ГЛАВА V. ФРАНЦИЯ. ВТОРАЯ ИМПЕРИЯ. ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

Декабря 1852— 21 мая 1870

 

 

I. Неограниченная империя

 

Наполеон III; усиление его власти. Добившийся короны, Наполеон III начал заботиться о расширении своей власти и об обеспечении престола за своей династией. В то время его политика далеко не отличалась либеральным характером. «Свобода, — говорил он немного спустя, — никогда не служила орудием к основанию прочного политического здания, но она может увенчать это здание, когда оно упрочено временем». В ожидании такого «увенчания»- он добился сенатского указа (сенатус-консульта) 25 декабря 1852 года, который сводил почти на-нет компетенцию Законодательного корпуса в области финансовых вопросов.

На основании этого акта торговые договоры, заключенные императором, получали силу закона, даже если они вели к изменению тарифных ставок; общественные работы и предприятия общественного характера разрешались и приводились в исполнение по императорскому декрету; наконец, бюджет вотировался не по отдельным статьям, а по министерствам; распределение же кредитов по отдельным статьям производилось самим императором, который мог притом разрешать перевод сумм из одной статьи в другую. Кроме того, взаимные отношения высших государственных учреждений между собой и отношения их к главе правительства устанавливались последним (эти отношения были вскоре урегулированы императорским декретом от 31 декабря).

К этим новым ограничениям политических свобод надо прибавить законы и декреты, изданные за 1853–1855 годы, о борьбе с политическими преступлениями и покушениями, о составлении списков присяжных заседателей, о назначении мэров и председателей «советов сведущих людей», а также о подчинении народных учителей префекторальной администрации, Таким образом, принцип сильной власти, которому благоприятствовали уже конституция 1852 года и законы-декреты времен диктатуры, выиграл еще больше с установлением Империи.

Двор, императорская семья, императрица. Несмотря на свое демократическое происхождение и на свои постоянные ссылки на революцию, новая империя, по образцу первой, не преминула впасть в подражание традиционным нравам монархии. Поселившись в Тюильри подобно своему дяде и подобно ему получая 25 миллионов по цивильному листу^[65], Наполеон III скоро окружил себя пышным двором; к этому двору он старался привлечь дворян; этикет был восстановлен в своих правах. Не довольствуясь щедрой раздачей титула «маршала Франции», он с самого начала завел при дворе обер-гофмаршала, обер-камергера, обер-шталмейстера, обер-егермейстера, императорского духовника и целый ряд других, менее видных сановников. Затем немного позже он учредил привилегированную императорскую гвардию'.

У него была «гражданская семья», поставленная в личную от него зависимость, и «политическая семья», из среды которой сенатус-консульт разрешил ему (7 ноября 1852 г.) назначить себе наследника. В «политическую семью» входили только экс-король Жером и двое его детей, принцесса Матильда и принц Наполеон. Декретом 18 декабря 1852 года было постановлено, что в случае бездетности императора престол перейдет к Же-рому, а после него к его сыну. Ввиду преклонного возраста принца Жерома его вступление на престол представлялось маловероятным, но второму принцу было всего тридцать лет.

Он был человеком свободомыслящим, но временами отличался крайней резкостью; в Законодательном собрании, при республике, он заседал на скамьях Горы и теперь, при империи, несмотря на свое новое положение, сохранил демократические и антиклерикальные замашки, смущавшие императора, так как. они оскорбляли консервативное общество. Наполеон III признал его своим наследником, конечно, только потому, что надеялся обуздать его, а, быть может, еще рассчитывал иметь через него некоторое влияние на демократическую партию. Во всяком случае, после установления империи он предпочитал держать принца Наполеона поближе к себе. Впрочем, он так же мало хотел оставить ему престол, как высшие государственные учреждения (и в особенности Сенат) хотели видеть его своим императором.

Наполеон желал иметь прямого наследника. Поэтому немедленно по вступлении на престол он стал заботиться о браке. Но шаги его в этом направлении были не слишком благосклонно встречены старыми европейскими дворами, которые готовы были, пожалуй, признать его императором^[66], но не относились с большим доверием к его личности и не очень верили в прочность его положения. Ему не удалось добиться руки принцессы ни из дома Гогенцоллернов, ни из дома Вазы. Убедившись в тщетности своих попыток и будучи склонным к внезапным оригинальным поступкам, он решил вступить в брак по любви. 22 января 1853 года он возвестил о своем намерении сочетаться браком с молодой испанкой из знатной, но не царствующей фамилии, Евгенией Монтихо, в которую незадолго до того влюбился; при этом он заявил, — правда, несколько поздно, — что гордится своей репутацией «рапгзпи»^[67].

И действительно, через несколько дней (30 января) Наполеон III женился на Евгении Монтихо. Новая императрица должна была, по словам императора, воскресить «добродетели императрицы Жозефины»; своей красотой, грацией и роскошью она усилила-блеск придворных празднеств, которые с этого времени давались в Тюильри почти без перерыва. Но эта невежественная, капризная и легкомысленная женщина никогда не пользовалась настоящей популярностью. Следует прибавить, что близкая по самому своему воспитанию к ультрамонтанской партии Евгения еще более сблизилась с ней потому, что принц Наполеон был склонен вести с этой партией борьбу, а этот принц, которого она отдаляла от трона, становился в ее глазах противником. Таким образом, с самого начала вокруг Наполеона III образовались две непримиримые партии, между которыми нерешительный император никогда не мог сделать окончательного выбора, к большому вреду для своей политики и к несчастью для Франции.

Рост национального богатства. Насилие, употребленное Наполеоном III для захвата власти, и ошибки, совершенные им в качестве императора, не должны заслонять от нас его гуманные чувства, его стремление к развитию национального богатства и особенно к увеличению благосостояния трудящихся классов^[68]. Он был и хотел казаться человеком прогресса. Ему хотелось играть роль просвещенного деспота и обеспечить народу счастье, но с условием, чтобы все это он мог делать лично, без чьих бы то ни было советов и контроля, и чтобы в действия его никто не вмешивался. В первые годы его царствования неровная и беспорядочная, но вместе с тем плодотворная деятельность Наполеона не встретила никаких затруднений, и история, которая во многих отношениях должна отнестись к нему сурово, не может умолчать о благе, достигнутом благодаря его инициативе и его импульсивности.

В эту эпоху во Франции возникло множество благотворительных учреждений, яслей, детских приютов, богаделен, обществ взаимопомощи (число которых за три года возросло на целую треть). Во всех крупных центрах поощрялось основание рабочих поселков; в городах и деревнях правительство пыталось организовать врачебную помощь. С другой стороны, основание в 1852 году поземельного кредита, который в 1854 году сделался настоящим государственным учреждением, дало возможность землевладельцам, крупным и мелким, а также коммунам и департаментам получать за невысокие проценты необходимые для их предприятий капиталы. Крупные железнодорожные линии, постройка которых едва началась при Луи-Филиппе, быстро были доведены до конца; кроме того, был построен ряд новых линий; а в 1857 году установлены правильные рейсы трансатлантических пароходов в Гавре, Сен-Назере и Бордо.

Благодаря этим новым улучшениям средств сообщения торговые обороты ускоряются и расширяются. Железоделательная промышленность, горное дело, производство светильного газа и т. п. преобразуются и быстро развиваются. Париж под диктаторским управлением префекта Османа^[69] (с 1853 года) украшается, оздоровляется и благодаря проведению новых улиц и постройке новых зданий приспособляется к потребностям современной жизни. Его примеру начинают следовать остальные большие города. Всемирная выставка 1855 года обнаружила громадные успехи, сделанные в короткое время французской промышленностью; эти успехи не следует, конечно, приписывать исключительно императорскому правительству, но не подлежит сомнению, что оно в значительной мере им содействовало.

Первые симптомы недовольства. Однако даже первые годы Второй империи не были сплошь периодом величия и процветания; медаль имела свою оборотную сторону. Пример двора, а также слишком быстрое образование или рост некоторых состояний развили в буржуазии, а скоро и в народе, наряду со стремлением к благосостоянию, жажду роскоши и необузданную погоню за наслаждениями. Колоссальные биржевые операции, вызванные государственными займами и выпуском на рынок множества промышленных и финансовых ценностей, породили погоню частных лиц за быстрой наживой. Общественная мораль явно изменилась; биржевая игра сделалась потребностью. Тщетно император высказывал свое одобрение сочинениям, которые обличали и высмеивали биржевую спекуляцию^[70]; даже окружающие его лица были заражены этой болезнью, а его платонические увещевания не производили никакого действия.

Приток и быстрое обращение капиталов, равно как украшение городов вскоре повлекли за собой вздорожание всех продуктов, от которого особенно страдали рабочие, рантье и чиновники. Если к этому экономическому кризису прибавить случайные бедствия (неурожай, холеру), посетившие Францию в 1853–1855 годах, наводнения 1855 и 1856 годов, наконец убийственно продолжительную Крымскую войну, которая обездолила множество семейств и в которой народ не усматривал никаких выгод для страны, то мы поймем, что уже с этого времени оптимистическое и доверчивое настроение нации не было свободно от некоторой примеси недовольства.

Оппозиционные партии (легитимисты, орлеанисты, республиканцы) с 1852 до 1857 года. Правда, народ мало сознавал это недовольство. Впрочем, он почти лишен был легальных средств для его выражения, а применить иные средства ему не приходило в голову^[71]. Толпа не устраивала демонстраций. Конечно, партии, враждебные Империи, не сложили оружия и не отказались целиком от своих надежд. Но они не успели еще оправиться от растерянности и уныния, в которое их поверг государственный переворот. Они производили впечатление офицеров без армии; нерешительный характер действий и недостатки тактики, казалось, еще надолго обрекали их на полное бессилие.

Наименее опасной была, конечно, партия легитимистов, которая составляла ничтожное меньшинство нации и была непопулярна в народных массах. А между тем правительство относилось к ней с величайшей предупредительностью ввиду ее тесной связи с духовенством, в котором оно само сильно нуждалось. Поэтому известное количество роялистов примкнуло к Империи без особого сопротивления и начало принимать от нее должности и почести^[72]. Другие мирно будировали или сочиняли острые эпиграммы, которые оскорбляли Наполеона III, но особенного вреда причинить ему не могли. К тем, кто слишком злословил, врывалась иногда полиция, уносившая после обыска их бумаги. Некоторые роялисты основали «федеральную лигу», существовавшую, впрочем, только на бумаге (1853). Вожаки партии ездили в Фромдорф и привозили оттуда неизменный лозунг: «воздержание». Граф Шамбор, самый непримиримый и самый инертный из всех претендентов (внук Карла X, представитель Бурбонов), как будто поставил себе задачей привести в уныние друзей своей полной достоинства, но чисто пассивной и выжидательной политикой.

Орлеанизм, насчитывавший в своих рядах настоящих государственных людей, администраторов, генералов и талантливых писателей, постоянно внушал Наполеону III сильное беспокойство, несмотря на свое фактическое бессилие. Осторожный Журналь де Деба, служивший официальным органом этой партии, гораздо больше раздражал императора тем, чего он не хотел говорить, чем тем, что он говорил. Орлеанские принцы, изгнанные из Франции, оставили там богатых и образованных сторонников, оппозиция которых, при всей своей корректности и умеренности, отличалась непримиримым характером.

Во всяком случае, эта семья (Орлеаны), также не обнаруживавшая никакой активности, могла бы причинить серьезные затруднения Империи лишь в том случае, если бы слияние привело к искреннему и полному примирению обеих ветвей династии Бурбонов^[73]. Но эта двусмысленная политика натолкнулась с одной стороны на лойяльное сопротивление графа Шамбора, который требовал от своих родственников безусловного подчинения и признания его «божественного права», с другой — на непобедимое отвращение орлеанистов, которые, как, например, Тьер, Ремюза, Дювержье де Горанн и т. д., не хотели пожертвовать ради белого знамени принципами 1789 года. Герцог Омальский, принц Жуанвильский, герцогиня Орлеанская и ее дети отказались от такой жертвы. Таким образом, визит, сделанный в конце 1853 года герцогом Немурским «главе французской династии» во Фромдорфе, и ответный визит последнего (1854) королеве Марии-Амелии^[74] не привели ни к чему. Глубокие разногласия и личная вражда, разделявшие обе семьи, остались в полной силе, а гласное констатирование этих разногласий графом Шамбором надолго сделало бесполезной всякую новую попытку к сближению.

В ожидании слияния обеих династий или реставрации одной из них орлеанисты и легитимисты составили так называемую либеральную коалицию, поставившую себе целью добиваться восстановления конституционных свобод, отмененных режимом 1852 года. Эта партия насчитывала в своих рядах многих выдающихся и талантливых людей, но она фатально была осуждена на бессилие именно потому, что состояла из представителей «избранного» общества, с презрением относившихся к всеобщему избирательному праву и не желавших вмешиваться с толпой. Ее главный орган Корреспондент (Gorrespondant) читался-только в салонах; ее главной квартирой была Французская академия, где так называемые «старые партии» были господами положения. В период 1854–1857 годов тон задавали там такие люди, как Гизо, Тьер, Кузен, Монталамбер; они ввели туда одного за другим Дюпанлу, Берье, Сильвестра де Саси, герцога Бройля, графа Фаллу. Привлечение каждого из этих лиц рассматривалось новой фрондой как великая победа; при каждом приеме нового члена произносились тщательно обработанные речи, полные многозначительных намеков, которые подчеркивались аристократической и религиозной аудиторией, «поражали» империю и ее сторонников в самое сердце, но не мешали этим последним чувствовать себя прекрасно.

Республиканская партия была более многочисленной, более решительной, более подготовленной к действию, чем партии монархические; естественно, что Наполеон III боялся ее и следил за ней больше всего. Но эта партия была бедна; в самой Франции находились лишь немногие из ее вождей, а остальные (и самые выдающиеся) были тогда в ссылке или изгнанци в разных странах, (в Швейцарии, Бельгии, Англии и т. д.). Те же из деятелей 1848 года, которые имели возможность остаться во Франции или возвратиться туда, должны были либо молчать, либо служить своему делу с крайней осторожностью. Кавеньяк, за которым строго следцли, держался в стороне от общественной жизни; Жюль Фавр произносил талантливые речи, которые правительство не разрешало печатать; Жюль Бастид тайком внушал новому поколению сознание своих прав и обязанностей; Гудгло с большим трудом устраивал подписки в пользу изгнанников. Единственные газеты, в которых могли высказываться представители демократической оппозиции — Век, Шаривари, Пресса (Siecle, Charivari, Presse) — старались вести'себя скромно и чинно, чтобы избегнуть административных кар. Когда умирал какой-нибудь блестящий носитель республиканской идеи, как Марраст и Араго в 1853 году или Ламеннэ в 1854 году, то народ вооруженной силой не допускался к участию в похоронах. Несколько студенческих сборищ, несколько свистков, которыми встречены были в 1855 году Сент-Бёв и Низар^[75] в Коллеж де Франс и в Сорбонне, — вот и все те публичные манифестации, которые позволяла себе учащаяся молодежь, некогда строившая баррикады.

Правда, во мраке и в тайне (раскрывавшейся императорской полицией) эмиссары или лица, поддерживавшие связь с эмигрантами, проживавшими в Лондоне или Брюсселе, лишенные поддержки и помощи, организовывали один заговор за другим. Предполагалось то захватить императора, то убить его. Эти заговоры приводили к процессам, как, например, процессы «ипподрома» и «Комической оперы», Революционной коммуны и т. п., и за ними неизменно следовали новые высылки (1853–1854). Иногда покушения на жизнь императора совершались отдельными лицами, как, например, покушения Пианори и Беллемаре (апрель — сентябрь 1855 г.).

Но общественное спокойствие этими покушениями не нарушалось, а народная масса не возмущалась тем, что правительство, воспользовавшись удобным предлогом, наполняло тюрьмы подозрительными людьми и затем ссылало их без суда (как оно поступило, например, с Артуром Райком в 1855 году). В общем народная масса была очень покорна. Если не считать незначительной выходки «Марианны» (республиканское тайное общество) в Анжере (в августе 1855 года), то нельзя указать ни одной попытки народного возмущения в первые годы Второй империи.

Законодательный корпус и выборы 1857 года. Казалось, таким образом, что в общем новый политический режим застрахован от всяких потрясений. Особенно обеспеченным представлялось его будущее в 1856 году, по окончании Крымской войны, покрывшей французское оружие славой и сделавшей Наполеона III на Парижском конгрессе как бы арбитром Европы. В то же время судьба послала ему сына^[76], и сам папа Пий IX счел за честь быть крестным отцом этого принца. После такого события Наполеон III мог считать судьбу своей династии вполне обеспеченной. Во всяком случае он без страха ожидал первого обновления Законодательного корпуса, которое должно было произойти в следующем году.

Составленный из креатур правительства, Законодательный корпус никогда не делал серьезных усилий к тому, чтобы выйти из пассивного и унизительного положения, на которое обрекла его конституция 1852 года. Заседания этой палаты, подчиненной Государственному совету, происходили почти втайне^[77]; Законодательный корпус принимал целиком законопроекты, которые не сам вырабатывал и в которые не имел даже права вносить поправки, вотировал бюджет по министерствам, смиренно подчинялся совершившимся фактам, не спрашивал у правительства объяснения его политики, а тем более не смел выражать ему порицание. В составе этого собрания нашелся один только человек, позволивший себе заговорить свободно, — это был Монталамбер; в свое время он присоединился к политике государственного переворота, но затем стал противником нового режима. Коллеги с ужасом выслушивали его речи, в которых он требовал восстановления утраченной свободы, и наступил даже день, когда они предали его суду империи^[78].

Председатель Бильо, а затем сменивший его Морни могли, конечно, без труда руководить дебатами подобного собрания; правительству желательно было, чтобы состав палаты оставался без перемен. На деле, благодаря системе официальных кандидатур, почти все депутаты Законодательного корпуса были переизбраны (22 июня 1857 г.), кроме нескольких человек, которые, подобно Монталамберу, не пользовались покровительством администрации. Так как свободы личности, печати и собраний не существовало, то противники правительства большей частью воздерживались от участия в избирательной борьбе. Орлеанистских и легитимистских кандидатов было очень мало; «старые партии» представлены были в новой палате несколькими «независимыми», вроде Брама или Плишона, которые в сущности не были противниками империи.

Что касается демократической оппозиции, то она могла рассчитывать на успех только в очень крупных городах, особенно в столице. Но даже здесь недостаток дисциплины и единства действий принес ей значительный вред. Жившие за границей республиканцы-изгнанники проповедовали абсолютное воздержание от участия в выборах или отказ от присяги. В Париже не могли столковаться относительно желательных кандидатур; в результате оппозиция одержала победу только в пяти округах из десяти и провела Кавеньяка, Гудшо, Карно, Эмиля Оливье и Даримона. Впрочем, из первых трех один, а именно Кавеньяк, скончался вскоре после выборов (28 октября 1857 г.), а оба другие, как ив 1852 году, отказались от присяги. Правда, на дополнительных выборах, произведенных спустя несколько месяцев (в апреле 1858 г.), в Законодательный корпус были избраны Жюль Фавр и Эрнест Пикар.

Эти два новых депутата вместе с Оливье и Даримоном, а также Геноном, депутатом Ронского департамента, составили группу пяти, которой выпало на долю быть вплоть до 1863 года единственным представителем демократической оппозиции в новой палате." Но одного ораторского искусства Жюля Фавра, Эмиля Оливье и Эрнеста Пикара было недостаточно для ниспровержения империи. Непрерывные усилия пяти не могли бы ее поколебать, если бы Наполеон III не оттолкнул от себя значительную часть своих прежних друзей. Эти друзья в продолжение второй половины его царствования, даже не желая его падения, фактически содействовали нападкам отъявленных врагов императорского режима.

Вследствие разрыва с клерикальными и протекционистскими кругами, т. е. с двумя главными элементами консервативной партии, на которую Наполеон III опирался со времени государственного переворота, он принужден был в 1860 году сблизиться с демократией и перейти без всякой пользы для империи от принципа самовластия к принципу свободы^[79]. Историк должен приписать огромное значение этому двойному разрыву, без которого результаты 1852 года, конечно, долго еще оставались бы в полной неприкосновенности.

Начало раздора между Наполеоном III и римской курией. После римской экспедиции и принятия закона Фаллу католическая партия в течение долгого времени была рьяным и верным сотрудником наполеоновской политики. Высшее французское духовенство приветствовало государственный переворот и приняло самое деятельное участие в восстановлении империи. За исключением небольшой группы так называемых либеральных, католиков (Дюпанлу, Монталамбер, Бройль, Кошен и т. п.), которым «святой престол» выражал неодобрение, сторонники папы объявили себя друзьями императора. Епископы приветствовали в Наполеоне III нового Константина^[80]. Самый резкий и непримиримый из всех ультрамонтанов, Луи Вельо, выступил в своей газете Мир (L'Univers) на защиту нового режима. В продолжение нескольких лет Вельо не переставал расточать похвалы государю, который силой оружия охранял светскую власть папы, снова отдал воспитание юношества в руки церкви и содействовал развитию монашеских орденов.

Но мало-помалу тесный союз правительства и духовенства ослабел. Теперь известно (чего большинство современников не знало), что в течение трех лет (1852–1854) Наполеон III тщетно настаивал на том, чтобы Пий IX приехал в Париж короновать его, подобно тому как Пий VII некогда прибыл туда на коронацию Наполеона I, и что в то же время папа безуспешно старался добиться отмены органических статей и закона, запрещавшего совершение церковного венчания раньше заключения гражданского брака. За этими первыми трениями последовал более чем холодный прием, оказанный императорским правительством догмату «непорочного зачатия», а также процесс «салеттской девы», получивший крайне досадную для католической церкви огласку, пометать которой правительство не пыталось (1854–1855).

Но доверие католического духовенства к императору было поколеблено главным образом заключением во время Крымской войны франко-пьемонтского союза (26 января 1855 г.), а также вследствие открытой поддержки, оказанной Наполеоном III Кавуру во время Парижского конгресса (1856). Соединяясь с правительством, которое намеревалось продолжить итальянскую революцию, не удалившуюся в 1849 году, за счет церкви, Наполеон III дал этим понять римской курии, что он вовсе не намерен отдаваться целиком в ее распоряжение и что в нем может еще проснуться карбонарий 1831 года. После Парижского конгресса поведение императора по отношению к папе, которого он торопил даровать своим подданным реформы, и по отношению к Виктору-Эммануилу, которого он с каждым днем все больше ободрял, стало еще выразительнее. В самой Франции он устроил похороны Беранже на счет государства^[81] и вернул старому галликанцу Дюпену должность главного прокурора кассационного суда (июль— ноябрь 1857 г.). Однако он все еще колебался и не принимал решительных мер; только итальянские заговорщики и их покушения окончательно увлекли его на тот путь, на который он до сих пор не отваживался вступить открыто.

Итальянские патриоты; покушение Орсини и закон об общественной безопасности. Бывшие защитники Римской республики не простили Наполеону III экспедиции 1849 года. Так как в молодости он сам принимал участие в тайных обществах, они прежде рассчитывали на его содействие, а теперь смотрели на него не только как на противника, но и как на изменника. Многие из них были убеждены, что его смерть освободит не только Францию, но и Италию. Один из них, Пианори, покушался на его яшзнь в 1855 году; другой, некий Тибальди, в июле 1857 года был арестован и осужден по обвинению в заговоре с той же целью. Неудача этих покушений не помешала их возобновлению, и 14 января 1858 года четыре итальянских патриота, во главе которых стоял бывший член римского учредительного собрания Феличе Орсини, бросили под карету императора в момент, когда она подъезжала к Опере, несколько. бомб, которые убили и ранили 156 человек, но не задели Наполеона III.

Император воспользовался этим неудачным покушением, вызвавшим всеобщее неодобрение, чтобы возобновить преследование французских республиканцев, не имевших никакого отношения к преступлению Орсини. Снова начался террор. Вся Франция была как бы объявлена на осадном положении и разделена на пять военных генерал-губернаторств (27 января), а в Бурбонский дворец представлен был новый закон о подозрительных под названием «закон об общественной безопасности» (1 февраля). Этот закон был принят Законодательным корпусом с покорностью, но не без некоторой неохоты. Он давал правительству право высылать лиц, виновных в подстрекательстве к покушениям против правительства (даже если это подстрекательство не сопровождалось никакими последствиями), в преступных происках или соучастии в преступлении, совершенном в самой стране или за границей, в изготовлении, продаже, раздаче или хранении взрывчатых веществ, а также лиц, осужденных за участие в незаконных сборищах, тайных обществах, хранении оружия, составлении скопищ и за другие проступки, и, наконец, даже тех лиц, которые уже подвергались преследованиям за участие в восстании в июне 1848 года и в восстании 13 июня 1849 года и сопротивлялись государственному перевороту 2 декабря. Для применения этого закона император назначил министром внутренних дел генерала Эспинаса, известного своим участием в государственном перевороте, а этот замечательный министр потребовал от каждого префекта выдачи ему определенного количества жертв. Более 2000 республиканцев были арестованы, а около 300 человек без суда сосланы в глубину Алжира.

Тайный договор в Пломбьере. После покушения 14 января духовенство и католическая партия стали надеяться, что император откажется от мысли о каком бы то ни было соглашении с Пьемонтом и снова примет сторону папы. Некоторые проявления католического усердия, которых они от него добились, поддерживали в них эту иллюзию в продолжение части 1858 года. А императором, наоборот, в сущности снова овладели революционные идеи; в нем совершился один из тех психологических поворотов, которые так свойственны были его впечатлительной и романтической натуре. Теперь он считал итальянскую войну необходимой, тогда как раньше — хотя и желал ее — долго не мог на нее решиться. Наконец, решение начать войну как можно скорее было принято, и удивительнее всего, что это произошло по просьбе Орсини.

Известно, что этот несчастный написал императору из тюрьмы трогательное письмо, умоляя его загладить свой грех перед Италией и возвратить свободу 25 миллионам людей, которые, вместо того чтобы ненавидеть императора и желать ему смерти, могли бы навеки благословлять его имя и чтить его память. При этом Орсини давал ему понять, что если он будет упорно отказывать в удовлетворении нужд итальянцев, то покушения на его жизнь возобновятся. Наполеон III позволил защитнику Орсини, Жюлю Фавру, прочесть это письмо во Еремя процесса, и знаменитый адвокат сопроводил это чтение такими комментариями, к которым император-не мог остаться равнодушным. Вскоре после того префект полиции Пиетри явился к осужденному в камеру и убедил его написать второе письмо, в котором Орсини, в интересах итальянского освобождения, рекомендовал своим политическим единомышленникам отказаться от таких насильственных мер, как убийство. Орсини написал это письмо, а затем, искупая свою вину, взошел на эшафот (13 марта 1858 г.). Одним росчерком пера он изменил судьбу своей родины^[82].

Вскоре после этого Наполеон III начал вести с графом Кавуром таинственные переговоры, закончившиеся заключением тайного договора в Пломбьере (21 июля 1858 г.). Это был настоящий заговор, с неизбежной необходимостью подготовивший войну 1859 года (о которой говорится в другой главе этой книги). По этому договору Франция обязалась помочь Пьемонту изгнать австрийцев из Италии и получала в награду за эту поддержку Савойю и графство Ниццу; Виктор-Эммануил удовлетворялся присоединением к своим владениям северной части Апеннинского полуострова, а Италия превращалась в союзное государство под почетным председательством папы. Но, и не будучи пророком, можно было предсказать, что, способствуя развитию революции по ту сторону Альп, Наполеон III не в силах будет сдержать ее размаха, что папа, равно как и остальные государи полуострова, будет лишен своих владений и что вся эта авантюра логически приведет к полному объединению Италии.

Первые результаты Итальянской войны. Ни папа, ни французское духовенство, ни их друзья не обманывались в вопросе о том, к чему приведет союз Франции с Пьемонтом. Их опасения особенно усилились в последние месяцы 1858 года, когда выяснилась новая политическая эволюция Наполеона III, проявившаяся в благоволении к итальянской национальной партии и антиклерикальной прессе^[83]. Вскоре вступление принца Наполеона в брак с принцессой Клотильдой, дочерью Виктора-Эммануила (30 января 1859 г.), сделало существование франко-пьемонтского союза очевидным, а войну неизбежной. В последний момент (апрель 1859 г.) в Законодательном корпусе депутаты, наиболее преданные церкви, потребовали от правительства объяснений относительно последствий, которые война может иметь для светской власти папства. Туманные заявления министра Бароша в пользу папы лишь отчасти успокоили ультрамонтанскую партию.

Затем события пошли ускоренным темпом. После битвы при Мадженте (4 июня) восстала вся Центральная Италия, призванная к оружию самим Наполеоном III. Романья возмутилась против «святого престола». Император должен был бы это предвидеть, тем не мепее он испугался того оборота, который приняли события. Императрица и министр Валевский, смущенные недовольством католического духовенства, умоляли его сдержать революционное движение. И непостоянный император, поспешивший на другой день после новой победы (при Сольферино) подписать предварительный договор в Виллафранке (11 июля), сделал это не столько потому, что опасался маловероятного нападения со стороны Германии, сколько из страха перед католической партией^[84]. Но, как известно, это предварительное соглашение, равно как и Цюрихский договор, ничего не изменило; революция отказалась остановиться на полдороге, Центральная Италия, в том числе и Романья, открыто заявили о своем желании присоединиться к Пьемонту, а Наполеон III после слабого протеста снова повернул фронт и предоставил им полную свободу действий. В декабре он стал доказывать папе — сначала в получившей громкую известность брошюре, составленной одним из близких к нему людей^[85], а затем в личном письме, — что лучшим исходом для папы явился бы добровольный отказ от легатств. Пий IX с негодованием отверг эти советы и даже дал Наполеону III оскорбительный ответ (январь 1860 г.). Ввиду этого император, выработавший совместно с Англией план действий в итальянском вопросе, заключил с Виктором-Эммануилом договор в Турине (24 марта 1860 г.) и вступил наконец во владение Савойей и Ниццей.

Угрозы ультрамонтанов. Это новое соглашение Наполеонами с Кавуром удвоило негодование французского духовенства, которое в ряде яростных епископских посланий уже подало сигнал к своего рода крестовому походу против императора. Особенно отличался резким тоном своих нападок орлеанский епископ Дюпанлу. Либеральные католики в этом вопросе действовали солидарно с ультрамонтанами, и Монталамбер заговорил таким же языком, как Вельо. Газета последнего Юнивер (Мир) усвоила столь резкий топ, что правительству казалось необходимым ее закрыть (январь 1860 г.). Для протеста против новой политики императора в Законодательном корпусе образовалась оппозиционная клерикальная группа. По заключении Туринского договора петиции в пользу сохранения светской власти папы защищались в Сенате с большой энергией (29–30 марта 1860 г.).

В Бурбонском дворце, с одной стороны, группа пяти порицала Наполеона III за то, что он оставил Венецию во власти Австрии и продолжал держать в Риме французский гарнизон вопреки желанию населения, с другой — католическая оппозиция, гораздо более многочисленная (Лемерсье, Плишон, Флавиньи, Келлер и т. д.), жаловалась на его потворство революции и требовала новых гарантий в пользу папы. На все эти упреки Варош мог давать лишь уклончивые ответы. В это'время (апрель 1860 г.) Наполеон III готовился отозвать французский гарнизон из Рима, и он осуществил бы свое намерение, если бы этому не помешала экспедиция Гарибальди (май), который стремился возбудить революционное движение не только в Сицилии и Неаполе, но и в самом Риме^[86].

Французские войска продолжали охранять папу. Но таким образом Наполеон III поставил себя в двусмысленное положение и восстановил против себя всех. Если итальянцы перестали чувствовать к нему всякую благодарность за прежние услуги, то и католическая церковь стала считать себя свободной от всякой признательности за те услуги, которые он ей оказывал прежде и продолжал еще оказывать. В это время Наполеон III оружием поддерживал католические интересы даже в Китае и изъявлял готовность так же поддерживать их в Сирии; и тогда же папа отдал свои войска под команду декабрьского изгнанника Ламорисьера, заклятого врага французского императора, демонстративно вербовал в свою армию французскую легитимистскую молодежь и, наконец, допускал в присутствии императорских войск и трехцветного знамени поднимать белое знамя и приветствовать имя Генриха V. Раздраженный этими выходками, Наполеон III, которого эмиссары Кавура уговаривали обуздать революцию и воспрепятствовать Гарибальди провозгласить республику в Квиринале, кончил тем, что дозволил пьемонтской армии двинуться на Неаполь и занять почти всю Папскую область. Результатом этого были битва при Кастельфидардо (18 сентября 1860 г.) и новые плебисциты, сделавшие Виктора-Эммануила королем Италии.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: