Лекция о задачах гештальт-терапии и важности фазы преконтакта (Е. Калитеевская). Одесский Интесив-2005.

Ну вот, собственно говоря, вчера, когда мы на тренерском сборе обсуждали, какого рода лекцию стоило бы прочесть сегодня, как-то спохватились – о том, что такое гештальт-терапия было сказано достаточно мало. А учитывая большое количество людей, которые только начинают знакомиться с этим направлением, может быть, стоило несколько слов сказать об этом, но в то же время, не прикасаясь исключительно к азам и только исключительно к основам, а как-то, может быть, дать некоторое направление видения той терапевтической работы, которая происходит на интенсиве и которая является центральной линией интенсива. Потому что то, что делает наш интенсив интенсивом – это как раз возможность проживания в процессе длительного периода, в течение 9 сессий терапевта и клиента. И поэтому я предполагаю, что по этому поводу может возникать много разных вопросов относительно того, а что, собственно говоря, мы можем делать, на что мы можем рассчитывать в течение этих 9 сессий. Вообще, что это такое. И если происходит какая-то терапевтическая работа в группе, можно ли считать это собственно терапевтической работой. Мне бы хотелось несколько слов сказать об этом, потому что если говорить о том, что такое личная терапия и то, для чего вообще-то существует наш Институт и к чему, собственно, он готовит людей – мы готовим частно практикующих психотерапевтов для того, чтобы они проводили частную практику в течение длительного времени, то есть, работали с одним и тем же клиентом, в общем, представляя себе, что это не проблемно-ориентированная терапия – что пришел человек в каком-то остром состоянии, мы помогаем ему как-то сориентироваться в том наборе напряжения, которое у него на данный момент есть, вместе с ним вырабатываем какую-то стратегию, тактику совладания с этими напряжениями и дальше он уже, получив некоторую систему ориентации, пытается как-то совладать со своей собственной жизнью. В общем, вот эта работа, которую я сейчас описала, относится скорее к режиму консультирования. То есть, это то, что может быть ограничено одной двумя, тремя, четырьмя, пятью, шестью встречами. Но после этого клиенты, как правило, уходят и дальше они как-то сами ориентируются в своей жизни. Основная задача гештальт-терапевта заключается не в том, чтобы менять клиента, решать его проблемы или двигать его куда-то, где он не находится. Скорее всего, основной задачей гештальт-терапевта, который длительно работает с клиентом, означает помочь этому человеку понять, как он устраивает сам тот мир, в котором он живет, заинтересоваться фактом обнаружения себя как создателя этого мира и попытаться понять, а какое у него есть отношение к тому, что с ним происходит в данный момент его жизни, потому что он предпочитает свою жизнь устраивать таким образом, а не каким-то другим. Это не означает совершенно, что терапевт знает, как для клиента лучше устроить свою жизнь. Абсолютно нет. Я считаю, что клиент – гораздо более компетентная фигура в этом диалоге, чем терапевт. И, собственно говоря, когда клиент приходит к терапевту, он, в общем, по сути дела, показывает ему какое-то ранение. Он показывает ему какой-то гвоздь, на который он постоянно натыкается и говорит, что ему больно. Мне больно, мне плохо. То есть, мы можем мазать ранку йодом, и это будет какая-то такая медицинская ориентация. Мы можем попытаться произвести ряд манипуляций для того, чтобы объяснить, как этот гвоздь появился в его жизни, и так далее. Но в общем, задачей нашей, является другое. Сказать ему, что вообще-то тебе больно потому, что ты постоянно натыкаешься на этот гвоздь. А ты постоянно на него натыкаешься, потому что по какой-то причине у тебя есть желание на него постоянно натыкаться. Это очень интересное желание, с которым иной раз люди разбираются годами. Что такое за желание – натыкаться постоянно на одни и те же гвозди. Почему-то этот гвоздь не вынимать из ботинка. По какой-то причине продолжать ездить на машине, у которой инжектор весь засорен и не обращаться к механику, а пытаться из этой машины, которая совершенно никуда уже не может ехать, выжать, как из дохлой кошки, последнюю капельку для того, чтобы все-таки, настояв на своем, реализовать какой-то свой исходный план бытия. Поэтому основное то, с чем мы сталкиваемся в качестве каких-то сложностей – это то, что человек, который приходит к терапевту – это совершенно не тот человек, который говорит: «Я хочу меняться, я хочу менять что-то в своей жизни». Как правило, если задать человеку вопрос – если вы понимаете, что ваши психосоматические расстройства являются следствием того, что ваше тело реагирует каким-то определенным образом на те напряжения, которые вы предпочитаете не реализовывать в своей жизни, то тело – оно мстит, оно откликается местью за то, что мы игнорируем какие-то сигналы, поступающие от этого тела и, соответственно, начинает показывать, смотри, живи, смотри, на что ты натыкаешься в той ситуации, если ты не хочешь чего-то решать. Многие, достаточно многие клиенты, с которыми я в своей жизни работала, осознавая, доходя до осознавания этого факта, говорили - вы знаете, а пусть лучше остается болеть. Потому что если болезнь убрать… То есть, если взять болезнь как некое коммуникативное послание, отправленное от одного человека к другому и некоторый символический план такого послания для того, чтобы хотя бы частично можно было разрешить такую потребность в отношениях, то для того, чтобы сделать это послание прямым, перевести с языка тела на язык прямой коммуникации, получается, что нужно очень много рисковать отношениями в собственной жизни. Часть людей говорит – нет, я не хочу рисковать, не буду рисковать, я предпочитаю болеть. То есть, люди предпочитают оставаться, например, с бронхиальной астмой, говоря о том, что… ну я понимаю, что вот этот симптом, когда я начинаю задыхаться, означает, что мои границы сильно нарушены и что ко мне приближаются слишком сильно. Но при этом тот человек, который приближается слишком сильно – он очень дорог, он очень ценен для меня. И если я его буду отталкивать, я могу лишить свою жизнь каких-то таких ценных отношений… Уж лучше я буду болеть. И по этому поводу, мы не являемся такими роботами-инструкторами как терапевты, которые говорят – делай так, делай раз, делай два, наступит счастье. Никто не знает, от чего наступить счастье. Может быть, он будет счастлив умереть от бронхиальной астмы в объятиях этого человека. Все может быть, это его выбор. И если мы скажем ему, что в вашей машине нужно прочистить инжектор, и он поедет и свалится на этой прочищенной нами машине в пропасть – это тоже его личное дело. Не наша с вами задача говорить, куда эта машина должна ехать. Если мы скажем ему, что ты натыкаешься на гвоздь, который торчит у тебя из ботинка, и он вынет этот гвоздь, вполне возможно, что он пойдет куда-нибудь, где вообще понатыканы доски с гвоздями и сделает еще один гвоздь в тот же самый день. Вполне возможно, он не сможет отказаться от того набора желаний, которые связаны с его какими-то разрушительными потребностями. Потому что - что такое разрушительные потребности в жизни человека. Что такое саморазрушительное поведение? Это тогда, когда мы предпочитаем разрушить то, что менее ценно по отношению к тому, что должно быть разрушено, а я не хочу это разрушать. И поэтому я буду разрушать что-то другое, ранить себя, натыкаться на гвозди, болеть, но сохранять что-то, что, наверное, должно было быть разрушено, чтобы сделать меня с точки зрения абстрактного гуманизма счастливым человеком, но, тем не менее, в общем-то, большинство людей как-то предпочитают этого не делать. Ну, есть такие люди, которые относятся к себе как к объектам. Обнаружил гвоздь, вынул, стал счастлив. И пошел в страну вечного удовольствия. Ну, в общем-то, я таких людей в своей жизни видела мало и меня, честно говоря, такие люди пугают. Ну потому что я думаю, что каждый человек имеет право сохранять какое-то количество своих напряжений, которые и делают его таким, какой он есть. Индивидуальностью, личностью, человеком, имеющим определенные потребности и желания. Поэтому я наверное начала лекцию не совсем с того, с чего я хотела начать. Но для меня это было достаточно важно сказать.

Что, собственно, отличает гештальт-терапию от других направлений? Как любое уважающее себя направление психотерапии, гештальт-подход родился в диалоге с психоанализом. И, соответственно, то, что было противопоставлено в качестве метода гештальт-терапевтов – это то, что является и может быть обозначено как феноменологическое осознавание в противовес интерпретации. То есть, что это означает. Это означает то, что мы очень часто можем ориентироваться на некий словесный поток со стороны клиента, который говорит и сообщает о своей жизни что-то. Но при этом совершенно ничего не изменит в его жизни. Если мы проинтерпретируем то, что с ним вот что-то происходит – это потому, что его в какой-то момент слишком рано отняли от груди или плохо приучали к горшку. Или по-какой-то причине у него была ранняя материнская депривация. Или по какой-то причине у него невовремя родился младший братик. И так далее. Мы можем это понимать. И обязаны это понимать. Потому что то, что я сейчас говорю, относится к фоновой диагностике, то есть понимание того контекста, в котором возникает фигура потребности, фигура напряжения и фигура запроса. Потому что самый главный принцип гештальт-терапии - это действительно фигура и фон. То есть, то, что мы существуем здесь, в этой комнате, одновременно мы существуем где-то в отношениях друг с другом на интенсиве, и одновременно в тот же самый момент мы существуем в какой-то точке собственной жизни. И каждый из нас, находящийся в этой точке собственной жизни, решает для себя какие-то вопросы. То ли это какие-то вопросы отделения от родителей. То ли это вопрос о том, что жениться или разводиться. То ли это вопрос профессионального самоопределения. То ли это какие-то возрастные кризисы. Все, что угодно. Одновременно происходит очень много, это множественность контекстов, в которых находится то, о чем говорит клиент терапевту на данный момент. Он может говорить: «У меня болит голова». Может, он перепил с вечера. Что тут, в этом плане работать. Может, надо просто немножко так слегка опохмелиться, в общем, все пройдет. Ну и как-то сделать для себя вывод, что вообще-то лучше сегодня вечером не заниматься этим мероприятием, а как-то так позаботиться о своем здоровье. Может, его головная боль – это такая истерическая реакция, которую он всегда предъявляет для того, чтобы привлечь к себе внимание. Может, это следствие какой-то недавней или давней органической травмы. И поэтому то, что стоило бы сделать терапевтам – это немножко понимать что-то о своих клиентах. А не просто тупо работать здесь и теперь, потому что именно здесь и теперь происходит то великое, что вообще происходит между терапевтом и клиентом, и это есть жизнь, тот самый поток энергетического взаимодействия. Он происходит. Но он происходит в контексте жизни клиента и в контексте жизни терапевта. Поэтому существует очень много этих «здесь и теперь», про которые неплохо бы разобраться. И эти «здесь и теперь», они относятся, вот вся эта диагностика, о которой я сейчас говорила, она, в общем, как-то подразумевает, что клиент приходит в очень монологичном состоянии. Он не видит терапевта. И у него есть, как правило, некоторая единственная картинка собственного бытия, в которой он представляет себе очень хорошо, что с ним, почему, как, что ему нужно. Он понимает это каким-то волшебным, сконструированным внутренним способом, который приводит, как правило, к неудовлетворению его потребности. Но при этом то, что говорит терапевт, начинает очень часто сначала завораживать… ах, мы сейчас ждем чуда…. А в какой-то момент начинает раздражать, потому что эта картинка начинает ломаться, а какая бы она ни была, пусть она будет неадекватной эта картинка, но она своя, собственная, родная картинка, которую ломать больно. То есть, это разрыв конфлюэнции со своими собственными представлениями о себе. И поэтому основная цель, которая есть у гештальт-терапевта – это помочь человеку обнаружить самого себя в своей собственной жизни. Мы не можем помочь человеку обнаружить себя в своей собственной жизни вообще. Можно, конечно, производить некоторые технические мероприятия. Вот, представьте себе, что вы поднимаетесь над собственной жизнью и видите некоторое такое поле собственной жизни. И вот, для кого-то это дорога, для кого-то это какая-то карта местности, для кого-то это еще что-то. И вот вы находите там себя, какой-то путь уже пройден, какой-то еще впереди, осмотритесь, оглядитесь, остановитесь и посмотрите, сколько вы прошли, сколько вам осталось пройти, если вы смотрите с высоты птичьего полета. И как вы чувствуете себя, опускаясь в эту точку вашей картинки. Ну, это, скорее, такие метафорические мероприятия. Потому что очень важно работать не с метафорами, а с тем чувственным опытом, на который как раз и опирается гештальт-терапия. Что такое чувственный опыт, что это такое за опора. Это то, что с человеком происходит в его собственной жизни, происходит с ним всегда и везде. Он так кушает, он так спит. Он так выбирает себе, отдыхать или работать. Он так выбирает себе друзей. Он так общается с терапевтом. Он так строит отношения с близкими и родными людьми. Он так приближается и так отдаляется. И по сути дела, один из разделов второй книжки, которая действительно связана с развитием гештальт-терапии – это «Возбуждение и рост человеческой личности», есть там один раздел, который называется «Гештальт-анализ». Который в большей степени как бы нам помогает понимать ту опору, которая у нас есть в отношениях терапевтических, то есть то, что когда-то осталось незавершенной задачкой развития у человека когда-то в детстве. Он будет тащить за собой и пытаться завершить эту незавершенную ситуацию в разных других аспектах своей жизни. И, в частности, принесет это и терапевту. И точно также, как он, например, не получает любви в своей жизни, тем же самым способом он будет организовывать свой опыт, чтобы не получить любви от терапевта, страстно нуждаясь в том, чтобы получить именно это. И наша задача не в том, чтобы его отругать или проинтерпретировать. А, скорее, показать, как именно создает себе именно такую форму жизни. Что он делает для того, чтобы оказаться в том мире, в котором есть то количество невозможностей, которое для него оказывается невыносимым. То есть, наша задача, иными словами, не делать человека кем-то другим, а помочь ему как-то прийти в согласие с самим собой. Но для того, чтобы прийти в согласие с самим собой, надо себя обнаружить. Потому что здесь есть масса ловушек. Многие из нас живут знаниями о себе. Я знаю, что я это люблю. Я знаю, что я это не люблю. Я знаю, что я это хочу. Я знаю, что я это люблю и хочу. Знаю. Но мне приносят это, и я вдруг на уровне своего телесного осознавания понимаю, что на данный момент я этого не хочу. И что мне с этим делать? Что мне делать с тем, что я на данный момент этого не хочу? Это очень большой риск от этого отказаться. Потому что это очень сильно меняет картинку восприятия себя, образа себя. Что же, я ничего не знаю о себе? Это вообще такая ловушка чуть ли не для разрушения ценностей. Если я люблю этого человека, то значит, я все время должна хотеть с ним быть. Если я с ним оказываюсь вместе и по какой-то причине не хочу с ним быть, вот на данный момент – то это означает что? Что я его не люблю, я от него ухожу, это разрушает наши отношения и так далее. Нет, я лучше останусь, я лучше потерплю, чтобы сохранить картинку своего восприятия. И вот есть очень много ловушек, связанных с тем, что, во-первых, мы очень во многом знаем о себе что-то, потому что нам о нас рассказывали. Ну, я не буду рассказывать про нарративный подход, это слишком сложно и долго, у меня есть для этого мало времени. Но вообще-то человек – это еще есть сумма рассказов о себе. То, что в гештальт-терапии определенным образом фиксируется в функции Personality. То есть, это некоторая такая функция человеческого существования, функции Self, функции Я моего, живущего Я, в которой записаны знания о том, кто я такая, чего у меня в жизни было, чего я хочу, чего я не хочу. Что мне вообще предстоит, что мне врачи сказали, какие прогнозы. Что значит мой опыт прошлого дня. И вот я сижу с этой картинкой. Но надо понимать, что это процесс. Процесс, который меняется и процесс не тот, на который мы никак не можем повлиять. Это одновременно и контекст нашего существования, и одновременно тот процесс, в котором мы постоянно должны ориентироваться. Вот что такое гештальт-терапия? Гештальт-терапия – это тот метод, который предполагает, что если вы имеете какие-то отношения, какие-то восприятия, какие-то чувства, какие-то желания, вы не имеете их раз и навсегда. А каждый день вы проделываете некоторую работу творчества по обнаружения себя в своей собственной жизни. В свое время я очень долго пыталась перевести на русский язык слово awareness. Я думала… читала разные вот эти вот переводы, «замечание», «чувственное восприятие»..Ну какие-то вот эти вот вещи… Это когда что-то вот происходит, некоторое такое имплицитное знание, когда мы говорим «ага, так вот оно как». Но вот на данный момент в моей жизни, пожалуй, наилучший перевод слова awareness – это обнаружение себя. Вот такое, именно чувственное обнаружение себя. Не интерпретативное обнаружение себя, не понимание себя, а обнаружение себя всем своим телом, существом. Тогда, когда я вдруг понимаю, на уровне каждой клеточки своего тела, что это так. И мне не надо спрашивать, так это или иначе. Потому что я знаю, что это так всем моим телом. И вот поддержание этого awareness, этого чувственного обнаружения себя в своей собственной жизни – и есть задача терапевта. Для чего нужен терапевт: Терапевт нужен для того, чтобы клиент смог это выдержать. Потому что терапевт оказывается тем, кто остается, когда все остальные уходят. Вот из жизни этого клиента ушли уже какие-то люди в тот момент, когда он пытался что-то отреагировать, сбрасывать. Терапевт – это человек, который выдерживает процесс этого чувственного имплицитного знания клиента о себе. И понимает – да, ты такой, какой ты есть. Ты имеешь право быть. В контакте со мной. Я с тобой остаюсь. Потому что человеком мы можем стать и оставаться только в контакте с другим человеком. Для этого, собственно, и нужна терапия. Потому что только в контакте с другим человеком мы понимаем, что благодаря тому, что есть некое Ты, отличное от меня, выдерживающее меня, только благодаря этому есть Я, и я могу выдержать себя и тебя. Но этот процесс, ошеломляющий процесс должен пройти некоторые стадии развития. Потому что вначале действительно клиент приходит к терапевту, и он очень монологичен, он не видит терапевта, ему не нужно это Ты терапевта. Это скорее набор проекций в сторону терапевта. И сначала очарование, разочарование, те вопросы, которые были, насколько я понимаю в группах про негативные, позитивные переносы… На мой взгляд, это не так важно. Потому что любой перенос – позитивный или негативный является отторжением терапевта. То есть, неприятием со стороны клиента факта существования терапевта как человека со своей какой-то формой бытия, отличной от него. Но именно благодаря тому, что терапевт является другим человеком, он может выполнить так называемую роль родителя иного типа. Для того, чтобы те программы, которые были записаны в нашем опыте, когда мы были совсем беспомощны, и нам рассказывали, кто мы, чего мы хотим, как мы должны жить. И говорили, и давали определенную систему поощрений и наказаний в ответ на это, и говорили, что другого мира не существует, где-то там до 3-х, 4-х, 7-ми, у многих и больше лет, происходит жизнь именно в такой системе. Только ближе к подростковому возрасту человек обретает некоторый риск с этим обращаться. Рисковать отношениями, потерять те ценности, которые он обрел в этом единственно знаемом мире, противопоставить что-то альтернативное. И в этом плане мне нравится определение гештальт-терапевта как родителя иного типа. То есть другого человека, другого Ты, который остается вместе со мной в этом контакте и говорит – да, ты делаешь так, ты чувствуешь так. Ничего страшного, я остаюсь с тобой. Если это так для тебя. При этом на что может опираться терапевт? Терапевт может опираться только на самого себя, никакого другого инструмента работы, кроме самих себя, у нас нет. Многие могут ошибочно считать, что чем больше они знают техник про гештальт-терапию, тем лучше они работают. Это неправда, потому что, как правило, техники быстро кончаются, остается пустота. Ну, а дальше что? Еще какая-нибудь новая техника, может, какой-нибудь теоретический рассказ о чем-нибудь. Да нет, только благодаря тому, что мы можем опираться на опыт того, что происходит в контакте терапевта и клиента, мы можем как-то меняться. Именно там происходит опора на это чувственное осознавание, на вот это феноменологическое осознавание собственного бытия. На это имплицитное знание, на обнаружение себя всем своим телом, каждой клеточкой, когда это не надо проверять. Это основа рождения доверия к себе, когда в контакте с другим человеком, ты понимаешь – вот да… Я не знаю, может быть, это приятно, неприятно, но это так. Сейчас это так. И это не то, что нужно обязательно менять. Это то, с чем нужно побыть, принять. Это не то, за что наказывают. Или сильно хвалят. Это просто то, что принимают. То есть, принимают не с точки зрения безусловного принятия – ах, все, что ты делаешь, все прекрасно, и хорошо, и я всех люблю одинаково. Да нет. Просто многое из того, что делают мои клиенты, мне нравится, многое из того, что делают мои клиенты, мне не нравится. Но моя задача – как-то не уйти с этого стула, а оставаться и говорить – да, мы сейчас оказались в такой ситуации, и мы либо пройдем сейчас этот перевал и сможем понять друг друга, увидеть друг друга и договориться или не пройдем. Или, может быть, у нас возникнет такой опыт, что… Ну вот мы поговорим там 10 минут, 20, 30 – и так и не поймем друг друга. Это очень важное знание. Важно, чтобы это время непонимания мы могли оставаться вместе. И что мы можем встретиться в следующий раз и снова попытаться понять, увидеть и почувствовать. Это не то, что нужно непременно менять в сторону счастья – вот, есть некая встреча терапевт-клиент, вот они слились, полный альянс, счастье, конфлюэнция, мечта. Нет, это не нужно. Потому что есть такая особенность что ли человеческого существования – это его одинокость. Одинокость как плата за индивидуальность. И именно поэтому и возникают отношения зависимости как отношения купли-продажи. Я продаю свою индивидуальность за безопасность. Я продаю свою свободу, свое право иметь какой-то доступ к собственным желаниям только за то, чтобы ты оставался со мной. Но, как правило, человек устроен все-таки так, что у него свои желания, энергия своего бытия, все равно существуют. И поэтому рано или поздно в этих отношениях зависимости начинает накапливаться напряжение – что я, конечно же, вроде бы как-то живу, но живу не своей жизнью, живу не так, как я хочу. Не слишком ли я дорого плачу? Начинает накапливаться определенное количество агрессии на того человека, от которого ожидается оптимальное количество поддержки. И в этом ловушка передачи власти. Как только вы отказываетесь работать с собой, то есть, от опыта этой одинокости, то есть, быть собой, обнаруживать себя, не перекладывать эту обязанность на другого человека, тем в большей степени, вот эта вот ловушка передачи власти означает то, что вы отказываетесь от своей жизни. И потом вы будете мстить. Как правило, к нам приходят такие мстящие клиенты. Которые, конечно, не могли отомстить своим родителям и поэтому будут мстить терапевту. Что можно сделать в этом отношении на интенсиве? Не надо относиться к этому как к длительной терапии, как к терапии, которая решит и обнаружит все эти проблемы. Это некоторый опыт прикосновения к той возможности, чтобы в процессе контакта двух людей попробовать выдержать, сделать некоторое личностное усилие и выдержать друг друга. Выдержать некоторое понимание того, как я создаю тот мир, в котором я живу. И не больше. Если действительно клиент смог встретиться с терапевтом на протяжении 9-ти раз, и эти два человека смогли выдержать разные сложности их отношений. Того, что сначала была надежда, потом какое-то разочарование. Потом они смогли как-то по-человечески поговорить, в какой-то момент они друг друга не поняли. Но они могли остаться на своих местах. И это огромный опыт. Это опыт оставаться на своем месте в своей собственной жизни. Вот почему я говорю, например, про вот эту усидчивость и устойчивость терапевта. Ну, вот многие из присутствующих здесь людей, большинство – участники обучающих программ. И вот очень часто встает вопрос – приходить или не приходить? А вот эта сессия интересна, а вот эта неинтересна. А можно, я вот на это не приду? А можно, я вот здесь уйду раньше? А можно, я вот здесь не буду участвовать? Ну, вот точно также, как вы присутствуете в качестве участников образовательных программ, поверьте мне, вот так же вы будете присутствовать на стуле терапевта. Абсолютно точно также. Потому что, если чуть что – я ушел, я пошел, мне тут не нравится, я хочу закончить раньше, мне это как-то неудобно, это мне неинтересно, так же будет и с клиентами. То есть это очень большой опыт оставаться, присутствовать. Потому что, собственно, присутствие терапевта – это очень большая такая категория. Присутствие терапевта – это то, что мы опираемся на то, что, во-первых, мы остаемся на том месте, где мы находимся, но не как Леонид Ильич Брежнев, как всегда, в бессознательном состоянии, на своем месте в Кремле. Не надо в таком состоянии оставаться на стуле терапевта. А все-таки, сохраняя какой-то контакт с собой. То есть, задача, которая есть у терапевта при этом – видеть себя, чувствовать себя. Видеть клиента. И замечать, что вообще-то, это мое бытие – это для него. То, что я живу, какую-то часть того, что я живу, я предъявляю для него, для того, чтобы он лучше понял, что происходит с ним. Выдерживать с определенным количеством симпатии то напряжение, которое возникает при несогласии, при непонимании, при растерянности, при раздражении и разочаровании. Как-то без вот этого минимального кусочка любви невозможно проводить терапию. То есть, быть внимательным к себе, быть внимательным к другому, сохранять какую-то собственную аутентичность, то есть равенство себе и сохранять профессиональную позицию, то есть не забывать, что вы на этом стуле сидите для того, чтобы другой человек понял что-то про свою жизнь с вашей помощью благодаря вашему контакту.

Что еще я бы хотела сказать? Как-то говорю так, достаточно много. Вот вчера немножко Марина нала говорить про преконтакт, я чуть-чуть продолжу. Собственно, если проскакивается зона преконтакта, а я не знаю, насколько у вас есть информация о том, что опыт построения некоторого своего бытия складывается из нескольких стадий. Сначала нужно сориентироваться в себе. Это опыт преконтакта. Дальше нужно сориентироваться в возможностях окружающей среды. То есть, сначала обнаружить себя как некое я. Дальше – в возможностях окружающей среды и обнаружить некое Оно или Ты. Дальше, соответственно, выбрать из этих бесконечных Ты и Оно то, что выбираю я для того, чтобы мне было как-то нужно. Вступить с этим во взаимодействие и пережить этот опыт и, вовремя его прекратив, отпустить, и остаться одному. Это зона постконтакта. Так вот, если стадия преконтакта у нас оказывается проскоченной, если не обнаружено это Я, то тогда некому ориентироваться в окружающей среде, некому переживать никакой опыт, и некому потом оставаться одному. Это тогда либо очень большая конфлюэнция, либо очень большая зависимость. То есть, тенденция передавать власть, вступать в отношения, принятые интроекцией, и так далее. К чему это может привести? Все мы живые существа. И из каждого прет какая-то энергия, потому что пока мы живы и не лежим в гробу, не заколотили крышкой, у нас эта функция Id существует, что-то происходит с нами, мы живем, мы чего-то хотим. Но если мы не понимаем, чего мы хотим, мы не успеваем сориентироваться в этом, а сразу ввязываемся в какие-то действия, проскакивая зону преконтакта, то тогда эта энергия примитивным образом может нас вести к двум формам переживания и реализации функции Id – сексуальности или агрессивности. И тогда люди будут беспорядочно вступать в сексуальные контакты, просто пытаясь уйти от некоторого дискомфорта или на кого-то наезжать, драться, разрушать какие-то отношения. Все это следствие того, что не обнаружено Я. А что является самым главным следствием того, что Я не обнаружено? Это стыд. Потому что стыд – это та самая функция, тот самый сигнал человеческого существования, который очень важен, который переживается как чувство неприятное, которого хочется избежать, но, тем не менее, является важнейшим регулятором в том, что является обнаружением Я или понятием аутентичности. Что есть Я, равный себе в данный момент своей жизни? Если я эту работу не делаю, я все время буду в стыде. Я сделаю то, чего от меня хотят, это не мое – мне будет стыдно. Или я в чем-то растворюсь, не получу себя, не получу удовлетворение – мне опять будет стыдно. Есть много форм стыда. Потому что говорят о стыде как о каком-то едином чувстве. Ну не знаю. Я так думала об этом, это, конечно, находится в стадии размышлений, это какая-то идея, которая есть у меня, но я попыталась привязать какие-то факторы, связанные со стыдом, к циклу контакта, к тому, что происходит с тем, что человек не обнаруживает себя, то есть, проскакивает себя, себя такого, какой есть, с риском быть недовольным тем, что обнаружу. То есть, первый стыд – это токсический стыд. Это тогда, когда я проскакиваю зону преконтакта. И в результате этого проскока не обнаруживается этого Я, которое дальше что-то начинает делать. То есть это тот стыд без права на жизнь. Когда я не понимаю, кто я, где я, зачем я. И вообще, есть ли я. Мне нужно бесконечное количество подтверждений того, что вообще-то я есть. Я буду обращаться к другим людям и спрашивать – а кто я? И каждый раз умирать от стыда. Потому что у меня нет внутренней опоры на то, что я знаю. Вот это awareness, чувственное, клеточное, физиологическое обнаружение себя. Если этого не происходит в зоне преконтакта – швах, токсический стыд. Человек живет и думает, боже мой, а вообще что-то вот исчезнуть хочется, как-то все не так. Не понимаю, не уютно, очень некомфортно. Но я думаю, что такое токсический стыд объяснять не надо, как-то про это читали, немножко знают. То есть, это очень неприятное переживание без права на жизнь. Это не значит, что все фиксировано, и у человека токсический стыд – то это навсегда. Каждый из нас, обретая здоровую так называемую линию развития, проходил все эти нездоровья в микродозах. Понимая это, прикасаясь к этому опыту, благодаря этому мы и можем работать с клиентами и понимать вообще, о чем они говорят. Что такое, когда я теряю вот это вот Я. Когда я понимаю, что плохо делаю работу быть собой. Вот это токсический стыд, когда мы не обнаружили себя в зоне преконтакта, а дальше во что-то ввязались, и дальше там сексуальность, агрессивность, зависимость, растерянность, все, что угодно. Вторая форма стыда - она связана с другими вещами. С тем, что если пройдено правильно, адекватно для человека вот эта стадия преконтакта, то есть, он обнаружил себя, он понимает, кто он, ему нужно найти некое Ты. То есть, тот объект человеческий или предметный в мире, благодаря контакту с которым и осуществляется то, что есть Я, то есть опыт моей жизни. То есть, Я – это реорганизация опыта моей жизни. Я – это не устойчивая система образов. Я – это каждый день ежесекундная организация моего опыта моей собственной жизни. И если я плохо делаю эту работу, то, соответственно, я испытываю чувство стыда. Соответственно, если удается обнаружить себя, то дальше нужно обнаружить кого-то или что-то в этом мире, что для меня является ценностью. Именно в этот момент для того, чтобы реализовать свою жизнь, реализовать свой интерес, свою потребность, свое напряжение. Понять как мои needs, бури, которые во мне происходят – организовать в свои wishes, то есть человеческие желания, которые именно мои, принадлежащие мне, а не неизвестно кому. И вот если в этот момент этот объект выбран, и он действительно является ценным и с ним действительно реально происходит некоторое взаимодействие, стыд, возникающий в верхней точке цикла контакта, можно назвать стыдом собственного выбора. То есть, когда я выбираю что-то ценное для меня, ну, например, занимаюсь психотерапией. Но всем рассказываю, что это гавно какое-то, а не профессия. Но продолжаю этим заниматься, потому что мне это нравится. Но мне как-то стыдно признаться, что мне это нравится. Если вот мужчина любят женщину, он говорит – так, она мне немножко так симпатична, но вообще так не очень серьезные у нас с ней отношения. Но живет с ней 20 лет. Когда женщина или мужчина любят своего ребенка, но говорят, ты вообще бесконечное фуфло делаешь в своей жизни, то есть, вообще, ушел бы ты отсюда. Не нравится, портишь мне жизнь. Вообще, жалею, что тебя родила. То есть вот этот стыд собственного выбора. Стыд того, в чем мы реально находимся, и ценность чего не признаем. Это вызывает очень сильную реакцию стыда. Это то, что можно было бы назвать экзистенциальным стыдом. Или стыдом собственного выбора. Или, по моему собственному впечатлению, можно было бы обозначить как стыд Ты. То есть, этот стыд лечится признанием. Признанием, которое требует некоторого усилия. Того, чтобы признать – что есть что-то, что по факту я делаю, и это ценно для меня. Потому что в одной из групп, которая была недавно, я проводила следующий эксперимент – я попросила людей написать список ценностей, которые у них есть в жизни. Они написали. Минут 10 что-то писали, писали, старались, а это ценно, то. А потом я говорю – вы напишите на другом листочке, а на что вы потратили реально по времени, по усилиям, по тому, насколько много вы об этом думали, во что вы вкладывали свою жизнь, последние полгода своей жизни. Списки не совпали. Очень много чувств. Есть декларируемые ценности, и воплощенные ценности. И вот этот стыд выбора – это тот стыд, который возникает, когда человек говорит – нет, мои декларируемые ценности – это да. А вот то, что я по жизни воплощал – это ничего не значит. Это так, от случая к случаю, занимаюсь, конечно, нравится. И третий стыд. Ну, как я его называю – детский стыд содеянного. Когда ребенок обнаруживает, что он обкакался. Это тот стыд, который возникает в результате того, что вот есть я, есть некоторый выбор, дальше происходит некоторый контакт, после чего человек обнаруживает себя в какой-то момент сразу в постконтакте где-то в луже, под забором, в обществе совершенно неподходящего человека, думает, боже мой, надо же было так обосраться, что же я вообще сделал такое. То есть, это такой стыд постконтакта. Это тот стыд, с которого, собственно, и начинается человеческое развитие, вот когда родители больше всего и обращаются к детскому стыду содеянного. Я не знаю, кто ты, я не знаю, чего тебе в жизни надо, но какать надо в горшок. Ну, собственно говоря, мы идем обратно, по кривой развития мы идем обратно. То есть, обнаруживать себя как Я со своей аутентичностью только благодаря детскому стыду содеянного как-то в нашем возрасте уже несколько неприлично. Поэтому вся работа, которая связана с работой терапии, она как раз и связана по процессу обнаружения себя. Сначала в зоне преконтакта, чтобы потом не свалиться в бессмысленную сексуальность, агрессивность и стыд, потом, соответственно, в зоне выбора и права выбирать, и выдерживать то, что эти выборы могут быть кому-то неудобны, кому-то неприятны, и самому человеку очень рискованны. Ну и как-то принимать ту реальность, которую мы имеем в результате этого. И на этом, собственно, и строится такая философская что ли концепция гештальт-терапии, что это не система запретов и разрешений – можно или нельзя. А это скорее вопрос, что будет, если я сделаю так, а что будет, если я так не сделаю. Мы можем проверять это опытным путем, бесконечно. Сразу оказываясь в зоне контактирования и перебирая возможности среды. А что, если мне сейчас в море искупаться ночью там, где акулы плавают, а что если мне палец в розетку ткнуть. Новый опыт у меня будет. А что если мне вот с этим партнером, а что мне с этим партнером. Но вообще-то есть зона преконтакта, в которой у нас есть некое знание о себе, некая чувствительность к себе, некоторое внимание к себе и возможность как-то опираться на доверие к себе.

 

Лекция о коммуникации и диалоге. Часть I. ( А. Теньков, В. Тарасов). Воронежский Интенсив-2007.

АТ. Тема интенсива – отношения, коммуникация, диалог. Диалог – слово совершенно гештальтистское, но не так просто понимается. Все понимают, что это что-то про двоих и про разговор между ними. Но какого характера этот диалог? Могут посмотреть фильмы с Перлзом или читать его терапевтические диалоги, или слушать диалоги, которые ведут обучающие тренеры. И снимать эти особенности коммуникации и их воспроизводить. И это хорошо. Но хорошо бы еще уметь говорить по поводу вот этого диалога. Поскольку единственное терапевтическое средство, которое есть у гештальт-терапевта – это разговор. Это коммуникация и построение особых отношений, терапевтических отношений. И ни чудес никаких, ни зайцев или кроликов в рукаве. И тут я думаю, что хорошо было бы обратиться к тому, что, наверное, было забыто или в силу каких-то причин не обращали внимание, что почти одновременно с развитием гештальт-терапии развивалось такое направление, как исследование человеческой коммуникации. Это школа Бейтсона, Вацлавик, Виннер, Джонсон. И постулаты, которые в этой школе сформулированы, для нас являются очень важными.

Первое – это то, что человек обречен на коммуникацию. Человек – такое изначально сконструированное существо, что оно коммуницирует. При этом, вне зависимости от возраста человека. То есть, один человек что-то сообщает и передает другому. Чем-то делится и что-то получает. Можно, конечно, сослаться на замечательную школу Карла Маркса, который исследовал в свое время тайну человеческих взаимоотношений и описал в книжках, которые в мое время нужно было читать и даже пересказывать. Теперь мало кто читает этого замечательного философа, а, в общем-то, не мешало бы. Поскольку он-то как раз и пытался открыть природу человеческих взаимоотношений. Пусть это была сфера производства. Первый постулат – человек обречен на коммуникацию. И деться от этого некуда. Если человек молчит в присутствии другого – это еще более сильная коммуникация. Не очень внятная, но очень сильная.

При этом важно понимать, что в коммуникации присутствуют два слоя, два языка, на которых происходит обмен. Один – язык тела или то, что мы называем невербальным языком, то есть, язык отношений. Как я отношусь к другому человеку. А другой – текст, оформленный в слова. Если отношение непрерывно, текуче, то текст всегда дискретен. И отношение в этом смысле кодируется как аналоговая информация, а текст – как цифровая. И перевод из одного формата в другой требует некоторых сложностей, некоторой работы. И люди, конечно же, учатся выстраивать отношения в течение жизни. А вот говорить о них – это еще большой вопрос. То есть, поэты что-то умеют более или менее передать о человеческих отношениях. А так, на уровне здравого смысла человек может сказать «меня от нее колбасит» или «от него плющит». Еще два-три слова, и все. Если в этих отношениях есть какие-то нюансы, то им нужно слово. Потому что без слова сообщить что-то другому крайне тяжело. То есть, я могу молчать в присутствии другого или таращить с выражением глаза, но он может не понять, вдруг у него другая машинка перекодирует информацию. И говорит, что если ты таращишься, значит, ты боишься. А у меня, если я таращусь, значит хочу тебя. И все. Перекодирование происходит не так, дальше идет некоторое непонимание.

Кроме того, человеческие отношения – это всегда обмен, обмен некоторыми ценными ресурсами. Можно сказать, что это опять марксистская или экономическая точка зрения, но строго говоря, люди обмениваются постоянно. И если вы посмотрите на детей, есть период, когда их просто прикалывает менять что-то на что-то. Махнуть не глядя. Главное, что в этот момент дети находятся в обмене. А что они меняют – резинку на деньги или книжку на какую-нибудь игрушку или камешек на таракана в коробке – неважно.

И к числу ресурсов, которые люди предъявляют в обмене и ценят – на первом месте стоит любовь, на втором – статус или признание, на третьем – информация, потом – услуги, и потом – деньги. То, что любят люди менять – очень немногочисленно. Но именно эти ресурсы есть у каждого и могут предъявляться к обмену. Можно сказать, что деньги есть не у каждого, а вот все остальное - у каждого есть. Причем, от рождения. То есть, от рождения людям дана способность любить, признавать других, сообщать им какую-то информацию, оказывать те или иные услуги. От рождения. А дальше начинается интересный вопрос. Как люди с этим обменом поступают. И здесь есть две формы. Белый рынок, открытый, когда все происходит открыто, легально, с уплатой налогов, с декларациями. И серый или черный рынок, когда что-то получают, но нелегально. То есть, не признавая того, что это получают. Берут что-то втихаря. Или дают нелегально. И тут происходит очень интересная история, связанная с обменом. Что если обмен происходит легально, то проявляется парадокс человеческих отношений. Тот, кто дает, становится богаче. Дающий любовь становится все более и более способным любить. А дающий признание становится все более и более способным оказывать это признание. Потому что он ценитель и уже может различать тонкие нюансы в прелестях других людей. И наоборот, тот, который постоянно берет, становится беднее. Поскольку впадает в зависимость. И насытить его просто уже никогда невозможно. Если он постоянно открытым ртом орет «дай-дай-дай любви», то уже насытить эту прорву невозможно. Потому что нет обратного процесса, отдачи, обмена. Он может насытиться любовью, только если отдаст ее. А человек может получить статус и признание, если отдаст его другому. Это связано с цикличностью, с тем, что они всегда обоюдные, взаимные.

Невозможно в отношениях находиться с одной стороны. Как это у буддистов – хлопок одной ладони. Или две, или ничего. И парадокс как раз в том, что люди обращаются в терапию обычно с попытками того, что они наладили некоторый черный рынок в отношениях с другими. Но пролетают в нем хронически. И предлагают терапевту примерно те же серые схемы обмена. И задача терапевта – разоблачать эти серые схемы и показывать, что при том характере отношений, который ты мне предлагаешь, ты никогда не насытишься. Ты будешь вечно голодным. Если ты неявно даешь мне послание, что я - дерьмовый терапевт, то все, кем ты можешь остаться – клиентом дерьмового терапевта. Это, наверное, почетно, но… Так же, как в семейной жизни. Если я буду уверять, что эта женщина – не знаю кто, то я – муж того не знаю кто. А это, наверное, еще хуже. Если я говорю, что ребенок – идиот, то я отец идиота. Классики зафиксировали это в некоторых парадоксальных фразах. Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам. Парадоксальная фраза, связанная с человеческими отношениями. Как раз показывает, что не подчиняется линейной логике. И это касается всех человеческих отношений. И задача терапевта – мыслить парадоксально. И гештальт-терапия относится к числу терапий парадоксальных. Потому что у нас святое правило – парадоксальная теория изменений. Если кто-то пришел к нам с попытками измениться, все, что мы ему говорим – это «измениться тебе уже невозможно». И перестань метаться по этому поводу. Просто стань тем, кто ты есть – и будет тебе счастье. Если ты слон, завязывай мечтать стать бабочкой. Если бабочка, перестань прикидываться слоном. Лети уже и лети, будет тебе счастье. Но, если ты будешь строить из себя слона, будут некоторые неувязки. То есть, парадокс в коммуникации и отношениях связан с тем, что обмен парадоксален. Что ресурсы, которыми обмениваются, не подчиняются формальной логике. Они подчиняются другой логике, более сложной. Принципу дополнительности или принципу неопределенности, которые есть в квантовой физике. Если известно в современной физике, что нельзя определить место частицы и ее энергию, то тогда можно определить что-то одно. Так же и с человеком. Можно определить одну часть идентичности, но с другой произойдет размазывание. Одновременно нельзя. Всем хочется одновременно всего. И чего же одновременно хочется? Ну понятно, если два самых ценных ресурса – любовь и статус, то человек и хочет одновременно хапнуть и любви, и признания. А одновременно невозможно. Потому что слишком дорогие ресурсы. Тем более получить от одного лица и любовь, и признание сразу. Либо то, либо другое. Потому что в этот момент в обмене будет либо один ресурс, либо другой. И они настолько ценны, что одновременно не могут быть обменены.

Понятно, что у любви есть много форм проявления. Ну, например, любовь, которой любит гештальт-терапевт своего клиента. Это забота. Я забочусь о нем по мере сил. Все. А он меня любит тем, что он мне доверяет. Поскольку сказано – если он мне не даст своего доверия, терапия не состоится. И от меня его доверие совершенно не зависит. Это то, что он может либо дать, либо не дать. Это правда совершенно в его власти, в его ресурсах. Либо доверяет терапевту, либо нет. И я либо забочусь о нем в ответ, либо нет. Вот и весь обмен. А клиент может затеять такую игру, что он говорит – я тебе дам не доверие, а признание, буду говорить – ты крутой терапевт. Дело в том, что терапевту от клиента признание не нужно. Потому что клиент не петрит в работе абсолютно ничего, он не специалист в этом, какое признание? Признание может быть получено от другого специалиста, которого, между прочим, терапевт выберет сам. И выберет тем, что признает в другом специалиста. И скажет – да, ты будешь моим супервизором. И после этого он станет супервизором и даст терапевту признание. И таким образом, два эти ресурса расщепляются на разных людей и появляется возможность нормального обмена и удовлетворения. Тем самым формируется пресловутый треугольник Карпмана, который описан во многих книжках по системной терапии. Там разные позиции есть. Обычно в патологическом случае – это жертва-насильник-спаситель. Но, в любом случае, в этом треугольнике есть варианты. Поскольку первичная ситуация – это ребенок, мать и отец. И в этом треугольнике изначально происходит обмен. Причем, все три члена треугольника – равноправные участники обмена. Ребенок – это не тоже человек, это человек. У которого от рождения даны те же ресурсы, что и этих двух здоровых балбесов. У него тоже все это есть. Поскольку, на самом деле, ребенок делает из просто мужчины отца. А из просто женщины – мать. Без него – они так, сами по себе. Это очень важно, что человек сам себе дать не может.

Например, то же признание. Человек говорит – я себя признаю. Это, конечно, хорошо. Но на самом деле, статус или позицию ему задают другие. Когда они подтвердят его позицию – он ее занимает, не подтвердят – нет. Вот я последнее время привожу этот пример. Встает утром мужчина, смотрит в зеркало, долго думает, ему говорит кто-то со стороны «Вася!». Тут мужчина: «О! Вася!» Потом он надевает одежду красивую, с пуговицами, тут что-то, тут что-то блестит. Но он еще не знает, кто он. Он едет куда-то, собирает кучу народа, говорит: «Здравствуйте, товарищи!» Они ему отвечают: «Здравия желаем, товарищ генерал!» Он: «О! Генерал». А если он выйдет к ним такой же красивый, блестящий, скажет: «Здравствуйте, товарищи!» А ему скажут: «Пошел вон, гей!» Или: «Уйди, милый!» «О! Милый». Тоже вариант. Но сам по себе он не может знать. Вот когда ему скажут, вот тогда он поймет, кто он на самом деле. Так что открывается завидная перспектива исследования отношений в треугольнике. И нарушения обмена. И нелегальные операции, производимые участниками в этом обмене. И в случае с нашими участниками интенсива – это клиент, терапевт, супервизор. Правда, еще участвует тренер. И любые истории с коммуникативными ловушками, с играми, описанными Берном, они очень и очень интересны. Они достаточно примитивны, немногочисленны. Типичная игра, связанная с тем, что кто-то из участников обмена делает себя жертвой. А жертва – это такой персонаж, который декларирует, что я совершенно нуждающийся, у меня ничего нет. Мне нужна любовь и признание. А у меня этого нет, поэтому дайте. А другому говорит – а вот ты очень способный персонаж. Ты можешь так любить, так любить, и у тебя есть та способность, которой нет у меня. И что в этот момент делает. Нелегально передает свою способность любить другому. А когда тот любит недостаточно сильно или уже устал от любви и весь высох, говорит – вот видишь, кто ты после этого. И идет искать другого персонажа. Говорит - ты такой могучий, ты можешь меня спасти, наверное, да? У тебя есть что-то важное, великое. Иди, накажи вот того нехорошего персонажа, который меня не сильно любил. Происходит еще другая ситуация. Со статусом. Ты попризнавай меня, я тебя не буду признавать, а ты меня признавай. То есть, я себя не могу признать, ну кто я - плевок под твоими ногами, а ты великий. Поэтому я тебя признавать не буду официально, а буду просить, чтобы ты постоянно подтверждал мой статус. То есть, происходит расщепление в коммуникации, отношения и текста. По отношению происходит один обмен, а по тексту – другой. И задача, по возможности, сладить это расщепление воедино. Разоблачая все эти подпольные операции. Не с целью наказать. А с целью оптимизировать обмен.

ВТ. Я чуть-чуть к началу вернусь, чтобы оттуда пойти в другую ветку, чем Саша. К некоторым положениям теории коммуникации, о которых Саша начал говорить.

Он сказал, что первое – что мы обречены на коммуникацию. Потому что коммуникация – это все равно, что поведение. А что бы мы ни делали, мы все равно как-то себя ведем. Сижу я здесь, как-то себя веду. Вы там сидите, тоже как-то себя ведете. В противоположности поведения ничего нет. Поэтому, как только мы рождаемся, мы как-то себя ведем. И тем, как мы себя ведем, мы что-то сообщаем другим людям о себе. Мы передаем информацию. То есть, это то, чем отличались эти теории, теории коммуникации, они изучали информацию. Как передается и получается информация. И считали, что вот эта информация, которая передается и получается людьми – она руководит вашим поведением. Началось это с кибернетики. Помните, цепь обратной связи придумана. То есть я сказал что-то, а ты на это среагировал. Вот я вам рассказываю сейчас теорию коммуникации, а вы вроде меня слушаете, судя по поведению, молчите, по крайней мере. Для меня это обратная связь. Значит, я продолжаю вам что-то рассказывать. Может, если вы здесь бегали, то я бы скорректировал свое поведение. Возможно, я бы не рассказывал вам теорию коммуникации, сказал бы – ну какого хрена вы тут сидите, идите отсюда, не буду.

Далее, что Саша тоже обозначил – это что коммуникация имеет несколько уровней. Как минимум два. Это уровень информации и уровень отношений. То есть, уровень содержания и уровень отношений. Когда я вам что-то говорю в любом высказывании, или вы мне что-то говорите, или кто-то что-то говорит, это высказывание, это послание содержит два уровня одновременно. Первый уровень…. Это диктофон. Это первый уровень коммуникации. Информация о предмете. А если я скажу, что это мой диктофон, то добавленное слово «мой» означает некоторое отношение. Это моя собственность. Или же я вам говорю – вы как-то хорошо сегодня выглядите. С одной стороны, я обозначаю некоторую информацию. А с другой стороны, я обозначаю себя как человека, который имеет право вам это сказать. Или я могу сказать – вы хорошо меня сейчас слушаете. То, что я сказал – это некоторая оценка вашего поведения. Таки образом я обозначаю себя как человека, который имеет право вам это сказать. Человек, который имеет право оценить то, как вы себя ведете. Это особенное отношение – мое и ваше. В данном случае, это отношение неравное. Я – человек, который может вас оценить. Я чуть-чуть выше ставлю себя. В ответ на это вы можете признать мое определение наших отношений, сказать -ой, спасибо, Слава, да, приятно было. Или сказать – ну, знаешь, твоя оценка что-то как-то…Таким образом сказав мне – а кто ты такой вообще, чтобы нас оценивать.

И тогда следующее положение – что коммуникация может быть симметричной или комплементарной. В симметричной я признаю право другого человека быть таким, каким он предлагает. То есть, если я вам сообщаю, что я могу оценивать ваше поведение, а вы мне в комплементарной форме говорите – да, действительно, ты имеешь право это сделать, мы тебя признаем. Даете мне некоторое признание и принятие. Как правило, это очень приятно. Если человек говорит – знаешь, я проплыл сегодня 10 метров, мы говорим – о, супер. Он хвастается. Это комплементарная форма. А если он говорит – я сегодня проплыл 10 метров. А мы говорим – знаешь, 10 метров – это отстой. Таким образом, мы ему не даем признание, а, скорее, отвергаем его право быть особенным. То есть, на любое высказывание мы можем ответить обратной связью трех типов. Принятие. Мы принимаем его определение себя. Да супер, здорово, ты действительно особенный человек. Если он говорит – я проплыл 10 метров, а мы говорим – а, 10 метров – это дерьмо. Мы не принимаем его таким образом, мы не принимаем его определение себя как значимого человека. Я тебя слышу, но это все фигня, ты не такой, каким хочешь казаться. Есть еще один способ непризнания – мы отвечаем так, как будто этого человека нет. Он говорит – я проплыл сегодня 10 метров. О, смотри, какой магнитофончик. Мы говорим о чем-то другом, как будто его нет и как будто он не существует для нас. Это самое болезненное. То, что касается терапии – там примерно тоже самое. Когда клиент рассказывает нам что-то, он предлагает нам определение самого себя, он говорит – я такой-то. И предлагает определение отношений. Саша об этом, с одной стороны рассказывал. Если он говорит – вот, ты знаешь, все так плохо, я всего лишь 10 метров проплыл, это ужасно. То есть, таким образом он предлагает нам следующее определение – я несчастный, я сделал что-то, и это очень плохо. Я тот человек, который делал что-то плохое. Он предлагает нам такое определение себя. И тогда одновременно с этим, поскольку коммуникация двухсторонняя, он предлагает нам некоторое отношение. То есть, я такой несчастный, плохой, а ты, терапевт, наверное, такой хороший, ты великий и, возможно, ты сделаешь что-то, что я не могу, и ты принесешь мне счастье. Соответственно, терапевт может ответить тремя этими способами. Принять, например, что клиент несчастный, а я, терапевт, великий и всемогущий, и спасу его. Или не принять определение клиента, сказать – да нет, ты знаешь, 10 метров не каждый проплывет. Ты считаешь себя несчастным, но ты просто себя не со всеми сравниваешь. И тогда не принимать, что очень часто бывает полезно. Или совсем не принять, когда клиент говорит – да, я вот это проделал, а терапевт говорит – о! цикады!.. И принятие, и непринятие – вполне терапевтичные действия, вполне адекватные могут быть. Потому что часто как это происходит. Мы живем в определенных условиях, в этих условиях формируем определенное представление о самом себе. И дальше мы строим жизнь согласно этому представлению. И всем его даем – я такое дерьмо, я такое дерьмо, я инвалид, я человек, у которого много проблем, обращайся со мной именно таким способом. Это в теории коммуникации называется самореализующееся пророчество. Когда у меня есть некоторое представление о себе, например, о том, что я полный урод или, например, о том, что я очень великий. Ну я не знаю, любое может быть. И я начинаю действовать исходя из того, что я такой. И я думаю, что все люди видят меня таким, видят меня полным уродом. Я начинаю себя вести так, что людям ничего не остается, как считать меня полным уродом. Им остается только одно, другое я просто не увижу. Если они скажут – да нет, посмотри, ты хорошо выглядишь. Да нет, вы врете, вы просто жалеете меня, вы не хотите меня обидеть и поэтому вы так со мной обращаетесь, а так я полный урод, и все это знают. А вы просто нечестные, поскольку не хотите сказать правду.

И здесь мы близко подходим к понятию всех этих ловушек. Потому что это действительно одна из ловушек, в которую мы попадаем. Если у меня есть представление о себе, я что-то о себе знаю, и если мне кто-то говорит что-то другое, то это не правда. Да вы просто врете. Я же знаю, какой я плохой. А то, что ты говоришь мне – это неправда, либо ты не видишь, либо ты дурак. И через некоторое время, если я думаю, что все на меня начнут злиться, то все на меня начнут злиться. Потому что я буду себя так вести, вызывающе. Но ловушка заключается в том, что ответственность за это свое поведение передается другому человеку. Я вызываю у всех рвоту и тошноту, но думаю, что все такие люди, все так поступают. Они отвечают за то, что я делаю Или другой вариант ловушки, который не се замечают, но часто вс5е пользуются. Когда я всю ответственность забираю себе. Саша говорил о том, что отношения парные. Если я всею ответственность забрал себе, то я никому не оставил. Например, если клиент говорит – знаете, я сам должен справиться с тем, что… только я могу это сделать. Я это говорю терапевту, другому человеку в отношениях. Я говорю – я сам во всем виноват. То, что сейчас происходит – ты ни при чем, это я во всем виноват. Таким образом, я забираю на себя всю ответственность. А ответственность часто равно власть. И значит, я сообщаю терапевту, что сделать со мной ты ничего не сможешь, потому что за все отвечаю я. Что бы ты ни делал. Даже ты ошибся – неважно, это я виноват. Ты здесь никто, потому что я определяю все, что здесь происходит. Казалось бы, честный человек признался в чувстве вины. И более того, человек действительно испытывает чувство вины. Но в теории коммуникации особого значения внутренней феноменологии не придается. Действительно, чувства могут быть, это чувство вины значимо, оно важно, я лелеял его все свои годы, научился от родителей и дальше продолжил лелеять. Но таким образом по факту, в коммуникации, в межличностных отношениях я забираю всю власть себе. И остаюсь в одиночестве. После чего могу сказать, какие все сволочи, никто мне не помогает. Но терапевт окажется бессильным мне помочь, потому что у него нет возможности это сделать. Более честным, открытом было бы сказать терапевту – знаешь, я тебя боюсь. И в терапии мы часто поощряем именно межличностные отношения, говорить друг другу, говорить что-то. Тогда и происходит диалог. Я сказал что-то тебе, а ты мне на это ответил. И с одной стороны, мы говорим словами, но, с другой стороны, мы говорим невербальными посланиями. И мы все с вами здесь очень хорошо замечаем и очень хорошо чувствуем все эти невербальные послания. Мы не всегда знаем и не всегда можем их назвать. То есть, как в фильме каком-то, фраза такая была: «Я Родину, конечно люблю. В принципе». То есть фраза с такими добавлениями слов, вовсе не означает, что речь идет о любви. Она означает, что кроме любви, есть еще какие-то переживания. Или любви вообще нет, просто слово любовь здесь существует. Слово «любовь» было внесено, а любви как чувства в данный момент нет. То есть, мы используем и невербальный способ, и слова. И часто путаемся со словами, потому что мы привыкли на них реагировать Маленькие дети слова не знают, они реагируют на невербальные факторы. А мы на невербальный тоже реагируем – вроде сказал «люблю», а что-то как-то неприятно. И если мы будем чувствительны к этим тонким ощущениям, которые вдруг возникли на слова другого человека, то мы можем остановиться и спросить – а что конкретно ты имела ввиду? А может, действительно, кроме любви, он хотел сказать, что я так тебя люблю, что не могу сказать, как я тебя ненавижу.

И вот эта история про то, что мы общаемся на двух уровнях связана с парадоксальными посланиями и парадоксальными предписаниями. Когда мы одновременно говорим на невербальном уровне и словами два послания, которые несовместимы. Есть типичные парадоксальные предписания. Одно из таких, часто в терапии встречается – называется «руководи мной!» Когда я говорю тебе, чтобы ты руководил мной. По факту – то, что говорю тебе, что надо делать, я беру на себя руководящую роль. То есть, я – тот человек, который имеет право сказать тебе, что ты должен делать. Ты должен мне подчиниться. Если ты мне подчинишься, то ты должен руководить, забрать на себя ту роль, которую я отвел самому себе. В принципе, это невозможно. То есть, если ты стал мной руководить, то ты мне подчинился. То есть, одновременно находиться в подчиненной и руководящей позиции невозможно. Поэтому честный терапевт, которому сказали – обозначь, что делать, он говорит – ну, делай вот это… ну неплохо, неплохо, но знаешь, что-то вот это меня не проняло, давай еще разочек. В теории коммуникации у Вацлавика это называется бесконечной игрой, игра, которая не останавливается, в которой нет выхода. Я могу как терапевт говорить - а может, тебе сделать вот это? А клиент будет отвечать – да-да-да, но меня это не пронимает. И только потому, что мы находимся в этом парадоксе, который невозможно выполнить. Единственное, что мы можем сделать, это сказать – стой! То есть, уйти на другой уровень коммуникации, в метапозицию. И сказать – слушай, ну посмотри, что ты сказал мне, ты мне предлагаешь руководить собой, когда сам мной руководишь, как мне быть? Как правило, человек говорит – ну да, надо же, ха-ха-ха. Бывают отдельные случаи, и любители играть не останавливаются на этом. И этот выход в метапозицию можно блокировать за счет того, что – ну вот, видишь, я тебе такую важную вещь сказал, а ты так поступил со мной. Я же тебя от всей души просила, а ты вот видишь, как поступил. Ты взял и сказал, что я сказала какую-то фигню, ты просто сволочь. И это явное послание терапевту. Который может как-то отреагировать на это. Либо чувство вины появиться. Задача этого действия – вызвать чувство вины. У обиды есть задача вызвать чувство вины. А если у меня есть чувство вины, то я думаю, что на меня кто-то обижается. Тоже, кстати, интересная штука. Если я вдруг начал испытывать чувство вины, то это сигнал другому человеку, который рядом со мной, что я сделал для него какую-то гадость. Потому что я испытываю вину, когда сделаю что-то неправильное. А если он по дури не заметил, что я гадость ему сделал, надо ему рассказать. Слушай, а ничего, что я так по-хамски себя веду? Еще есть парадокс, который называется «будь спонтанным». Это когда перепутываются два уровня, уровень чувств и уровень долженствования. Уровень обязанностей и уровень некоторого спонтанного поведения. Как это в быту проявляется? Ты должен любить эту кашу. Тебе должно нравиться заниматься со мной любовью. Когда путаются два уровня. Я тебе говорю, что ты должен чувствовать. Но чувства не поддаются контролю, они возникают сами по себе. Контролю поддается только поведение. Вот я могу со злости плюнуть в лицо или не плюнуть. Это я могу контролировать. А вот злость, которая возникает, контролировать невозможно. Это спонтанная реакция. Когда, знаете, бывает такой запрос «я хочу научиться любить». В принципе, это две вещи невозможные. Нельзя научиться любви. Любовь - она либо возникает, либо не возникает. Я либо люблю, либо не люблю. Тут все просто. А вот научиться действовать как-то от любви – это можно. Научиться правильно обниматься, правильно целоваться. Хотя сам по себе правильный поцелуй лишает чувств. То есть, техника и чувства несовместимы.

Конечно, некоторая недоговоренность вносит некоторый элемент азарта, игры какой-то, соблазнения. Но, как только мы признались, что соблазняем друг друга, интерес заканчивается. И в этом плане, о чем Саша говорил, о разоблачении. Основная задача терапии – вовремя остановиться. Выйти в сторонку и сказать – да, мы играем, и это достаточно интересно. У терапевта главная задача – осознавать. У каждого из нас есть своя история, и мы знаем, как создавать определенные отношения. Если дело дошло до терапии, то, скорее всего, мы не очень удовлетворены нашими отношениями, которые мы создаем в своей жизни. И тогда в терапии первый шаг, первый пункт, без которого никак – понять, что за отношения мы создали. Не означает, что надо манипуляции избежать. Надо понять, что происходит, как мы это создаем. Я, как другой человек, откликаюсь на то, что рассказывает мне клиент. Потому что в реальности в терапии есть очень простая история. Один человек рассказывает что-то другому человеку. Он рассказывает ему какие-то истории о себе или о других. Может, потому что о себе боится рассказать. Или он рассказывает человеку о нем какую-то историю. Опять же, может, о себе боится рассказать. И это все, что есть. Один рассказывает другому. А тот ему отвечает. И если терапевт ответил на историю терапевта не то, что ожидал клиент. Ну например, я ожидал сочувствия, а терапевт ответил грубо, то я просто остановлюсь и выпаду из диалога. И для терапевта это сигнал, что он сказал мне что-то не то. Ошибся – не ошибся, не имеет значения. Потому что мы знаем друг друга, мы узнаем наши реакции. Я сказал - ты мне ответил. Я сказал клиенту грубо, он мне ответил своим поведением. Таким образом, сообщил – когда ты мне это говоришь, я тупею и фигею. А я как терапевт не хочу сидеть напротив тупеющего и фигеющего человека. Потому что если вы разговариваете с идиотом, знайте – он делает то же самое. И наша задача в диалоге, в отношениях понять – что же мы создаем вместе, что за отношения возникают. Для того, чтобы говорить об отношениях, о себе в отношениях, нужна некоторая смелость. Потому что хитрыми приемчиками, техниками легко. Я не появляюсь, я в стороне остаюсь, а у меня есть техника, я с тобой что-то поделаю – и все нормально. А вот оказаться в отношениях со своим стыдом, со своим чувством вины, но при этом в отношениях – ля этого нужна смелость. Риск, конечно, лучше дозировать, но, тем не менее, терапии без риска не бывает. И этот риск - в отношениях. Оказаться в отношениях – один из самых больших рисков в жизни. Может, он плюнет тебе в душу, а может – скажет что-то приятное. Мы не знаем, пока не попробуем. И в терапии, конечно, терапевты должны рисковать первыми. Потому что считается, что терапевт чуть более пролечен. Давайте оставим время на какие-то вопросы.

 

Лекция о коммуникации и диалоге. Часть II. ( А. Теньков, В. Тарасов). Воронежский Интенсив-2007.

ВТ. Сегодня отчасти я буду повторяться, отчасти что-то новое. Чуть-чуть подробнее расскажу про аксиомы коммуникации и нарушения коммуникации, связанные с этими аксиомами. Первая аксиома, на которой мы с Сашей вчера остановились – то, что человек не может не общаться, что он обречен на коммуникацию и, что бы он ни делал, он все равно общается. Но иногда люди с этим бывают не согласны. И пытаются отрицать, что они каким-то образом общаются. Наиболее ярко это проявляется при шизофрении, в исследованиях Бейтсона это было отмечено, достаточно серьезное исследование, несколько лет проводилось, они изучали семьи шизофреников. Но, в принципе, мы с вами тоже иногда пытаемся это сделать.

Есть разные способы сказать так, чтобы не взять за это ответственность. Как бы ничего не сказал. Есть особые специалисты, они, как правило, работают в разных администрациях, они умеют так сказать, что ничего не сказать. То есть, так построить фразу, что вроде бы, говорил долго, но ничего не сказал.

Другой вариант, как это использовать - это постоянная быстрая смена тем. Вот только одна тема наклевывается, а вы – раз, и перескочили на другую. Очень ярко это в шизофрении появляется, в синдроме резонерства. Когда человек говорит о футболе, а потом вдруг ни с того ни с сего начинает говорить о лодках, потом о любви. Причем, без какого-то плавного перехода, а просто вдруг. И в реальной жизни можно это все делать. Клиент не хочет, чтобы терапевт его расспрашивал, и когда тот его спрашивает – а что ты сейчас чувствуешь? – он говорит – ну ладно, а вот раньше…

Далее, вариант избежать общения, которым мы с вами все пользуемся. Это передать ответственность за то, что мы делаем кому-то или чему-то. Вот мой сын, он как делает. Сделает какую-нибудь пакость и говорит – это не я, это ручка моя. А мы с вами пользуемся более мастерским способом. Мы не говорим – ручка. Мы говорим – у меня есть злость, это она что-то делает. Или мы говорим – у меня есть контрперенос, и этот контрперенос творит в терапии что-то нехорошее. В общем, это не имеет значения, что – ручка или контрперенос. Главное – не я. Это выглядит достаточно серьезно, и мы привыкаем дистанцироваться от того, что мы делаем. Это не я, это моя болезнь. Это, кстати, очень хороший, распространенный способ – использовать симптом как коммуникацию. Опять же, очень удобно. Если я заболел, ко мне что придираться – я же это проконтролировать не могу. Вдруг раз – и голова болит, вдруг раз – и с сердцем плохо стало. Терапевт сказал что-то неприятное – ой, что-то сердце закололо. Лучше словами, это более здоровый способ. Но за слова приходится отвечать. Потому что я их говорю. А за симптом – нет. Но это не я. Симптом – это не я, это что-то кроме меня, оно что-то делает, я тут ни при чем. И есть культурная разница. Вот Бейтсон пишет, ссылаясь на Маргарет Смит, он говорит о том, что американцы скорее фальсифицируют головную боль, в то время, как у русских реально голова заболит. Вот не хотим мы куда-то идти – и голова болит. Я думаю, вы все вспомните, как вы в школу не хотели идти, и у вас простуда начиналась или ангина или еще что-то. Особенно это известно как семейные симптомы и описано в семейной системной терапии. Когда у жены, например, есть такой симптом, когда она всего боится. Боится, например, оставаться одна. Она пугается, боится, и поэтому муж остается с ней. Как правило, муж тоже боится, но они решили, что бояться будет жена. Понятное, что это ловушка. Я таким образом не говорю – слушай, останься со мной, я могу получить отвержение, он скажет – нет, я не хочу. А если я болею, то он не рискнет стать последней сволочью и бросить больную женщину дома. Но есть ловушка для обоих. Потому что он остается не с ней, а с ее симптомом. А человек не присутствует. То есть, это симптом все делает, а я как личность не присутствую в этом, я остаюсь в стороне. И не получаю выгод от того, что муж остается. Потому что я никогда не смогу понять – он остался со мной, потому что меня любит или он остался с этим симптомом, потому что он боится, что что-то произойдет, он будет испытывать чувство вины. И реального удовлетворения в таком контакте не происходит. А сказать впрямую – останься, это риск. Можно получить отвержение. Отвержение вещь противная, неприятная. Но ее можно пережить, это нужно рискнуть. В некоторых случаях, как описано у Сельвини Палаццоли, в семьях с шизофренией люди боятся получить отвержение. И основная задача коммуникации - так общаться, чтобы не было возможности отвергнуть. То есть, оказаться напрямую в отношениях с другим человеком и рискнуть получить отвержение – это очень болезненно. И тогда люди не рискуют, они делают вид, что тони как бы здесь ни при чем. Мы так строим свою коммуникацию, чтобы ответственность за то, что происходит, была не на мне, а на ком-то. Ответственность за то, что я сообщаю – это риск, но, в то же время, это приносит удовлетворение и удовольствие от взаимодействия.

Следующая аксиома, которая касается того, что коммуникация строится на двух уровнях. Знание об объекте и знание о знаниях. Коммуникация об объекте и коммуникации о коммуникации. Уровень и метауровень. То есть, я вам сейчас читаю лекцию. Это метакоммуникация. Это мои слова о том, какие слова я говорю. То есть, я, например, говорю: «Ты очень плохо выглядишь. Это шутка». Вот «это шутка» - это метакоммуникация. Мы все чувствительны к метакоммуникациям, когда человек шутит или когда задает вопрос, по интонации, по мимике мы понимаем это. Например, я скажу – как вы отвратительно выглядите – и засмеюсь. Невербальные сигналы дают нам метауровень. Этот метауровень определяет значение сказанного. Контекст определяет значение, фон определяет значение фигуры. Мы чувствительны к этим контекстам. В некоторых случаях, в семьях шизофреников, чувствительность к контекстам убивается на корню. И тогда человек плохо ориентируется в том, где шутка, а где не шутка и плохо понимает сообщения. Одна из сложностей, которая встречается в этом случае – это то, что и метакоммуникацию и коммуникацию мы говорим на одном и том же языке, мы с вами – на русском. У нас нет двух разных языков для коммуникации и для метакоммуникации. Поэтому иногда мы можем путать одно с другим. Путать отношения и слова. У Вацлавика есть такой пример, когда жена спрашивает у мужа: "Как тебе суп?" С одной стороны, она спрашивает его о супе, о его качестве. А с другой стороны, она спрашивает - как я тебе как хозяйка. Если суп мужу понравился, вопросов нет, суп хороший. Она, правда, может сказать – что-то ты мало о нем сказал, наверное, тебе не нравится, как я готовлю. Но если суп ему не понравился, здесь начинаются сложности. Если он, конечно, не боится конфронтации, он скажет – знаешь, суп дерьмовый. К тебе отношусь хорошо, тебя уважаю и люблю, а суп – дерьмо. Если он специалист по коммуникации. А если он не особый специалист, то он может испытать затруднение. Он же не хочет обидеть жену, и он скажет – знаешь, суп, в общем, ничего. Что в переводе означает: тебя люблю, а суп плохой. Жена может сказать – что-то ты неясно мне сказал, ну-ка уточни. И в итоге смешиваются два контекста – отношения с женой и мнение о супе. И очень часто мы смешиваем эти вещи. И задача в терапии разделять – это суп, это котлеты, это мухи. Суп и отношения. То, как ты мне об этом мне рассказываешь – это отстойно, скучно и противно. А ты человек хороший при всем при этом. Но твой способ рассказывать – он ужасен, и я просто засыпаю, когда ты мне об этом рассказываешь. Это непросто, поскольку один и тот же язык. Но можно, если быть внимательным.

Следующий момент. Коммуникация циклична. В кибернетике есть схема субъект-объект-обратная связь. Я что-то говорю кому-то, этот кто-то мне отвечает, и от того, как он ответил, изменится мое послание. Следующий круг будет в зависимости от того, что ответил мне человек. Мы оба создаем взаимодействие. Это особенно важно в терапии. И терапевт, и клиент оба создают пространство. Клиент может рассказать терапевту только то, что терапевт будет слушать. Иначе просто не пойдет. Он будет пытаться, а оно не идет. И если вдруг не получается рассказать что-то, может, терапевт как-то себя ведет недостойно, как-то делает вид, что ему никто не нужен. Но тогда точно нужно говорить об отношениях. О том, как я как терапевт затыкаю тебя. Как я не даю возможности рассказать. Потому что мы оба создаем это пространство. А нарушение здесь следующее, называется оно пунктуация. Это же круг, а мы ставим точку. Виноват он. Виноват клиент, слишком больной. Не может нормально терапевту рассказать историю. Или виноват терапевт, слишком непрофессиональный. Все это пунктуации, ни то, ни другое – неправда. Потому что мы оба создаем. Пример, который приводит Вацлавик. Жена говорит, вот, если бы муж все делал нормально, а он ничего не делает, поэтому мне все приходится все делать самой. А муж говорит – ты все делаешь, а мне ничего не оставляешь, и мне ничего не остается, только сидеть и бездельничать. И, по существу, они оба создают это. Но муж ставит точку на жене – это все из-за того, что она так себя ведет, а жена ставит точку на муже, это все, потому что он. Дурное дело, абсолютно бесполезное, потому что коммуникация циклична. И это всего лишь воображаемое распределение власти. За все отвечает именно этот человек – бейте его. Но так не бывает. Здесь либо передается либо ответственность за все, либо человек ее сам берет. Либо я ни за что не отвечаю, во всем он виноват, либо я за все отвечаю, я самый главный в этой семье. Но это иллюзия. В семье правят правила. Правила руководят жизнью. Мы создали коммуникацию, мы дальше по этим правилам и общаемся. Если правила патологичные, мы ничего нее можем сделать. Не может кто-то один за все отвечать, это иллюзия, нет власти у человека столько. И хорошо бы отдавать себе в этом отчет. В частности, для терапевта – что вы не все можете сделать. И не стремитесь за все отвечать - бесполезняк.

Следующая аксиома связана с тем, что коммуникация бывает симметричной и комплементарной. Симметричная – коммуникация равных, комплементарная – неравных. Соответственно, симметричная будет связана с конкуренцией. Нарушение здесь называется симметричная эскалация. В книжке Оруэлла про ферму что-то – на ферме были все равны, но некоторые были равнее других. Вот это стремление быть равнее других – это суть симметричной эскалации. По существу, это борьба за последнее слово. Чтобы мое слово было последним. Об одном и том же говорим, но главное, чтобы это было мое слово, чтобы я определил. И такая симметричная эскалация проявляется в патологических историях. Когда никто не хочет признать, что проиграл. Мы наращиваем свои ставки, вкладываем все больше энергии, только бы осталось последнее слово. В группах это часто бывает. Конкуренция способом «кто самый больной». Типа у меня такая болезнь, что я должна выйти на сессию. А у меня болезнь еще больше, поэтому я должна выйти. А я вообще так страдаю, мне так плохо, что я сейчас умру, поэтому давайте, меня вылечите. Победитель оказывается на кладбище. В комплементарных отношениях это называется ригидная комплементарность. В норме отношения меняются. То один главный, второй подчиненный, то мы равны, то есть, происходит постоянная смена. Но в ригидной комплементарности у нас закреплено – я все время главный, а ты все время подчиненный. В терапии это может быть так – ты такой великий, а я же ничего не знаю. Ну и в семье – ты же самый главный, только ты можешь за все отвечать. В результате один все время в бессилии находится и не вылечивается от этого. Потому что это залог отношений. Бессильный человек поддержит всемогущество другого. Но там есть ловушка. Потому что этот всемогущий человек никак не может вылечить этого бессильного. И тогда он оказывается тоже бессильным. И в этой комплементарности присутствует скрытая симметрия. Да, конечно, ты самый главный, но давай посмотрим, как ты сможешь вылечить меня. Ну-ка давай попробуем, может, у тебя получится, ой, не получилось, давай-ка еще разочек. Смотри, опять не получилось. Может, ты плохо старался. И это повторяется, зацикливается, и игра происходит до бесконечности. Это касается парных отношений. Но всегда есть третий, кто в этих отношениях участвует. Потому что редко бывает так, что мы вдвоем.

АТ. Треугольник власти, описанный Карпманом, является ключевым для коммуникации в группе. Если для одного человека, когда мы работаем в индивидуальной терапии, ключевое понятие – ответственность, то есть, установление границ и способность отвечать за то, что внутри этих границ находится. Причем, четко определять, вообще, где эти границы. Потому что когда отдельный человек, мы имеем дело, либо с сужением границ, и человек говорит – я даже не отвечаю за то, что происходит в рамках моего тела, либо с безмерным расширением – я отвечаю за мир, который не создал. А это неоправданно. Невозможно отвечать за мир, который ты не создавал. И в этом смысле, невозможно ответить даже за себя самого, потому что себя создал не ты. Все, что создал человек самостоятельно – это отношения с другими людьми. А себя он не создавал. Некоторые, правда, считают, что они себя сделали своими руками, но если представить это буквально…Во многом гештальт-терапия работает с границами и с установлением ответственности в этих границах. Второй аспект связан как раз с обменом между двумя людьми. И если первый – это работа с внутренней феноменологией в гештальт-терапии, то второй момент, связанный с обменом между двумя людьми – это работа на границе контакта. Где терапевт исследует, где терапевт осознает, что мы взаимо-привязаны, взаимо-зависимы. Насколько он осознает, что мы обмениваемся взаимно, что у нас взаимный обмен. Правда, хорошо бы проверять, а терапевт осознает вообще, что он обменивается с клиентом. То есть, не только ему что-то отдает, но и получает. И не только гонорара. Но и многие другие, более важные ресурсы. И мы говорили, это любовь и признание. Любовь в силу того, что клиент ему доверяет, доверяет, что может. Что у человека есть, тем и делится с терапевтом. Но не всегда, с точки зрения терапевта, это самое приятное. Но чем богаты, тем и рады. Взаимный обмен. И чем обмениваются – очень важно. В том числе, тема лояльности.

И третий уровень, который исследуется в отношениях – это то, насколько человек осознает, что существует закон, что существует порядок в отношениях. Не то, что он установит произвольно, как детский произвол, а то, что отношения подчиняются некоторому порядку. Например, время, которое мы присутствуем рядом друг с другом. Или такой порядок, что человек – существо временное. И в этом смысле, не может за себя поручиться, что будет вечно. Даже не может поручиться, что будет вечно в некоторых отношениях. И вот некоторые очень вьются вокруг темы предательства – ах, меня предали. Когда-то рано какой-то юноша куда-то свалил. Или девушка. И теперь я ни с кем не вступлю в отношения. В этом смысле я всегда предлагаю читать Книгу, Новый Завет. И если уж того Учителя лучший ученик за ночь кинул три раза, то что уже другим из себя строить. Причем, ученик был прощен и лег во главу угла целой церкви. А то вот – предали. Если бы не предали, то значит, ты ничего не стоишь. Не в том тема, что тебя предали, а сможешь ли ты простить и жить после этого. Ну и тема с предателем. Или ты будешь так о себе много мнить и сразу удавишься, чтобы всем стыдно стало или все-таки покаешься и будешь строить эту церковь дальше. И это не только тема предательства. Например, интересная тема наследования в отношениях. То, что старшие передают младшим. И выясняется, что часто жаба душит. Что-нибудь накопил за свою жизнь, а вот поделиться, передать дальше - не хочу. Типа поживи с мое, говорит терапевт клиенту, помучайся, а потом, может быть, я тебе скажу то, что у меня есть из моего тяжелого жизненного опыта. И тогда терапевт не прямо делиться своими переживаниями и опытом, а косвенными вопросами пытается клиента натолкнуть на некоторый инсайт. И клиент понимает, что его к чему-то подводят, но очень тревожится, что друг это не то, что бы он хотел. Тема наследования очень интересная. На группах когда это исследуют, вскрывается очень много вещей – обида на родителей, которые куда-то деньги не туда дели. Или папа умер, а секрет ремесла не передал. В этом, наверное, и есть роль тренера – тем, что есть, поделиться. Может, не слишком великая, но все-таки.

И перехожу к триадическим отношениям, потому что пара – это всегда условность, и в некоторый момент терапии мы обнаруживаем незримую фигуру – или родительскую, или еще чью-то. И я обычно в этот момент замечаю, что попадаю в ситуацию раскрытия некоторого колдовства. Кто-то заколдовал девушку, сказав, что ей нужно быть все время несчастной. Иногда это напрямую говорят – вот мы разошлись с моим мужем, и после я обнаружила фотографии, на которых была порча, сглаз и все такое. Я обычно вздрагиваю на этих местах, потому что я не специалист в этих вещах. Ну как, спрашиваю, к специалисту сходила? К специалисту сходила, порчу снял. Я говорю – а ко мне что? Ну так, депрессию полечить. И вопрос в этот момент – кому клиент будет больше лоялен, тем, кто навел на него порчу или мне. И конфликт лояльности. То есть, доверяет ли он мне больше, чем своей маме, которая ей муру какую-то сказала, или меньше. С кем клиент окажется в этот момент? И понятно, что довольно тяжело тягаться с авторитетными родительскими фигурами, потому что – ну кто я такой? Тогда мне важно сказать, что не на всю жизнь, но хотя бы на 5 минут поверь мне. Это, конечно, хитрая штука, потому что за 5 минут… Но вдруг да поверит, вдруг да поможет. И здесь как раз проявляется вот этот парадокс власти. Потому что выясняется – в этом треугольнике отсутствующая фигура-терапевт-клиент, вся власть принадлежит, казалось бы, самому слабому, самому больному – клиенту. Потому что он выбирает, кому что сейчас дать. И парадокс в том, что если клиент рассказывает историю с точки зрения жертвы, то он какому-то насильнику передал статус его насиловать. Когда человек говорит – он меня растоптал. Но это же надо было лечь под кого-то. Не слоны же кругом, чтобы раз – и наступил. Надо было выбрать человека, выждать момент, неожиданно упасть, так, чтобы он начал на тебе топтаться. А тому, кто топтал, кажется, что он такой сильный и всемогущий. Да ничуть ни бывало. Вот эта передача статуса лишает насильника статуса навсегда. Потому что он теперь будет зависеть от жертвы, будет она теперь подтверждать и мучиться под ним или не будет. Если жертва неожиданно уползет, то кто он такой после этого – да так просто. Мужчина с фантазиями. А спасителю жертва передает эту способность любить. Но втайне спаситель надеется в ответ, что он получит от жертвы любовь. Он ее спасет, как в книжках, а она его сразу полюбит. Но не для того она его подписывала на спасение, чтобы любить. А чтобы он ее все время любил. Спасал и спасал. Но при этом спаситель соображает, что всем этим спасением он делает жертву все более беспомощной. Если терапевт подписывается на роль спасителя относительно какого-то жуткого насильника, колдуна или колдуньи, то все, что он сообщает своей жертве – ты, конечно, никогда не сможешь справиться со своей мамой, конечно, она будет круче, но только, если рядом буду я, ты хоть как-то выживешь. Тебе придется ходить на терапию вечно, чтобы хоть как-то. Поэтому парадокс заключается, что не спасать жертву, а разоблачать. Когда взрослая женщина, у которой уже дети и внуки, рассказывает о злобных родителей-монстрах, то стоит обратить внимание, что она уже взрослая девочка. Которая, может быть, покруче мамы с папой. И хватит уже слезы лить. Давай, вставай. Конечно, это ужасно. Потому что в этот момент я конфронтирую со способом жизни клиента. Но я не с ним конфронтирую, а с его способом жизни. Это важно отличить. Потому что если бы у него контакт был эффективным, он бы ко мне не пришел. Тратить время и деньги. А видимо, в его контакте что-то нарушено. Тогда я говорю – как человек ты мне симпатичен, я тебя поддержу. Но с твоими ужимками, прыжками, хитростями, я буду конфронтировать. На одной поддержке клиента со всеми ее способами – не уйти. Этот порочный круг будет только усугубляться. Клиент будет все более виртуозно искать, кому бы передать статус, и кому бы передать способность любить. Высасывая одного терапевта за другим. А потеря этой позиции приводит к борьбе за власть. Власть – это ключевое понятие, которое характеризует тройку. И тройка клиент-терапевт-супервизор - это тройка, где решается вопрос власти. Что такое власть? Обладание некоторым ресурсом и распоряжение им. То есть, явное легитимное распоряжение некоторым ресурсом. Самый ценный ресурс – это любовь, а второй – статус. Тот, кто распоряжается этими ресурсами, тот и реализует власть. Причем, самый бессильный может считать, что у него ничего нет и поэтому совершать самые отчаянные поступки. Если человек доведен до отчаяния, он может покончить жизнь самоубийством. И тем самым оставшихся в живых оставить в дураках. Потому что они уже ничего исправить никогда не смогут. Он будет держать над ними власть. И в этом смысле, нет никакой мистики, что при анализе семейных систем важно выявлять фигуры умерших, особенно рано умерших детей или родственников. Потому что за теми людьми оставался огромный ресурс власти. И вот распределение этой власти в терапевтических отношениях, разоблачение того, что нет слабых, что все отношения равные. И даже если кто-то старше, а кто-то младше, все равно эти люди равны в плане способности любить или получать любовь, давать статус и признавать его.

Вот такая история с парадоксами власти.

 

Лекция о коммуникации и диалоге. Часть III. ( А. Теньков, В. Тарасов). Воронежский Интенсив-2007.

ВТ. Мы используем цифровые носители – слова. И слова – это всего лишь знаки, они обозначают всего лишь разные предметы, разные действия, разные события. И все. По существу, это только знак, и к реальности не имеет никакого отношения. Но поскольку мы – сложная система, что эти знаки будут делать так, что мы будем что-то не замечать. То есть, слова могут с нами что-то такое делать. Возьмите тот же гипноз. Сказали что-нибудь, гипнотизер говорит, слово всего лишь, но человек начинает реально что-то испытывать. У Клюева это было как-то описано. У него такой рассказ «Между двух стульев», там есть такой персонаж Белое Безмозглое, и оно сказало, что существует ассиметричный дуализм языкового знака. То есть, с одной стороны слова ничего не значат, это всего лишь слова, и все. А с другой стороны, слова очень много значат. Слова являются передачей информации и имеют какое-то особое для нас значение. И тогда важно уметь разбираться в этих словах. То есть, понимать, что слова особого значения не имеют, ну знак – и знак. А с другой стороны – понимать, что человек хочет сообщить этими словами. И об этом хорошо говорил Изидор Фромм. Он говорил о том, что в терапии очень важны слова. Очень важно, что и как говорит клиент. И что и как отвечает терапевт. Одни и те же слова, переставленные по-другому, будут иметь другой смысл для клиента. Слова могут быть те же, а смысл – другой, и это зависит даже от интонации.

Когда мы сомневаемся в чем-то, мы используем какие-то замысловатые конструкции в предложениях. Изидор Фромм говорил, что язык контакта крайне прост. Когда мы находимся в контакте, мы говорим просто. Но если нет контакта, если существует, как говорил Фромм, проекция или ретрофлексия, то человек начинает использовать дополнительные слова, которые не меняют содержания, но сильно разбавляют его. Такие слова, как «как бы», «на самом деле», «очень». Например - я очень устал. То есть, я не говорю просто – я устал. Казалось бы, слово «очень» особо ничего не меняет, оно лишь усиливает слово «устал». И тогда это означает, что я кому-то хочу сказать, что я сильно устал. Как будто бы тот человек, которому я говорю, не поверит, если я ему просто скажу, что я устал. Очень важно то, какие слова мы используем для передачи информации.

Я сегодня собирался рассказать еще о парадоксах и двойных ловушках. Потому что это тоже слова и делаются словами. И существуют только в словах. Но, в то же время, имеют очень серьезный прагматический эффект, потому что в ответ на парадоксальные предписания мы тупеем, тормозим и с нами еще что-то происходит. Вацлавик с соавторами выделяли три основных реакции на парадоксальные предписания. Парадокс – это послание, которое на двух уровнях противоречит само себе. Когда я одновременно делаю человеку два каких-то послания, которые отрицают друг друга. Они сделаны на разных уровнях, но сделаны почти одним и тем же языком. Поэтому человек не может выполнить парадоксальное предписание.

Я говорил о том, что бывают парадоксы типа «руководи мной» или «будь спонтанным». Есть еще так называемое парадоксальное самоопределение. Типичное парадоксальное самоопределение – я лжец. И такая же штука бывает в терапии, когда человек сам себе ставит диагноз. Например, «я человек, который не принимает себя». Интересно, что если попытаться разобраться в этих словах, то для того, чтобы сказать, что я не принимаю себя, я должен принимать себя не принимающим себя. Для нас важен прагматический эффект, то есть, поведенческий.

Что же происходит, когда существует этот парадокс, который создается словами. Все мы встречаемся с парадоксальными историями, но иногда они на нас не действуют, потому что мы просто не верим этому. Если нам говорят, например, что «я вру», мы не задумываемся о смысле. Мы, как правило, понимаем это и плюем. Или кто-то говорит «руководи мной» мы не сильно озадачиваемся и делаем что-то. Но бывают люди, которые сильно чувствительны к словам, которых сшибает это.

А бывают ситуации, которые Бейтсон назвал двойной ловушкой, из этой ситуации очень сложно выбраться. Сейчас я приведу пример. Представьте, что вы мои студенты, я вам читаю лекцию, и вы мне должны сдавать экзамен в конце. И где-нибудь в середине учебного процесса или ближе к концу я вам говорю – знаете, ребята, я вообще такой человек, что я не люблю, когда мне льстят, если кто-то мне говорит не хорошие слова, то он явно врет, и вообще таких людей не люблю, поэтому будьте аккуратны. А вообще считаю себя хорошим преподавателем, и если кто-то считает, что это не так, это тоже какой-то странный человек, ему очень рискованно мне такое говорить. Но в то же время каждый из вас должен дать мне обратную связь – как я вам как преподаватель? Но учтите, если вы этого не сделаете, а я считаю, что каждый должен это сделать, у вас будут проблемы на экзамене. То есть, если вы не дадите обратную связь, вам будет плохо. Если вы мне дадите обратную связь, она должна быть позитивной или негативной, что я не принимаю. И в итоге вы не можете вырваться.

В межличностных отношениях такая история приводит к основным трем типам реакций, которые все соответствуют некоторому шизофреническому поведению. Первое – кататония. То есть, человек впадает в ступор, не врубается, у него отключаются мозги, он просто зависает. Второе – это гебефрения, некоторая дурашливость. Можно, например, в ответ на мое предложение начать нести всякую фигню. И третий вариант – это паранойя, начать думать, что все вокруг желают зла, начать всех бояться и так далее.

За счет чего достигается ловушка? Как описывает Бейтсон, есть несколько обязательных условий. Первое – люди, в отношениях между которыми это происходит, должны находиться в значимых отношениях. То есть, например, это отношение ребенка с родителями, терапевтические отношения и другие. Это обязательно комплементарные отношения. То есть, когда один человек главнее другого. То есть, отношения родитель, ребенок, терапевт-клиент, начальник-подчиненный, и эти отношения значимые. Вторая часть – в этих отношениях делается парадоксальное предписание. То есть, когда на двух уровнях послания не соответствуют друг другу. И третье условие – должно быть ограничение. Человек, которому делается такое предписание, не должен иметь возможности выйти из этой ловушки. Блокируется физический уход, и блокируется выход в метапозицию, в метакоммуникацию.

Впервые это описал Бейтсон на семьях шизофреников. И ввел термин «шизофреногенная мама». Там была история о том, что мать, с одной стороны, боится близости с ребенком, но, с другой стороны, считает, что как хорошая мама, она должна обеспечить эту близость. Когда ребенок приближается к ней, она испытывает очень высокую тревогу и отвергает его. Как только он отдаляется от нее, она снова испытывает очень высокую тревогу и начинает его притягивать. То есть, она дает парадоксальное послание. Если ты уходишь, ты поступаешь неправильно, если ты приближаешься, ты поступаешь неправильно. Ребенок в данном случае не имеет возможности критиковать мать и описывать ее поведение, поскольку ответственность за такую ситуацию мать перекладывает на ребенка. Ты как-то неправильно себя ведешь, ты боишься своих чувств. То есть, здесь происходит подмена ответственности. Это не я с тобой делаю такое, не я тебя туда-сюда двигаю, а это ты себя как-то неправильно чувствуешь или неправильно ведешь. Таким образом, мать исключает себя. И не дает ребенку возможности метакоммуницировать, описывать поведение. В результате он оказывается в двойной ловушке, и у него съезжают мозги. То есть, три варианта поведения, которые он может использовать, что бы адаптироваться к такой ситуации.

Вот эта подмена ответственности частенько случается. Мы делаем это, когда мы боимся, когда нам стыдно. Это ты сделал, это не я. Отвергаем человека, говорим – знаешь, ты что-то боишься близости. В терапии тоже.

Как правило, в семьях, где такая мама, слабый отец, который не может поставить маму на место и помочь ребенку выйти из этой сцепки. То есть, он не может противопоставить что-то сильное этому влиянию. Либо он сам оказывается под влиянием таких посланий, либо он недостаточно инициативен, чтобы противостоять. В исследовании не указано, является такое поведение причиной шизофрении, но указано, что в шизофренических семьях такой тип взаимоотношений существует и отмечается очень часто.

И исследуя и занимаясь шизофрениками, терапевты обнаружили, что то, что им может помочь - это терапевтическая двойная ловушка, что парадоксы и двойные ловушки используются в терапии. Когда терапевт так выстраивает отношения, что что бы человек ни делал, он все равно вылечивается. То есть, так выстраивается взаимодействие, что оно отвечает этим трем основным принципам. Первое – значимое отношение, второе – дается парадоксальное предписание и третье – блокируется выход в метапозицию или уход из терапии. Как правило, к таким предписаниям относится предписание симптома. То, что касается гештальт-терапии – когда мы предлагаем человеку не меняться. Ты никак не можешь измениться – ну и не меняйся. Я как-то задумался, что же происходит, если перестать стремиться к изменениям. Обнаружил простое объяснение. То есть, в природе заложено, что мы меняемся – развиваемся, стареем. Поэтому если не торопиться, мы начинаем сами по себе меняться. Природа так устроена. А то, что касается предписания симптома, там тоже все достаточно просто – когда терапевт в этих условиях предлагает клиенту делать то, что он и так делает, то клиент обязан делать это не потому, что это его спонтанное поведение, а потому что терапевт ему сказал это. И он не сможет найти, когда он это делает спонтанно, автоматически, а когда он это делает, потому что терапевт ему это сказал. И тогда теряется эта спонтанность и бесконтрольность симптома. Я болею, я ругаю всех, потому что мне сказал делать это терапевт. И тогда я принимаю ответственность за это по существу вылечивания. Если клиент захочет игнорировать и обесценить послание терапевта, то он должен тогда перестать делать свой симптом. И в этом есть ловушка.

Как отмечает Вацлавик с соавторами, большинство психотерапий, включая психоанализ, парадоксальны. В том же самом психоанализе есть интересная парадоксальная история. Что накладывается огромное количество ограничений на клиента и при этих ограничениях требуется спонтанность.

Такие ловушки, кстати, могут использовать руководители для того, чтобы обеспечить законный уход какого-нибудь из своих сотрудников. Создал ему такую ловушку, что как бы он себя не вел, он все равно окажется некомпетентным работником – и его увольняют за некомпетентность. Для того чтобы с этим бороться, нужно уметь замечать, где вас разводят, и уметь выстраивать свои двойные ловушки.

АТ. Если говорить о руководстве и управлении, то зачастую это подчиненные ставят руководителям двойные ловушки, из которых тем приходится выбираться, и выбираться весьма парадоксальным образом. К примеру, применение той же власти осуществляется парадоксально. И власть связана с распоряжением ресурсов. И есть власть милосердная, и есть власть справедливая. Милосердие подразумевает, что можно помиловать каждого грешника. А кто не грешен, с другой стороны. Некоторые клиенты очень парятся, что они в грехе родились. Но если бы еще нашлись люди, которые без греха родились, то тогда был бы вариант, конечно. А вот власть справедливая – люди не всегда понимают, как она реализовывается. А справедливость заключается в том, что если нарушен некоторый порядок, то неизбежно должен быть наказан. Причем, есть возможность, если будет наказан виновный, а если нет – то все равно кто-то наказан. Это высший принцип справедливости – за каждым нарушением закона должно идти воздаяние. При этом, если не удается установить виновника, должен быть наказан заведомо невиновный. И этот принцип реализации справедливости мы находим в Новом Завете. Когда все погрязли в грехе, должен был быть наказан заведомо невиновный, так, чтобы всем было понятно, что наказали человека, который совершенно не причастен к этому бардаку, в котором жили люди. И это отчасти прочистило мозги людям, но ненадолго, как мы видим.

О применении парадоксальных посланий большими терапевтами. Реализации справедливости в деле. И если терапевт имеет власть, действительно применяет некоторое парадоксальное действие. Например, что можно сделать в этом треугольнике жертва-насильник-спаситель? Каждому предписать то, что он и делает. Например, спасителю сказать, что каждый раз, как будешь испытывать потребность в любви, начинай заботиться о других. Как только тебе захочется, чтобы о тебе заботились, заботься о других. Насильнику сказать, что каждый раз, как будешь чувствовать неуверенность в своем статусе и в том, что тебя признают – отнимай статус и уверенность у других. Ну а жертве сказать, что каждый раз, когда тебе покажется, что ты бедная-несчастная, и что тебя не любят и не признают, прикинься еще более бедной и несчастной, и так поступай всегда. Все. Главное – делай это всегда, без вариантов. После этого главное – не улыбаться и отпустить с миром. Если это достаточно застрявшие персонажи, им нужно дать немного времени, чтобы они действовали по инструкции. В системной терапии это записывается в письменном виде, и каждый должен носить листочек при себе, и как только его начинает колбасить, читает, что ему нужно делать. Тем самым он обретает контроль над своим поведением. Он уже не бесконтрольно кидается спасать всех, а делает это по инструкции. И, в общем, со временем, может свернуть это инструкцию в трубочку и засунуть куда-нибудь. То есть, получить контроль над симптомом.

А я как раз к чему про то, что не все так безнадежно с ловушками. О том, за счет чего же может осуществляться развитие и изменение отношений в этих сложных системах? Ведь если они строятся на этих возможных сбоях, на зависании, на гебефрении и всяких других нарушениях… Изменить эту историю можно за счет диалога, за счет интеракции. То есть, наладив взаимный обмен между участниками процесса. Ведь ловушка строится как раз за счет того, что накладывается запрет на диалог. То есть, на равноправное участие, на обсуждение, на обоюдный выход в метапозицию. Если бы каждый из участников признавал, что он может поговорить об отношениях, и при этом у каждого равные права говорить об отношениях, ловушки создавались бы и разрушались. При этом творческие ловушки, очень забавные, иногда приносящие массу удовольствия. Но главное, что со временем, наверное, они становятся нефункциональными. Поскольку действительно человек – это живая открытая система и изменяется. Изменяется он и его окружение. Конечно, можно создать семью, построенную на этих ловушках, но со временем кто-то стареет, и со временем, то, что было мило от 18-летней девушки, уже как-то неприкольно от 40-летней женщины. И то, что было мило от юноши лет 20-ти, от юноши лет 45-ти уже не так весело. Учитывая, что у этих юношей и девушек могут появиться дети и внуки. И место их в системе рода меняется, и функция, которые от них ожидают, тоже иные. И тогда речь идет о том, чтобы в этой системе был налажен диалог. То есть, не просто цикл контакта, который мы рассматриваем, как цикл индивидуальной жизни, а интерактивный цикл, то есть, цикл, в котором взаимодействую участники сложной системы. Когда клиент и терапевт могут поговорить о том, что между ними происходит. То есть, терапевт может исследовать внутреннюю феноменологию, и как это у клиента устроено, и в этом исследовании клиент может оказываться в тупике. Что важно подметить – что в процессе терапии в тупике может оказаться только клиент, потому что это его терапия. Клиент, конечно, может перекинуть ответственность и сказать – ну и что вы со мной будете делать? Да ничего. Это вы что с собой делать-то будете? Это ваша жизнь, мне с вами делать ничего не нужно. У меня если не все в порядке, я схожу к супервизору или к своему терапевту. И вы знаете, что при удачном течении сессии клиент рано или поздно оказывается в тупике. В трех этих реакциях, о которых говорил Слава. Или он говорит – ничего не понимаю, о чем это вы. Особенно это интересно наблюдать на группе – все всё понимают, а герой истории ничего не понимает. Это очень важно. То есть, тупик – это очень важное понятие и состояние в гештальт-терапии. Человек в тупике в той точке, где может произойти изменение. Или он может начать дурачиться, прикидываться, но это тоже всем видно, что тут бы ему разрыдаться трагическими слезами над жизнью своей, а он ржет. Третий вариант – это паранойя, тоже хороший вариант. А, доктор, это вы все тут задумали против меня и вся группа против меня. То есть всем больше делать нечего, как думать об этом несчастном человеке и по его поводу строить козни. Конечно, все бросят.

И, развивая отношения, любая система проходит некоторые этапы. И тогда важно понимать, на каком этапе мы находимся. А этапы, видимо, связаны с удовлетворением той или иной метапотребности. Динамическая концепция личности хороша тем, что сводит всю жизнь человека к трем измерениям, к трем метапотребностям – шизоидная, пограничная и нарциссическая. И когда люди встречаются вдвоем или втроем, пытаются договориться, что сейчас важно каждому из них. И ловушки строятся вокруг того, чтобы что-то получить, но нелегальным способом. Если есть возможность к диалогу, становится понятно, что для нас важно. Например, безопасность. И это обычно участники понимают. Но то, о чем они обычно не договариваться – это о том, каким образом обеспечивать безопасность. То есть, у кого-то есть шизоидный способ обеспечения безопасности, уходом в некоторые фантазии. При этом фантазии могут быть как романтического характера, что все люди хорошие, что все вокруг стало голубым и зеленым, где-то даже розовым. А у других, наоборот – построить фантазии, что все вокруг ужасно, страшно и невыносимо. В реальности это ни то, ни другое. Реальность такова, как мы ее структурируем. А понять, какова она, можно только, включив органы чувств. Потрогать что-то, понюхать. И уровень безопасности – это уровень личной безопасности, это личное дело каждого. То есть, насколько человек знает о том, насколько опасна окружающая действительность – вот это и есть безопасность. Безопасность в группе - это знание, чем опасен каждый из участников. Реально знать, насколько каждый из людей опасен.

То есть, речь идет о том, чтобы понимать, о какой метапотребности идет речь, и как каждый из участников эту метапотребность удовлетворяет.

Вторая тема – это привязанность. Есть такая потребность быть привязанным к другому. Другое дело – каким вариантом. Либо канатом за шею привязаться, ему этот канат отдать, и долго на этом канате, как корова, болтаться. Либо какой-то вариант, связанный с руками. Одна рука, другая, можно усиливать степень близость. Как в танце каком-то. То есть, регулирование дистанции обмена. И опять же, возникает вопрос не в том, что потребности разные, а способы различные. И о способах мы можем договориться. Обычно происходит, что у людей выработались способы, и каждый втихаря хочет продвинуть свой. Не зря такие битвы могут проходить в молодых семьях по поводу того, как нужно готовить какое-то национальное блюдо. Борщ или пельмени. Или как пасту выдавливать. Маленькие нюансы приводят к большим человеческим потерям. Они связаны со способом удовлетворения потребности. Вот как привязывать другого – молча, страданиями или радостью. Причем есть нюансы. Ребенок учится, что маму можно привязать страданием, то есть, если орать, то большинство матерей приходят. Но если ту же историю проделать по отношению к отцу, то, скорее, он будет уходить. Потому что отцу этот плач, слезы совершенно ни к чему. Отца нужно привязывать достижениями, успехами, хорошим настроением, то есть, другим образом. И попытки привязать папу материнским способом приводят к обратному результату, злости со стороны ребенка, и ему приходится учиться, что маме нужно демонстрировать слабость, а папе – наоборот. Это тяжело. Что от мамы нужно надеяться получить просто так что-то, а папу нужно просить. Причем папа сказал – просите, и дано будет, стучите, и откроют. Сколько раз просить, сколько стучать и куда – не указал. Когда будет дано и что – тоже непонятно. Стоит помнить о разных способах удовлетворения привязанности. И в обмене, и в получении.

Та же история про терапевтические отношения, что эти отношения не просто так, для радости. Смысл в достижении некоторого результата, эффекта. Никто не вступает в коммуникацию просто потрындеть. Все равно есть желание достичь некоторого эффекта. И когда мы выходим на эффект, отношения, можно сказать, отчасти портятся, ставятся под сомнение. Потому что, даже установив хорошие отношения в группе, рано или поздно придется сравнить, как участники группы потратили это время. Кто с большим эффектом его использовал и продвинулся, кто с меньшим. И не то, что кто-то из них хуже или лучше – это не вопрос. Вопрос в эффективности. Кто эффективно использовал время, а кто нет. Вот эти притчи о талантах. Всем было дано, но кто-то зарыл, кто-то профукал, кто-то приумножил. Не то, что кто-то плохой или хороший, но поступили по-разному. И важный вопрос в конце сессии клиенту – на что ты потратил это время. На что ты потратил время своей жизни? На что потратил три дня, шесть дней интенсива. Для тебя это было целесообразно, разумно, эффективно? И таким образом, прагматика позволяет выйти из этой ловушки отношений. Потому что в ловушках можно долго гоняться, не выходя. А когда мы выходим на потребность в признании, в достижении, в действии, мы выходим на метапозицию, ради чего это все было. Отношения – классно, но ради чего? Конечно, сам процесс интересен, но иногда бывают побочные эффекты. В виде детей, например. Артефакт такой человеческих отношений. И в какой-то момент этот артефакт может оказаться смыслом, придать смысл тем отношениям. Или не придать. То есть, ими можно гордиться или с их помощью страдать. Ну, как использовать детей. Это как кому хочется.

Поэтому развитие отношений – это обоюдная тема. Поскольку, если два человека, то это только через диалог. Я не могу другого принудить меняться. И если один из участников системы изменился. А что значит изменился? Потребности те же, только удовлетворяет по-другому. Но вся история, что это может произойти либо со всей системой, либо ни с кем. И изменения в результате гештальт-терапии или обучения гештальт-терапии напрягают систему. И если диалог между участниками состоится, то диалог может перейти на другой уровень функционирования. То есть, потребности останутся те же, только удовлетворять будут по-другому.

Не все так безнадежно в развитии отношений, но важен диалог, готовность к диалогу. А диалог – это обмен Я-Ты посланий. То есть, человек вначале произносит что-то о себе, чего он хочет или боится. Второе – чего он хочет или боится от другого. Другой принимает это, говоря, как ему эти слова и отдает обратно. То есть, это хорошая метафора поединка на рапирах. Когда есть атака, второй принимает защиту, атакует в ответ, следующий принимает защиту и атакует. При этом, если это не драка, а красивая дуэль, оба должны демонстрировать задетость, уязвимость. Что у них под белыми сорочками не латы, а чувствительное тело. То есть, в этом смысле, на диалог люди выходят с очень острыми шпагами в белоснежных сорочках, под которыми нет защиты, они ранимы и уязвимы. Тогда человек говорит, что либо задет, либо демонстрирует, что у него кровь. Достаточно просто небольшой раны, и будет сатисфакция, то есть, удовлетворение. Но для этого важно не находится в тупой атаке или постоянной защите, а чередовать атаку-оборону, атаку-оборону. Если у партнеров достаточно готовности принять вызов, им обеспечена сатисфакция. Нет – окопная война, грязь, вонь. Все равно все погибнут, но есть вариант – в окопной войне погибнуть, измотав друг друга либо в открытом поединке, выяснив отношения и продолжив жизнь дальше

 

Лекция о кризисах и травмах (А. Моховиков). Большой Азовский Интенсив-2007.

Сегодняшняя лекция будет посвящена теме разнообразных кризисов, которые встречаются в нашей жизни, и опыт проживания тех или иных ситуаций в группах может навести хотя бы так, достаточно скрыто многих на мысль о том, что кризисы – это вполне закономерная часть нашей жизни и важно как-то уметь с ними обращаться. Если дать определение психологического кризиса, то кризис – это состояние резкого несоответствия между способностями и потребностями организма, с одной стороны, и требованиями и ожиданиями окружающей среды – с другой стороны.

То есть, это ситуация, где достаточно серьезно оказываются нарушены границы контакта и ментальный метаболизм, то есть, процесс выделения и процесс получения чего-то из окружающей среды, достаточно резко нарушаются. В этой ситуации возникает вопрос о том, а как проживать и что делать с теми кризисными состояниями, которые возникают в нашей жизни. Важно сказать, что кризисов существует достаточно много. Традиционно выделяют пять основных типов кризисов, иногда шесть, разные авторы могут дробить эти кризисы и выделять различные их типы.

Первый – это хорошо известные вам кризисы развития или возрастные кризисы. Они с завидной регулярностью наблюдаются у человека, и вы знаете, в соответствии с этими кризисами выделяют отдельные стадии развития, начиная с младенчества и кончая пожилым и старческим возрастом.

Второй тип кризисов – это так называемые экзистенциальные кризисы, кризисы, связанные с кризисом систем ценностей и смыслов. Они частично пересекаются с возрастными кризисами, частично возникают в те или иные фрагменты нашей жизни, и об этом более подробно мы еще поговорим.

Далее, выделяют так называемые кризисы обстоятельств. Когда окружающая среда приземляет к нам иногда невыносимые, связанные с угрозой для жизни или даже психического благополучия, требования. Речь идет о кризисах, связанных с разнообразными утратами, кризисами, которые порождены различными природными катаклизмами, землетрясениями, наводнениями, техногенными обстоятельствами, связанными с захватом заложников и пребывание заложников в ситуации, связанной с террором, ситуации, связанный с различными техногенными катастрофами типа катастрофы на чернобыльской АЭС. Человечество достаточно избирательно, и я думаю, что число таких техногенных кризисов, которые достаточно серьезно меняют человеческую жизнь, будет расти. И ситуации, связанные с различного рода насилием – сексуальным, моральным, психологическим, физическим, это тоже относится к разряду так называемых кризисов обстоятельств.

Отдельно выделяют иногда суицидальные кризисы, потому что именно в этих кризисах угроза, связанная с утратой человеческой жизни, является достаточно большой.

Далее, выделяют кризисы систем, некоторых больших образований, чем сам человек, и сюда входят кризисы, связанные, допустим, с жизнью семьи, это система, которой практически каждый из нас принадлежит, принадлежал, и каждый из нас является свидетелем или участников каких-то актуальных семейных кризисов, которые происходят в нашей жизни, или кризисов родительской семья. Нас всех объединяет общее горе, у нас у всех были родители, плохо, если они хорошо к нас относились, плохо, если они плохо относились, плохо, если они вообще никак к нам не относились. В общем, все плохо. Семья – это вполне сложное образование, которое вряд ли оставляет после себя какие-то радостные воспоминания. Поэтому какие-то ранние семейные кризисы естественно ребенком не проживаются в силу недостаточного эмоционального или когнитивного развития и, понятно дело, оставляют после себя достаточно серьезные раны в виде травм, которые потом приходится допереживать, завершать гештальты этих травм в более позднем возрасте, ну а поскольку родители – это всегда плохо, то, понятное дело, для нас, для психотерапевтов, работа найдется всегда. И у хороших детей бывают проблемы, и у плохих детей бывают проблему. И хорошие родители платят деньги потом за то, чтобы с ним работал психотерапевт, и плохие родители, которые недокармливают ребенка, платят деньги за то, чтобы он ходил к психотерапевту. Поэтому профессия это вечная, и ровно столько, сколько существует такая система, как семья, ровно столько будут продолжаться клиент-терапевтические отношения. Естественно, мы принадлежим каким-то более крупным образованиям, помимо семьи, мы можем сталкиваться как профессионалы с кризисом тех организаций, в которых мы работаем, тоже переживаем свои нормативные кризисные периоды. Это могут быть кризисы сообществ, к которым мы принадлежим. Например, вполне может возникнуть кризис гештальт-сообщества. Или хорошо в истории описаны кризисы, которые возникали при развитии психоаналитического движения. И возникновение различных новых направлений в виде аналитической психологии, индивидуальной психологии, неопсихоанализа, всех прочих направлений – это как раз были результаты таких достаточно серьезных кризисов, которые переживает любое сообщество. Бывают кризисы тех систем общественных, в которых мы живем, и это тоже как-то может отражаться на жизни конкретного человека. Я вот тут недавно проводил сертификационную сессию в Минске в течение трех дней, а потом мне показали бумажку, по которой тренер, который меня пригласил, отчитывался перед начальством. И это оказалась трехдневная лекция ведущего диетолога Украины по поводу разнообразных диет, которые улучшают качество жизни человека. Причем, эта бумажка была скреплена каким-то энным количеством печатей и куда-то сдавалась в различные инстанции. Вот так наши коллеги из Белоруссии живут в ситуации социально-экономического тоталитарного кризиса, пытаются как-то его избежать.

Ну и, наконец, последний тип кризиса – это так называемый множественный кризис. Множественный кризис предполагает, что клиент, который приходит к психотерапевту как минимум переживает два из нижеперечисленных кризисов. Когда-то считалось, что клиент в множественном кризисе - это редкая птица, которая встречается только в рамках психиатрических больниц или попадает к клиническим психологам достаточно редко. На самом деле, если прикинуть эту типологию, которую я вам привел, то получается, что клиент в множественном кризисе или группа клиентов в множественном кризисе – это явление достаточно частое. Например, приходит к вам 15-летний подросток. Понятно, что уже исходя из возраста,, он переживает достаточно трудный подростковый кризис и так или иначе в работе с ним, вот этой проблематики, которая касается проблемных проявлений пубертата, придется касаться так или иначе в тот или иной момент терапии. Ну понятное дело, к этому времени его мама, ну сколько ей – лет 35. Она, соответственно, в славном кризисе тридцатилетних находится, о нем мы тоже еще поговорим. Папа, лет 40-45, в кризисе сорокалетних находится. А еще если папа сильно преуспел в жизни и благополучие какого приобрел, то, понятное дело, богатые тоже плачут, там какой-нибудь кризис обстоятельств, типа много денег, некуда деть. А к этому времени, поскольку подростку 15, они уже наверняка лет 17 вместе прожили. А 17-22 года – это, понятное дело, нормативный такой кризис семьи. Раньше это описывали, что вот это седина в голову, а бес в ребро. Ну и тогда получается – приходит эта славная тройка к вам, и непонятно с какого конца к ним подступать, куда не коснешься – везде какие-то кризисные проявления, надо что-то с ними делать. Так что множественные кризисы являются вещью достаточно частой.

Что еще важно сказать. С точки зрения динамики, любые кризисы – это достаточно длительные состояния. Кризисы не длятся неделями и днями. Если речь идет о каких-то кратких проявлениях, в литературе выделяется такое понятие как кризисная или критическая ситуация. Кризисная или критическая ситуация касается нашей эмоциональной сферы, то есть сферы отношения организма, к тем изменениям, которые происходят в окружающей среде. Она затрагивает только нашу эмоциональную сферу. И, соответственно, критические ситуации длятся недолго. А кризисы продолжаются месяцами, иногда годами.

И, с точки зрения развития кризисов, выделяются три основных этапа. Иногда четыре выделяют, иногда три.

Первый этап – это этап или фаза шока, когда кризис, который возникает внезапно, не осознается, поскольку требования и ожидания окружающей среды оказываются слишком чрезмерными и ставят под угрозу физическое или психологическое благополучие человека.

Затем следует фаза переживания. В рамках этой фазы переживания осуществляется основная работа – это работа по проживанию и переживанию кризиса. Причем, здесь важно сказать, что любой кризис – он не только достаточно длителен, он еще и, по своей сущности, полярен. Потому что в кризисе всегда есть ресурсная зона, зона возможностей, и всегда есть зона опасности, которая угрожает физическому или психологическому благополучию человека. И зона опасности, которая угрожает физическому или психическому благополучию человека порождает немало малоприятных эмоциональных переживаний. Это и паника, и страх, и тревога, и ужас, и бессилие, и беспомощность, и много чего другого. С другой стороны, есть зона ресурсов или зона возможностей, в которой содержится очень много азарта и очень много интереса. И вот эти зоны кризиса проживаются в этой самой второй фазе. Важно получить опыт и одной части кризиса, и второй части кризиса. Сейчас идет шторм. Можно с бессилием наблюдать, как штормит, а я не умею плавать, испытывать бессилие и беспомощность, и сидеть как девочка на краю дороги, как любит говорить Лена Калитеевская, и ждать, когда то или иное счастье как-то приползет к этому краю дороги. Находится в бессилии по этому поводу и беспомощности. С другой стороны можно испытать интерес и азарт и попытаться с этим штормом справиться. Как с ним можно справиться? Ну, во-первых, войти с ним в какой-то контакт, например, взять и утром поплавать. Или, если есть какой-нибудь серфинг, как-то покататься на этих волнах. Но к этому проживанию и преодолению кризиса нас толкает, прежде всего, азарт и интерес столкнуться с чем-то новым, что одновременно угрожает, возможно, нашему благополучию, но, с другой стороны, вызывает очень сильный азарт и риск с этим новым справиться. То, чего мы сильнее всего боимся, это хорошо известно, мы сильнее всего хотим. И потребность в риске, потребность в азарте, я считаю, органично присуща человеку. Это та часть жизненной силы, которую упоминал Фриц Перлз, которая толкает человека к чему-то новому, толкает его выбираться из тупика и преодолевать полярность кризиса. Благодаря азарту и интересу в процессе проживания любого кризиса, кризис может завершаться и интегрироваться.

Третий этап или третья фаза любого кризиса – это фаза интеграции, когда кризис постепенно превращается в наш жизненный опыт. То есть, функция Personality нашего организма пополняется очередной книгой. Если представить себе, что функция Personality – это библиотека, то качество библиотек бывает очень разное. Есть такие, очень известные библиотеки, типа библиотеки Конгресса США, где все очень сильно каталогизировано, есть практически любая книга, которая даже случайно появилась на острове Фиджи или еще где-то, и она обязательно находится в этой библиотеке. Где существует достаточно серьезная систематика, и где любую книгу можно достаточно легко отыскать. Люди-то и отличаются по качеству этих библиотек. Соответственно, у одного человека библиотека достаточно каталогизированная. Есть масса книг с массой романов или рассказов. Например, есть книга «Я и моя мама», «Я и мой папа», «Я и моя мужественность», «Я и моя женственность», «Мое материнство», «Моя сексуальность», «Мое блядство», ну и так далее. То есть, книг бывает очень много. И чем библиотека хороша? Она хороша тем, что к этим книгам важно иметь подход, неважно их все читать каждый день, потому что утомиться можно, но к книгам важно иметь подход, и важно понимать, где эта книга существует и что с ней можно сделать. Если есть у нас, в нашей функции Personality такой подход к книге, то есть, можем взять и почитать, допустим, книгу «Я и моя мужественность». Книги чем отличаются в нашей функции Personality? Тем, что мы их можем взять, открыть на нужной странице и если необходимо, взять и что-то дописать в ней. Какую-то новую страницу, новую главу и что-то еще. И вот, когда мы дописываем какую-то следующую главу, наша библиотека обогащается. И, таким образом, прожитый кризис становится некоторой главой, которая досталась нам иногда с большими усилиями. Не всегда приходится писать на каком-то порыве, иногда приходится что-то писать со слезами, с сжатыми зубами, со злостью, с яростью, со многими другими чувствами. Но, тем не менее, эта глава пишется, книга ставится на соответствующую полку, и человек совершенно спокойно дальше может использовать этот опыт, опыт проживания кризиса в своей дальнейшей жизни. Это книгой он взял и обогатился. Это важно не только для какого-то дальнейшего личностного роста, это важно и для клиент-терапевтических отношений. Потому что в рамках отношений клиент-терапевт мы не лечим никакими техниками, никакими методиками, никакими специальными упражнениями, а основным целительным инструментом является наша мужская и женская сущность, наши свойства и наши качества, и те шрамы, которые мы в нашей жизни приобрели. У каждого из нас есть раны. Раны, связанные с непрожитыми кризисами. Мы можем брать и эти раны показывать клиенту. Иногда их посыпать солью, допустим, еще чем-то с тем, чтобы эти раны были видны. Тогда что от этого получится? Ничего хорошего. Я страдаю, а рядом со мной клиент, который сидит, он не просто страдает, а он еще устрашается и впадает в состояние шока. И тогда вместо задачки как-то уменьшить количество страдания в мире мы только берем и его увеличиваем. Хорошо при этом бережно относится к этим ранам, которые у нас есть и постепенно способствовать их заживлению. По-разному. Лучше, конечно, чтобы они первичным заживлением заживали, без всякого нагноения. Какие-то кризисы таким образом у нас происходят. Иногда по-другому бывает. Вместо первичного заживления абсцесс возникает, нарыв возникает, флегмона может возникнуть. Тогда важно способствовать заживлению, превратить это в шрамы. А дальше чем заниматься? Дальше заниматься таким эксгибиционизмом. То есть, показывать эти шрамы клиенту. Смотри, вот у меня такая была рана, так я страдал, так я, бедный, мучался, так я переживал, но вот каким-то чудом, смотри, оно взяло и зажило. И вот, смотри, нету у меня никакой раны, один шрам остался. Так показываю свой живот, и шрамов – просто страшное дело, спину показываю – и шрамов навалом, лицо показываю – и шрамов навалом. И вот когда показываю такое количество шрамов, клиенту это просто как бальзам на душу. Он понимает, что со временем и все его раны, которые гноятся, которые болят, причиняют страдания, все эти кризисы, которые были, рано или поздно заживут. То есть, хороший терапевт – это терапевт с большим количеством зажитых ран. Тех ран, которые он способствовал или ему кто-то помогал, чтобы они взяли и зажили. Больше ничем клиент от терапевта не отличается. Соответственно, и лечим мы только тем, что как-то передаем опыт и помогаем развивать опыт вот этого заживления душевных ран, которые возникают у клиента. А это, естественно, предполагает, что мы в клиент-терапевтических отношениях, работая с кризисным клиентом, предъявляем себя не просто как какого-то терапевта, принадлежащего к какому-то специальному направлению – экзистенциальному, аналитическому или гештальт-направлению, гештальт-подходу, а предъявляем себя прежде всего как людей. Как мужчин, как женщин. Мы не игнорируем тот опыт, который у нас есть. И отличается, возможно, состоянием функции Personality, которое мы можем и свободно ориентируемся в той внутренней библиотеке, которая у нас есть, функции Id, которая должна энергетически обеспечивать процесс психотерапии. Потому что когда сидит терапевт как дохлая селедка и никакой энергии не излучает, клиент вьется в каких-то судорогах и корчах по поводу боли, а она сидит и монотонно что-то вещает. Это страх господень. Что это за терапия. Это никакая не терапия, потому что важно уметь заразить клиента интересом и азартом. Вот этой вещью, которая способствует проживанию кризиса. А если я буду монотонно талдычить какие-нибудь теоретические вещи по поводу того, как проживается кризис, то ничего из этого не получится. Клиент так и останется в том разобранном состоянии, в котором он находится. Поэтому очень важно, когда вы работаете, в том числе и сейчас, на интенсиве со своим клиентом, внимательно отслеживать ту энергетику, которая уходит у вас на терапию. Энергетику, связанную с азартом и интересом. Со способностью увлечь клиента. Не заразить его собственными проекциями, у него и без этого проекций навалом, а заразить энергетикой того, как клиент организует свой опыт, как получилось так, что он находится в болезненной кризисной ситуации, вызвать интерес к исследованию этой ситуации, а дальше – оказать помощь по проживанию кризиса. В этом смысле важно понимать, в какой стадии кризиса находится тот или иной клиент.

Достаточно часто бывает так, что клиенты приходят к вам в стадии шока. Ну понятное дело, что кризис. А клиентка так оторопела, что находится в кризисной ситуации, что ничего не понимает и ничего не осознает. Тогда основной тактикой работы с клиентом является тактика быть с ним. Просто обеспечивать свое активное присутствие и этим активным присутствием помогать проживать фазу шока. В ней работают достаточно серьезные защитные механизмы, и там всякая вербальная продукция, когда вы тарахтите клиенту и что-то ему пытаетесь доказать или рассказать, продемонстрировав совершенство собственных когнитивных возможностей, это совершенно не нужно. Потому что клиенты в фазе шока понимают… Ну как сказать. Сложноподчиненные, сложносочиненные предложения они не в состоянии понять, такой темп, в котором я говорю они не в состоянии выяснить. Если кто-то тут сидит сейчас в состоянии кризиса, а я такую хрень несу, я превращаюсь в журчание бахчисарайского фонтана, и он ничего не понимает из того, что Моховиков сказал, соответственно, точно находится в кризисной ситуации. С таким клиентом надо говорить медленно. Проникновенно смотреть ему в глаза. Побольше молчать. Выдерживать терапевтические паузы и присутствовать вместе с ним, проявляя свою заинтересованность и небезразличие.

В фазе переживания важно уделять большое внимание проживанию очень сильных чувств. Потому что, с одной стороны, фаза шока ресурсна в том смысле, что позволяет человеку подготовиться к проживанию этих полярностей кризиса, а, с другой стороны, она бывает опасна для терапевта тем, что терапевт сталкивается с очень сильными эмоциональными переживаниями. Тем, что в психиатрии называется аффектами. Основная забота терапевта здесь состоит в том, чтобы уметь справляться с аффектами клиента. Это означает, прежде всего, что сила аффекта терапевта на клиента или в контакте с клиентом или на клиента потом в контакте с супервизором или потом на группе не превышала по интенсивности аффекта клиента. Желательно, чтобы она была поменьше. Если такую тактику вы простроите в процессе переживания, тоже будет хорошо.

Если клиент приближается к фазе интеграции, там основное внимание следует уделять, прежде всего, вот этой самой функции Personality. То есть, состоянию библиотеки клиента. Насколько он может извлекать опыт из прожитого кризиса, и насколько этот прожитый кризис способствует его личностному росту.

Достаточно важными проявлениями в жизни человека являются так называемые экзистенциальные кризисы. Их выделяют четыре.

Первый экзистенциальный кризис связан с подростковым возрастом, когда формируется эго-идентичность человека, и в первом приближении начинает формироваться система ценностей и смыслов. Когда формируется мировоззрение, и подросток отвечает на болезненные вопросы – кто я, зачем я живу, с кем мне находиться в отношениях, какой мне путь выбрать. То есть, возникает в подростковом кризисе такое первичное зарождение Дао. Естественно, это вопросы, порождающие очень много растерянности, и естественно, на пути формирования эго-идентичности могут возникать различные сложности. Человек может останавливаться в поисках этой идентичности. То, что Эриксон называл мораторием на идентичность. Иногда остановка может быть достаточно длительной. Есть, конечно, формальные показатели, что подростковый возраст длится до 21 года, включая юношескую часть. Ну, есть такая хронология, но она не для всех справедлива, а, точнее, несправедлива для многих. Потому что, я считаю, что хорошо, если подростковый возраст проживается до конца лет до 30, 35-ти. А если он в 20 прожит, это какая-то фигура высшего пилотажа, это какой-то супермен или суперженщина, которая приложила усилия и прожила подростковый возраст. В принципе, вообще, проживание кризиса связано с приложением личностного усилия. Когда прилагаешь усилия, велика вероятность того, что столкнешься потом с бессилием. Потому что некоторые кризисы можно вообще не проживать. Есть такая нормативная категория, что эти кризисы надо прожить, а можно и не проживать. Можно остановиться на непрожитом младенческом возрасте, и так в нем жить, жить, жить, и не одно десятилетие жить. Дети появляются, внуки могут появляться, а можно так и остаться в блаженном полумладенческом возрасте. Лежать в гробике такой прЫнцессой и ждать, что прЫнц придет. Он на голубом или белом коне прискачет и какие-то действия с тобой будет совершать. ПрЫнц может долго, они там путаются в чаще, могут не туда приходить, в гробике долго можно лежать, при этом оплодотворяться в том же гробике, всякие действия совершать. Но прЫнцца все нет и нет. Он может где-то там где-то лет к 80-ти лежания в гробике появиться, но в виде прыщавой с косой, которая придет и скажет, что девочка зажилась лолитище-дюймовище, крошище-хаврошище такое, и хватит вот, земная твоя жизнь закончилась, пора о вечном думать. Иногда в ходе этих экзистенциальных кризисов… Ведь самый злобный насильник живет внутри самого человека. Любят все сексуальных маньяков описывать – такие они злобные, страшные и так далее. На самом деле, самый злобный чикатило по сравнению со злобностью нас в отношении самих себя, он просто дитя малое, неразумное. Потому что с такой жестокостью, с которой мы относимся к себе, наверное, не относится никто к нам. Например, какая-то цветущая женщина лет 35-ти решает, что все, моя женская карьера закончена. Или вообще – зачем мне тут этой женственностью заниматься, нежность дарить, близость организовывать, тепло распространять, я же не калорифер, ну зачем это делать, это не нужно, это очень напряженно, это разные проблемы возникают. Поэтому не нужно. Лучше я эту женскую фазу, или мужскую – не важно, это и в том, и в другом варианте существует, лучше я эту фазу буду избегать. Таким, скажем, способом – из девочек сразу в тетки с авоськами. Тетки такие надежные, такие устойчивые, такие домовитые, такие с большим развитым материнским инстинктом, все – а женскую фазу я миную. Вот берет и в рамках кризиса 30-летних экзистенциального женщина решает – все, женщиной я быть перестало. Я добросердечная мать, я верная жена, я прекрасный психотерапевт, я надежный член гештальт-сообщества, вот этим я и буду. А женщиной мне быть не нужно. Лучше я перед клиентом буду такой умной, рафинированной и всякую свою женственность свою возьму и похерю. Ну что с этим сделаешь. Это вызывает очень много всяких мрачных переживаний. По поводу того, что если придет к этой женщине такая же женщина с такими же проблемами, ну что они будут – какой-нибудь некромантией заниматься. Или плодить вот этих самых лолитищ. Самая страшная картинка, это когда и терапевт немножко взрослеет, и терапевт постарше приходит. Представляете, такие престарелые крошища-хаврошища или престарелые катигорошки или еще что-то – это же просто страшное дело. Смотришь этот сон и не понимаешь, где ты находишься. Наяву или в какой-то ужасной картинке. А на самом деле, кризис следующий, 30-ти лет – это кризис, когда у человека формируется какое-то его индивидуальное Дао. Когда как умные психологи говорят, возникает у человека в когнитивной сфере концепт личной смертности, и он понимает, что рано или поздно не судьба жить долго. И начинает формировать некоторый свой собственный длинник или путь жизни. И этот кризис приводит к тому, что приходится отказываться и производить калькуляцию различных достижений и неудач, которые возникают в жизни. Это достаточно травматическая вещь, и на этом этапе тоже возможны различные сложности. Когда отказываешься от какой-то очень важной своей части. От мужества. Превращаешься в даоса, который сидит в позе лотоса, и думаешь при этом, что источаешь при этом массу мужественности. И мочизмом страдаешь. А на самом деле, даос – он и есть даос. Ну от какого Будды возникнет сексуальное возбуждение? Он предел святости и рафинированного к нему отношения. А если провоцируют его на некоторые мужские роли и так далее, но так, чтобы над ним позабавиться. А он поскольку Будда, он это мало понимает. И у него высокая толерантность к унижению возникает.

Эти кризисы, связанные с мужественностью и женственностью нас подстерегают практически в течение всей жизни. Проблема часто связан с тем, что эта библиотека, связанная с приобретением мужских и женских качеств, она нами в достаточной мере обесценивается.

 

И хочется пожелать, чтобы в ваших клиентских, терапевтических опытах, на работе в группе вы больше подумали, кто вы есть. Не человеки и люди, а мужчины и женщины. Те, кто действительно призваны реализовать и максимально полным образом воплотить женственность и мужественность, мудрость и нежность, которые с этими вашими частями связаны. Поэтому в этом движении в течение последующих трех дней я вам и хочу пожелать удачи, спасибо за внимание.

 

Лекция о некоторых принципах гештальт-терапии и теоретических основаниях динамической концепции личности (Даниил Хломов). Одесский Интенсив-2005.

… после того, как вроде бы про это проговорили, понял, что наверное не смогу, не опираясь на некоторые вещи, которые хорошо бы, чтобы стали известны всем остальным, как важные основы, основания гештальт-терапии.

Ну, наверное, в связи с этим надо сказать о такой простой вещи, как вообще какая-то концепция личности, если быть точным, то теория Self, в гештальт-терапии. То есть, каким образом вообще осуществляется, собственно, поведение и каким образом существует человек, как он себя идентифицирует, и так далее, и так далее. Ну, во-первых, то, что важно учесть для всех теоретических построений в гештальте – это то, что самый важный принцип, который положен в основу рассуждений, в основу теории гештальт-терапии – это принцип научный, в соответствии с которым, все можно подвергать сомнению. То есть, вот этот самый принцип тотального сомнения. Когда вам точно не нужно ни во что верить. Вы это все можете проверить. И поэтому, вот этот самый большой скептицизм, вообще присущ гештальтистской теории, ну и в частности, он выражается в следующем. В том, что все наши рассуждения о том, что собственно происходит внутри человека – это только гипотезы. Точно так же, как и сама гипотеза о том, что существует внутренний мир, душа, психика. Это все гипотезы. Проверить это никаким образом не представляется возможным. Потому что единственная реальность, с которой мы сталкиваемся – это то, что касается контакта между мной и другим человеком, контакта между этим человеком и окружающим миром, и так далее. И поэтому самая главная единица, с которой мы можем как-то работать – это контакт. И цикл контакта-отхода. Ну потому что это действительно реальность. А все остальное, все наши предположения «он подумал, что…», «она подумала, что…», и так далее, и так далее – это все наши предположения, ничего кроме. Ну и, соответственно, и ценность их. Конечно, они развивают интеллектуальные способности того, кто думает, но, может быть, дают не так уж много. А часто даже затрудняют реальную работу с феноменологией. Потому что вообще-то то, что я сейчас говорю – это другое объяснение феноменологического подхода. То есть, когда мы смотрим на то, что есть, то, что есть в реальности. А все наши предположения, все наши гипотезы – они так и обозначаются, что это гипотезы, фантазии. То есть, что-то, что находится за пределами рассуждений. За пределами наблюдений. То есть, как раз зона рассуждений. И в этом смысле, то, что касается гештальт-подхода, то основа его – это исследование разнообразных циклов контакта и отхода. Циклов контакта, например, с другим человеком. Или контакта с пищей. Или контакта со своими воспоминаниями. Или контакта со своими чувствами, своими переживаниями. Потому что мы же очень часто избегаем этого. То есть, одновременно у человека есть, например, какая-то сильная тревога, и он избегает контактировать с этой тревогой. Одновременно, например, есть чувство стыда, и этот человек всячески отрицает, что у него есть это чувство стыда, хотя по жизни – это основное чувство, которым он руководится, которое его ведет, и которое объясняет очень многие вещи в его поведении. Это бывает часто. И очень часто контакт с чем-то для нас возможен, а с чем-то оказывается невозможен. И невозможен он оказывается иногда, например, с нашим же прошлым опытом. ТЬо есть, что-то произошло такое, и человек относится к этому произошедшему, стараясь никак не обращаться. То есть, самый такой первичный способ защиты. В общем-то, вполне неплохой, который обозначался в свое время как вытеснение. Он оказывается наиболее работающим. «Да, ты просто не думай, это такая неприятная вещь, не надо об этом, лучше отвлечься…».И так далее, и так далее. Ну, вот это такой примитивный способ сопротивления, самый бытовой. Примитивная форма защиты.

Дальше, то, что касается той же самой теории личности. Ну, вообще говоря, у нас есть некая двойственность, по поводу которой столько всяких философских, биологических, религиозных…ну, в общем, каких только нет трактатов, сочинений и так далее. А эта двойственность заключается в том, что у нас, с одной стороны есть вот эта самая биологическая основа, то есть, есть некоторый биологический субстрат. И есть некоторая психологическая сторона, психологическая часть. Которую можно обозначить душой, психикой, ну кто как может. Но важно то, что между собой непосредственно эти две части не особенно связаны. В чем, собственно, основная проблема. То есть они связаны тем, что вторая, то есть душа, существует до той поры, пока первая тоже как-то в порядке. Биологическая. Но только вся штука в том, что они непосредственно друг с другом действительно не представлены, что ли, не познакомлены. И в этом смысле, основная работа, которая должна вестись в этом направлении – это то, что касается телесного осознавания. То есть, то, чтобы более-менее быть в курсе по поводу, что это со мной происходит в какой момент. И это не дается само по себе, это некоторая работа. Ну точно так же, как вполне определенная работа – осознать, что за чувство вы переживаете в данный момент. Вообще, это никак вам не дано. Кроме как непосредственно физические ощущения. И поэтому люди часто путаются в чувствах, то есть, стараются все объяснить какими-то чувствами, которые выучили в свое время. Вот я злюсь, или это мне скучно. Или еще что-нибудь в этом роде. В то время, как то, что с ними происходит – гораздо богаче. А чтобы это понять, нужно больше внимания уделять вот этой самой биологической части, биологической сфере. Кому уделять? Да самому человеку, потому что кроме него самого, больше никто не поймет, что с ним такое происходит. И в соответствии с этим, у нас есть две части, которые по наследству как бы перешли из теории психоанализа, а именно – это то, что называется в гештальт-подходе функция Id и второе- это функция Personality. Вот функция Id – это то, что очень похоже отчасти на понятие Id в психоанализе. Похоже, но не совсем тоже самое. Потому что в психоанализе исходят из того, что есть какие-то структуры. То есть, что есть что-то устойчивое в отношении человека, в отношении его психики. А в гештальт-подходе воспринимают все это как процесс. И поэтому процесс и есть некоторая функция. Функция, которая каким-то образом показывает, интегрирует изменения этого процесса, общее напряжение. И вот Id-функция - это и есть как раз показатель вот этого самого напряжения, напряжения даже не желаний, а нужд. То есть, даже не потребностей. Просто нужд. И эти нужды – они достаточно примитивные и достаточно общие. И, в принципе, как раз если говорить об этих нуждах, об этих метапотребностях, которые реализуются в каждом цикле контакта, а вот это относится как раз к динамической концепции личности, это, по сути, три метапотребности. Первая метапотребность – в безопасности. Ну, что бы я ни делал, с самого начала мне нужно как-то обуздать ужас, тревогу, которая присутствует. То есть, определить, насколько опасна или безопасна для меня ситуация. И постараться обеспечить свою безопасность не вообще на миллионы лет, а вот на этот данный цикл контакта. То есть, не то, чтобы вообще тотально обеспечить безопасность, а обеспечить ее на то время, пока я, например, ем пищу. Чтобы в течение хотя бы этого времени меня особенно никто не беспокоил. И об этом мы как-то заботимся в отношении друг к другу… Ладно. Это одна метапотребность. Другая метапотребность – это то, что касается метапотребности в привязанности. То есть с тем, чтобы определить – а с чем я все-таки имею дело? Сориентироваться. Что я такое ем? Что мне тут нравится в этой пище, а что не нравится. Что для меня годится, что – не особенно. Потому что иначе происходит что? После того, как обеспечена безопасность, если фактически все силы затрачены только на то, чтобы обеспечить безопасность… Ну что-то съел, и дальше не помню, что съел. Потому что тело питается действительно реальными микроэлементами, витаминами, всей этой химической лабудой, а то, что касается души – то она питается образами. Ну, вот с кем-то поговорил, а с кем – не помню. Что-то произошло, а что такое было – не помню. Ну просто потому что, чтобы что-то произошло, нужен образ. Нужно как раз создать гештальт, структуру, Заметить, обнаружить то, что происходит. И в этом смысле, это такая вот вторая часть цикла контакта. Ну а третья часть цикла контакта – это то, что связано со свободой обращения. То есть, я могу все силы затратить на первое, все силы затратить на второе, и на третье у меня не остается сил. Ну то есть, скажем, обеспечил какую-то безопасность, например… Ну, случай патологической влюбленности – влюбился. А дальше, значит, вот и все. На сем мои силы кончились. Ни объяснения, ничего. Ну, у всех бывали такие как раз ситуации, когда… школьная любовь какая-то там такая. Вроде, часть пути пройдена, а на остальное уж никак не хватает сил. Потому что для того, чтобы что-то получить, нужна свобода обращения. Или, скажем, известная ситуация с каким-то коллекционерами. Ну, значит, в студенческом возрасте ходили к какой-то подружке, а у нее папа коллекционировал шампанское. Ну, а мы что-то как-то загуляли, это шампанское выпили отчасти. Ну, потом папа был совсем в ужасе – вот, как же так, совсем коллекционное. Да ну, я не знаю. Отвратительное было на вкус, по-моему. До сих пор помню, что каким-то дрожжами воняло, по-моему. Ну не знаю, может, от того, там особый шарм там возникает. Но важно, что коллекционер так никогда и не попробует то, что у него в коллекции. Ну, понятно. Привязанность-то очень большая, а свободы обращения никакой. Поэтому вот эта третья часть – это свобода обращения. Но все-таки хорошо, то, что касается первой модели, я к ней вернусь, основной модели в гештальт-подходе. Значит, есть у нас Id и есть у нас функция Id. Функция показывает таким образом, насколько напряжены нужды. А с другой стороны, у нас есть функция Personality. Потому что кроме этих самых нужд, есть целая история моих представлений о себе, воспоминаний там и так далее. Потому что что-то я про себя вспоминаю, а что-то не вспоминаю, по разным причинам. И что-то постоянно повторяется, крутится как-то. И вот это и есть, собственно, картинка такая, которая составляет мое представление о себе. Та картинка, которую, собственно, описали даже как нарративное Я. То есть, рассказанное. Состоящее из рассказов обо мне и моих рассказов о себе. Вот такое представление о человеке. И тоже – это не то, что сделано и где-то на складе лежит. Склада не нашли. Искали очень долго, а это некоторый процесс. Потому что очень долго искали кристаллы памяти, вот где-то там хранится то, что есть, но что-то ничего не нашли. То, что нашли – это то, что относится к тому, что это непрерывное обновление каких-то воспоминаний. Если мы обесточим человека, ну мозг, более чем на 20 минут, то все эти самые следы, повторения, исчезнут, сотрутся – и все. Их уже ничем не возобновишь. И поэтому как бы физиологически системы не работали нормально, но после того, как прошло достаточное время клинической смерти – бесполезно оживлять. Потому что просто все эти процессы прекращзены. Вся штука в том, что мы – не структура, а процессы. Вот, наверное, основная разница между аналитическим подходом и гештальтистским. И в этом смысле, приходится и относится к себе, как к такому же процессу. Процессу постоянного оживления, обновления своих социальных установок, каких-то своих нравственных структур, и так далее, и так далее. Это то, что относится к процессу Personality и дальше есть функция Personality. То есть, такое же напряжение, относящееся к тому, что для меня еще годится в окружающем мире, а что уже чересчур. И вот эта самая функция Personality, она кака раз и показывает вот эту часть, связанную с напряжением личности. Ну, и как же это все регулируется. Регулируется это все посредством эго-функции. Которая, по сути, включает одну часть, ну, например, включает то, что у нас относится к процессу Id. И тогда мы имеем что? Психотическое поведение. Психоз. Либо она включается то, что относится к процессу поддержания личности, Personality. И тогда мы имеем что? Невроз. Поэтому, функция Я – это вовремя следующее переключение между психотической реакцией и невротической. Нормальное поведение наше – это то психоз, то невроз, то психоз, то невроз. Если человек в одном чем-то залип, ну, значит, он тогда или в психотики перемещается или в невротики. Ну в зависимости от того, куда залип. А так, вот эта постоянная игрушка, то в одну сторону, то в другую – это не шутка, это совершенно серьезно, потому что чем, например, отличается сексуальный маньяк от того же нормально ориентированного мужчины. Да просто тем, что маньяк напрямую кидается на то, что его интересует, а, соответственно, нормальный человек производит массу невротичесикх всяких танцев. И то, что касается нашего поведения поэтому – это то, что регулируется вот этим вот самым тумблером. И поэтому самая первоначальная форма работы, которая была обозначена, описана в гештальт-подходе – это работа с утратой эго-функции. То есть, с тем, что я не могу выбирать, а как бы залип в этом невротическом состоянии и нахожусь в напряжении. Мое напряжение Id возрастает, не удовлетворяется, но я ничего сделать не могу. Вот, как бы залип тумблер в одном положении. Или тумблер залип в другом положении. Отреагирование беспорядочное – ой, да я не хочу, не буду, ой, да это не годится. Итак далее. И тоже такая непродуктивная активность. И поэтому то, с чем приходится работать – это выбор этого тумблера простого переключающего то в одну сторону, то в другую. То есть, то ли временами напомнить человеку, что вообще-то у него есть какие-то потребности нормальные, которые он игнорирует таким способом, таким поведением. Ну, например, сохраняя какую-то напряженность, обиду, отказ от каких-то людей, который вообще-то обеспечивают ему нормальное существование. Или восстанавливая все-таки что-то, что относится к собственной ценности, ко всему этому неврозу, который называется индивидуальностью, личностью. Собственно, зачем оно вам нужно так. Ну, тем не менее. Нужен. Это еще одна интересная потребность. Потребность в единственности. Ну то, что мы стремимся ее каким-то образом удовлетворить, занимаясь чем-то оригинальным, как-то держась за свое имя, держась за свою историю, требуя, чтобы какие-то отношения, которые были, были бы для нас уникальными, и тогда другой человек подтверждает мою единственность. Вот ты со мной дружи, а больше ни с кем так не дружи, мы с тобой самые большие друзья. Ну, вот, подтверждение единственности. Или еще что-нибудь еще такое же. И то, что касается тогда работы терапевта – это отслеживание за тем, в какой момент нарушается у нас работа вот этой самой эго-функции, то есть, когда она утрачивается. И когда человек, вместо того, чтобы человек вместо того, чтобы действительно быть свободным в решении поступить так или по-другому, руководствуется стабильными правилами, которые заменяют его самого. Руководствуется каким-то интроектами. Например, так нельзя поступать. Ну, и в результате этого не получает что-то, что ему нужно. Или, наоборот, руководствуется только импульсами, и в этом смысле, так же утрачивает себя. Потому что импульс – это и есть импульс. В нем нет ничего тоже личного. Потому что личное – это и есть вот эта связка и есть Я. Почему как раз и называет это эго-функцией. И задачка тогда терапевта – отслеживать, когда человек попадает вот в этот поток влечений совершенно такой, ну как сказать. Нет, ну хороший вполне, но при этом также утрачивает себя, становится ну вот данным биологическим организмом. И когда утрачивает себя другим образом. То есть, утрачивает себя посредством каких-то невротических руководств. Вот я должен поступать так или я должен поступать так. И в этом смысле, тоже большое расхождение в гештальт-подходе такое, идеологическое получается. В общем, с подходами, построенными на запретах. Потому что то, что касается определенных правил, то, что касается этического кодекса – это не запреты «не делай так». Это правила. То есть, если не хочешь неприятностей, то лучше сделай так. Ты можешь, конечно, поступить иначе и получить неприятности, если это надо. Никто не будет специально следить, эти неприятности где-то доставлять, еще что-то. То есть, ну взять, например, такое правило, как отсутствие сексуальных контактов и личных отношений между клиентом и терапевтом. Пожалуйста. Сотни психотерапевтов, тысячи, миллионы, во всем мире периодически попадают в эту ловушку и периодически вылезают из нее с массой трудностей. И в этом смысле – это не что-то, что как сказать… аморально или там… Да взрослые все люди, что тут аморального. А дело в том, что это делает невозможным нормальную психотерапевтическую работу. Вот и все. То есть, масса людей пыталась продолжать как-то после этого психотерапию, и выяснили точно, что два в одном не бывает. Это две жидкости, которые не смешиваются. То есть, вот, собственно так. Равно как и любые личные отношения. То есть, если этот другой человек является родственником, другом… Ну не смешивается это с терапевтическими отношениями. Либо одно либо другое. И дело не в том, что это запрещено, и какой-то дядька с дубинкой догонит и будет по башке бить, нельзя, вот, нарушитель такой. А то, что сам себе наживешь большой геморрой. Вот и все. То есть, в этом смысле те правила, которые есть - это не запреты, а правила. Что вообще много раз ездили и знаем, что вообще лучше тут скорость сбросить. Не потому что там милиционер сидит с ружьем за поворотом. Не потому что еще что-то. А просто потому что влетишь. Вот, к сожалению, в нашем мире, который очень часто регулируется людьми, которые тащатся от своей власти, и поэтому они выстраивают это как правило. И действительно, любят с дубинкой стоять, и так далее. Поэтому некоторые законы так принимаются тоже как то, что это вот запреты. А это не запреты. Это какие-то определенные вполне правила. Ну и все-таки, обращаясь к этой же самой основной модели. Эта модель описана… у нас книжка называется «Теория гештальт-терапии», вообще эта книжка называется «Возбуждение и рост человеческой личности», во многих институтах ее называют библией гештальт-подхода, эта книжка, которая написана была Полом Гудманом клиентам и потом терапевтам. Клиентом он был у Лоры Перлз, Пол Гудман бы писатель, политик, и так далее, и так далее. Потому что в отличие от Фрица Перлза, он умел писать. Потому что эта способность, в общем, не обязательно связана со способностью быть терапевтом, со способностью рассказывать, и так далее. Просто кто-то может писать книжки, и вовсе необязательно, что он является основным в этом направлении. Пол Гудман смог изложить вот эти взгляды Фрица Перлза. И лет 15 я ругался на него и на эту книжку. Потому что мне казалось, что за счет своего философского образования и психологического он, по сути, убил медицинскую часть, которая была в «Эго, голод и агрессия» представлена, просто потому, что он медицинские вещи не понимал. И поэтому, соответственно, он их и выкинул. А потом, посмотрев еще раз, я как-то так стал относится к этой книжке с большим уважением. Ну что ж, ну человек с такими ограничениями ее написал. И написал таким языком. Потому что долгое время мне нравилась очень «Эго, голод и агрессия», да, собственно, и до сих пор нравится. Но вовсе не обязательно отрицать, что вторая книжка тоже имеет место. И в этой второй книжке и изложена теория, которая описана как теория Self, самости. Почему-то у нас в русском переводе появилось, ужасное слово какое-то «самость». Ну ладно. Тем не менее, надо было бы нормальный какой-то перевод сделать все-таки. Потому что Ника тогда спешила. Ну как-то. Издательство, давай-давай. Ну понятно, у них свои планы, свой бизнес, и так далее. Ну и в результате перевод так и не отгладили. Потому что для того, чтобы по-человечески выпустить во Франции переводом занимались, по-моему 12 лет, этой книжки. Ну поскольку автор – писатель, поэт. Там масса каких-то метафор, к которым нужно подобрать аналогичные метафоры в родном языке, а это вообще там… Мрак. Ну вот. Тем не менее. Поэтому то, что касается вот этой основной теории, теории, в которой представлена работа как работа по восстановлению утраченной эго-функции – это книжка «Возбуждение и рост человеческой личности». А… ну да, 15 минут как раз хватит, чтобы какие-то идеи, связанные с динамической концепцией личности, рассказать. Но время идет. Эта книжка была написана.. если бы я точно вспомнил… По-моему, 59-й… Что-то в это время. А в то же время начались исследования, которые перевернули психотерапию. Собственно, начались они раньше, но это три кита, три основные направления, которые были вообще в области психотерапии в течение 20-го века самыми основными. Одно из них – это направление, которое связано с группой Пала Айта, с исследование шизофрении и шизоидности и с концепцией двойной связи. Автор этого направления, который опять-таки писатель – это Грегори Бейтсон. А, по сути, автор, на которого он ссылается там – это Дон Джексон. Просто Дон Джексон довольно рано умер, и как раз он-то не был писателем, а он был психиатр, психотерапевт. И соответственно, он в свое время вызвал Грегори Бейтсона для того, чтобы описать эту всю систему, которую они обнаружили. А обнаружили они много разных вещей, потому что рассказывать об этом можно… ну так, годовой цикл лекций по поводу того, что относится к шизоидности, можно было бы как-то хоть приблизительно все окинуть. И шизогенную маму, и специфические отношения, концепция double-bind, и аутизм, и то, что касается его развития, расщепленность в разных вариантах, как она выглядит, и так далее, и так далее. В общем, это очень большое направление. Но если прийти к первичной идее, которая была, она довольно простая. Просто из нее потом много чего вышло. В общем, она описывалась… Ну в общем, авторы бы на меня ругались за то, что я вспомнил то, что написано в их первой книжке, которая написана в форме разных диалогов между Доном Джексоном, Грегори Бейтсоном и еще двумя перцами, которые исследовали всю эту историю. А описано было следующим образом. Если мама не любит ребенка, ну это бывает, это нормально, никакой трагедии в этом нет. Почему это ребенка обязательно надо любить? А вот в чем проблема. А на словах декларирует обратное. То есть говорит, у, какой хороший. То ребенок оказывается перед выбором. То ли ему выбирать невербальное выражение нелюбви и отвержения, то ли вербальное выражение любви. Поскольку для ребенка это дело вообще жизни и смерти, то он склонен выбирать вербальное выражение любви. Это означает то, что в дальнейшем он будет склонен игнорировать вообще весь невербальный контекст. Вот такое было предположение, они это исследовали, действительно обнаружили, что у шизофреников действительно игнорирование вот этого самого невербального контекста происходит в огромном количестве материала, практически во всех контактах. Вот это была такая первоначальная гипотеза, от которой потом дальнейшее и стало развиваться. Ну, например, та же концепция двойной связи. То есть, наиболее разрушительными посланиями являются для клиентов шизоидны и, тем более, для больных шизофренией, это разнообразная ирония в словах терапевта, и вообще то, что касается вот этих двойных инструкций, которые коротко объясняются – иди сюда, уходи отсюда. Вот это то, что приводит клиента в таком состоянии или больного, с которым работаешь, в полное замешательство. То есть, это некоторый как раз шок, потому что ясной инструкции нет как поступать. И вот это и есть двойное послание. Известная иллюстрация – это история, которая кочует от одного автора к другому про больного с двумя галстуками, который пришел на встречу с мамой с двумя галстуками, и когда стали выяснять, ну почему пришел, поскольку мама подарила ему этот галстук, и этот. И если он завязывает один галстук, то она обычно говорит – а почему ты не носишь этот галстук, ты меня не любишь? Ну и как тут, из этого всего выкрутиться? Очень сложно из этого всего выкрутиться. Ну и дальше, то, что касается вот этой теории, она развивалась очень долго, интенсивно. И для меня это та теория, с которой началась, по сути дела, моя работа в области психиатрии, в области медицинской психологии. И лет 12 я этим и занимался. То есть тем, что касается развития шизофрении, дефиниций между шизоидностью, шизофренией, и так далее, и так далее. С развитием процесса. Ну, в общем, многими штуками. Связанными с областью, в первую очередь, коммуникаций больных шизофренией и тем, каким образом эти люди воспринимают отношения между другими людьми. И здесь есть очень интересная вещь. Поскольку в основе всего этого… опять-таки, перескакивая, некогда мне всю эту цепочку выстраивать, но тем не менее, лежит постоянный ужас, который испытывает человек, то есть, с самого начала его потребность в безопасности оказывается неудовлетворена, и она так же не удовлетворяется практически во всех его контактах, потому что все его контакты построены на том, что построение безопасности вначале утрачивается, и этот ужас, он отражается во всем, в том числе, поскольку он тянется в течение многих-многих лет, он отражается и в осанке. Если помните, еще у Кречмера. То, что касается строения тела и характера. Тому, что относится к шизофрении. Ну, и шизоидным каким-то чертам. Два типа – или астенический, или атлетический. То есть когда человек или истощен постоянным ужасом, или накачан так же в ожидании постоянного нападения. И в этом смысле для меня и для всех, кто с этой областью работает, ясно, кто составляет основной контингент людей, занимающихся всякими восточными единоборствами. Ну да, это шизоидность. Абсолютно точно. Потому что это некий страх, который приходится компенсировать, занимаясь такими вещами. Тем не менее. Это одна теория, очень большая. Я даже, собственно, успеваю ее назвать, а говорить про это можно очень-очень много. Потому что там действительно масса всего. И про несовпадение ритмическое между мамой и ребенком. Потому что мама, шизогенная мама – это человек такой как раз гиперактивный, то есть, человек, значительно более быстрый, чем ребенок. Поэтому постоянно подгоняющая ребенка, и за счет этого тоже часто получаются те же самые нарушения. То есть все попытки подтолкнуть детей, а вот вундеркинды, потом где эти вундеркинды. Знаем где. И тем не менее, толпы людей подталкивают, и тем не менее, кучи людей на это покупаются, потом попадает этот самый в 12 лет бедный недоделанный ребенок в университет. Ну понятно, по окончанию университета он в клинике. А где еще? Потому что социально-то неразвит. Ну куда же, как можно. Поэтому еще одна форма работы шизоидизации клиента - это когда терапевт начинает клиента подталкивать. А ну, давай скорее. Что ты от меня хочешь? И так далее. То есть, это вещи иногда, может быть, и уместные. То есть, не к тому, что этот вопрос «что ты от меня хочешь?» плох. А иногда не уместны. Часто не уместны в том случае, если я начинаю подталкивать. Ну так же, как родитель, у которого нет терпения, когда ребенок станет гениальным музыкантом. Вот, в три года вручают скрипочку и заставляют там с этим развлекаться. Ну вот, как бы. А вот, какой ребенок-то талантливый, у, счастье какое. Ну тем не менее. Что-то я вообще ничего не успеваю. Ну ладно. Потому что второе направление, о котором я хочу рассказать… На самом деле оно третье, ну все равно, плевать, пусть будет под номером два не жалко. Направление под номером два – это направление, связанное с исследованием нарциссизма. Ну, с самого начала это было, опять-таки, еще корнями уходит далеко в психоанализ, во всю эту мифологическую бадягу психоаналитическую, когда через мифы объяснялись разные проявления реальные. И дальше разбивается это исследование на два направления. Ну, вообще говоря, в психотерапии психотерапевты и большие теоретики очень часто друг друга не любят. И поэтому, если вы возьметесь читать статьи, работы, книги людей в том направлении, которое считается прямы продолжением фрейдизма, а на самом деле, это райхианство… Александр Лоуэн, у него есть книга «Нарциссизм», так вот, в этой книге вы не найдете ни одной ссылки на крупнейшего автора в области нарциссизма Хайнца Кохута. А у Хайнца Кохута вы не найдете ни одной ссылочки ни на Лоуэна… Ну, в общем, на Фрейда там еще, может, удастся в ранних работах, а вот с Лоуэном блок совершенно. Вот, живут так параллельно два человека, занимаются одним и тем же делом, но как-то игнорируют друг друга круто. Но ничего страшного. Так уж это складывается. И в этом смысле, то, что касается нарциссизма, это вообще была ведущая тематика последних психотерапевтических конгрессов 20-го века и, по сути дела, само по себе расстройство нарциссическое, как декларировалось на этих конгрессах, заняло место истерии в начале века. То есть, если в начале века была на первом месте демонстративность, то теперь то, что касается вот этой самой искусственности. Потому что нарциссизм – это попытка из себя что-то сделать. И на самом деле, это очень хорошая вещь. То есть, опять-таки, если взять книжку Лоуэна, то подзаголовок у нее следующий – «Отрицание истинного Я». То есть, на самом деле, я вот такой человек, но стараюсь делать из себя вот такого, такого, такого. За счет обучения, за счет приведения себя в порядок, за счет какой-то искусственности, и так далее, и так далее. Поэтому то, что касается нарциссизма – это очень важное направление, то направление, в соответствии с которым просто существует вся цивилизация. Поэтому нарциссизм – это не то, что что-то ужасное, что-то, нарушающее жизнь. Точно также, как вся цивилизация строится по типу шизоидности. Мы же имеем дело со многими штуками, про которые ничего не знаем толком. Ну вот я, например, совершенно не знаю, как работает эта камера. Почему она показывает меня, вот эту вот картинку. И мы имеем дело с кучей вещей, по поводу которых все, что угодно там может быть. Может, там какие-то маленькие люди сидят и все это дело крутят. То есть, вокруг весь мир очень сильно шизоидный. И мы постоянно расщепляемся. Ну, скажем, организм, когда мы летаем на самолете, реагирует однозначно. Потому что это вот для этой обезьяны – очень большой стресс. Но, поскольку мы при этом очень-очень рациональны, то мы эту обезьяну какими-то уговорами затягиваем в самолет и говорим – да ничего, как понравилось. А потом по какой-то причине тем людям, которые летают на самолетах, стюардессам, например, почему-то считаются летные часы. Это с какой это стати? А нам почему не считаются? Но вообще-то они считаются организмом. Потому что есть опасности. Потому что для того, чтобы эту опасность преодолеть, приходится расщепляться. Ну а что сделаешь? И в этом смысле, шизоидность – это наш постоянный такой удел. Точно так же, как и нарциссизм. Мы постоянно пытаемся что-то улучшить, планируем. Это нормально. Опять-таки, речь идет только о здоровом уровне проявлений и о чрезмерном, о патологическом. Третья, которая вторая… Нарциссизм – это третья, которую я рассказал. А вторая, которую расскажу, будет третьей. Это то, что касается исследований пограничных расстройств, то, что касается исследований зависимости, привязанности. Огромный пласт работ. Очень важный автор в этом пласте работ – это такой Джон Боулби. Сейчас у нас, слава богу, книжки Джона Боулби тоже переведены. О том, как возникает, меняется, существует привязанность и зависимость. Потому что опять-таки, грань очень близкая от привязанности к зависимости. Точно такая же как от здоровой расщепленности, шизоидности, потому что без нее просто ничего не сделаешь к болезненной. От здорового нарциссизма, когда я что-то планирую, пытаюсь что-то улучшить, сделать, себя как-то в порядок привести, к болезненному. К тому, когда я пытаюсь слишком много затратить на манипуляции, утрачивая реальную привязанность с остальными. Вот эти три направления в исследованиях, они были уже после того, как была написана основная книжка Перлзом-Гудманом, и в этом смысле, они остались неизвестными авторами. И в этом смысле, они не были интегрированы в классические работы гештальт-терапии. Вот и все. И то, что касается динамической концепции личности – это просто попытка интегрировать в ту же основу теории те новые теоретические исследования, которые были во второй половине 20-го века произведены, да и все. Потому что это очень действительно важные направления, иотвергать их, заявляя, что это психоанализ – просто глупо. Потому что много умных людей обнаружили много интересных связей, много интересных корелляций. И, в общем, конечно, их не стоит отвергать в гештальт-терапии. Потому что у гештальт-терапии, как мне кажется, как раз очень большие возможности интеграции. То есть, я не очень представляю себе, как направление, которое руководствуется сугубо научным подходом и при этом никакого отвержения по моральным каким-то установкам разных теоретических вещей не может быть интегрировано любое другое научное направление. То есть, в этом-то для меня и есть сила гешатльт-подхода. Что все что есть в чем-то где-то научного, мы можем скушать. Мы можем скушать, можем употребить, можем как-то построить. И тогда то, что касается вот этих трех направлений… Когда вы читаете эти книжки… Ну, скажем, я читал вот книжки, связанные с шизофренией, шизоидностью, в течение 12 лет. Где-то на 2-й год чтения я понял, что все вокруг больны шизофренией. Вся штука просто в разнице проявлений. Потому что действительно, все, что описано, там и встречается. Потому, когда я начал читать книги по нарциссизму… Ну конечно, все понятно. Потом то, что касается пограничных расстройств. Боже мой, ну тоже все ясно. И вот этой перемены сознания, ее как-то слишком много, что это три части, которые есть у каждого человека. И у каждого человека есть шизоидность. И пока она нормальная как-то, особенно и не замечаем ее. А когда начинает чрезмерно выпирать, вот тут как раз говорим, что что-то не то. Тоже самое про привязанности и зависимости. Есть у нас в потенциале возможность стать химически зависимым, например. Вся штука в том, что сколько это потребует усилий, времени, и так далее. То есть, у кого-то толерантность побольше, кто-то сломается пораньше. Тоже самое то, что касается нарциссических расстройств. У каждого есть возможность уйти в этот самый искусственный мир, сделанный мир всякой такой игры. В том числе, игры с чувствами. Но зачем? И в этом смысле тогда получается, в соответствии с этой моделью, мне кажется, что мы балансируем между этими тремя направлениями. И задачкой является вовремя переключаться. Потому что, если я вовремя не переключаюсь, а продолжаю находиться, например, в ужасе, и пытаться обеспечить свою безопасность, то я превращаюсь в того самого больного, который обклеивает стенки комнаты фольгой, чтобы там что-то не просканировали, который кипятит пищу по 4 раза, который старается не выходить на улицу – мало ли что, не разговаривать с незнакомыми людьми, и так далее, и так далее. То есть все понятно. У меня уже фактически одна из этих частей стала выпирать настолько, что я не могу уже дальше перемещаться. Или тоже самое происходит в отношении какой-то сверх зависимости. То есть, привязываюсь к кому-то или чему-то настолько, что уже теряю всякую свободу.. Настолько, что утрачиваю отчасти безопасность. Вот это является основным. Ну и все. Тогда перекос в эту сторону. И тогда моя задача как терапевта очень похожа на предыдущую работу. По идеологии гештальтистской – тоже балансировать. Но только балансировать не между Id и Personality, а балансировать между шизоидностью, пограничностью и нарциссизмом. То есть с тем, чтобы этот тумблерочек слишком не западал ни в одну, ни в другую, ни в третью. То есть, с тем, чтобы сохранить гибкость и подвижность. Вот это и есть, если коротко говорить, такое простое объяснение того, что касается динамической концепции личности. То есть, то, что она состоит из вот этих трех голов. Ну вот. Однако время у нас подошло к концу. Давайте остановимся. Спасибо за внимание.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: