С. Присвоение путем сложной антитезы

 

«Штирнер» должен теперь ввести эмпирическое определение права, определение, которое он может отнести к отдельному индивиду, т.е. он вынужден признать в праве еще нечто иное, помимо святости. Он мог бы и не прибегать здесь ко всем своим тяжеловесным махинациям, так как, начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и других мыслителей нового времени, не говоря уже о более ранних, сила изображалась как основа права; тем самым теоретическое рассмотрение политики освобождено от морали, и по сути дела был выдвинут лишь постулат самостоятельной трактовки политики. Впоследствии, в XVIII веке во Франции и в XIX веке в Англии, все право было сведено к частному праву (о чем святой Макс и не упоминает), а последнее – к вполне определенному виду силы, к силе частных собственников, и при этом дело отнюдь не ограничилось одними только фразами.

Итак, святой Санчо выводит определение силы из права и поясняет его следующим образом:

 

«Для Нас стало обычным делом классифицировать государства в зависимости от того, как разделена „верховная власть “… Значит – верховное насилие! Насилие над кем? Над отдельным индивидом… Государство применяет насилие… поведение государства, это – насильственная деятельность, и свое насилие оно называет правом … Общественное целое… обладает властью, которая называется правомерной, т.е. которая есть право» (стр. 259, 260).

 

Через «Наше» «обычное дело» наш святой добирается до своей вожделенной власти и может теперь «подумать о своем обычном деле».

Право, сила человека – Сила, Мое право.

Промежуточные уравнения:

Быть правомочным = Быть полномочным.

Управомочить себя = Уполномочить себя.

Антитеза:

Быть уполномоченным человеком} — {Быть уполномоченным Мною

Первая антитеза:

Право, сила человека – Сила, Мое право,

превращается теперь в

Право человека — {Сила моего «Я», Моя сила,

так как в тезисе право и сила тождественны, а в антитезе должен быть «устранен» «половинчатый способ выражения», ибо право, как мы видели, «потеряло всякий смысл».

Примечание 1. Образцы напыщенной и претенциозной парафразы вышеприведенных антитез и уравнений:

 

«Чем Ты властен быть, на то ты и имеешь право». «Я вывожу всякое право и всякое правомочие из Себя, Я вправе делать все то, на что простирается Моя сила ». – «Я не требую никакого права, поэтому Мне и не приходится также признавать какое бы то ни было право. То, что Я могу добыть Себе силой, то Я и добываю Себе, а чего Я не могу добыть Себе силой, на то Я не имею также и права и т.д. – Для Меня совершенно безразлично, вправе ли Я или нет; если только Я обладаю силой, то Я уже и уполномочен самим собой и не нуждаюсь ни в каком другом полномочии или правомочии» (стр. 248, 275).

 

Примечание 2. Образцы того, как святой Санчо обнаруживает в силе реальную основу права:

 

«Так, „коммунисты“ говорят» (откуда, однако, «Штирнер» знает, чт& #243; говорят коммунисты? Ведь кроме доклада Блюнчли^{234}, «Народной философии» Беккера и нескольких других вещей ему о коммунистах ничего и на глаза не попадалось): «Равный труд дает людям право на равное наслаждение… Нет, равный труд не дает Тебе этого права, только равное наслаждение управомочивает Тебя на равное наслаждение… Наслаждайся, и Ты окажешься вправе наслаждаться… Если Вы добились наслаждения, то оно – Ваше право; если же Вы будете только томиться по нем, не овладевая им, то оно по-прежнему останется „благоприобретенным правом“ тех, кто обладает привилегией наслаждения. Оно – их право, подобно тому как оно стало бы Вашим правом, если бы Вы овладели им» (стр. 250).

 

То, что вкладывается здесь в уста коммунистам, сравните со сказанным выше о «коммунизме». Святой Санчо снова представляет здесь пролетариев как «замкнутое общество», которому достаточно только принять решение о «захвате», чтобы на следующий же день полностью покончить со всем существовавшим до сих пор мировым порядком. Но в действительности пролетарии приходят к этому единству лишь путем долгого развития, в котором известную роль играет и апелляция к своему праву. Впрочем, эта апелляция к своему праву есть только средство для того, чтобы они оформились как «Они», как революционная, сплоченная масса. – Что же касается самог& #243; вышеприведенного положения, то оно является, от начала до конца, блестящим образцом тавтологии; в этом легко убедиться, если опустить – без всякого ущерба для содержания – как силу, так и право. Во-вторых, и сам святой Санчо проводит различие между личным и вещественным достоянием, а тем самым он проводит, следовательно, и различие между наслаждением и силой, доставляющей возможность наслаждения. Я могу обладать большой личной силой (способностью) наслаждаться, не обладая, однако, соответствующей вещественной силой (деньгами и т.д.). И, таким образом, мое реальное «наслаждение» все еще продолжает оставаться гипотетическим.

 

«Если королевское дитя ставит себя выше других детей, – продолжает наш школьный наставник, пользуясь подходящими для детской хрестоматии примерами, – это есть уже его деяние, обеспечивающее его превосходство, и если другие дети признают и одобряют это деяние, то это – их деяние, делающее их достойными положения подданных» (стр. 250).

 

В этом примере общественное отношение, в котором королевское дитя находится к другим детям, рассматривается как сила королевского ребенка – и притом как его личная сила – и как бессилие других детей. Если рассматривать как «деяние » других детей то, что они позволяют командовать над собой королевскому ребенку, то это в лучшем случае доказывает только то, что они эгоисты. «Особенность делает свое дело в маленьких эгоистах» и побуждает их эксплуатировать королевское дитя, извлекать из него выгоду.

 

«Говорят» (т.е. Гегель говорит), «что наказание составляет право преступника^{235}. Но и безнаказанность также составляет его право. Удается ему задуманное дело – он прав, а не удается – тоже прав. Когда кто-нибудь с безумной отвагой пускается на опасные дела и погибает при этом, мы говорим: поделом ему, он этого и хотел. Когда же он побеждает опасности, т.е. когда побеждает его сила, он также оказывается правым. Если ребенок, играя ножом, порежется, то поделом ему; если же он не порежется, – то и это хорошо. Поэтому поделом преступнику, если он страдает из-за своего рискованного поступка: зачем он шел на риск, зная, какие могут быть последствия? » (стр. 255).

 

В заключительных словах этого положения, в обращенном к преступнику вопросе, почему он шел на риск, сосредоточена в скрытом виде бессмыслица всей фразы, поистине достойная школьного наставника. Поделом ли преступнику, который, пробираясь в какой-нибудь дом, упал и сломал себе ногу, или ребенку, который порезался, – при рассмотрении всех этих важных вопросов, которыми способен заниматься только такой человек, как святой Санчо, достигаемый результат сводится к следующему: случай объявляется Моей силой. Таким образом, «Моей силой» было в первом примере Мое поведение, во втором – независимые от меня общественные отношения, в третьем – случай. Впрочем, в главе об особенности мы уже встречались с подобного рода противоречивыми определениями.

К вышеприведенным примерам из хрестоматии для детей Санчо присоединяет еще следующую забавную прибаутку:

 

«Ведь в противном случае право оказалось бы чем-то произвольным. Тигр, набрасывающийся на Меня, прав, и Я, убивающий его, тоже прав. Я охраняю от него не Свое право, а Себя» (стр. 250).

 

В первой части этого предложения святой Санчо становится в правовое отношение к тигру, а во второй части он догадывается, что здесь в сущности нет никакого правового отношения. Поэтому-то «право оказывается чем-то произвольным». Право «Человека» растворяется в праве «Тигра».

Этим заканчивается критика права. После того как мы уже давно узнали от сотни более ранних писателей, что право возникло из насилия, теперь мы узнаем от святого Санчо, что «право» есть «насилие Человека», чем он благополучно устранил все вопросы о связи права с действительными людьми и их отношениями и смастерил свою антитезу. Он ограничивается тем, что упраздняет право в том виде, в каком он его полагает, а именно – в качестве Святого, т.е. упраздняет Святое, а право оставляет нетронутым.

Эта критика права украшена множеством эпизодов – болтовней о всякого рода вещах, по поводу которых «обыкновенно» толкуют у Штехели от двух до четырех после обеда.

Эпизод 1. – «Право человека » и «благоприобретенное право ».

 

«Когда революция провозгласила „равенство“ „правом“, – она нашла убежище в религиозной области, в области Святого, Идеала. Поэтому-то и идет с тех пор борьба из-за святых, неотчуждаемых прав человека. Вечному праву человека вполне естественно и равноправно противопоставляется „благоприобретенное право существующего“, право против права, причем, конечно, каждая из обеих сторон клеймит другую как бесправие. Таков спор о праве со времени революции» (стр. 248).

 

Сперва Санчо повторяет свое положение, что права человека представляют собой «Святое» и что поэтому-то   и идет с тех пор борьба за права человека. Этим святой Санчо доказывает только, что материальный базис этой борьбы остался для него святым, т.е. чуждым.

Так как и «право человека» и «благоприобретенное право» – оба являются «правами», то они «одинаково правомерны», и к тому же на этот раз «правомерны» в историческом смысле слова. Так как оба они являются «правами» в юридическом смысле, то они «одинаково правомерны» в историческом смысле. Подобным способом можно в кратчайший срок разделаться с чем угодно, не имея ни малейшего представления о сути дела. Так, например, можно по поводу борьбы вокруг хлебных законов в Англии сказать: против прибыли (выгоды) фабрикантов «вполне естественно и равноправно» «выдвигается» рента, которая также является прибылью (выгодой). Выгода – против выгоды, «причем, конечно, каждая из обеих сторон клеймит другую. Такова борьба» вокруг хлебных законов^{236} в Англии с 1815 года. – Впрочем, Штирнер мог бы с самого начала сказать: существующее право есть право Человека, человеческое право. «Обыкновенно» его называют в некоторых кругах также «благоприобретенным правом». Где же тогда разница между «правом человека» и «благоприобретенным правом»?

Мы уже знаем, что чужое, святое право есть то, что мне дается чужими. Но так как права человека называются также естественными, прирожденными правами и так как для святого Санчо название и есть самая вещь, то, следовательно, они и даны мне от природы, т.е. от рождения.

 

Но «благоприобретенные права сводятся к тому же самому, а именно – к природе, дающей Мне право, т.е. к рождению и, далее, к наследству» и так далее. «Я рожден в качестве человека – это все равно что сказать: я рожден в качестве королевского сына».

 

Об этом говорится на стр. 249, 250, где, между прочим, Бабёфу ставится в вину, что он не обладал таким диалектическим талантом растворять различия. Так как «Я» «при всех обстоятельствах» есть «также» и человек, как соглашается позже святой Санчо, и так как этому Я идет, стало быть, на пользу «также» все то, что оно имеет в качестве человека, – например, в качестве берлинца ему идет на пользу берлинский Тиргартен, – то ему «также» «при всех обстоятельствах» идет на пользу право человека. Но так как он отнюдь не «при всех обстоятельствах» рождается в качестве «королевского сына», то отнюдь нельзя сказать, что ему «при всех обстоятельствах» идет на пользу «благоприобретенное право». Поэтому на почве права имеется существенное различие между «правом человека» и «благоприобретенным правом». Если бы Санчо не должен был скрывать своей логики, то «здесь следовало бы сказать»: После того как Я, по Моему мнению, растворил понятие права так, как Я вообще имею «обыкновение» растворять понятия, – после этого борьба из-за этих двух особых видов права становится борьбой в пределах растворенного Мною, в Моем мнении, понятия и «поэтому» может в дальнейшем быть оставлена Мною в покое.

Для большей основательности святой Санчо мог бы прибавить еще следующее новое превращение: Право человека тоже приобретено и, значит, благоприобретено, а благоприобретенное право, это – принадлежащее людям человеческое право, право человека.

Что подобные понятия, если оторвать их от лежащей в их основе эмпирической действительности, «можно выворачивать наизнанку, как перчатку»^{237}, это достаточно отчетливо доказано уже Гегелем, у которого применение этого метода, в противовес абстрактным идеологам, было правомерно. Поэтому святому Санчо вовсе незачем было придавать ему своими «неуклюжими» «махинациями» смешной вид.

До сих пор благоприобретенное право и право человека «сводились к одному и тому же » для того, чтобы святой Санчо имел возможность превратить в Ничто борьбу, существующую вне его головы – существующую в истории. Теперь наш святой доказывает, что он столь же остроумен в тонких различениях, как и всемогущ в своем искусстве сваливать все в одну кучу, чтобы иметь возможность вызвать в «творческом Ничто» своей головы новую страшную борьбу.

 

«Я готов также согласиться» (великодушный Санчо), «что каждый рождается человеком» (а значит, согласно вышеприведенному упреку по адресу Бабёфа, также и «королевским сыном»), «и, стало быть, новорожденные равны в этом отношении друг другу… и это только потому, что они обнаруживают и проявляют себя не иначе, как всего лишь просто-человеческие дети, как голые человечки». Наоборот, взрослые – «детища своего собственного творчества». Они «обладают чем-то б& #243; льшим, чем прирожденные права, они приобрели права». (Неужели Штирнер думает, что ребенок выходит из материнского чрева без своего собственного деяния, – деяния, благодаря которому он только и приобретает «право» быть вне материнского чрева, и неужели каждый ребенок не проявляет и не обнаруживает себя с самого начала как «единственный» ребенок? ) «Какая противоположность, какое поле брани! Старая борьба прирожденных прав и благоприобретенных прав! » (стр. 252).

 

Какая борьба бородатых мужей с грудными младенцами!

Впрочем, Санчо ратует против прав человека лишь потому, что «в новейшее время» снова «стало обычным» говорить против них. В действительности же он «приобрел» себе и эти прирожденные права человека. В разделе об особенности мы уже имели «прирожденного свободного»[306], – Санчо превратил там особенность в прирожденное право человека тем, что в качестве просто рожденного уже проявил и показал себя свободным. Более того: «Каждое Я – уже от рождения преступник против государства», государственное преступление становится прирожденным правом человека, и ребенок уже совершает преступление против чего-то, чего еще не существует для ребенка, а для чего, наоборот, существует ребенок. Наконец, в дальнейшем «Штирнер» говорит о «прирожденных ограниченных головах», «прирожденных поэтах», «прирожденных музыкантах» и т.д. Так как здесь сила (музыкальная, поэтическая, resp.[307] вообще ограниченная способность ) прирождена, а право = сила, то мы видим, как «Штирнер» присваивает этому «Я» прирожденные права человека, хотя на этот раз равенство и не фигурирует среди этих прав.

Эпизод 2. Привилегированный и равноправный. Борьбу за привилегии и равные права наш Санчо превращает сперва в борьбу за голые « понятия  »: привилегированный и равноправный. Этим он избавляет себя от необходимости знать что-нибудь о средневековом способе производства, политическим выражением которого являлась привилегия, и о современном способе производства, выражением которого является просто право, равное право, а также об отношении между обоими этими способами производства и соответствующими им правовыми отношениями. Он может даже свести оба вышеприведенных «понятия» к еще более простому выражению: равный и неравный, и показать, что какой-нибудь человек бывает по отношению к одному и тому же (например, к другим людям, к какой-нибудь собаке и т.д.) то равнодушным, – т.е. предметы для него равны, – то неравнодушным, т.е. они для него не равны, различны, предпочтительны и т.д. и т.д.

 

«Да хвалится униженный брат высотою своей» (Saint-Jacques le bonhomme, 1, 9)^{238}.

 

II. Закон

 

Мы должны раскрыть здесь читателю великую тайну нашего святого мужа, а именно: все свое рассуждение о праве он начинает с общего его объяснения, которое «вырывается» у него, когда он говорит о праве, и ему лишь тогда удается поймать его, когда он начинает говорить о чем-то совершенно другом, а именно – о законе. Тогда евангелие воззвало к нашему святому: не судите, да не судимы будете^{239}, и он отверз свои уста, и, поучая, изрек:

 

«Право есть дух общества ». (А общество есть Святое.) «Если общество имеет волю, то эта воля и есть право: общество существует только благодаря праву. Но так как оно существует лишь благодаря тому обстоятельству » (не благодаря праву, но лишь благодаря тому обстоятельству), «что оно осуществляет свое господство над отдельными индивидами, то право есть его господская воля » (стр. 244).

 

Т.е.: «право …есть… имеет… то… и есть… существует только… но… так как оно существует лишь благодаря тому обстоятельству… что… то… господская воля ». В этом предложении весь наш Санчо во всем его совершенстве.

Это предложение «вырвалось» некогда у нашего святого потому, что оно не годилось для его тезисов, а теперь ему отчасти удается опять поймать его потому, что теперь оно отчасти опять пригодилось для его целей.

 

«Государства сохраняют свое существование до тех пор, пока имеется господствующая воля и пока эта господствующая воля признается равнозначащей собственной воле. Воля господина есть закон» (стр. 256).

 

Господская воля общества = право,

Господствующая воля = закон –

Право = закон.

«Иногда», т.е. в качестве вывески для его «рассуждения» о законе, выставляется еще различие между правом и законом, которое – удивительным образом – имеет почти столь же мало общего с его «рассуждением» о законе, как «вырвавшееся» у него определение права с «рассуждением» о «праве»:

 

«Но чт& #243; есть право, чт& #243; в каком-либо обществе считается правомерным, то также получает и словесное выражение – в законе » (стр. 255).

 

Это положение – «неуклюжая» копия положения Гегеля:

 

«То, что соответствует закону, есть источник познания того, что есть право или, собственно, что правомерно».

 

Чт& #243; святой Санчо называет: «получать словесное выражение», то Гегель называет также: «положенное», «осознанное» и т.д. «Философия права», § 211 и сл.

Нетрудно понять, почему святой Санчо должен был исключить «волю» или «господскую волю» общества из своего «рассуждения» о праве. Он мог обратно воспринять в себя право, как свою силу, лишь постольку, поскольку право было определено как сила человека. Поэтому он должен был, ради своей антитезы, удержать материалистическое определение «силы» и дать возможность «вырваться» идеалистическому определению «воли ». Почему он снова ловит «волю» теперь, когда говорит о «законе», мы поймем при рассмотрении антитез о законе.

В действительной истории те теоретики, которые видели основу права в силе, находились в самом резком противоречии с теми, которые считали основой права волю, – в противоречии, которое святой Санчо мог бы рассматривать так же, как противоречие между реализмом (ребенок, Древний, негр и т.д.) и идеализмом (юноша, Новый, монгол и т.д.). Если признавать силу базисом права, как это делают Гоббс и т.д., то право, закон и т.д. – только симптом, выражение других отношений, на которых покоится государственная власть. Материальная жизнь индивидов, отнюдь не зависящая просто от их «воли», их способ производства и форма общения, которые взаимно обусловливают друг друга, есть реальный базис государства и остается таковым на всех ступенях, на которых еще необходимы разделение труда и частная собственность, совершенно независимо от воли индивидов. Эти действительные отношения отнюдь не созданы государственной властью, а наоборот, сами они – созидающая ее сила. Помимо того что господствующие при данных отношениях индивиды должны конституировать свою силу в виде государства, они должны придать своей воле, обусловленной этими определенными отношениями, всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде закона, – выражение, содержание которого всегда дается отношениями этого класса, как это особенно ясно доказывает частное и уголовное право. Подобно тому как от идеалистической воли или произвола этих индивидов не зависит тяжесть их тел, так не зависит от их воли и то, что они проводят свою собственную волю в форме закона, делая ее в то же время независимой от личного произвола каждого отдельного индивида среди них. Их личное господство должно в то же время конституироваться как общее господство. Их личная сила основывается на жизненных условиях, которые развиваются как общие для многих индивидов и сохранение которых они, в качестве господствующих индивидов, должны обеспечить против других индивидов, и притом в виде условий, имеющих силу для всех. Выражение этой воли, обусловленной их общими интересами, есть закон. Именно самоутверждение независимых друг от друга индивидов и утверждение их собственной воли, которое на этом базисе взаимоотношений неизбежно является эгоистичным, делает необходимым самоотречение в законе и в праве; самоотречение – в частном, и самоутверждение их интересов – в общем (которое поэтому считают самоотречением не они, а только «согласный с собой эгоист»). То же самое относится к подчиненным классам, от воли которых точно так же не зависит, существует ли закон и государство или нет. Так, например, до тех пор, пока производительные силы еще не развиты настолько, чтобы сделать излишней конкуренцию, и поэтому конкуренция так или иначе порождается ими снова и снова, – до тех пор подчиненные классы хотели бы невозможного, если бы у них была «воля» уничтожить конкуренцию, а вместе с ней государство и закон. Впрочем, возникновение этой «воли» до того момента, как отношения развились настолько, что смогли вызвать ее к жизни, также существует только в воображении идеологов. После того как отношения развились настолько, что вызвали эту волю к жизни, идеолог может вообразить себе ее чисто произвольной, а поэтому и возможной во все времена и при всех обстоятельствах.

Подобно праву и преступление, т.е. борьба изолированного индивида против господствующих отношений, также не возникает из чистого произвола. Наоборот, оно коренится в тех же условиях, что и существующее господство. Те же самые духовидцы, которые в праве и в законе видят господство некоей самодовлеющей всеобщей воли, могут усмотреть в преступлении простое нарушение права и закона. На самом же деле не государство существует благодаря господствующей воле, а, наоборот, возникающее из материального образа жизни индивидов государство имеет также и форму господствующей воли. Если последняя теряет свое господство, то это означает, что изменилась не только воля, но изменились также материальное бытие и жизнь индивидов и лишь поэтому изменяется и их воля. Бывает, что права и законы «передаются по наследству»^{240}, но в этом случае они не являются господствующими, а носят номинальный характер, яркие примеры чего мы находим в истории древнеримского и английского права. Мы видели уже раньше, как у философов, – благодаря отрыву мыслей от их базиса, каким являются индивиды и их эмпирические отношения, – могло возникнуть представление об особом развитии и истории чистых мыслей. Точно так же и здесь можно опять-таки оторвать право от его реального базиса: таким путем получают некую «господскую волю», которая различным образом видоизменяется в различные эпохи и обладает в своих творениях, в законах, собственной самостоятельной историей. Благодаря этому политическая и гражданская история идеологически превращается в историю господства следующих друг за другом законов. Такова специфическая иллюзия юристов и политиков, которую sans fa& #231; on[308] усваивает Jacques le bonhomme. Он подвержен той же иллюзии, какой подвержен, например, Фридрих-Вильгельм IV, который тоже принимает законы за простую прихоть господской воли и поэтому всегда находит, что они разбиваются о «грубое Нечто»^{241}, присущее миру. Ни одна из его совершенно безвредных причуд не идет в своем осуществлении дальше стадии кабинетских указов. Пусть он попробует издать приказ о двадцатипятимиллионном займе, т.е. о сто десятой части английского государственного долга, и он увидит, чьей волей является его господская воля. Впрочем, мы и в дальнейшем убедимся, что Jacques le bonhomme пользуется в качестве документов фантомами или призраками своего государя и земляка по Берлину, чтобы ткать из них паутину своих собственных теоретических причуд насчет государства, закона, преступления и т.д. Это не должно удивлять нас, так как даже призрак «Vossische Zeitung» то и дело «преподносит» ему кое-что, – например, правовое государство. Самое поверхностное рассмотрение законодательства, – например, законодательства о бедных во всех странах, – показывает, чего достигали господствующие, когда они воображали, что могут осуществить что-нибудь при помощи одной своей «господской воли», т.е. в качестве носителей одной только воли. Впрочем, святой Санчо должен принять иллюзию юристов и политиков о господской воле, чтобы с лучезарной ясностью раскрыть свою собственную волю в уравнениях и антитезах, которыми мы сейчас позабавимся, и оказаться в состоянии снова выбить из своей головы некую мысль, которую он сам же вбил себе в голову.

 

«Пусть радуются сердца ваши, братья мои, когда вы впадаете в искушения» (Saint-Jacques le bonhomme, 1, 2)^{242}.

 

Закон = господская воля государства,

= государственная воля.

Антитезы:

Государственная воля, чужая воля – Моя воля, собственная воля.

Господская воля государства – Моя Собственная воля – Мое своеволие.

Подданные государства, подчиняющиеся государственному закону} — {«Подданные самих себя (Единственные), несущие в самих себе свой закон» (стр. 268).

Уравнения:

А. Государственная воля = Не-Моя воля.

В. Моя воля = Не-государственная воля.

С. Воля = Желание.

D. Моя воля = Нежелание государства = Воля против государства = Сопротивление государству.

Е. Желать не-государства = Своеволие.

Своеволие = Не желать государства.

F. Государственная воля = Ничто Моей воли = Мое безволие.

G. Мое безволие = Бытие государственной воли.

(Уже из предыдущего мы знаем, что бытие государственной воли равно бытию государства, откуда получается следующее новое уравнение: )

Н. Мое безволие = Бытие государства.

I. Ничто Моего безволия = Небытие государства.

К. Своеволие = Ничто государства.

L. Моя воля = Небытие государства.

 

Примечание 1. Уже согласно приведенному выше на стр. 256 положению,

 

«государства сохраняют свое существование до тех пор, пока господствующая воля признается равнозначащей собственной воле».

 

Примечание 2.

 

«Тот, кто вынужден ради существования» (взывает автор к совести государства) «рассчитывать на безволие других, тот создан руками этих других, подобно тому как господин создан руками слуги» (стр. 257) (Уравнения F. G. H. I.).

 

Примечание 3.

 

«Моя собственная воля несет Государству гибель. Поэтому последнее клеймит ее названием своеволия. Собственная Моя воля и Государство, это – смертельные враги, между которыми вечный мир невозможен» (стр. 257). – «Поэтому оно действительно следит за всеми, оно видит в каждом эгоиста» (видит своеволие), «а эгоиста оно боится» (стр. 263). «Государство… противится поединку… карается даже любая драка » (хотя бы при этом и не призывали на помощь полицию) (стр. 245).

 

Примечание 4.

 

«Для него, для Государства, безусловно необходимо, чтобы никто не имел собственной воли; если кто-нибудь имел бы такую волю, то Государство должно было бы его исключить» (посадить в тюрьму, изгнать); «если бы ее имели все » («кто эта особа, которую вы называете „Все“? »), «то они устранили бы государство» (стр. 257).

 

Это можно выразить и риторически:

 

«Какой толк в Твоих законах, если Никто не следует им; к чему Твои повеления, когда Никто не повинуется им? » (стр. 256)[309].

 

Примечание 5.

 

Простая антитеза «государственная воля – Моя воля» получает в дальнейшем видимость мотивировки: «Если даже кто-нибудь представит себе такой случай, что все индивиды в народе проявили бы одинаковую волю и что благодаря этому полечилась бы совершенная всеобщая воля » (! ), «то это нисколько не изменило бы дела. Разве я не был бы сегодня, и позже, связан Моей вчерашней волей?.. Мое творение, т.е. определенное выражение Моей воли, стало бы Моим повелителем; а Я… творец, был бы стеснен в потоке Своей жизни, в Своем растворении… Так как Я вчера обладал волей, то сегодня Я обречен на безволие. Вчера Я обладал свободной волей, а сегодня Я не обладаю свободной волей» (стр. 258).

 

Старое, уже неоднократно высказывавшееся, как революционерами, так и реакционерами, положение, что в демократии отдельные личности пользуются своим суверенитетом только на один момент, а затем снова уходят от господства, – это положение святой Санчо «неуклюже» пытается здесь присвоить себе, применяя к нему свою феноменологическую теорию творца и творения. Но теория творца и творения лишает данное положение всякого смысла. Согласно этой его теории святой Санчо сегодня является безвольным не потому, что он изменил свою вчерашнюю волю, т.е. не потому, что он обладает сегодня иначе определенной волей и что тот вздор, который он вчера возвел в закон в качестве выражения своей воли, стал узами или оковами для его сегодняшней, более проясненной воли. Наоборот, по его теории, его сегодняшняя воля неизбежно должна явиться отрицанием его вчерашней воли потому, что в качестве творца он обязан упразднить свою вчерашнюю волю. Только в качестве «лишенного воли» он есть творец, в качестве же действительного носителя воли он всегда лишь творение. (Смотри «Феноменологию»[310].) Но в таком случае из того, что он «вчера обладал волей», вовсе не следует, что сегодня он «лишен воли», а следует, наоборот, что он – противник своей вчерашней воли, независимо от того, приняла ли последняя форму закона или нет. В обоих случаях он может упразднить ее так, как он привык вообще eе упразднять, а именно как свою волю. Тем самым он дает полное удовлетворение согласному с собой эгоизму. Поэтому здесь совершенно безразлично, приняла ли или нет его вчерашняя воля в качество закона форму чего-то существующего вне его головы, – особенно если вспомнить, что уже ранее так же мятежно вело себя против него и «вырвавшееся у него слово». Затем, святой Санчо ведь желает в вышеприведенном положении соблюсти не свое своеволие, а свою добрую волю, свободу воли, свободу, чт& #243; является жестоким нарушением морального кодекса согласного с собой эгоиста. Нарушая этот кодекс, святой Санчо доходит в своем увлечении до того, что провозглашает истинной особенностью столь опороченную выше внутреннюю свободу, свободу внутреннего сопротивления.

 

«Как это изменить? » – восклицает Санчо. – «Только одним способом: не признавать никакой обязанности, т.е. не связывать Себя и не давать Себя связывать. – Но Меня будут связывать! – Мою волю никто не может связать, и Мое внутреннее сопротивление остается свободным ! » (стр. 258).

 

 

«Славят трубы и литавры

Светлость юную его! »^{243}

 

При этом святой Санчо забывает «развить то простое соображение», что его «воля» во всяком случае «связана» постольку, поскольку она, против его воли, является «внутренним сопротивлением ».

В вышеприведенном положении о том, что единичная воля связана выраженной в виде закона всеобщей волей, завершается, между прочим, идеалистическое воззрение на государство, – воззрение, для которого все дело сводится только к воле и которое привело французских и немецких писателей к хитроумнейшим мудрствованиям[311].

Впрочем, если дело идет только о том, чтобы «иметь волю», а не о том, чтобы «быть в состоянии ее осуществить», и, в худшем случае, только о «внутреннем сопротивлении», то непонятно, почему святой Санчо во что бы то ни стало хочет устранить столь плодотворный для «воли» и «внутреннего сопротивления» предмет, как государственный закон.

 

«Закон вообще и т.д. – вот чего мы теперь достигли» (стр. 256).

 

Чему только не верит Jacques le bonhomme!

 

— — —

 

Рассмотренные до сих пор уравнения были чисто уничтожающими для государства и закона. Истинный эгоист должен был относиться чисто отрицательно к обоим. Присвоения мы не обнаружили, но зато имели удовольствие видеть, как святой Санчо проделывает великий фокус и путем простого преобразования воли, зависящего, конечно, опять-таки от чистой воли, – уничтожает государство. Впрочем, здесь нет недостатка и в присвоении, хотя оно появляется пока лишь мимоходом и только впоследствии сможет «время от времени» давать кое-какие результаты. Две вышеприведенные антитезы:

Государственная воля, чужая воля – Моя воля, собственная воля,

Господская воля государства – Моя собственная воля могут быть сведены воедино еще и следующим образом:

Господство чужой воли – Господство собственной воли.

В этой новой антитезе, все время, впрочем, составлявшей скрытую основу штирнеровского уничтожения государства при помощи собственного своеволия, он усваивает себе политическую иллюзию насчет господства произвола, идеологической воли. Он мог бы это выразить и так:

Произвол закона – закон произвола.

Однако святой Санчо не дошел до такой простоты выражения.

В антитезе III мы уже имеем «внутренний закон», но он усваивает себе закон еще более прямолинейно в следующей антитезе:

Закон, волеизъявление государства} — {Закон, изъявление Моей воли, Мое волеизъявление

 

«Кто-нибудь может, конечно, объявить, какие действия он допускает по отношению к себе, и тем самым запретить себе посредством закона противоположное этому» и т.д. (стр. 256).

 

Это запрещение обязательно сопровождается угрозами. Эта последняя антитеза имеет важное значение для раздела о преступлении.

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: