введены в употребление. Умелые родители научились награждать детей за хорошее поведение, а не наказывать за плохое. Религиозные учреждения сменили угрозу адским пламенем на рассусоливания о " любови божией", и правительства сменили ряд принудительных санкций на различные виды поощрений, к чему мы еще раз вернемся далее в книге. То, что неспециалисты называют вознаграждением, на самом деле является положительным подкрепителем, действие которого было исчерпывающим образом изучено в экспериментальном анализе оперантного поведения. Действие " вознаграждения" не столь легко распознать, как действие отрицательных (карающих) последствий, потому что у него есть тенденция к отсрочке действия, и поэтому его применение было замедленно, но для него в настоящее время стали доступны методы, столь же мощные, как и старые методы отрицательного подкрепления (наказания).

Для защитника свободы возникают проблемы, когда поведение, вызываемое положительным подкреплением, имеет отсроченные отрицательные последствия. Это особенно вероятно в том случае, если процесс (положительного подкрепления) используется для умышленного манипулирования, когда выгода для манипулятора, как правило, означает убыток для манипулируемого. Так называемые условные положительные подкрепители часто можно использовать с отсроченным отрицательным (для манипулируемого) результатом. Возьмем, например, деньги. Они действуют как подкрепитель только после того, как они будут уплачены за товар, служащий подкрепителем, но их могут использовать в качестве подкрепителя даже тогда, когда ими невозможно заплатить за товар. Фальшивые купюры, " плохой" чек, блокированный чек, или обещания, которые не собираются выполнять, являются условными подкрепителями, хотя их отрицательные последствия, как правило, быстро обнаруживаются. Классический пример - " золотой" слиток, лишь позолоченный снаружи. Это сразу же вызывает противодействие: мы убегаем или нападаем на тех, кто так нагло злоупотребляет условным подкреплением. Но злоупотребление многими подкрепителями социального характера часто остается незамеченным. Личное внимание, одобрение и любовь, как правило, действуют как подкрепители (акта поведения) только в том случае, если имелась какая-то связь с уже действующими подкрепителями, но их могут использовать даже тогда, когда эта связь отсутствует. Имитация одобрения и любви, при помощи которой родителей и учителей часто убеждают пытаться решить проблемы с поведением (детей), неискрення и фальшива. Это же относится и к лести, " дружескому подходу", и многим другим способам " завоевания друзей."

Но и неподдельные подкрепители могут быть использованы способами, которые имеют отрицательные последствия. Правительство может предотвратить утрату поддержки народом, делая его жизнь более интересной - дармовыми " хлебом и зрелищами", содержанием спортсменов (за государственный счет), азартными играми, употреблением алкоголя и других наркотиков, а также различными видами сексуального удовлетворения, действие которых заключается в том, чтобы удерживать людей в пределах досягаемости (правительственных) отрицательных санкций. Братья Гонкур отмечали распространение порнографии в современной им Франции: " Порнографическая литература", - писали они, " служит Bas-Empire (империи эпохи упадка)... людей укрощают так же, как и львов - при помощи мастурбации."

 

Неподдельным положительным подкреплением к тому же можно просто злоупотреблять, потому что количество подкрепления не пропорционально его влиянию на поведение. Подкрепление, как правило, даётся лишь периодически, и схема подкрепления имеет большее влияние (на поведение), чем количество полученного подкрепителя. Некоторые схемы подкрепления генерируют большое количество актов поведения в обмен на очень небольшое количество подкрепления, и эта возможность, естественно, не ускользнула от заинтересованного внимания потенциальных манипуляторов. Можно указать на два типа схем подкрепления, которыми легко злоупотреблять в ущерб тем, кто получает подкрепление.

В системе материального стимулирования, известной как сдельная оплата труда, рабочий получает определенную сумму за каждую единицу выполненной работы. Казалось бы, такая система гарантирует равновесие между производимой продукцией и заработной платой. Эта схема привлекательна для эксплуатирующих рабочую силу нанимателей, которые заранее могут вычислить затраты на рабочую силу, а также соблазнительна для рабочих, которые могут решать, сколько заработают. Эта так называемая схема подкрепления с фиксированным соотношением (fixed-ratio schedule of reinforcement), однако, может быть использована для получения большого количества актов поведения в обмен за очень небольшое количество подкрепления. Она побуждает рабочего работать интенсивно, и это соотношение может быть постепенно " растянуто", то есть оплату за единицу продукции наниматель будет снижать без особого риска того, что рабочий перестанет работать. Для рабочего конечная ситуация в этой схеме - уйма работы за очень низкую оплату - может стать очень негативной.

Несколько иная схема подкрепления - с варьирующим соотношением (variable-ratio schedule of reinforcement) - лежит в основе всех систем азартной игры. Владелец игорного дома платит клиентам за то, что они отдают ему деньги, то есть он платит им выигрыш по сделанным ими ставкам. Но он платит им по схеме, которая поддерживает их желание делать ставки, хотя в конечном счете выплаченная сумма выигрышей меньше суммы ставок.

Поначалу среднее соотношение может быть благоприятным для игрока; делая ставки, он " выигрывает". Но это соотношение может быть потихоньку изменено таким образом, чтобы он продолжал играть даже тогда, когда он начнет проигрывать. Это изменение может быть случайным (целый ряд выигрышей в начале, который потом сменяется полосой постоянно возрастающих проигрышей, может сделать человека патологическим азартным игроком.) Или это соотношение изменяет преднамеренно тот, кто манипулирует шансами выигрыша. В долгосрочной перспективе " полезность" игры оказывается отрицательной: игрок проигрывает всё.

С отсроченными отрицательными последствиями (положительного подкрепления) трудно эффективно бороться, поскольку они не наступают тогда, когда бегство или нападение всё ещё возможны - когда, например, мошенник-манипулятор может быть идентифицирован или находится в пределах досягаемости. Пока немедленное подкрепление остаётся положительным, не возникает никаких возражений. Проблема, которую тут должны решать те, кому дорога свобода, состоит в создании немедленных отицательных последствий (" сигналов опасности" ). Классической проблемой является " самоконтроль". Человек ест слишком много и заболевает от этого, но оправившись, он опять обжирается. Вкусная еда или поведение, вызываемое ею, надо сделать достаточно неприятными, чтобы человек мог " убежать" от обжорства. (Можно подумать, что последствий обжорства можно избежать только перед едой, но древние римляне избегали после: пользуясь vomitorium - " блевальней".) Немедленные отрицательные стимулы можно выработать кондиционированием (обусловливанием). Что-то в этом роде делается тогда, когда переедание называют обжорством или греховным чревоугодием. Другие виды поведения, которые следует подавить, могут быть объявлены противозаконными и, соответственно, наказуемыми. Чем более удалены во времени отрицательные последствия, тем они более проблематичны. Пришлось много повозиться с " технологией" ради того, чтобы фатальные последствия курения сигарет могли оказывать должное влияние на поведение.

Увлекательные хобби, увлечение спортом, любовные аферы или большие заработки могут успешно отодвигать на задний план серьёзную деятельность, которая принесла бы намного больше положительного подкрепления в долгосрочной перспективе, но необходимое время слишком продолжительно для того, чтобы вызвать противодействие управлению поведением (сиюминутными пустяками). Вот почему противодействие управлению поведением оказывают не все, а только те, кто страдает от отрицательных последствий, а положительного подкрепления не получает. Против азартных игр издаются законы, профсоюзы выступают против сдельной оплаты труда, и никому не позволено эксплуатировать труд детей, или покупать аморальные " сексуальные услуги", однако против этих мер могут решительно выступать именно те, кого они предназначены защищать. Игрок недоволен законами против азартных игр, алкоголик - ограничениями продажи алкоголя, а ребенок или проститутка могут охотно работать на того, кто им платит.

Литература свободы никогда не возражала против методов манипулятивного управления, которые не вызывают бегства или ответного нападения, потому что рассматривала проблему свободы с точки зрения состояний сознания и чувств. В своей книге, озаглавленной " Sovereignty" - " Суверенитет", Бертран де Жувенель (Bertrand de Jouvenel) цитирует двух важных авторитетов этой литературы. По мнению Лейбница: " Свобода заключается во власти делать то, что хочется делать", а по мнению Вольтера: " Когда я могу делать то, что я хочу - вот это и есть для меня свобода." Однако оба писателя добавляли заключительную фразу: Лейбниц, "... или во власти желать того, что достижимо", а Вольтер, более откровенно: "... но я не могу изменить свои желания." Де Жувенель убрал эту фразу в сноску, заявив, что власть желать - это проблема " низшей свободы" (свободы " внутреннего человека"! ), которая якобы выходит за пределы " гамбита свободы."

Человек желает чего-то, только если он действует, чтобы получить это, когда представится возможность. Человек, который говорит: " Я хочу что-нибудь поесть", вероятно, будет есть, если найдет какую-то еду. Если он говорит: " Я хочу согреться, " то он, вероятно, пойдёт в теплое место, если оно будет доступно. В прошлом подкреплением для этих актов поведения было именно то, что хочется (еда или тепло). Но вот то, что человек чувствует, когда он чувствует, что ему чего-то хочется - это зависит от обстоятельств. Например, еда служит подкрепителем только в состоянии голода, и человек, который хочет поесть, может чувствовать симптомы этого состояния, например, когда " сосет под ложечкой". Человек, который хочет согреться, вероятно, ощущает холод. Могут также ощущаться состояния, связанные с высокой вероятностью выполнения соответствующего акта поведения, вместе с теми аспектами нынешней ситуации, которые аналогичны таковым предыдущих ситуаций, при наличии которых этот акт поведения получал подкрепление. Однако ни желание не является чувством, ни чувство - причиной того, что человек действует, чтобы получить то, что он желает. Просто определенные факторы повысили вероятность выполнения акта поведения, и в то же время создали условия, которые могут ощущаться человеком. Свобода поэтому является вопросом факторов подкрепления, а не чувств, которые эти факторы вызывают. Различать это особенно важно в тех случаях, когда эти факторы не вызывают бегства или ответного нападения.

Неуверенность, которая окружает противодействие ненасильственным мерам (управления поведением) легко показать на примере. В 1930-х годах (в США) сочли необходимым сократить сельскохозяйственное производство. Соответствующий указ - " Agricultural Adjustment Act" - уполномочил министра сельского хозяйства на " выплату рент и пособий" фермерам, которые согласятся свернуть производство, то есть по сути оплачивать фермерам тот объём сельхозпродукции, который они согласились не производить. Заставлять их сократить производство противоречило бы конституции, и правительство утверждало, что оно просто помогало им в этом. Но Верховный суд признал, что положительное стимулирование может быть столь же непреодолимым, как и принудительные меры, и вынес решение, что " власть давать или не давать неограниченные пособия - это власть принуждающая или уничтожающая." Однако впоследствии это решение было отменено, когда суд постановил, что " позиция, утверждающая, что стимул или искушение эквивалентны принуждению, ввергнет закон в бесконечные трудности." Мы рассмотрим некоторые из этих трудностей.

Та же проблема возникает, когда правительство организует лотерею, чтобы повысить поступления в казну и при этом снизить налоги. Правительство в обоих случаях берет себе ту же самую сумму денег у своих граждан, хотя и не обязательно у тех же самых граждан. Эксплуатацией лотереи оно избегает определенных нежелательных последствий: ведь люди избегают тяжелого налогообложения, пряча доходы, или переходят в нападение, не переизбирая правительство, которое ввело новые налоги. Лотерея, применяющая разреженную схему подкрепления с варьирующим соотношением, не вызывает ни одну из этих негативных реакций. Единственное сопротивление исходит только от тех, кто принципиально выступает против игорных домов и т.п., и кто сами играют в азартные игры очень редко.

Третий пример - это практика привлечения заключенных к добровольному участию в потенциально опасных экспериментах, например, к испытанию новых лекарственных препаратов, в обмен на улучшение условий заключения и сокращение срока отсидки. Если заключенных принуждали бы участвовать в этом, то это вызвало бы всеобщие протесты, но действительно ли они свободны, когда получают положительное подкрепление, особенно если учесть, что улучшаемые условия заключения и сокращаемый срок заключения были навязаны им государством?

Этот вопрос часто возникает в более утонченных формах. Например, высказывалось мнение, что неконтролируемые услуги по предотвращению беременности и абортам не " дают неограниченную свободу производить или не производить потомство, потому что они стоят время и деньги." Бедным членам общества должна выплачиваться компенсация, чтобы они могли иметь настоящую " свободу выбора". Если справедливая компенсация точно компенсирует затраты времени и денег, необходимые для практического осуществления контроля над рождаемостью, то люди будут действительно свободны от принуждения, вызываемого тратой времени и денег, но то, будут они иметь детей или нет, будет по-прежнему зависеть от других условий, которые при этом не учитываются. Если страна даёт щедрое положительное подкрепление практике предотвращения беременности и абортов, то в какой мере ее граждане имеют свободу выбора - иметь или не иметь детей?

Неуверенность в отношении управления (поведением) при помощи положительного (подкрепления) очевидна в двух замечаниях, которые часто встречаются в литературе свободы. Во первых, утверждается, что хотя поведение и полностью детерминировано, лучше, чтобы человек " чувствовал себя свободным" или " считал себя свободным." Если это означает, что лучше то, если нашим поведением управляют способами, которые не имеют отрицательных последствий, с этим можно согласиться, но если это означает, что лучше то, если нашим поведением управляют такими методами, против которых никто не бунтует, то это не учитывает возможности отсроченных отрицательных последствий. Второе замечание представляется более актуальным: " Лучше быть рабом, сознающим свое положение, чем счастливым рабом." Слово " раб" точно характеризует конечную суть последствий: она эксплуататорская и, следовательно, отрицательная. Всё, что рабу следует осознавать - это его бедственное положение; и система рабства, которая настолько хорошо организована, что против неё невозможен бунт, является самой реальной угрозой. Литература свободы требует того, чтобы люди " осознали" принудительное управление (поведением), но её выбор методов не способен спасти счастливых рабов.

Одна из самых крупных фигур в литературе свободы - Жан-Жак Руссо - не боялся власти положительного подкрепления. В своей замечательной книге " Эмиль" он дал следующий совет учителям:

" Пусть [ребенок] верит, что он всегда самостоятелен, хотя на самом деле вы [учитель] им всегда управляете. Нет подчинения более совершенного, чем то, которое сохраняет видимость свободы, так как этим методом вы пленяете саму его волю. Бедный ребенок, не знающий ничего, не умеющий ничего делать - разве он не в полной вашей власти? Разве вы не обустраиваете все в мире, который его окружает? Разве вы не можете влиять на него так, как вы хотите? И его занятия, и его игры, и его радости, и его страдания - разве это всё не в ваших руках, причем без его ведома? Несомненно, он должен делать только то, что он хочет сам, но он должен хотеть делать только то, что вы хотите, чтобы он делал; он не должен делать ни одного шага, который бы вы не предугадали; он должен, открывая рот, говорить только то, что вы уже заранее знаете, что он скажет."

Руссо мог писать такое только потому, что имел неограниченную веру в благожелательность учителей, которым надлежит использовать свою абсолютную власть только на благо своих учеников. Но, как мы увидим позже, благожелательность не даёт гарантий от злоупотребления властью, и очень немногие в истории борьбы за свободу продемонстрировали безмятежность, свойственную Руссо. Наоборот, они заняли противоположную позицию, считая, что любая власть вредна. Этим они дали наглядный пример поведенческого процесса, называемого обобщение. Многие разновидности власти крайне отрицательны, будь то по своей сути или по своим последствиям, и делается вывод, что их все следует избегать. Пуритане зашли в обобщении ещё дальше, утверждая, что бó льшая часть положительного подкрепления вредна, независимо от того, преднамеренно оно или случайно, причём только по той причине, что иногда из-за него люди попадают в беду.

Литература свободы призывает бежать от всех властей или бороться с ними. Она делает это, объявляя любое проявление власти принуждением. Утверждается, что все, кто манипулирует поведением людей - негодяи, имеющие обязательную склонность к эксплуатации. Власть, мол, является прямой противоположностью свободы, и если свобода - это хорошо, то власть должна быть злом. При этом упускается из виду такая власть, которая никогда не приводит к отрицательным последствиям. Многие общественные институты, необходимые для процветания нашего вида, состоят в управлении человека человеком, и этого не может запретить никто из тех, кому хоть немного дороги достижения человечества. Мы увидим далее в книге, что для того, чтобы защищать позицию, утверждающую, что любая власть - зло, было необходимо исказить или замолчать суть полезных общественных институтов, а также отдать предпочтение бессильным общественным институтам именно потому, что их можно замаскировать или скрыть, и - что является воистину самым нелепым результатом! - продолжать пользоваться принудительными мерами.

Проблема состоит в том, чтобы освободить людей, однако не от власти как таковой, а лишь от некоторых видов власти, и её удастся решить только тогда, когда наш анализ примет во внимание все последствия. То, что люди думают о власти, как до, так и после того, как литература свободы окажет влияние на их мнения, не производит никакой полезной разницы.

Если бы не существовало необоснованного обобщения, что любая власть - это зло, то мы имели бы к социальной среде такой же простой подход, какой мы имеем к природной не социальной среде обитания. И хотя прогресс техники освободил человека от некоторых отрицательных особенностей окружающей среды, он не освободил его от самой окружающей среды. Мы признаём тот факт, что мы зависим от мира вокруг нас; мы просто изменяем природу этой зависимости. Точно так же, чтобы сделать социальную среду как можно более свободной от отрицательных стимулов, нам надо не разрушать эту среду или бежать от неё, а просто преобразовать её.

Причина борьбы человека за свободу - это не некая воля быть свободным, а определенные поведенческие процессы, характерные для человеческого организма, главным результатом которых является предотвращение или избегание так называемых " отвращающих" особенностей окружающей среды. Физические и биологические технологии в основном занимались природными отрицательными стимулами. А борьба за свободу имеет дело со стимулами, преднамеренно созданными другими людьми. Литература свободы выявила этих других людей и предложила способы бегства от них или ослабления или уничтожения их власти. Она достигла успехов в уменьшении числа принудительных стимулов, используемых в преднамеренном управлении поведением, но совершила ошибку, определяя свободу в терминах состояний сознания или чувств, и поэтому была не в состоянии эффективно бороться с методами управления, которые не вызывают бегства или восстаний, но тем не менее имеют отрицательные последствия. (Из-за этой ошибки) она была вынуждена объявить любую власть злом и исказить многие из преимуществ, которые нам даёт социальная среда. Она не готова к следующему шагу, который состоит не в освобождении людей от власти, а в анализе и изменении методов управления поведением, которым они подвергаются.

Глава 3: Честь

Считается, что любые доказательства того, что поведение человека может быть обусловлено внешними обстоятельствами, угрожают его чести или достоинству. У нас нет склонности признавать заслугой человека достижения, которые на самом деле - результат действия сил, над которыми он не имеет никакого контроля. Мы можем согласиться лишь с такими доказательствами, весомость которых ограничена, подобно тому, как нас не особо тревожат доказательства того, что человек не свободен. Никто не возмущается, если оказывается, что важные детали в произведениях искусства и литературы, в политических карьерах и научных открытиях обусловлены соответствующими " влияниями" в жизни художников, писателей, государственных деятелей и ученых. Но по мере того, как (бихевиористский) анализ поведения добавляет всё новые и новые доказательства, достижения, за которые следует отдать должное самой личности, по-видимому, приближаются к нулю. Вот поэтому теперь принимают в штыки и сами эти доказательства, и порождающую их науку.

Если свобода - это проблема, вызванная отрицательными последствиями поведения, то проблема чести и заслуг связана с положительным подкреплением. Когда кто-то делает нам что-то приятное, то мы побуждаем его делать это снова и снова, хваля или поощряя его. Мы аплодируем исполнителю именно для того, чтобы побудить его повторить своё выступление, о чём свидетельствуют такие возгласы, как " Опять! " " Ещё! " и " Бис! " Мы показываем человеку, что ценим его поведение, похлопывая его по плечу или говоря: " Отлично! " или " Правильно! ", или оказывая ему знаки нашего уважения, такие как премии, чествования или награды. Некоторые из этих вещей сами по себе являются подкрепителями: похлопывание по спине - это своеобразная ласка, а наградами бывают как безусловные подкрепители, так и иные, условные (те, что являются подкрепителями только потому, что им сопутствуют или их можно обменять на безусловные подкрепители). Хвала и одобрение, как правило, действуют как подкрепители, потому что обычно любой, кто хвалит человека или одобряет то, что он делает, склонен давать подкрепление и другими способами. (Подкреплением может служить даже прекращение угроз; например, согласие с проектом резолюции зачастую состоит просто в прекращении возражений против него.)

Существует естественная склонность давать подкрепление тем, кто даёт подкрепление нам, равно как и тенденция нападать на тех, кто нападает на нас, но такое поведение порождается различными социальными факторами. Мы одобряем тех, кто действует нам на благо, потому что мы получаем подкрепление, если они продолжают это делать. Когда мы хвалим человека за что-то конкретное, мы тем самым дополнительно указываем на сам фактор подкрепления. Хвалить человека за победу в игре - это подчеркивать тот факт, что победа зависела именно от его действий, и от этого победа может затем стать для него более сильным подкрепителем.

Количество благодарности, которую человек получает, любопытным образом связано с неочевидностью причин его поведения. Мы воздерживаемся от благодарности, когда эти причины очевидны. Например, мы обычно не хвалим людей за их рефлекторные реакции: мы не хвалим тех, кто кашляет, чихает или блюёт, хотя результат этого может оказаться полезным. По той же причине мы особо не хвалим за поведение, находящееся под очевидным управлением отрицательного подкрепления, несмотря на то, что оно может быть полезным. Как заметил Монтень,

" Всё, что ни делается по приказанию, более ставится в заслугу тому, кто приказывает, чем тому, кто выполняет."

Мы не одобряем подхалимов, даже если они выполняют важную функцию.

И мы не благодарим за поведение, которое явно вызвано очевидным положительным подкреплением. Мы разделяем презрение Яго к:

... Угодливому верному холопу,

Что обуян подобострастным рабством,

Отдаст всю жизнь лишь за жратву одну,

Примером став хозяйскому ослу...

(... duteous and knee-crooking knave

That, doting on his own obsequious bondage,

Wears out his time, much like his master's ass,

For nought but provender...)

О тех, кем легко манипулировать с помощью положительного подкрепления сексом, говорят, что они " фитюки", и это слово увековечено Киплингом в двух знаменитых строках:

" Фитюк он был и молиться мог... На тряпку, кость и волоса клок..."

(" A fool there was and he made his prayer... To a rag, a bone, and a hank of hair..." )

Члены " благородных" классов в прошлом " теряли честь", если они поддавались соблазну денежного положительного подкрепления от занятия торговлей. Но среди тех, кто получает подкрепление деньгами, достоинство, как правило, страдает соразмерно явной зависимости от подкрепления: " менее достойно" работать за еженедельный заработок, чем за месячное жалованье, хотя за месяц сумма будет одинаковой у обоих. Такой потерей чести (от продажности) можно объяснить тот факт, что большинство профессий лишь очень медленно переходили на условия зависимости от денежного подкрепления. В течение долгого времени учителя не получали платы (прямо) от учеников, по-видимому потому, что получением платы они роняли бы своё достоинство; и дача денег в долг под проценты в течение многих столетий порицалась и даже преследовалась как ростовщичество. Мы не уважаем писателя за откровенно " заказное" произведение, или художника за картину, по всей очевидности нарисованную на продажу и рассчитанную на вульгарный вкус. И прежде всего мы не уважаем тех, кто явно напрашивается на похвалу.

Мы не скупимся на похвалу тогда, когда для вызывающего её поведения нет никаких очевидных причин. Любовь куда более похвальна, если она несчастна, и искусство, музыка и литература, если они не признаны. Мы больше всего хвалим тогда, когда есть вполне очевидные причины вести себя совсем иначе, например, когда влюбленного жестоко третируют, или искусство, музыка или литература подвергаются гонениям. Если мы одобряем человека, который ставит обязанности выше любви, то это потому, что управление поведением, на которое способна любовь, очень сильно. Традиционно было принято восхвалять тех, кто живет по-монашески, раздает свои богатства или остается верным своему делу наперекор преследованиям, потому что есть весомые причины вести себя по-другому. Степень похвальности зависит от силы противодействующих факторов. Мы восхищаемся верностью пропорционально интенсивности преследований, щедростью - пропорционально принесённым в результате жертвам, а безбрачием - пропорционально склонности человека заниматься сексом. Как заметил Ларошфуко: " Никто не заслуживает похвалы за добродеяния, если у него нет силы характера, чтобы творить зло. Вся прочая доброта - это обычно не более чем лень или слабоволие".

Обратная пропорциональность между похвальностью и очевидностью причин поведения особенно резко выражена в тех случаях, когда поведение недвусмысленно находится под управлением какого-то стимула. То, насколько мы склонны хвалить кого-нибудь за умение пользоваться каким-нибудь сложным оборудованием, зависит от обстоятельств. Если очевидно, что он просто подражает действиям другого работника, то есть кто-то ему наглядно" показывает, что надо делать", мы не считаем это большой заслугой и в лучшем случае хвалим лишь за то, что он может, подражая, выполнять необходимые действия. Если он действует, получив устный инструктаж, то есть кто-то ему " говорит, что надо делать", мы считаем это немного бó льшей заслугой - хотя бы за достаточно хорошее знание терминологии, чтобы следовать указаниям. Если он действует согласно письменной инструкции по эксплуатации, то мы считаем его дополнительной заслугой умение читать. Но мы ставим ему в заслугу " умение работать с оборудованием" только в том случае, если он делает это без подсказки, хотя он, возможно, достиг этого подражанием или при помощи устных или письменных инструкций. А максимум похвал он получает, если обнаруживается, что он может пользоваться оборудованием вообще без посторонней помощи, ведь тогда он ничем не обязан никакому инструктажу когда бы то ни было; его поведение уже полностью сформировано относительно неприметными факторами подкрепления, являющимися свойствами самого оборудования, которые теперь стали делом прошлого.

Подобные примеры можно обнаружить и в речевом поведении. Мы даём положительное подкрепление речевой деятельности людей - мы платим им за чтение вслух, за чение лекций, за исполнение ролей в фильмах и театрах - но при этом мы похвалой даём подкрепление за то, что озвучивается, а не за само говорение. Предположим, кто-то делает важное заявление. Мы считаем его заслугу минимальной, если он просто повторяет то, что только что сказал другой оратор. Если он читает по бумаге, то мы оцениваем его заслуги немного повыше - в частности, " знание, как читать." Если он " говорит по памяти, " то есть когда не обнаруживается действия никакого стимула во время речи, то мы ставим ему в заслугу уже " знание сути заявления." А вот если оказывается, что содержание заявления является его " оригинальным творчеством", в котором нет ничего заимствованного из речевого поведения кого-либо другого, то это считается максимально возможной заслугой.

Мы хвалим исполнительного ребенка больше, чем такого, которому приходится напоминать об обязанностях, потому что напоминания - это самая очевидная особенность временнЫх факторов подкрепления. Мы больше уважаем человека, умеющего считать " в уме", чем того, кто делает те же вычисления на бумаге, потому что стимулы, управляющие последовательными шагами выполнения арифметических действий, очевидны на бумаге. Физик-теоретик пользуется бó льшим уважением, чем физик-экспериментатор, поскольку деятельность последнего безусловно зависит от лабораторных наблюдений и экспериментов. Мы больше хвалим тех, кто ведет себя хорошо без присмотра, чем тех, кто нуждаются в присмотре, а также тех, кто свободно говорит на иностранном языке, чем тех, кому приходится заглядывать в грамматику и словарь.

Мы признаём эту любопытную зависимость похвальности действий от незаметности управляющих ими условий, когда мы скрываем это управление, чтобы избежать неуважения или претендовать на уважение, которого на самом деле не заслуживаем. Генерал делает все возможное, чтобы сохранить своё достоинство, когда его везут в джипе по пересеченной местности, а флейтист продолжает играть, несмотря на то, что муха ползает по его лицу. Мы боимся чихнуть или рассмеяться в торжественных случаях, а после того, как сделаем глупый промах, пытаемся делать такой вид, как будто мы его не сделали. Мы терпим боль, не морщась, мы едим воспитанно, хотя и голодны, мы без суеты и спешки берем со стола деньги, выигранные в карты, и мы рискуем обжечься, медленно проглатывая горячее блюдо. (Д-р Джонсон взбунтовался против этого: выплюнув полный рот горячего картофеля, он крикнул своим изумленным сотрапезникам: " Только дурак проглотил бы это! " ) Иными словами, мы избегаем ситуаций, угрожающих нашему достоинству.

Мы стараемся производить хорошее впечатление, маскируя или пряча факторы, управляющие нашим поведением. Диктор телевидения читает текст с листа, который находится за камерой, и преподаватель заглядывает тайком в свой конспект; нам кажется, что оба говорят по памяти или экспромтом, тогда как на самом деле (что гораздо менее похвально) они читают шпаргалки. Мы стараемся создать " выгодное впечатление", выдумывая менее настоятельную причину нашего поведения. Мы пытаемся " не ударить в грязь лицом", приписывая свое поведение ложным - менее очевидным или менее вынуждающим причинам, делая вид, например, будто нам в противном случае ничего не грозит. По примеру " святого" Иеронима, мы делаем добродетель из необходимости, делая то, что мы вынуждены делать, но делая вид, как будто мы вольны не делать этого. Мы скрываем принуждение, делая больше, чем требуется: " Если кто-то заставляет вас идти одно поприще, идите с ним два." Мы стараемся избежать позора из-за предосудительного поведения, утверждая, что его вызвали непреодолимые причины; Шодерло де Лакло заметил в повести Опасные связи, что " женщина должна иметь оправдание того, что отдалась мужчине. Что может быть лучше в этой ситуации, чем делать вид, что уступаешь сильному?

Мы укрепляем нашу репутацию, ставя себя в ситуации, в которых люди обычно ведут себя недостойно, но при этом воздерживаясь от недостойного поведения. Мы ищем условия, при которых определенное поведение получает положительное подкрепление, а затем отказываемся вести себя так; мы заигрываем с искушениями, как аскет в пустыне, выпячивающий до максимума добродетельность своего " умерщвления плоти", устраиваясь так, чтобы поблизости были красивые женщины и вкусная еда. Мы продолжаем бичевать себя, уподобляясь флагеллантам, когда мы могли бы легко прекратить это, или выбираем судьбу мученика, когда мы могли бы её избежать.

Когда мы стараемся щадить честь (и самолюбие) других, мы пытаемся затушевать очевидность причин их поведения. Мы прибегаем к мягким увещеваниям, а не к наказаниям, потому что условное положительное подкрепление менее бросается в глаза, чем безусловное, и уклонение более похвально, чем бегство. Зная, что намёка будет достаточно, мы даем студенту его, а не выдаем ему готовый ответ, который от этого не был бы ему зачтен. Мы всего лишь предлагаем или советуем, а не приказываем. Мы даем разрешение тем, кто наперекор всему намерен вести себя неподобающим образом, подобно епископу, который, будучи главой на званом обеде, воскликнул: " Те, кому надо курить, пусть курят." Мы помогаем людям сохранить лицо, соглашаясь с их объяснениями своего поведения, сколь бы маловероятными они ни были. И мы испытываем порядочность людей, давая им шанс вести себя непорядочно. У Чосера (в " Кентерберийских рассказах" ) терпеливая Гризельда доказала верность мужу, противостоя тем потрясающим возможностям изменить ему, которые он ей дал.

Конечно, воздавать похвалу в обратной пропорции к весомости причин, управляющих поведением, может быть просто результатом хорошего воспитания. Мы расчетливо используем наши возможности. Нет смысла одобрять человека за то, что он намерен делать в любом случае, и мы оцениваем шансы этого, исходя из доступной нам информации. И мы наверняка будем хвалить человека, если мы знаем, что нет другого способа добиться от него желаемого, и что у него нет никаких других причин вести себя по-другому. Мы не будем хвалить, зная, что похвала ничего не изменит. Мы не тратим похвал на рефлексы, потому что оперантным подкреплением усилить их очень трудно, а зачастую вообще не возможно. Мы не благодарим за то, что было сделано случайно. Мы также воздерживаемся от благодарности, если её выразит кто-то другой. Например, мы не благодарим людей за раздачу милостыни, если они заранее раструбили об этом, поскольку " они уже получили награду свою." (Рациональное использование ресурсов часто яснее видно в отношении наказаний. Обычно не наказывают тогда, когда это не вызовет никаких изменений поведения, например, если проступок совершен случайно или же умственно отсталым или психопатом).

Хорошим воспитанием можно также объяснить то, почему мы не хвалим людей, которые очевидно усердствуют только ради похвалы. Поступок заслуживает похвалы, только если он нечто больше, чем просто похвален. Если те, кто усердствует ради похвалы, не делают сверх того ничего полезного, то хвалить их совершенно напрасно. Такая похвала может даже повредить действию других факторов подкрепления; спортсмен, который стремится " сорвать аплодисменты", который " играет на публику", менее чувствительно реагирует на факторы подкрепления, заложенные в самой игре.

Очевидно, что мы заинтересованы в разумном применении, называя награды и наказания заслуженными или незаслуженными и справедливыми или несправедливыми. Нам важно то, что человек действительно " заслуживает" или, как это растолковывают словари - то, на что он " по праву достоин, или что по справедливости полагается, на что можно претендовать по праву за совершенные дела или проявленные качества." Слишком щедрая награда больше, чем это необходимо для поддержания желательного поведения. Особенно несправедлив тот случай, когда не было сделано вообще ничего, чтобы заслужить награду, или когда то, что было сделано на самом деле, заслуживает наказания. Слишком тяжелое наказание также несправедливо, особенно тогда, когда человек ничего не сделал, чтобы заслужить его, или когда он вел себя хорошо. Несоразмерные последствия действий вредны и могут вызвать проблемы; например, везение часто делает людей ленивыми, а невезение часто губит усердных. (В данном случае положительное подкрепление вовсе не обязательно дают другие люди. Удачи и неудачи создают проблемы, когда они " объективно" незаслуженны.)

Мы стараемся поправить " неправильные" факторы подкрепления, когда говорим, что человек должен " быть благодарен" своей удаче. Этим подразумевается, что он должен и далее продолжать действовать таким же образом, потому что он за это уже получил достаточно подкрепления. В самом деле, распространено мнение, что человек способен ценить вещи только тогда, когда он действительно их заработал. [Этимология слова " ценить" очень важна. Оценить поведение человека - это значит определить его ценность. " Ценить" и " уважать" - близкие по смыслу слова. Мы ценим поведение в смысле оценки целесообразности дать ему (положительное) подкрепление. Мы его уважаем, просто обратив на него внимание. Таким образом, мы уважаем достойного противника в том смысле, что его сила заслуживает внимания. Человек добивается уважения, завоевывая внимание, и мы нисколько не уважаем тех, кто " недостоин нашего внимания." Мы, несомненно, обращаем особое внимание на те вещи, которые мы уважаем и ценим, но при этом мы не обязательно устанавливаем их цену].

Однако существует нечто бó льшее, чем воспитанность или подобающая оценка подкрепителей, в нашем отношении к достоинству или ценности. Мы не только хвалим, благодарим, одобряем или аплодируем человеку, мы ещё и " восхищаемся" им, а это слово близко по значению к " изумляться" или " поражаться." Мы благоговеем перед необъяснимым, и поэтому вовсе не удивительно, что нам свойственно восхищаться поведением тем сильнее, чем менее мы его понимаем. И, конечно, то, что мы не понимаем, мы приписываем " свободной личности". Трубадур средневековья, распевавший свою поэму, должен был казаться одержимым (да и сам он призвал музы, чтобы они вдохновили его), подобно тому, как современный актер, говорящий по памяти слова своей роли, кажется одержимым действующим лицом пьесы, которое он исполняет. Боги вещали устами оракулов и жрецов, которые декламировали священные книги. У интуитивных математиков идеи появляются загадочным образом в ходе бессознательных процессов мышления, и такими восхищаются больше, чем математиками, деятельность которых состоит из логически обоснованных шагов. Творческий гений художника, композитора или писателя кажется сверхъестественным.

Нам кажется, что мы столкнулись с чудом, когда мы восхищаемся таким поведением, потому что мы не видим возможности дать ему подкрепление каким-нибудь иным способом. Мы можем принудить солдат рисковать жизнью, или щедро платить им за это, но ни в том, ни в другом случае мы не можем ими восхищаться. А вот побудить человека рисковать своей жизнью, когда он это не " обязан", и когда за это нет никакого очевидного вознаграждения, то тут уместно только восхищение. Разница между выражением восхищения и изъявлением благодарности ясна: мы восхищаемся поведением, на которое даже восхищение не может повлиять. Мы можем называть научные открытия, произведения искусства, музыку или книги восхитительными, но лишь в такое время или таким образом, что мы не можем повлиять на ученого, художника, композитора или писателя, хотя нам следует также выразить благодарность и предложить иное воздаяние, если это возможно. Мы восхищаемся дарами наследственности - физической красотой, ловкостью или доблестью народа, семьи или отдельного человека - однако без намерения изменить их. (Восхищение может со временем изменить наследственность, изменив её искусственной селекцией, но в гораздо бó льшем временнó м масштабе).

То, что можно назвать защитой чести, имеет много общих черт с борьбой за свободу. Прекращение положительного подкрепления имеет отрицательное действие, и когда люди лишены благодарности или восхищения, или даже просто возможности благодарности или восхищения, они отвечают соответствующим образом. Они убегают от тех, кто лишает их этого или нападают на них, чтобы ослабить их эффективность. Литература чести выявляет тех, кто вредит человеческому достоинству; она описывает приёмы, которые они используют, и рекомендует необходимые меры противодействия. Подобно литературе свободы, она не уделяет много внимания просто уклонению от них, по-видимому потому, что учить этому излишне. Вместо этого она концентрирует внимание на ослаблении тех, кто вредит достоинству других. Эти меры редко столь же насильственны, как те, которые рекомендуются в литературы свободы - вероятно потому, что утрата чести обычно менее неприятна, чем боль или смерти. Они часто являются по сути словесным протестом; мы реагируем на тех, кто лишает нас должного достоинства, протестуя, противодействуя, или осуждая их и их действия. (Чувство, которое свойственно человеку, когда он протестует, обычно называют обидой, смысл которой определяется как " выражение возмущенного недовольства", но мы протестуем не потому, что мы ощущаем обиду. Мы протестуем и чувствуем обиду одновременно, потому что нас лишили возможности быть объектом восхищения или благодарности.)

Большая часть литературы достоинства занимается вопросами справедливости и соразмерности наград и наказаний. И свобода, и честь остаются под угрозой, пока наказание считается целесообразным. Экономика внесла в эту литературу принцип определения справедливой цены или справедливого воздаяния. Первый протест ребенка: " Это несправедливо", как правило, относится к размеру вознаграждения или наказания. Здесь мы имеем дело с той частью литературы достоинства, которая протестует против посягательств на достоинство личности. Индивид протестует (и при этом чувствует возмущение), когда его излишне притесняют, строят ему козни, помыкают им, вынуждают работать с неисправными инструментами, издеваются при помощи якобы невинных шуток, или заставляют вести себя унизительно, например в тюрьме или концлагере. Он протестует и возмущается, когда власть выдумывает какую-либо ненужную управленческую меру. Мы оскорбляем его, предлагая заплатить за услуги, которые он оказал безвозмездно, потому что этим мы инсинуируем, что у него куда меньше щедрости или великодушия. Ученик протестует, если мы подсказываем ему ответ, который он сам знает, потому что этим мы уничтожаем его шанс получить хорошую оценку за знание этого. Давая святоше доказательство существования бога, мы уничтожаем его притязания на безусловную веру. Мистики гнушаются ортодоксами, ведь любители разводить антиномии (отрицание универсальности моральных принципов) считают, что вести себя хорошо, следуя заповедям - отнюдь не истинная добродетель. Гражданские права не так-то легко защищать перед лицом полиции. Требовать от гражданина принять присягу верности - значит уничтожить определенную часть его лояльности, которой он в противном случае мог бы гордиться, поскольку впоследствии любое лояльное поведение может быть приписано принятию присяги.

Художник протестует (и возмущается), когда ему говорят, что он рисует картины, которые хорошо продаются, а литератор - что он пишет на заказ, или политик - что он поддерживает законодательную инициативу, чтобы залучить избирателей. Мы склонны возражать (и возмущаться), когда нам говорят, что мы подражаем человеку, которым восхищаемся, или всего лишь повторяем то, что где-то слышали или прочли в книгах. Мы протестуем против (и возмущаются) любого предположения о том, что отрицательные последствия, вопреки которым мы ведём себя достойно, незначительны. Соответственно, мы возражаем, когда нам говорят, что гора, на которую мы собираемся подняться, на самом деле пустячная; что враг, на которого мы собираемся напасть, на самом деле не силён; что работа, которую мы делаем, на самом деле нетрудная; или, - как писал Ларошфуко - что мы ведем себя хорошо, потому что не имеем силы характера, чтобы вести себя плохо. Когда П. В. Бриджмен утверждал, что ученые особенно склонны признавать и исправлять свои ошибки потому, что в науке любая ошибка будет вскорости обнаружена кем-то другим, то ему дали понять, что он бросает вызов добродетели ученых.

Время от времени казалось, что прогресс в прикладной физике и биологии угрожает ценностям или достоинству людей - это когда они сокращали возможности получать благодарность или вызывать благоговение. Медицинская наука сократила необходимость молча терпеть боль и возможность вызывать этим восхищение. Для зданий, построенных согласно нормам противопожарной безопасности, не нужны отважные пожарные, для безопасных судов - отважные моряки, а для безопасных самолетов - отважные пилоты. Современное животноводство не нуждается в услугах Геракла. Когда больше не требуется изматывающей и опасной работы, трудолюбивые и храбрые люди начинают казаться глупцами.

В этом вопросе литература достоинства вступает в конфликт с литературой свободы, которая ратует за сокращение отрицательных факторов в повседневной жизни, чтобы поведение было менее трудным, опасным или болезненным; однако забота о достоинстве личности иногда торжествует над освобождением от действия отрицательных стимулов. Пример тому - это когда совершенно независимо от медицинской стороны дела, обезболивание родов не столь охотно принимается, как обезболивание при лечении зубов. Военный эксперт Дж.Ф.Ц. Фуллер писал: " Самые высокие военные награды даются за храбрость, а не за ум, и внедрение любого нового вида оружия, которое сильнее индивидуальной доблести, наталкивается на сопротивление." Некоторые устройства, снижающие затраты труда, по-прежнему отвергаются на том основании, что они снижают ценность продукции. Говорят, что пильщики вручную были против введения лесопилок и уничтожали их, потому что их рабочие места оказались под угрозой, но ещё важнее было то, что лесопилки снизили ценность их труда, уменьшив цены на пиленые доски. Однако в этом конфликте свобода, как правило, побеждает достоинство. Людьми восхищаются, когда они подвергают себя опасностям, тяжелому труду и страданиям, но почти каждый готов отказаться от такой чести.

Но технологии поведения приходится намного труднее, чем технологиям, созданным физикой и биологией, поскольку она угрожает слишком многим таинственным свойствам души. Алфавит был великим изобретением, которое позволило людям сохранять и передавать записи речевого поведения и легко учиться тому, что прежде давалось нелегко - то есть учиться по книгам, а не в непосредственном и, возможно, опасном столкновении с реальным миром. Но до того, как люди поняли необычайные преимущества возможности учиться на опыте других, кажущееся аннулирование личного опыта считалось нежелательным. В диалоге Платона " Федр" египетский царь Тамус аргументирует это так, что те, кто учатся по книгам, обладают лишь видимостью мудрости, а не самой мудростью. Просто прочесть что-то написанное куда менее похвально, чем высказать то же самое " по наитию". Человек, который читает книгу, кажется всезнайкой, но тем не менее, согласно Тамусу, он " ничего не знает". И когда текст используется, чтобы помочь памяти, Тамус утверждал, что память будет деградировать от неупотребления. Читать менее похвально, чем декламировать по памяти. Технология поведения имеет в запасе много других способов, которые, уменьшая потребность в изнурительной, мучительной и опасной работе, уменьшают возможности быть объектом восхищения. Логарифмическая линейка, арифмометр и компьютер являются врагами арифметики в уме. Но и здесь преимущества освобождения от отрицательных стимулов могут компенсировать утрату восхищения.

Может показаться, что за исключением технических приложений, нет преимуществ, компенсирующих умаление достоинства или чести по вине фундаментального научного анализа (поведения). Однако суть научного прогресса такова, что функции автономной личности (" души" ) отпадают одна за другой по мере всё лучшего понимания роли окружающей среды. Научная концепция кажется унижающей личность, потому что в конце концов не останется ничего, что можно поставить в заслугу автономной личности. А что касается благоговения в смысле изумления, то поведение, которым мы восхищаемся - это поведение, которое мы пока не можем объяснить. Наука, естественно, стремится к наиболее полному объяснению такого поведения; её целью является развенчание всяческих " чудес". Защитники достоинства могут протестовать, но этим они лишь задерживают достижения, за которые в традиционных условиях человек получил бы наибольшую благодарность и максимум восхищения.

Мы признаем достоинство и честь человека, когда мы хвалим его на то, что он сделал. Количество получаемой им похвалы обратно пропорционально очевидности причин его поведения. Если мы не знаем, почему человек поступает именно так, мы приписываем причину его поведения ему самому. Мы сами стараемся получить дополнительную похвалу для себя самих, скрывая причины того, почему мы ведем себя именно так, или утверждая, что действуем в силу менее весомых причин. Мы избегаем ущерба для достоинства других людей, незаметно манипулируя ими. Мы восхищаемся людьми в меру нашей неспособности объяснить причины их поведения, а слово " восхищаться" близко по значению к слову " изумляться." То, что можно назвать литературой достоинства, озабочено обеспечением должного воздаяния. Она может протестовать против достижений в области технологии, в том числе и технологии поведения, потому что они уменьшают возможности быть объектом восхищения, а также против фундаментального анализа поведения, поскольку он предлагает альтернативное объяснение поведения, заслуга за которое ранее приписывалась индивидам. Эта литература, таким образом, стоит преградой на пути дальнейших достижений человечества.

Глава 4: Наказание

Свободу иногда объясняют как отсутствие сопротивления или ограничений. Колесо свободно вертится, если трение оси незначительно, лошадь освобождается от коновязи, к которой была привязана, человек освобождается от веток, которые зацепили его, когда он лез на дерево. Физическое лишение свободы - это наглядное состояние, которое кажется особенно полезным для определения того, что является свободой, но при рассмотрении важных проблем оно оказывается лишь метафорой, причем не очень удачной. Людей действительно можно усмирить оковами, наручниками, смирительными рубашками и стенами тюрем и концентрационных лагерей, однако то, что называется управлением поведением - усмирение, осуществляемое при помощи факторов (оперантного) подкрепления - это совсем другое дело.

Помимо ситуации физического лишения свободы, у человека менее всего свободы и достоинства тогда, когда он находится под угрозой наказания, что, к сожалению, часто выпадает на долю большинства людей. Наказание - это очень распространенное явление, которое учит нас многому. Ребенок спотыкается на бегу, падает, и ему больно; он дотрагивается до пчелы, и она его жалит; он берет кость у собаки, и она кусает его; в результате он учится больше этогоне делать. Люди создали себе более уютный и менее опасный мир главным образом для того, чтобы избежать различных форм наказания, существующих в природе.

Слово " наказание" обычно применяют для обозначения факторов воздействия, преднамеренно создаваемых другими людьми, которые в результате этого получают положительное подкрепление. Карающие акты воздействия не следует путать с управлением поведением при помощи отрицательного подкрепления, при котором людей побуждают вести себя определенным образом (избавляющим от отрицательного подкрепления). А наказанием пытаются побудить людей не вести себя определенным (нежелательным) образом. Человек прибегает к наказанию, когда он критикует, высмеивает, обвиняет, или физически нападает на другого, пытаясь подавить нежелательное поведение. Государство часто рассматривают как орган наказующей власти, а некоторые религии учат, что следствием греховного поведения будет вечное и ужасное наказание.

Можно предположить, что литература, проповедующая свободу и честь, должна быть противницей мер наказания и стремиться к тому, чтобы наказаний в мире было меньше, или даже чтобы их вообще не было, и в какой-то мере это действительно так. Но карательные санкции по-прежнему широко распространены. Люди по-прежнему пытаются управлять друг другом чаще всего при помощи порицаний и обвинений, чем одобрений и похвал, армия и полиция остаются наиболее сильными инструментами государственной власти, верующим всё еще иногда напоминают о " геенне огненной", а учителя отказались от наказания розгами, только заменив его более изощренными формами наказания. И любопытнее всего то, что защитники свободы и чести не только не против наказаний, но и в значительной степени ответственны за то, что они все еще применяются. Это странное положение дел можно понять, лишь рассмотрев то, как организмы реагируют на карающие факторы воздействия.

Цель наказания - это устранить неприятное, опасное или какое-либо иное нежелательное поведение из поведенческого репертуара; при этом предполагают, что человек, который был наказан, будет впредь менее склонен к такому поведению. К сожалению, дело обстоит не так-то просто. Награда и наказание различаются отнюдь не только по направлению целевых изменений поведения. Ребенок, которого жестоко наказали за сексуальные игры, вовсе не обязательно будет впредь менее склонен к ним; и человек, котого посадили в тюрьму за нападение с применением насилия, не обязательно будет менее склонен к насилию. Поведение, вызвавшее наказание, имеет тенденцию возобновляться после того, как прекратится действие карающих мер.

Видимость

 достижения желаемых результатов часто можно объясненить совсем иначе. Например, наказание может стать причиной несовместимых эмоций. У мальчика, которого жестоко наказали за сексуальные игры, может, так сказать, пропасть желание впредь ими заниматься, а спасение бегством от карателя несовместимо с борьбой против него. Поэтому будущие ситуации сексуальных игр или борьбы могут вызывать несовместимое с этими ситуациями неадекватное поведение, выработанное кондиционированием. Ну а то, как человек будет ощущать результат этого кондиционирования - как чувство стыда, вины или " греха" - зависит от того, кто его наказывал - родители, сверстники, госучреждения или, соответственно, церковь.

Это неприятное состояние, вызванное наказанием (ощущаемое как эти вышеперечисленные " чувства" ) имеет гораздо более важное действие. В буквальном смысле, поведение человека впредь может быть направлено лишь " на то, чтобы избежать наказания." Он, конечно, может избегать его тем, что будет вести себя ненаказуемым образом, но есть и другие способы. Некоторые из них являются губительными для него неадекватными невротическими реакциями, которые по этой причине уже тщательно исследованы. Эти так называемые " динамизмы" Фрейда, как говорится, являются каналами, по которым подавляемые желания уворачиваются от запретов и находят возможность выражения; но их можно интерпретировать просто как уловки, с помощью которых люди избегают наказания. Соответственно, поведение человека может стать таким, что за него будет невозможно наказать, потому что оно не будет видно - как в случае фантазирования и мечтаний. Он может прибегнуть к " сублимации", предаваясь поведению, которое получает довольно схожие эффекты (положительного) подкрепления, но не наказуемо. Он может прибегнуть к эрзацу наказуемого поведения, направляя его на объекты, которые не могут его наказать, например, он может быть агрессивным по отношению к физическим предметам, детям или мелким животным. Он может наблюдать других, кто предаётся наказуемому поведению, или читать о них, отождествляя себя с ними, или интерпретировать поведение других как наказуемое, проецируя на них свои собственные тенденции. Он может прибегнуть к рационализированию своего поведения, выдумывая для себя самого или окружающих такие причины, которые делают его ненаказуемым, утверждая, например, что он бьёт ребенка ради его собственного блага.

Есть ещё более эффективные способы избежать наказания. Можно избегать ситуаций, в которых возможны акты наказуемого поведения. Человек, которого наказывали за пьянство, может держаться подальше от " искушающих" его мест, где он имеет возможность напиться пьян, а ученик, которого наказывали за отлынивание от учёбы, возможно, постарается избегать ситуаций, которые отвлекают его от выполнения заданий. Есть и другая стратегия, состоящая в том, чтобы изменить окружающий мир так, чтобы наказание за конкретное поведение было менее вероятным. Мы уменьшаем естественные карающие факторы, когда мы ремонтируем сломанную лестницу, чтобы уменьшить вероятность падения с неё, и мы ослабляем карающие факторы социальной среды, общаясь лишь с наиболее покладистыми друзьями.

Ещё одна стратегия состоит в том, чтобы уменьшить вероятность совершения актов наказуемого поведения. Человек, которого часто наказывают из-за того, что он сразу впадает в ярость, может начать считать на десяти перед тем, как действовать; он избегает наказания, если за то время, пока он считает, его склонность действовать агрессивно снижается до приемлемого уровня. Или он может сделать наказуемое поведение менее вероятным, изменяя своё физиологическое состояние, управляющее агрессивностью, например, путем принятия успокоительных средств. В прошлом мужчины даже прибегали к хирургическим методам - например, кастрируя себя, или согласно библейскому предписанию отрезая руку, которая " вводит в грех". Карающие факторы могут также побуждать людей искать или создавать обстановку, в которой они, вероятнее всего, будут предаваться поведению, которое вытесняет наказуемое; люди избегают неприятностей, будучи заняты ненаказуемыми " делами", например, иступленно занимаясь " чем-то другим." (Большая часть поведения, которое кажется иррациональным в том смысле, что оно не получает никакого видимого положительного подкрепления, очевидно, является средством вытеснения наказуемого поведения.) Человек может даже принимать меры, которые усиливают действие карающих факторов, чтобы " уберечь себя" от наказуемого поведения: он может, например, принимать лекарства, под воздействием которых курение или алкоголь вызывают сильные негативные последствия, например, рвоту; или он может подвергнуть себя внешним сильным карающим санкциям - этическим, религиозным или государственным.

Все эти меры человек может принять сам, чтобы уменьшить шансы наказания, но эти меры в отношении его также могут быть приняты другими людьми. Материальная технология цивилизации уменьшила частоту воздействия природных отрицательных факторов окружающей среды на людей, а общественная среда были изменена в направлении уменьшения вероятности наказания со стороны других людей. Тут можно отметить некоторые общеизвестные стратегии.

Наказуемое поведение может быть сведено к минимуму путем создания обстоятельств, в которых менее вероятно, что оно произойдет. Тут классическим поведенческим шаблоном является монастырь. В обстановке, где доступна только простая пища, причем в скудных количествах, никто не подвергается ни естественным отрицательным последствиям переедания, ни общественным мерам неодобрения или религиозного наказания за чревоугодие как простительный грех. Нормальное половое поведение невозможно при разделении полов, а эрзац полового поведения при помощи порнографии, невозможен в отсутствие порнографических материалов. " Сухой закон" был попыткой прекратить потребление алкоголя, удалив его из окружающей обстановки. Он до сих пор практикуется в некоторых государствах, а также почти повсеместно в той смысле, что алкоголь нельзя продавать несовершеннолетним или вообще кому бы то ни было в определенное время суток или в определенные дни недели. Лечение от алкоголизма в заведениях закрытого типа обычно состоит в пресечении доступа к алкоголю. Борьба с потреблением других наркотиков по-прежнему ведётся таким же образом. Агрессивное поведение, которым невозможно управлять иными способами, подавляют, поместив человека в одиночное заключение, где ему просто не на кого напасть. Борьба с кражами состоит в том, что закрывают на ключ всё, что может быть украдено.

Другая возможность состоит в том, чтобы перебить факторы положительного подкрепления наказуемых актов поведения. Истерический рёв ребёнка часто прекращается, когда на него перестают обращать внимание, агрессивное поведение ослабляют тем, что пресекаются возможности получения с его помощью положительного подкрепления, а с обжорством борются, делая блюда менее лакомыми. Ещё один приём заключается в том, чтобы создать обстоятельства, при которых акты поведения становятся ненаказуемыми. Апостол Павел рекомендовал вступление во брак как средство избежать нежелательные формы сексуального поведения; а порнографию рекомендуют теперь по той же самой причине. Литература и искусство дают людям возможность " сублимировать" и другие виды нежелательного поведения. Подлежащее наказанию поведение также может быть подавлено при помощи сильного подкрепления любого иного поведения, которое может вытеснить его. Организованные занятия спортом поощряются отчасти на том основании, что они создают обстановку, в которой молодые люди будут слишком заняты для того, чтобы начать куралесить.

Если же все это кончается неудачей, то вероятность наказуемого поведения можно снизить путем изменения физиологических условий. Для изменения сексуального поведения можно использовать гормоны, хирургию (например, лоботомию) или транквилизаторы для подавления агрессивности, а ослабляющие аппетит депрессанты - для борьбы с перееданием. Меры такого рода, несомненно, часто противодействуют друг другу и могут иметь крайне отрицательные последствия.

Заметим, что оказалось невозможным пресечь потребление алкоголя в условиях " сухого закона", а разделение полов может иметь последствием нежелательное извращение - гомосексуализм. Чрезмерное подавление поведения, которое в противном случае получало бы сильное подкрепление, может привести к бегству от карающей группы лиц. Однако эти проблемы в принципе можно решить, и имеется возможность изменить мир таким образом, чтобы акты наказуемого поведения в нем никогда не происходили или были крайне редки. Мы и сейчас стараемся создать такой мир для тех, кто сам не может решить проблему наказания, например, для детей, умственно отсталых или психопатов; а если это удастся сделать для всех нас, то человечество сэкономит массу человеческого времени и энергии, которые тратятся теперь впустую.

Томас Хаксли не видел в этом ничего плохого: " Если бы какая-то великая сила устроила так, чтобы я всегда мыслил истинно, и делал то, что правильно; при том условии, что я стану чем-то вроде часов, и меня обязательно будут заводить каждое утро перед тем, как я проснусь, я бы мгновенно воспользовался этим предложением". Но защитники свободы и чести возражают против такого решения проблемы наказания. Ведь такой мир создаёт лишь автоматическую добродетель. Некий Джозеф Вуд Кратч обозвал это " вряд ли достойной доверия позицией прото-модерна", и разделяет презрение Т.С. Элиота к " системам настолько совершенным, что никому не нужно будет вести себя хорошо."

Однако беда в том, что, когда мы наказываем человека за плохое поведение, мы ожидаем от него, что он самостоятельно обнаружит способ вести себя хорошо, и тогда то, что он ведет себя хорошо, будет его заслугой. Но если он ведет себя хорошо по причинам, которые мы только что рассмотрели, то это будет заслугой окружающей его обстановки. Проблема тут в атрибутах " самостоятельной личности". Людям якобы следует вести себя хорошо только потому, что они добродетельные. А в условиях " совершенной" системы (общественных отношений) добродетель никому не нужна.

Разумеется, есть веские причины пренебрежительно думать о людях, которые просто автоматически ведут себя хорошо, потому что у них нет " величия". В мире, в котором человеку не нужно тяжело работать, он не привыкнет к тяжкому труду. В мире, в котором медицинская наука утоляет боль, он не научится переносить болевые стимулы. В мире, который создаёт добродетель автоматически, он не согласится с необходимостью наказания за плохое поведение. Чтобы подготовить людей к миру, в котором они могут быть автоматически добродетельными, им нужно соответствующее воспитание, однако это не означает постоянно карающей обстановки, и нет никакого смысла в том, чтобы прогрессу на пути к миру, в котором люди смогут автоматически вести себя хорошо, ставились какие-то преграды. Ведь проблема не в том, чтобы побудить людей " быть добродетельными", а в том, чтобы они вели себя хорошо.

Вопрос опять-таки состоит в очевидности управления поведением. Когда становится труднее видеть факторы среды, управляющие поведением, тогда мираж " добродетельной самостоятельной личности" начинает казаться все более реальным, и существует несколько причин того, почему управление поведением при помощи наказания становится малозаметным. Простой способ уклониться от наказания - это избегать наказывающего. Секс-игра становится тайной, а жестокий человек нападает только тогда, когда рядом нет полиции. Однако наказывающие могут скомпенсировать это, прячась сами. Родители часто шпионят за своими детьми, а полицейские переодеваются в гражданскую одежду. Тогда уклонение от наказания становится более изощренным. Если водители соблюдают ограничение скорости только тогда, когда видны полицейские, то скорость начинают контролировать с помощью радара, но тогда водитель может установить электронное устройство, которое предупреждает его, что включен радар. Государство, которое превращает всех своих граждан в шпионов, или религия, которая выдвигает догмат всевидящего бога, делают избегание наказания практически невозможным, и карательные факторы становятся максимально эффективными. Люди начинают вести себя хорошо, хотя нет никакого видимого надзора.

Но отсутствие надсмотрщика - просто недоразумение. Обычно говорят, что что управление поведением " интернализуется", становится якобы внутренним, что это просто еще один способ сказать, что оно переходит от окружающей среды к " самостоятельной личности", что приводит к тому, что управление становится менее заметным. Пример управления поведением, о котором говорят, что " интернализовано" - это иудейско-христианское понятие " совести" и фрейдистское понятие Superego - " Сверх-Я". Эти " внедрившиеся" факторы управления говорят тихим, мягким голосом, указывая человеку, что надо делать, и особенно то, чего делать нельзя. Все их слова, конечно, получены от общества. Совесть и Сверх-Я являются наместниками власти общества, и даже теологи и психоаналитики признают их внешнее происхождение. Если " Древлий Адам" или " Ид" говорит о личной выгоде, обусловленной генетической наследственностью человека, то совесть или Сверх-Я говорит о том, что хорошо для общества.

Совесть или Сверх-Я не возникают просто как невидимый каратель. Они представляют собой ряд вспомогательных приёмов, которые делают карающие санкции более эффективными. Мы помогаем человеку избежать наказания, рассказывая ему о факторах, вызывающих наказание, мы предупреждаем его не вести себя так, как это, вероятно, приведет к наказанию; и мы советуем ему вести себя таким образом, чтобы не быть наказанным. Многие религиозные заповеди и государственные законы имеют такое действие. Они описывают обстоятельства, при которых некоторые формы поведения наказуемы, а другие - нет. Изречения, пословицы и другие формы народной мудрости часто представляют собой полезные правила поведения. " Гляди, куда прыгаешь" - это предписание, возникшее на основе анализа определенных факторов риска: можно скорее всего поплатиться за то, что прыгнешь не глядя, чем загодя посмотрев, а потом, возможно, не прыгать или прыгнуть осторожно. " Не укради" - это запрет, вытекающий из общественных отношений: люди наказывают воров.

Следуя правилам, которые другие люди вывели из анализа опасных факторов природной и социальной среды, люди часто могут уклониться от наказания или избежать его. Как правила, так и факторы, которые обуславливают поведение согласно этим правилам, могут быть очевидными, но их также приходится заучивать, а затем вспоминать, после чего этот процесс происходит невидимо. Индивид сам говорит себе, что надо делать и чего нельзя, и легко потерять из виду тот факт, что он выучился этому от общества при помощи речевого общения. Когда человек сам создаёт свои правила поведения из анализа карающих факторов, то мы особенно склонны к тому, чтобы поставить ему в заслугу его дальнейшее хорошее поведение, хотя видимые этапы этого процесса просто затерялись в предыстории.

Когда карающие факторы являются просто частью физической среды обитания, то достаточно ясно видно, что происходит. Мы не позволяем человеку учиться водить машину, подвергая его угрозе серьезных опасностей. Мы не посылаем его на оживленную улицу без подготовки и возлагаем на него ответственность за всё, что произойдет. Мы сначала учим его безопасному и умелому вождению. Мы учим его правилам движения. Мы позволяем ему водить сначала в тренажере, в котором опасности минимальны или вообще отсутствуют. Затем мы выпускаем его на относительно безопасную улицу. Если это идёт успешно, то мы можем сделать из него осторожного и умелого водителя, вообще не прибегая к наказанию, даже несмотря на то, что условия, в которых он будет водить машину всю оставшуюся жизнь, будут по-прежнему очень опасными. Мы, вероятно, скажем (но без ручательства), что он приобрел " знания", которые необходимы для того, чтобы ездить безопасно, или что он теперь " хороший водитель", а не человек, который имеет поведенческие навыки хорошего вождения машины. Однако когда эти факторы социальные, в частности, когда они установлены религиозными учреждениями, то гораздо более вероятно, что мы будем говорить о " внутреннем осознании добра" или внутренней добродетельности.

Добродетельность, которой приписывается хорошее поведение, является частью достоинства или чести человека и находится в том же самое обратном соотношении с очевидностью управления поведением. Мы считаем наиболее добродетельными тех людей, которые никогда не вели себя плохо и, следовательно, никогда не были наказаны - тех, кто ведет себя хорошо и без знания правил поведения. Иисус Христос обычно изображается в качестве такого идеального человека. Мы считаем менее добродетельными тех, кто ведёт себя хорошо, но только потому, что они были наказаны. Раскаявшийся грешник может выглядеть как прирожденный святой, но то, что он подвергся воздействию карающих факторов, свидетельствует об определённой ограниченности его природной добродетели. Близко с раскаявшимся грешником можно поставить тех, кто проанализировал карающие факторы окружающей действительности и вывел из них правила, которым они следуют, чтобы избежать наказания. Ещё менее добродетельными считают тех, кто следует правилам, сформулированным другими, и ещё менее - если правила и факторы, которые поддерживают соблюдение правил, являются очевидными. Мы вообще не считаем добродетельными тех, кто ведет себя хорошо только под постоянным надзором таких карающих органов, как например полиция.

Добродетельность, как и другие аспекты чести или достоинства, возрастает, когда видимое управление поведением ослабевает, и параллельно этому, конечно, возрастает и свобода. Поэтому существует тенденция связывать вместе добродетельность и свободу. Джон Стюарт Милль считал, что единственная добродетельность, достойная этого названия, проявляется человеком, который ведет себя хорошо, хотя имеет возможность вести себя плохо, и что только такой человек свободен. Милль не был сторонником закрытия публичных домов; он считал, что они должны оставаться для того, чтобы мужчины могли достичь свободы и чести посредством самообладания. Однако этот аргумент убедителен только в том случае, если мы игнорируем причины того, почему люди ведут себя хорошо, когда они, видимо, имеют возможность вести себя плохо. Одно дело - это запретить игру в кости и карты, запретить продажу алкоголя и закрыть дома проституции. Но совсем другое дело - сделать все эти вещи не привлекательными, а вызывающими отвращение, например, наказывая за соответствующее поведение, называя его искушениями, выдуманными дьяволом, изображая трагическую судьбу пьяниц, или описывая венерические заболевания, которые можно подцепить у проституток. Результат может быть одним и тем же: люди не будут играть в азартные игры, выпивать, или ходить к проституткам, но факт, что они не могут делать этого в одних условиях и " сами" не делают этого в других - это следствие методов управления поведением, а вовсе не добродетели или свободы. В первом случае причины хорошего поведения очевидны; а во втором их легко проглядеть и забыть.

Иногда говорят, что дети не готовы к свободе и самостоятельности, пока они не достигнут совершеннолетия, и что до той поры их надо либо опекать в безопасных условиях, либо наказывать. Если наказание удастся избежать до тех пор, пока они не станут совершеннолетними, то его можно полностью отменить. Но это попросту означает, что безопасные условия и наказания - это единственные доступные средства до тех пор, пока на ребенка не станут действовать факторы окружающего мира, которые дадут ему другие побудительные причины вести себя хорошо. Соответствующие факторы часто не действуют на примитивных индивидов, и та же самая путаница между очевидностью управления поведением и внутренним самообладанием проявляется тогда, когда говорят, что примитивные люди не готовы пользоваться свободой. Но на самом деле если они к чему-то не готовы, так это к тому типу управления поведением, который нуждается в специфическом опыте воздействия соответствующих факторов.

Многие из вопросов карающего управления поведением возникают из-за концепции ответственности - атрибута, который, как говорят, отличает человека от других животных. Ответственность личности - это якобы " достоинство" личности. Мы уважаем её, когда она ведет себя хорошо, чтобы она продолжала поступать так же, но мы скорее всего используем термин " ответственность" тогда, когда она заслуживает наказания. Мы считаем личность ответственной за своё поведения в том смысле, что её можно справедливо и честно наказать. Это опять-таки вопрос хорошего воспитания и разумного использования подкрепителей, если надо " наказать соответственно преступлению." Большее наказание, чем это необходимо, будет стоить дорого и может подавить желательное поведение, в то время как слишком малое - расточительно, если оно вообще не подействует.

Юридическое определение ответственности (и правосудия) отчасти занято установлением фактов. Действительно ли человек вёл себя именно таким образом? Были ли обстоятельства такими, что такое поведение наказуемо в соответствии с законом? Если это так, то какой закон тут надо применить, и какое предусмотрено наказание? Однако другие вопросы, очевидно, касаются " внутреннего человека" (" души" ). Был ли акт поведения умышленным или преднамеренным? Был ли он совершен в пылу гнева? Понятна ли ему разница между справедливым и несправедливым? Осознавал ли он возможные последствия своего поступка? Все эти вопросы о целях, чувствах, осознании и так далее можно сформулировать иначе - в терминах действия окружающей среды на этого человека. Что человек " намерен сделать", зависит от того, что он делал в прошлом, и что из этого вышло. Человек не действует, потому что он " чувствует гнев"; он действует и чувствует гнев по общей причине, которая не уточняется. А то, заслуживает ли он наказания в том случае, когда все эти условия будут приняты во внимание, является вопросом о вероятном результате: будет ли он, если его наказать, вести себя по-другому, когда опять возникнут такие же обстоятельства? Теперь есть тенденция заменять ответственность управляемостью (поведения), однако управляемость скорее всего не следует рассматривать как атрибут " свободной личности", так как она явно указывает на внешние факторы.

Утверждение, что " только свободный человек может быть ответственным за свое поведение" имеет два значения, в зависимости от того, интересует ли нас свобода или ответственность. Если мы хотим сказать, что люди ответственны, мы не должны делать ничего, что ограничивало бы их свободу, так как если они не могут свободно действовать, то они не могут быть ответственны. Если мы хотим сказать, что они свободны, мы должны возлагать на них ответственность за их поведение, используя карающие факторы, так как если бы они вели себя таким же образом под действием очевидных не-карающих факторов (среды), то было бы ясно, что они не были свободны.

Любой шаг в сторону окружающей среды, в которой люди автоматически хорошо ведут себя, является угрозой для " ответственности". Например, в борьбе с алкоголизмом традиционная практика - карающая. Пьянство называют злом, и родственники пьяницы применяют против него этические санкции (состояние, которого они добиваются, называется чувством стыда), или его классифицируют как нарушение закона, за которое полагаются санкции закона (состояние, которого этим добиваются, называется чувством вины), или его называют грехом и за него наказывают религиозные учреждения (состояние, которого этим добиваются, называется чувством греха). Такая практика не принесла заметных успехов, и поэтому начали искать другие меры управления (поведением). По-видимому, многообещающими являются данные медицины. Люди различаются по переносимости алкоголя и по склонности попадать в алкогольную зависимость. После того, как человек стал алкоголиком, он может пить, чтобы облегчить тяжелые симптомы воздержания от алкоголя, что не всегда принимают во внимание те, кто их никогда не испытывал. Медицинские аспекты поднимают вопрос об ответственности: насколько справедливо наказывать алкоголика? С точки зрения воспитания, можно ли ожидать того, что наказание окажется эффективным против противодействующих положительных факторов подкрепления? Или нам следует лечить его от алкоголизма, как от болезни? (Наша культура отличается от утопии Сэмюэля Батлера " Erewhon" - " Едгин", в которой за болезнь полагалось наказывать.) С уменьшением ответственности наказание ослабляется.

Другой пример - это преступность несовершеннолетних. С традиционной точки зрения молодёжь ответственна за соблюдение законов и может быть справедливо наказана при их нарушении, но для неё трудно установить эффективные меры наказания, и поэтому стали искать другие меры воздействия. Данные о том, что преступность более широко распространена в определённых районах среди бедноты, оказались многозначительными. Человек более склонен к воровству, если у него мало или вообще нет собственности, если его образование не подготовило его к тому, чтобы получить рабочее место и держаться за него, чтобы иметь возможность купить то, что ему нужно; если шансов получить работу нет, если он не был приучен соблюдать законы, и если он часто видит других нарушителей закона, остающихся безнаказанными... В таких условиях преступное поведение получает сильное положительное подкрепление и вряд ли будет подавлено юридическими санкциями. Поэтому факторы воздействия ослабляют: преступника могут просто предупредить или исполнение приговора будет отсрочено. Ответственность и наказание уменьшаются параллельно.

В действительности проблема заключается в эффективности методов управления поведением. Мы не решим проблем алкоголизма и преступности несовершеннолетних, пытаясь увеличить чувство ответственности. Ведь за предосудительное поведение " ответственна" социальная среда, и изменять надо именно эту среду, а не какие-то атрибуты личности. Мы признаем это, когда говорим о карающих факторах природной среды. Попытки пробить стену головой наказываются ударами по черепу, но мы ведь не считаем виновным человека, если он пытается пробить стену головой, и мы не говорим, что природа возложила на него ответственность за это. Природа просто карает его, когда он бьет стену головой. Когда мы делаем мир менее опасным или учим людей тому, как избежать " наказаний" от природы, и предлагаем им следовать определенным правилам, то мы не наносим ни ущерба ответственности, ни чиним угроз каким-либо другим оккультным качествам личности. Мы просто делаем мир более безопасным.

Концепция ответственности оказывается особенно слабой, когда причину поведения можно проследить к генетическим детерминантам. Мы можем любоваться красотой, грацией и чувствительностью, но мы не можем винить человека за то, что он уродлив, или эпилептик, или страдает дальтонизмом. Даже менее заметные формы генетических различий и то приносят неприятности. Полагают, что есть индивидуальные различия - как видовые варианты - того, насколько агрессивно реагируют люди, или получают подкрепление, когда наносят агрессивный ущерб другим, или того, насколько у них выражено сексуальное поведение или сколь сильное подкрепление они получают от секса. Следовательно, вопрос в том, в равной ли мере они ответственны за самоконтроль своего агрессивного или сексуального поведения, и справедливо ли наказывать их по одной и той же мерке? Если мы не наказываем человека за косолапость, то должны ли мы наказывать его за то, что он быстро впадает в ярость или высокочувствителен к сексуальному подкреплению? Эти вопросы были недавно подняты потому, что существует возможность того, что многие преступники имеют аномалии в своих хромосомах. Концепция ответственности тут мало чем может помочь. Проблема состоит в управляемости поведения. Мы не можем изменить генетические дефекты наказаниями; мы не можем действовать изменениями генетики, которые действуют на гораздо более длительный временной шкале. Надо изменять не ответственность " самостоятельной личности", а те факторы окружающей среды и генетики, от которых зависит поведение человека.

Хотя люди отнекиваются, когда научный анализ прослеживает причины их поведения к внешним обстоятельствам и, таким образом, лишает их заслуг и почёта, они редко возражают, когда тот же анализ избавляет их от вины. Примитивное учение XVIII-XIX веков о влиянии окружающей среды было быстро приспособлено для целей оправдания и освобождения от ответственности. Джордж Элиот высмеял это в своем Адам Беда: " Ну да, конечно, человеку не столь сподручно украсть деньги, если деньги не лежит в пределах досягаемости, но он не сможет заставить нас думать, что он честный человек, если он жалуется, что деньги мозолили ему глаза". Алкоголик самым первым заявляет, что он - больной, а малолетний преступник - что он жертва жестокой социальной среды: ведь если они не ответственны, то их невозможно справедливо наказать.

Освобождение от ответственности - это ответственность наоборот. Те, кто берутся за изменение человеческого поведения - неважно, по какой причине - становятся частью этой " среды", на которую спихивают ответственность. В традиционном понимании ответственность лежала на ученике-неуче, на ребенке, который испортился, на гражданине, который нарушил закон и на бедных, которые бедны, потому что не работают, но сейчас обычно говорят, что нет тупых учеников, а есть неумелые учителя, нет плохих детей, а есть плохие родители, нет преступников, кроме как в полиции, и нет лентяев, а есть лишь плохие системы стимулирования. Тогда, конечно, мы в свою очередь должны спросить, почему учителя, родители, полицейские и капиталисты - плохие. Ошибка, как мы увидим позже, - это взваливать на кого-то всю ответственность, полагая, что там-то и есть начало причинно-следственной цепочки.

Раймонд Бауэр писал, что коммунистическая Россия даёт интересный пример отношений между сторонниками влияния окружающей среды и личной ответственности. Сразу же после революции правительство утверждало, что если многие россияне не образованны, не трудолюбивы, невоспитанны и несчастны, то это потому, что среда сделала их такими. Новое правительство займётся изменением социальной среды, используя работы И. П. Павлова об условных рефлексах, и все будет хорошо. Но к началу 1930-х годов правительство поняло, что шанс упущен, и многие россияне так и не стали более образованными, трудолюбивыми, воспитанными или счастливыми. Официальную линию тогда изменили, и Павлов вышел из моды. Его заменили волюнтаристской психологией, согласно которой сам российский гражданин должен стремиться к знаниям, работать продуктивно, вести себя хорошо и быть счастливым. Задачей педагога стало убеждать людей в том, что они должны взять на себя эту ответственность, а не вырабатывать у них условные рефлексы. Но победа во Второй мировой войне вернула уверенность в правильности прежних принципов, ведь в итоге правительство достигло успехов. Возможно, результаты были ещё не оптимальные, но направление было правильным. И Павлов вернулся в моду.

А вот освобождение от ответственности тех, кто управляет, редко когда документируется с такой же легкостью; однако что-то в этом роде, вероятно, всегда лежит в основе дальнейшего использования карающих методов. Нападки на возможность " автоматической" добродетели свидетельствуют о культе " независимой личности", хотя практические факторы подкрепления куда более убедительны. Литература свободы и чести объявила управление человеческим поведением уголовно наказуемым преступлением, в основном делая тех, кто управляет поведением других, ответственными за негативные результаты. Манипулятор может уйти от ответственности, если он сможет убедить всех, что каждый сам управляет своим поведением. Учитель, который ставит в заслугу ученику хорошую учебу, может также призвать его к ответственности за то, что он не учится. Родитель, который хвалит ребенка за достижения, может также бранить его за ошибки. И ни учитель, ни родитель не признá ют своей ответственности за это.

Для освобождения от ответственности очень удобно ссылаться на генетические корни человеческого поведения. Если у некоторых рас якобы меньше интеллекта, чем у других, то как можно обвинять учителя в том, что он их плохо учит? Если некоторые люди якобы рождаются преступниками, то законы всегда будет нарушаться, как бы ни были совершенны правоохранительные органы. Если люди воюют якобы потому, что они по своей природе агрессивны, то нам нечего стыдиться своей неспособности сохранить мир. О стремлении избавиться от ответственности свидетельствует тот факт, что мы более склонны сваливать на генетику отрицательные явления, чем положительные достижения. Тем, кто в настоящее время заинтересован в улучшении поведения людей, не причитается ни заслуг, ни ответственности за последствия, которые можно отнести на счёт генетики; если они несут за что-либо ответственность, так это за будущее человеческого рода. Практика, приписывающая поведение генетической наследственности, будь то вида в целом или какой-то его части, например расы или рода, может повлиять на практику произведения потомства и, в перспективе, на другие способы изменения наследственности, и современный человек может в некотором смысле нести ответственность за последствия, будь то его деятельности или бездействия; но это будут отдаленные последствия, которые вызовут совершенно иные проблемы, которые мы, возможно, ещё обсудим.

Те, кто применяют наказания, по-видимому, всегда чувствуют себя уверенно. Преследование правонарушений одобряют все - за исключением правонарушителя. Если те, кто был наказан, потом не исправились, то это не вина тех, кто наказывает. Но освобождение их от ответственности - не полное. Ведь даже те, кто поступает правильно, могут потратить много времени, чтобы выяснить, что следует делать, и, возможно, никогда не будут делать этого хорошо. Они тратят время на то, чтобы разбираться с посторонними фактами, бороться с дьяволом, и на неэффективный поиск правильного пути методом проб и ошибок. Кроме того, наказание причиняет боль, и никто не остаётся вовсе не затронут страданием, даже если боль была причинена другому. Поэтому те, кто наказывает, не могут полностью избежать критики, и могут " оправдать" свои действия, ссылаясь на последствия наказания, которые якобы компенсируют его отвратительные особенности.

Было бы абсурдно причислять опусы Жозефа де Местра к литературе свободы и чести, так как он был непримиримым противником её основных принципов, особенно тех, за которые выступали писатели эпохи Просвещения. Тем не менее, выступая против эффективных альтернатив наказанию на том основании, что только наказание даёт человеку свободу выбора вести себя хорошо, эта литература создала необходимость своеобразного оправдания (наказания), на что де Местр был мастак. Вот его оправдание вероятно самого жуткого из всех карателей - мастера пыток и палача:

" Звучит зловещий сигнал; низший служитель правосудия приходит, чтобы постучать в его дверь и известить его, что он нужен. Он выходит; он приходит на городскую площадь, которая переполнена нетерпеливой возбужденной толпой. Ему выдают пленника, или убийцу, или богохульника. Он хватает его, кладет и растягивает на лежащем горизонтально кресте; он поднимает руку - и наступает жуткая тишина. Не слышно ничего, кроме вопля, треска ломаемых штангой костей, и завываний жертвы. Затем он отвязывает его и несет к колесу; вплетает раздробленные конечности между спиц; голова свисает; волосы стоят дыбом; из уст, зияющих, как топка печи, теперь лишь время от времени вперемешку с кровью выходят слова, молящие о смерти. И вот палач закончил своё дело; его сердце бьется, причём от радости; он аплодирует сам себе, он говорит с гордостью: " Никто не умеет колесовать лучше, чем я! " Он сходит вниз с эшафота и протягивает окровавленную руку, и закон бросает ему издалека несколько золотых, которые он уносит с собой через двойную шеренгу зевак, которые в ужасе отшатываются. Он садится за стол и ест; затем он ложится в постель и засыпает. Когда он просыпается на следующий день, он думает уже о чем-то совершенно другом, а не о той работе, которую он делал вчера... Все величие, вся власть, вся дисциплина основаны на палаче. Он - ужас человеческого общества и та привязь, которая держит его вместе. Уберите из мира это непостижимое действующее лицо, и в этот самый момент порядок сменится хаосом, престолы рухнут и общество исчезнет. Бог, этот источник всяческого суверенитета, следовательно, также является и источником наказания."

Даже если мы больше не прибегаем к пыткам в так называемом цивилизованном мире, мы тем не менее по-прежнему широко используем карательные методы как во внутренних, так и в международных делах. Очевидно, тому есть весомые причины. Если не бог, то природа создала человека таким, что им можно управлять при помощи насилия. Люди быстро становятся умелыми палачами (хоть и не обязательно умелыми управляющими), а вот альтернативным положительным мерам воздействия выучиться куда труднее. Людям кажется, что необходимость наказаний оправдывается даже историей, а альтернативные методы угрожают заветным ценностям свободы и чести. И поэтому мы продолжаем наказывать - и оправдывать наказания. Нынешние де Местры могут оправдывать войны похожими словами: " Все величие, вся власть, вся дисциплина основаны на солдате. Он - гордость человеческого общества и та привязь, которая держит его вместе. Уберите из мира это непостижимое действующее лицо, и в этот самый момент порядок сменится хаосом, правительства рухнут и общество исчезнет. Бог, этот источник всяческого суверенитета, следовательно, также является и источником войны". Тем не менее, есть лучшие способы управления поведением, но литература свободы и чести молчит о них.

За исключением ситуации, когда человек физически скован, он имеет менее всего свободы и чести, когда находится под угрозой наказания. Можно было бы ожидать, что литература свободы и чести выступит против карательных методов, но на самом деле она содействует их сохранению. Человек, который перенес наказание, из-за этого не обязательно будет менее склонен вести себя прежним образом; в лучшем случае, он научится тому, как уклониться от наказания. Некоторые способы избегания - неадекватные или невротические, например, так называемые " фрейдистские динамизмы." Другие способы состоят в избегании ситуаций, при которых велика возможность вести себя наказуемым образом, или выполнять акты поведения, несовместимые с наказуемыми. Аналогичные меры, снижающие вероятность того, что кто-то будет наказан, могли бы быть предприняты другими людьми, но литература свободы и чести противится этому, так как от этого он станет " автоматически" добродетельным. При действии карающих факторов создаётся ложное впечатление, что человек волен вести себя хорошо, и что когда он делает это, то в этом именно его заслуга. Ненаказующие факторы вызывают такое же поведение, но тогда нельзя сказать, что человек волен вести себя хорошо, и что это его заслуга. Ведь от " независимой личности" тогда останется слишком мало или вообще ничего, для того, чтобы ей быть ответственной за поступки и получать за них воздаяние. Тогда человек не претерпевает угрызений совести и, следовательно, не имеет шансов быть моральным героем или притендовать на внутренние достоинства. Но наша задача состоит не в том, чтобы разжигать угрызения совести или укреплять и демонстрировать внутренние достоинства. Нам надо сделать жизнь менее карающей, и благодаря этому освободить для более полезной деятельности время и энергию, растрачиваемые на избегание наказаний. В какой-то мере литература свободы и чести сыграла свою роль в процессе медленного и непоследовательного смягчения отрицательных факторов в социальной среде обитания человека, включая и карающие факторы, применяемые в преднамеренном управлении поведением. Но эта литература сформулировала свои задачи таким образом, что не может теперь согласиться с тем фактом, что все факторы, управляющие поведением, исходят из окружающей среды, и следовательно, надо создавать лучший окружающий мир, а не более совершенного человека.

1234567Следующая ⇒

Поделиться: