Отрывок из книги Кагана М.С. “Мир общения”. – М., 1988.

В двух главных отношениях различаются общение и коммуникация. Первое состоит в том, что общение имеет и практический, материальный, и духовный, информационный, и практически-духовный характер, тогда как коммуникация (если не иметь в виду другого значения этого термина, когда он употребляется во множественном числе и обозначает пути сообщения, средства связи) является чисто информационным процессом – передачей тех или иных сообщений.

Второе отношение, в котором различаются общение и коммуникация, – характер самой связи вступающих во взаимодействие систем. Поскольку в системе субъектно-объектных отношений человек может выступать и в функции субъекта деятельности, и в функции ее объекта – предмета преобразования, познания или оценки, постольку и возможны, и необходимы для полноты осуществления деятельности две ситуации. Так, на операционном столе пациент является для хирурга объектом, в принципе равным любому другому оперируемому объекту - животному или растению; вместе с тем в процессе обследования, изучения пациент тоже является объектом — на сей раз объектом познания, и тут разница между познавательной деятельностью хирурга и исследованиями биолога или ботаника опять-таки несущественна. Общение врача и пациента часто вообще не возникает либо происходит на периферии медицинской деятельности – в ситуациях, в которых врач видит в больном не просто пациента, а личность, страдающую и мыслящую, такого же субъекта, каким является он сам, и вступает с ним соответственно в отношения общения.

Такова же позиция исследователя-психолога или социолога, педагога или военачальника: в каждую из этих форм деятельности отношение к другому как к субъекту – то есть элементы общения — вплетается в большей или в меньшей степени (скажем, в отношении офицера и солдата в меньшей степени, чем в отношении мастера и рабочего, а сюда – в меньшей степени, чем в отношения профессора и студента; вместе с тем в системе «офицер - солдат» соотношение моментов субъект-объектного воздействия, то есть управления, и субъект-субъектного взаимодействия, то есть общения, иное в условиях боя и в условиях подготовки к бою или празднования победы после боя), однако во всех этих случаях общение запредельно данной деятельности и способно лишь вклиниваться в нее или в каких-то ситуациях сопровождать ее.

Коммуникация есть информационная связь субъекта с тем или иным объектом – человеком, животным, машиной. Она выражается в том, что субъект передает некую информацию (знания, идеи, деловые сообщения, фактические сведения, указания, приказания и т. п.), которую получатель должен всего-навсего принять, понять (правильно декодировать), хорошо усвоить и в соответствии с этим поступать. Получатель информации и является в подобных случаях объектом, ибо отправитель на него смотрит как на пассивный (не в энергетическом смысле, а в смысле чисто информационном) приемник, хорошо настроенный, точно и надежно работающий. Потому-то в принципе безразлично, является ли таким приемником человек, животное или техническое устройство, и там, где можно заменить первого последним, это и делается (скажем, в автоматически действующих космических лабораториях или саморегулирующихся технических системах). В данной ситуации активность приемника либо направлена на повышение «коэффициента полезного действия самого способа усвоения информации, либо оказывается “шумом”, то есть искажением передаваемого сообщения (оттого в наиболее ответственных случаях - скажем, армейских - получатель должен повторить полученное указание, распоряжение или сведения, в обычных же условиях проверкой того, сколь точно и полно получатель усвоил переданную ему информацию, является экзамен).

Радикально иное положение возникает тогда, когда отправитель информации видит в ее получателе субъекта, а не объект, ибо в этом случае он исходит из того, что данная информация адресуется такой системе, которая индивидуально своеобразна, активна в соответствии со своей уникальной природой и соответственно должна переработать получаемую информацию, становясь партнером ее отправителя в их общем деле — совместной выработке результирующей информации. Иначе говоря, в общении нет отправителя и получателя сообщений – есть собеседники, соучастники общего дела.

В коммуникации мы имеем дело с процессом однонаправленным, информация течет только в одну сторону, и – по законам, установленным теорией коммуникации, – количество информации уменьшается в ходе ее движения от отправителя к получателю. В общении информация циркулирует между партнерами, поскольку оба они равно активны и потому информация не убывает, а увеличивается, обогащается, расширяется в процессе ее циркуляции. Структура первого типа информационной активности, следовательно, асимметрична:

 

отправитель             послание            получатель

а структура второго типа активности — симметрична:

                                         средства

    партнер                              партнер

Общения

 

 В диалоге каждое сообщение (послание) рассчитано на его интерпретацию собеседником и возвращение в таком преломленном, обогащенном, интерпретированном виде для дальнейшей аналогичной обработки другим партнером и т. д. Вот почему мы обозначаем общение в наших схемах не двумя разнонаправленными стрелками , фиксирующими обычно прямую и обратную связь как различные и самостоятельные процессы, а одной двунаправленной стрелкой показывающей, что речь идет здесь о едином и нерасчлененном процессе циркуляции информации, а не двухактном обмене информацией.

Общение никак не может быть приравнено ни к передаче сообщений, ни даже к обмену сообщениями (или информацией), как оно очень часто определяется в нашей философской и психологической литературе.[1]

Общение – это процесс выработки новой информации, общей для, общающихся людей и рождающей их общность (или повышающей степень этой общности). Неубедительной поэтому представляется попытка И.А. Джидарьян защитить определение общения как «обмена», ссылаясь на К. Маркса и приравнивая содержание понятий «обмен» и «диалог»[2], ибо первое как раз не предполагает того возрастания информации, которое специфично для общения и отличает подлинный диалог от обмена мнениями. Когда же молодой К. Маркс писал: «...ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие» [3], он употреблял понятие «обменивать» в явно метафорическом смысле. Нередко ссылаются на суждение Б. Шоу: «Если у вас есть яблоко и у меня есть яблоко и если мы обмениваемся этими яблоками, то и у вас и у меня остается по одному яблоку. А если у вас есть идея и у меня есть идея и мы обмениваемся этими идеями, то у каждого из нас будет по две идеи». Однако, приведя это, несомненно, остроумное, рассуждение, М.Г. Ярошевский справедливо заметил: «Когда бы преимущества научного общения исчерпывались такого типа обменом и накоплением идей, говорить о его творческой сущности было бы бессмысленно. Истинный прогресс состоит в том, что в головах исследователей, прошедших школу общения, столкновение наличных идей порождает принципиально новые продукты. Перед нами феномен творческого синтеза»[4].

Мы уже не говорим о том, что понятие «обмен» предполагает утрату каждым участником обменного акта той вещи, которой он обменялся (применительно к духовным продуктам это выражено в шутливой форме в известном анекдоте: «Что такое обмен мнениями? Это когда приходишь к начальству со своим мнением, а уходишь с его»). Между тем в процессе и в результате общения происходит отнюдь не обмен идеями или вещами, а превращение состояния каждого партнера в их общее достояние. Общение порождает общность, а обмен сохраняет обособленность его участников.

Фундаментальное отличие общения и передачи сообщений выявляется в различии присущих им способов адекватной самореализации: структура сообщения монологична, а структура общения – диалогична. Вот почему М. Бубер мог называть общение людей «диалогической жизнью», а М.М. Бахтин использовать понятие «диалог» для характеристики существенных культурных и художественных явлений. Так, ученый еще полвека тому назад говорил о «диалогической ориентации слова», об «исконной диалогичности слова», поскольку «живое высказывание, осмысленно возникшее в определенный исторический момент в социально определенной среде, не может не задеть тысячи живых диалогических нитей, сотканных социально-идеологическим сознанием вокруг данного предмета высказывания, не может не стать активным участником социального диалога...

Слово рождается в диалоге, как его живая реплика, формируется в диалогическом взаимодействии с чужим словом в предмете. Конциптирование словом своего предмета — диалогично... Живое разговорное слово непосредственно и грубо установлено на будущее слово-ответ: оно провоцирует ответ, предвосхищает его и строится в направлении к нему. Слагаясь в атмосфере уже сказанного, слово в то же время определяется еще не сказанным, но вынуждаемым и уже предвосхищаемым ответным словом. Так — во всяком живом диалоге... В действительной речевой жизни всякое конкретное понимание активно: оно приобщает понимаемое своему предметно-экспрессивному кругозору и неразрывно слито с ответом, с мотивированным возражением — согласием. В известном смысле примат принадлежит именно ответу, как началу активному: он создает почву для понимания, активную и заинтересованную изготовку для него. Понимание созревает лишь в ответе. Понимание и ответ диалектически слиты, взаимообусловливают друг друга, одно без другого невозможно.

Активное понимание, таким образом, приобщая понимаемое новому кругозору понимающего, устанавливает ряд сложных взаимоотношений, созвучий и разнозвучий с понимаемым, обогащает его новыми моментами. Именно такое понимание учитывает и говорящий. Поэтому его установка на слушателя есть установка на особый кругозор, особый мир слушателя, она вносит совершенно новые моменты в его слово: ведь при этом происходит взаимодействие разных контекстов, разных точек зрения, разных кругозоров, разных экспрессивно акцентных систем, разных социальных «языков»[5].

Подчеркнем, что выявленная М.М. Бахтиным структура диалога в его отличии от монологического высказывания относится не только к словесной форме общения — речь идет здесь о самой сути диалога, независимо от средств, которые он использует: диалог предполагает уникальность каждого партнера и их принципиальное равенство друг другу; различие и оригинальность их точек зрения; ориентацию каждого на понимание и на активную интерпретацию его точки зрения партнером; ожидание ответа и его предвосхищение в собственном высказывании; взаимную дополнительность позиций участников общения, соотнесение которых и является целью диалога. Вот почему он может быть формой связи только субъектов, выражая все те черты, которые отличают субъекта от объектов. «...Диалог – столкновение разных умов, разных истин, несходных культурных позиций, составляющих единый ум, единую истину и общую культуру»[6] — это определение гуманистического диалога, сформулированное Л.М. Баткиным, вполне можно принять за общее определение диалога как такового, в его отличие от обмена монологами. “Именно в синтезе полнее всего просвечивает, сжимаясь, структура диалога”. Поэтому “нет ничего более монологичного, чем платоновский диалог”: в нем нет синтеза, точку зрения автора выражает один Сократ, мнение не меняется в процессе спора, а его партнеры – “только слушатели, ученики, мальчики для битья”[7].

Во избежание возможных недоразумений заметим, что мы не находим никаких оснований для трактовки одной из двух форм информационное активности субъекта как более «высокой», более “завершенной”, более ценной, чем другая. Напротив, существуют самые веские основания для того, чтобы считать их равно необходимыми человеку, общественному развитию, культуре, имеющими лишь разные сферы действия, поскольку преимущества и ограниченность каждой обнаруживаются в разных социокультурных ситуациях. Это видно из уже приведенных примеров и еще будет подтверждаться в ходе дальнейшего анализа. Пока объясним это в самой общей форме тем, что оптимальное осуществление разнообразнейших функций требует от каждого члена общества способности совмещать позиции субъекта и объекта деятельности, способности оперативно переключаться из роли ученика в роль соавтора и обратно, из роли исполнителя в роль партнера и обратно, из роли приемника информации в роль ее интерпретатора и обратно. Как ни хороша дружеская беседа, но школьный урок не может быть превращен в такого рода диалог. Точно так же не способны заменить друг друга управление боем и теоретический диспут или спортивный матч и учебная тренировка. Следовательно, речь должна идти не о том, что бы мечтать о «диалогической жизни» или сводить смысл всей человеческой деятельности к общению – диалогу, а в том, чтобы отчетливо понимать, где и когда наиболее эффективны коммуникация, монолог, сообщение, а где и когда оптимальны общение, диалог, отношение к другому как к субъекту.

Отрывки из книги П.. Жане “Эволюция памяти и понятия времени”

…Чтобы представить себе происхождение самого простого акта памяти, вообразим племя дикарей, этих первобытных людей, описанных Леви-Брюлем, которые все же уже являются людьми. Это племя воюет с другими племенами, и, располагаясь лагерем, оно выработало привычку ставить часовых для защиты от врага. Тот факт, что они ставят часовых, не так уж нас удивляет: этот акт встречается уже у животных. Он существует у обезьян, сурков, серн и многих других животных…

…Когда серны или сурки ставят часового, они ставят его внутри лагеря, так, чтобы он присутствовал в лагере. Это значит.., что члены группы видят часового и могут его слышать… Но наши дикари поступили необычно: они поставили часового на расстоянии, по крайней мере, пятисот метров от лагеря – то, что называется “часовой на изолированном посту”. Пустяк, скажете вы? Напротив, это важно, это чрезвычайно важно, так как люди племени теперь уже не видят часового, и он уже не видит своих товарищей. Они не только не видят часового, но они и не услышали бы его, даже если бы позвал на помощь. Что же происходит при таких обстоятельствах?

Часовой, находящийся за пятьсот метров от лагеря, видит в нескольких шагах от себя неприятельские группы. При появлении первых врагов у часового наблюдается серия знакомых нам реакций, которые я называю реакциями восприятия: он защищается от этих первых врагов нападением и бегством… Но эта реакция восприятия длится очень недолго, так как сразу же в сознании часового возникает другой акт, другая мощная тенденция: позвать на помощь… Но он этого не делает, потому, что, во-первых, это было бы бессмысленно, так как его товарищи находятся очень далеко и не могут его услышать; далее, это было бы опасно, так как шум привлек бы только врагов, а не друзей. Итак, часовому хочется позвать на помощь, но он останавливает это желание в самой начальной фазе… Он бежит по направлению к лагерю…, сохраняя в течение всей дороги это желание в начальной фазе. Он думает только об этом, идя к лагерю. И как только он подходит к вождю, он зовет на помощь, указывая в определенном направлении и говоря: “Враги там. Идти нужно туда”.

Странное поведение!.. Он находится среди друзей, врагов больше нет. Почему он говорит о них? Это бессмысленно. Это уже не реакция восприятия, это действие не связанное ни с какой стимуляцией, вернее, связанное с необычной стимуляцией, вопросительным поведением и вопросом вождя, который говорит, в конечном счете, разными знаками – неважно, язык чего он использует: “Почему ты вернулся? Что происходит? ”. Теперь часовой отвечает на вопрос, а не на обычную стимуляцию.

Но действие тут же усложняется. Выслушав часового, вождь сразу же зовет остальных; он хочет собрать свои войска и направить их против врага. Вождь замечает, что часть войск не отвечает ему и все по той же причине: эта часть отсутствует, она находится на другом конце лагеря. Тогда он поворачивается к тому же часовому и говорит ему: “Иди на другой конец лагеря и расскажи такому-то все, что ты только что рассказал мне, и скажи ему, чтобы он подошел ко мне”. Вождь дает ему поручение

Поручение – это обычно приказ, но приказ особого рода: это приказ совершить акт памяти…

Вот элементарное поведение, которое я называю памятью.

Такое поведение характеризуется некоторыми особенностями, на наш взгляд очень существенными. Во-первых, память – это акт социальный. Здесь мы встречаемся с небольшой трудностью. Мы не привыкли считать память социальным актом. Прежние психологи описывали память непосредственно после ощущения и восприятия. Память считалась индивидуальным актом. Бергсон допускает, что отдельный человек обладает памятью. Я так не считаю. Один человек не обладает памятью и в ней не нуждается…

Для изолированного человека воспоминание бесполезно, и Робинзону совсем ни к чему вести дневник на своем острове.

Если же он все-таки ведет его, то только потому, что он надеется вернуться к людям. Память – это в первую очередь социальная функция.

Здесь мы опять встречаемся с затруднением. Социальное поведение – это поведение по отношению к людям, но каким? Как правило, наше поведение по отношению к людям основано не на памяти, а на приказе… Приказы не могут быть связаны с обстоятельствами, которых не существует. Если вождь находит источник далеко от лагеря, он не может сказать, вернувшись: “Пейте”, – так как вокруг нет ничего, кроме песка.

Так мы встречаемся с усложненным приказом, который как бы говорит: “Давайте сначала пойдем в таком-то направлении, а потом вы будете пить”. Почему появляется такой усложненный приказ – приказ памяти и рассказа? …Это происходит потому, что такое социальное поведение адресовано особым соучастникам – отсутствующим, и именно их отсутствие обусловливает изменение приказа. Если бы товарищи нашего часового были рядом с ним, то ему не пришлось бы совершать акт памяти, он не оставил бы в начальной фазе желание позвать на помощь, а позвал бы сразу…

Память – это социальная реакция в условиях отсутствия. В сущности, память – это изобретение человечества, как и многие другие акты, которые рассматриваются обычно как банальные и составляющие существо нашей жизни, в то время как они были созданы постепенно человеческим гением.

Борьба с отсутствием является целью и основной характеристикой памяти. Но как можно бороться с отсутствием?

…Предположим, я хочу проделать простейшую вещь. Я хочу показать вам лампу, находящуюся на моем столе. Чтобы совершить это действие, необходимы два условия, а не одно: нужна лампа и нужны вы. Если нет того или другого, я проделаю лишь акт восприятия; я буду видеть лампу, но не смогу ее показать. Но если… мне сразу хочется показать ее, пусть даже вас и нет рядом, мне придется разбить это действие на две части: сначала сохранить в себе начало, исходный пункт акта – показать, и затем проделать одну очень сложную и трудную вещь – подождать вас…

Социальные действия состоят из двух частей: внешней физической и социальной. Объединить обе части не так-то просто. Смысл простого ожидания ограничивается тем, что оно их объединяет…

Люди испытывают потребность работать вместе, сотрудничать, звать друг друга на помощь.

Это значит, что они хотят, чтобы действие, заданное обстоятельствами, совершалось совместно, и по мере возможности призывают вас действовать вместе с ними.

При неблагоприятных обстоятельствах, когда вы и лампа не присутствуете в ситуации одновременно, соединить эти компоненты можно искусственно при помощи рассказа. Рассказ – это действие с определенной целью заставить отсутствующих сделать то, что они сделали бы, если бы были присутствующими. Память – это усложнение приказа; при помощи памяти пытаются объединить людей, несмотря на трудности и, несмотря на отсутствие; это хитрость, для того, чтобы заставить работать отсутствующих.

Отсюда напрашивается вывод, который я рассматриваю как гипотетический. Если память является усложненной, производной формой речи, следовательно, она не существовала с самого начала, и понятие памяти не является фундаментальным понятием психологии…

У ребенка память появляется только в возрасте от трех до четырех лет…Как вначале нашей жизни, так и в конце ее есть периоды, когда мы больше не обладаем памятью…

Существует множество болезней, связанных с потерей памяти. Как правило, врачи называют их общим термином: амнезия… Это форма забвения. Слово “амнезия” предполагает существо, способное помнить.

Я думаю, что есть другая болезнь.., которая длится три или четыре года у детей, которая вновь появляется у стариков, и которую можно было бы назвать другим словом: амнемозия (отсутствие памяти).

Неоспоримое существование феноменов амнемозии показывает нам, что память – это сложный акт, акт речи, который называют рассказом, и что для построения этого сложного акта требуется развитое сознание.

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: