Глава XIII. Брожение умов и волнение сердец в славном городе Итансвилле

 

Мы должны, однако ж, признаться откровенно, что вплоть до погружения наших мыслей в деловые бумаги Пикквикского клуба нам никогда не приходилось встречать имя Итансвилля, и даже после, несмотря ни на какие исследования, мы никак не могли подтвердить очевидными доказательствами действительное существование этого города на земном шаре. Благоговея перед каждым замечанием мистера Пикквика, историческим или статистическим, и вместе с тем нисколько не надеясь на свою память, мы справлялись со всеми возможными авторитетами насчет этого предмета, перелистывали все древние и новые географии, рылись в географических словарях, пересмотрели все европейские карты, изданные учеными обществами и, к несчастью, нигде не встретили ничего похожего на Итансвилль. Остается, стало быть, допустить единственное предположение, что мистер Пикквик, руководимый свойственным ему чувством деликатности, отстраняющей всякую личную обиду или колкий намек на кого бы то ни было, с намерением выставил в своих записках вымышленное название вместо действительного имени того места, которое было театром его наблюдений. К этому предположению, между прочим, привело нас одно маленькое обстоятельство, ничтожное с первого взгляда, но чрезвычайно важное с историческо-критической точки зрения. Описав контору дилижансов, откуда выехали наши путешественники, мистер Пикквик сделал вступление к подробной характеристике трактиров и гостиниц, где они переменяли лошадей; но самая характеристика тщательно зачеркнута у него толстым слоем чернил, так что при всех усилиях мы не могли разобрать ни одного слова: ясно, стало быть, что ученый муж с намерением озаботился скрыть от читателя самое направление своего путешествия, и критика никакими судьбами не может определить с точностью, в какую сторону и по какой дороге пикквикисты отправились из Лондона. Таким образом, отказываясь, к удовольствию читателя, от всяких бесполезных догадок, мы прямо перейдем к последовательному изложению фактов, описанных ученых мужем в хронологическом порядке.

Открывается прежде всего, что жители города Итансвилля, точь-в-точь как и во всех других небольших английских городках, считали себя народом чрезвычайно важным в экономическом и гражданском смысле. Они резко разделялись между собою на две половины, или партии — на «Синих» и «Желтых». Каждый горожанин, сознавая свою собственную силу и важность своей индивидуальной личности, считал непременным долгом принадлежать сердцем и душой к которой-нибудь из этих двух партий. При таком порядке вещей, у них, в некотором роде, все шло вверх дном, и, несмотря на кипучую деятельность, никто ни в чем не успевал. «Синие» не пропускали благоприятного случая поперечить «Желтым»; «Желтые» пользовались всяким удобным случаем поперечить «Синим», и отсюда выходило естественное следствие: где бы «Синие» и «Желтые» ни встретились между собой — на публичном митинге или в ратуше — между ними поднимались бесконечные споры, сопровождаемые иной раз крупной бранью. Нет надобности распространяться, что при таком отношении партий всякий вопрос в городе Итансвилле становился предметом самых противоположных рассуждений. Если «Желтые» предлагали, например, перенести на другое место торговый рынок, «Синие» собирали митинг, на котором постановляли, что затея «Желтых» — бесполезная прихоть сумасбродов в ущерб городской казны; если «Синие» предлагали украсить фонтаном городскую площадь, «Желтые» восставали против них с отчаянным упорством, доказывая вредоносное влияние фонтанов на нервы животных и людей. Были в Итансвилле магазины «Синие» и магазины «Желтые», трактиры «Желтые» и трактиры «Синие», и даже самые места в театре украшались названием «Желтых» и «Синих».

Само собою разумеется, что каждая из этих двух могущественных партий имела своего представителя и коновода. В городе издавались две газеты: «Итансвилльская Синица» и «Итансвилльский Журавль». «Синица» защищала «Синие» принципы: «Журавль», напротив, пропитан был насквозь мнениями «Желтых». Редакторы этих двух газет были, как и водится, заклятыми врагами, и весело было слушать, как они величали друг друга: «Эта легкомысленная и непростительно-ветреная Синица», «Журавль, необузданно-дерзкий и наглый», «Эта пустоголовая трещотка, внушающая, к стыду человечества…», «Сорванец, забывающий, по обыкновению, всякое чувство приличия и чести». Эти и подобные эпитеты, за которыми постоянно следовали кипучие возгласы и жаркие фразы, украшали всякий раз столбцы обеих газет и доставляли итансвилльской публике неистощимые материалы для повседневного негодования и восторга.

Мистер Пикквик, со своей обычной проницательностью, выбрал самое интересное время для посещения этого города. Жители Итансвилля выбирали из своей среды представителя в Нижнюю Палату, и по этому случаю в городе происходила страшная давка. Мнения сталкивались и расталкивались беспрестанно, и каждый кричал вдоволь, сколько его душе было угодно. Кандидатом «Синих» был достопочтенный Самуэль Сломки, знаменитый делами своего деда, между тем как «Желтые» приготовились стоять всей грудью за Горация Фицкина, владельца обширного поместья в окрестностях Итансвилля. «Синица» считала своей обязанностью предварить итансвилльских граждан, что взоры не только Англии, но и всего образованного мира были исключительно обращены на них в эту достопамятную эпоху, между тем как «Журавль» повелительно приказывал своим читателям явить себя достойными потомками древних британцев. Словом сказать, было очень весело.

Было довольно поздно, когда мистер Пикквик и его друзья спустились, при содействии Сэма, с кровли итансвилльского дилижанса. Огромные синие шелковые флаги развевались из окон гостиницы «Сизого медведя», и перед каждым стеклом красовались объявления, напечатанные гигантскими буквами, что «Комитет достопочтенного Самуэля Сломки» заседал здесь постоянно. Толпа праздного народа, собравшегося посреди дороги, смотрела на рослого и краснощекого джентльмена, который говорил с балкона убедительную речь в пользу мистера Сломки, — речь, совершенно заглушаемую боем четырех огромных барабанов, расставленных перед этой гостиницей приверженцами мистера Фицкина. Подле оратора стоял низенький человечек с весьма заботливой физиономией и энергичными ужимками: он снимал временами свою шляпу и делал выразительные жесты, сопровождаемые в толпе громкими восклицаниями и страшным энтузиазмом. Кончив свою речь и надсадив горло, оратор сошел со сцены, уверенный, что вполне достиг своей цели, хотя никто не мог слышать его доказательств.

Лишь только пикквикисты вышли из дилижанса, воздух огласился троекратными залпами самых дружных восклицаний.

— Ура! Ур-ра! Ур-p-ра! — кричала толпа.

— Еще один раз! — сказал с балкона маленький человечек.

Залп восклицаний снова огласил воздух.

— Да здравствует Самуэль Сломки! — кричала толпа.

— Да здравствует Самуэль Сломки! — закричал мистер Пикквик, снимая шляпу.

— Не надо Фицкина! — проревела толпа.

— Не надо Фицкина! — пробасил мистер Пикквик.

— Урра! Ур-р-р-ра-а-а!

— Кто этот Сломки? — втихомолку спросил мистер Топман.

— Почем мне знать? — отвечал мистер Пикквик.

Пикквикисты вдруг измерили всю глубину этого ответа, и хотя никто из них не знал достопочтенного Самуэля Сломки, однако ж все принялись дружным хором кричать его имя.

Сопровождаемые между тем огромной толпой, путешественники подошли к воротам гостиницы, продолжая надсаживать свою грудь и горло торжественными восклицаниями. Первым предметом их заботливости было — приискать квартиру для ночлега. Мистер Пикквик подозвал трактирного слугу.

— Есть ли у вас свободные номера? — спросил он.

— Не знаю, сэр; кажется, все битком набито. Впрочем, я справлюсь.

Слуга побежал в буфет и через несколько минут воротился с вопросом:

— Позвольте узнать, сэр: вы «Синий» или «Желтый»?

Задача довольно трудная, потому что ни мистер Пикквик, ни его друзья не принимали, собственно говоря, ни малейшего участия в делах города Итансвилля. К счастью, мистер Пикквик вспомнил в эту минуту о своем новом приятеле, мистере Перкере.

— Не знаете ли вы, любезный, одного джентльмена по имени Перкер? — спросил мистер Пикквик.

— Как не знать, сэр: мистер Перкер — агент мистера Самуэля Сломки.

— Ведь он «Синий», я полагаю?

— Разумеется.

— Ну, так и мы «Синие», — проговорил мистер Пикквик.

Заметив, однако ж, нерешительность и колебание слуги, мистер Пикквик вручил ему свою визитную карточку, с поручением отдать ее немедленно мистеру Перкеру, если он дома. Слуга побежал в гостиницу и через минуту воротился опять.

— Мистер Перкер приказал вас просить к себе, — сказал он торопливым тоном.

Следуя по указанному направлению, мистер Пикквик вошел в огромную комнату первого этажа, где за большим письменным столом, заваленным бумагами и книгами, сидел не кто другой, как сам мистер Перкер.

— Здравствуйте, почтеннейший, здравствуйте, — сказал сухопарый джентльмен, вставая со своего места, — очень рад вас видеть. Садитесь, почтеннейший. Вот и вы привели в исполнение вашу мысль. Пожаловали к нам на выборы — а?

Мистер Пикквик дал утвердительный ответ.

— Жаркое дело, почтеннейший, — сказал сухопарый джентльмен, — спор идет на славу.

— Очень рад это слышать, — сказал мистер Пикквик, потирая руки, — усердие в делах, каких бы то ни было, доставляет истинное удовольствие наблюдателю человеческой природы. Так спор, вы говорите, идет здесь на славу.

— Да, почтеннейший, чрезвычайно жаркий спор. Мы заняли все гостиницы, трактиры и оставили своим противникам только пивные! — Дипломатическая стратагема, почтеннейший, и я рад, что мы успели пустить ее в ход.

— Какой же должен быть результат этого спора? — спросил мистер Пикквик.

— Этого покамест еще нельзя сказать, — отвечал сухопарый джентльмен. — Фицкин тоже не дремлет со своей стороны: у него запрятано тридцать три голоса в сарае «Белого оленя».

— Запрятано? В сарае? — воскликнул мистер Пикквик, изумленный как нельзя больше этой дипломатической стратагемой противной стороны.

— Да, почтеннейший, Фицкин держит их взаперти, под замком, для того, видите ли, чтоб нам нельзя было до них добраться. А впрочем, предосторожность почти лишняя: они пьянствуют напропалую с утра до ночи. Агент Фицкина, как видите, чрезвычайно искусный джентльмен, и я вполне уважаю его как достойного собрата по ремеслу.

Мистер Пикквик смотрел во все глаза, но не говорил ничего.

— Хитрость за хитрость, дело известное, — продолжал мистер Перкер, понизив свой голос до шепота. — Вчера был у нас небольшой вечер, soirêe intime, что называется… сорок пять дам, почтеннейший: при разъезде каждой из этих дам мы вручили, в виде небольшого подарка, по зеленому зонтику.

— По зеленому зонтику! — воскликнул мистер Пикквик.

— Так точно. Сорок пять зеленых зонтиков, по семи шиллингов за штуку. Расход небольшой, почтеннейший; но дело в том, что теперь мужья этих дам, братья и возлюбленные будут на нашей стороне.

— Недурно придумано, — заметил мистер Пикквик.

— Моя мысль, почтеннейший. Теперь в какую погоду ни отправляйтесь гулять, вы почти на каждом шагу встретите даму с зеленым зонтиком.

Здесь мистер Перкер самодовольно улыбнулся и потрепал по плечу президента Пикквикского клуба. С появлением третьего лица прекратилось это излияние душевного восторга.

Это был высокий, худощавый джентльмен с рыжеватыми бакенбардами и лысиной на макушке. Его походка и озабоченный вид обличали человека, погруженного умом и сердцем в глубокие соображения утонченного свойства. Он был в длинном сером сюртуке и черном суконном жилете, на котором красовался лорнет в золотой оправе, прицепленный за одну из верхних пуговиц. Пуховая шляпа с низенькой тульей и широкими полями довершала его туалет. При входе его мистер Перкер встал со своего места.

— Имею честь рекомендовать, — сказал он, обращаясь к президенту Пикквикского клуба, — мистер Потт, издатель и редактор «Итансвилльской Синицы».

— Очень приятно, — сказал мистер Пикквик, подавая руку вновь пришедшему джентльмену.

— Из Лондона, сэр?

— Так точно.

— Что поговаривают там о наших делах?

— Толкуют очень много, — сказал мистер Пикквик, принимая большой грех на свою душу, так как в Лондоне никому и не грезилось об итансвилльских делах.

— Здешний спор, конечно, делает сильное впечатление на лондонскую публику? — спросил мистер Потт.

— Весьма сильное, — сказал мистер Пикквик.

— Иначе и быть не может, — заметил редактор «Синицы», бросив многозначительный взгляд на мистера Перкера. — Моя субботняя статья, вы знаете, должна была возбудить сильные толки.

— Непременно, — сказал мистер Перкер.

— Моя газета, надеюсь, имеет некоторую известность.

— Громкую, сэр, громкую, — сказал мистер Пикквик, слышавший первый раз от роду о существовании «Синицы».

— Печать — могущественное оружие, сэр.

Мистер Пикквик выразил свое полнейшее согласие, глубокомысленно кивнув головой.

— Я могу с гордостью сказать, что никогда не злоупотреблял ею. Я никогда не направлял этого благородного оружия, находящегося в моих руках, против частной жизни моих сограждан, и я надеюсь, сэр, что все усилия моего таланта… конечно, скромного… быть может, даже ничтожного… были постоянно посвящены распространению всех принципов, которые… так сказать… с точки зрения… относительно влияния…

Редактор «Синицы» пришел, по-видимому, в некоторое затруднение. Мистер Пикквик выручил его своим утвердительным ответом:

— Я совершенно согласен с вами, сэр.

— Очень рад, очень рад: это делает честь вашему уму и благородству вашей души. — А позвольте спросить вас, сэр, как настроено общественное мнение в Лондоне относительно моих споров с «Итансвилльским Журавлем»?

— Оно чрезвычайно заинтересовано этим спором, — сказал мистер Перкер с лукавым видом.

— И этот спор, — подхватил Потт, — будет продолжаться до моего последнего издыхания… до последней капли моего таланта. От этого спора, сэр, не отступлю я никогда, хотя бы надменный «Журавль» поджал свои крылья. Пусть узнает весь свет, что правда для «Синицы» всего дороже, что за правду, если понадобится… сэр, сэр: amicus Plato, sed magis amica veritas. Кто против правды и «Синицы»? Один «Журавль»; я убежден, что на всем пространстве Великобритании общественное мнение за меня.

— Вы поступаете благородно, сэр, — сказал мистер Пикквик, с жаром пожимая руку великодушного Потта.

— Благодарю вас, сэр; вы, сколько я замечаю, человек с тактом и большим талантом, — сказал мистер Потт, задыхаясь от скопления в его груди патриотических чувств, принявших самый восторженный характер. — Чувствую себя совершенно счастливым от удовольствия познакомиться с человеком вашего образа мыслей.

— И я со своей стороны, — сказал мистер Пикквик, — весьма рад, что удостоился, некоторым образом, внимания такого человека, как вы, милостивый государь. Позвольте, сэр, представить вам моих друзей, членов-корреспондентов клуба, основанного мною в английской столице.

— Сделайте одолжение, — сказал мистер Потт.

Мистер Пикквик удалился и через минуту привел трех своих друзей, которые должным порядком и были представлены издателю «Итансвилльской Синицы».

— Вопрос теперь в том, почтеннейший, — сказал адвокат, обращаясь к мистеру Потту, — куда мы поместим наших друзей?

— A разве нам нельзя остановиться в этой гостинице? — спросил мистер Пикквик.

— Нет, почтеннейший, никак нельзя.

— Отчего же?

— Ни одной лишней постели в целом доме.

— Неприятно, — сказал мистер Пикквик.

— Очень неприятно, — подтвердили его ученики.

— Ничего, господа, я придумал, как распорядиться, — сказал мистер Потт, — в гостинице «Павлин», если не ошибаюсь, у нас еще есть две лишних постели, и двое, стало быть, могут отправиться туда; что же касается вас, мистер Пикквик, я бы очень рад был вам и одному из ваших друзей предложить помещение в своем доме: миссис Потт, надеюсь, с удовольствием воспользуется обществом столичных гостей.

— Помилуйте, мне очень совестно вас беспокоить! — возразил мистер Пикквик. — Мы еще так недавно знакомы…

— Таких людей, как вы, узнать немудрено, — перебил редактор «Синицы». — С одного взгляда я, можно сказать, вполне постиг все благородство вашей души.

— Вашей супруге, конечно, будет неприятно…

— Напротив, очень приятно, — прибавил мистер Потт энергичным тоном, отстранявшим уже всякую возможность дальнейших возражений.

Подумали, потолковали и решили, что поэт Снодграс и мистер Топман должны воспользоваться порожними койками в «Павлине», между тем как сам президент и мистер Винкель отправятся гостить в дом редактора «Синицы». Обед в гостинице «Сизого медведя», заказанный мистером Поттом, окончательно скрепил дружеские связи новых знакомцев. Было решено, что поутру на другой день все общество соберется опять в общей зале «Сизого медведя» и будет сопровождать достопочтенного Самуэля Сломки к избирательным урнам.

Домашний круг мистер Потта ограничивался им самим и его почтенной супругой. Уже доказано продолжительным рядом наблюдений, что все истинно великие люди подвержены какой-нибудь маленькой слабости, которая становится в них тем поразительнее, чем выше и блистательнее их необыкновенные таланты. Была слабость и у мистера Потта, имевшая, впрочем, весьма умилительный и трогательный характер: он немножко трусил своей хорошенькой жены и любил подчиняться ее маленьким капризам. Это замечание, однако ж, в настоящем случае не имеет никакой важности и силы: миссис Потт была теперь до крайности любезна и радушно спешила принять дорогих гостей.

— Послушай, душенька, — сказал мистер Потт, обращаясь к своей супруге, — рекомендую тебе мистера Пикквика, джентльмена из Лондона.

Миссис Потт с очаровательной улыбкой протянула свою пухленькую ручку президенту знаменитого клуба, и тот пожал ее с отеческой нежностью. Мистер Винкель между тем семенил около дверей, поклонился и не говорил ни слова, так как хозяин, по-видимому, совсем забыл о нем.

— Милый… — сказала миссис Потт.

— Жизнь моя, — сказал мистер Потт.

— Что ж ты не представляешь другого джентльмена?

— Ах, прошу извинить! — воскликнул мистер Потт. — Позвольте рекомендовать мистера…

— Винкеля, — подсказал мистер Пикквик.

— Мистера Винкеля, — повторил мистер Потт.

И рекомендательная церемония окончилась вполне.

— Мы должны, сударыня, извиниться перед вами, — начал мистер Пикквик.

— В чем?

— В том, сударыня, что расстраиваем своим присутствием домашний порядок, не имея на то никакого права.

— О, будьте на этот счет совершенно спокойны, — с живостью возразила миссис Потт. — Для меня, уверяю вас, большой праздник — видеть новые лица: я живу почти взаперти в этом скучном городе, и случается, иной раз не вижу никого целыми неделями.

— Никого! — воскликнул мистер Потт с некоторым изумлением.

— Никого, мой друг, кроме тебя, — возразила миссис Потт с некоторой жесткостью.

— Дело, видите ли, вот в чем, мистер Пикквик, — сказал хозяин в объяснение на жалобу своей жены, — образ жизни заставляет нас некоторым образом отказаться от многих удовольствий и наслаждений, доступных для жителей этого города. Мое общественное положение как издателя «Итансвилльской Синицы» и влияние этой газеты на всю провинцию заставляют меня всецело отдаться политике…

— Милый… — перебила миссис Потт.

— Жизнь моя… — проговорил редактор «Синицы».

— Неужели ты ни на минуту не можешь расстаться со своей политикой, мой друг? Постарайся приискать предмет для разговора, интересный сколько-нибудь для этих джентльменов.

— Но политика, мой друг, интересует мистера Пикквика, — отвечал смиренный супруг.

— Тем хуже для него и для тебя, — сказала миссис Потт выразительным тоном, — у меня, напротив, голова идет кругом от здешней политики. Вечные ссоры с «Журавлем», глупые толки, брань, пересуды! Удивляюсь, мой друг, как у тебя достает охоты навязываться всем и каждому с этим вздором!

— Послушай, душенька…

— Вздор, вздор, нечего тут слушать. — Сэр, вы не играете в экарте? — спросила миссис Потт, обращаясь к молодому спутнику президента.

— Мне будет, сударыня, очень приятно изучить под вашим руководством эту игру, — отвечал мистер Винкель.

— В таком случае потрудитесь поставить к окну этот маленький столик: толки о здешней политике авось не достигнут до моих ушей, и я буду вам очень благодарна.

— Дженни, — сказал мистер Потт служанке, вошедшей со свечами, — сходите в контору и принесите связку «Синицы» за тысяча восемьсот двадцать восьмой год. Я прочту вам, сэр, — прибавил редактор, обращаясь к мистеру Пикквику, — я прочту вам свои передовые статьи, написанные в опровержение «Желтых» проныр, хотевших учредить здесь новую шоссейную заставу: надеюсь, вы позабавитесь.

— Я не сомневаюсь в этом, — сказал мистер Пикквик.

Связка трехсот номеров явилась на сцену; президент столичного клуба и редактор провинциальной газеты уселись за стол.

Долго мы рылись в бумагах мистера Пикквика и даже перечитывали по нескольку раз каждую страницу, надеясь отыскать по крайней мере краткое извлечение из этих статей, пропитанных глубокими соображениями политико-экономического свойства; но усилия наши не увенчались вожделенным успехом: великий человек повсюду хранил глубочайшее молчание относительно статей, принадлежащих редактору «Итансвилльской синицы». Не подлежит, однако ж, ни малейшему сомнению, что почтенный президент был проникнут поэтическим восторгом от необыкновенной свежести и живости слога прослушанных им статей, и мистер Винкель приводит положительный факт, что глаза мистера Пикквика, пропитанные и увлажненные избытком удовольствия, были сомкнуты почти во весь этот вечер.

Доклад служанки о приготовленном ужине прекратил игру в экарте и положил конец вторичному чтению лучших мест «Итансвилльской Синицы». Миссис Потт была, по-видимому, в самом игривом и веселом расположении духа. Мистер Винкель сделал уже весьма значительные успехи в ее добром мнении, и она объявила ему по секрету, что мистер Пикквик — «презабавный старикашка»: выражение фамильярное, которое могли позволить себе весьма немногие особы, коротко знакомые с этим колоссально-гениальным мужем, исчерпавшим всю глубину человеческой премудрости. Отзыв миссис Потт служит, конечно, самым трогательным и убедительным доказательством того уважения, каким мистер Пикквик пользовался на всех ступенях общественной жизни, мгновенно располагая к себе умы и сердца всех особ, приходивших в непосредственное соприкосновение с ним.

Мистер Топман и мистер Снодграс уже давно покоились богатырским сном в гостинице «Павлин», между тем как приятели их продолжали вести вдохновенную беседу в гостеприимном доме редактора «Синицы». Был уже час за полночь, когда они отправились в свои спальни. Сон мгновенно овладел усталым организмом мистера Винкеля; но восторженные его чувства не прекращали своей деятельности даже во сне: оставаясь нечувствительным ко всем земным предметам, он долго видел перед собою образ прелестной миссис Потт, и воображение его рисовало самые очаровательные картины.

Шум и толкотня, ознаменовавшие начало следующего дня, в состоянии были расшевелить душу самого романтического мечтателя, возвращая его из области воздушных умозрений к предметам действительной жизни. Лишь только рассвет заглянул в окна усыпленных домов, по улицам раздались звуки труб и барабанов, топот коней и крик людей, «Синих» и «Желтых», возвещавших об окончательных приготовлениях к великой борьбе между обеими враждующими партиями в славном городе Итансвилле. Пикквикисты пробудились и телом, и душой. Мистер Самуэль Уэллер, ночевавший в гостинице «Павлина», пришел ранним утром будить великого мужа.

— Ну, Сэм, каково идут дела? — спросил мистер Пикквик, когда исправный слуга переступил через порог его спальни. — Суматоха, я полагаю, страшная, а?

— Да, сэр, все, что называется, кипит, горит и юрлит, как, бывало, говаривала моя бабушка, когда переваривалась в печи ее похлебка с крапивой и петрушкой. — В гостинице «Сизого медведя» уже давно кричат во все горло.

— Это показывает, любезный, их усердную привязанность к общему делу — не так ли?

— Да как же иначе, сэр?

— Горячо работают, Сэм?

— Кипятком, сэр. В жизнь не видывал такого пьянства и обжорства: дивиться надо, как никто из них не лопнет.

— Здешние помещики, стало быть, очень щедры?

— И сказать нельзя.

— Какой свежий и бодрый народ! — воскликнул мистер Пикквик, выглядывая из окна.

— Правда ваша, сэр, народ удивительно свежий, — отвечал Сэм, — я и два буфетчика из гостиницы «Павлин» только что откачали сегодня десятка три «Желтых» молодцов, что перепились вчера после ужина.

— Как откачали?! — вскричал мистер Пикквик.

— Да так, сэр, очень просто: они повалились, где кто попал, и, по-видимому, никакой пушкой нельзя было расшевелить их. Вот мы с буфетчиками и вытащили их всех, одного за другим, на вольный воздух, вытащили да и поставили под насос, поставили да и ну откачивать. Откачали, сэр: на каждую голову, я полагаю, пришлось ушата по четыре. Зато теперь все — молодец к молодцу: свежи, сэр, здоровы и готовы лезть на стену за мистера Фицкина, который уж целую неделю кормит их и поит на свой счет.

— Может ли это быть?

— Очень может. Да где же вы изволили родиться, сэр, если не понимаете этих вещей? Бывают здесь проделки почище этой.

— Почище?

— Именно так. Вот хоть, примером сказать, вечером накануне последних выборов «Желтые» смастерили отличную штуку: они подкупили буфетчицу «Сизого медведя» запустить, что называется, коку с соком в пуншевые стаканы четырнадцати избирателей, которым следовало подавать голоса в пользу мистера Сломки.

— Что это значит — кока с соком?

— Попросту сказать: сонный порошок, подсыпанный в коньяк. Напились они, голубчики, напились да и проспали больше суток, а выбор кончился без них. Одного, правда, привезли для опыта в городскую ратушу, да толка не вышло никакого: спал мертвецки, хотя и колотили его в спину. Делать нечего: отвезли его назад и положили в постель. Четырнадцати голосов как не бывало! Это все делает, говорят, агент мистера Фицкина: продувная бестия!

— Странно, очень странно, — проговорил вполголоса мистер Пикквик, обращаясь отчасти к себе, отчасти к Сэму.

— Конечно, сэр, странность тут имеется в некотором роде; да все же это, с вашего позволения, совсем не то, что случилось однажды с моим отцом во время выборов в этом же самом городе. Вот, сэр, штука так штука!

— Что такое? — спросил мистер Пикквик.

— Кажется, я уже имел честь докладывать вашей милости, что он служил в кучерах, да и был он слишком толст, чтобы заниматься каким-нибудь другим ремеслом. Случилось однажды, привез он свою бричку в этот самый город. Были выборы так же, как теперь, и одна из партий предложила ему привезти из Лондона джентльменов, обещавшихся подать свои голоса в пользу избираемого кандидата. И вот, сэр, накануне отъезда его вдруг покорнейше просят в комитет кандидата противной стороны заради, так сказать, некоторых объяснений по кучерской части. Приходит мой родитель, зеркала — уму помраченье; письменный стол, разноцветные огни, перья, чернила, груды бумаг, дюжины две джентльменов — присутствие, сэр, во всем разгаре. «Здравствуйте, мистер Уэллер, здравствуйте! — говорит один джентльмен сановитой физиономии. — Очень рад вас видеть, сэр; как поживаете, мистер Уэллер?» — «Слава богу, — говорит мой отец, — покорно вас благодарю, сэр; вы тоже, надеюсь, совсем здоровы, покорно благодарю». — «Садитесь, мистер Уэллер, покорнейше прошу вас, сэр, садитесь». Сел мой отец рядом с этим джентльменом, и минуты две они пристально смотрели друг на друга. «Вы не помните меня, мистер Уэллер?» — говорит джентльмен. «Нет, говорит, не могу припомнить вашей милости», — говорит мой отец. «А я так вас хорошо знаю, — говорит джентльмен, — я знавал вас еще мальчиком: как это могло статься, что вы меня не помните, мистер Уэллер?» — «Нет, — говорит мой отец, — не помню, да и только». — «Это очень странно», — говорит джентльмен. «Странно», — говорит мой отец. «У вас, должно быть, предурная память, мистер Уэллер», — говорит джентльмен. «Предурная», — говорит мой отец. «Я так и думал, — говорит джентльмен: — не угодно ли стаканчик пунша, мистер Уэллер?» — «Покорно благодарю», — говорит мой отец. Вот они, сэр, сидят да пьют, пьют да говорят насчет этих житейских дел и обстоятельств по кучерской части. После третьего стакана пунша память у моего родителя как будто просветлела, и ему показалось, что он точно припоминает черты незнакомого джентльмена. Сделали стакан гоголь-моголя, для возобновления знакомства, и тут же добрый джентльмен вручил ему банковый билет в двадцать фунтов. «Между этим городом и Лондоном прескверная дорога, мистер Уэллер: как вы думаете, сэр?» — говорит джентльмен. «Тяжеленько, сэр, нечего сказать», — говорит мой отец. «Подле канала особенно дорога никуда не годится», — говорит джентльмен. «Езда плохая», — говорит мой отец. «Послушайте, мистер Уэллер, — говорит джентльмен, — вы превосходный ездок, и мы знаем, что вы можете делать с вашими лошадьми все, что вам угодно. Так вот оно, видите ли, в чем штука, мистер Уэллер: мы вас очень любим и весьма уважаем ваши кучерские таланты. Завтра вам надобно будет привезти сюда некоторых джентльменов. Очень хорошо, мистер Уэллер: если случится как-нибудь, что лошадки ваши заартачатся, когда вы поедете мимо канала, бричка перевалится на бок и джентльмены полетят в канал — разумеется, без всякого вреда для их костей, — то мы… вы понимаете, мистер Уэллер, мы будем вам очень благодарны за такую ласку». «Господа, — говорит мой отец, вставая со стула и обращаясь ко всем джентльменам, — вы народ очень добрый, и я вас полюбил от всего сердца. Еще стаканчик пунша за ваше здоровье, и все у нас покатится как по маслу». Допив стакан, родитель мой раскланялся, положил деньги в карман и вышел из дверей. Так вот оно, сэр, поверите ли, — продолжал Самуэль, бросая невыразимо бесстыдный взгляд на своего господина, — поверите ли, что в тот самый день, как родитель мой ехал с лондонскими джентльменами, его лошади вдруг заартачились, понеслись, забушевали, бричка опрокинулась, и джентльмены все до единого попадали в канал.

— Как же их вытащили оттуда? — торопливо спросил мистер Пикквик.

— Дело темное, сэр, — отвечал Самуэль, значительно понизив голос. — Один пожилой джентльмен, кажется, совсем пропал без вести… то есть шляпу-то его нашли, это я знаю; но была ли в шляпе голова, это осталось под спудом. Но всего удивительнее здесь то, что бричка моего родителя опрокинулась в тот самый день и на том самом месте, где и когда ей следовало опрокинуться по предсказанию ласкового джентльмена. Странная оказия!

— Очень странная, — повторил мистер Пикквик. — Однако ж, вычистите поскорее мою шляпу: кажется, зовут меня завтракать.

С этими словами мистер Пикквик сошел в гостиную, где уже вся почтенная компания сидела за накрытым столом. После завтрака каждый из джентльменов поспешил украсить свою шляпу огромной синей кокардой, сделанной прелестными ручками самой миссис Потт, и поскольку мистер Винкель вызвался сопровождать эту леди на кровлю домов, ближайших к месту будущего торжества, то мистер Пикквик и мистер Потт должны были отправиться одни в гостиницу «Сизого медведя», где уже давно заседал комитет мистера Сломки. Один почтенный член, с лысиной на голове, говорил у одного из задних окон речь перед шестью зевавшими мальчишками и одной девчонкой, величая их при каждой новой сентенции титулом «итансвилльских сограждан»; мальчишки хлопали руками и кричали «ура» изо всех сил.

Площадь перед «Сизым медведем» представляла несомненные признаки славы и могущества «Синих» граждан Итансвилля. Были тут стройные полчища синих флагов, расписанных золотыми буквами в четыре фута вышиной. Трубачи, барабанщики и фаготчики стояли на своих определенных местах, дожидаясь известных знаков для начатия торжественного марша. Отряд констеблей и двадцать членов комитета с голубыми шарфами приветствовали «Синих» граждан-избирателей, украшенных синими кокардами. Были тут избиратели верхом на борзых конях и другие многочисленные избиратели пешком. Была тут великолепная каретка, запряженная в четверню для самого достопочтенного Самуэля Сломки, и были еще четыре кареты, запряженные парой, для его ближайших друзей. На всем и на всех отражалось всеобщее воодушевление, жизнь и волнение: флаги колыхались, толпа ликовала, двадцать членов комитета и констебли бранились, лошади пятились, пешие гонцы потели, и все здесь собравшееся соединилось на пользу, честь и славу достопочтенного Самуэля Сломки, заявившего желание быть выбранным депутатом от бурга Итансвилля в Нижнюю Палату парламента Великобритании.

Громко закричали в народе, и сильно заколыхался один из синих флагов с девизом «Свобода прессы», когда выставилась в окне голова редактора «Итансвилльской Синицы», и оглушительные залпы громовых восклицаний раздались по всему пространству, когда сам достопочтенный Самуэль Сломки, в огромных ботфортах и синем галстуке, выступил на сцену, раскланялся толпе и мелодраматически пожал руку мистеру Потту, свидетельствуя ему искреннюю благодарность за поддержку, которой удостоился он, мистер Сломки, от его газеты.

— Все ли готово? — спросил достопочтенный Самуэль Сломки, обращаясь к мистеру Перкеру.

— Все, почтеннейший, все! — был ответ сухопарого джентльмена.

— Ничего не забыли, надеюсь?

— Ничего, почтеннейший, ничего. У ворот гостиницы стоят двадцать человек, которым вы должны пожать руки: они умылись и причесались для этого торжества; тут же шестеро маленьких детей, которых вы должны погладить по головке и спросить у каждого — сколько ему лет. На детей советую вам обратить особенное внимание; это всегда производит сильный эффект.

— Постараюсь.

— Да не худо бы, почтеннейший, — продолжал сухопарый джентльмен, — то есть я не говорю, чтоб это было совершенно необходимо, однако ж, очень недурно, если б вы поцеловали кого-нибудь из этих малюток; такой маневр произвел бы сильное впечатление на толпу.

— Не могу ли я поручить эту обязанность кому-нибудь из членов комитета?

— Нет, уж если целовать, так целуйте сами: эффект будет вернее, ручаюсь, что это подвинет вас на пути к популярности.

— Ну, если это необходимо, — сказал решительным тоном достопочтенный Самуэль Сломки, — надо поцеловать. Теперь, кажется, все.

— По местам! — закричали двадцать членов комитета.

И среди дружных восклицаний собравшейся толпы, музыканты, констебли, избиратели, всадники и кареты поспешили занять свои места. Каждый экипаж, запряженный парой, был набит битком, как сельдями в бочке. Карета, назначенная для мистера Перкера, вместила в себя господ Пикквика, Топмана, Снодграса и с полдюжины других джентльменов из комитета Сломки.

Наступила минута страшной тишины перед тем, как надлежало выступить самому достопочтенному Самуэлю Сломки, вдруг толпа раздвинулась и закричала во весь голос.

— Идет, идет! — воскликнул мистер Перкер, предваряя многочисленных зевак, которым нельзя было видеть, что делалось впереди.

Раздались дружные восклицания со всех сторон.

— Вот он пожимает руки гражданам Итансвилля!

— Ура, ур-ра!

— Вот гладит он какого-то малютку по голове! — говорил мистер Перкер восторженным тоном.

— Ур-ра! Ур-р-р-р-а-а!

— Он поцеловал ребенка.

Толпа заревела неистово и дико.

— Другого поцеловал!

Новый оглушительный рев и гвалт.

— Всех перецеловал! — взвизгнул сухопарый джентльмен.

И, сопровождаемая оглушительным ревом, процессия двинулась вперед.

Как, вследствие чего и по какому поводу случилось, что по пути она столкнулась, смешалась и перепуталась с другой такой же процессией, и каким образом окончилась суматоха, возникшая по этому поводу, описать мы не в состоянии, потому, между прочим, что уши, глаза, нос и рот мистера Пикквика нахлобучились его шляпой при самом начале этих столкновений. О себе самом говорит он уверенно, что в ту самую минуту, как он хотел бросить быстрый взгляд на эту сцену, его вдруг окружили со всех сторон зверские лица, облака пыли и густая толпа сражающихся граждан Итансвилля. Какая-то невидимая сила, говорит он, вынесла его вдруг из кареты и втолкнула в самый центр кулачных бойцов, причем два довольно сильных тумака восприял он на свою собственную шею. Та же невидимая сила пособила ему взобраться наверх по деревянным ступеням, и когда наконец он снял свою шляпу, перед ним были его друзья, стоявшие в первом ряду с левой стороны. Правая сторона была занята «Желтыми» гражданами Итансвилля; в центре заседали городской мэр и его чиновники, из которых один — жирный глашатай Итансвилля — беспрестанно звонил в огромный колокол, приглашая почтеннейшую публику угомониться от страшной суматохи. Между тем мистер Горацио Фицкин и достопочтенный Самуэль Сломки, с руками, приложенными к своим сердцам, беспрестанно склоняли свои головы перед волнующимся морем голов, наводнявших все это пространство, откуда подымалась буря стонов, ликований, криков и насмешек, — исходил гул и шум, подобный землетрясению.

— Смотрите-ка, куда забрался Винкель, — сказал мистер Топман, дернув президента за рукав.

— Куда? — спросил мистер Пикквик, надевая очки, которые он, к счастью, имел предосторожность держать в кармане до этой поры.

— Вот он, на крыше этого дома, — сказал мистер Топман.

И точно, на черепичной кровле, за железными перилами, заседали в спокойных креслах друг подле друга мистер Винкель и миссис Потт, делая своим приятелям приветственные знаки белыми платками, на что мистер Пикквик поспешил отвечать воздушным поцелуем, посланным его рукой прелестной леди.

Этот невинный поступок ученого мужа возбудил необыкновенную веселость в праздной толпе, еще не развлеченной церемонией выбора.

— Продувной старикашка! — закричал один голос. — Волочится за хорошенькими девушками!

— Ах ты, старый грешник! — закричал другой.

— Пялит свои очки на замужнюю женщину! — добавил третий голос.

— Я видел, как он моргал своим старым глазом, — вскрикнул четвертый.

— Верзила Потт и не думает смотреть за своей женой, — прогорланил пятый, и залпы громкого смеха раздались со всех сторон.

Так как за этим следовали ненавистные сравнения между мистером Пикквиком и негодным старым козлом и многие другие остроумные шуточки весьма колкого свойства и так как все это могло очевиднейшим образом компрометировать честь благородной леди, то негодование в груди мистера Пикквика забушевало самым стремительным потоком, и бог ведает, чем бы оно прорвалось на бессовестную толпу, если б в эту самую минуту не раздался звонок, возвещавший о начале церемонии.

— Тише, тише! — ревели помощники мэра.

— Уифин, действуйте для водворения тишины! — сказал мэр торжественным тоном, приличным его высокому общественному положению.

Исполняя полученное приказание, глашатай дал новый концерт на своем неблагозвучном музыкальном инструменте, что вызвало в толпе дружный смех и остроты.

— Джентльмены, — начал мэр, когда народный гвалт немного поутих. — Джентльмены! Братья избиратели города Итансвилля! Мы собрались здесь сегодня с единственной целью избирать нашего представителя в палату, вместо…

Здесь мэр был прерван громким голосом, раздавшимся в толпе.

— Слава нашему мэру! — прогремел этот голос. — Да процветает его славная торговля гвоздями и тесьмой, и пусть наполняются его тяжелые сундуки звонкой монетой!

За этим пожеланием, напомнившем о страсти почтенного мэра копить деньги, последовал веселый смех толпы, полились остроты и поднялся такой шум, что даже звонкий колокол глашатая оказался не в силах успокоить его. Мэр продолжал свою речь, но говорил ее собственно для себя, так как из всей его речи только и можно было кое-как расслышать лишь самый конец ее, в котором почтенный сановник приглашал собрание высказаться за того кандидата, который знает действительные потребности города и потому может принести ему пользу.

Едва окончилась речь мэра, на эстраде появился худенький джентльмен с туго завязанным белым галстуком. При смехе и остротах толпы он заявил, что намерен просить избирателей подать их голоса за человека, действительно принимающего близко к сердцу интересы города Итансвилля и настолько талантливого, что он с успехом станет защищать их в парламенте. Этого доблестного гражданина зовут Горацио Фицкин; он эсквайр и имеет поместье близ Итансвилля. При этих словах «Желтые» выразили свой восторг громкими рукоплесканиями, а «Синие» сопровождали их свистом, шиканьем и так шумно и продолжительно выражали свои чувства, что худенький джентльмен и почтенный друг, поддерживавший его предложение, произнесли свои длинные речи для назидания мэра, единственного слушателя, до которого долетали их слова.

Когда друзья Фицкина сказали все, что могли сказать, их место занял джентльмен, обладавший здоровым, розовым цветом лица. Он начал, конечно, с предложения подать голоса за другого кандидата (мистера Сломки). Розовый джентльмен был вспыльчивого нрава, и хотя его приняли несколько лучше, чем друзей мистера Фицкина, однако ж он не удовольствовался таким ничтожным предпочтением и потому, сделав небольшое ораторское фигуральное вступление, внезапно перешел к обличению тех джентльменов в толпе, которые прерывают его своими криками; затронутые джентльмены отвечали энергичными ругательствами, и обе стороны обменялись внушительными пантомимными угрозами. Чтобы положить конец неурядице, розовый джентльмен уступил свое место почтенному другу. Почтенный друг, сообразив, что не следует утомлять избирателей обильным словоизвержением, пробарабанил свою речь одним махом, не останавливаясь на знаках препинания; он мало заботился о том, что его никто не понял, зная хорошо, что, если кто пожелает ознакомиться с красотами его речи, тот всегда может прочесть ее в «Итансвилльской Синице», где она напечатана от слова до слова, снабженная всеми надлежащими знаками препинания.

После этого выступил сам Горацио Фицкин, эсквайр; но лишь только произнес он: «Милостивые государи» — как «Синие» загудели с неистовой силой, загремели барабаны достопочтенного мистера Сломки, оркестр грянул, и воздух наполнился смешанным гулом, и начался такой шум, каким не сопровождалась даже речь самого мэра. Выведенный из терпения, Горацио Фицкин подошел к своему оппоненту, достопочтенному Самуэлю Сломки, и грозно потребовал объяснения: точно ли оркестр заиграл по его предварительному приказу; и когда достопочтенный Самуэль Сломки дал весьма уклончивый и неопределенный ответ, Горацио Фицкин грозно поднял кулаки и, становясь в наступательную позицию, приглашал своего противника на смертный бой. При этом совершенно непредвиденном нарушении всех известных приличий и правил городской мэр скомандовал оглушительную фантазию на огромном колоколе и объявил, что он требует перед свои очи достопочтенных господ Горацио Фицкина, эсквайра, и мистера Самуэля Сломки. Минут через двадцать, при сильном содействии «Желтых» и «Синих» членов, противники помирились, пожали друг другу руки, и Горацио Фицкин, эксвайр, получил позволение договорить свою речь.

 

Речи обоих кандидатов, различные по изложению и красоте слога, совершенно, однако ж, были сходны в громких похвалах, воздаваемых избирателям Итансвилля. Горацио Фицкин, так же как Самуэль Сломки, объявили, каждый с приличной торжественностью, что не было и не могло быть во всей вселенной людей благороднее и бескорыстнее тех великодушных граждан, которые вызвались подать голоса в их пользу; но вместе с тем оба оратора весьма искусно намекнули, что избиратели противной стороны отличаются, к несчастью, такими свинскими качествами, при которых они, судя по совести, совершенно неспособны к принятию разумного участия в этом национальном деле. Фицкин выразил готовность делать все, что потребуют от него; Сломки, напротив, заранее отказался наотрез действовать под влиянием чужих мыслей и чувств. Оба оратора объявили, что благосостояние итансвилльских граждан сделается исключительным предметом их заботливости и что они всеми силами будут стараться об усовершенствовании мануфактур, промышленности и торговли во всех ее видах и родах.

Когда, наконец, приступлено было к окончательному отбору голосов и поднятию рук, огромное большинство, как и следовало ожидать, осталось на стороне достопочтенного Самуэля Сломки, который и был торжественно провозглашен представителем итансвилльских граждан. Сыграли еще раз фантазию на огромном колоколе, городской мэр надел шляпу, и народные толпы хлынули во все стороны, оглашая воздух залпами дружных восклицаний.

Во все время отбирания голосов город находился в сильно возбужденном состоянии. Все, что дышало итансвилльским воздухом, старалось вести себя в самом либеральном и просвещенном смысле. Подлежащие акцизу продукты продавались по замечательно дешевой цене во всех публичных местах. Для удобства голосующих прохлаждающие и горячительные напитки были выставлены на самых улицах; но, несмотря на такую предусмотрительную меру, многие изобретатели, почувствовав от утомления кружение головы, повалились на тротуаре и не могли заявить свое мнение, которого из кандидатов они предпочитают. Мистер Перкер в этот день выказал во всем блеске свои удивительные способности. Для успеха своего доверителя он пустил в ход всевозможные средства. В числе избирателей, стоявших на стороне мистера Фицкина, было несколько решительных патриотов, которых, казалось, нельзя привлечь никакой приманкой. Но мистер Перкер сумел залучить к себе этих рассудительных почтенных джентльменов и, после часовой с ними беседы, убедил их в талантливости своего клиента, и они подали голос за мистера Сломки. Злые языки утверждали, что мистер Сломки обязан своим избранием единственно ловкости своего пронырливого агента, а никак не своей популярности; но, конечно, это говорилось из зависти.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: