Прощание Гектора с Андромахой

 

Вот один из самых знаменитых эпизодов «Илиады». Идет первый большой бой, описанный в поэме. Ахилл уже поссорился с Агамемноном и уже отстранился от битв, но греки еще сильны и теснят троянцев. Тогда троянский вождь Гектор покидает поле сражения и идет в Трою: пусть троянские женщины помолятся враждебной Афине — может быть, она смилостивится и пощадит троянцев. Отдав распоряжения, он хочет увидеть свою жену Андромаху и своего младенца-сына Астианакта («Градовластителя»): вдруг он погибнет в бою и больше их не увидит? И он встречает их у самых ворот, ведущих к полю боя. В общем ходе событий «Илиады» это пауза, передышка, обо всем этом можно было бы и совсем не рассказывать, но Гомер вмещает сюда и трагический контраст грозной военной и мирной семейной жизни, и — в словах Андромахи — эпизод из начальных лет Троянской войны, и — в предвиденье Гектора — грядущий исход войны, и долг тех, кто со щитом, и долю тех, кто за щитом.

 

Гектор, пройдя через город широкий, ворот достигает

Скейских — как раз через них и выход был на равнину, —

Вдруг домовитая тут ему повстречалась супруга,

Дочь Этиона великодушного, Андромаха.

Жил Этион отец у подножья лесистого Плака

В Фивах нижнеплакийских и киликийцами правил;

Дочь же его за меднодоспешного Гектора вышла.

Там она встретилась с мужем; за нею почтенная няня,

Нежно прижавши к груди младенца, несла малютку,

Сына Гектора милого, — был, как звезда, он прекрасен,

Гектор Скамандрием звал его, прочие ж в городе люди

Астианактом за то, что оплотом для Трои был Гектор.

Как поглядел на ребенка, невольно отец улыбнулся.

Рядом жена Андромаха стояла и плакала горько.

За руку мужа взяла она и так говорила:

— Ты, удивительный, сам себя губишь своею отвагой.

Видно, не жалко ни сына тебе, ни меня, горемычной,

Что вдовою скоро останусь: ведь скоро ахейцы,

Ринувшись все на тебя, умертвят, — а мне так отрадней

Было бы в землю сойти, чем мужа лишиться. Какое

В жизни мне будет тепло, когда тебя гибель постигнет?

Скорби одни! Ведь нет у меня ни отца, ни родимой:

Ах, убил отца моего Ахилл боговидный,

Да и город родной киликийцев сровнял он с землею —

Фивы высоковоротные. Но Этионово тело,

Даже убитого, не обнажил, сохраняя почтенье.

Сжег его он по чину с доспехами бранными вместе

И могильник насыпал. Вокруг же вязы взрастили

Горные нимфы, Зевеса эгидоносного девы.

Гектор, ты мне отец, и мать для меня ты, Гектор,

Ты один мне брат, и ты мне супруг цветущий,

Сжалься теперь надо мной, останься с нами на башне,

Войско ж поставь у дикой смоковницы: там всего меньше

Город наш защищен и доступней для приступа стены.

Ей отвечает сверкающий шлемом Гектор великий:

— Все, что ты здесь говоришь, и меня беспокоит, но стыдно

Мне пред троянцами и троянками в длинных одеждах,

Если буду, как трус дрянной, уклоняться от битвы.

Сам я знаю отлично, поверь и сердцем и духом:

Будет некогда день — и священная Троя погибнет,

С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама!

Но не о гибели стольких троянцев теперь сокрушаюсь,

Не о братьях отважных моих, которые скоро

В прах полягут, убиты рукою врагов разъяренных, —

Лишь о тебе я горюю! Ахеец в панцире медном

Всю в слезах тебя уведет далеко в неволю:

В Аргосе будешь ты ткать полотно чужеземной хозяйке,

Воду будешь носить с Мисеидских ключей и Гиперских,

Сердце скрепя, подчиняясь невольно безрадостной доле.

Кто-нибудь, видя, как слезы ты проливаешь, промолвит:

«Гектора это жена, был в сраженьях воителем первым

Он среди войска троянцев, когда Илион разрушали».

Скажет так кто-нибудь, и сильней защемит на сердце:

Нет человека, который тебя от неволи б избавил.

Пусть же я умру и сыпучим песком закроюсь

Раньше, чем плен твой увижу и жалобный плач твой услышу! —

Так говоря, наклонился к ребенку блистательный Гектор,

Но младенец на грудь своей няни в одежде прекрасной

С криком отпрянул назад, испугавшись отцовского вида:

Меди он забоялся, султана из конской гривы,

Видя, как она свесилась с самой верхушки каски.

Милый отец и добрая мать рассмеялись на это.

Гектор блистательный шлем с головы своей быстро снимает,

Ставит на землю проворно сияньем блестящую каску,

Сам же сына целует и, на руки взявши, высоко

Вверх поднимает, Зевсу молясь и прочим бессмертным:

— Зевс и вечные боги! взгляните на сына-младенца!

Вырастет пусть он, как я, выдающимся между троянцев.

Силы пошлите ему, добродетель, — да царствует мощно,

Чтобы могли сказать про него: «Отца превзошел он!» —

Глядя, как с битвы идет, возвращаясь с кровавой добычей,

Снятой с убитых врагов, материнское радуя сердце. —

Сына с рук на руки передает он милой супруге.

Крепче она прижала дитя к груди благовонной

И улыбнулась сквозь слезы. Взглянул супруг, умилился,

Ласково обнял ее и так говорит напоследок:

— Бедная ты! Не кручинь обо мне свою душу сверх меры.

Если судьба мне живым быть, никто на тот свет не отправит,

А судьбы своей ни один не избегнет из смертных,

Ни дурной, ни хороший, с первой минуты рожденья.

Ты же домой отправляйся, займись своими делами,

Сядь за станок иль за прялку да наблюдай, чтоб без дела

Девушки не болтались. Война — занятье мужское:

Мне из мужчин илионских оно особенно близко.

Так сказав, поднимает свой шлем блистательный

Гектор с конской гривой. Супруга ж домой пошла восвояси,

Но, не раз обернувшись, глазами его провожала…

 

 

Спарта, славная мужами

 

Из трех государств, основанных дорянами в Пелопоннесе, самым сильным оказалось одно — лаконская Спарта. Его сила была в его организации. Это было государство, устроенное как военный лагерь.

В Спарте было три сословия — три класса: спартанцы, периэки, илоты. Спартанцы были потомками завоевателей-дорян, периэки и илоты — завоеванных ахейцев. Спартанцы правили и воевали, периэки ковали оружие и платили подать, илоты пахали и собирали жатву. Спартанцев было девять тысяч семейств: вся земля Лаконии была разделена для них на девять тысяч равных наделов — ведь на войне все равны. Илотов, государственных рабов, никто не считал, но их было вдесятеро больше. Спартанцев они ненавидели смертной ненавистью. Если бы спартанцы хоть на день забыли, что они на войне, Спарта была бы стерта с лица земли. Спартанцы этого не забывали. Они ели и спали с копьем с руке. Все статуи богов в Спарте были с копьями в руке — даже статуя Афродиты.

На войне люди живут только войною. Спартанцам было запрещено заниматься чем бы то ни было, кроме военного дела. Труд — дело периэков и илотов. Однажды Спарта созывала союзников для похода. Союзники роптали, что Спарта берет с них больше воинов, чем дает сама. «Это не так», — сказал спартанский царь. Он посадил спартанское войско справа от себя, союзные — слева, потом приказал: «Медники, встаньте!» Среди союзников некоторые встали, среди спартанцев — никто. «Горшечники, встаньте! Плотники, встаньте!» Под конец союзники стояли почти все, спартанцы сидели, как сидели. «Вот видите, — сказал царь, — настоящих воинов выставляем мы одни».

На войне нет места богатству и наживе. Чтобы спартанцы не копили богатств, в Спарте деньгами служили железные прутья. Железные деньги громоздки: для небольшой покупки их надо везти целый воз. Железные деньги бесполезны: их нарочно закаливали в уксусе, чтобы железо стало хрупким и его нельзя было ни во что перековать. Спартанцы не копили денег.

Нет денег — нет роскоши. Крыша дома должна быть сделана только топором, дверь — только пилой. В богатом Коринфе спартанцы впервые увидели штучные потолки. Они спросили: «Неужели у вас растут квадратные деревья?»

Ничего лишнего в жилье — ничего лишнего в еде. Спартанцы обедали не дома, а в казармах: каждый отряд вместе. Главным кушаньем была черная кровяная похлебка из свинины с чечевицей, уксусом и солью. Она была невероятно питательна и невероятно противна на вкус. Спартанцы ею гордились. Персидский царь, когда был в Греции, заставил пленного спартанца сварить ему такую похлебку, попробовал и сказал: «Теперь я понимаю, почему спартанцы так храбро идут на смерть: им милее гибель, чем такая еда».

На войне и говорить полагалось по-военному: точно и кратко. Это умение называлось и до сих пор называется «лаконизм» — по имени области Лаконии. Кто отвлекался, того обрывали, даже если он говорил умные вещи: «Ты говоришь дело, но не к делу».

Самым знаменитым было лаконическое изречение спартанки, провожавшей сына на войну. Она подала ему щит и сказала: «С ним или на нем!» Со щитом возвращались победители, на щите приносили павших.

Спартанец пришел послом к македонскому царю. «Ты — один?» — удивился царь, привыкший к пышным и многолюдным посольствам. «К одному», — ответил спартанец.

Македонский царь послал сказать спартанцам: «Если я вступлю в Пелопоннес, Спарта будет уничтожена». Спартанцы ответили одним словом: «Если!»

В Спарту пришли послы с острова Самоса — просить помощи. Они произнесли длинную и красивую речь. Спартанцы сказали: «Дослушав до конца, мы забыли начало, а забыв начало, не поняли конца». Самосцы оказались догадливы. На следующий день они пришли в собрание с пустым мешком и сказали только четыре слова: «Мешок есть, муки нет». Спартанцы их пожурили — достаточно было двух слов: «муки нет», — но были довольны такой сообразительностью и обещали помочь.

На войне спартанец был в своей стихии. Он шел на бой, как на пир, разодевшись, намазав маслом и расчесав длинные волосы. (Полководцы говорили: «Заботьтесь о прическе: она делает красивых грозными, а некрасивых страшными».) Одевались в красное — чтобы было страшнее и чтобы не видно было ран. Другие греки шли на бой под дикий рев труб, спартанцы — под мерный свист свирели: их боевой пыл приходилось не разжигать, а умерять.

Спартанцы первые научились биться строем, фалангой, а не каждый сам за себя: покинуть место в строю, чтобы броситься на врага или от врага, было одинаковым преступлением. Дисциплина была превыше всего. Спартанец Леоним в бою занес меч над врагом, но услышал отбой и отдернул меч: «Лучше оставить в живых врага, чем ослушаться команды». Мальчик Исад убежал на войну и храбро бился — ему дали венок за храбрость и высекли розгами за нарушение дисциплины.

Спартанцу предложили в подарок боевых петухов: «Они дерутся до смерти». Спартанец ответил: «Подари мне тех, которые дерутся до победы».

Хромой спартанец шел на войну. «Зачем ты идешь?» — «Я иду не бежать, а биться». Слепой спартанец шел на войну. «Зачем ты идешь?» — «Чтобы притупить собою меч врага». Старый спартанец шел на войну. «Зачем ты идешь?» — «Заслонить молодых».

«Мой клинок короток», — сказал спартанец. «Подступи к врагу на шаг ближе», — ответил ему начальник.

Перед сражением спартанцы приносили жертву не богам войны, а мирным Музам. «Почему?» — спрашивали их. «Потому что мы молимся не о победе, а о певцах, достойных этой победы». После сражения приносили в жертву богам петуха. «Почему?» — «Потому что в Спарте не хватило бы быков для наших побед».

 

Спартанское воспитание

 

Афинянин спросил спартанца: «Какое в Спарте наказание за супружескую измену?» — «Никакого», — ответил тот. Афинянин не отставал. Спартанец сказал: «Нужно принести в жертву такого быка, который, стоя на горе Тайгете, пьет воду из долины Еврота». — «Но разве бывают такие быки?» — «А разве бывают в Спарте супружеские измены?»

Женщины в воинском государстве были под стать мужьям: мужественные, сильные, закаленные. Они не жили затворниками, как в остальной Греции: с ними считались. «Только в Спарте мужья слушаются жен», — сказали спартанке. «Потому что только в Спарте жены рожают настоящих мужей», — ответила спартанка.

Спартанка послала в бой пятерых сыновей и ждала вестей у ворот. Появился гонец. «Как дела?» — «Все пятеро убиты», — ответил гонец. «Я не о том спрашиваю: кто победил?» — «Мы». — «Тогда я счастлива, что они погибли», — сказала мать.

Новорожденного ребенка спартанец приносил в совет старейшин. Его осматривали. Если ребенок был хилым или больным, ребенка убивали: бросали в черную расщелину невдалеке от Спарты. В Спарте должны были расти только сильные и здоровые дети.

 

Греческие латники. Бронзовый панцирь скреплялся из двух половин, защищавших грудь и спину; снизу пристегивался кожаный или войлочный передник, часто с нашитыми металлическими полосами. На голове шлем с гребнем: у одного воина с забралом, у другого — с открытым лицом; на ногах у одного — поножи, подбитые кожей. Живот был прикрыт только щитом.

 

В семь лет ребенок покидал дом и поселялся со сверстниками в казармах. Здесь учились жить по-спартански. Ели впроголодь, ходили круглый год в одном плаще, спали на жестком тростнике, нарванном голыми руками. Раз в году всех наперечет секли розгами на алтаре Артемиды, где когда-то приносили человеческие жертвы. Надо было вынести порку без единого стона. Некоторые умирали под розгами.

Чтобы уметь добывать пропитание на войне, подростки учились воровать. Кто приходил ни с чем, того били, кто был пойман с поличным, того тоже били. Один мальчик украл лисенка. К нему подошли, он спрятал лисенка под плащ. Лисенок вгрызся ему в живот. Мальчик стоял твердо и говорил спокойным голосом. Его не заподозрили. Лисенок прогрыз ему внутренности. Мальчик умер. О его поступке рассказывали детям, как о подвиге.

Учились прежде всего бою и борьбе. Борцов-учителей не было: спартанец должен побеждать не хитрыми приемами, а силой и храбростью. В олимпийских и других спортивных состязаниях спартанцам участвовать запрещалось: «Спарте нужны не атлеты, а воины».

Учились презирать и ненавидеть илотов. Чтобы молодежь не приучалась к вину, поили допьяна илота и водили мимо обеденных столов — один вид его вызывал отвращение. Чтобы молодежь приучалась к войне и в мирное время, устраивали тайные ночные походы на беззащитные селения илотов. Походы были настоящие, с кровопролитием: убивали тех, кого слишком ненавидели или боялись.

Учились почитать стариков. На Олимпийских играх один старик искал себе места среди зрителей. Он пробирался между скамьями, но места не было. Он дошел до скамей, где сидели спартанские юноши, — все как один вскочили перед ним, уступая место. Стадион разразился рукоплесканиями. Старик воскликнул: «Все греки знают, что такое хорошо, но только спартанцы умеют поступать хорошо». А кто-то сказал: «Только в Спарте стоит жить до старости».

Учились простоте и прямоте, учились не заниматься пустяками. Гость сказал спартанцу: «А я простою на одной ноге дольше тебя». Спартанец ответил: «А мой гусь — дольше тебя». Спартанцу предложили послушать певца, который поет, как соловей. «Я слышал самого соловья», — ответил спартанец.

Много лет спустя, когда Спарта уже слабела, македонский царь разбил спартанцев и потребовал от них заложников: пятьдесят мальчиков. Спартанцы ответили: «Возьми лучше взрослых: мы не хотим, чтобы мальчики вернулись к нам не по-спартански обученными».

 

Спартанские законы

 

В Спарте было два царя. Это было удобно: во время войны они могли воевать на два фронта, во время мира они не давали друг другу слишком усилиться и притеснять народ или знать.

Два царя выбирались из двух родов, происходивших от двух близнецов — Прокла и Еврипонта. Это были сыновья Аристодема, того самого, который по жребию Гераклидов получил Лаконию. Умирая, он не назначил преемника. Спросили оракул — оракул сказал: «Власть — обоим, честь — старшему». Но который старший? Близнецы были еще грудными младенцами. Спросили мать — она отказалась назвать старшего. Тогда догадались подсмотреть, не кормит ли она одного сына всегда раньше другого. Так и оказалось. Поэтому с тех пор Еврипонт и его потомки при равных правах всегда почитались больше, чем Прокл и его потомки.

При двух царях собирался совет старейшин: 28 человек, с царями — 30. Выборы в совет старейшин были особенные: по крику. Народ сходился на собрание перед запертым домом, кандидатов в совет старейшин выводили к народу по одному, и народ приветствовал каждого криком. В запертом доме сидело несколько человек с писчими табличками: они не видели, кого выводят, а только слышали крик. На табличках они отмечали, которому кричали громче. Кому кричали громче всех, тот и провозглашался избранным.

При совете старейшин каждый год выбирались пять «блюстителей» — эфоров. Они следили, чтобы народ исполнял законы, а цари не превышали власти. Раз в восемь лет, в безлунную ночь, эфоры садились рядом и молча смотрели в небо. Если в это время вспыхнет и скатится звезда, то эфоры объявляли, что цари правят незаконно. После этого отправляли послов в Дельфы и успокаивались лишь тогда, когда оракул заступался за царей.

Вступая в должность, эфоры издавали указ: «Брить усы и повиноваться законам». Это делалось для того, чтобы спартанцы одинаково слушались властей и в малом деле, и в большом.

При старейшинах и эфорах собиралось народное собрание. Оно только подтверждало решения старейшин, крича «да» или «нет». Советы подавали редко. Однажды дурной человек подал в собрании хороший совет. Ему приказали сесть, а хорошему человеку — повторить его слова.

Спартанцы гордились своими законами. На вопрос, откуда они, спартанцы отвечали: «От Ликурга». На вопрос, кто такой Ликург, отвечали: «Больше бог, чем человек». В Спарте был храм Ликурга, в храме приносили жертвы.

Говорили, что Ликург был древним правителем Спарты. Он был братом спартанского царя, прапраправнука Прокла. Он мог бы и сам стать царем, но уступил престол племяннику, царскому сыну. Издать законы побудил его бог Аполлон. Образцом законов послужили критские законы, изданные, по преданию, самим Миносом, сыном Зевса.

В храме стояла статуя Ликурга. Он был изображен одноглазым, как изображают богов Солнца. Это объясняли так. Когда Ликург издал свой главный закон — о всеобщем воинском равенстве и простоте, — против него восстали богачи. Его избили палками, их вождь Алкандр выбил ему глаз. Народ выручил Ликурга и выдал ему Алкандра на расправу. Ликург взял его к себе в дом и велел себе прислуживать. Алкандр увидел, как умеренно и мудро живет Ликург, и из врага стал его самым страстным приверженцем. А в народное собрание с тех пор было запрещено ходить с палками.

Дав Спарте законы, Ликург позаботился, чтобы они были вечными и неизменными. Он объявил, что едет в Дельфы спросить еще раз волю Аполлона, и взял со спартанцев клятву не менять законов до своего возвращения. Спартанцы поклялись. Тогда Ликург уехал в Дельфы и там, на чужбине, бросился на меч. Даже тело свое он завещал сжечь, а пепел развеять над морем, чтобы его останки не попали в Спарту. Спартанские законы остались неизменными навеки.

Спартанцы гордились, что их законы — самые лучшие и древние. Чужеземцев они презирали. Уезжать за границу спартанцу запрещалось, как запрещается воину покидать лагерь. Чужеземцев, приезжавших в Спарту, раз в несколько лет изгоняли поголовно особым указом — чтобы спартанцы не научились плохому, а иноземцы — хорошему. Один афинянин сказал спартанцу: «Вы, спартанцы, — неучи». «Да, — ответил спартанец, — из всех греков мы одни не научились у вас ничему дурному».

Назойливый чужеземец докучал спартанцу: «Кто самый лучший человек в Спарте?» Спартанец ответил: «Тот, кто меньше всего похож на тебя».

Другой чужеземец похвастался спартанскому царю: «Меня все называют другом Спарты». Он ждал похвалы. Но царь ответил: «Лучше бы тебя называли другом твоей родины».

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: