Глава тридцать четвертая. КАПИТАН ИКС
Жалко было покидать Сан-Франциско. Но Адамсы были неумолимы, - всепутешествие должно было уложиться в два месяца, и ни одним днем больше, - Да, да, сэры, - говорил мистер Адамс, сияя, - мы не должны мучитьнашу беби больше чем шестьдесят дней. Мы получили сегодня письмо. На прошлойнеделе беби повели в зоологический сад и показали ей аквариум. Когда бебиувидела столько рыб сразу, она закричала. " No more fish! " - " Не надо большерыб! " Наша беби скучает. Нет, нет, сэры, мы должны ехать как можно скорее. Полные сожаления, мы в последний раз проезжали по живописным горбатымулицам Сан-Франциско. Вот в этом маленьком сквере мы могли посидеть наскамеечке и не посидели, по этой шумной улице мы могли бы гулять, но не былина ней ни разу, вот в этом китайском ресторанчике могли бы расчудеснопозавтракать, но почему-то не позавтракали. А притоны, притоны! Ведь мызабыли самое главное - знаменитые притоны старого Фриско, где шкиперыразбивают друг другу головы толстыми бутылками от рома, где малайцыотплясывают с белыми девушками, где дуреют от опиума тихие китайцы. Ах, забыли, забыли! И уже ничего нельзя поделать, надо ехать! Мы уносились все дальше и дальше от Сан-Франциско по дороге, проложенной вдоль океана. Еще вчера мы были в Калифорнийском университете.Мы видели профессора славянской литературы, мистера Кауна, и он, держа вруках книжку рассказов Льва Толстого на татарском языке, рассказывал своимстудентам о национальной политике СССР, о культурном развитии народов.Маленький седой и элегантный, профессор перемежал свою лекцию остротами, не-сколько десятков молодых людей внимательно слушали о далекой стране с новыми удивительные укладом жизни. Вечер мы провели в домике профессора, наберегу Сан-Францискской бухты, возле Беркли. Мистер Каун пригласил к себечеловек пятнадцать своих лучших студентов. Пылал камин, молодые люди идевушки сидели на полу, болтали, щелкали китайские орешки. Одна из девушекподнялась, ушла куда-то и через десять минут вернулась с мокрымираспущенными, как у русалки, волосами. Она купалась в заливе. На кухне, вбольшом деревянном ящике спали шесть новорожденных щенков. Профессор частоходил туда и, умиленно сложив руки, смотрел на песиков. Потом мы вышли наберег залива и, озаренные лунным светом, бродили по песчаному пляжу. Молодыелюди сели в кружок и хором спели несколько студенческих песен. Сначала былаисполнена боевая песня " медведей", направленная против станфордскихстудентов, заклятых врагов Калифорнийского университета на футбольном поле.Студенты Калифорнийского университета называют себя " медведями". Напевшисьвдоволь (пели они довольно стройно, но жидковато: один молоканин мог бызаглушить их своим голосом), они рассказали нам, что в Калифорнийскомуниверситете учится студент восьмидесяти четырех лет от роду. Движет им нетолько необычайная любовь к знаниям. Есть еще одно обстоятельство.Давно-давно, когда этот более чем старый студент был юношей, он получил отдяди наследство. По точному смыслу завещания, наследник должен былпользоваться процентами с огромного капитала до тех пор, пока не окончитуниверситета. После этого наследство должно было быть обращено наблаготворительные цели. Таким образом, дядя-бизнесмен хотел убить наповалдвух зайцев - дать образование племяннику и замолить перед богом грехи, неизбежно связанные с быстрым обогащением. Но племянник оказался не меньшимбизнесменом, чем дядя. Он записался в университет и с тех пор числитсястудентом, получая проценты с капитала. Продолжается это хамство ужешестьдесят пять лет, и покойный дядя-бизнесмен никак не может перекочеватьиз ада в рай. В общем, забавный случай в истории Калифорнийскогоуниверситета. Все это было вчера, а сегодня, обдуваемые океанским ветром, мы мчалисьпо " Золотому штату", направляясь к Лос-Анжелосу. Проезжая городок Монтерей, мы увидели возле одного деревянного дома памятную доску: " Здесь жил РобертЛьюис Стивенсон вторую половину 1879 года". Мы ехали по дороге, не толькоудобной и красивой, но и какой-то щеголеватой. Все вокруг казалосьщеголеватым - и светлые домики, и пальмы, листья которых блестели так, какбудто их только что выкрасили эмалевой зеленой краской, и небо, вид которогоясно показывал, что дожидаться появления на нем облаков безнадежное дело.Только океан гремел и бесновался, как неблаговоспитанный родственник наименинах в порядочном семействе. - Сэры, - сказал мистер Адамс, - вы едете по одному из немногих мест вСоединенных Штатах, где живут рантье. Америка это не Франция, где рантьевстречаются в каждом городе. Американцы почти никогда не останавливаются накакой-то заранее установленной сумме, - они продолжают добывать и добывать.Но находятся чудаки, которые решают вдруг предаться отдыху. Чаще всего этобывают не очень богатые люди, потому что богатый человек может устроить себеКалифорнию даже в своем нью-йоркском доме. Калифорния привлекает дешевизнойжизни и климатом. Смотрите, смотрите! В этих домиках, которые мы сейчаспроезжаем, живут маленькие рантье. Но не только рантье живут в Калифорнии.Иногда попадаются представители особой человеческой породы - американскиелибералы. Сэры! Наши радикальные интеллигенты - честные, хорошие люди. Да, да, сэры, было бы глупо думать, что Америка - это только стандарт, толькопогоня за долларами, только игра в бридж или поккер. Но, но, сэры! Вспомнитетого молодого мистера, у которого мы провели вечер недавно. " Молодой мистер", старый знакомый Адамса, происходил изаристократической семьи. Родители его были очень богаты. Он получилпрекрасное воспитание, и его ожидала легкая, утонченная жизнь, без забот идум, с тремя автомобилями, гольфом, красивой и нежной женой, вообще всем, что только могут дать в Америке богатство и происхождение из пионерскойсемьи, предки которой высадились на " Мэйфлауэре" несколько веков назад. Ноот всего этого он отказался. Мы пришли к нему поздно вечером (это было в большом промышленномгороде). У него была наемная квартира, состоящая из одной просторной комнатыс газовым камином, пишущей машинкой, телефоном и почти без мебели. Хозяин иего жена, немецкая коммунистка, были не по-американски бледны. Это былабледность людей, рабочий день которых не регламентирован и слишком частопростирается за полночь, людей, у которых нет ни времени, ни денег, чтобызаниматься спортом, людей, питающихся как попало и где попало и полностьюотдающих себя избранному делу. Убедившись в несправедливости капиталистического строя, молодой человекне ограничился чтением приятных, возвышающих душу книг, сделал все выводы, пошел до конца, бросил богатого папу и вступил в коммунистическую партию.Сейчас это партийный работник. Через полчаса после нас пришел еще один гость, секретарь районногокомитета партии. Мебели не хватило, и хозяин уселся на пол. Перед нами былидва типичных представителя американского коммунизма - коммунист-рабочий икоммунист-интеллигент. Секретарь был молодой, скуластый, похожий на московского комсомольца.Казалось, ему не хватало для полного сходства только кепки с длиннымкозырьком, нависшим, как карниз. Он был докером и сейчас проводил большуюзабастовку портовых грузчиков. - Мы потеряли уже несколько человек убитыми, но будем бороться доконца, - сказал он. - Вчера ночью полиция пыталась подвезти к пароходамштрейкбрехеров. Они стали теснить наших пикетчиков и пустили в ходревольверы. Место стычки полицейские осветили прожектором. Многим рабочимгрозил арест. Тогда один из наших прорвался к прожектору и бросил в стеклобулыжник. Прожектор потух, и рабочим в темноте удалось отстоять свои позициии не пропустить штрейкбрехеров. Эту забастовку трудно проводить, потому чтоу нас нет единства профессионального движения, - грузчики бастуют, а морякиработают. На нашем побережье идет забастовка, а на Атлантическом побережьеработают. Конечно, хозяева этим пользуются и направляют грузы ватлантические порты. Это им обходится дороже, но для них дело сейчас не вденьгах. Им надо нас сломить. Мы много все-таки работаем над единствомпрофессионального движения и надеемся на успех. Он внезапно задумался и промолвил: - Если бы нам достать хоть какой-нибудь автомобиль, хоть самый старый.У меня огромный район. Когда мне нужно поехать куда-нибудь по партийнымделам, я выхожу на дорогу и поднимаю большой палец. Большой палец-это всесредства, отпущенные мне на передвижение. Он заговорил о тридцати долларах, которые нужны, чтобы начать борьбупротив средневековой эксплуатации мексиканцев и филиппинцев на луковичныхплантациях. Но их не было, этих тридцати долларов. Их еще только надо былодоставать. Некоторые партийные работники живут на два доллара в неделю. Смешнаяцифра для страны миллионеров. Но что ж, со своими жалкими крохами онимужественно встали на борьбу с Морганами... И делают успехи. Морганы сосвоими миллиардами, со своей могучей прессой боятся их и ненавидят. Миссис Адамс с женой нашего хозяина давно ушли куда-то и сейчас тольковернулись с хлебом и колбасой. Покамест мы доканчивали разговор, они делалибутерброды на шатающемся столике. Зрелище, о котором у нас знают уже толькопо музейным рисункам, изображающим быт русских революционеров наканунетысяча девятьсот пятого года. -...Да, мистер Илф и мистер Петров, я вижу, вы вспомнили этих хорошихлюдей, - продолжал Адамс. - Американцы умеют увлекаться идеями. А так какони вообще деловые люди и умеют работать, то и в революционном движении онизанимаются делом, а не болтовней. Вы видели этого секретаря. Очень деловоймолодой человек. Я вам советую, сэры, остановиться в Кармеле, вы увидите тамлюдей еще более интересных. В Кармеле живет Линкольн Стеффенс. Сэры, этоодин из лучших людей Америки. Дорога то подходила к океану, то уходила от него снова. Иногда мыпроезжали длинными аллеями высоких пальм, иногда поднимались на пригоркисреди зеленых садов и курортных домиков. В маленьком тихом городке Кармел мыпозавтракали в ресторанчике, на стенах которого были развешаны фотографиизнаменитых киноартистов с их автографами. Тут уже пахло Голливудом, хотя донего было еще миль двести. Заросшие зеленью улички Кармела спускаются к самому берегу океана. Тут, так же как и в Санта-Фе и Таосе, живет много художников и писателей. Альберт Рис Вильямс, американский писатель и друг Джона Рида, совершивший вместе с ним путешествие в Россию во время революции, большойседой человек с молодым лицом и добродушно сощуренными глазами, встретил насво дворе маленького ветхого дома, который он снимал помесячно. Его домикпоходил на все американские домики только тем, что там был камин. Всеостальное было уже не похоже. Стояла неожиданная тахта, накрытая ковром, было много книг, на столе лежали брошюры и газеты. Сразу бросалось в глаза -в этом доме читают. В своей рабочей комнате Вильямс открыл большую камышовуюкорзину и чемодан. Они были доверху наполнены рукописями и газетнымивырезками. - Вот, - сказал Вильямс, - материалы к книге о Советском Союзе, которуюя заканчиваю. У меня есть еще несколько корзин и чемоданов с материалами. Яхочу, чтобы моя книга была совершенно исчерпывающей и дала американскомучитателю полное и точное представление об устройстве жизни в СоветскомСоюзе. Вильямс несколько раз был у нас и в один из своих приездов прожил целыйгод в деревне. Вместе с Вильямсом и его женой, сценаристкой Люситой Сквайр, мыотправились к Линкольну Стеффенсу. На Люсите Сквайр было холщовое мордовскоеплатье с вышивкой. - Это я ношу в память о России, - сказала она. Мы шли берегом океана, не уставая им восхищаться. - Черное море лучше, - заметила Люсита Сквайр. Мы похвалили Кармел, его домики, деревья, тишину. - Москва мне больше нравится, - сухо заметила Люсита Сквайр. - Вы ее не слушайте, - сказал Вильямс, - она одержимая. Она постояннодумает о Москве. Ей ничего не нравится на свете, только Москва. После тогокак она побывала там, она возненавидела все американское. Вы же слышали! Онасказала, что Черное море красивее, чем Тихий океан. Она даже способнасказать, что Черное море больше, чем Тихий океан: только потому, что Черноеморе - советское. - Да, - сказала Люсита упрямо, - я это говорю и буду говорить. Хочу вМоскву! Мы не должны сидеть здесь ни минуты! Разговаривая так, мы подошли к дому Линкольна Стеффенса, почти невидному с улички за густой зеленью. Стеффенс - знаменитый американский писатель. Его автобиография в двухтомах стала в Америке классическим произведением. Сердечная болезнь не позволяла ему встать с постели. Мы вошли вкомнату, где стояла головами к окну железная белая кровать. В ней, опираясьна подушки, полулежал старик в золотых очках. Немножко ниже его груди, наодеяле, стояла низенькая скамеечка, на которой помещалась портативнаяпишущая машинка. Стеффенс заканчивал статью. Болезнь Стеффенса была неизлечима. Но, как и все обреченные люди, дажепонимающие свое положение, он мечтал о будущем, говорил о нем, строил планы.Собственно, для себя у него был только один план: уехать в Москву, чтобыувидеть перед смертью страну социализма и умереть там. - Я не могу больше оставаться здесь, - тихо сказал он, поворачиваяголову к окну, будто легкая и вольная природа Калифорнии душила его, - я немогу больше слышать этого идиотского оптимистического смеха. Это сказал человек, который всю свою жизнь верил в американскуюдемократию, поддерживал ее своим талантом писателя, журналиста и оратора.Всю жизнь он считал, что общественное устройство Соединенных Штатов идеальнои может обеспечить людям свободу и счастье. И какие бы удары ни получал онна этом пути, он всегда оставался верным ему. Он говорил: " Все дело в том, что в нашей администрации мало честных людей. Наш строй хорош, нам нужнытолько честные люди". А теперь он сказал нам: - Я хотел написать для своего сына книгу, в которой решил рассказатьвсю правду о себе. И на первой же странице мне пришлось... Внезапно мы услышали короткое глухое рыдание: Линкольн Стеффенс плакал.Он закрыл руками свое тонкое и нервное лицо - лицо ученого. Жена подняла его голову и дала ему платок. Но он, уже не стесняясьсвоих слез, продолжал: - Мне пришлось открыть сыну, как тяжело всю жизнь считать себя честнымчеловеком, когда на самом деле был взяточником. Да, не зная этого, я былподкуплен буржуазным обществом. Я не понимал, что слава и уважение, которымия был награжден, являлись только взяткой за то, что я поддерживалнесправедливое устройство жизни. Год тому назад Линкольн Стеффенс вступил в коммунистическую партию. Мы долго обсуждали, как перевезти Стеффенса в Советский Союз. Ехатьпоездом ему нельзя, не позволит больное сердце. Может быть, пароходом? ИзКалифорнии через Панамский канал - в Нью-Йорк, а оттуда через Средиземноеморе - на черноморское побережье. Пока мы строили эти планы, Стеффенс, обессиленный разговором, лежал в постели, положив руку на пишущую машинку.Затихший, в белой рубашке с отложным воротом, худой, с маленькой бородкой итонкой шеей, он походил на умирающего Дон-Кихота. Было уже темно, когда мы шагали назад, к дому Вильямса. За нами шелмистер Адамс под ручку с Бекки и, вздыхая, бормотал: - Нет, нет, сэры, было бы глупо думать, что в Америке малозамечательных людей. Вечер мы провели у одного кармельского архитектора, где собралась навечеринку местная интеллигенция. В довольно большом испанском зале, с деревянными балками под потолком, было много людей. Маленький, как куколка, хозяин, бритый, но с длинными артистическимиволосами, учтиво угощал собравшихся прохладительными напитками и сиропами.Дочка его с решительным видом подошла к роялю и громко сыграла несколькопьес. Все слушали с крайним вниманием. Это напоминало немую сцену из" Ревизора". Гости остановились в той позиции, в какой застигла их музыка, -кто со стаканом, поднесенным ко рту, кто с изогнутым в разговоре станом, ктос тарелочкой в руках, на которой лежало тощее печенье. Один только низенькийчеловек, ширина плеч которого равнялась его росту, не проявлял достаточнойделикатности. Он что-то громко рассказывал. Заросшие мясом, сплющенные ушивыдавали в нем боксера. Мистер Адамс потащил нас к нему. Его представили намкак бывшего чемпиона мира по боксу, мистера Шарки, человека богатого (тримиллиона долларов), удалившегося от дел и отдыхающего в Кармеле средирадикальной интеллигенции, которой он очень сочувствует. Мистер Шарки радостно вытаращил свои бледноватые глазки и сразу дал нампощупать свои мускулы. Все гости уже перещупали мускулы мистера Шарки, а онвсе не мог успокоиться, все сгибал свои короткие могучие руки. - Надо выпить, - сказал вдруг мистер Шарки. С этими словами он увел к себе человек пятнадцать архитекторовыхгостей, включая его музыкальную дочку и нас с Вильямсами и Адамсами. Чемпион мира снимал прекрасный домик, прямо к окнам которого Тихийокеан подкатывал свои освещенные лунным светом волны. Шарки открыл шкаф, оттуда появились ромы, джины, разные сорта виски и даже греческая мастика, то есть все самое крепкое, что только изготовляет мировая спирто-водочнаяпромышленность. Составив адские смеси и раздав гостям бокалы, мистер Шарки раскрыл своибледные глаза еще шире и принялся бешено врать. Первым долгом он заявил, что убежден в невиновности Бруно Гауптмана, убийцы ребенка Линдберга, и мог бы явиться свидетелем по этому делу, если быне боялся обнаружить свою связь с бутлегерами, торговцами спиртом во время" сухого закона". Потом он рассказал, как однажды, командуя трехмачтовой шхуной, онпоплыл к Южному полюсу, как шхуна обледенела и команда хотела его убить, ноон один подавил бунт всей команды и благополучно вывел корабль в теплыешироты. Это был слишком красочный, слишком корсарский рассказ, чтобы невыпить по этому случаю еще разик. Потом мистер Шарки сообщил, что обожает радикальную интеллигенцию и чтов Америке надо как можно скорее делать революцию. Потом он повел всех вспальню и показал трех девочек, спавших в трех кроватках. Тут же онрассказал весьма романтическую историю о том, как от него убежала жена с егоже собственным швейцаром, как он гнался за ними, настиг и с револьвером вруке заставил изменника-швейцара жениться на соблазненной им женщине. Своихдевочек он учит по утрам маршировать, считая, что это правильное воспитание. В общем, мистер Шарки не давал своим гостям скучать ни минуты. Он повел гостей в гимнастический зал, снял с себя рубашку и, голый попояс, стал подтягиваться на турнике. В заключение он надел боксерские перчатки и вызвал желающих натоварищеский матч. В глазах мистера Адамса зажегся тот огонек, который мы уже видели, когда он садился на электрический стул и когда он пел вместе с молоканамидуховные гимны. Этот человек должен был испытать все. Ему нацепили на руки кожаные перчатки, и он с мальчишеским визгомбросился на чемпиона мира. Отставной чемпион стал прыгать вокруг мистераАдамса, защищая себя с деланным ужасом. Оба толстяка прыгали и истерическивзвизгивали от смеха. В конце концов мистер Адамс повалился на скамью и сталрастирать слегка поврежденное плечо. Потом гости выпили еще по бокалу иразошлись по домам. Наутро, попрощавшись с Линкольном Стеффенсом, мы выехали в Голливуд. Через полгода мы получили от нашего друга, мистера Адамса, письмо.Конверт был полон газетных вырезок. Мы узнали много новостей о Кармеле. РисВильямс кончил свою книгу о Советском Союзе, но теперь, с опубликованиемпроекта новой Конституции, он снова сел за работу, чтобы внести в книгунужные дополнения. Добрейший мистер Шарки, наивный, как дитя, капитан шхуны и бутлегер, " чемпион мира" Шарки оказался полицейским агентом, связанным с фашистским" Американским легионом", а кроме того - старым провокатором, предавшимкогда-то Биля Хейвуда, знаменитого лидера " Индустриальных рабочих мира". Ивовсе он не мистер Шарки. Он также еще и кептэн Бакси, он же Бергер, он жеФорстер. В дни войны, когда он предал в Чикаго Биля Хейвуда, он былзнаменитым чикагским ракетиром и носил кличку " Капитан Икс". А еще через месяц мы прочли в газете, что в городе Кармел, штатКалифорния, на семидесятом году жизни умер писатель Линкольн Стеффенс. Так и не пришлось ему умереть в стране социализма. Он умер от паралича сердца за своей машинкой. На листе бумаги, которыйторчал из нее, была недописанная статья об испанских событиях. Последниеслова этой статьи были следующие: " Мы, американцы, должны помнить, что нам придется вести такой же бой сфашистами".
