Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Манюня пишет фантастичыскый роман, или Папа — Ян Амос Коменский
Есть у детей одна удивительная особенность, не поддающаяся никакому логическому объяснению. Почему в будние дни, когда нужно просыпаться рано, их не добудишься, зато в выходные они поднимаются ни свет ни заря? — Ну что за наказание такое, — ругалась мама, — неужели нельзя хотя бы в воскресенье дать мне выспаться? — Я кушать хочу, — канючила Гаянэ. Мы с Каринкой виновато сопели на пороге родительской спальни. Нам было очень жалко маму, она действительно недосыпала — поднималась в шесть утра, а ложилась поздно ночью. Мама вела в старших классах русский язык и литературу и часто приносила домой большие стопки тетрадей с контрольными диктантами и сочинениями. Вечера напролет она занималась нами, а когда мы ложились спать, стирала, гладила или вязала, а потом еще проверяла тетради учеников. Мы помогали ей, как могли. Если мама затевала стирку раньше, чем мы ложились, я вместе с нею полоскала и отжимала белье. Сначала мы прокатывали его между двумя валиками стиральной машины — я крутила ручку, а мама заправляла отстиранное обжигающее белье в валики, а потом полоскали в ванне, доверху наполненной чистой водой. Далее затягивали белье жгутом и, накручивая с обоих концов, отжимали влагу по возможности до последней капли. Какое-то время и с приготовлением завтраков получалось справляться самим, в конце концов, мы с Каринкой были уже достаточно большими девочками и вполне могли соорудить бутерброды и заварить чай. Но однажды я чуть не спалила полкухни, и мама строго-настрого запретила нам подходить к плите. А раз уж завтракать всухомятку она нам тоже не разрешала, пугая детским гастритом, то ничего не оставалось, как будить ее ни свет ни заря. Пока полусонная и недовольная мама жарила омлет и заваривала чай, мы с деланно-скорбным выражением на лицах накрывали на стол. — Мам, мы ооочень долго терпели, — оправдывалась Гаянэ, — вот когда совсем в зивоте заскворчало, тогда пошли тебя будить. — Может, все-таки заурчало? — Мама поддела лопаточкой румяный омлет и перевернула его на другой бок. — Сначала заурчало, потом заскворчало, да так сильно, что ноги вот так — вот так делали, — Гаянэ взобралась на угловой диванчик и мелко затрясла ногами. — Прыставляешь, мам, чуть с голоду не умерли, так ноги дрыгались! Мама прыснула и окончательно проснулась. Чмокнула Гаечку в кругленькую щечку. — Это даже хорошо, что вы меня разбудили, а то мне снился жуткий кошмар, — вздохнула она. — Какой? Но мама не стала рассказывать, что ей снилось. Она разложила по тарелкам омлет и ушла в ванную комнату — «разговаривать с водой». Этому ее научила бабуля. В Архангельской губернии, откуда она родом, считалось, что вода уносит с собой все печали. — При этом нужно обязательно соблюдать два правила, — объясняла она, — рассказывать свои горести «бегущей» воде и не проговариваться больше никому. Иначе она обидится и не поможет. Это сейчас все просто — открыл кран и нажаловался о своей беде. В наше время такого не было. Проснешься с утра, или к речке побежишь, или встанешь над дождевой бочкой, зачерпнешь ковшиком воды, льешь тонкой струйкой и рассказываешь. А потом прошепчешь: «Водичка-водичка, унеси мои страхи за далекие берега в темные врата, да закопай в глубоком овраге, да придави тяжелым валуном». — И помогало? — Мы, затаив дыхание, слушали бабулю. — Помогало. Мы с Каринкой как-то уже просили помощи у воды. Аккурат перед творческим вечером в городском доме культуры. Маня на этом концерте должна была сыграть на скрипке, а на нас с Каринкой возложили ответственность исполнить в два голоса песню «Мокац невесты». В ночь перед выступлением мы не сомкнули глаз. Волновались. — Давай попросим у воды, чтобы она помогла нам, — предложила сестра. — Давай, — обрадовалась я. Мы прокрались в ванную, открыли кран. — Водичка-водичка, — зашептала Каринка, — унеси наши страхи за далекие берега да похорони где бабуля рассказывала, а то мы не помним, чего она там говорила. И сделай так, чтобы мы на концерте выступили лучше всех. — За Маню еще попроси, — пихнула я ее локтем. — Да, — спохватилась Каринка, — и чтобы Маня ни разу не сбилась, а то она жаловалась, что плохо выучила пьесу. Видимо, водичка истолковала наши слова с точностью до наоборот, потому что концерт «удался» на славу — сначала Манюня пиликала на скрипке так, что с потолка кусками сыпалась штукатурка, а потом сестра устроила на сцене форменное светопреставление. Когда ведущий объявил: «Песня „Мокац невесты“, Комитас, исполняют сестры Абгарян», — Каринка прыснула. — Быгага, — покатилась она, — сестры Абгарян! — А что, надо было нас братьями Абгарян объявлять? — прошипела я. Мы вышли на сцену, аккомпаниатор взял аккорд, Каринка открыла рот и сорвалась в смех. Пока я драла глотку, пытаясь изобразить двухголосное пение, сестра корчилась от хохота, уткнувшись мне в спину. Слушатели ликовали, бешено хлопали и требовали исполнения на бис. Я старалась не глядеть в зал — во втором ряду, поджав губы, сидела Ба. — Никогда больше не выйду петь с тобой, — рыдала потом за кулисами я. — А нечего объявлять меня сестрами Абгарян, — оправдывалась Каринка. Ба после концерта назвала нас дегенератками и сказала, что это самый большой публичный позор, пережитый ею за всю жизнь.
Поэтому, когда мама пошла жаловаться воде, мы с сестрой переглянулись и пожали плечами. Каринка быстро соорудила из хлеба, ломтика брынзы и поджаристого омлета бутерброд и украсила его перьями зеленого лука. — Видала красоту? — повертела она бутербродом у меня перед носом. — Можно подумать! — фыркнула я. Гаянэ, нахохлившись, сидела над своей тарелкой. К омлету она не притронулась. — Ты чего не ешь? — Я просто рассказываю омлету свои горя, — объяснила она. — Сначала рассказала, как меня в садике Ася за волосы три раза пребольно дернула, а сейчас рассказу, как Каринка громко хрыпела и не давала нам спать. А потом поем. — Сама ты хрыпишь, понятно? А я храплю! — надвинулась на нее Каринка. Гаянэ озадаченно уставилась на нее. — Так я же и говорю — хрыпишь, — засопела она, — умыпалата ты, вот ты кто! Сначала ты хрыпела, а потом Наринка пихалась локтем. И я проснулась. Полезала немнозко, мне стало скучно, и я разбудила Наринку. Мы полезали, послушали твой хрып и, когда заболели уши, решили тебя тозе разбудить. Вот. — До сих пор звон в ушах стоит, — подтвердила я слова Гаянэ. Каринка отложила бутерброд и полезла драться, но тут из спальни вышел папа, и мы побежали обниматься с ним. — Несите обратно мои деньги, — пробурчал папа вместо приветствия. — Все? — расстроились мы. — Все! Вчера у папиного друга случился день рождения, вследствие чего папа вернулся домой навеселе и вручил каждой из нас по десять рублей. Мы особо не радовались, потому что по опыту знали — деньги, которые папа раздаривает, будучи подшофе, он обязательно забирает утром. Сегодняшнее утро, увы, исключением не стало. Пока мы, вздыхая, доставали из копилок купюры, мама ругала отца. — Сколько раз тебе говорить, что нельзя с детьми так поступать — ты им сначала отдаешь деньги, а потом забираешь. — Жена! — взвыл папа. — Во-первых, я вчера был навеселе. — И еще — был навеселе! — не преминула вставить шпильку мама. — Ууууу, носовой волос! Так вот, во-первых, я был навеселе, во-вторых — я же не все деньги забираю, каждой дам по пятьдесят копеек. Пусть гуляют! — Ура! — запрыгали мы. — Пятьдесят копеек! Это же две трубочки со сливочным кремом и один коржик! — Видишь? Они совершенно на меня не обижаются. Правда, девочки? — Правда-правда, — захлопали мы в ладоши. — А еще я вам обещаю, что через неделю, в следующее воскресенье, мы обязательно поедем на шашлыки. — Юра! — Мама чуть не задохнулась от возмущения. — Я же тебя просила заранее детям ничего не говорить! — А через неделю — это сколько? — встрепенулась Гаянэ. — Чичас или вечером? — Дочка, тебе уже семь лет, а ты не знаешь, что такое через неделю, ай-ай-ай! — покачал головой папа. — Ахахаааа!!! — театрально рассмеялась мама. — То есть шесть лет, — забегал глазами папа. — Вот сколько мне, — Гаянэ выставила пять пальчиков, — столько и еще половина. Только как это называется, я забыла. Мозет, восемь с половиной? Нам с Каринкой пора было убираться в детской. Надо поторапливаться — сегодня воскресенье, а значит, Ба жарит пирожки! — А когда мы поедем на сашлыки? — мучила Гаянэ папу, пока мы пылесосили и протирали пыль. — Через семь дней. Не завтра, не послезавтра, а через семь дней, — терпеливо объяснял папа. — Ясно? — Аха, — радостно кивала Гаянэ, — пап, а через семь дней — это сиводни или утром? — Сейчас воскресенье, — папа понемногу выходил из себя, — завтра будет понедельник, потом вторник… — Угум, — Гаянэ вскарабкалась на колени отца, — а на сашлыки поедем когда? Чичас? — Мыееее! — взвыл папа. — Ян Амос Коменский! — прокомментировала мама. — Пап, — не унималась Гаянэ, — а послезавтра — это кто? — Иди спроси у своей матери, — папа попытался спихнуть Гаянэ с колен. — Ну уж нет, — вскипела мама, — сам эту кашу заварил — сам ее и расхлебывай. — Кировабадци, — огрызнулся отец. Когда мы с Каринкой забежали на кухню предупредить, что уходим к Мане, то застали там дивную картину — папа в позе заправского библейского патриарха восседал на угловом диванчике. На одном колене у него сидела Гаянэ, на другом — Сонечка. Сонечка держала под мышкой полбатона и, отколупывая по крохотному кусочку, кормила отца. — Ам! — требовательно хмурилась она каждый раз, когда папа не успевал вовремя открыть рот. Папа гримасничал, но безропотно ел. Гаянэ не прекращала сыпать вопросами. — Пап, а сиводни — это вторник или ночью? — Охох, — вздыхал папа. — А на сашлыки поедем чичас или возмозным днем? — любопытствовала Гаянэ. — Жена! — Папа устремил на маму исполненный муки взгляд. — Ничего не знаю, — отрезала мама, — сам, сам!
Манькин боевой чубчик мы заприметили еще на подступах к ее кварталу. Она в нетерпении переминалась возле калитки, а, завидев нас, побежала навстречу. — Что-то случилось? — крикнули мы и прибавили шагу. — Как вам звук «унькунькуньк»? — вопросом на вопрос ответила Манька. — Чивой? — вылупились мы. Манюня топнула ножкой. — Ну что я такого непонятного спросила? Грю, как вам звук «уньк-уньк-уньк»? Мы с сестрой осторожно переглянулись. — Нормальный звук, — неуверенно протянула я, — шикарно звучит — «уньк-уньк-уньк». — Вот! А Ба говорит, что я ерунду придумала! — А зачем тебе это? Ну, этот «уньк»? — Я пишу фантастический роман, — надулась от гордости Манька, — придумываю звук. — Оооо, — мы покрылись мурашками. — Много написала? — Да вон первую главу пишу. Вы посидите пока с Ба, я допишу и приду почитаю вам. Сидеть с Ба, когда она крутится на кухне, не очень хотелось. — Может, мы во дворе подождем? Тут, на скамеечке? — Ба сегодня добрая, — успокоила нас Манька, — она уже с утра успела накричаться, когда папу отправляла в погреб — полки мастерить. Вон, налепила пирожков, и, пока они подходят, смотрит телевизор. Мы с опаской заглянула в гостиную. Ба сидела в кресле и штопала свои зимние чулки. «Готовит телегу зимой», — подумала я. — Здравствуй, Ба. — Мы подошли и чмокнули ее в мягкие щеки. — Вы посмотрите, что за чушь передают, — хмыкнула она. В телевизоре какой-то бородатый дяденька раскидывался стопками бумаги и плакал на весь экран: — Я люблю тебя, Элижбета! Элижбета, я тебя люблю! А-ха-ха (безутешные рыдания). Я люблю тебя, Элижбета! Элижбета-а-а-а!!! Некоторое время мы завороженно наблюдали, как убивается этот сумасшедший дядечка. — А где она? — не вытерпела Каринка. — Кто? — Ну, эта Элижбета. — А черт ее знает, гульнула, видимо, от него, вот он и корячится, бедолага, аж все глаза себе выплакал. Мы не очень поняли, в чем все-таки провинилась Элижбета. — Ба, а что такое «гульнула»? Ба пожевала губами. — Развелась с ним. — А что это за бумаги, которыми он раскидывается? — Это письма, которые он написал, но не отправил ей. — Ого, — вылупились мы, — так Элижбета, значит, давно уже с ним развелась? Столько писем-то! — Я же говорю — имбецил. Нет, чтобы делом заняться. — Элижбета! — душераздирающе крикнул дядечка. Мы встрепенулись и обернулись к экрану. Дядечка простонал и, закатив глаза, упал на пол. Бородой вверх. И на эту торчащую колом бороду кто-то невидимый за кадром стал швыряться горстями разодранной в клочья бумаги. Ба дождалась, пока на экране появились титры, и прочла фамилию режиссера телеспектакля. — Вот ведь дегенерат, — хмыкнула она и выключила телевизор. — Ладно, пойдем пирожки жарить. Мы обрадованно последовали за ней на кухню. Ба вытащила большую чугунную сковороду, щедро налила масла и поставила на огонь. Когда масло разогрелось, она стала по одному опускать туда пирожки. Пирожки мигом схватывались корочкой и отчаянно шипели. Мы с Каринкой сели за стол и преданно стали ждать. Первая партия пирожков почти уже была готова! — Надо бы Маню позвать, — шепнула уголком рта я. — На запах придет, — отмахнулась Каринка. Не существовало на свете силы, способной выгнать нас сейчас из-за стола. Манька, словно услышав наш шепот, сама через секунду влетела на кухню. Боевым чубчиком и какой-то толстой тетрадью вперед. — Вот! — крикнула она. — На сегодня, я думаю, достаточно. Смотрите, что у меня получилось! Она плюхнулась рядом, распахнула тетрадь и продемонстрировала нам результаты своих трудов. На первой странице большими печатными буквами было выведено: «РОМАН». — Ооо, — закатили мы глаза. Убедившись, что зрители по достоинству оценили ее труды, Манька перевернула страницу. Мы увидели новую, не менее обнадеживающую запись: «ФАНТАСТИЧЫСКЫЙ». — Ааа, — задохнулись мы. — То-то, — хмыкнула Манька и торжественно перевернула страницу. Третья страница не уступала в монументальности предыдущим: «Автор — МАРИЯ ШАЦ. МИХАЙЛОВНА», — скромно гласила она. «МИХАЙЛОВНА» топорщилась во все стороны желтыми лучиками лампочки Ильича. — Ыыыыы, — контуженно промычали мы. «ГЛАВА 1», — объявляла следующая страница. Напряжение на кухне возросло до такой степени, что чиркни кто спичкой — и дом разнесло бы взрывом на микрочастицы. Манька перевернула страницу. «— Уньк-уньк-уньк, — сказал инапланитянин и постучальса в дверь», — гласила пятая страница Манькиным птичьим почерком. На этом интригующем месте запись обрывалась. — Потом допишу, а то запахло пирожками, и мне расхотелось сочинять, — объяснила Манюня. — Ну как? — Шикиблеск! — Мы, наконец, выдохнули и воровато протерли выступивший на ладонях пот уголком скатерти. Ба, отвернувшись к плите, мелко тряслась спиной. — Ты смеешься? — разобиделась Манька. — Ну что ты, — Ба повернула к нам раскрасневшееся лицо, — мне просто от плиты жарко. Идите лучше позовите Мишу, пора пирожки есть. Тетрадь оставь, — велела она Маньке. — Я папе хотела показать. — Папа дома посмотрит. Мы побежали звать дядю Мишу. Пока обувались, слышали, как Ба сначала зашелестела страницами тетради, а потом разразилась гомерическим хохотом. — Ой не могу, — стонала она, — ой, сил моих больше нет! — Она думает, это будет смешной роман, — покачала головой Манька, — но очень ошибается. Это будет грустный роман о том, как инопланетяне захватили нашу планету и погнали людей в рабство. — Куда? — Не знаю, я пока не придумала название их планеты. — Можешь назвать планету Элижбетой, — встрепенулась Каринка. — Я подумаю, — милостиво согласилась Манька. — А что такое Элижбета? И по дороге на задний двор мы с сестрой наперебой стали рассказывать о бородатом дядечке из телевизора. — Точно назову планету Элижбетой, — решила Манька и толкнула дверь погреба. — Пап, пойдем пирожки кушать, ой! — Чего это «ой»? — Мы заглянули следом и встали как вкопанные. — Здрассьти, Дядьмиш! — Здравствуйте, девочки. — Дядя Миша топтался в груде каких-то осколков и всем своим видом напоминал сумасшедшего дядечку из телевизора. — Пап, ну что ты опять натворил? — вздохнула Манька. — Заставил полку пустыми литровыми банками, а она возьми и рухни. Плохо прибил, значит. — Литровыми? Вот такими? — показали мы приблизительную высоту банок. — Да. Мы похолодели. Литровые банки были самыми дефицитными. Туда закатывали конфитюры, аджику, баклажанную икру, печенные на огне овощи, домашнюю тушенку. Ба доставала эти банки с боем и поэтому тряслась над ними, как над сокровищем. Чуть ли не каждую в лицо знала. — Я соберу все осколки и выкину. Авось мама не заметит. — Дядя Миша умоляюще посмотрел на нас: — Вы только не говорите ей, ладно? — Заметит, это же литровые банки, они у нее все наперечет, — обнадежили мы его. — Мать их за ногу, — пригорюнился дядя Миша. — Пойдем пирожки есть, а то Ба спустится за нами и увидит, что вы тут натворили, — потянула я его за руку. — Пойдем. Пирожков поесть нам не удалось. По кухне, как ошпаренная, металась Ба. Стол был завален свертками с едой. Ба в спешном порядке нарезала хлеб, раскладывала по мискам сыр, соленья и овощи. — Миша, — выдохнула она, — позвонил Юра, сказал, что едем на шашлыки. Я не знаю, почему такая спешка, но он таки умолял поторапливаться. Хорошо, что я успела пирожки дожарить, а то к нашему возвращению тесто бы прокисло. Да! Юра просил взять шампуры и… — Ба выпучилась. — Забыла, что еще просил взять. Наринка, набери домой, узнай, что отцу еще было нужно. Я побежала вызванивать папу. — Але? Мам? А что еще папе нужно было, кроме шампуров? — Ян Амос Коменскиииий! — позвала мама. — Что еще, кроме шампуров, ты у Миши просил? — Нарды. Скажи, чтобы нарды взял! — Папа, а сиводни воскрысенье или узе рано? — долетел до меня голос Гаянэ. — Доконала-таки, — удовлетворенно хмыкнула я и положила трубку. — Дядьми-иш, нарды, папа просил нарды взять!
ГЛАВА 11 |
Последнее изменение этой страницы: 2019-04-10; Просмотров: 316; Нарушение авторского права страницы