Если б жизнь не вертелась волчком, и дала бы мне право на выбор, я б, наверное, стал дурачком деревенским. Гонял бы на выгон свое стадо, и думал с тоской

о годах безнадежно прошедших…  Но ведь я – человек городской, а точней – городской сумасшедший. Мне прощают и брань, и хулу, и не тронет патруль и облава. Меня знают на каждом углу – хоть какая, а все-таки слава. Правда, все это только мой бред, меня снова куда-то уведший…  Ни облавы, ни брани здесь нет – я простой городской сумасшедший.

- Хм! А вот это уже почти про меня! – усмехнулся я. – Скандал в театре мне, правда, не простили, но за дурака держат всю жизнь: начиная от моей жены, и заканчивая главрежем. Впрочем, это спорный вопрос. Как известно, Спиноза любил латинское выражение «sub specie aeternitatis», что означает «с точки зрения вечности». Он говорил, что все наши проблемы кажутся не такими страшными, если взглянуть на них с точки зрения Вечности. А с этой точки и театральный «сантехник» с его депутатами в городе не навсегда, и отсутствие бывшей супруги – благо! Ведь не зря же народная мудрость гласит – «если к другому уходит невеста, то неизвестно – кому повезло! » Пусть теперь у родни заокеанской голова болит – куда пристроить дурную бабу?

А у меня все нормально: крыша над головой есть, работа тоже. А остальное – уже не актуально. И вообще - корабль не тонет, когда он в воде. Он тонет, когда вода в нём. Не так важно, что происходит вокруг нас. Важно то, что происходит внутри.

Тут я немного отвлекся от своих мыслей. Таившиеся в уголочке школьницы восхищенно взмахнули руками, и смели со стола вазочку с мороженым. И тут же испуганно замерли – не зная, что делать? Я схватил тряпку и помчался собирать осколки. Бородатый мужик, сидевший за тем же столиком, услужливо отодвинул стулья, и ободряюще кивнув девчонкам, выложил на него крупную купюру.

- Убытки за мой счет – сказал он и широко улыбнулся.

И тут я, наконец, его узнал. Это же Стас – наш бывший «премьер». Лет пять назад он исчез с горизонта, уехав к отцу в деревню. И с тех пор в городе почти не появлялся.

- Ты зачем, чертяка, бородой занавесился? – изумился я. – И что тут делаешь?

- Риторический вопрос - «Зачем Володька сбрил усы? » - рассмеялся он. – Что, тоже не узнал?

Я отрицательно помотал головой. Тут как раз случился антракт, и мы вышли на улицу покурить.

- Я же теперь – деревенский житель – хохотнул Стас. – Вот и соответствую. Мне за собой ни следить, ни ухаживать некогда. У меня хозяйство: гуси, пчелы, огород и папенька. Так что я всю весну, лето и осень при исполнении. Только зимой относительно свободен – но и тогда у меня то охота, то рыбалка. Летом борода не мешает, а зимой – вместо шарфика используется.

- Обратно в город не тянет?

- Иногда тянет, когда театр наш вспоминаю. Но папеньке – хорошо за восьмой десяток. А переезжать он никуда не собирается. Я его к сестрице на зиму еле-еле выпроваживаю. Вот, отвез вчера, да сюда метнулся. Квартирантов своих проверить и ребят послушать. Мы же когда-то в одном ансамбле играли…

А у тебя какие дела? Дочки, наверное, школу закончили? И что в театре?

В двух словах я поведал ему и про театр, и про отбывших в Штаты дочерей, и мы вернулись в зал.

 

Жалко, что не придумалось повода – не в привычку без повода пить…

Ну, допустим, пускай будут проводы, я придумаю, что проводить… Вот грохочет по насыпи поезд, вот, сорвавшись, упала звезда. До свидания, не беспокойтесь, мы прощаемся не навсегда. На часах половина четвертого, уже скоро забрезжит рассвет. И уже понимаю нечетко я, с кем простился, а с кем еще нет. Вот летящее облако замерло, вот с травинки скатилась роса… До свиданья, уплывшие за море, улетевшие на небеса.

 

- С уплывшими – все куда проще… - усмехнулся я, с грустью вспомнив старого режиссера. – А вот с улетевшими – сложней… 

И вдруг заметил возле дверей зала знакомую каштановую макушку. Янка поискала меня глазами, увидела, подпрыгнула на месте, и призывно помахала рукой.

- Отличная новость, Валентин Валентиныч! – весело воскликнула она, когда протиснувшись между столиками, встала рядом со мной за стойкой. - Заявку нашу театральную приняли и рассмотрели положительно.

Мне сегодня письмо по «электронке» пришло. В общем, мы теперь – участники конкурса, так что можно подбирать актеров и начинать репетиции. Давайте выпьем по этому поводу!

- Руки прочь от горячительного! – хмыкнул я, быстро отодвинув в сторону бутылку, на которую уже нацелилась юная драматургиня. – Рано тебе, детка, искать вдохновения на дне стакана.

- Уже и отпраздновать такую удачу нельзя! – обиженно надула губки девушка. – Можно! Мне – кофе, тебе – лимонад. Заметь, я ведь тоже не пью на радостях. Потому что – «при исполнении».

Янка отхлебнула золотистого пузырящегося напитка, поболтала соломинкой в стакане и снова улыбнулась:

- А пьесу свою я все-таки переделала, как вы советовали. Диалоги изменила и главному герою подольше интересных реплик вставила. Скажите, Валентин Валентиныч, когда мы все-таки начнем репетировать?

- Как только – так сразу - вздохнул я. – Еще с артистами договориться надо.

И на роль героя у меня до сих пор нет подходящей кандидатуры.

Тут я снова посмотрел на Стаса. Сунуться к нему со своим неприличным предложением? Так ведь откажется. У него же – хозяйство. Куда он его денет?

Я на минуту представил сцену, на которой рядами стоят ульи, а между ними важно расхаживают гуси, и заржал. Этот сюрр – в стиле Владлена. Особенно, если труппа хором начнет петь: «Летять утки»…

В общем, не стоит сельского эмигранта в нашу авантюру втягивать! Если у человека есть возможность вести необычную жизнь, он не имеет права от нее отказываться! Ну, переселился бывший «премьер» в деревню, с кем такого не бывает? Зато – вид цветущий, настроение – боевое. Чего я за ним не замечал, пока он учителем математики в городе прозябал. И вообще - самая печальная из всех потерь, что несет с собой время, это утрата способности чему-то искренне радоваться. А у нашего пчеловода - охотника, с радостью все в полном порядке.

- А если герой не найдется? – печально спросила Янка.

- Будем искать – буркнул я, убирая со стойки грязную посуду.

- Ага. «Такую же. С перламутровыми пуговицами» - раздался за моей спиной веселый голос.

Цитаты из старого знакомого сегодня сыпались почему-то сплошь на тему «бриллиантовой руки».

- Я попрощаться – сказал он, крепко пожимая мне руку, и протягивая какую-то бумажку. – Ничем толком помочь тебе не могу. Квартиранты у меня до Нового Года торчат, так что жилплощадь занята. Но, в случае форс-мажора, можешь смело ехать ко мне в деревню. Батюшка до весны в отсутствии – и комната свободна. Адрес я тебе написал. А теперь – пошел я к ребятам в гости – молодость вспоминать. Увидишь кого из наших, привет им передавай! Пламенный!!!

Стас ушел, а я повернулся к девушке.

- Прости меня, пожалуйста! Я, как последний идиот, дал тебе надежду, что у нас все получится. Да и сам размечтался о кренделях небесных. Понимаешь, этот дурацкий грант нужен не мне и не тебе. Да, приятно, когда твою пьесу ставят в настоящем театре. Да, почетно спасти этот самый театр. Но главное – это наши зрители. И город, в котором мы все живем.

Ведь смотри, какой парадокс – Невель уцелел в войну. А теперь жители гробят его сами – голосуя за невнятных жуликов - депутатов. А потом бегут из города прочь. Потому, что кроме колбасы в желудке, надо чем-то заполнять душу.

И никакие «шоу» не могут заменить простые человеческие ценности – любовь и верность, память о наших предках, и светлое чувство благодарности к ним. Мы с тобой пытаемся переписать наше грядущее. Но, к сожалению, мы – не кудесники. И у меня нет волшебной палочки, чтобы с ее помощью изменить чьи-то мысли и поступки. Поэтому я говорю тебе - не принимай нашу идею близко к сердцу. Ведь то, что примешь, хочется удержать. А удержать нельзя ничего…

- И что теперь? – насупившись, спросила Янка.

- Сделать еще несколько попыток.

- А, если не получится?

Я пожал плечами.

- Жить дальше... И продолжать видеть вокруг себя нечто необычное. Например, дорисовывать кляксы так, чтобы не отличить от цветка. Вить гнёзда на терновых кустах. Ловить сумерки и тихо укладывать их спать…

Девушка невольно улыбнулась – видимо, представив гнездо в неподходящем месте. А потом спросила:

- Так я не поняла – вы отказываетесь от нашей идеи?

- Нет. Просто пытаюсь тебя честно предупредить – я не уверен в результате.

- Между прочим, одна бельгийская писательница любит повторять - «Никогда не опускай руки, ибо рискуешь сделать это за минуту до того, как произойдёт чудо» - буркнула Янка.

- Видимо, в Бельгии жить проще – хмыкнул я. – Или с чудесами у них лучше.

- Никто не знает, каковы его силы, пока их не использует! – вмешалась в разговор Ксантиппа. – А чудо будет, если вы домой сухими доберетесь. Гляньте, что за окном творится!!! Вот-вот дождь хлынет. И ветер крепчает! Все нормальные люди уже по квартирам сидят!

Мы растерянно оглянулись. В таверне никого не было, если не считать нас троих. Даже философы благоразумно исчезли.

- Так, бродяга, быстро закругляй дискуссию и беги домой! – скомандовала моя работодательница. – А девочку я на машине подкину – за мной сейчас сын заедет.

 

Ветер на улице, действительно, крепчал, грозя перерасти в полноценный ураган. Черные клочковатые тучи неслись по небу, ветви деревьев скрипели и раскачивались. Понимая, что еще пара минут - и меня накроет нешуточным ливнем, я, перепрыгивая через ямы на дороге, кинулся бежать по темной улице. Но добраться до особняка, разумеется, не успел. Хлынул дождь, порыв ветра тут же закрутил его струи в тугую спираль. Капли хлестали со всех сторон, и от них не спас бы никакой зонт. Да его у меня и не было. Чтобы окончательно не вымокнуть, я бросился под защиту широкой кроны столетнего вяза, росшего у обочины, и крепко прижался к столу. Поредевшая листва хоть немного, но задерживала холодные струи. Зато ветер не унимался, и мне уже становилось зябко в изрядно промокшей одежде.

- Не хватало еще простудиться! – сердито подумал я. – Прямо классика жанра – бездомный поэт мокнет под забором!

Старина Диккенс, которого недавно вспоминала Янка, оценил бы сие душераздирающее зрелище. Но мне такой поворот сюжета совершенно ни к чему…

Бег моих мыслей прервал резкий неожиданный звук. Прямо над головой что-то оглушительно громко хлопнуло. Словно плеснули чьи-то гигантские крылья! В тот же миг какая-то неведомая сила рванула меня за плечи, и буквально вышвырнула из-под дерева. Влекомый ею, я по инерции пробежал несколько шагов, споткнулся, и упал на колени у края большой лужи. За моей спиной раздался пронзительный треск. Я вздрогнул и обернулся. На том самом месте, где я только что стоял, лежала сломанная порывом ветра здоровенная кривая ветвь! Как я добрался до дома – помню плохо. Но когда ввалился в свою комнату, первым делом затопил проклятый камин, поскольку трясло меня крупной дрожью, и не только от промокшей одежды. Кинув вещи перед огнем – сушиться, и закутавшись в спальник, я в сотый раз задал себе вопрос: какого черта со мной все это творится?!

- Хотя черт тут, наверное, ни при чем, - слегка клацая зубами, сказал сам себе я. – У того, кто дал мне спасительный пендель, явно были крылья. Недаром я слышал над головой какое-то хлопанье. А значит…

На этом месте поток логических мыслей прервался, но зато в голове закружились строки:

 

И уже накопилось достаточно разных бед, о которых бы надо забыть, но нельзя забыть... Ну, куда же ты смотришь, мой ангел, мне дай ответ. Ты же ангел-хранитель, и должен меня хранить. Что нам надо, с тобой? Ничего. Покой, счастья немного, да свет за моим окном... Что ж ты машешь, мой ангел, белой, как мел рукой? Ах, прости, я ошибся, конечно, мой ангел, крылом. Слушай, а, может, рванем вдвоем, в запахи, ветер, дожди, синеву, теплынь? Что же ты медлишь, мой ангел-хранитель, подъем! Что же ты медлишь, мой ангел-хранитель, летим!

Я дописал стих и почувствовал, что согрелся. Более того, мне стало жарко, как от горячего вина, а испуг растаял, словно льдинка в горячем пламени камина. Вместо него меня охватило какое-то странное возбуждение, а в сердце впервые за долгое время вспыхнула надежда.

- Раз уж ангел-хранитель или, еще какая неведомая сила спасла меня сегодня, значит, я для чего-то кому-то нужен. Янке, Анечке, моему театру, да родному городу, в конце концов! Ладно, постараюсь оправдать доверие земных друзей, а заодно и Небесных покровителей.

ГЛАВА 10. Как все просто, если решиться…

Должно быть, я все-таки простудился. Потому что когда закрыл глаза, жар, охвативший меня, усилился и стал почти невыносимым. Я метался во сне и хрипло вскрикивал. Десятки саламандр кружились возле моей постели, свиваюсь в огненную карусель. В какой-то миг, они взвились в воздух, превратившись в жгуче-красные ленты. Эти ленты опутали меня, скрутили по рукам и ногам, а потом швырнули в бездонную черноту. Чернота взорвалась слепящей вспышкой, я вскрикнул и прикрыл рукой глаза. А потом обнаружил, что, обессиленный, полулежу, прислонившись спиной к какой-то стене. Из-за которой доносился смутный рев толпы.

В нем четко различалось только одно слово: «Убей! » Жар усилился. Я провел языком по пересохшим губам, с трудом открыл глаза и увидел над собой мутное белесое небо. Тяжелый, давящий зной струился с него, неподвижное солнце казалось глазом слепого. Где-то совсем рядом по сухому гравию проскрипели тяжелые шаги.

- Я знаю, что был не прав – прозвучал низкий надтреснутый голос. - Но Долг и Власть приказали мне поступить так, а не иначе.

Я повернул голову. Надо мной высился грузный мужчина в ослепительно белой мантии с красной полосой. Он стоял, широко расставив ноги в кожаных сандалиях и напряженно подняв локти, словно цирковой борец.

- Я был воином. Я сражался во славу Рима и прошел через тысячу смертей! Ни Цезарь, ни последний легионер не посмели бы упрекнуть меня в трусости!

Незнакомец говорил, по-прежнему отвернув голову куда-то в сторону, словно его слова предназначались не мне, а кому-то еще.

- И никто не посмеет осудить меня за ЭТОТ выбор! Подлый и жестокий, но единственно верный! Я не мог поступить иначе. Долг властителя и верность Риму – превыше чести, превыше добра и милосердия! Никто не смеет судить меня за этот выбор, кроме …

- Кроме - потомков? – тихо спросил я.

Властитель Иудеи опустил голову и уронил руки. Я вдруг увидел, что он, оказывается, очень стар. Каменную твердость скул портили дрябло свисающие щеки, смуглую кожу шею прорезало множество морщин.

- Кроме – меня самого! – глухо сказал он.

Провел руками по лицу и еле слышно произнес:

 

Я – не прав, я знаю, но уже - принято решенье. Безвозвратно. А на том, далеком рубеже можно было повернуть обратно! Можно было… Можно было, там, где осталась точка поворота, где не шла за городом к холмам равнодушной поступью пехота. Где толпа не жаждала: «Убей! »… Я был чист и смел, силен и честен. Я – не прав. Я знаю, но на мне долг. А долг превыше чести. И – толпа ревет. Копыта – бьют. Все идет по плану, как решилось. Уже скоро. Несколько минут. Несколько секунд. Ну вот, свершилось…

Я молчал, не зная, что сказать. Да и где указано, ЧТО должен делать автор, когда герой цитирует его собственный стих?

 

И уже не слыша голоса, смотрит, безнадежно сожалея, в мутные пустые небеса Пятый Прокуратор Иудеи…

 

Прокуратор вскинул голову. И впервые за все время горького монолога посмотрел прямо на меня.

- Так не повтори моей, ошибки! Слышишь, поэт? Когда придет твое время - сделай правильный выбор!

Его глаза под тяжелыми набрякшими веками сверкнули неожиданно ясно и молодо. Я приподнялся, хотел что-то ответить. Но порыв душного ветра, прилетевший сюда должно быть из раскаленных недр Иудейской пустыни, взвихрил пыль и швырнул ее мне в лицо. Я тяжело закашлялся, хрипя и задыхаясь. Рев толпы за стеной приблизился, ударил в уши. Казалось, там беснуется одно жаждущее крови многоголовое чудовище!

Я застонал, пытаясь вырваться из этого кошмара…

 

- Валечка, что с тобой? Очнись, пожалуйста!

Чья-то прохладная мягкая рука коснулась моего лба, смывая страшное видение. Я с облегчением выдохнул, открыл глаза и увидел склоненное надо мной встревоженное лицо Анечки.

- Как ты меня нашла? – пробормотал я.

И подумал, что правильнее было бы сказать: «Спасибо, что ты меня спасла».

- Я зашла в таверну проведать тебя. И нос к носу столкнулась с твоей  встревоженной хозяйкой. Она сказала, что ты человек ты обязательный, и раз уж не вышел сегодня на работу, значит, с тобой что-то случилось. Я бросила все и побежала по указанному адресу.

- И увидела там драматичнейшую картину маслом: «Нищий поэт умирает от горячки».

- Не шути так! – слегка рассердилась Анечка. – Во-первых, можно накаркать, во-вторых, я не позволю тебе загнуться от банальной простуды! Прими-ка лекарство, господин сочинитель!

Оказывается, пока я валялся в беспамятстве, моя добрая фея, в лице любимой актрисы, уже успела сбегать в аптеку и притащить из дома два термоса – один с малиновым чаем, другой с куриным бульоном. И это не считая кучи плюшек с бутербродами!

- «Благодарю вас, сиятельная синьора за те милости, коими вы осыпаете меня и моего оруженосца! » – процитировал я Сервантеса.

Правда, в отличие от героя пьесы, я был закормлен таблетками, залит по уши горячим питьем, и закутан помимо спальника в теплейший пуховый платок.

- Румянец, вновь вспыхнувший на ваших щеках, и огонь жизни в ваших ясных глазах – вот лучшая награда скромной целительнице за ее труды - подыграла мне Аня, и бережно поправила подушку под моей буйной головой.

Я поймал ее руку и коснулся губами пальцев.

- Ты, правда, мое спасение! Не знаю, чем я заслужил такую заботу.

Она снова наклонилась надо мной. Ласково улыбнулась, каким-то материнским жестом пригладила мои разметавшиеся по подушке волосы.

- Ты всегда был мне хорошим другом, Валя. Поддерживал в трудный момент, лучше любой подружки выслушивал мои жалобы на не сложившуюся жизнь.

С тобой мне всегда было легко! И в жизни, и на спектакле! Помнишь, как однажды, когда я только пришла в театр, у меня никак не получалась одна сцена? И режиссер сердился, а я чуть не плакала. Ты тогда поманил меня пальцем за кулисы. А когда я притащилась туда, всхлипывая и размазывая тушь, ты вынул платок и вытер мне слезы, как маленькой. А потом с самым таинственным видом полез в карман и вынул оттуда большущую конфету.

И протянул мне со словами: «Я – великий волшебник! Дарю тебе эту пилюлю вдохновения! Прими ее, милая девушка, и твой талант актрисы тут же заиграет всеми цветами радуги».

- Я помню, - усмехнулся я. – Ты была тогда такая миленькая с размазанной по мордашке косметикой. Ну, прямо, маленькая пандочка!

Аня рассмеялась и погрозила мне пальцем.

- Надеюсь, говоря про панду, ты сейчас не фигуру мою в виду имел?

- Ну, что ты! Исключительно пушистый мех и добрый нрав!

Довольная комплиментом, Анечка поправила густые пышные волосы и добавила уже серьезным тоном.

- Можно не верить в чудеса, но после той смешной сценки, я, действительно, стала играть лучше. Во мне словно бы разомкнулись и упали какие-то внутренние оковы. А теперь я просто жизни своей не мыслю без нашего театра.

Она секунду помолчала и шепотом добавила.

- И без тебя.

Я внутренне вздрогнул и понял, что не знаю, как мне ответить на эти слова. Господи, неужели у девушки ко мне… это самое… как его лучше назвать?..

Ну, словом, нежное чувство! Нет, Аня мне очень нравится и всегда нравилась. Да чего там греха таить, не будь у меня дурацких «сложных обстоятельств», имей я нормальную работу и собственный дом, я бы сам сделал первый шаг в наших возможных отношениях. Ведь я теперь свободен. Но, что толку мечтать о невозможном? В данный момент я – бездомный и практически безработный сочинитель. Черт возьми, что же мне сказать сейчас девушке? Я уже больше минуты молчу, как дурак! Драматург хренов, придумай быстрей подходящую реплику! Любая женщина знает: если она призналась в своих чувствах мужчине – то нет ничего, оскорбительнее молчания…

- Мне тоже было очень тоскливо одному - тихо произнес я, подбирая слова.

– Я часто вспоминал тебя, наши беседы, всякие забавные случаи, что бывали, порой, на репетициях. Было бы очень здорово иметь возможность ставить счастливые моменты на повтор. Представь, ты сидишь где-нибудь на веранде и слушаешь навевающий тоску стук дождя, а в душе разноцветным вихрем проносятся летние улыбки и солнечные лучи со вкусом земляники…

Аня, спасибо тебе еще раз. Не только за таблетки и чай! За тепло души, которым ты поделилась сейчас со мной. Ох, прости, не хватает у меня добрых слов. Тут ирония ни к чему, а в лирике я не силен.

Аня просияла, а потом всплеснула руками с шуточным возмущением.

- Это ты-то в лирике не силен? Ты, написавший «Не кори меня той любовью» и «В этом доме по утрам играет музыка»?! Ну, Валя, ты сам себя не ценишь!

- Главное, чтобы вы меня ценили, дражайшая Дульсинея, - хмыкнул я.

- Кстати, о рыцарях и дамах - вспомнила Аня, собирая пустую посуду. – Тебе удалось найти артиста на роль героя в новой пьесе.

- Нет - помрачнел я. – И, видно, теперь уже не найду. Знаешь, я вчера на концерте встретил Стаса.

- Нашего красавца? – изумилась Анечка. – Загадочного, словно лорд Байрон, по которому вся женская половина труппы сохла?!

- Именно! Только романтик наш с тех пор сильно изменился. Стал поперек себя шире и обзавелся такой бородищей, что сам Лев Николаевич ему бы позавидовал. Ему теперь купцов замоскворецких впору играть, а не героев-любовников.

- Какие жуткие вещи ты рассказываешь! И что же с ним случилось?

- В общем, ничего плохого. Сменил наш общий знакомый амплуа, обзавелся домиком в деревне, разводит теперь там пчел да гусей, и живет припеваючи.

Я поначалу еще размышлял: не сказать ли ему о новой пьесе? Но потом передумал. Ну, не похож этот сытый веселый фермер на гордого рыцаря, хоть ты тресни! Так что, увы, – идея со спектаклем безнадежно зависла в воздухе.

Анечка задумалась. Потом снова присела рядом со мной. Посмотрела на меня долгим и ласковым взглядом и негромко сказала:

- Валя, а почему бы тебе самому не сыграть эту роль?

- Мне? – удивился я. – Вообще-то, я – сценарист, а ни разу не актер.

- Да неужели? А кто на всех репетициях с завидной регулярностью подменял заболевших артистов? Кто мог с легкостью изобразить все – от походки подгулявшего матроса, до монолога английского короля на заседании Парламента?

- Одно дело – какие-то детали показывать, и совсем другое – сыграть весь спектакль от начала и до конца. Да и не похож я на героя от слова - совсем!

- Похож! – тихо и твердо возразила Аня.

Она коснулась моей руки, наклонилась надо мной и заговорила горячо и быстро:

- Ты говорил мне тогда в парке, что главный герой должен быть сильным и чуть насмешливым. Мудрым и немного усталым от жизни. Смелым, но не безрассудным. А главное – добрым. Милый Валя, но ведь это все - о тебе! Ты такой и есть! Подожди, не перебивай меня! Ты все время называешь главного героя рыцарем. Но ведь это должен быть совсем иной рыцарь, не такой, каких прежде играли на подмостках! Не воин из сказочного Камелота, в сверкающей броне. И не благородный безумец Дон Кихот. Это простой, обычный человек из тех, что ничем не выделяются в толпе. Но, если беда грозит его друзьям – он, не очень сильный, не совсем уже молодой и не особенно удачливый, забыв обо всем, бросается им на помощь! И побеждает вопреки всему! А еще твой герой должен быть немного волшебником. Нет, не в плане знания каких-то там заклинаний или магических зелий. Просто он умеет брать слова и выстраивать из них миры.

- Угу. А потом из этих миров к нему будут являться весьма странные гости и тихо раскачивать его и без того ненадежную крышу – пробормотал я.

Девушка удивленно подняла брови.

- Не бери в голову. Это так – мысли вслух. Анечка, дорогая, я бесконечно ценю твою заботу, и я очень растроган твоей верой в меня, но…

- Поверь в меня, когда я сам в себя не верю ни на грош!

Аня почти выкрикнула эти слова, а потом резко вскочила и выпрямилась.

- Ты пишешь такие правильные строки, такие хорошие слова! Но почему ты, такой, мудрый и талантливый, не веришь мне? Почему не хочешь даже попробовать сыграть эту роль? Неужели лучше погибать от хандры в этих развалинах, чем попытаться хоть как-то изменить паршивую реальность?! Разве это – достойный тебя выбор?!

Последнее ее слово набатным звоном отдалось в моих ушах. Глаза вновь резанула ослепительная вспышка, и я на мгновение увидел знакомую грузную фигуру в красно-белой мантии.

- Выбор…- тихо сказал я и встал с постели. – Вы были правы, господин Пилат - Пятый Прокуратор Иудеи – это очень нелегкое дело. Особенно, когда разум шепчет: «Сдайся! », а измученная душа бессильно молчит. А вот я, пожалуй, сделаю свой выбор. Вопреки логике и здравому смыслу, как сказал мой самый первый гость! Нищий поэт переквалифицируется в актера погорелого театра – вот бред-то несусветный! А вдруг именно в этом безумии – залог нашего спасения?

Если смысл жизни исчерпал себя и дорог больше нет – надо шагать по бездорожью! Вдруг именно там нам откроется новый мир и новый свет? Аня, не пугайся! Считай, что это была импровизация на тему монолога главного героя. Я – согласен! Играю!

Девушка ахнула и бросилась мне на шею.

 

ГЛАВА 11. Даже если уедешь в такую глушь, где не ходят по двое ни псы, ни бесы…

 

- Валечка, дорогой, спасибо тебе! Теперь я верю – мы победим!

Она порывисто поцеловала меня в щеку, обняла снова и шепнула:

- Это ты не должен пугаться моего признания. Потому, что только сама женщина знает, кого она может любить... И, как правило, это не тот мужчина, которого любить правильно и безопасно...

- А-а-а… э-э… - только и смог выдавить я из себя.

Кажется, сбывались мои худшие опасения. Анечка отстранилась от меня и весело подмигнула:

- Импровизация на тему монолога героини! Здорово я тебя разыграла, бедный рыцарь?

- Очень - выдохнул я. – Впредь, пожалуйста, предупреждай меня, когда начнешь импровизировать. У меня, как у поэта, натура тонкая, чувствительная. Могу и в обморок брякнуться, если сильно испугаюсь…

Расстались мы веселые и довольные друг другом. Жар у меня к тому времени совсем прошел и температура спала. И я достал ноутбук, решив, не теряя времени, познакомиться с будущей ролью поближе. Но после парочки предложений в голову, как всегда внезапно, полезли строчки:

 

Даже если уедешь в такую глушь, где не ходят по двое ни псы, ни бесы, этот край, несомненно, настигнет сушь, как в сюжете доходной библейской пьесы. Ибо дерзость моя и вина не в том, что не верю в псалмы и не строю башню, я заглядывал в ночь, прислонясь плечом к старой двери того, кто не просит дважды. Там нет ангелов вещих и нет суда, не пылятся в углу золотые книги… Абеляр там читает стихи с листа, Элоиза смеётся, рассыпав блики красной меди волос поперёк лучей, в этом диком краю неземном, бумажном. Он горит так легко на исходе дней, осыпаясь в ладони огнём и сажей. Даже если уедешь в такую глушь, где забудешь и губы твои, и тело, эту глушь, несомненно, настигнет сушь, будет лист поутру абсолютно белым. Ничего не найдёшь на земле впотьмах /я заглядывал в ночь, прислонившись к двери/… Вся живая вода на твоих губах, оттого лишь в губы твои и верю…

Меня снова бросило в жар. Я хоть и городской сумасшедший, но не такой идиот, чтобы не понять, что Анечка меня не разыгрывала. А просто удачно спрятала СВОИ чувства за монологом воображаемой героини. Сердце в груди глухо стукнуло, а потом помчалось вскачь…

- Господи, а ведь можно попробовать начать жизнь с чистого листа – подумал я. – Не сказать, что я не могу жить без женской ласки, но ведь и отказываться от нее – глупо. Только потому, что однажды я с семейной жизнью нечаянно промахнулся. А все почему? Потому, что – идиот. Сох по Светке с пятого класса, и никого кроме нее не видел. А потом ушлая девица взяла «быка за рога» - и я скоропостижно женился. Бабушка объясняла мой «заскок» синдромом «первой женщины». Ну, наверное, все так и было.

А когда я разглядел, что рядом – чужой человек, было поздно что-то менять. Женщины, правда, потом случались, но из семьи я так и не ушел. Меня самого из нее пнули – когда отпала надобность. Ну, горе маме, чо. Точнее – бабушке.

Потому, что из Питера я невесты не привез. Барышни на потоке сами были из глубинки, и рассматривали меня исключительно в качестве приятеля. Я с ними прекрасно проводил время в прогулках и разговорах – но не более того. Девки наши мечтали о карьере, да о том, чтобы хоть как-то зацепиться за северную столицу. Что можно было понять – ибо у каждой в анамнезе уже был свой «Зажопинск». А потом я вернулся, снова встретил Светку, здоровый организм потребовал свое – и начались серые семейные будни, проходившие под девизом – «напиши маме в Штаты»… Когда дочери подросли и подключились к процессу, я тихо взвыл, а потом развелся.

Я снова перечитал написанные строчки.

- Эк, тебя расколбасило-то, старый греховодник!!! Или – не еще не старый? Помнится, Андрей Болконский говорил, что жизнь не кончена в тридцать лет. Я-то, конечно, постарше буду, но какая разница? Если весна человеческого сердца нахлынула на меня внезапно, посреди этой серой стылой осени?

И глупо теперь пытаться скрыть свои чувства, стараться как-то сдерживаться в общении с Аней. «Учитесь властвовать собою! » Ха! Черт с вами, господин Онегин, и с вашими дурацкими поучениями! Если девушка сама открыла мне свою душу, неужели я трусливо отвернусь?

Я стоял посреди комнаты, улыбаясь глупо и растерянно. А сердце билось все сильнее и сильнее, словно у влюбленного шестнадцатилетнего мальчика. И я вновь и вновь ощущал прикосновение мягкой руки к пылающему лбу, видел склоненное надо мной нежное лицо, печаль и ласку в синих глазах.

- Не знаю, что будет дальше - прошептал я. – Как сложатся наши отношения и все ли закончится хорошо? В пьесе, что предстоит мне сыграть, герой до последней страницы не решается объясниться героине в любви. Но если Аня снова попробует признаться мне, я не оттолкну ее, и не обожгу душевным холодом. А еще лучше - признаюсь первый сам! Посреди обычной беседы или в пылу репетиции – не важно! Не все ли равно – играть или жить? И то, и другое нужно делать достойно.

Я зажмурился, чтобы снова вызвать в памяти милый, светлый образ, но расслабиться и помечтать мне не дали. Где-то внизу гулко стукнула дверь, простучали шаги по лестнице, и в комнату ввалились оба моих философа, «благоухая» сложносоставным перегаром. Щеки у обоих по цвету могли посоперничать с облетающим в парке кленом, глаза восторженно сияли, а на лицах расплывались блаженные улыбки.

- Болящий дух врачует песнопенье, не правда ли, коллега? – восторженно голосил Павел Сергеевич. – Когда благородный юноша с гитарой сыграл нам композицию БГ «Самый быстрый самолет», я почувствовал, как улетаю вместе с ним в Обетованные Небеса, а все повседневные заботы брошены внизу, подобно ненужному балласту.

- Полностью поддерживаю ваше мнение, дорогой друг! – умиленно вторил ему Петр Алексеевич. - Ибо, как сказал классик: «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». Ах, друг мой, нужно иметь столь чистое сердце, как у вас, чтобы так наслаждаться подлинной гармонией!

Он всхлипнул и высморкался в какое-то подобие платочка.

А потом, разнежившись окончательно, повис на плече друга. Я усмехнулся. Теперь стало ясно, куда пропали эти любители искусства, и почему они не доложили Ксантиппе, что я заболел. Похоже «сладкая парочка» увеялась вслед за Стасом и рок-музыкантами отмечать удачное завершение концерта, да так и осталась ночевать незнамо где. Тут мои приятели все-таки заметили меня, разом остановились и растерянно заморгали.

- Э-э, позвольте спросить, сеньор Валентин, а что здесь было, пока нас не было? – удивился Павел Сергеевич.

Видимо, его потряс мой растрепанный вид и наброшенный на плечи, точно у мерзнущей бабушки, пуховый платок.

- Вас поразил зловредный недуг? – вскричал Петр Алексеевич, окидывая взглядом валяющиеся на подоконнике упаковки таблеток.

- Слегка поразил, но теперь мне гораздо легче - успокоил я друзей.

А про себя подумал: какая редкостная удача и подарок судьбы, что они прогуляли где-то почти сутки. И я имел возможность пообщаться с Анечкой наедине. При посторонних она вряд ли решилась бы поведать мне правду о своих чувствах.

- И вообще, господа алкоголики и тунеядцы, не пора ли нам всем браться за ум? Я, безусловно, рад, что вы столь приятно провели время, но вряд ли наша хозяйка разделяет мои чувства. Давайте уж пропадать с работы по очереди!

А то лишимся последнего куска хлеба. Меня хотя бы извиняет мое состояние не стояния. А вас?

Философы дружно вздохнули и приуныли.

- У нас – аналогично – вздохнул Петр Алексеевич. – Правда, несколько по другой причине. И что же делать?

- Если вы найдете – во что мне одеться, то на этот раз, я, так и быть, вас выручу. А потом – составим строгий график наших исчезновений из подсобки.

Приятели радостно закивали.

- А какая неприятность произошла с вашей одеждой? – робко поинтересовался Павел Сергеевич.

- Обычная – попал под лошадь! – хмыкнул я. - То есть, я хотел сказать, под ливень. Куртка, ясен пень, после него не высохла. Да и штанов у меня лишних нет. Весь мой гардероб – по несчастью, это то, что на мне надето. А сейчас на мне, пардон, трусы и футболка. Не считая платка и спальника. Не могу же я явиться на глаза к Ксантиппе в образе недобитого фрица под Сталинградом?

Вас в магазин за новыми джинсами не зашлешь – по причине убийственного перегара. Устроите там «битву на Ипре» – посредством газовой атаки.

И дружно в ментовку загремите. Так что найдите у себя хоть что-нибудь, в чем не стыдно на улице показаться, и я отбуду на работу.

Не могу сказать, что меня так уж вдохновляла перспектива выползать на улицу, да еще и коробки в таверне таскать. Но температуры уже не было, зато у меня появилась идея с графиком. Если придется репетировать – то это-таки выход, и гарантия свободного дня или вечера. Правда, ощущалась некая слабость и головокружение, но я надеялся, что прогулка по свежему воздуху пойдет голове на пользу. А уж трудотерапия излечит меня не только от моих ночных кошмаров, но и от грешных мыслей. Оставалось только подыскать себе костюм.

- Мы сейчас, любезный друг! Мы – мигом! – засуетились оба философа.

Они нырнули к себе, о чем-то громко заспорили, а потом принялись выбегать обратно, притаскивая то одну причудливую деталь одежды, то другую.

- Примерьте этот фрак, дражайший Валентин! Мне его презентовал один знакомый виолончелист, волею судеб занесенный в нашу глухомань. Честное слово, фрак совсем новенький, разве, что молью чуть побитый.

- Ну, что вы, Павел Сергеевич, какой фрак! Вы же не хотите, чтобы наш благородный дон походил на сбежавшего со свадьбы жениха? Друг мой, обратите внимание на этот плащ. Что значит, «он, кажется, дамский»? Во-первых, пуговиц на нем все равно нет, а значит, неясно, на какую сторону он застегивается. А во-вторых, эти стразики на плечах можно просто оторвать.

В целом же, вид у данной вещи, более чем презентабельный! Малиновый цвет отлично оттеняет бледность вашего лица.

В общем, покопавшись в куче тряпок и отвергнув самые безумные предложения новоявленных модельеров, я все же выдернул оттуда более-менее приличные брюки и рубашку. Вернее, это сначала мне так показалось. Но когда я нацепил на себя все это, оба философа озадаченно крякнули и как-то странно переглянулись.

- В чем дело, господа? – удивился я. – Вроде бы, ни стразов, ни цветочков с бантиками на выбранных мною вещах, не замечается. С чего вдруг такой удивленный вид?

- Вы выглядите необыкновенно мужественно и привлекательно! – уверил меня Петр Алексеевич. – Просто стиль этого наряда…м-м-м…несколько необычен для наших мест. Лучше взгляните на себя сами.

Он поманил меня за собой. Я вышел из комнаты, прошел через обиталище приятелей, и тут Петр открыл незамеченную мною ранее маленькую дверь. Кажется, это была какая-то кладовка, главным раритетом которой было довольно большое зеркало в треснувшей раме. Я посмотрел на свое отражение. Где-то далеко вдали заиграло банджо, послышался клекот горного грифа, стукнули копыта мустанга, и ветер взметнул в воздух желтую пыль прерий. Из зеркальной глубины на меня сердито пялился немолодой ковбой в потертых вельветовых штанах с желтыми заклепками и клетчатой рубахе невозможно яркой красно-зеленой расцветки. Образ довершала короткая кожаная жилетка и шейный платок, заботливо выделенный мне одним из философов. Мда-а! Как-то не ожидал я, заныривая, в единственно нормально выглядящие одежки, что в общем сочетании, они дадут такое дичайшее «кантри». Правда, это лучше, чем рваный фрак или плащ в жутких розочках.

- В целом – неплохо - обреченно пробормотал я. – Хоть иди – сдавайся в американское посольство и нарекайся истинным техасцем. Вот Светочка обрадовалась бы! А кольта и звездочки шерифа у вас в кладовке случайно не завалялось? Ну и ладно. Не все ли равно, в чем коробки грузить! Ну, раз вопрос с «новым платьем короля» худо-бедно решен, пора составить пресловутый график. Хотя, нет. Пожалуй, отложим это увлекательное занятие до вечера. Сначала надо убедиться, что кто-то из нас все еще работает в таверне.

Я вышел на улицу и огородами двинулся по направлению к таверне. Никто, по счастью, на меня не пялился, а встреченные мной менты, интереса тоже не проявили. Но зато, когда я вошел в знакомые двери, Ксантиппа выронила банку из-под кофе и очень долго хлопала глазами.

- Царица небесная! – ахнула она. – Не признала! Думала, иностранца, какого балтийским ветром к нам занесло. Уж слова подходящие судорожно начала вспоминать, а в голову, как на грех, лезло только: «Месье, мадам, же не манж па сис жур! »

Но потом Ксантиппа быстро овладела собой и грозно подбоченилась:

- А где это ты шлялся, голубчик, целые сутки? Я уж извелась вся, думала с тобой, что плохое случилось. А ты явился расписной, аки клоун голливудский!

Я вздохнул.

- Кое-что нехорошее и впрямь произошло. Вчера я, все-таки, попал под дождь, промок и немного приболел. Оттого и ковбоем нарядиться пришлось. Куртка-то моя до сих пор у камина сушится. А человеческих штанов у ваших бывших родственников не нашлось…

- А сейчас-то нормально себя чувствуешь? Может, тебе дома отлежаться? – снова захлопотала вокруг меня хозяйка.

- Не надо. Теперь мне гораздо лучше, а физический труд идет на пользу хилым интеллигентам. Так что, где там ваши коробки – готов таскать их хоть до завтрашнего утра.

 

ГЛАВА 12. Ну, что за чудо шляпа у ковбоя - надвиньте лишь немного набекрень, и я клянусь, не будет вам отбоя от девушек окрестных деревень!

На наши голоса откуда-то из недр таверны выскочила …Янка.

- Тетя Ксантиппа, с кем это вы разговариваете? Ой!

Девушка тоже замерла на месте, а потом произнесла благоговейным шепотом:

- Клинт Иствуд! Дикий-Дикий Вест! Как там, в старом фильме пелось? «А, вот за что я люблю ковбоя? За то, что все есть у него! » Валентин Валентиныч, вы же просто красавец!

- Я не просто красавец - смущенно ухмыльнулся я. – Позвольте представиться, дорогая автор пьесы. Перед вами стоит исполнитель главной роли. Раз другого идиота не нашлось – придется самому напяливать камзол и шпоры романтического героя.

Вместо ответа Янка взвизгнула и повисла у меня на шее. И в этот самый момент, по дурацкому закону бутерброда, дверь распахнулась и в зал вошла… Аня. Далее последовала немая сцена. Я, вначале попытавшийся, неуклюже обнять девушку, дернулся и застыл, как пень. Янка ничего не заметила и продолжала петь мне дифирамбы, обхватив обеими руками. Ксантиппа растерянно переводила взгляд с одного действующего лица безумного водевиля на другое, но благоразумно помалкивала. А я в отчаянии смотрел на Аню, на лице которой удивление постепенно сменялось выражением боли, а потом деланным равнодушием.

- Простите, я кажется, вам помешала - с ледяной вежливостью произнесла она.

Я замотал головой, опять не найдя нужных слов. Янка, наконец-то, оторвалась от меня и обернулась.

- Извините, вы пришли слишком рано. Заведение откроется только через час - тоже не слишком любезно буркнула девушка.

- Пришла-то я вовремя – парировала Аня, по-прежнему не сводя с меня глаз.

- Но, некие слова сказала совершенно зря. Забудьте их, господин сценарист!

Я обрел дар речи. Но впал в полное помрачение и повел себя, как дурак.

- Аня, познакомься - промямлил я. – Это Яна Вишневская, автор пьесы, которую мы собираемся ставить.

- Вот как? – все тем же нарочито спокойным тоном сказала Аня. - И сейчас, вы, очевидно, обсуждали самую животрепещущую сцену?

- Пойду-ка я в подсобку, гляну – вдруг машина подъехала?

Ксантиппа сочла правильным решением - немедленно ретироваться с «поля боя».

Тут до Янки, кажется, дошло, что Аня – мне не посторонняя. И девушка попыталась все исправить.

- Валентин Валентиныч меня спас! И мою рукопись тоже! Он такой добрый и смелый. Пожалуйста, не надо на него сердиться!

- Конечно, он очень добрый - мягко, но с металлом в голосе согласилась Аня. - Всех любит, всех спасает. Особенно, молоденьких актрис.

- Я – не актриса - буркнула Янка. – И вообще, что я тут с вами разболталась?

У меня же куча дел: посуду тут помыть, папаше позвонить, отчитаться, почему дома не ночевала?

- И почему? – ляпнул я.

И съежился под новым уничтожающим взглядом Ани.

- Потому что машина хозяйкиного сына сломалась у самого ее подъезда.

И ночевала я у тети Ксантиппы. Все! Я пошла, а вы тут разбирайтесь сами.

Девушка почти вышла, но обернулась в дверях и сердито добавила.

- Я Валентина Валентиновича обняла из благодарности! Потому что он пьесу мою согласился ставить. Вот! И нечего так на меня зыркать!

Девушка исчезла в подсобке. Мы с Аней остались одни. Не зная, как исправить ситуацию, я молча подошел к стойке, не глядя схватил какую-то бутылку, и приложился к ней «из горла».

- Ко всему прочему, ты еще и алкаш – вздохнула героиня моего романа.

- Алкаши дома сидят – буркнул я. – Поэтому мне пришлось восстать из гроба, вырядиться попугаем, и прийти сюда. Откуда я знал, что все ТАК получится? Я, вообще-то, работать шел, а не с барышнями обниматься. Впрочем, может, оно и к лучшему?

Аня недоуменно подняла на меня глаза.

- Что ты этим хочешь сказать?

- Только то, что спектакля не будет. И хорошо, если он закончится, так и не начавшись. Как говорится – «Обидно, досадно, но – ладно». Второй вариант – гораздо хуже.

- Это какой же?

- Мы начинаем КВН, то есть, тьфу! – репетиции. А потом вы с Янкой снова из-за меня ссоритесь, и все летит к чертям! И всем будет «мучительно больно за бесцельно прожитые годы», в смысле, за потраченное напрасно время. К тому же, теперь я совершенно не уверен, что у нас есть главная героиня. Потому, что ты сейчас фыркнешь, дашь мне по морде, и гордо удалишься. А кто играть станет?

- Пусть твоя пигалица сама играет!

- Ага. Щаз! Играть она умеет отлично – но исключительно на нервах. К тому же, у нее имеется злобный отчим, который ни на какую сцену не отпустит.

- Почему это?

- Подозреваю, что он не поклонник театральных постановок. Если он ей даже пьесы писать не разрешает. Да и девочке, похоже, восемнадцати еще нет. Так что по любому потребуется согласие родителей.

- Откуда ты знаешь такие подробности?

- От верблюда. Мог бы рассказать тебе о своем знакомстве с Янкой, но сейчас я должен идти работать. Сорри!

Тут как раз подошла долгожданная «газель», и хозяйка в приказном порядке вытащила меня из неприятного разговора. И я переключился на весьма увлекательное занятие: упаковки с продуктами надо было не только вытащить из машины, но и удачно найти им место в тесной подсобке. Эдакое «Лего» для взрослых, которое Ксантиппа именует не иначе, как «впихнуть не впихуемое».

Я увлекательно и неторопливо играл в этот «конструктор», предоставив Ане возможность решить самой – в какой сцене идиотского спектакля она пошлет своего героя куда подальше? И бормотал пришедший в голову старый стишок:

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: