М. Ямполъский. Ткач и визионер

иерея. Если только он благоговейно совершал ее со страхом, верой и любовью, то уж весь он чист, подобно сосудам, которые уже ни на что потом<...>. Сам Спаситель в нем вообразится, и во всех действиях его будет действовать Христос; и в словах его будет го­ворить Христос»²⁹⁵.

В литургии происходит взаимодействие иллокутивной силы и миметического измерения. Иллокутивная сила обращения должна стать миметической копией силы молитвы или пророческого обра­щения. Этот «мимесис души» принимает облик воплощения или преображения. Дух воплощается в плоть самого художника, как он обращается в плоть «иерея» во время литургии, чтобы отразиться в преображении материала создаваемой им живописи. Религиозная экзальтация оказывается в такой же мере реакцией на кризис реп­резентации, как и арабеска. Арабеска ведет от спекулятивно-духов­ного к телесному и подразумевает эротику как энергетическую ос­нову этого движения. В религиозном экстазе движение имеет сходный вид, но обращено от тела к духу или душе. Христианство Гоголя направлено на одухотворение плоти, на инъекцию иллоку­тивной силы в репрезентацию, в конечном счете на «преображе­ние» плоти. Основой этого движения оказывается не эротика в духе шлегелевской «Люцинды», но христианская любовь к ближнему. В центре странного миметизма, которого жаждет Гоголь, нахо­дится молитва, и о ней следует сказать несколько слов. Молитва имеет сложные отношения с изображением и подражанием. Иоанн Дамаскин в «Точном изложении православной веры» писал о том, что молитва — это «восхождение ума к Богу». В таком случае мо­ление Христа не имеет смысла, так как Христос не испытывает необходимости в восхождении к Богу. Дамаскин объяснял: «Он молился потому, что усвоил Себе наше лицо, изображал в Самом Себе свойственное нам, сделался для нас образцом, учил нас про­сить у Бога и к Нему устремляться и святым умом Своим пролагал нам путь восхождения к Богу»²⁹⁶. В этих высказываниях Иоанна ощущается влияние оригенизма, и в частности теологии молитвы, разработанной последователем Оригена Евагрием, Согласно Еваг-рию, в молитве «ум» сосредоточивается на Боге, избавляется от страстей и связей с тварным и таким образом соединяется в конце концов с божественным умом, его энергией. Как замечает Иоанн Мейендорф, согласно Евагрию, «молитва означает еще и пребыва­ние ума в некоем " сущностном союзе" с божеством; так что мона-хи-евагрианцы 6 в. могли хвастаться: они, мол, " равны Христу" »²⁹⁷. Молитва оказывается прямым путем к оббжению. Гоголь, скорее всего, разделял эти принципы исихастской молитвы, заложенные Евагрием.

Часть 3. Портрет и икона_

В католической схоластике нет представлений о молитве как практике оббжения. Речь тут шла скорее об аналогиях. Фома Ак-винский считал, что Христос молился, «чтобы дать нам пример молитвы»²⁹⁸. Речь здесь идет о той же аналогии между Богом и че­ловеком, которая лежит в основе божественного патоса. Молитва, таким образом, оказывается одновременно и путем восхождения к Богу, и миметической практикой. Подражание Христу через молит­ву, по-видимому, было связано в сознании Гоголя и с книгой Фомы Кемпийского, которую писатель усиленно рекомендовал своим друзьям. Фома обращался к Богу с мольбой о том, чтобы тот заговорил в душе его внутренним голосом «без звуков слов»²⁹⁹. Молитва у Фомы Кемпийского — не что иное, как подражание сло­ву Бога, которое призвано вызвать это слово к жизни, а не исихас-тское оббжение. Молитва оказывается способом пробудить голос Бога, который должен на нее откликнуться.

Эта миметическая операция исключала зрение. Автор извест­ного труда о православной молитве объясняет, что молитва долж­на создать в молящемся ощущение непосредственного присутствия Бога, состояния благодати. Именно этому служила практика мо­лельного молчания у исихастов. Исихаст должен был молиться та­ким образом, чтобы не нарушить «молчания», позволяющего за­звучать в душе слову Бога. Поэтому от молящегося требовалось «дать молитве говорить» вместо него самого³⁰⁰. Иными словами, от молящегося требовалось ощущать говоримые им слова как слова Господа, идущее из него слово как слово, идущее извне³⁰¹. Актив­ность здесь, как и в вышерассмотренных случаях, оборачивается пассивностью. Но эта пассивность требовала от молящегося недо­пущения видений, в том числе и образа Спасителя, требовала погружения во тьму. Молитва, по мнению эксперта, должна про­изводиться во тьме, а не с открытыми глазами перед иконой. Здесь как раз и проявляется сложность отношения между словом и образами, репрезентацией, которая всегда готова явиться из мо­литвы. «" Держите свой разум свободным от цветов, образов и форм", — требует Святой Григорий Синаит; осторожней с вообра­жением (phantasia) во время молитвы — иначе может случиться, что вы окажетесь phantastes, а не hesychastes! " Для того чтобы не впасть в иллюзию (прелесть) во время молитвы, — утверждает Святой Нил СорскиЙ (f! 508), — избегайте каких бы то ни было понятий, обра­зов и видений. Не ставьте промежуточного образа между умом и Господом, когда практикуете молитву Христа" »³⁰².

Но образы радикально не изгоняются из общения человека с Богом. В случае молитвы они удаляются, чтобы не поставить пре­грады между словом Бога и душой молящегося. Делается это пото­му, что слово первично по отношению к изображению. Изображе-

М. Ямпольский. Ткач и визионер

ния получают энергию и святость от слова, а не наоборот³⁰³. Поэто­му репрезентация должна возникнуть не в начале пути к Богу, но в его конце. Сергей Булгаков в связи с этим пояснял: «...икону делает иконой не живописное качество рисунка или портретное сходство (что, очевидно, и невозможно), но наименование, которое внеш­не делается в виде надписи. Оно установляет единство иконы с Изображаемой, призывает силу Ее. Имя есть та сущность, энергия, которая изливается и на икону»³⁰⁴. Сакральность иконы обеспечи­вается ее отношением к имени первообраза, к слову.

Вот почему молитва может быть способом достижения художе­ственной цели. Она открывает путь божественному логосу, кото­рый выступает как имя первообраза, проецирующее энергию на изображение, возникающее не в виде фантазма или миметической копии, но из самого слова, которое передает ему иллокутивную силу. С помощью молитвы Иванов, по мнению Гоголя, способен избежать тупика внешнего копирования фигур верующих, но мо­жет пережить возникновение образа из божественного слова.

Молитва позволяет осуществиться смешению моего слова и слова Господа. Смешение это достигает такой полноты, что стано­вится невозможным отличить «мое» от «Божеского». Этот почти перверсный миметизм и лежит в основе гоголевского понимания художественного вдохновения и откровения через молитву, для которой в его глазах — миметический момент принципиально ва­жен. Молитва, миметически пробуждающая в душе Божие слово, соотнесена у Гоголя с собственной сущностью человека, открыва­емой через это слово. Георгий Флоровский в связи с этим писал об «очень опасной теории молитвы»³⁰⁵ у Гоголя:

«У Гоголя была очень опасная теория молитвы. Как узнать хо­тение Божие? Для этого надо взглянуть разумными очами на себя и исследовать себя: какие способности, данные нам от рождения, выше и благороднее других. Теми способностями мы должны ра­ботать преимущественно, и в сей работе заключено хотение Бога; иначе они не были бы нам даны. Итак, прося о пробуждении их, мы будем просить о том, что согласно с Его волей; стало быть, молитва наша прямо будет услышана. Но нужно, чтобы эта молит­ва была от всех сил души нашей. Если такое постоянное напряже­ние хогя на две минуты в день соблюсти в продолжение одной или двух недель, то увидишь действия ее непременно. К концу этого времени в молитве окажутся прибавления... И за вопросами в туже минуту последуют ответы, которые будут прямо от Бога. Красота этих ответов будет такова, что весь состав уже сам собою превра­тится в восторг...

Часть 3. Портрет и икона

Очевидно, что Гоголь практиковал такую молитву. И неуди­вительно тогда, если он придавал своим творениям почти непо-грешительное значение, видел в них высшее откровение...»³⁰⁶

Молитва одновременно пробуждает сущностные стороны че­ловека, обогащает их и придает им необыкновенную красоту. Ак­теры способны лучше изобразить своих персонажей под воздей­ствием пророческого слова, чем в результате любых репетиций. Актеры «переводят» энергийное слово в театральную репрезента­цию. Они «инсценируют» слово, сохраняя, как кажется Гоголю, в этой инсценировке его иллокутивную силу.

То, как описывает Гоголь превращение иллокутивной силы в репрезентацию, напоминает некоторые рассуждения Лейбница, о которых стоит упомянуть. Лейбниц пытается понять, каким обра­зом некий первичный смысл слова преображается в иное значение, закрепленное всеобщим употреблением. В предисловии к сочине­ниям Мария Низолия Лейбниц различает узус слова и его перво­начальное значение. Он специально останавливается на латинском слове Fatum:

«Например, узус слова Fatum, или известное значение его, есть " неизбежность событий"; его же первоначальное значение склады­вается из узуса корня и аналогии: корень for (рек? ) или fan (речь), узус корня — " говорить", аналогия есть fatum (изреченное), кото­рым в латинском языке обозначается страдательное причастие про­шедшего времени от глагола [fari], так что по первоначальному зна­чению Fatum — есть то же самое, что и dictum (сказанное). Чаше всего узус возникает из первоначального значения с помощью ка­кого-нибудь тропа, что явствует из приведенного примера, ибо по первоначальному значению fatum — это то же самое, что и dictum, а по узусу — " то, что неизбежно произойдет"; но если мы подума­ем, чьи слова должны неизбежно сбыться, то становится очевид­ным, что только за словом божиим следует дело. Следовательно, Fatum (рок) первоначально есть " изреченное", отсюда по антонома-сии, или kaiexochen, — " слово божие", отсюда далее, через синекдо­ху, — " слово божие о будущем", т.е. решение (decretum) божие, отсюда, наконец, по метонимии причины, — " то, что неизбежно случится", и именно таков узус слова в настоящее время»³⁰⁷.

Лейбниц, как видно из приведенной цитаты, интересуется тем же, чем интересуется Гоголь, а именно превращением божествен­ного слова в некую неотвратимую судьбу, или, иными словами, переводом энергии божественного слова в творение. Это превра­щение речения в творение, согласно Лейбницу, происходит с по-

М. Ямпольский. Ткан и визионер

мощью различных тропов, которые деформируют первичное зна­чение и одновременно порождают новый смысл. Речь идет о во­площении божественного логоса, аналогичном тому, которое про­исходит и в русском при переходе от слова «рек» к слову «рок». Питер Фенвес считает, что у Лейбница смысловые процедуры, осу­ществляемые тропами, вписаны в некие «тропологические каналы» (о которых Лейбниц упоминает и по которым транслируется, из­меняясь, первоначальное значение)³⁰⁸. Эти каналы напоминают бесконечную анфиладу залов, описанных Лейбницем в конце «Тео­дицеи» и уже упомянутых в связи с барокко и глубинными конст­рукциями Корреджо. Дворец, описанный Лейбницем в «Теодицее», не случайно назывался «дворцом судеб» (le palais des destinees). При этом антономасии в этих каналах отводится совершенно особое место. Антономасия в греческом происходит от корня слова «име­новать, давать имя». В одном случае нарицательное имя существи­тельное может быть заменено на личное имя, а в другом — наобо­рот. Антономасия позволяет превращать имена индивидов (над которыми царит имя божие) в универсалии, общие понятия. Так антономасия позволяет произвести переход от уникального контек­ста высказывания к деконтекстуализиро ванном у тексту, в котором событие высказывания переходит во всеобщность значения.

Бесконечный дворец судеб из «Теодицеи» — это именно мес­то, где речения бога превращаются в репрезентацию, здесь посеща­ющий его Теодор «видит всю его жизнь в одно мгновение и как бы представленную в театре»³" ⁹. Показательно, что дворец этот, в пи­рамидальной вершине которого заключен исток репрезентаций — божественное слово, — наполнен письменами, и стоит прикоснуть­ся к одной из строк, чтобы она мгновенно преобразовалась в кар­тину: «Прикоснись к какой угодно строке, сказала Помада, и ты увидишь подробное изображение всего того, что строка передает в общем»³¹⁰. Судьба (картина) тут буквально возникает от работы письма, от превращения dictum в scriptum.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: