Традиционные формы и космические циклы

 

 

Рене Генон

 

Главы из книги. Перевод осуществлен по изданию: Guenon Rene. Formes traditionnelles et cycles cosmicues. - Paris, 1946.

 

Гермес

Говоря только что о герметической традиции, мы сказали, что она соотносится со знанием не метафизическим, а только космологическим в двояком понимании - "макрокосмическом" и "микрокосмическом". Это утверждение, хотя оно и истинно, не нравится некоторым, которые, видя герметизм через призму своей собственной фантазии, хотели бы в него включить все без различия; они не знают, чем может быть чистая метафизика… Как бы там ни было, нужно четко понимать, что мы вовсе не хотели приуменьшить значение традиционных наук, относящихся к герметизму, так же как и к другим доктринальным формам Востока или Запада; но нужно уметь поставить все на свои места, и эти науки, как и все специализированные знания, являются все-таки лишь второстепенными и производными по отношению к главным, для которых они являются всего лишь аппликацией (применением) на низшем уровне действительности. На обратное могли претендовать лишь те, кто хотел бы придать "Королевскому искусству" превосходство над "Священным искусством"; и возможно, именно в этом состоит более или менее осознанный смысл тех протестов, на которые мы только что намекнули.

He заботясь о том, что каждый может думать или говорить, так как не в наших привычках давать себе отчет об этих частных мнениях, нам кажется небесполезным привести несколько новых уточнений, подтверждающих то, что мы уже сказали; при этом мы подойдем ближе к тому, что касается Гермеса, поскольку никто не может отрицать, что именно от него получил свое имя герметизм. Греческий Гермес имеет черты, точно соответствующие тому, о чем идет речь, и выраженные его главным атрибутом - кадуцеем (жезлом), символику которого мы изучим более тщательно при следующей возможности; сейчас же нам достаточно будет сказать, что этот символизм соотносится в основном и непосредственно с тем, что можно назвать "человеческой алхимией"[[375]] и что касается возможностей тонкого состояния, даже если они не должны браться как подготовительное средство для высшей реализации, каким являются в индусской традиции соответствующие практики, восходящие к хатха-йоге. Можно превратить это в космический порядок, поскольку все, что есть в человеке, имеет свое соответствие в мире, и наоборот; кроме того, по причине этого же соответствия, речь здесь идет именно о "промежуточном мире", в котором задействованы силы, чья двойственная природа выражена этими двумя змеями кадуцея. В связи с этим мы здесь напоминаем, что Гермес представлен как секретарь-посланец богов и как их интерпретатор (hermeneutes) - роль посредника между небесным и земным мирами; кроме того, ему принадлежит роль "проводника душ", который в низшем порядке явно имеет отношение к сфере тонких возможностей[[376]].

В отношении герметизма можно было бы возразить, что Гермес занимает здесь место египетского Тота, с которым его отождествляли, и что Тот представляет Мудрость, являясь хранителем и передатчиком традиции; это правда, но поскольку эта ассимиляция не могла быть совершена без причины, то нужно согласиться с тем, что здесь необходимо более внимательно рассмотреть определенный аспект Тота, соответствующий определенной части традиции, содержащей знания о "промежуточном мире"; действительно, все, что мы можем знать о древней египетской цивилизации по тому, что от нее осталось, четко показывает, что знания этого порядка были более развиты и имели здесь значение большее, чем где бы то ни было. В остальном существует другое подобие, мы могли бы даже сказать, другая равнозначность, ясно показывающая, что это возражение лишено почвы: в Индии планета Меркурий (или Гермес) называется Будха (Budha) - именем, происходящим от корня, который обозначает именно Мудрость; кроме того, достаточно определить порядок, в котором эта Мудрость, являющаяся по сути своей вдохновляющим принципом всякого знания, должна найти свое более частное применение, когда она выступает в этой специальной роли[[377]].

Что касается имени Будха, то любопытно будет заметить, что оно тождественно скандинавскому Одину, Водену или Вотану[[378]]; потому отнюдь не случайно римляне отождествляли его со своим Меркурием, а кроме того, среда, день Меркурия*, до сих пор в германских языках обозначается днем Одина. Что еще более показательно, так это то, что то же имя мы находим у Вотана (Votan) из древних традиций Центральной Америки, который, кроме того, имеет атрибуты Гермеса, поскольку он Кецалькоатль (Quetzalcohuatl), то есть "птица-змей", и союз этих двух символических животных (соответствующих двум стихиям - воздуху и огню) представлен также крыльями и змеями кадуцея[[379]]. Нужно было бы быть слепым, чтобы не видеть в явлениях этого рода признак изначального единства всех традиционных доктрин; к сожалению, эта слепота повсеместна в нашу эпоху, когда те, кто действительно умеет читать символы, являются лишь ничтожнейшим меньшинством, и когда, наоборот, встречается слишком много "профанов", причисляющих себя к интерпретаторам "священной науки", которую они приспосабливают к более или менее беспорядочной игре своего воображения.

 

[* В романских языках: франц. mercredi, исп. miercolesw. т. д. - Прим. пер.]

 

Другим, не менее интересным аспектом является следующий: в исламской традиции Сейидна Идрис (Seyidna ldris) отождествляется одновременно с Гермесом и Енохом; эта двойная ассимиляция, похоже, указывает на непрерывность традиции, которая уходила бы в глубь веков, за египетское жречество, которое бы только собрало наследие, представленное Енохом, явно относящееся к более ранней эпохе[[380]]. В то же время науки, приписываемые Сейидне Идрису и помещенные под его особое покровительство, не являются чисто духовными науками, отнесенными к Сейидне Аиссе (Aissa), то есть к Христу. Это науки, которые можно квалифицировать как "промежуточные", среди которых в первом ряду фигурируют алхимия и астрология; именно это и есть те науки, которые можно назвать "герметическими". Но здесь существует другое замечание, которое могло бы, по крайней мере на первый взгляд, рассматриваться как довольно странное нарушение привычных соответствий: среди главных пророков есть один, который, как мы увидим в дальнейшем исследовании, правит каждым из семи планетарных небес, для которых он является "Полюсом" (El-Qutb); не Сейидна Идрис правит небом Меркурия - но Сейидна Аисс; а Сейидна Идрис правит небом Солнца; естественно, это влечет за собой те же положения и в астрологические соответствия относящихся к ним наук. Это поднимает сложный вопрос, который мы не рассчитываем полностью рассмотреть здесь; возможно, что мы будем иметь возможность вернуться к нему, но пока мы ограничимся лишь несколькими заметками, которые, возможно, позволят предопределить решение и которые, во всяком случае, покажут, что здесь нечто совсем иное, чем просто неточность, и что то, что может показаться таковой поверхностному и "внешнему" наблюдателю, в действительности имеет очень глубокие основания.

Прежде всего, речь вовсе не идет об отдельном изолированном случае в ансамбле традиционных доктрин, поскольку нечто очень похожее можно найти в еврейской ангелологии: в общем, Михаил является ангелом Солнца, а Рафаил - ангелом Меркурия, но иногда случается, что они меняются ролями. С другой стороны, если Михаил, как представитель солнечного метатрона, эзотерически ассимилирован к Христосу[[381]], Рафаил, согласно значению своего имени, является "божественным исцелителем", а Христос появляется также как "духовный исцелитель" и как "исправитель" (буквально "чинитель"); кроме того, можно найти и другие соответствия между Христосом и принципом, представляемом Меркурием среди планетных сфер. Это правда, что у греков патронаж над медициной был приписан Аполлону, то есть солнечному принципу, и его сыну Асклепию (из которого латиняне сделали Эскулапа); но в "герметических книгах" Асклепий становится сыном Гермеса, и нужно также заметить, что жезл, являющийся его атрибутом, имеет тесную символическую связь с кадуцеем[[382]]. Этот пример из медицины позволяет понять, как одна и та же наука может иметь аспекты, относящиеся к реалиям различного порядка, откуда также различные соответствия, даже если внешние эффекты этого кажутся похожими, так как есть медицина чисто духовная, или "теургическая", и есть также медицина герметическая, или "спагирическая"; все это имеет непосредственное отношение к рассматриваемому нами сейчас вопросу; и, возможно, мы когда-нибудь объясним, почему медицина с традиционной точки зрения рассматривалась по сути как жреческая наука.

С другой стороны, почти всегда существует тесная связь, установленная между Енохом (Сейидной Идрис) и Ильей (Сейидной Дуль-Кифлем Dhul-Kifl) - оба вознеслись в небо, не проходя через физическую смерть, и исламская традиция помещает их обоих в солнечную сферу. Подобным образом, следуя розенкрейцеровской традиции, Илья Артист (Живописец? EliasArtista), ведающий герметическим "Великим произведением", пребывает в "Солнечной цитадели", являющейся собственно местопребыванием "бессмертных" (в смысле Chirajivis индусской традиции, то есть "наделенных долгой жизнью", или чья жизнь длится на протяжении всего цикла) и представляющей собою один из аспектов "Центра Мира". Над всем этим стоит поразмышлять, и если к этому добавить еще традиции, везде понемногу символически ассимилирующие само Солнце к плоду "Древа Жизни"[[383]], то, возможно, станет понятна особая связь, существующая между солнечным влиянием и герметизмом, поскольку последний, как "маленькие мистерии" древности, имел главной своей целью восстановление "первоначального состояния" человека: разве это не "Солнечная цитадель" розенкрейцеров, которая должна "спуститься с неба на землю" в конце цикла в форме "небесного Иерусалима", воплощающего "квадратуру круга" согласно совершеннейшей мере "золотого тростника"?

 

 

Могила Гермеса

 

Многие легенды говорят, что та или иная книга или надпись (например, "Изумрудная скрижаль") была найдена на могиле Гермеса. - Прим. пер.

 

 

То, что мы сказали о некоторых "псевдоинициационных" мероприятиях, поможет легко понять причины, почему нас очень мало искушает исследование вопросов, более или менее непосредственно касающихся древней египетской традиции. В этой связи мы можем добавить еще следующее: достаточно самого факта, что современные египтяне совершенно не заботятся об исследованиях этой исчезнувшей цивилизации, чтобы показать, что с интересующей нас точки зрения здесь не может быть значительного успеха; если бы было иначе, то они наверно не предоставили бы в этом монополию иностранцам, которые, кстати, не достигли ничего большего, чем банальное расширение эрудиции. Это правда, что между Египтом древним и Египтом современным нет ничего общего, кроме географического совпадения без малейшего исторического продолжения; так же и традиция, о которой идет речь, является еще более чужой в стране, где она когда-то существовала, чем друидизм для народов, живущих сегодня в бывших кельтских странах; и факт, что о ней свидетельствуют многочисленные памятники, ничего не изменяет в этом положении вещей. Мы постараемся уточнить это раз и навсегда, чтобы избавиться от всех иллюзий на этот счет, в которые легко впадают те, кто никогда не имел возможности рассмотреть эти вещи с близкого расстояния; и в то же время это замечание еще в большей степени сведет на нет претензии "псевдопосвященных", которые, создавая себе имя с помощью древнего Египта, хотели бы дать понять, что они причастны к чему-то, что существовало в самом Египте; мы же знаем, что это не чистое воображение и что кое-кто, рассчитывая на общее невежество, которое, к сожалению, вовсе им не мешает, успешно выдвигают свои претензии.

Однако, несмотря на все это, бывает, что мы обязаны дать по мере возможности некоторые объяснения, которых от нас требуют со всех сторон в последнее время. Эта необходимость возникает по причине невероятного распространения фантастических историй, о которых мы должны коечто сказать, говоря о книгах, на которые мы только что намекали. Нужно сказать, что эти объяснения в действительности не будут относиться к самой египетской традиции, а только к тому, что имеет к ней отношение в арабской традиции; здесь действительно есть по крайней мере несколько довольно любопытных указаний, подозрительных несмотря ни на что в том, что касается освещения ими неясных вопросов, хотя мы никак не намерены преувеличивать важность выводов, которые из этого можно извлечь.

Мы заметили выше, что в действительности неизвестно, чему могла служить Великая пирамида, и то же самое мы могли бы сказать и о пирамидах вообще; это правда, что наиболее широко распространенное мнение желает видеть в них могилы, и эта гипотеза сама по себе не имеет ничего невозможного; но с другой стороны, мы знаем также, что современные археологи в свете некоторых преждевременных идей охотно стараются открыть могилы везде, даже там, где никогда не было ни малейшего их следа, и это вызывает у нас некоторое недоверие. Во всяком случае, до сих пор* в Великой пирамиде не найдено никакой могилы; но даже если бы она там была, загадка этим не была бы окончательно разгадана, так как, разумеется, это не исключало бы того, что Пирамида имела еще и иные применения, возможно, более важные, как их могли иметь и другие пирамиды, служащие гробницами; возможно также, что, как некоторые думают, применение их в погребальных целях было относительно поздним, но оно вовсе не было первоначальным их назначением. Если же возразить тому, что некоторые древние более или менее традиционные данные подтверждают, что речь шла о захоронениях, мы скажем здесь то, что на первый взгляд может показаться странным, но, однако, заставит согласиться со следующими рассуждениями: захоронения, о которых мы говорим, не должны ли пониматься в чисто символическом смысле?

 

[* Книга написана в 1946 году. - Прим. пер.]

 

Действительно, некоторые говорят, что Великая пирамида является могилой Сейидны Идриса, иначе говоря, пророка Еноха, тогда как вторая пирамида является гробницей другого персонажа, который был учителем Еноха - мы к нему еще вернемся; но представленная таким образом и взятая в буквальном смысле, эта идея совершенно абсурдна, поскольку Енох не умер, а живым вознесся в небо; как же тогда он может иметь могилу? Но не нужно спешить рассказывать здесь, на западный манер, "легенды", лишенные основания, как приведенное выше объяснение; это не тело Идриса погребено в Пирамиде, а его наука; и поэтому некоторые считают, что речь идет о книгах; но какова вероятность того, что книги были так просто зарыты, и какой это представляло бы интерес с той или иной точки зрения?" Более вероятно, что тексты этих книг были высечены иероглифами внутри памятника; но к несчастью для этой гипотезы, внутри Великой пирамиды не найдено никаких надписей или символических изображений. Таким образом, остается единственная приемлемая гипотеза: наука Идриса действительно сокрыта в пирамиде, но она заключена в самой ее структуре, в ее внешнем и внутреннем расположении и в ее пропорциях; и все, что может быть стоящим в "открытиях", которые наши современники сделали действительно или только внушили себе, представляет собой лишь мельчайшую крупицу этой древней традиционной науки.

Эта интерпретация прекрасно согласуется по своей сути с другой арабской версией происхождения пирамид, приписывающей их постройку допотопному царю Суриду: узнав во сне о неизбежности потопа, он построил их по планам мудрецов и приказал жрецам поместить в них тайны их наук, заповеди их мудрости. Ведь известно, что Енох, или Идрис, также допотопный, отождествляется с Гермесом, или Тотом, представляющим источник, из которого египетское жречество черпало свои знания, затем, в широком смысле, то же самое жречество как продолжатель той же функции традиционного обучения; это всегда та же священная наука, которая таким образом была помещена в пирамиды".

С другой стороны, этот памятник, предназначенный для обеспечения сохранности традиционных знаний перед лицом предвиденного катаклизма, напоминает другую довольно известную историю о двух колоннах, воздвигнутых по утверждению одних - Енохом, по утверждению других Сетом (Seth), на которых было написано самое главное из всех наук; упоминание о Сете и приводит нас к персонажу, чьей могилой названа другая пирамида. Ведь если он был учителем Сейидна Идриса, то он может быть только Сейидна Шитом (Shith), то есть Сетом, сыном Адама; это правда, что древние арабские авторы называют его именами, кажущимися чуждыми: Агатимун (Aghatirnun) и Адимун (Adhirnun); но в этих именах видится лишь искажение греческого Агатодемона, который в отношении к символизму змеи, рассмотренный со своей положительной стороны, прекрасно согласуется с Сетом, как мы уже объясняли в другом месте". Особая связь, установленная между Сетом и Енохом, еще более примечательна, особенно тем, что оба имеют отношение, с другой стороны, к определенным традициям, касающимся возвращения в земной рай, то есть к "исконному состоянию", и к "полярному" символизму, который не лишен связи с ориентацией пирамид; но это является еще и другим вопросом, и мы здесь только мельком заметим, что этот факт, ясно показывающий связь с "духовными центрами", в некоторой степени подтверждает гипотезу, делающую пирамиды местом посвящения, что, кстати, было бы всего лишь нормальным средством поддерживать "живыми" знания по крайней мере на протяжении того времени, пока существует это посвящение.

Мы добавим еще одно замечание: сказано, что Идрис, или Енох, написал многочисленные вдохновенные книги, после того как Адам и Сет уже написали другие[[384]]; эти книги были прототипами священных книг египтян, и более поздние герметические книги в некотором смысле представляют только их "переадаптацию", так же, как книги Еноха, дошедшие до нас под этим названием. С другой стороны, книги Адама, Сета и Еноха естественно должны были выражать традиционное знание, устанавливая более специальные отношения с теми или иными священными науками, как всегда происходит с учениями, передаваемыми через книги пророков. В этих условиях может быть интересным вопрос, нет ли чего-либо, что бы каким-то образом соответствовало этим различиям, в том, что касается Еноха и Сета, в структуре двух пирамид, о которых мы говорили, а возможно даже спросить, не имела ли третья пирамида какого-либо отношения к Адаму, поскольку, хотя мы нигде и не встречали никакого ясного намека на это, было бы вполне логично предположить, что она должна была завершить триаду великих допотопных пророков. Разумеется, мы совсем не думаем, что эти вопросы разрешатся скоро; кроме того, все современные "искатели", так сказать, "загипнотизированы" исключительно Великой пирамидой, хотя она и не настолько больше двух других, чтобы разница была такой поразительной; и когда они утверждают, чтобы обосновать исключительную важность, которую они ей приписывают, что только она точно сориентирована, они, возможно, не подумали, что некоторые вариации в ориентации могли бы происходить не от неряшливости конструкторов, а точно отражать нечто, относящееся к различным традиционным "эпохам"; но как можно дойти до того, что современные западные ученые руководствуются в своих исследованиях недостаточно верными и точными суждениями о предметах этого рода?[[385]]

Другое наблюдение, также имеющее свое значение, это то, что имя Гермеса далеко не безызвестно в арабской традиции[[386]]; следует ли видеть только "совпадение" в подобии, которое оно представляет слову харам (во множественном числе ахрам), арабскому обозначению пирамиды, от которого оно отличается только присоединением последней буквы, не составляющей части его корня? Гермеса называют Эль-муталет бил-хикам, буквально "трижды мудрый", что равно греческому эпитету Трисмегистос, так как "величие", выраженное последним, по сути является следствием мудрости, являющейся собственным атрибутом Гермеса. Эта "тройственность" имеет еще и другое значение, поскольку иногда она развита одновременно в форме трех различных Гермесов: первый, называемый "Гермес Гермесов" (Хермес эль-нарамесах) и рассматриваемый как допотопный, является тем, который отождествляется с собственно Сейидной Идрисом; два других - послепотопные, это Гермес Вавилонянин (Эль-бабели) и Гермес Египтянин (Эль-мисри)*; похоже, что это указывает на то, что две традиции - халдейская и египетская - вышли из одного и того же основного источника, который, принимая во внимание признанный за ним допотопный характер, не может быть ничем, кроме атлантической традиции[[387]].

 

[* О различных Гермесах упоминают: сам Гермес о своем предке Гермесе ("Асклепий", § 37); Зелинский о Гермесе-предке и его внуке Гермесе Трисмегисте; Манефон о втором Гермесе (III, 40). Квиспель (Gilles Quispel,"Gnosis als weltreligion", Zurich, 1972) пишет: "Пуэх-(РиесЬ) недавно из довольно старых источников извлек неизвестный ранее герметический миф, похожий на точку зрения симонян. В нем речь идет о том, что Гермес трижды прибывал в Египет, где каждый раз вел жизнь философа. Во время своего третьего пребывания он достиг "воспоминания самого себя" и "познания самого себя". Потом он принял или снова получил свое подлинное имя. Речь здесь идет о трехкратном воплощении одного и того же лица. Заслуги более ранней земной жизни сделали возможным для него достижение в третьем существовании сознания своего Я благодаря амнезии собственного начала, которая сделала его способным в конце этого последнего воплощения к возвращению в высший мир, из которого он происходил. Короче говоря, "Гермес Тригенефлос (Trigenethlos)* был прототипом гностика. Эта наука засвидетельствована также в гностических писаниях. В "Произведении без названия" говорится о "Гермесе Тригенефлосе", живущем в сокрытом зоне Отца. Поскольку этот фрагмент очень важен для наших исследований, приведем его целиком: "Тогда обратилась (Мать) к бесконечной силе, которая есть в сокрытом зоне Отца, которая принадлежит к великим силам славы и которая среди царств славы звалась "трижды рожденная", то есть "один, который был рожден трижды", а далее также "Гермес"!" (BaynesC.A. A coptic gnostic treatise contained in the codex brucianus. - Cambridge, 1933. - С. 152). - Прим. пер.]

 

Что бы ни думать обо всех этих размышлениях, несомненно далеких от мнений как египтологов, так и современных исследователей "тайн пирамиды", можно сказать, что она поистине представляет собой "могилу Гермеса", поскольку тайны его мудрости и его науки были спрятаны здесь так, что безусловно трудно их открыть.

 

Страсбургская космогония

 

 

Ф. Ф. Зелинский

 

Перевод осуществлен по изданию: журнал "Scientia", Париж - Милан, 1939, с. 63-69, 113-121.

 

I

Признано в отношении "проселении" ("предлуния") древних аркадийцев. Сопоставляя эти моменты с другими, касающимися Ладона и Дафны, культа Гермеса на берегах озера у Эсхила и т. п., автор получает совершенно, по его мнению, убедительную картину эволюции аркадийского герметизма*.

В противоположность мнению, принятому историками так называемых христианских стран, состоящему в идее заимствования, автор выдвигает свою идею эволюции. Поэтому он отбрасывает мнение Р. Райценштайна, счастливого открывателя и проницательного интерпретатора Страсбургской космогонии, согласно которому этот любопытный документ был заимствован из египетской религии ГермесаТота. Автор же видит в нем промежуточную стадию в эволюции религии аркадийского Гермеса, чей культ первоначально осуществлялся у подножия горы Киллены, на берегах озер Фенеос и Стимфальского. Промежуточный характер этого документа проявляется в персонажах творческой троицы: Зевса, Гермеса и Логоса наполовину мифологической, наполовину метафизической; это переходная стадия между первичной, чисто мифологической, которая признавала как творцов Зевса, Гермеса и Пана, и стадией окончательной, полностью метафизической, которая их называла Нус, Нус Демиург и Логос (Первый Ум, Творческий Ум и Слово), - троицы, давно нам известной благодаря герметизму в собственном смысле, так тщательно исследованном тем же Райценштайном в его работах о "Поймандре". Другой решающий момент, недостаточно оцененный Райценштайном, - это упоминание о создании "долунного" первичного народа, которое чудесно согласуется с тем, что нами приблизительно в 1900 г. знаменитый религиевед Р. Райценштайн привез из Каира в Страсбург два листа папируса, каждый из которых содержал греческие поэтические фрагменты: один - фрагменты поэмы, касающейся войны императоров Диоклетиана и Галерия против персов в 297 г., другой - фрагменты космогонии. Именно об этом последнем я хотел бы здесь поговорить.

Это два фрагмента, занимающие обе стороны папируса. Первый явно начинается с рождения Гермеса, сына Зевса. Кажется, что поэт представляет себе это рождение как нечто вроде эманации; это отнюдь не является достоверным, но пойдем далее:

"…извлекая частицу из своей многоформенной силы. Это молодой Гермес, мой предок(?). Во многих советах отец велел сыну сотворить столь прекрасный мир и дал ему золотую палочку, творческую палочку, которой суждено было стать ученой матерью всех ловких искусств. С ней сын Зевса и пошел, желая исполнить повеление своего отца; а этот, сидя в вышине, взялся наблюдать с сердцем, преисполненным радости, за работой своего славного сына.

* Впоследствии Р. Райценштайн изменил свой взгляд - он обратил внимание на то, что некоторые элементы космогонии в "Поймандре" происходят из иранского произведения Дамдад-Наск (приблизительно 500 г. до н.э.). Это произведение дошло до нас лишь в нескольких фрагментах в "Авесте", но оно оказало влияние на позднеегипетскую религию. - Прим. пер.

Гермес устремил свой взор (ephoron - мое предложение относительно непонятного в папирусе слова phoreon) на чудесную четверную форму; он взглянул - и должен был закрыть глаза по причине благолепия, распространившегося везде. (Усилив их) он обратил свое слово (к стихиям): "Слушайте, (дети) эфира: сам (отец мой Зевс) велит стихиям положить конец их теперешней распре; подчинитесь божьему велению и разделитесь. В будущем вы должны жить в наилучшем взаимном согласии. Я сделаю так, что вы проникнетесь любовью, что вы возжелаете друг друга, чтобы вы могли перемешаться во имя лучшей судьбы".

Сказав это, он коснулся своей золотой палочкой (стихий). В тот же миг везде установилось полное спокойствие; стихии прекратили свою враждебную борьбу и заняли каждая соответствующее место. Свет (сосредоточился в эфире и беспорядок) долгих времен (уступил место благословенному порядку).

Сын всеобщего отца Зевса имел дело прежде всего со светящимся эфиром, который он привел в движение невыразимым способом. Так он сотворил свод неба; как его украшение он создал семь шаров, доверив их семи высшим духам звезд, которые своим движением (управляют судьбой) один под другим, соприкасаясь своими шарами. И вот везде зажглись звезды.

В середине на несотрясаемых сидениях он установил отдыхать землю, (которую он укрепил) косой нерушимой осью, ведущей от пылающего юга до ледяной Арктики. Здесь он окружил материк бурным потоком. Океаном, внедряя между двумя половинами этого материка серединный залив, простирающийся (с запада на восток) с могучей преградой из высоких гор".

Остальное из первого фрагмента - это только маленькие непонятные отрывки. Что из этого необходимо извлечь, так это, во-первых, то, что творец мира есть не кто иной, как Гермес, сын Зевса, и далее, что земля, сотворенная им, состоит из двух материков - одного холодного, другого горячего, разделенных Средиземным Морем. Просуммировав все, имея в наличии мир и землю, можно переходить к сотворению рода людского. 06 этом говорит второй фрагмент; он начинается с одного из самых странных сюрпризов:

"Еще не существовал ни круг Солнца, ни Луна не сотрясала поводьями своих коров с кривыми ногами; ночь была непрерывная, не уступая свету дня, - ночь, едва освещенная слабым блеском звезд.

С этой мыслью (по-видимому, с мыслью сотворить род людской) Гермес проделывал свой путь по туманному воздуху, но не один: его сопровождал его могущественный сын, Логос, украшенный парой быстрых крыльев, всегда правдивый, со святой силой убеждения в своих безгрешных устах, быстрый исполнитель чистых намерений своего отца. С ним Гермес спустился на землю (с ним он пробежал весь материк) в поисках приятного места, где он мог бы основать город (полный прекрасных вещей), который был бы достоин получить сияющий (род людской).

(Но) он не устремил свои шаги к ледяной Арктике, (зная), что в этой части света пелена густого тумана (окутывает землю), что метели зимнего снега угнетают ее, что злотворный лед покрывает ее. Ни…"

Здесь опять начинаются отрывки; однако мы догадываемся, что Гермес отверг и юг как неспособный принять человеческое семя по причине своей жары. Нет, сказал он себе, "есть две части на свете", которые не могут мне послужить; но что же тогда остается? По всей видимости, земля, средняя между двумя. Какая? Мы устремляем наши взоры на безнадежные отрывки текста; в них мы находим слово, содержащее, быть может, ключ к загадке - слово "огигие" (ogygie). Но какая земля обозначена этим словом? Посмотрим.

 

 

II

Поскольку первую поэму, о войне Диоклетиана, можно датировать более или менее уверенно - приблизительно 300-м годом, Райценштайн решил принять ту же дату и для другой, космогонии. Но я считаю этот вывод преждевременным и хотел бы оставить возможность для доказательства более раннего происхождения идеи второй поэмы. Но это еще не все. Тщательный ее анализ приведет нас к обнаружению странных противоречий. Свет, распространившийся в материи, был такой, что Гермесу пришлось закрыть глаза, но немного далее говорится, что ни солнце, ни луна еще не были созданы, везде царила ночь. Гермес сотворил семь сфер, доверив каждую из них звезде, но солнце и луна составляют часть этой планетарной группы, и опять же они еще не существовали. В итоге, нужно определить три вещи: 1) дату написания папируса; 2) время создания поэмы; 3) эпоху создания первоначальной доктрины новой космогонии, искаженной более поздними вставками.

Что папирус, написанный в Египте, принадлежит к эпохе после 300 г. - в это я могу поверить; но это никак не решает вопрос о времени написания космогонической поэмы. М. Биде (М. Bidez, Revue phylologique, XXVII, 1908, с. 81) верит, что поэму можно приписать Сотерихосу, современнику Диоклетиана, но я не думаю, что эта гипотеза достаточно обоснованна. Только анализ поэмы может позволить нам точно датировать ее. Наиболее поздний элемент, который мы в ней находим, - это идея, что Зевс является отцом Гермеса не через рождение, а через эманацию - если, однако, мы верно интерпретируем первую строфу первого фрагмента. Это приводит нас к чистому гностицизму или, если угодно, к чистому неоплатонизму, и в обоих случаях - в III век нашей эры. Вероятно, это дата написания поэмы, я с этим не спорю. Не нужно говорить о том, что для первоначальной доктрины нужно отвлечься от этого позднего элемента и восстановить Майю в ее правах супруги Зевса и матери Гермеса.

В остальном не будем забегать вперед. Этот Гермес представлен в нашей космогонии как творец мира; какая из многочисленных греческих провинций чтит его настолько, что могла бы отвести ему подобную роль? Ответ не подлежит сомнению: это Аркадия. Но рассуждения Райценштайна о родине космогонии предопределены заранее предпочтенной идеей: она должна быть египетской. В этом случае Гермес был бы измененным египетским Тотом. Пока что это не является невозможным; подождем.

Человек, который берет слово в поэме, называет его "молодой Гермес, мой предок" (neos emos patroios Hermes), что вовсе не кажется ясным; во всяком случае тот, кто говорит, является потомком Гермеса. Если мы примем гипотезу Райценштайна, то это будет пророк Гермес Триждывеличайший, правнук Гермеса-Тота; если мы останемся на аркадийской почве, мы сможем привести в нашу пользу стих Эсхила - к сожалению, единственный сохранившийся стих из трагедии "Psychagogoi": "Гермеса родоначальника чтим мы, живущее у озера племя".

Herman men progonon tiomen genos hoi peri limnan.

До сих пор ничего еще не выяснено. Но вот золотая палочка. У греческого Гермеса вещь вполне понятная - уже Гомеру она известна. Применительно к Гермесу-Тоту свидетельств о ней нет. Здесь гипотеза Райценштайна начинает хромать.

Решающий момент - это начало второго фрагмента, "странный сюрприз", о котором я говорил выше. Ни солнца, ни луны еще не было, когда Гермес приступил к созданию человека. Это удивительным образом согласуется с традицией, согласно которой жители Аркадии были "долунными" людьми; proselenoi - только они и никто больше. Этот факт разрешает вопрос; способ, каким Райценштайн пытается доказать, что египтяне тоже были созданы до луны (R. Reitzenstein, Zwei religionsgeschichtliche Fragen, Strasburg, 1901, с. 62), свидетельствует только о его полной растерянности. Одним словом, Страсбургская космогония, в основной своей части, отражает этап в развитии аркадийской религии, и нужно отбросить всякую попытку перенести ее на какую бы то ни было другую почву.

И именно с этой точки зрения нужно интерпретировать слово ogygie, которое мы нашли в последних отрывках второго фрагмента. Мы не можем отрицать, что оно обозначает между прочим и Египет, но это не исключительное его употребление. Гомер применяет его к острову Калипсо; в другом месте оно обозначает Аттику; но мы его встречаем также и в сочетании с названием Ладон, а это главная река Аркадии. Именно здесь нам нужно остановиться, если мы хотим избежать противоречий с тем, что нам внушила "долунность" расы, сотворенной Гермесом.

 

 

III

Другой сюрприз, не менее странный, чем первый, являют собою личность и роль Логоса, представленного немного далее. Это сын Гермеса (поэт четко это говорит) и его компаньон в акте сотворения человека; это третий член троицы; два первых названы в начале первого фрагмента: Зевс и Гермес.

Зевс, Гермес и Логос - характер этой троицы смешанный; она состоит из двух могуществ мифологических - Зевса и Гермеса - и могущества метафизического - Логоса. Если мы сравним эту концепцию с той, которую нам представляет герметическая космогония Поймандра, в последней мы найдем следующие имена трех членов: Нус (Ум), Нус Демиург (Творческий Ум) и Логос. Таким образом, здесь все три члена имеют метафизический характер; философская метаморфоза завершена, мифологема стала философемой во всем своем объеме. Это позволяет нам предположить первичную стадию, в которой троица была полностью мифологической; каково же было могущество мифологическое, ставшее потом метафизическим Логосом?

Здесь не может быть никакого сомнения; фрагмент из "Кратила" Платона (с. 408) дает нам вполне удовлетворяющий ответ. Философ отождествляет Логос с Паном, богом, получеловеком-полукозлом: "Факт, - говорит он, что Пан, сын Гермеса, является двойной фигурой, имеет свой смысл… Ты знаешь, что слово "логос" имеет двойную природу, будучи правдивым или же ложным; так вот, Логос правдивый является совершенным и божественным и восседает между богами, тогда как ложь обитает внизу, между людьми, будучи неотесанной и похожей на козла. Вот так Пан есть Логос, или (по крайней мере) брат Логоса, поскольку он является сыном Гермеса". Райценштайн вскользь цитирует свидетельство Платона, но не оценивает его в полной мере, будучи настолько увлеченным своей злополучной теорией египетского характера космогонии.

И мне даже кажется, что автор нашей поэмы полемизирует непосредственно с только что процитированным фрагментом из Платона. Философ сказал, что Логос имеет двойную природу, правдивую и ложную; нет, отвечает наш автор, Логос всегда является правдивым, со.святой силой убеждения в безгрешных устах. И, конечно, поэтому он упраздняет двойную фигуру этого Логоса, наделяя его при этом парой быстрых крыльев.

Таким образом, вот первоначальная троица нашей космогонии: Зевс, Гермес, Пан. Теперь мне остается только напомнить общеизвестный факт, что Пан, сын Гермеса, - бог аркадийского происхождения, чтобы воссоздать совершенную связь этой троицы с тем, что мы узнали о долунном сотворении человеческого рода, о чем мы только что говорили.

Констатируя это, мы получаем следующую идею аркадийской космогонии:

Первоначальная стадия: Зевс, Гермес, Пан. Стадия, представленная Страсбургской космогонией: Зевс, Гермес, Логос.

Стадия, представленная Поймандром: Нус, Нус Демиург, Логос.

Из этого следует заключить, что Страсбургская космогония как литературный памятник старше, чем "Поймандр"; к сожалению, время происхождения последнего не может быть уточнено, нам нужно довольствоваться лишь установлением этого хронологического отношения.

Можно еще задать себе вопрос, почему Логос появляется только во втором фрагменте, рассказывающем нам о сотворении человека, а не в первом, описывающем сотворение мира. Кажется, что эта частность некоторым образом зависит от того, что создание города должно предшествовать сотворению человека: сначала место - затем жители. А что создателем города является Логос - это уже идея стоиков, что доказывает столь известное когда-то "De inventione" ("06 изобретении") Цицерона. Это правда, что люди уже созданы, когда начинается цивилизаторская акция Глагола, ведущая к созданию города; как автор поэмы выпутался из затруднения, может, мы бы и знали, если бы сохранилось окончание фрагмента. Я говорю "может", поскольку нет никакой уверенности, что он заметил противоречие, в которое он попал. Такие противоречия не редки в герметической литературе, часть которой составляет наша космогония.

 

 

IV

Бросим еще один взгляд на сотворение мира и человека - такое, каким его представил наш автор.

По его концепции - несомненно, очень наивной, но эта наивность свидетельствует о довольно значительной древности - земля, которую он знает, состоит из двух материков, окруженных океаном и отделенных друг от друга морем, протягивающимся с запада на восток, несомненно, Средиземным Морем. Земли за экватором находятся за пределами его зрения, так же, как и огромная Азия.

Итак, северный материк, то есть Европа, кажется ему холодным, соседним с ледяной Арктикой. Южный материк, наоборот, кажется ему сожженным это Африка. Детская география, которую мы встречаем в первом фрагменте, используется во втором для объяснения выбора, который сделал Гермес, запланировав основание города, достойного принять семя рода людского. Он здесь отбрасывает землю, соседнюю с ледяной Арктикой, то есть европейский материк. Весь? Мы можем это предположить, поскольку никакого ограничения не было сделано. Он отбрасывает также весь южный материк, то есть Африку. Правда, Райценштайн не хочет с этим согласиться, поскольку он любой ценой хочет видеть первый город нашего автора в Египте; поэтому он цитирует других авторов, говорящих об "эвкразии", о прекрасной климатической смеси земли фараонов. Но у нас нет никакого права приписывать нашему автору мнения других. Нет, если мы желаем проследить ток его собственных мыслей, мы должны исключить Африку, в том числе и Египет, так же, как и Европу.

Но тогда - повторяя уже поставленный выше вопрос - что же остается? По-видимому, ответим мы, земля между ними. То есть остров в Средиземном море, не так ли? Теперь, после того, что было сказано в предыдущих параграфах, мы можем уточнить наш ответ: этот серединный остров, расположенный между Европой и Африкой в Средиземном море, "остров Пелопа". Тот факт, что в нашем представлении это скорее почти остров, в данном случае не имеет значения, учитывая то, что древние греки рассматривали его именно как остров, Pelopon-nesos.

И если теперь мы сосредоточим наш взгляд на отрывках завершающих строф второго фрагмента, мы найдем здесь неожиданные подтверждения. В 34-м стихе Райценштайн расшифровал клаузулу nomieisin edosken, где не может быть вставлено никакое другое существительное, кроме nymphais, "нимфы пастбищ". И именно Аркадия славилась пастбищами, и там воспевали несчастья нимфы Номии, от чьего имени произошло название гор Номия.

Если мы пойдем еще немного дальше, то мы встретим название Ogygie, о котором я уже говорил; за ним следует моносиллаба, формирующая окончание стиха, у которой первая буква есть ch, последняя - п, а две средние стерты; Райценштайн подставил choun, "грунт"; я же предпочел бы chthon, восстанавливая существительное, которое требует прилагательного ogygie, но это не имеет большого значения. Что более интересно, это то, что эпитет ogygios придается иногда, как я уже заметил, реке Ладон, главной реке Аркадии, разделяющей ее на две части, северную и южную; и когда мы читаем выше стих ton de ge messos, нам хочется его отнести именно к Ладону как к реке "середины". Этот Ладон заслуживает нашего внимания и по другим причинам; но прежде чем об этом говорить, я хотел бы устранить возражение, которое, возможно, появится у непосвященного читателя.

Мы вроде бы согласились с тем, что Гермес из нашей космогонии после того, как отбросил Европу и Африку, остановил свой выбор на Пелопоннесе; не слишком ли наивной была бы эта идея? Не более наивной, я могу ответить, чем та, которую мы открываем у Софокла, свидетеля более важного, чем скромный автор нашей космогонии. Итак, можете ли вы читать без снисходительной улыбки стих из его столь прекрасного гимна в честь его любимого холма, Колонос, в котором он говорит об оливковом дереве: "Есть древо, которым не может похвастаться ни земля, именуемая Азией, ни великий дорический остров Пелопов"? - Маленький Пелопоннес противопоставляется как "великий остров" всей Азии! Подумайте также об Анаксагоре, верящем, что он создал совершенно парадоксальную гиперболу в глазах своих соотечественников, когда приписал солнцу величие Пелопоннеса. А что касается нашего автора, то его самонадеянность можно простить тем более, если он представлялся как пророк Гермес, национальный бог той же Аркадии, чей народ был создан до Солнца и до Луны. Но вернемся к нашей реке, к Ладону.

 

 

V

Эта река памятна с более чем одной точки зрения. Она не самая большая река Пелопоннеса - в этом ее превосходит Альфия, - но однако она самая большая в Аркадии, которой она принадлежит во всем своем течении вплоть до ее впадения в ту же Альфию. Добавим, что ее исток расположен рядом с озером и городом Фенеос. Это озеро, так же как и соседнее, Стимфальское, расположенное у подножия Киллены, родной Горы Гермеса, было центром аркадийского культа этого бога: Цицерон в своем каталоге разных Меркуриев (ND, III, 56) четко отличает "пятого Меркурия, quern colunt Pheneatae (которого почитают Фенеатяне)" от других по-видимому, по причине его качества великого бога, бога-творца мира, каким он не был больше нигде. Таким образом, мы видим, что Ладон географически связан с регионом аркадийского Гермеса.

Но это еще не все. Как и все потоки, Ладон должен был бы быть сыном Океана; мы совсем не удивлены, встретив название этой патриархальной реки в заключительных отрывках второго фрагмента, составляющих клаузулу 34-го стиха, предшествующую введению "нимфы пастбищ", nymphai Nomiai. Но по аркадийской мифологии у нашего потока было потомство: дочь Дафна, чью мать одни называли Стимфалис (имя, ведущее нас в центр аркадийского культа Гермеса), тогда как в представлении других ею была сама мать-Земля.

Остановимся здесь на минуту. Имя Дафны хорошо известно, но мы встречаем его скорее в связи с Аполлоном, чем с Гермесом. Достаточно обратиться к Овидию, который в первой книге "Метаморфоз" подробно рассказывает нам, как Аполлон, пленившись красотой этой нимфы, долго преследовал ее, пока она, истощенная, но в то же время ревниво хранящая свою дикую девственность, упросила Землю принять ее в свое материнское лоно. Земля исполнила ее просьбу, и лавровое дерево, по-гречески daphne, выросло на том месте, где она исчезла. Аполлон, раздосадованный потерей, сделал его своим любимым деревом - и с этого момента лавр стал даже символом этого бога. Это рассказ Овидия, но читатели его "Метаморфоз" отлично знают, что, в отличие от многочисленных любовных приключений богов, он поместил этот рассказ в первой книге, содержащей космогонию. Из этого мы можем заключить (по Овидию или, скорее, по его эллинистическому источнику, будь им Никандр или кто-либо иной) - Дафна также была космогоническим могуществом.

Итак, она была дочерью Ладона; что из этого можно заключить? Отцовство Ладона вовлекает ее в религию Гермеса; любовь Аполлона - в его религию; что мы извлечем из этого противоречия? По-моему, оно должно быть рассмотрено по аналогии с другими случаями взаимоотношений двух религий. У религии Аполлона был активный центр в Дельфах и не менее активные лирические поэты VII и VI веков; религия же Гермеса не могла похвастаться таким могуществом. Вот почему Аполлон везде появляется в подобных конфликтах как захватчик, тогда как бедный Гермес, малоизвестный бог аркадийцев, должен был в каждом случае уступать ему. Отсюда следствие: Дафна также первоначально принадлежит к религиозному циклу Гермеса, а ее связь с дельфским богом является результатом более поздней эволюции. Она так ни к чему и не привела: у любви Аполлона к Дафне нет генеалогического следствия. А генеалогии имели в Греции огромное практическое значение: нельзя было свободно устранять признанных предков и давать других. Таким образом, любовь Аполлона не оказала никакого влияния на потомство Дафны; она осталась в области поэзии и артистов, зависящих от этого.

Что же касается настоящего потомства, мы здесь можем кое о чем догадаться, хотя прямых свидетельств нам не хватает. Дочери потоков имеют свою определенную роль в генеалогиях родов в Греции.

В частности Ио, дочь потока Инахос в кантоне Аргос, которая стала, как всем известно, любовницей Зевса и матерью Эпафоса, прародительницей царского рода Аргоса. Другой пример - Эгина, дочь потока Азопоса: она тоже имела любовником Зевса, который сделал ее матерью Эака и через него прародительницей Пелея и Теламона, Ахилла Пелида и Аякса Теламонида, вышедших с острова Эгина. Правда, Азопос, собственно говоря, является потоком не Эгины, а Пелопоннеса, недалеко от острова (поскольку на маленьком острове нет своей реки, нужно было искать ее по соседству). Что важно - это генеалогическая формула: царский род или, скорее, весь народ происходит от связи своего национального бога с дочерью местного потока.

Применим теперь эту формулу к Дафне, дочери аркадийского Ладона: мы должны признать, что она также играла свою генеалогическую роль как прародительница аркадийцев - или, по крайней мере, того аркадийского племени, которое жило в окрестностях истока Ладона, неподалеку от двух озер у подножия Киллены, озера Фенеос и Стимфальского озера. Но кто же отец? В этом мы не можем сомневаться, зная, что Гермес был главным богом всей страны; но кроме того, мы владеем ценным свидетельством уже цитированным стихом Эсхила: "Гермеса родоначальника чтим мы, живущее у озера племя".

Herman men progonon tiomen genos hoi peri limnan. Но рассмотрим этот стих немного подробнее.

 

 

VI

Прежде всего, каково его происхождение? Его цитирует Аристофан в сборнике лирических стихов перед тем, как проиллюстрировать музыкальный стиль Эсхила, в своей комедии "Лягушки" (стих 1266); его содержание совершенно не интересовало комического поэта. Для нас же наоборот: именно содержание определяет ценность этого фрагмента (273 Nauck). Итак, о чем же он нам говорит?

Прежде всего о том, что принадлежит у Эсхила к хоровой песне соответствующей трагедии: это показывает метрическая форма и два "доризма", которые мы в нем встречаем, - Herman и limnan. Далее он говорит нам, что этот хор составляют жители страны, окружающей озеро, и что эти жители считают себя потомками Гермеса. Так они представляются публике, а это позволяет предположить, что наш фрагмент входит в первую песнь трагедии (точно так же, как пародос Агамемнона, фрагмент которого Аристофан цитирует в этом сборнике). Это еще не дает нам права видеть в этих потомках Гермеса именно аркадийцев.

Но, к счастью, наш фрагмент привлек к себе внимание древних филологов, чья доктрина сохранилась до наших дней в схолиях. Вот для начала схолия, сообщающая нам, что "(этот стих происходит) из "Психагогов" Эсхила". Это очень ценное свидетельство, поскольку другой фрагмент не дошедшей до нас трагедии с этим названием сохранился в схолии Одиссеи (fr. 275 Nauck) и представляет нам предсказание Тирезиаса о смерти Одиссея. Из этого мы заключаем, что психагоги, о которых идет речь, были спутниками героя и своими чарами должны были вызвать душу Тирезиаса из ада. Более того, поэт драматизирует XI песнь Одиссеи. Но в этой поэме сцена происходит за океаном, тогда как у Эсхила она происходила в окрестностях озера; таким образом, он следует не гомеровской традиции. Должны ли мы допустить, что эти психагоги составляли хор трагедии? Нет: хор, как мы увидели, составляли жители окрестностей озера, потомки Гермеса. Психагоги составляли другой, немой хор, как ареопагиты в "Эвменидах".

Мы хотим знать, что это за озеро, в окрестности которого поэт перенес некромантию Одиссеи. Ответ на этот вопрос мы находим в другой схолии того самого стиха, представленной единственным манускриптом в Кембридже, манускриптом сравнительно недавно написанным. Вот его перевод: "Это аркадийцы произносят слова Herman men progonon по следующей причине. На Киллене, горе Аркадии, чтят Гермеса, и по причине этого культа, существующего с незапамятных времен, Гермеса считают предком. Они поют также мифическую историю. Что касается озера, они имеют в виду Стимфальское озеро, которое также находится в Аркадии".

Поскольку дипломатическое подтверждение этой схолии не осуществлено, как я только что заметил, сам характер содержания решает вопрос ее достоверности; попробуем это проверить. 1) "Это аркадийцы произносят". Вот вывод, который схолиаст не мог извлечь из самого стиха (такого, каким мы его читаем у Аристофана). Тогда одно из двух: либо автор схолии, ее самой или ее источника, имел перед глазами трагедию Эсхила, о которой идет речь, либо его свидетельство является фальсификацией. 2) Объяснение Гермеса-предка древностью его культа на Киллене. Оно ошибочно, я хотел бы с этим согласиться, но оно все-таки доказывает, что автор отдавал себе отчет в исключительности бога-протопласта целого народа, и это наблюдение делает честь его знаниям. 3) "Они поют также мифическую историю (historian tina mythode)". Кем являются те, кто ее поет? Несомненно, те же самые аркадийцы, которые произносят стих Herman.., то есть хор трагедии. Из этого мы заключаем, что автор примечания мог читать весь этот текст для хора и что эта песнь содержала миф о Гермесе как предке аркадийского народа, - в противном случае нужно было бы снова посчитать это примечание фальсификацией. Нам остается только поискать доказательство от противного со стороны advocatus diaboli - доказательство, которое мы никогда не найдем.

Я считаю, что должен был так подробно рассмотреть эту схолию из Cantabrigiensis, поскольку Виламовиц (Wilamowitz, Aischilos Interpretationen, 246) полностью ее отбрасывает как современную с намерением приписать ей собственную гипотезу по поводу сцены из трагедии Эсхила. Согласно этой гипотезе, озеро Эсхила было бы озером Аверни из шестой книги Энеиды; и поскольку маловероятно, чтобы Эсхил знал что-либо об этом в Афинах, он заключает из этого, что поэт создал соответствующую тетралогию - "Психагоги", "Пенелопа", "Остологи" и сатирическую драму "Кирке" (эта комбинация, действительно, очень интересна) - после своего путешествия на Сицилию; и поскольку здесь не хватает эпизода о Феаке (откуда он это знает?), этот изъян вселил в молодого Софокла намерение написать юношескую драму "Наузика". Безуспешно настаивать на чисто произвольном характере запутанности этих гипотез; так, значит, это жители берегов Аверни считали себя потомками Гермеса? Есть ли у нас хоть одно свидетельство в пользу этой странной гипотезы? В то же время для озер Стимфальского и Фенеос у подножия Киллены, родной горы Гермеса, это вполне естественно; стоит вспомнить здесь и о "пятом Меркурии, quern colunt Pheneatae", о котором я упоминал выше. Однако авторитет, которым пользовался Виламовиц, - несомненно, заслуженный, - таков, что даже самые смелые его идеи рассматривались его почитателями как непреложная истина. Да и сам я отношу себя к его почитателям. Но многие настолько ослеплены его огромной доктриной, что теряют способность выносить собственные суждения. В качестве примера можно упомянуть Вольта (Bolte) и его статью "Stymphalos" в "Realencyclopadie". Ему недостаточно отбросить схолию из Cantabrigiensis - он трактует ее как abgeschmackt (вздор). Я же, наоборот, нахожу ее очень ценной, и даже в той части, где допущены преувеличения, она остается справедливой.

Существует момент, который, на первый взгляд, позволяет принять гипотезу Виламовица - я имею в виду идентификацию озера Эсхила с озером Аверни; но только при условии самого общего рассмотрения. Схолиаст Одиссеи XI 134 (это именно предсказание Тирезиаса) загадочным образом сочетает миф о смерти Одиссея, цитированный Эсхилом в его "Психагогах", с так называемой Phorkis lirnne. Эта Phorkis lirnne, говорит Виламовиц, - это именно озеро Аверни; посмотрите скорее Lycophron 1278. Я должен ответить, что ничего подобного: Ликофрон называет свое Phorke lirnne - Marsionis; это говорит о том, что он его умещает в стране Марсов в центральной Италии, иначе говоря, он его отождествляет с озером Фучино, а не с озером Аверни. Это же признал Блох (Bloch) в своей статье "Phorkos" из той же "Realencyclopadie". Что же касается комбинации схолиаста Одиссеи, то мы не в состоянии ее распутать. Вещь, кажется, ясна: порт Форкис на Итаке (Phorkynos limen, Одиссея, XIII, с. 96, 345) ученые приняли за италийский Форкос. Но это все, что мы можем об этом сказать.

 

 

VII

Возвратимся еще раз к реке Ладон и к последним стихам нашей космогонии. После того, что было сказано, мы можем не отчаиваться относительно ее реконструкции. Пред нами Аркадия - дикая земля, покрытая горами. Благодаря волшебной палочке Гермеса из недр скалы забил источник; этот источник становится рекой, потоком Ладон. Ладон соединяется с Землей; этот союз дает жизнь нимфе, Дафне, первому человеческому существу Аркадии. Эта нимфа в союзе с Гермесом становится прародительницей аркадийского племени, племени, обитающего вокруг озера, которое чтит в Гермесе начало своего рода.

Такова была, насколько мы можем угадать, "мифическая история", которую пел хор из "Психагогов" Эсхила. Невыясненный нами автор Страсбургской космогонии адаптировал ее в своей поэме.

Мы нашли целесообразным проследить ее идеи со всеми их последствиями; однако не лишним будет напомнить, что они касаются только базовой доктрины поэмы. Они подверглись многочисленным метаморфозам, прежде чем найти свою окончательную форму в этой поэме; рассмотрим более внимательно эти метаморфозы.

Но сначала обсудим гипотезу, развитую Кейделлом (Keydell) в краткой, но очень содержательной статье под названием Patria Hermoupoleos (71, 1936, 465 ss.). Прежде всего, он уверен, как и Райценштайн, что обе обнаруженные поэмы принадлежат одному автору. "Zwei verschiedene Verfasser, - говорит он, - wird man fur die stilistisch gleichartigen, derselben Handschrift angehorigen Gedichte nicht annehmen wollen". А почему бы и нет? - я должен спросить. Идентичность стиля? Это уж слишком обязывающее слово: то, что характеризует две поэмы, - это скорее отсутствие личного стиля, а такое отсутствие ничего не доказывает. Что же касается факта, что они находятся в одном манускрипте, это, естественно, еще менее значимо: papiri miscellaneae (рукописи-сборники) отнюдь не редки.

Рассмотрим лучше каждую поэму, как она есть. Относительно космогонии я должен констатировать свое великое неудовольствие, что Кейделл разделяет позицию Райценштайна в утверждении ее египетского происхождения: райценштайновская интерпретация Ogygie кажется ему вполне убедительной. Я не хочу возвращаться к тому, что говорил выше по поводу этой интерпретации - то есть, что этот эпитет с таким же успехом может быть применен и к Аркадии. И поскольку мы в Египте, продолжает он, то городом, который основал Гермес, может быть только Hermoupolis Magna (Великий Гермополь). И вот доказательство: поэт называет Гермеса своим Отцовским богом - keinos de neos estin emos patroios Hermes, - а в записи совета Гермополя в Египте, цитируемой Меотисом (Meautis, Hermoupolis la Grande, 1918,21,v. 175), авторы употребляют почти те же слова, говоря об этом боге: patroos hemon theos trismegistos Hermes. Это сообщение, которым мы обязаны эрудиции автора, на первый взгляд кажется ошеломляющим; но если к нему присмотреться, оно доказывает обратное. Запись называет Гермеса Триждывеличайшего Отцовским богом гермополитян, а этот Гермес Триждывеличайший не тождествен Гермесу сыну Зевса, его называют его потомком, его внуком. Свидетельство тому - "Асклепиос" псевдо-Апулея (параграф 37), где оратор, которым является именно Гермес Триждывеличайший, говорит о Гермесе-творце как о своем предке.

Ввиду этого попробуем обратиться к Степану Византийскому за консультацией по географии; у него есть ценное указание, по которому Гермополь был бы городом - в Аркадии. Разумеется, мы не найдем этот аркадийский Гермополис на наших географических картах: слово обозначает просто "город, основанный Гермесом". (Это может быть Фенеос, а может Стимфаль.) Указание Степана доказывает только существование города в Аркадии, основанного Гермесом и именно в этом качестве засвидетельствованного литературным памятником, которым воспользовался Степан, бывший, как известно, скорее филологом, чем географом. Следовательно, мы должны встретить его упоминание в каком-либо литературном произведении - возможно, в нашей космогонии.

Итак, далекие от того, чтобы отбросить наш тезис об аркадийском характере основной доктрины герметической космогонии, аргументы Кейделла довольно убедительно подтверждают его. Герметизм, о котором он свидетельствует, по своему происхождению не был египетским; но впоследствии он им стал. Герметизм, носящий таинственное имя Гермеса Триждывеличайшего, - это именно герметизм, ставший египетским; тот факт, что наша найденная космогония оказалась написанной на египетском манускрипте, не является случайным: последователи Гермеса Триждывеличайшего должны были иметь естественное чувство почтения пред происхождением своей религии; и поскольку наша поэма была совсем близка к этому происхождению, к древней аркадийской родине, они приняли ее с рвением, в котором нет ничего удивительного.

Но, как я уже говорил, эта поэма открывает нам не только первичные и аркадийские черты герметизма: поэт - он сам или его источник, не важно - зафиксировал его на пути эволюции, которая должна была его привести в Египет. И этот аспект не менее интересен, чем первый. Я часто имел возможность говорить религиеведам, Райценштайну и многим другим, несмотря на мое большое уважение к ним: ваш взгляд - это заимствование, мой взгляд - эволюция. Не то, чтобы я его придумал, но мне кажется, что я извлек из него больше выводов, чем другие.

Позвольте же мне представить вам эволюцию аркадийского герметизма в направлении Египта, квинтэссенцию которой мы находим в Страсбургской космогонии.

 

 

VIII

Одна из линий эволюции, и наиболее любопытная, касается творческой троицы. Я уже говорил об этом: в нашей космогонии она состоит из Зевса, Гермеса и Логоса. Это значит, что в своем смешанном характере частично мифологическом, частично метафизическом - она остановилась на полдороги между чисто мифологической концепцией аркадийского герметизма (Зевс, Гермес и Пан) и концепцией чисто метафизической герметизма египетского, представленного "Поймандром" (Пус, Нус Демиург и Логос). Она грешит неразумной избыточностью. Эта эволюция не была единственно возможной: была другая, упрощенная эволюция. Какова была роль Логоса рядом с Гермесом в акте творения? Разумеется, оба играли двойную роль один возле другого. Если творческое слово было необходимо, то Гермес мог произнести его самому себе. Отсюда явное следствие: сам Гермес является Логосом. Мы находим это в ответвлении герметизма, которое повлияло на стоическую теологию. Свидетельство Климента Александрийского (Strom., VI, 15, 132): "Наиболее ученые среди эллинов отождествляют Гермеса с Логосом". Это ответвление герметизма нашло свой путь в римской теологии, представленной Варроном, охотно рекламирующимся легендой, по которой Эвандр, царь Аркадии, колонизовал римский Палатин перед прибытием Энея; действительно, это догма Варрона, которую сохранил для нас Святой Августин в своем "De civitate dei" ("О государстве божьем"): "Sermo ipse dicituresse Mercurius" ("Само Слово и есть Гермес"). Именно из теологии Варрона, должно быть, черпал Гораций, издавая догму о воплощении МеркурияГермеса-Логоса, как я говорил в моей статье "Мессианизм Горация" ("Antiquite Classique", VIII, 1939, с. 171).

Еще один шаг к философии состоит в том, что сказано о четырех стихиях. Правда, что эта философема весьма поверхностна; ее охотно приписывают Эмпедоклу, но хор Эсхила "Хоэфорах" 585-592 доказывает, что она более древняя. Следует отметить здесь необходимость этого нового обращения к Эсхилу - тому самому, который ввел в свои "Психагоги" "мифическую историю", касающуюся герметизма Аркадии. Случайное ли это совпадение? В остальном доктрина четырех стихий, какой бы поверхностной она ни была, соединена в нашей космогонии с идеей борьбы: Гермес, исполнитель воли Зевса, кладет конец борьбе стихий и принуждает космос выделять их - идея, покоящаяся уже в самом понятии космоса. Ту же идею мы встречаем развитой в космогонии Овидия в "Метаморфозах", идею, очень отличающуюся от той, которую Гесиод представляет нам в своей "Теогонии", - не говоря уже об идее "Генезиса". Мы здесь ограничиваемся подобными чертами. Но все-таки заметна и оплошность: Гермес обращается с речью к стихиям, и именно по причине его ораторского вмешательства борьба уступает место согласию. Следовало бы ожидать, что поскольку Логос существует, то именно он должен был произносить эту чудесную речь. Но нет: поэт вводит его в действие позже. Таким образом, его композиция несовершенна.

Далее мы имеем кое-что Анаксагора. Гермес прежде всего привел в движение пылающий эфир, palindineton eteuxen (я бы предпочел эту реконструкцию вместо palindineton ananken Райценштайна). Хорошо, эта реконструкция отсылает нас к VI веку до Рождества Христова, в чем нет ничего удивительного. Но вот семь зон эфира и "правители звезд" (astron hegemonees), за которыми они закреплены, - поэт довольствуется тем, что устанавливает их астрономическое значение? Не углубился ли он, поскольку ему предоставилась чудесная возможность, в бездну астрологии? Случай нас дразнит еще раз тем, что до нас не дошла клаузула стиха после ale hon - "чей блуждающий путь…" Ну и что же? Райценштайн предлагает teirea dinei, что мне кажется нечитабельным: teirea - это созвездия восьмого неба, неба звездного, и невозможно согласиться с тем, чтобы движение семи планет, концепции поэта, имело бы какоелибо влияние на неподвижные звезды небосвода. А теперь сравним это с подобным выражением из "Поймандра" (9): "Творческий Ум" - мы уже знаем, что он соответствует Гермесу из космогонии - "сотворил семь правителей (dioiketas), которые окружили кругами чувственный мир; и их правление называется Судьба". То есть движение планет руководит судьбой людей; и так Райценштайн сам невольно интерпретировал слова Поймандра. Но в таком случае продолжение ale hon должно было бы быть приблизительно такое: moiran hyphainei, "чей блуждающий путь управляет Судьбой" - и в концепцию нашей поэмы была бы введена астрология.

Вот мы дошли до александрийской эпохи; она не является последним этапом рассматриваемой нами эволюции. Последний - это, скорее, тот, о котором свидетельствует первый стих фрагмента: exerysas tina moiran hees polyeideos alkes извлекая частицу из своей многоформенной силы.

Несомненно, речь идет о сотворении Гермеса Зевсом: поэт сам это подтверждает в следующем стихе. Но каким образом он его сотворяет? Эманацией - объясняет Райценштайн, и это объяснение остается, я должен признать, наиболее правдоподобным. Если Поймандр не предлагает нам иного решения загадки. Слова, предшествующие тем, которые мы только что процитировали, выражают следующую идею: бог Нус в своем двуполом (arrhenothelys) качестве, будучи жизнью и светом, породил иной Нус Нус Демиург. Как мы уже знаем, Нус из "Поймандра" соответствует Зевсу из космогонии, Нус Демиург - Гермесу, и если бы мы должны были представить себе сотворение, развитое в космогонии, согласно "Поймандру", мы должны были бы согласиться с двуполостью Зевса. Двуполые существа не являлись неслыханными в греческой мифологии даже до вторжения восточной мифологии; но чтобы поверить в двуполость Зевса, нам нужны более выразительные свидетельства. И в остальном слова, цитированные из космогонии - "извлекая частицу", - плохо подчиняются такому объяснению. Таким образом, остается эманация, и с ней плавающие и туманные идеи III века до Рождества Христова.

 

 

IX

Нам остается еще разрешить один-единственный вопрос: путь, которым герметизм должен был прибыть из Аркадии в Египет. Мне кажется, что я его ясно воспроизвел в моей статье "Hermes und die Hermetik", опубликованной в "Archiv fur Religionswissenschaft",VIII,1905 (с. 321-408) и еще раз во втором томе моего "Iresione" (с. 154-230): со своей родины, Аркадии, он переместился на Кирену, а оттуда - в Египет; этот путь настолько естественный, что нужно было бы его принять даже вопреки всем другим указаниям; а что такие указания есть, это я доказал многочисленными фактами в моей статье. И я до сих пор не могу понять несогласие ученых с этой частью моего тезиса. Однако я очень признателен Господину Пфистеру (Pfister, Philol. Wochenschr, 1925, с. 616) за поддержку, которую он оказал моей точке зрения. В остальном же я должен сказать: подождем. Истина, которую, как мне кажется, я предвосхитил, пробьет себе дорогу, несмотря ни на кого и ни на что.

 

Египетская литература

 

 

Б. А. Тураев

 

Отрывки из книги. Б. А. Тураев. Египетская литература. - СПб., 1920.

 

Тексты пирамид[[388]]

Древнейшим литературным памятником значительного объема, дошедшим до нас из Египта, являются тексты, начертанные на внутренних стенках в пирамидах царя V династии Униса и царей VI династии Атоти, Пиопи 1, Мернера и Пиопи II в Саккара. Открытые в 1880 г. Масперо и затем в течение ряда лет им издававшиеся с предварительным переводом, эти тексты сделались исходным пунктом для изучения египетского языка, религии и культуры и, вместе с тем, одним из самых важных памятников общечеловеческого значения. Это едва ли не древнейшее произведение религиозной литературы человечества. Содержание их - древний заупокойный ритуал, или, вернее, собрание магических формул и изречений, имевших назначением обеспечить усопшему царю бессмертие и благополучие за гробом.

Таким образом, в Текстах Пирамид было найдено первое звено той непрерывной цепи заупокойных магических памятников, которая тянется на всем протяжении египетской языческой (отчасти и христианской) цивилизации и наиболее известным представителем которой до тех пор был сборник, названный в науке "Книгой Мертвых".

В зависимости от продолжительности царствований, а также вследствие естественных приращений с течением времени, в различных пирамидах тексты имеют различный объем. Пирамида Униса дала 649 строк, Атоти всего 399, Пиопи 1 - более 800, Пиопи II - почти 1400. Весьма многие изречения повторяются в двух и более пирамидах; всего насчитывается 712 изречений различной длины - от одной фразы до сравнительно объемистых текстов. Для тех, кому известны этого рода произведения у других народов, здесь найдутся знакомые черты: заговоры, действенность которых основана на вере в силу слова, в силу знания имен существ, с которыми связано загробное благополучие, ссылки на прецеденты из истории богов, а вследствие этого намеки на мифы, нередко для нас непонятные, употребление храмовых ритуальных текстов в качестве заговоров, иногда с приписками, свидетельствующими о силе данного изречения в устах знающего и правильно произносящего его. Таким образом, эта богатая сокровищница заключает в себе возгласы и формулы, сопровождавшие заупокойные обряды, заклинания против демонов, пресмыкающихся и других врагов умершего царя, молитвы и обрывки мифов, служившие тем же магическим целям. Все это написано архаическим языком и письмом, архаической орфографией, приспособленной для магических целей и избегавшей употребления иероглифов, изображавших живые существа, способные вредить покойному даже со стен надписи. Зеленый цвет иероглифов, цвет воскресения, уже внешним видом свидетельствует, что этот древнейший литературный памятник человечества является вместе с тем и древнейшим словесным протестом против смерти и средством словесной борьбы с нею - борьбы, явившейся в помощь монументальной борьбе, которая выражалась дотоле в сооружении колоссальных царских гробниц, лишенных каких-либо надписей или изображений.

Было ли появление Текстов Пирамид только в конце V династии результатом сознания недостаточности одного материального обеспечения умершего, бессмертие которого мыслилось в пределах гробницы, хотя бы и колоссальной пирамиды в Гизе, или начало их распространения в эпоху пирамид Саккара обусловливается окончательным торжеством при V династии илиопольской доктрины, с которой они тесно связаны, вопросы, на которые мы затрудняемся ответить. Большинство исследователей считает этот сборник крайне сложным по составу и склоняется к тому, что целый ряд изречений возник в эпоху гораздо более древнюю, чем время первой записи текстов. Не говоря уже об архаизме языка и орфографии, о крайней грубости представлений, не играющих роли решающих критериев, когда дело идет о религиозных, особенно ритуальных текстах, мы встречаем намеки исторического характера, указывающие на условия эпохи до объединения Египта в одно государство и до присоединения к нему смежной с Нубией области. Весьма вероятно, что некоторое количество изречений уходит в "додинастическую" эпоху. Неоднократно в текстах изречений находятся ссылки на магические тексты, не вошедшие в состав сборника и до нас не дошедшие, также весьма древние, очевидно более древние, чем сборник. Но и в пределах времени записи пяти редакций сборника (около полутораста лет) замечается некоторое развитие и в религиозном, и в литературном отношениях. Первая пирамида еще почти всецело вращается в области религии Ра и солнечно-небесного пребывания усопших; последующие все больше и больше уходят к Осирису; иногда это замечается не только в новых изречениях, но и в новых редакциях старых; количество текстов разрастается, встречаются намеки на современные исторические события, начинает, хотя и робко, проглядывать нравственный элемент. Кое-где можно усмотреть работу редакторов-жрецов, но в общем эта работа была крайне поверхностна. Она ограничилась прежде всего заменой почти везде местоимений первого лица (первоначально изречения влагались в уста самому покойнику) именем царя и третьим лицом, затем немногими затушевками и вставками, может быть, тенденциозного характера. Сумбурный характер сборника остался без изменения - тексты нагромождены без системы, случайно и в разных пирамидах расположены в различном порядке, за исключением жертвенного ритуала, выделенного особо. Внешнему беспорядку соответствует и внутренняя несогласованность - противоречивые представления уживаются бок о бок, и нарисовать по Текстам Пирамид стройную картину египетских верований о загробном мире было бы неосуществимой задачей. Конечно, причинами этому в значительной мере являются и магический характер сборника, и египетский консерватизм, и египетский способ мышления и выражения. Изречения должны быть в запасе на все случаи, должны предусматривать все мыслимые условия загробного пути и пребывания; мышление образами и неумение выражаться абстрактно способны ввести в заблуждение современного читателя, но все же остается еще немало того, что указывает на отсутствие у египтян способности к литературной систематизации и даже известного канона их религиозных представлений. Все это, в связи с архаическим словарем и языком текстов, делает их весьма трудными для уразумения, и переводы тех немногих образцов, которые мы даем, мы считаем лишь крайне несовершенными попытками познакомить с характером этого древнейшего памятника. Этот характер с литературной стороны в значительной мере подобен свойственному более поздним памятникам этого рода. Предназначенные для ритуального произношения тексты должны влиять и словами, и звуковыми эффектами. Отсюда параллелизм членов в звуках и мыслях, аллитерации, употребление магических имен и непонятных сочетаний звуков. Вошедшие в сборник гимны (богу Ра, Осирису, Нилу) еще слишком кратки и сухи. В некоторых изречениях замечаются зачатки диалогической формы. Во многих встречаются ритуальные повторения.

 

 

⇐ Предыдущая35363738394041424344Следующая ⇒

Поделиться: