Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Из «О психоанализе. Пятая лекция»
Изучение инфантильного сексуального чувства и сведение неврозных симптомов на эротические влечения привели нас к некоторым неожиданным формулам относительно сущности и тенденций неврозных заболеваний. Мы видим, что люди заболевают, если им нельзя реально удовлетворить свою эротическую потребность вследствие внешних препятствий или вследствие внутреннего недостатка в приспособляемости. Мы видим, что тогда они бегут в болезнь, чтобы с помощью последней найти замену недостающего удовлетворения. Мы узнали, что в болезненных симптомах проявляется часть половой деятельности больного или же вся его сексуальная жизнь. Главная тенденция этих симптомов — отстранение больного от реального мира — является, по нашему мнению, самым вредным моментом заболевания. Мы полагаем, что сопротивление наших больных против выздоровления не простое, а слагается из многих мотивов. Против выздоровления не только «я» больного, которое не хочет прекратить вытеснения, благодаря которым оно выдвинулось из своего первоначального состояния, но и сексуальные инстинкты не хотят отказаться от замещающего удовлетворения до тех пор, пока неизвестно, даст ли реальный мир что-либо лучшее. Бегство от неудовлетворяющей действительности в болезнь (Мы так называем это состояние вследствие его биологической вредности) никогда не остается для больного без непосредственного выигрыша в отношении удовольствия. Это бегство совершается путем обратного развития (регресса), путем возвращения к прежним фазам сексуальной жизни, которые в свое время доставляли удовлетворение. Этот регресс, по-видимому, двоякий: во-первых, регресс во времени, состоящий в том, что Iidido, т. е. эротическая потребность, возвращается на прежние ступени развития, и, во-вторых, формальный, состоящий в том, что проявление эротической потребности выражается примитивными первоначальными средствами. Оба этих вида регресса направлены, собственно, на период детства и оба ведут к восстановлению инфантильного состояния половой жизни. Чем глубже вы проникаете в патогенез нервного заболевания, тем яснее становится для вас связь неврозов с другими продуктами человеческой душевной жизни даже с самыми ценными. Не забывайте того, что мы, люди с высокими требованиями нашей культуры и находящиеся под давлением наших внутренних вытеснений, находим действительность вообще неудовлетворительной и потому ведем жизнь в мире фантазий, в котором мы стараемся сгладить недостатки реального мира, воображая себе исполнения наших желаний. В этих фантазиях есть много настоящих конституциональных свойств личности в много вытесненных стремлений. Энергичный в пользующийся успехом человек — это тот, которому удается благодаря работе воплощать свои фантазии, желания в действительность Где это не удается вследствие препятствий со стороны внешнего мира и вследствие слабости самого индивидуума, там наступает отстранение от действительности, индивидуум уходит в свой более удовлетворяющий его фантастический мир. В случае заболевания это содержание фантастического мира выражается в симптомах. При известных благоприятных условиях субъекту еще удается найти, исходя от своих фантазий, другой путь в реальный мир вместо того, чтобы вследствие регресса во времена детства надолго уйти от этого реального мира. Если враждебная действительности личность обладает психологически еще загадочным для нас художественным дарованием, она может выражать свои фантазии не симптомами болезни, а художественными созданиями, избегая этим невроза и возвращаясь таким обходным путем к действительности. Там же, где при существующем несогласии с реальным миром нет этого драгоценного дарования или оно недостаточно там неизбежно Iididо, следуя самому происхождению фантазии, приходит путем регресса к воскрешению инфантильных желаний, а следовательно, к неврозу. Невроз заменяет в наше время монастырь, в который обычно удалялись все те, которые разочаровывались в жизни или которые чувствовали себя слишком слабыми для жизни. Позвольте мне здесь привести главный результат, к которому мы пришли на основании нашего психоаналитического исследования. Неврозы не имеют какого-либо им только свойственного содержания, которого мы не могли бы найти и у здорового, или, как выразился К.Г. Юнг, невротики заболевают теми же самыми комплексами, с которыми ведем борьбу и мы, здоровые люди. Все зависит от количественных отношений, от взаимоотношений борющихся сил, к чему приведет борьба: к здоровью, к неврозу или к компенсирующему высшему творчеству. Я еще не сообщил вам самого важного, опытом добытого факта, которым подтверждается наше положение о сексуальной пружине невроза. Всякий раз, когда мы исследуем невротика психоаналитически, у последнего наблюдается неприятное явление переноса, т. е. больной переносит на врача целую массу нежных и очень часто смешанных с враждебностью стремлений. Это не вызывается какими-либо реальными отношениями и должно быть отнесено на основании всех деталей появления к давним, сделавшимся бессознательными фантазиям-желаниям. Ту часть своей душевной жизни, которую больной не может более вспомнить, он снова переживает в своем отношении к врачу, и только благодаря такому переживанию он убеждается в существовании и в могуществе этих бессознательных сексуальных стремлений. Симптомы, представляющие собою — воспользуемся сравнением из химии—осадки прежних любовных (в широком смысле слова) переживаний, могут быть растворены только при высокой температуре переживаний, при наличности переноса и тогда только переведены в другие продукты психики. Врач играет роль каталитического фермента при этой реакции, по прекрасному выражению Ferenczi, того фермента, который на время притягивает к себе освобождающиеся аффекты. Изучение переноса может дать вам также ключ к пониманию гипнотического внушения, которым мы вначале пользовались как техническим средством для исследования психического бессознательного у наших больных. Гипноз оказался тогда терапевтическим средством, но в то же время он препятствовал научному пониманию положения дел, так как хотя гипноз и устранял в известной области психические сопротивления, но однако на границе этой области он возвышал их валом, через который нельзя было перейти: Не думайте, что явление переноса, о котором я, к сожалению, могу вам сказать здесь очень мало создается под влиянием психоанализа. Перенос наступает при всех человеческих отношениях, так же как в отношениях больного к врачу, самопроизвольно; он повсюду является истинным носителем терапевтического влияния, и он действует тем сильнее, чем менее мы догадываемся о его наличности. Психоанализ, следовательно, не создает переноса, а только открывает его сознанию и овладевает им, чтобы направить психические процессы к желательной цели, Я не могу оставить эту тему без того, чтобы указать, что явление переноса играет роль не только при убеждении больного, но также и при убёждении врачей. Я знаю, что все мои приверженцы убедились в справедливости моих положений благодаря наблюдениям явления переноса, и вполне понимаю, что убежденность в своем мнении нельзя приобрести без того, чтобы не проделать самому несколько психоанализов и не иметь возможности на самом себе испытать действие переноса. Я думаю, что мы должны учитывать два препятствия со стороны интеллекта для признания психоаналитического хода мысли: во-первых, отсутствие привычки всегда считаться с самой строгой, не допускающей никаких исключений детерминацией в области психики и, во-вторых, незнание тех особенностей, которыми бессознательные психические процессы отличаются от хорошо нам известных сознательных. Одно из самых распространенных сопротивлений против психоаналитической работы как у больных, так и у здоровых основывается на последнем из указанных моментов. Боятся повредить психоанализом, боятся вызвать вытесненные сексуальные инстинкты в сознание больного, опасаясь, что этот вытесненный материал осилит высшие этические стремления и лишит больного его культурных приобретений Замечают, что больной имеет душевные раны, но боятся их касаться, чтобы не усилить его страданий. Правда, спокойнее не касаться больных мест, если мы не умеем при этом ничего сделать, кроме как причинить боль. Однако, как известно, хирург не страшится исследования и работы на больном месте, если он намерен сделать операцию, которая должна принести длительную пользу. Никто не думает о том, чтобы обвинять хирурга за неизбежные страдания при исследовании и при реактивных послеоперационных явлениях, если только операция достигает своей цели и больной благодаря временному ухудшению своего состояния получает излечение. Подобные отношения существуют и при психоанализе: последний имеет право предъявить те же требования, как и хирургия. Усиление страданий, которое может иметь место во время лечения, при хорошей технике владения методом гораздо меньше, чем это бывает при хирургических мероприятиях, и не должно идти в расчет при тяжести самого заболевания. Внушающий опасения исход, именно уничтожение культурности освобожденными инстинктами, совершенно невозможен, так как эти опасения не считаются с тем, на что указывает нам наш опыт, именно что психическое и соматическое могущество желания, в случае неудачи его вытеснения, значительно сильнее при его наличности в области бессознательной, чем в сознательной; так что переход такого желания в сознание ослабляет его. На бессознательное желание мы не можем оказывать влияния, оно стоит в стороне от всяких противотечений, в то время как сознательное желание сдерживается всеми другими сознательными стремлениями, противоположными данному. Психоаналитическая работа служит самым высоким и ценным культурным целям, представляя собой хорошего заместителя без успешного вытеснения. Какова вообще судьба освобожденных психоанализом бессознательных желаний, какими путями мы можем сделать их безвредными для индивидуума? Таких путей много. Чаще всего эти желания исчезают еще во время психоанализа под влиянием разумной душевной деятельности, под влиянием лучших противоположных стремлений. Вытеснение заменяется осуждением. Это возможно, так как мы большей частью должны только устранить следствия прежних ступеней развития больного. В свое время индивидуум был в состоянии устранить негодный компонент сексуального чувства только вытеснением, так как сам он тогда был слаб и его организация недостаточно сложилась; при настоящей же зрелости и силе он в состоянии совершенно овладеть вредным инстинктом. Второй исход психоаналитической работы может быть тот, что бессознательные инстинкты направляются на другие цели. Эти цели были бы найдены самим индивидуумом, если бы он развивался без препятствий. Простое устранение инфантильных желаний не представляет собой идеальной цели психоанализа. Невротик вследствие своих вытеснений лишен многих источников душевной энергии, которая была бы весьма полезна для образования его характера и для жизни. Мы знаем, более целесообразный процесс развития, так называемую сублимацию, благодаря которой энергия инфантильных желаний не устраняется, а применяется для других высших, иногда несексуальных целей. Как раз компоненты сексуального чувства отличаются способностью сублимации, т. е. замены своей сексуальной цели другой, более отдаленной и более ценной в социальном отношении. Этим прибавкам энергии со стороны сексуального чувства к нашей душевной деятельности мы обязаны, по всей вероятности, нашими высшими культурными успехами. Рано появившееся вы теснение исключает возможность сублимации вытесненного инстинкта; с прекращением вытеснения путь к сублимации опять становится свободным. Мы не должны упускать из виду третий возможный исход психоаналитической работы. Известная часть вытесненных эротических стремлении имеет право на прямое удовлетворение и должна найти его в жизни. Наши культурные требования делают жизнь слишком тяжелой для большинства человеческих организмов; эти требования способствуют отстранению от действительности и возникновению неврозов, причем слишком большим вытеснением вовсе еще не достигается какой-либо чрезвычайно большой выигрыш в культурном отношении. Мы не должны возвышать себя до такой степени, чтобы не обращать никакого внимания на первоначальные животные инстинкты нашей природы, и мы не должны забывать, что счастье каждого отдельного индивидуума также должно входить в цели нашей культуры. Пластичность сексуальных компонентов, которая выражается в их способности к сублимации, может повести к большему искушению достигать возможно интенсивной сублимацией, возможно большого культурного эффекта. Но насколько мало мы можем рассчитывать при наших машинах перевести более чем одну часть теплоты в полезную механическую работу, так же мало должны мы стремиться к тому, чтобы всю массу сексуальной энергии перевести на другие, чуждые ей цели. Это не может удасться, и если слишком уже сильно подавлять сексуальное чувство, то придется считаться со всеми невзгодами хищнического строения. Я не знаю, как вы со своей стороны отнесетесь к тому предостережению, которое я только что высказал. Я расскажу вам старый анекдот, из которого вы сами выведете полезное заключение. В немецкой литературе известен городок Шильде, о жителях которого рассказывается множество различных небылиц. Так, говорят, что граждане Шильда имели лошадь, силой которой они были чрезвычайно довольны, одно им только не нравилось: очень уж много дорогого овса пожирала эта лошадь. Они решили аккуратно отучить лошадь от этого безобразия, уменьшая каждый день порцию понемногу, пока они не приучили ее к полному воздержанию. Одно время дело шло прекрасно, — лошадь была отучена почти совсем! На следующий день она должна была работать уже совершенно без овса. Утром этого дня коварную лошадь нашли мертвой. Граждане Шильда никак не могли догадаться, отчего она умерла. Вы, конечно, догадываетесь, что лошадь пала с голоду и что без некоторой порции овса нельзя ожидать от животного никакой работы. < …> Фрейд З. О психоанализе. Пять лекций // Хрестоматия по истории психологии. Под ред. П.Я. Гальперина, А.Н. Ждан. М., Изд-во МГУ. 1980. С. 179 – 184. К. Юнг (1875 – 1961) Из «Психоанализа и спасения души» Легкого ответа на вопрос о взаимосвязи психоанализа и спасения души не существует, поскольку эти две вещи существенно отличаются друг от друга. Спасение души с помощью священника осуществляется путем религиозного влияния на основе определенных представлений христианской веры; психоанализ же, напротив, является врачебным вмешательством, применением техники психологического воздействия с целью выявить содержание бессознательного и сделать его достоянием сознания. Определяемому таким образом психоанализу подходят лишь методы, разработанные школой Фрейда и моей. < …> Lля тех, кто разделяет позицию научного материализма и при этом исходит из философских или религиозных посылок в силу своего темперамента, проблема осознания того, что скрыто в бессознательном, представляется сомнительной во всех отношениях. К счастью, какой-то инстинктивно возникающий стыд удерживает людей от того, чтобы осознание заходило слишком далеко, поэтому для нас зачастую бывает достаточно того приращения сознания, которое оно в состоянии выдержать. Именно так обстоит дело в случае с простыми, неотягощенными осложнениями неврозами и соответственно с людьми того же плана (невроз не бывает более сложным, чем заболевший им человек). Утонченные же натуры, напротив, страдают по большей части от мучений, возникающих в результате того, что их сознание не удерживается в пределах, задаваемых инстинктивно возникающим стыдом. Они хотят сами все видеть, знать и понимать. Для таких натур недостаточен ответ, который дает созданное Фрейдом искусство понимания. Средства оказания помощи страждущим, располагаемые церковью, особенно те из них, которые ради объяснения человеку смысла происходящего вверены католическому священнику, могут оказаться в этом случае более уместными, поскольку и по форме, и по смыслу они уже изначально соответствуют природе содержания подсознательного. Потому-то священник не только слушает исповедь, но и задает вопросы; он даже обязан делать это, причем он может спрашивать о вещах, которые обычно относятся к компетенции врача. Принимая во внимание характер средств оказания милосердия, находящихся в распоряжении священника, нельзя сказать, будто вмешиваясь в жизнь человека, он выходит за рамки своей компетенции, ибо он располагает возможностями успокоить бурю, которую вызвал. Для протестантского священника дело осложняется тем, что, кроме общей молитвы и святого причастия, он не имеет в своем распоряжении никаких ритуальных действий (таких, как экзерциции, розарий, паломничество и т. д.), символизм которых открывает возможность для самовыражения, а потому он вынужден больше упирать на соображения морали, однако при этом возникает опасность того, что выходящие из бессознательного силы влечения вновь подвергнутся вытеснению. Религиозные обряды во всех формах играют роль сосуда, способного вместить все содержание бессознательного. В результате упрощений, внесенных пуританством, из протестантизма оказались изъятыми средства воздействия на бессознательное; во всяком случае, пастор был лишен обычных для священника посреднических функций (в которых столь нуждается душа). Вместо этого индивид сам стал отвечать за собственные поступки и в одиночку общаться со своим Богом. В этом заключается как преимущество, так и опасность протестантизма. Отсюда исходит его внутреннее беспокойство, выразившееся в создании более четырехсот самостоятельных церквей и сект всего за каких-нибудь несколько столетий, что, конечно же, указывает на преобладание в нем индивидуализма. Выявление содержания бессознательного методами психоанализа несомненно оказывает большое воздействие, и столь же несомненно мощное воздействие оказывает католическая исповедь, особенно в тех случаях, когда она предполагает не просто выслушивание, но и активное влияние на верующего со стороны священника. Принимая это во внимание, невозможно не удивляться тому, что протестантские церкви до сих пор ничего не сделали для возвращения к исповеди как центральному моменту, направляющему деятельность по спасению души в отношениях между пастырем и его паствой. Конечно, надо понимать, что для протестанта не может быть возврата к этой исконно католической практике, противоречащей сути протестантизма. Вполне естественно, что протестантский священник, справедливо видящий цель своей деятельности в спасения души, ищет новых путей, долженствующих вести не просто к ушам, а именно к сердцам членов его общины. Как представляется, ключ к этому может дать ему аналитическая психология, ибо смысл и цель спасения души не сводятся к регулярной воскресной проповеди, которая достигает ушей, но, как правило, не затрагивает сердце и уж совсем редко душу, эту самую сокровенную субстанцию из всех, что находятся в человеке. Действия по спасению души требуют спокойного разговора tete-a-tete, в благоприятствующей ему атмосфере безусловного доверия. Здесь душа должна воздействовать на душу, а для этого необходимо, чтобы были открыты многие двери, мешающие доступу к самым сокровенным вещам. Психоанализ располагает такими средствами и может открыть двери, которые в противном случае так и остаются на запоре. Однако следует иметь в виду, что эта процедура зачастую напоминает хирургическую операцию, когда врач должен быть готов ко всему, что может обнаружиться в результате разреза. В ходе психоанализа тоже могут выявиться непредвиденные и весьма неприятные вещи, как, например, латентные психозы и т. п. Нередко такие вещи со временем сами выходят на поверхность, тем не менее обычно нарекания высказываются в адрес тех, чье преждевременное и неосторожное вмешательство вызывает нарушения психики. Единственное, что может уберечь врача от подобных неудач, это основательное владение им специальными психиатрическими знаниями. Поэтому непрофессионал, пытающийся использовать психоанализ, всегда должен искать поддержки у врача. К счастью, неприятности, о которых здесь идет речь, случаются довольно редко. Но то, что удается обнаружить с помощью психоанализа, представляет собой немалые трудности. Дело в том, что в результате пациент непосредственно оказывается перед проблемой, в решении которой проходит его жизнь, а тем самым он сталкивается с предельными вопросами, от встречи с которыми до тех пор настойчиво уклонялся. Поскольку действительную природу человека никоим образом нельзя признать невинной, постольку на поверхность обычно выходят именно те факты, которые убедительно показывают, почему пациент держался от них подальше: он инстинктивно чувствовал, что не знает никакого удовлетворительного ответа на возникающие в связи с ними вопросы, потому-то и надеется получить его от аналитика. Врач же, действуя лишь в профилактически-оздоровительных целях, может со спокойной совестью оставить открытым не один критический вопрос, ибо понимает, что ни один разумный пациент не ждет от него ничего большего, кроме оказания чисто врачебной помощи. Большего ожидают от священника, и это большее заключается в религиозном решении жизненно важных проблем. Как уже говорилось, католическая церковь имеет в своем распоряжении средства и способы воздействия, испокон веков служившие тому, чтобы движущие силы, действующие даже в самых глубинных отсеках человеческой души, получали символическое выражение и благодаря этому не нарушалась иерархия организации духа. Протестантский священник лишен таких средств, поэтому он зачастую оказывается беспомощным, столкнувшись с определенными сторонами человеческой природы, на которые не действуют ни увещевания, ни призывы к разуму или доброй воле, ни героическое самобичевание. Добро и зло разделены в протестантизме резко и непримиримо. Для прощения в нем нет никаких очевидных оснований. Человек остается одни на один со своим грехом. Известно, что Бог прощает лишь те грехи, которые люди преодолевают сами. В этом плане существуют значительные психологические трудности, связанные с использованием протестантской техники для спасения души, ибо в ней (этой технике) отсутствуют способы, с помощью которых могли бы улавливаться жизненные влечения, занимающие самые потаенные уголки души. Протестантским священникам необходимо было бы решить именно вскрытую психоанализом проблему противоречия бессознательного. Врач может заниматься этой проблемой на основе научного материализма, действуя со свойственной и достаточной для его профессии тактичностью, т. е. он может относиться к вопросам морали, возникающим в ситуации с его пациентом, как к чему-то такому, что лежит за пределами его врачебной компетенции. Он со спокойным сердцем может уйти от ответственности за пациента, прикрывшись хорошо известной сентенцией: «Вы сами должны позаботиться о том, как вам решить вашу проблему». Однако, я думаю, протестантский священник не может позволить себе «умыть руки» столь невинным образом, ибо его долг — не оставлять доверившегося ему человека наедине с темными силами его души. Причем от психоаналитической редукции ему мало пользы, так как развитие — это строительство, а не разрушение. Следует также иметь в виду, что в самых трудных случаях почти, а то и вовсе, не помогают ни хороший совет, ни призывы нравственного свойства, поскольку, если следовать им, то это помешает наступлению как раз тех сумерек, которые должны предшествовать рождению света. (Как гласит восточная мудрость, лучше делать добро, чем избегать зла. Поэтому мудрый человек играет роль нищего, царя или преступника, не забывая о Боге.) В католической практике спасения души легче использовать элементы психоанализа, чем в протестантской, для последней это более трудная задача. Первая же не только обладает готовой техникой спасения души, представленной исторически сложившимися формами исповеди, покаяния и от отпущения грехов, но и, помимо того, имеет в своем распоряжении богатую и представительную символику отправления ритуалов, которая полностью удовлетворяет претензиям и темным влечениям непритязательных людей. Напротив, протестантские заботы о спасении души гораздо более нуждаются в психотехнике, ибо в них не предусматривается сколько-нибудь серьезных форм ритуала. Вот почему я считаю интерес протестантского священника к психологии вполне законным и даже необходимым. Если при этом он бывает вынужден вторгаться в область собственно медицины, то такое вторжение, в случае его непрофессионализма, перевешивается некомпетентностью врача в вопросах мировоззрения, вы- сказываться по которым, как он наивно полагает, ему дано право (см., например, рассуждения о религиозных процессах как сексуальной симптоматологии или как о детских фантазиях по поводу желаний). Врач и священник, ступая в пределы аналитической психологии, несомненно, сталкиваются друг с другом. Это столкновение должно вести не к вражде, а к сотрудничеству. Протестантское действо по спасению души вследствие отсутствия у него ритуальных форм (в противоположность католическому) становится выяснением отношений между личностями, когда фундаментальная проблема проекции не может быть, как это происходит в католицизме, переведена в некую безличностную плоскость, а должна быть представлена вполне убедительно — как обретение необходимого опыта личной жизни. Любое более или менее серьезное вмешательство в область бессознательного порождает феномен проекции, поэтому, проникая в сумерки души, священник так или иначе провоцирует возникновение проекции (как у мужчин, так и у женщин). Она неизбежно затрагивает протестантского священника как личность, но в его распоряжении нет формы общения, способной заместить собой его персону (в отличие от католического священника, который может пользоваться такой формой). А потому, выполняя свои обязанности по спасению души пациента, он вовлекается в самое что ни на есть личное участие в нем и идет в этом направлении едва ли не дальше врача, который, действуя как специалист, совсем не обязательно принимает заботу о душе больного близко к сердцу. Чаще всего он прибегает к благим отговоркам, характер которых таков, что их должен убояться священник, действующий по соображениям высшей целесообразности. Поэтому ему грозит опасность (а она и должна ему грозить) оказаться втянутым в тяжелые психологические конфликты, что, мягко говоря, не подобает бюргерскому душевному благополучию. Опасность здесь таится немалая, но для серьезного священника она играет благотворную роль, поскольку возвращает его к действительной жизни, а одно временно, — к его собственным нуждам, которые сегодня заметно отличаются от таковых в начальный период существования церкви (вспомним слухи, от которых должен был защищатъ себя Павел). В данном случае священник должен хорошо понимать, в какой степени удерживают его от опасной миссии по спасению души его официальное оплачиваемое положение и тревога за благополучие своей семьи. Я не буду порицать священника, если он не последует совету, который дал Тертуллиан принимающим крещение, специально искать возможности самопожертвования. Дело в том, что действия по спасению души, осуществляемые на основе современной психологии, могут привести к тому, что священник станет жертвой публичной диффамации. Общественное положение и забота о своей семье, — эти абсолютно мирские соображения, — взывают к разумной сдержанности (дети мира сего, как известно, умнее детей света); но глаза души сами собой обращаются к тем, кто, не заботясь о собственном мирском благополучии, готовы ради лучшего бросить на чашу весов собственную жизнь. Конечно же, инфантильный энтузиазм не приносит победы, и только риск, который, с одной стороны, исходит из действительного и возможного, а с другой — не страшится никаких страданий, способен дать серьезные результаты. Итак, недостаточная обеспеченность соответствующими ритуалами удерживает протестантского священника от более тесных контактов со спасаемой душой, и вместе с тем вынуждает его идти на такой значительный риск, что он сразу оказывается «на линии огня». А мужества протестантскому священнику, надеюсь, не занимать. Любой серьезный психотерапевт будет только рад, если его усилия будут поддержаны и дополнены деятельностью священника. Правда, развитие проблематики человеческой души, к которой священник и врач подходят с противоположных сторон, будет вызывать немалые трудности, не в последнюю очередь обусловливаемые различиями их позиций. Но хочется надеяться, что именно возникающие при этом столкновения породят плодотворнейшие для обеих сторон стимулы.
|
Последнее изменение этой страницы: 2019-05-17; Просмотров: 338; Нарушение авторского права страницы