НЕЧАЯННАЯ ЛОЖЬ И НЕЧАЯННАЯ ПРАВДА

 

В этот день Кёко Ходака не могла думать ни о чем, кроме танцевальных туфель цвета шартрез. Ничего важней туфель в этом мире для нее не было. Кто бы ни взглянул на Кёко, посчитал бы, что на этой женщине печать фатума. Подобно бедолаге, который бросается очертя голову в воды соленого озера, а потом вдруг спасается вопреки своей воле, оказавшись на плаву как буй, Кёко никогда не заносило на дно ее волнений. И хотя эта легкость проистекала из душевного равновесия, ее легкомысленная веселость казалась кем-то навязанной извне, принудительной.

Были времена, когда ее часто видели возбужденной; однако люди всегда усматривали за ее спиной хладнокровную руку мужа, разжигавшего фальшивые страсти. Откровенно говоря, Кёко была под стать хорошо воспитанной собаке, сообразительность которой не превышала силы приобретенных привычек. Эти впечатления говорили в пользу ее природной красоты — красоты растения, взращенного трудолюбивыми руками.

Полное отсутствие чистосердечия у Кёко утомляло ее мужа. Чтобы разжечь страсть в своей жене, он прибегал к различным уловкам любовной техники; а чтобы сделать ее серьезной, прикидывался волокитой безо всякого на то повода. Кёко частенько плакала. Слезы ее, однако, текли ручьями. Если она начинала рассказывать что-то серьезное, то хихикала, как от щекотки. Притом что ей чертовски не хватало остроумия и юмора, которые возместили бы ее женские недостатки.

Если утром в постели ей в голову приходило с десяток замечательных идей, дай бог, чтобы к вечеру она вспомнила хотя бы парочку из них. Ее план сменить картину в гостиной будет отсрочен дней на десять. Несколько застрявших в ее голове затей будут дожидаться своей участи, пока они не станут ей докучать.

Иногда двойные складки век ее каким-то образом утраивались, и супруг пугался этого жуткого зрелища. Кёко пребывала в неведении об этом.

В этот день Кёко делала покупки в ближайших от дома магазинах со своей бывшей служанкой, а после полудня принимала двух кузин своего мужа. Кузины играли на пианино, Кёко просто сидела и не слушала. Когда они закончили играть, Кёко захлопала в ладоши и осыпала сестер высокопарными комплиментами. После этого они болтали о кондитерских на Гиндзе, где европейские сласти вкусней и дешевле; о том, что наручные часы, купленные одной из них за доллары, продаются в универсальном магазине на Гиндзе втридорога; зашла речь о демисезонных тканях, потом заговорили о популярных романах; развели дискуссию о том, что эти романы хотя и дешевле европейских тканей, однако их не оденешь на себя и не выйдешь прогуляться. При этом разговоре Кёко все время предавалась мыслям о своих танцевальных туфлях, и этот витающий в облаках взгляд не ускользнул от кузин, которые ошибочно рассудили, что она, вне сомнения, в кого-то влюблена. Это уж слишком, чтобы Кёко была способна любить что-нибудь больше, чем свои танцевальные туфли!

По этой причине, несмотря на упования Сюнсукэ, Кёко вовсе забыла о том красивом юноше, который был чрезмерно обходителен с нею на последнем балу. По дороге в магазин ее занимали только туфельки, которые ей предстояло вскоре увидеть. Когда она столкнулась с Юити лицом к лицу, то не сразу удивилась такому случаю и поздоровалась с ним торопливо.

Юити вздрогнул. В каком низком, подлом положении он оказался! Он чуть было не ушел восвояси, но гнев заставил его вернуться. Юити возненавидел эту женщину. Отступило даже его прежнее раздражение по отношению к Сюнсукэ — это уже говорило о том, что страсть Сюнсукэ начинала завладевать им. Юити беспечно насвистывал и разглядывал изнутри оконные витрины. В свисте его звучали нотки разочарования. Изредка он оглядывался на примеривающую свои туфельки Кёко, при этом каждый раз в нем возрастал мрачный дух соперничества. «Ну ладно! Я сделаю эту женщину поистине несчастной!»

Туфельки цвета шартрез угодили фасоном счастливой Кёко. Она распорядилась, чтобы клерк упаковал их. Лихорадка ее потихоньку стала спадать.

Она обернулась и улыбнулась. Сейчас только заприметила она одинокого молодого красавца.

Кажется, сегодня вечером фортуна сулила ей беспроигрышную карту. И хотя не в правилах Кёко приглашать на чашку чаю малознакомого мужчину, она подскочила к Юити и ласково пропела:

— Не составите ли мне компанию выпить чашку чаю?

Юити молча кивнул.

Большая стрелка часов перевалила за семь, много магазинов было закрыто. Чайная, где отсиживался Сюнсукэ, была ярко иллюминирована. Когда они проходили мимо, Кёко хотела войти, но Юити спешно преградил ей путь. Они пропустили еще пару заведений с опущенными занавесками; наконец они набрели еще на одно, которое, кажется, работало допоздна.

Они присели за столик в углу. Кёко небрежно стянула кружевные перчатки. Глаза ее сияли. Взглянув пристально на Юити, она спросила:

— Как ваша жена, в здравии?

— Да.

— Вы сегодня одни?

— Да.

— Что ж, понятно. Вы собираетесь встретиться со своей женой здесь, в таком случае позвольте мне остаться с вами до ее прихода.

— Да нет, что вы, я и вправду сегодня один!

— Ах вот как! — Из ее голоса исчезли нотки предосторожности. — Я не видела вас с тех самых пор…

Память медленно возвращала Кёко в тот вечер: вот у темной стены юноша, как волк, исполненный великолепия, прижимается к ней своим телом; вот его напряженный взгляд, в котором больше притязания на нее, чем мольбы о прощении; вот его длинноватые волосы на висках и сладострастные щеки; вот его невинные мальчишеские губы, которые как будто только что закончили бормотать свои жалобы…

Затем в ее голове стали воскресать и другие отчетливые воспоминания о нем. Она решила применить маленькую хитрость. Кёко придвинула к себе пепельницу. Теперь, когда молодой человек хотел стряхнуть пепел, ему приходилось склонять голову перед ней, под стать теленку. Она вдохнула аромат его напомаженных волос. Это был запах, пульсирующий юностью. Что за аромат!

С того вечера на балу запах этот не раз вспоминался ей — даже во сне. Однажды утром этот навязчивый аромат, когда она проснулась, преследовал ее и после пробуждения. Она собиралась сделать кое-какие покупки в городе, и спустя час после ухода мужа на службу в Министерство иностранных дел она села в автобус, переполненный людьми, начинавшими работу позже. Она почуяла все тот же сильный запах. Грудь ее стиснуло от волнения. Взглянув в лицо молодого мужчины, который пользовался этим ароматом, Кёко испытала разочарование: аромат был тот же самый, что и во сне, однако лицо было другим. Она не знала, как называется помада, но время от времени этот аромат настигал ее и в автобусе, и в магазине. Запах шел непонятно откуда, захватывал ее, и Кёко не могла понять, отчего это все происходит.

Да вот же он! Это тот самый запах! Кёко пристально посмотрела на Юити новыми глазами. Она почуяла в нем опасную власть, которая подчиняла себе; это была царственная, ослепительная власть.

Кстати, эта женщина, поистине легкомысленная, посмеивалась над властью, которую каждый мужчина считал вполне естественной для своего звания. Все мужчины, красивые или уродливые, этот нелепый принцип «господства — подчинения» по привычке называют страстью. Кажется, с выходом из подросткового возраста нет ни одного мужчины, который не зачитывался бы дешевенькими эротическими романами с замусоленной темой: «Нет большего счастья для женщины, когда она видит в глазах мужчины его желание».

Все еще уверенная в своей неугасаемой молодости, Кёко размышляла: «Как тривиальна юность этого мальчика! Этого добра сколько угодно! В этом возрасте молодые сами знают, как легко путается искренность с желанием».

Кёко была единодушна со своим недомыслием, а туман в глазах Юити объясняла утомленной истощенной страстью. Эти глаза невозможно забыть, в их влажной природной черноте ей слышался стремительный шум подземной сточной канавы.

— Вы танцевали еще где-нибудь с тех пор, как я вас видела?

— Нет, не приходилось.

— Что так, разве ваша жена не любит танцевать?

— Она обожает танцы.

Как шумно! Ресторан был довольно спокойным местом. И все же приглушенное звучание проигрывателя, шарканье подошв, звяканье тарелок, редкие смешки посетителей и трели телефона смешивались в один усилившийся раздражительный шум. Будто с каким-то злым намерением эта какофония вклинивалась в их устоявшуюся светскую беседу. Кёко чудилось, будто она разговаривает с Юити под толщей воды.

Едва сердце ее порывалось приблизиться к нему, как Юити отдалялся. Кёко, никогда не унывавшая, только начинала понимать, какая пропасть лежит между ней и этим юношей, который, казалось, так страстно желал ее. «Интересно, мои слова доходят до него? Или стол между нами слишком широк?» — подумала Кёко. Сама того не сознавая, она нагнетала свои чувства.

— Видно, тебе уже ничего не надо от меня, удовлетворился одним танцем.

Юити сделался печальным. Если такого рода податливость, если такая почти безыскусная игра стала его второй натурой, то во многом благодаря воле своего безмолвного наставника — двойника в зеркале. Зеркало вышколило в нем умение выражать разные эмоции во всех оттенках и ракурсах его красоты. Со временем, усилиями его рефлексии, красота Юити отделилась от него самого и стала верховодить им по своей прихоти. Возможно, поэтому Юити не выносил долгого смущения, которым томился перед Ясуко до их женитьбы. Скорее он преуспел в том, чтобы вволю отведать почти эротических наслаждений с женщинами. Эта смутная, абстрактная сексуальность, это чарующее чувство возникало у него и прежде, когда он прыгал с вышки и плавал. Свободный от пут сексуального желания, этого великого противника, он ощущал свое собственное существование как тонкий всесильный механизм.

За чаем Кёко потчевала его разговорами о своих знакомых. Она упоминала разные имена, но Юити никого не знал. Кёко удивилась. Она полагала, что романы могут случаться только с ней и знакомыми ее круга, и потому они всегда были предсказуемы. Короче, она верила в заранее устраиваемые романы. Однако тут всплыло еще одно имя, известное Юити.

— Ты знаешь Рэйтян Киеура? Она умерла три-четыре года назад?

— Да, это моя двоюродная сестра.

— А, значит, это тебя родственники величают Ютяном?

Юити вздрогнул, затем спокойно улыбнулся:

— Верно!

— А, Ютян — это ты!

Кёко посмотрела на него так пристально, что ему стало не по себе. Она пояснила, в чем дело. Ее товарищ по школе был близким другом Рэйко. Перед смертью она доверила Кёко почитать ее дневник. Она продолжала вести его в постели до последних дней. Эта бедная женщина, измученная длительной болезнью, писала в дневнике, что жить стоит только ради того, чтобы увидеть красивое лицо ее кузена.

Она любила этого юношу, который навещал ее редко, и то по настроению. Однажды хотела поцеловать кузена, но тот отскочил назад, боясь подцепить инфекцию. Ведь муж Рэйко незадолго до смерти все-таки заразил жену смертельной болезнью.

Рэйко пыталась открыться в своих чувствах, но не осмеливалась. Ее признанию препятствовали то приступы кашля, то скованность. Восемнадцатилетний кузен виделся ей зеленым деревцем, стоящим в саду в солнечных лучах напротив ее больничной палаты. В ее глазах он олицетворял все, что излучало свет и что пребывало за чертой болезни и смерти. И его здоровье, и его заразительный смех, и его красивые белые зубы, и его свобода от страдания и горя, и его наивность — на всем этом как будто лежал отблеск юношеского сияния. Она опасалась, однако, что ее признание в любви, если это вызовет в нем расположение к ней или если даже в нем зародится любовь, оставит на его щеках отметины печали и страдания. Она предпочитала уйти в могилу, запомнив только решительный профиль кузена и его почти бессознательную ребяческую капризность. В ее дневнике каждая новая запись начиналась с обращения к Ютяну. Она взяла яблоко, которое однажды он принес ей, вырезала его инициалы и спрятала под подушку. Она также попросила его фотографию. Он стыдливо отказал.

Имя «Ютян» звучало для Кёко привлекательней, чем «Юити». Более того, она полюбила это имя, предаваясь мечтам о нем со дня смерти Рэйко.

Слушая Кёко, Юити играл своей посеребренной ложкой. Его взволновали откровения женщины. Он впервые узнал, что прикованная к постели кузина, будучи старше его на десять лет, томилась влюбленностью к нему. Он также поразился, насколько несуразными были ее мечтания о нем. И в то же время он стонал под тяжестью своих бесцельных, ненормальных сексуальных желаний. Он даже позавидовал своей кузине, ее недавней смерти.

Юити размышлял: «Я вовсе не намерен в настоящее время пудрить мозги Рэйко. По той причине, что не люблю выворачивать свое нутро наизнанку. И к тому же у Рэйко сложилось ошибочное мнение обо мне как о наивном и светлом мальчике, который не замечает, что она влюблена в меня. Видимо, в превратном представлении о других людях находится какой-то резон для жизни всякому человеку».

Короче, этот слегка подпорченный добродетелью высокомерия юноша склонялся к мысли, что легкий флирт с Кёко сам по себе чреват серьезными последствиями.

Кёко отклонилась назад и взглядом зрелой женщины посмотрела на Юити. Она уже была влюблена в него. Прежде ее легкомысленным сердцем двигало скромное недоверие к своей страсти, но после смерти Рэйко, чьей любви она стала свидетелем, чувства ее обрели законность.

И вдобавок ко всему Кёко просчиталась. Она полагала, что Юити тянется к ней сердцем с самого начала. Она думала, что ей достаточно будет сделать всего лишь полшажочка.

— На днях хотела бы поговорить с тобой в более спокойном месте. Ничего, если я позвоню?

К сожалению, Юити никогда не бывал дома в определенные часы дня. Он предложил, что позвонит сам, но Кёко сказала, что она тоже редко проводит время дома. Она обрадовалась, что они могут договориться о следующей встрече прямо сейчас.

Кёко открыла записную книжку и взяла изящный хорошо отточенный карандашик, привязанный к книжке шелковым шнурком. У нее было записано много встреч. С тайным наслаждением она отменила ради Юити одну встречу, которую трудно было передвинуть. Напротив даты приема у одного иностранного господина, который просил ее присутствовать в Министерстве иностранных дел вместе с мужем, она поставила крохотную отметину карандашом. У свидания с Юити на этот раз возникал фактор риска и элемент какой-то интриги.

Юити согласился. Женщина осмелела настолько, что предложила ему проводить ее сегодня вечером до порога дома. Когда же юноша замешкался, она сказала, что хотела только посмотреть на его смущенное лицо. Затем она вскинула взгляд поверх его головы, словно там была вершина горы. Она помолчала немного, как бы позволяя ему вставить словечко. И снова защебетала, чувствуя себя одинокой. В конце концов Кёко договорилась до того, что унизилась до раболепства:

— Твоя жена счастлива. Ты и вправду внимателен к ней.

На последних словах она сползла со стула, будто от истощения. Видом своим она напомнила мертвого фазана на поле жатвы.

Вдруг Кёко спохватилась. Сегодня вечером она принимает гостей у себя дома! Пожалуй, они уже заждались ее. Она решила не встречаться с ними. Она пошла, чтобы позвонить и извиниться.

Ответили тотчас, однако голос был далеким-предалеким. Слова ее служанки были еле-еле слышны. Казалось, что в их разговор вмешивается шум дождя, который доносился из телефонной трубки. Кёко посмотрела в окно, сплошь застекленное одним листом. Шел дождь. К ее досаде, она не взяла с собой ничего, чтобы укрыться. Ее обуяла отвага.

Вернувшись к столику, Кёко обнаружила средних лет женщину, сидящую на стуле рядом с Юити. Она немного отсела от них. Юити представил незнакомку:

— Это госпожа Кабураги.

Женщины пронзили друг друга враждебными взглядами соперниц. Эта случайная встреча вовсе не была рассчитана Сюнсукэ; по правде говоря, госпожа Кабураги уже длительное время присматривала за ними издали, сидя в противоположном уголке зала.

— Я пришла немного пораньше на наше свидание. Я не хотела вам мешать, пока вы не покончите со своими делами. Прошу прощения, — произнесла госпожа Кабураги.

И тотчас этой девчоночьей ложью госпожа Кабураги выказала свой истинный возраст, спрятанный под слишком моложавым гримом. Кёко заметила черты ее старения и вздохнула с облегчением. Со снисхождением в сердце она разгадала ложь этой женщины. Она улыбнулась и подмигнула Юити. Госпожа Кабураги не заметила этого унизительного для нее подмигивания только по той причине, что гордость ее была разграблена вспышкой ревности. Кёко сказала:

— Прошу прошения, что отняла у вас этот вечер своей непрерывной болтовней. Что ж, мне пора идти. Ютян, не поймаете ли такси для меня? А то дождь разыгрался!

— До-ождь?

Кёко впервые за вечер назвала его именем «Ютян». Он растерялся и, чтобы скрыть свое смущение, удивился начавшемуся дождю, будто это было какое-то важное происшествие.

Когда он вышел за дверь, то сразу увидел на улице такси. Юити подал знак в сторону ресторана. Кёко попрощалась с женщиной и поднялась. Юити помахал ей вслед рукой под дождем. Она ушла, не проронив ни слова.

Юити вернулся к госпоже Кабураги, молча присел. Мокрые волосы, словно морская трава, прилипли ко лбу. Вдруг он заметил, что Кёко забыла на стуле сверток. Он схватил его и выбежал наружу. Он забыл, что такси уже уехало. Это проявление заботы о ком-то еще наполнило Кабураги отчаянием.

— Она что-то забыла? — через силу улыбаясь, спросила она.

— Да, свои новые туфли.

Оба были уверены, что Кёко забыла всего лишь свои туфли. По большому счету она забыла единственный интерес ее жизни — тот, который наполнял ее в этот день до встречи с Юити.

— Это была неплохая мысль догнать ее. Ты еще успеешь.

Кабураги сказала это с горечью и улыбкой — видимо, чтобы досадить ему.

Юити промолчал. Женщина тоже молчала, однако над ее молчанием осязаемо развевался флаг поражения. Голос ее стал чуть ли не слезным от возбуждения.

— Я вас обидела, да? Простите меня. У меня дурная привычка совершать скверные поступки, подобные этому.

Пока она произносила эти слова, ее не покидала мысль, что завтра Юити доставит туфли Кёко и вот тогда ложь ее раскроется.

— Нет, я вовсе не сержусь.

Лицо Юити осветилось улыбкой под стать синей заплате на облачном небе. Он не мог вообразить себе, какую силу извлекла Кабураги из его улыбки. Она, словно подсолнух, увлеченная его улыбкой, колыхалась на вершине счастья.

— В знак прощения я хотела бы кое-что преподнести вам. Что, мы пойдем отсюда?

— Полно вам извиняться! Вон дождь…

Дождь то шел, то прекращался. С наступлением сумерек никто не мог точно знать, есть ли прояснение на небе. Один слегка пьяный мужчина, выходивший наружу, воскликнул:

— О, закончился! Дождь перестал идти!

Гости, которые зашли в заведение укрыться от дождя, снова поспешили на свежий ночной воздух. Юити, подгоняемый госпожой Кабураги, прихватил забытый Кёко пакет и пошел следом, подняв воротник своей темно-синей шинели.

Кабураги размышляла, что случайная встреча с Юити оказалась для нее нечаянным счастьем. С их последней встречи она не переставала бороться со своей ревностью. Она умела держать свои чувства в узде крепче, чем некоторые мужчины, и до сегодняшнего дня это придавало ей силы удержаться от того, чтобы сделать Юити приглашение. Она выходила на прогулку одна. Одна посещала кинотеатры. Одна обедала. Одна пила чай. Она всегда была одна и чувствовала, будто обретает свободу от своих эмоций.

Тем не менее, куда бы она ни пошла, госпожу Кабураги преследовал презрительный, надменный взгляд Юити. Он как бы приказывал ей: «На колени! Стань на колени передо мной!»

Однажды она отправилась в театр, как всегда одна. Во время антракта она стала свидетелем ужасного столпотворения перед зеркалом в женской комнате. Женщины чуть ли не сталкивались лицами. Наперебой выставляли щеки, выпячивали губы, вздымали брови. Наводили румяна, мазались помадой, сурьмили брови, поправляли прически, чтобы удостовериться, что с такой тщательностью закрученные сегодня утром их локоны не выглядели непристойно. Одна женщина с бесстыдством оскалила зубы. Другая скривила физиономию, задыхаясь от пудры. Если представить такое зеркало в качестве картины, то с ее холста можно услышать вопли зверски убиенных женщин… Госпожа Кабураги в окружении этих жалких соперничающих дамочек сохраняла спокойствие, лицо ее оставалось бледным и холодным. «На колени! Стань на колени!»

 

Сейчас, однако, опьяненная нектаром своей покорности — сладость эта была дарована ее собственной коварностью, — она перешла через дорогу по мокрым от дождя автомобильным следам. Широкий пожелтевший лист, слетевший с дерева на обочине, прибило дождем к стволу. Лист затрепыхался на нем мотыльком. Поднялся ветер. Женщина зашла к одному портному — молча, как в тот вечер в доме Хиноки, когда впервые повстречалась с Юити. Служащие ателье обошлись с госпожой Кабураги с должным почтением. Она попросила достать ткань для зимы, потом набросила ее на плечи Юити. Теперь она могла рассмотреть его более тщательно.

— Удивительно! Тебе к лицу любой рисунок! — воскликнула она, прощупывая пядь за пядью материал на его груди.

Юити, представляя, насколько он нелеп в глазах клерков, приуныл. Госпожа Кабураги выбрала образец ткани, велела снять мерку. Старый опытный владелец ателье поразился идеальному сложению юноши.

Юити беспокоился о Сюнсукэ. Старик, должно быть, все еще сидел в той чайной и терпеливо дожидался. Что ни говори, а встреча госпожи Кабураги с Сюнсукэ сегодня вечером была бы тактической ошибкой. Правда, никому не дано предугадать, куда могли занести ноги госпожу Кабураги. Мало-помалу Юити все меньше и меньше нуждался в руководстве со стороны Сюнсукэ, и, как ненавидящий свои принудительные домашние задания преуспевающий школьник, он целиком предался этой комедийной бесчеловечной игре с женщинами, его соперницами. Короче, этот троянский конь, куда Сюнсукэ заключил юношу, этот дубликат самой природной силы, этот страшный механизм чудесным образом начал двигаться. Будет ли огонь между этими двумя женщинами усиливаться или ослабевать, с самомнением полагал Юити, зависит только от него. Он загорелся холодным рвением. Его одержимая самоуверенность не знала сострадания. Он взглянул на женщину, которая только что заказала для него новый костюм, на ее опьяненное обычной маленькой радостью благодеяния лицо, и подумал: «Как же она похожа на обезьянку!» По правде сказать, юноша видел в любой женщине — какой бы красавицей она ни была — только эту вертлявую зверушку.

Госпожа Кабураги во всем терпела поражение: когда смеялась, когда молчала, когда говорила, когда одаривала, когда украдкой смотрела на его профиль, когда прикидывалась веселой, когда выставляла напоказ свою печаль. Эта женщина, которая прежде никогда не плакала, проиграла бы и в слезах, вне сомнения… Юити небрежно скинул пальто; из кармана выпала расческа. Госпожа Кабураги опередила и Юити, и служащих — проворно наклонилась за ней. Она сама удивилась откуда-то взявшейся у нее скромности.

— Спасибо!

— Какой большой гребешок! Им хорошо, видно, расчесываться.

Прежде чем вернуть расческу хозяину, она наспех пару-тройку раз провела по своим волосам. Веки ее при этом чуть-чуть задергались, а наружные уголки глаз заблестели от выступившей влаги.

 

Расставшись с Кабураги после посещения одного ресторанчика, Юити пошел к Сюнсукэ, однако то заведение уже было закрыто. «Рудон» работал до последнего трамвая. Он отправился в этот бар, где и нашел ожидавшего его Сюнсукэ. Юити рассказал все, что случилось с ним. Сюнсукэ громко хохотал.

— Возьми эти туфли с собой домой и ничего не предпринимай, пока она сама не скажет о них. Кёко, вероятно, позвонит тебе завтра. Твое свидание с Кёко двадцатого октября, верно? В запасе еще одна неделя. Но до этого дня тебе лучше было бы встретиться с ней еще разок, чтобы вернуть туфли и рассказать, что случилось в этот вечер. Кёко умненькая девочка, и, несомненно, она уже раскусила Кабураги. А затем…

Сюнсукэ замолк. Он вынул из портфеля визитную карточку и написал коротенькую рекомендацию. Руки его слегка дрожали. Юити посмотрел на его руки, изнуренные возрастом, и вспомнил побледневшие и немного отекшие руки своей матери. Ее руки заразили его пороком и фальшью, подтолкнули к женитьбе против его воли — они подстрекали его, и ничего больше. Эти две руки были со смертью накоротке, заключили со смертью негласный союз. Юити засомневался: не одержим ли он сам той властью, что исходит из царства мертвых?

— На третьем этаже билдинга Н. в Кёбаси, — продолжал Сюнсукэ, протягивая ему визитную карточку, — есть контора, которая торгует импортными стильными женскими носовыми платками. Если явиться с этой карточкой, они продадут их всякому японцу. Купи полдюжины одинаковых платков. Ладно? Пару штук подаришь Кёко в знак извинения, а остальные четыре госпоже Кабураги на следующем свидании. Не часто случаются такие совпадения, как сегодня. Я позабочусь о том, чтобы вам сойтись втроем. Вот тогда-то платочки эти и сыграют свою роль. И далее. У меня в доме от моей покойной супруги осталась парочка агатовых серег. Я отдам их тебе на днях. А что с ними делать, объясню попозже. Подожди, потом увидишь, что будет! Каждая из двух женщин начнет думать, что ты в близких отношениях с ее соперницей. Давай-ка и твоей жене преподнесем платочек. Она тоже подумает, что ты повязан с этими двумя женщинами. Это то, что нам надо! И тогда свобода в твоей реальной жизни выйдет на широкую дорогу.

В этот час в баре у Руди бывал наплыв гостей. Мальчики за задними столиками без удержу смеялись над скабрезными историями, но стоило кому-то заговорить о женщинах, как слушатели хмурили брови и пялились по сторонам. Руди с нетерпением поджидал своего молодого любовника, который захаживал сюда через день к одиннадцати часам вечера, и, подавляя зевоту, непрестанно поглядывал на входную дверь. Из сочувствия к нему Сюнсукэ тоже позевывал. Его зевота, однако, явно отличалась от зевоты Руди — она была болезненно-хронической, почти тошнотворной. Когда он закрывал рот, то клацал своими фарфоровыми зубами. Этот звук страшно пугал его своим темным физиологическим эхом, отраженным нутром. Ему казалось, будто он слышал злосчастные звуки распада своих внутренних органов. Плоть по природе своей физиологична. И когда он клацал зубами, этот звук был не чем иным, как откровенным выражением его телесности.

«Это мое тело, но я уже кто-то другой, — думал Сюнсукэ, — не говоря уже о моей душе…»

Он исподтишка посмотрел на красивый профиль Юити.

«Если бы душа моя имела облик, то она была бы такой же красивой, как его лицо».

 

Юити так часто возвращался домой за полночь, что Ясуко была изнурена подозрениями насчет своего мужа. В конце концов она просто-напросто решила поверить ему, но решение ее сопровождалось неприкрытой болью.

Характер Юити казался Ясуко неизъяснимым, загадочным. Эта загадка, хоть и связанная со светлой стороной его натуры, не поддавалась легкому разрешению. Как-то утром, разглядывая комиксы в газете, он разразился громким смехом. Пришла Ясуко, чтобы тоже взглянуть, но она не могла уразуметь, что смешного он нашел в тех вовсе не смешных комиксах. Он стал было объяснять ей и проговорился: «Позавчера…» Юити тотчас закрыл рот. По рассеянности он чуть не вынес за семейный стол один из разговоров из бара «Рудон».

Иногда молодой муж бывал чем-то сильно опечаленным, страдающим. Ясуко пыталась выяснить причины его настроения, но Юити немедленно все объяснял тем, что у него разболелся живот от сластей. Глаза ее мужа были наполнены каким-то неизбывным томлением. В своих заблуждениях Ясуко зашла настолько далеко, что уверовала в его поэтическую натуру. В отношении слухов и сплетен, распространяемых в обществе, он был болезненно щепетильным. Несмотря на то что родители его жены имели хорошую репутацию, у него было какое-то странное предубеждение перед обществом. В глазах женщин размышляющий мужчина выглядит загадочным. И перед лицом смерти женщина никогда не скажет что-нибудь вроде: «Я обожаю островных полозов».

Однажды случилось следующее.

В тот день Юити был на занятиях; мать дремала. Киё ушла за покупками. Ясуко сидела за вязанием на краю веранды. Она вязала для Юити зимний свитер.

В прихожей раздался звонок. Ясуко поднялась, прошла в коридор, открыла запертую на ключ дверь. Это был студент с бостонской сумкой в руках. Она не знала его. Он приветливо улыбнулся и поклонился. Затем закрыл за собой дверь и сказал:

— Я учился с вашим мужем в одной школе, а теперь подрабатываю. Не хотите ли приобрести заграничного мыла?

— Мыла? У нас сейчас есть мыло.

— Не отказывайтесь, пока не посмотрите. Когда увидите, у вас сразу появится желание приобрести такое.

Студент повернулся спиной и без приглашения присел на ступеньку лестницы, ведущей в дом. Черный шерстяной пиджак на спине и брюки его поблескивали от изношенности. Он открыл свою сумку и вынул образцы мыла в яркой обертке.

Ясуко снова стала отнекиваться, сказала, что без мужа ничего не купит. Студент рассмеялся, будто в этом было что-то смешное. Он протянул экземпляр мыла, чтобы Ясуко понюхала его. Ясуко взяла, и студент тут же схватил ее за руку. Прежде чем закричать, она уставилась в его глаза. Студент вскочил на ноги. Он рассмеялся, не отступив ни шагу. Едва она закричала, как он закрыл ей рот рукой. Ясуко начала сражаться изо всех сил.

К счастью, домой вернулся Юити. Отменили лекции. Уже у дверей он почуял что-то неладное. Его привыкшие к дневному свету глаза не могли различить сразу переплетение извивающихся полутемных фигур. Вдруг мрак прочертил лучик света. Широко открытые глаза Ясуко, которая боролась каждым своим мускулом, чтобы освободиться, и вспышка радости, что вернулся муж. Воодушевленная, она вскочила на ноги. Студент тоже подскочил.

Он увидел Юити и попытался прошмыгнуть за ним и сбежать, но Юити схватил его за запястье. Вытащил его во двор и двинул кулаком прямо в челюсть. Студент упал плашмя на спину в заросли травы у стены. Юити бил его по лицу снова и снова.

Это было незабываемое происшествие для Ясуко. Этой ночью Юити остался дома с женой. Она поверила в его любовь окончательно. И неудивительно! Юити кинулся защищать ее, потому что любил ее. Юити охранял покой и порядок своего жилища.

Физически крепкий и надежный супруг, Юити ничего не сказал своей матери о том, что произошло. Кто знает, по какой тайной причине он стыдился похвастаться своей силой. На то имелось два объяснения. Во-первых, тот студент оказался красавцем. Во-вторых, и для него это было существенно, этот студент вынудил его увидеть воочию горькую правду о том, насколько сильно можно желать женщину.

После этого у Ясуко не было в октябре месячных.

 

Глава одиннадцатая

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: