VI. Заря на беспредельном океане.

 

 

— Никак заснул? — проговорил Беттон, внезапно просыпаясь.

Он только приостановился передохнуть, а проспал, как видно, несколько часов, ибо теперь дул теплый ветерок, светила луна, и тумана как не бывало.

— Что за сон мне приснился? — продолжал говорить сам с собой Беттон, — Где это я?.. Ох! ох, ох, беда! Мне снилось, что я уснул на люке, и что корабль взорвался, и все это оказалось правдой!

— Падди! — послышался голосок Эммелины.

— Что, деточка?

— Где мы теперь?

— Да в шлюпке на море голубенок: где же нам быть еще?

— А дядя где?

— За нами в баркасе, вот-вот подоспеет.

— Я пить хочу.

Он налил воды в жестяной кувшин, привязанный к бидону, и дал ей напиться, после чего достал трубку и табак из кармана куртки.

Она тотчас опять уснула рядом со спящим Диком, а старый матрос, уравновесившись на ногах, принялся осматривать горизонт. Нигде ни признака паруса или лодки. Возможно, однако, что, незаметные при обманчивом свете луны, лодки обнаруживаются при свете дня.

Но верно и то, что довольно нескольких часов, чтобы разъединить лодки на море на большое расстояние.

Нет ничего более таинственного, чем морские течения. Океан состоит из множества рек, одни из коих текут медленно, другие быстро; и за одну лигу от того места, где. вы подвигаетесь со скоростью одной мили в час, другая лодка может их проделывать две.

Легкий ветерок рябил воду, смешивая звездный блеск с лунным; океан лежал ровный, как озеро, а между тем ближайший материк, быть-может, отстоял за тысячу миль.

Много дум передумал старый матрос, покуривая трубку под звездами. Потом снова начал клевать носом; когда же проснулся — луна уже закатилась. На востоке показался бледный веер света, и снова сменился тьмой, Но вот, внезапно огненный карандаш провел линию на восточном горизонте, и небо стало прекрасно, как лепесток розы. Огненная линия сосредоточилась в одно разрастающееся пятно — край восходящего солнца.

По мере того, как свет усиливался, небо окрашивалось в неописуемую синеву, переливчатую и сверкающую, как если бы она возникла из пыли неосязаемых сапфиров. Тут все норе осветилось, как арфа Апполона под перстами бога. Настало утро.

— Папочка! — вдруг крикнул Дик, садясь и протирая глаза руками. — Где это мы?

— Все ладно, сынок, — успокоил его старый матрос, тщетно обыскивавший горизонт глазами. — Твой папа цел и невредим. Он сейчас будет здесь и приведет нам другой корабль. А, и ты проснулась, Эммелина?

Девочка молча кивнула. Она не присоединила своих расспросов к расспросам Дика. Угадала ли она, что Беттон кривит душой, и что дело обстоит не совсем так, как он говорит? Почем знать?

На ней была старая шапочка Дика, которую няня второпях нахлобучила ей на голову. Шапка съехала набекрень, и девочка являла довольно потешную фигуру в ней и старой выцветшей куртке Падди. Что касается Дика, то его соломенная шляпа валялась где-то на дне лодки, и золотистые кудри свободно развевались по ветру.

— Ура! — крикнул Дик, молотя подножкой о дно шлюпки — Я буду моряком, правда Падди? Ты научишь меня поднимать парус и грести?

— Дело нехитрое, — сказал Падди, хватая его — У меня нет ни губки, ни полотенца, но я попросту ткну тебя лицом в соленую воду и дам обсохнуть на солнце.

С этими словами, он набрал воды в черпак.

— Не хочу мыться! — закричал Дик.

— Окунай лицо в черпак, — скомандовал Падди. — Ведь не хочешь же ты быть чумичкой, не правда ли?

— Сам окунай туда лицо! — приказал тот.

Белон повиновался и произвел булькающие звуки в воде; потом поднял кверху мокрое лицо и вывернул черпак за борт.

— А теперь твое дело пропало, — заявил хитроумный моряк, — воды больше нет.

— В море есть.

— А все-таки мыться нечем до завтрашнего дня, — рыбы не позволяют…

— Я хочу умыться, — ворчал Дик, — хочу окунуть лицо в черпак, как ты; да и Эмми тоже не умывалась.

— Мне не надо, — пролепетала Эммелина.

— Ну, куда ни шло, спрошу-ка я у акул, — объявил Беттон, как бы приняв внезапное решение. Он перегнулся через борт, почти касаясь лицом воды.

— Гей, там! — крикнул он, потом наклонил голову на бок, прислушиваясь; и дети также заглянули за борт, сгорая любопытством.

— Гей, там! да что вы там, заснули, что ли? А, да вот и вы! Тут у меня мальчонка с грязной рожицей хочет умыться, так нельзя ли мне зачерпнуть… О, покорно благодарю вашу честь — доброго утра, ваша честь, мое почтение!

— Что сказала акула? — спросила Эммелина.

— Вот она что сказала: «Берите хоть целый бочонок на доброе здоровье, мистер Беттон! — Очень жаль, что не могу преподнести вам рюмочку крепенького в такое прекрасное утро!» Потом засунула голову под плавник и опять уснула; по крайней мере, мне слышно было, как она захрапела…

В шлюпке имелся большой мешок бисквитов и несколько жестянок с консервами, по большей части сардинками. Падди же имел про запас ножик, и не успели они оглянуться, как на скамейке уже оказалась откупоренная жестянка рядом с несколькими бисквитами. С водой и с апельсином Эммелины в придачу вышел настоящий пир.

Кончив есть, они припрятали остатки и занялись установкой мачты. После этого, матрос остался стоять около мачты, оглядывая беспредельную и безгласную синеву моря.

У Тихого океана три синевы: утренняя, полуденная и вечерняя. Но самая счастливая из них это синева утра: блещущая, неясная, новорожденная, — синева неба и прекрасной юности.

— Что ты высматриваешь, Падди? — спросил Дик.

— Чаек, — ответил хитрец; затем добавил про себя: —Ничего, хоть шаром покати! Ох, горемычный я! Куда повернуть: на север, на юг, на восток, на запад? И не все ли равно? Пойду на восток, а они окажутся на западе, пойду на запад, — окажутся на востоке. Да и не могу идти на запад, прямо ветру в зубы. Пойду на восток, и будь что будет!

Он поднял парус и поставил его по ветру. Потом переложил руль удобно прислонился спиной и предался воле ветерка.

Отчасти в силу своей профессии, а отчасти и самого своего характера, он был так же спокоен, как если бы отправлялся с детьми на прогулку хотя, быть может, вел их навстречу голодной смерти.

Тихий океан все еще был скован одним из тех штилей, которые возможны только тогда, когда нет бурь на большом протяжении его поверхности. Ведь половина волнений на море причиняются не местными ветрами, а бурей на далеком расстоянии.

Но сон океана был только мнимым, и тихое озеро, но едва заметной ряби которого скользила шлюпка, разбивалось на берегу Маркизских островов с громом и пеной.

По одну сторону рулевого сидела Эммелина, баюкая свою безобразную, но обожаемую лоскутную куклу. Дик, сидя по другую сторону, свесился над водой и высматривал рыб.

— Отчего вы курите, Падди? — спросила Эммелина, молча наблюдавшая за старым другом в течение нескольких минут.

— Чтобы на душе было легче, — объяснил Падди.

Он сидел, откинувшись назад и зажмурив один глаз, устремил другой на парус. Он чувствовал себя в своей стихии: знай себе, правь рулем и покуривай, в то время как тебя пригревает солнцем и прохлаждает ветерком. Многие на его месте сходили бы с ума от волнения, проклинали бы судьбу, взывали к Богу. Падди — курил.

— Ого-го! — крикнул Дик. — Смотри-ка, Падди!

Из сверкающих волн поднялся альбикор, перекувыркнулся в солнечном воздухе и исчез.

— Это альбикор дает козла. Видывал я их сотни раз. За ним гонятся.

— Кто за ним гонится?

— Кто? объедалы, конечно, кому же еще?

Не успел Дик осведомиться о наружности и правах последних, как стая серебристых стрел пронеслась над шлюпкой и с шипением погрузилась в воду.

— А это летающие рыбы.

— Что ты там толкуешь? Рыбы не могут летать!

— Где же у тебя глаза?

— И за ними тоже гонятся объедалы? — боязливо спросила Эммелина.

— Вовсе не они! Да будет вам расспрашивать, — еще заврешься с вами.

Эммелина, между тем, не забывала о своем сокровище, которое прихватила с собой завернутым в старый платок; она засунула его под скамейку, и то и дело наклонялась посмотреть, цело ли оно.

Время от времени Беттон стряхивал оцепенение и поглядывал, не видать ли где «чаек», по море было пустынно, как доисторическое море. Когда Дик принимался хныкать, он тотчас придумывал ему какое-нибудь развлечение: смастерил удочку из согнутой булавки и оказавшейся на дне шлюпки бечевки, — и Дик, с трогательной детской верой, стал «удить рыбу».

Потом рассказывал им про себя, про свое детство.

— У моего дедушки был когда-то старый кабан. Был я тогда малышей, и бывало подойду к двери хлева, и он подойдет с той стороны, и хрюкает и дует в щель, а я со своей стороны хрюкаю ему назло, и молочу кулаком но двери и кричу: «Гей, там!» А он в ответ: «Гей, там!» — на своем свином языке. «Выпусти меня, — говорит, — и я дам тебе серебряный шиллинг». — «Подсунь его под дверь», — говорю. Тогда он придет и сунет хрюкало под дверь, а я свистну его палкой, а он ну вопить не своим голосом. Тогда мать придет и вздует меня, — и поделом!

Пообедали около одиннадцати часов, а в полдень Падди устроил навес из паруса над носом шлюпки для детей; после этого уселся на корме, надвинул соломенную шляпу Дика на лицо в защиту от солнца, брыкнул раза два, чтобы устроиться поудобнее, — и уснул крепким сном.

 

 

VII. Ш-е-н-а-н-д-о-а.

 

Он спал уже более часу, когда его разбудил пронзительный крик Эммелины, которой привиделся страшный сон, под влиянием сведенных сардинок и разговора об «объедалах». Успокоив её, Беттон поставил мачту в гнездо и приготовился было снова поднять парус, как вдруг замер без движения при виде двух голых мачт, торчавших из воды, милях в трех расстояния.

С полминуты он простоял молча, вытянув шею вперед, как черепаха. Потом вдруг испустил яростное: «Ура!»

— В чем дело, Падди? — спросил Дик.

— Ура! — кричал Беттон, — корабль! корабль! Гей, там — дождитесь меня! И точно, ждут! Ни клочка паруса — что это они. спят, что ли? А ну-ка, Дик, помоги мне поставить парус. Ветер скорее доставит пас, чем весла.

Он переполз назад и взялся за румпель; ветер подхватил парус и, шлюпка пустилась в путь.

— Это папин корабль? — спросил Дик, почти столь же взволнованный, как и его приятель.

— Не знаю! вот погоди, догоним его, тогда будем знать.

— А мы пересядем на него, Беттон? — спросила Эммелина.

— Непременно, деточка.

Тогда Эммелина нагнулась, вытащила из-под лавочки свой сверток и положила его к себе на колени.

По мере приближения, очертания судна становились определеннее. Это был небольшой бриг с толстенькими мачтами, на которых болтались обрывки парусов. Опытный глаз моряка вскоре разобрал, что дело неладно.

— Да он покинут, чтоб ему пусто было! — пробормотал он. — Не везет нам, что и говорить!

— Я не вижу людей на корабле, — воскликнул Дик — и папочки там нет.

Когда до корабля осталось всего около двадцати кабельтовов, старый матрос вынул мачту из гнезда и взялся за весла.

Бриг глубоко сидел в воде и являл довольно-таки плачевный вид. Кое-где висели клочья парусов, у баканцев не было видно лодок: явно было, что в нем открылась течь, и что он был брошен экипажем.

Подойдя близко, Падди поднял весла. Корабль покачивался так же спокойно, как если бы стоял на якоре в гавани Сан-Франциско; в тени его вода сквозила зеленью, а в зелёной воде развевались наросшие на нем водоросли. Краска вся полопалась, как если бы по ней провели раскаленным утюгом, а через такаборт была перекинута длинная веревка, конец которой волочился в воде.

Несколько взмахов весел — и они очутились под кормой брига. Здесь еще сохранилась выцветшая надпись — имя корабля "Шенандоа", и название его порта.

— На нем какие-то буквы, — сказал Беттон, — но я в них не разберусь. — Я человек темный.

— Я могу прочесть, — заявил Дик.

— Я тоже, — пролепетала Эммелина.

— Ш-е-н-а-н-д-о-а, — прочел Дик по складам.

— Что это значит? — спросил Падди.

— Не знаю, — признался Дик не без смущения.

— Так я и знал, — воскликнул с негодованием гребец, придвигая лодку к штирборту судна, — Прикидываются, будто чему-то учат детей в школах, проглядят они все глаза над книжкой, — и вот вам, извольте смотреть! Буквы с мою рожу величиной, а они и в них-то не разберутся!

У брига были старомодные широкие руслени; притом он сидел так низко, что они не более как на фут возвышались над водой. Беттон прикрепил шлюпку к русленям, затем взял Эммелину со свертком на руки и опустил ее через перила на борт. Потом наступил черед Дика, и дети стояли на палубе. дожидаясь, чтобы старик перетащил на борт воду, бисквиты и жестянки с консервами.

Палуба "Шенандоа" была как бы нарочно создана на радость мальчишескому сердцу. Передняя ее часть вплоть до главного люка была завалена

 

 

 

Несколько взмахов весел — и они очутились под кормой брига.

 

Несколько взмахов весел — и они очутились под кормой брига.

лесом. Там и сям валялся такелаж, а почти все шканцы были заняты домиком с капитанской каютой. Вокруг разливался очаровательный запах морского берега, гниющего леса, дегтя и таинственности. Сверху болтались веревки. Как раз перед фок-мачтой висел колокол. В одну минуту Дик подхватил валявшийся на палубе болт и принялся колотить им по колоколу.

Беттон крикнул ему, чтобы он перестал: звон резал его по нервам. Он звучал призывом, а призыв представлялся ему неуместным на покинутом корабле. Почем знать, не откликнется ли на него нечистая сила?

Дик бросил болт, подбежал к Белону и вцепился в его свободную руку. Они подошли втроем к домику. Дверь была открыта, и они вошли.

В капитанской каюте имелось три окна с штирборта, в которые печально светило солнце. Посредине стоял стол. От стола был отодвинут стул, как если бы с пего встали второпях. На столе стояли чайник, две чашки, две тарелки. На одной из тарелок лежала вилка с куском гниющего сала, который кто-то, очевидно, подносил ко рту, когда что-то случилось. Около чайника осталась открытая жестянка с сгущенным молоком. Какой-нибудь старый моряк собирался забелить чай молоком в ту самую минуту, когда случилось это таинственное нечто. Никогда еще бездушные предметы не говорили так красноречиво, как эти.

Ложно было с легкостью восстановить всю сцену. Должно-быть, шкипер уже отпил чай, а штурман только что засел за него, когда они услыхали про течь или наткнулись на что-нибудь, или вообще то, что случилось, — случилось.

Явно было одно, что с момента оставления брига стояла тихая погода, иначе вещи не остались бы в целости на столе.

Беттон и Дик вошли в каюту, но Эммелина осталась в дверях. Старый бриг очаровывал ее почти так же, как и Дика, но она испытывала при этом неизвестное мальчику чувство. Ей казалось, что на корабле, на котором нет людей, может быть «что-то другое».

Она боялась войти в темную каюту, боялась оставаться одной и кончила тем, что села на палубу. Потом положила рядом с собой сверточек, поспешно вытащила куклу из кармана, в который она была запихнута вниз головой, оправила ее закинутую на голову ситцевую юбку, прислонила к косяку двери и наказала ей не «бояться».

В большой каюте оказалось мало интересного, по за нею находились две маленькие каютки, подобные кроличьим порам, в которых было чем поживиться. Старое платье, старые сапоги, старый цилиндр того необыкновенного фасона, который можно увидеть только на улицах Пернамбуко: невероятной вышины и поуже кверху, телескоп без одного стекла, том сочинений Гойта, морской альманах, большой кусок полосатой фланели, коробка крючков для удочек. А в углу — о, чудесная находка! — сверток чего-то, что имело вид черной веревки.

— Табак, клянусь честью! — завопил Падди, бросаясь к нему. Это был тот сорт табаку, который водится в лавочках приморских городишек. Одной трубки было бы достаточно, чтобы вызвать тошноту у гиппопотама, но старые матросы жуют его, курят и наслаждаются им безгранично.

— Вытащим все добро на палубу и разберем, что стоит оставить, а что выбросить, — сказал Беттон, загребая огромный ворох хлама, в то время как Дик пустился вперед с высокой шляпой, на которую сразу заявил права собственности.

— Эм, — закричал он, выскакивая из-за дверей, — посмотри, что я раздобыл! — Он насунул нелепое сооружение себе на голову. Шляпа спустилась до самых плеч.

Эммелина взвизгнула.

— Смешно как пахнет, — продолжал Дик, сняв шляпу и обнюхивая ее. — Пахнет старой головной щеткой.

Но Эммелина уползла от него как можно дальше: она боялась всего черного, и исчезновение Дика под черной шляпой напугало се до полусмерти.

Между тем Беттон натаскал целую кучу тряпья на палубу, уселся рядом с ней и запалил трубку. Он и не вспомнил до сих пор о съестных припасах и воде: так он был счастлив, что нашел драгоценный табак. Правда, что съестных припасов только всего и было, что полмешка картофеля; трюм был затоплен, а пресная вода в бочке совсем протухла.

Тем временем Эммелина пробралась обратно, так как Дик обещал не надевать на нее шляпу, и все трос уселись вокруг кучи хлама.

— Эта пара сапог, — начал старый матрос, поднимая их кверху, как на аукционе, — пошла бы за полдоллара в любом порте мира. Положи их рядом с собой, Дик, и разверни вон те штаны.

Штаны развернули, осмотрели, одобрили и сложили рядом с сапогами.

— Вот вам телескоп, кривой на один глаз, — продолжал Беттон, сдвигая и раздвигая его, как гармонику. Может, на что и пригодится. А вот книжка, — бросая мальчику альманах, объявил он: —посмотри, что в ней сказано.

— Не могу прочесть, — безнадежно сказал Дик, — тут цифры!

— За борт ее! — скомандовал Беттон.

Дик радостно исполнил приказание, и осмотр продолжался. Падди вывернул все карманы, по ничего в них не нашел. Отобрав все подходящее, выбросили остальное за борт и снесли отобранные вещи до поры до времени в капитанскую каютку.

Тут только Беттон вспомнил, что пища может оказаться столь же полезной, как п одежда, и отправился на поиски; но все мясо оказалось заблаговременно вынесенным, и трюм был залит водой. Впрочем, той провизии и воды, которые они перетащили из шлюпки, должно было хватить на десять дней, — а в десять дней мало ли что может случиться!

 

 

VIII. Теня при луне.

 

— Что-то долго нет папочки! — вдруг сказал Дик.

Они сидели на больших бревнах, которыми была завалена палуба по обеим сторонам камбуза. Солнце садилось в стороне Австралии, погружаясь в море расплавленного золота. В нависшем над горизонтом таинственном мареве казалось, будто вода трепещет и колышется, как бы от чрезмерного жара.

— Да, это правда, — сказал Беттон, — но лучше поздно, чем никогда. А теперь, не думай о нем, потому что он от этого скорей не явится. Смотри, как солнце садится в воду, и, чур! не говори ни словечка: тогда услышишь, как оно зашипит.

Дети смотрели и слушали. Падди делал вид, что тоже слушает. Все трое безмолвно следили за тем, как сверкающий щит прикоснулся к воде, прянувшей к нему навстречу.

И точно, можно было услышать, как зашипела вода, — стоило только иметь немного воображения. Только что прикоснувшись к воде, солнце исчезло в ней так быстро, как человек, спускающийся с лестницы. Как только оно исчезло, над морем разлились призрачные золотистые сумерки, прелестные, но невероятно печальные. Затем море превратилось в лиловую тень, запад померк, как если бы там затворили дверь, и по небу потоком хлынули звезды.

— Беттон, — спросила Эммелина, кивая на запад, — что там такое?

— Запад, — сказал он, уставившись на закат, — Китай, Индия и все такое прочее.

— Куда пошло теперь солнце? — спросил, в свою очередь, Дик.

— Оно теперь гонится за луной, а она удирает, что есть сил, подоткнувши юбки; сейчас выскочит на небо. Оно всегда гоняется за ней, но ни разу еще не поймало.

— А что бы оно сделало, если бы поймало ее? — спросил Дик.

— Может, дало бы ей хорошего шлепка, — и поделом!

— Отчего поделом? — продолжал Дик, на которого нашла полоса допрашивания.

— Потому что она только и знает, что морочит людей. Чего только не делала она с Мак Кенна!

— Кто он такой?

— Мак Кенна? Да юродивый той деревни, где я жил в добрые старые дни.

— Что это значит — юродивый?

— Держи язык за зубами и не расспрашивай! Он вечно тянулся за луной, нужды нет, что было в нем шесть футов два вершка росту. Был он худ, как жердь, хоть узлом его связывай, и в полнолуние не было с ним никакого сладу. Бывало, сидит на траве и смотрит на нее; потом вдруг как схватится, и ну гоняться за ней по холмам, пока его не найдут где- нибудь в горах спустя дня два, голодного и холодного, так что, наконец, пришлось его спутывать.

— Я  раз видел спутанного осла, — вставил Дик.

— Значит, ты видел близнеца Мак Кенна. Ну-с, раз как-то мой старший брат Тим сидит перед огнем, покуривая трубку и подумывая о своих грехах, как вдруг, откуда ни возьмись, входит Мак.

«— Тим, — говорит, — изловил я ее, наконец!

«— Кого это ее? — спрашивает Тим.

«— Луну, — говорит.

«— Куда изловил? — говорит Тим.

«— В ведерко у пруда, — говорит тот, — вся целёхонька, без единой царапины. Приди, посмотри — говорит.

«Тим и пошел за ним. Пришли они к пруду, и там стоит ведро с водой, а в воду смотрится луна.

«— Выудил ее из пруда, — шепчет Мак, — Теперь погоди, говорит, я сцежу воду потихоньку — говорит, — и поймаем ее на дне живьем, как форель. — Слил это он воду из ведра и заглядывает на дно — думал она там плескается, как рыба.

«— Удрала, чтоб ей пусто было! — говорит.

«— Попытайся еще раз! — говорит мой брат; и Мак опять набрал воды в ведро, и как только вода улеглась, глядь! — снова луна тут как тут.

«— А ну-ка теперь, — говорит мой брат. — Спусти опять воду, да потихоньку, не то опять поминай ее, как звали.

«— Постой маленько, — говорит тот, — я что-то придумал.

«Мигом сбегал в хижину своей старухи-матери — она тут же и жила близехонько — и притащил решето.

«— Ты держи решето — говорит, — а я буду лить воду. Коль из ведра ускользнет, изловим ее в решето, — Вот льет он себе воду тихонько, точно сливки из кувшина. Вылил всю воду, вывернул ведро вверх дном.

— Да провались она совсем! — кричит, — опять унесла ее нелегкая. — Да с этим как швырнет ведро в пруд, и решето за ним следом. Как вдруг ковыляет к ним его старуха-мать с палкой.

«— Где мое ведро? — спрашивает.

«— В пруду, — говорит Мак.

«— А мое решето?

«— Отправилось за ним вдогонку!

«— Я тебя научу ведрами швыряться, — крикнула она, да как хватит его палкой, а тот ну реветь и в припрыжку прочь от нее. А она загнала его в хижину, и продержала там на хлебе и воде целую неделю, чтобы вытравить у него луну из головы. Да только попусту хлопотала. Как прошел месяц, он опять за свое»… Э, да вот и она!

Из воды выплывала серебряная полная луна. Свет ее был почти так же ярок, как дневной, и тени Беттона и детей выступили на степе камбуза черными силуэтами.

— Смотрите на наши тени! — крикнул Дик, размахивая широкополой соломенной шляпой.

Эммелина выставила свою куклу, Беттон — трубку.

— Ну, а теперь, ребята, — сказал он, вкладывая трубку обратно в рот, — нора вам на боковую.

Дик тотчас начал скулить.

— Я не хочу спать, я не устал, Падди, ну, еще чуточку позволь!

— Ни минуты, — объявил тот решительным тоном строгой няни, — ни минуты после того, как потухнет у меня трубка!

— Беттон! — вдруг воскликнула Эммелина, вдыхая воздух. Она сидела за ветром от курильщика, и ее тонкое обоняние уловило нечто незаметное остальным.

— Что тебе, моя крошка?

— Пахнет цветами.

— Цветами?.. — повторил старый матрос, выколачивая трубку о каблук сапога — Откуда же возьмутся цветы посреди океана? Ты бредишь, что ли? Марш оба в постель!

— Набей опять трубку, — хныкал Дик.

— Вот отшлепаю тебя, как следует, тогда будешь слушаться, — возразил его покровитель, стаскивая его с бревен, — Идем, Эммелина!

Он повел детей за руки к корме, при чем Дик не переставал подвывать.

Поравнявшись с колоколом, мальчик подметил, что на палубе еще валяется болт, и, подхватив его, ударил с размаху в колокол. Это было последнее удовольствие, которое можно было урвать перед сном, — он и урвал его.

Падди приготовил постели для себя и своих питомцев в капитанской каюте; он убрал посуду со стола, выбил окно, чтобы выветрить запах плесени, и разложил найденные в каютах тюфяки на полу.

Когда дети уснули, он вышел на палубу и, опершись на перила, стал смотреть на светящееся море.

В то время как он стоял, прислонившись к перилам, в голове его проносились мысли о «добром старом времени». Его собственный рассказ об юродивом разбудил эти воспоминания, и за ширью соленых морей ему мерещился лунный свет на Коннемарских холмах и слышался крик чаек на бурном берегу, где за каждой волной тянется три тысячи миль моря.

Вдруг Беттон возвратился из Коннемара, чтобы очутиться на палубе "Шенандоа" , и им мгновенно овладел суеверный страх. Что, если из-за двери камбуза вдруг выглянет голова, или, еще того хуже, в нес войдет призрачная тень?..

Он поспешил обратно в капитанскую каюту, где вскоре заснул рядом с детьми, в то время как бриг всю ночь покачивался на мягкой зыби Тихого океана, а ветерок тихо веял, неся с собой залах цветов…

 

 

IX. Трагедия на лодках.

 

 

Когда, после полуночи, туман рассеялся, люди с первого баркаса увидали второй, на полмили к штирборту.

— Вы видите шлюпку? — спросил Лестрэндж у капитана, который встал на ноги, осматривая горизонт.

— Ни следа! — ответил Лефарж. — Будь проклят этот ирландец! Когда бы не он, я успел бы как следует снабдить лодки провизией; а теперь не знаю даже, что у нас есть. Что у вас там на носу, Дженкинс?

— Два мешка хлеба и бочонок воды, — сказал тот.

— Какой там бочонок! — перебил другой голос. — Ты хочешь сказать, полбочонка!

— И то правда, — согласился Дженкинс, — наберется не больше двух галлонов.

— Будь проклят этот ирландец! — вновь вскричал Лефарж.

— Еле хватит по полковшика на душу, — заметал Дженкинс.

— Быть может, второй баркас успел лучше запастись. — продолжал Лефарж, — пойдем к нему.

— Он сам идет к нам, — сказал загребной.

— Капитан, — снова спросил Лестрэндж, — вы уверены, что не видите шлюпки?

— Ни малейшего признака, — повторил Лефарж.

Несчастный опустил голову на грудь.

Однако ему не пришлось долго раздумывать над своими заботами, так как вокруг него начинала разыгрываться одна из ужаснейших трагедий в летописях морской жизни.

Когда баркасы достаточно сблизились для оклика, на носу первого поднялся человек.

— Гей, там! — сколько у вас воды?

— Ни капли!

Ответ ясно прозвучал в мирном лунном воздухе. Услыхав его, люди в первом баркасе перестали грести, и видно было, как с поднятых весел стекали капли, сверкая бриллиантами при свете месяца.

— Гей, там, баркас! — крикнул человек на носу. Налегай на весла.

— Молчать, негодяй! — крикнул Лефарж — Кто ты, чтобы командовать?

— Сам негодяй! — отозвался тот. — Ребята, заворачивай!

Гребцы штирборта дали задний ход, и лодка завернула.

Случайно в первый баркас попали все худшие матросы "Нортумберлэнда",  и Лефарж оказался совершенно бессильным перед ними.

— Ложись в дрейф! — донеслось с второго баркаса, с трудом подвигавшегося к первому.

— Налегай на весла! — крикнул матрос на носу, возвышавшийся над другими, как злой гений, временно ваявший власть над событиями, — Подними весла! Лучше покончить сразу.

Второй баркас, в свою очередь, перестал грести и остановился на расстоянии одного кабельтова.

— Сколько у вас воды? — прозвучал голос боцмана.

— Нехватит всем по одному разу напиться.

Лефарж сделал движение встать, но загребной хватил его веслом, и он свалился на дно лодки.

— Дайте нам воды, ради Бога! — послышался голос боцмана. — В горле пересохло от гребли, и тут с нами женщина.

Человек на носу внезапно разразился потоком брани.

— Дайте нам воды, — упорствовал голос боцмана, — не то, клянусь дьяволом, мы пойдем на абордаж!

Не успел он кончить, как угроза уже была приведена в исполнение. Сражение длилось недолго: второй баркас был чересчур переполнен для борьбы. Люди штирборта на первом баркасе сражались веслами, в то время как сидевшие у левого борта удерживали лодку в равновесии.

Скоро все было кончено, и второй баркас отчалил. Половина людей на нем были ранены в голову, при чем двое из них лежали без сознания.

Было это на закате следующего дня. Первый баркас лежал в дрейфе. Последняя капля воды была выпита давным-давно.

Подобно грозному приведению, второй баркас преследовал его весь день, моля о воде, которой больше не было. Люди первого баркаса, мрачные и угрюмые, подавленные сознанием преступления, мучимые жаждой и голосами своих жертв, принимались усиленно грести, как только вторая лодка пыталась к ним приблизиться.

Время от времени, как бы движимые общим побуждением, они выкрикивали в один голос:

— Нет во-ды!

Но напрасно они опрокидывали бочонок, чтобы доказать, что он пуст, — обезумевшие от жажды несчастные не верили им, убежденные, что товарищи утаивают от них воду.

В тот миг, когда солнце коснулось воды, Лестрэндж стряхнул овладевшее им оцепенение, приподнялся и заглянул через шкафут. На расстоянии: кабельтова, он увидал второй баркас, освещенный светом заходящего солнца, и населявшие его призраки, которые, при виде поднявшегося человека, высунули в немой мольбе на показ свои почерневшие языки.

О последовавшей ночи невозможно говорить. Мучения жажды были ничто в сравнении с пыткой от хнычущей мольбы, доносившейся к ним время от времени в течение всей ночи.

Когда, наконец, их завидел французский китоловный корабль Араго , люди на первом баркасе были еще живы, но трое из них потеряли рассудок. На втором баркасе не уцелело ни одного.

 

 

X. Остров.

 

 

— Дети!.. — крикнул Падди. Он держался на краспиц-салинге, совещенный восходящим солнцем, между тем как дети, закинув головы, смотрели на него снизу. — Дети! Впереди нас остров!

— Ура! — завопил Дик. Он не вполне понимал, что такое значит остров, но голос Падди выражал необычайное ликование.

— Земля и есть! — сказал тот, спускаясь на палубу. — Идите сюда на нос, я вам покажу…

Он взлез на бревна и поднял Эммелину на руки; даже с такой незначительной вышины ей удалось разобрать на горизонте какой-то предмет неопределенного цвета — скажем, зеленоватого. После того, как Дик взглянул, в свою очередь, и объявил, что и смотреть-то не на что, Падди стал готовиться к отбытию.

Только теперь, при виде земли, он впервые смутно почувствовал ужас того положения, из которого им неожиданно открывался исход.

Он наскоро покормил детей бисквитами и мясными консервами, потом принялся собирать вещи и складывать их в шлюпку, грызя бисквит на ходу. В шлюпку отправились: сверток фланели, все старое платье, футляр с нитками и иголками, какие водятся иногда у моряков, полмешка картофеля, старая пила и много всякой мелочи, не говоря уже о воде и провизии, которые они раньше взяли с собой. Когда все было готово, он прошел с детьми на пос посмотреть, что делается с островом.

За каких-нибудь час-два времени остров значительно приблизился и отодвинулся вправо; это означало, что бриг относится довольно быстрым течением, и что остров останется мили на две, на три в стороне от него. Хорошо еще, что они имели в своем распоряжении шлюпку.

— Вокруг него со всех сторон море, — заметила Эммелина, сидя на плече у Падди и разглядывая остров, на котором уже ясно виднелась зелень деревьев, выделяясь оазисом на сверкающей небесной лазури моря.

— Мы туда идем, Падди? — спросил Дик.

— Туда, и на всех парах, — объявил Беттон. — К полудню причалим, а не то и раньше.

Ветер посвежел и дул прямо с острова, как будто последний тщетно пытался сдунуть их прочь…

О, что это был за свежий душистый ветерок! Сколько тропических растений слили свои ароматы в один букет!..

— Понюхайте, — сказала Эммелина, раздувая ноздри. — Это то же, что я чувствовала вчера вечером, только сильнее.

По последнему вычислению, сделанному на "Нортумберленде" , корабль находился на юго-восток от Маркизских островов. Таким образом, это был, очевидно, один из мелких пустынных островков, лежащих на юго-восток от последних, — самых пустынных и самых очаровательных островков в мире.

Теперь он вырастал у них на глазах, все более сдвигаясь вправо. Уже виднелись холмы и пятна темной и светлой листвы. Вокруг выделялась как бы кайма белого мрамора. Это была пена прибоя на рифах.

Прошел еще час, и стала явственно видна перистая листва кокосовых пальм. Тогда старый матрос решил, что пора пересесть в шлюпку.

Он поднял над перилами Эммелину, сжимавшую в объятиях свой багаж, и опустил се в шлюпку; затем посадил туда же Дика.

Минуту спустя шлюпка уже отделилась от "Шенандоа", предоставляя ему продолжать свое таинственное плавание по воле морских течений.

— Ты не к острову ведешь, Падди! — крикнул Дик, когда старик повернул шлюпку влево.

— А ты помалкивай, — возразил тот, — яйца кур не учат! Каким чёртом я бы мог достигнуть земли, если бы полез прямо ветру в глаза?

— Разве у ветра есть глаза?

Беттон не отвечал. Он был озабочен. Что, если остров обитаем? — Он знал туземцев Самоа за добрых малых, но здесь он не имел представления о том, что его ожидает. Впрочем, сколько ни тревожься, толку от этого не будет. Приходилось выбирать между островом и пучиной морской. Он поставил лодку на правый галс, зажег трубку и прислонился спиной, захватив румпель локтем. Зоркий глаз моряка усмотрел проливчик между рифами, и теперь он вел шлюпку в уровень с этим проходом, чтобы затем ввести ее внутрь на веслах.

Мало-помалу, с ветерком стал доноситься какой-то слабый звук, рокочущий и сонливый. То был звук прибоя на рифах.

Эммелина сидела со свертком на коленях, молча созерцая расстилавшийся пред нею вид. Несмотря на яркое солнце и видневшуюся вдали зелень, зрелище было достаточно унылое. Белый пустынный берег, с перегоняющими друг друга валами и кружащими вверху крикливыми чайками, а надо всем этим — гром прибоя.

Внезапно сделался виден проливчик, за которым мелькнула синяя гладь. Беттон вынул из гнезда мачту и взялся за весла.

По мере того, как они приближались, море становилось более бурным и полным жизни: гром пробоя делался явственнее, валы грознее и свирепее, и проливчик шире.

Видно было, как вода кружится около коралловых столбов, ибо течение вливалось в лагуну; оно подхватило шлюпку и понесло ее быстрее, чем могли бы сделать это весла. Над ними с криком вились чайки; шлюпку качало и било; Дик взвизгивал от возбуждения, а Эммелина крепко зажмурила глаза.

И вдруг, как если бы быстро и бесшумно притворили дверь, шум прибоя внезапно затих. Шлюпка пошла ровно. Эммелина открыла глаза и очутилась в мире чудес.

 

 

XI. Лазоревое озеро.

 

 

По обеим сторонам расстилалась струистая голубая ширь, отливая сапфиром и аквамарином. Вода была так прозрачна, что далеко внизу виднелись ветви коралла, стаи рыб и тени этих рыб на песчаном дне.

Впереди них вода омывала пески белого берега: между собой шептались кокосовые пальмы; когда же гребец остановился, чтобы осмотреться, с пальмовых макушек поднялась стая голубых птичек и пронеслась над ними беззвучно, как струя дыма.

— Смотрите! — крикнул Дик, свесивший нос над шкафутом — смотрите на рыб!

— Беттон! — воскликнула Эммелина, — где это мы?

— Признаться сказать, не знаю; но думается мне, что бывают места и похуже этого, — отвечал старик, окинув взглядом мирную лагуну, от стены рифов до тихого берега.

По обеим сторонам широкого берега кокосовые пальмы выстроились, как два полка, и склонились макушками, глядясь в воду. Дальше темнела роща, в которой пальмы смешивались с хлебными деревьями, перевитые диким виноградом. На одной из коралловых свай стояла одинокая пальма, также кивая макушкой и как бы ища собственного отражения в воде. Но душой всей картины и самой невыразимой красотой ее было освещение.

В открытом море свет был ослепителен и жесток. Там ему не на чем было сосредоточиться, нечего было освещать, кроме безграничного пространства синей воды и уныния.

Здесь же свет превращал воздух в хрусталь, сквозь который зритель созерцал красоту берега, зелень пальм, белизну коралла, кружащих чаек, голубую лагуну, — все это ясно очерченное, горящее, красочное, смелое, но нежное и прекрасное. Здесь дышал дух вечного утра, вечного счастья, вечной юности.

В то время как Беттон подвигался к берегу, ни он, ни дети не заметили в воде, у подножия кивающей пальмы, чего-то, что на миг осквернило своим присутствием ясный день и исчезло; чего-то, похожего на трехугольник темной парусины, вынырнувшего из воды и снова мигом скрывшегося; чего-то, что мелькнуло и сгинуло, как дурная мысль…

 

 

 

 

— Что такое «чертенок», Падди? — твердил Дик.

 

— Что такое «чертенок», Падди? — твердил Дик.

Причалить было недолго. Беттон влез по колена в воду, и Дик помог ему вытащить шлюпку на отмель. Потом старик перенес Эммелину на берег.

Дик ошалел от восторга и гонялся взад и вперед, как собака, когда она только что вылезет из воды. Беттон выгружал свой груз на сухой песок. Эммелина сидела с драгоценным свертком на коленях и чувствовала, что происходит нечто очень странное.

Хотя главной заботой Падди все время было не пугать «детишек», в чем ему немало помогла погода, однако, в глубине души она чувствовала, что дело нечисто. Поспешное отбытие с корабля, исчезновение дяди в тумане, — сердце ее чуяло, что здесь что-то не то. Однако она ни слова не сказала.

Впрочем, ей не пришлось долго задумываться. Дик уже бежал к ней с живым крабом, пугая ее его клешнями.

— Возьми его прочь! — закричала Эммелина, закрывая лицо руками. — Беттон! Беттон!

— Отстань от нее, чертенок! — заорал Беттон, складывавший последний груз на песок, — Отстань, не то задам тебе хорошую трепку!

— Что такое «чертенок», Падди? — твердил Дик, запыхавшись от беготни — Падди, что такое «чертенок»?

— Это ты! II не задавай вопросов! Уморился я, надо дать отдых костям.

Он бросился в тень пальмы и принялся раскуривать трубку. Эммелина подползла к нему под крылышко, а Дик растянулся на песке, рядом с Эммелиной.

Беттон снял куртку и сделал себе из нее изголовье. Он чувствовал, что нашел Эльдорадо утомленных. С его знанием тихоокеанской растительности достаточно было одного взгляда, чтобы заключить, что пищи здесь вдоволь, да и воды также: поперек берега извивалось углубление, которое в сезон дождей превратится в стремительный поток. В настоящее время в ручье не было достаточно воды, чтобы добежать до лагуны, но там, в лесу, где-нибудь да начинался родник, и в свое время он его разыщет. Воды в бочонке хватит еще на неделю, и стоит взлезть на дерево, чтобы набрать кокосовых орехов, сколько душе угодно.

Эммелина смотрела на Падди, пока он курил трубку и давал отдых костям, и вдруг ее осенила великая мысль. Она сдернула платок со свертка и выставила напоказ таинственную шкатулку.

— Э-э, ящичек! — промолвил заинтересованный Падди, приподнимаясь на локоть, — Я так и знал, что ты его не позабудешь.

— Мисс Джемс, — заявила Эммелина, — взяла с меня слово, что я не открою его, пока не сойду на берег, чтобы не растерять вещей.

— Ну, теперь ты на берегу, — заметил Дик, — открывай его.

Она тщательно развязала бечевку, отказавшись от ножа Падди, и сбросила оберточную бумагу, под которой оказалась простая картонка. Девочка приподняла крышку, заглянула внутрь, потом опять закрыла.

— Открой, открой! — кричал Дик, вне себя от любопытства.

— Что там такое, деточка? — спросил старый матрос, не менее заинтересованный, чем Дик.

— Вещи, — объявила Эммелина.

Тут она внезапно сняла крышку и обнаружила крошечный чайный фарфоровый сервиз, упакованный в стружках. Были тут чайник с крышкой, сливочник, чашки и блюдечки и шесть микроскопических тарелочек, — и на каждом из этих предметов было нарисовано по цветочку «анютиных глазок».

— Да ведь это чайный сервиз! — с интересом воскликнул Падди. — Силы небесные! да вы только посмотрите на эти тарелочки с цветочками!

 

 

 

— Э-э, ящичек! — промолвил заинтересованный Падди.

 

— Э-э, ящичек! — промолвил заинтересованный Падди.

Она развернула клочок папиросной бумаги и достала оттуда щипчики для сахара и шесть ложечек. Потом разложила все это на песке.

— Ну, эти все остальное за пояс заткнули! — восхищался Падди — А когда же ты меня пригласишь чай пить?

— Когда-нибудь, — объявила Эммелина, аккуратно укладывая вещи обратно.

Беттон выколотил трубку и засунул ее в карман.

— А ну-ка! — предложил он. — Пройдемся-ка мы по лесу взглянуть, где тут вода. Положи свою коробку с вещами, Эммелина: здесь некому ее украсть.

Эммелина положила свое сокровище на груду вещей в тени пальм, взяла Падди за руку, и все трое вступили в рощу.

Представлялось, будто входишь в сосновый бор; высокие стволы казались посаженными на определенном расстоянии, и куда ни обернешься, во все стороны уходили правильные сумеречные аллеи. Вверху, на огромном расстоянии, виднелся бледно-зеленый свод, на котором вспыхивали искорки света, когда ветерок вздымал перистые ветви макушек.

— Берегись орехов! — Сверху с щелканьем скатился орех и запрыгал по земле. Падди поднял его и положил в карман (он был немногим больше яффского апельсина). — Это зеленый кокосовый орех, — пояснил он, — он будет нам заместо чаю.

— Это не кокосовый орех — возразил Дик, — кокосовые орехи коричневые. У меня раз было пять центов, и я купил себе один, выскреб серединку и съел ее.

Они миновали пальмовую рощу и вступили в более густую чащу. Здесь сумерки были темнее, так как всевозможные породы деревьев сливали свою тень. Длинные плети дикого винограда перекидывались, как змеи Лаокоона, от одного дерева к другому, между тем как мрак украшался множеством прекрасных цветов, начиная с красной китайской розы и кончая похожей на мотылек орхидеей.

Внезапно Беттон остановился.

Сквозь тишину, полную жужжанья насекомых и отдаленной слабой песни прибоя, отчетливо пробивался тинькающий, журчащий звук — звук воды. Он прислушался, откуда идет этот звук, потом двинулся к нему навстречу.

Минуту спустя они очутились на небольшой прогалине. С поднимавшихся за нею холмов сбегал маленький водопад, падая с черной и отполированной, как черное дерево, скалы. Вокруг росли папоротники, а на ветвях нависшего над водопадом дерева, крупные цветы вьюнка, казалось, трубили, как трубы в очарованном полумраке.

Дети кричали от восторга, и Эммелина поспешила окунуть руки в ручей. Как раз над водопадом росло банановое дерево, увешанное плодами. Листья на нем были футов в шесть длины, и шириной с обеденный стол. Зрелые бананы сквозили золотом в листве.

В мгновение ока Беттон скинул сапоги и пополз, как кошка, вверх по гладкому стволу.

— Ура! — в восхищении вопил Дик. — Смотри, Эммелина!

Но Эммелина ничего не видела, кроме кивающих листьев.

— Расступитесь! — крикнул Падди, и сверху упал большой пук желтых бананов.

Дик визжал от возбуждения, но Эммелина молчала: она сделала новое открытие.

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: