Быть или не быть человеком

 

Десять лет пролетели незаметно. В колледже я некоторое время играл в бейсбольной команде, но мне это быстро разонравилось. Профессор из Университета Эмори открыл мне нечто, захватившее мое воображение куда сильнее, чем тяга победить в седьмой игре Мировой серии. Этот ученый, Майк Томаселло, пытался сформулировать, что же делает нас людьми. Я в свои 19 лет никогда особо не задумывался над таким фундаментальным вопросом и испытывал священный трепет при виде человека, которого занимали подобные материи.

Нет никакого сомнения, что наш вид одарен какой-то особой гениальностью. Наша сила не всегда используется для добрых дел. И тем не менее наши достижения впечатляют. Мы смогли освоить все уголки мира, обустроив себе комфортные условия для жизни даже среди ледников и безводных пустынь. Мы — наиболее успешный вид крупных млекопитающих на планете, если брать в расчет нашу численность и то влияние, которое мы оказываем на окружающую среду. Наши технологии позволяют сохранять или уничтожать жизнь. Мы умеем летать за пределами земной атмосферы и проникать в глубочайшие океанские желоба. Когда вы читаете эти строки, аппарат «Вояджер 1» летит на расстоянии более 18 млрд км от нашей планеты, посылая в NASA сигналы с границы Солнечной системы[13].

Так было не всегда. Еще несколько миллионов лет назад наши предки были неотличимы от других лесных обезьян. 50 тыс. лет назад люди боялись попасть в когти саблезубому тигру или гигантской гиене. 20 тыс. лет назад у нас еще не было никакой организованной власти и постоянных мест обитания. А сегодня многие уже не представляют, как можно выжить без Интернета и айпада.

Что же случилось, после того как наши предки отделились от последнего поколения, от которого произошли и мы, и человеко-образные обезьяны? Каким было первое изменение, вызвавшее другие? Как все это произошло?

До встречи с Майком я не осознавал: чтобы понять значение фразы «быть человеком», нужно определить, что такое «не быть человеком». Мое новое увлечение заключалось в том, чтобы изучать интеллект других животных и с помощью этих исследований лучше понимать нас самих. Майк — известный психолог, изучавший развитие маленьких детей. Он сравнивал детей и шимпанзе, пытаясь определить, в чем заключается наша уникальность. Он никогда и не подозревал, что ему следовало бы заняться изучением собак.

Именно Орео привел Майка и меня к нашей цели, но если бы не богатейшие знания Майка о детях, то мы не обратили бы на Орео внимания. Теории и методы, разработанные в рамках детской психологии, подготовили революцию в наших представлениях о собаках.

 

Социальные сети

 

При рождении ребенок не обладает когнитивными способностями взрослого человека. Дети появляются на свет совершенно беспомощными и требуют гораздо большей родительской заботы, чем любые другие детеныши. В основном это связано с тем, что мозг новорожденного недоразвит. При рождении мозг ребенка в четыре раза меньше, чем у взрослого человека. Такая особенность связана с тем, что человеческий таз приспособлен для прямохождения. Из-за этого мы имеем малую апертуру таза по сравнению с бонобо и шимпанзе. Она настолько мала, что через родовые пути может проникнуть лишь голова с недоразвитым мозгом. Таким образом, человеческий мозг развивается в основном уже после рождения.

Изучение когнитивного развития показывает, что различные навыки формируются у младенцев с разной скоростью и в разное время. Ранние навыки служат основой для более поздних и сложных.

Майк был одним из первых ученых, обнаруживших, что уже к девятимесячному возрасту у детей развиваются мощные социальные навыки. Эта «девятимесячная революция» позволяет ребенку избавиться от эгоцентрического взгляда на мир. Дети начинают обращать внимание на то, куда смотрят окружающие, чего касаются, как реагируют в различных ситуациях. Если мама наблюдает за машиной, ребенок следит за ее взглядом. Когда ребенок видит что-то странное, например электронную поющую игрушку, то он сначала посмотрит на взрослого, чтобы «свериться» с его реакцией, и лишь потом отреагирует сам.

Младенцы начинают понимать, что пытаются сообщить взрослые, если те одновременно со словами указывают на что-то. Вскоре дети и сами уже указывают на вещи другим людям. Наблюдая, как вы демонстрируете птичку или его любимую игрушку, малыш приобретает базовые коммуникативные навыки. Обращая внимание на жесты и реакцию других людей, а также на то, что интересует окружающих, дети учатся распознавать (интерпретировать) намерения тех, кого видят.

Распознавание коммуникативных намерений является когнитивной основой для всех форм человеческой культуры и коммуникации. Вскоре после «девятимесячной революции» дети начинают подражать поведению взрослых и осваивают первые слова. Понимание коммуникативных намерений позволяет маленьким людям накапливать культурные знания, которые они не могли бы добыть самостоятельно. Если развитие распознавания коммуникативных намерений задерживается, то впоследствии у детей обычно возникают проблемы с изучением языка, имитацией и при взаимодействии с другими людьми. Без культуры и языка мы не могли бы опираться на достижения предыдущих поколений. Не существовало бы никаких космических кораблей и айпадов. Вероятно, мы просто были бы легкой добычей для хищников.

Однажды во время отдыха на пляже в Австралии я заметил, что за спинами у группы купальщиков из воды виднеется большой черный плавник. Из-за плеска волн они меня совершенно не слышали. Но я стал бешено им махать, и когда они обратили на меня внимание, я сделал нечто, чего не совершал ни разу в жизни: согнулся и поставил на спине согнутую руку так, что она напоминала плавник. Купальщики спешно выскочили на берег, пусть даже никто из них ни разу не видел такого жеста. Учитывая контекст, они быстро логически вывели, что я имею в виду: вас подстерегает опасность, кажется, приближается акула. Для совершения таких социальных выводов адресат должен понимать коммуникативное намерение (в терминологии Томаселло — интенцию). Купальщики распознали мою жестикуляцию, она оказалась для них как информативна, так и полезна. После этого у них было время подумать, как поступить. К счастью, это оказался плавник дельфина, но если бы к берегу действительно подплыла большая белая акула, то непонимание коммуникативного намерения могло бы стоить кому-то жизни.

Понимание коммуникативных намерений наделяет нас беспрецедентной гибкостью при решении проблем. Чтобы определить, является ли эта способность тем фактором, что делает нас людьми, Майк сравнил людей с наиболее похожими на нас ныне живущими приматами — шимпанзе и бонобо. Если у нас есть навык, которого нет у этих обезьян, то логично предположить, что он развился уже после того, как человеческий род отделился от предков шимпанзе и бонобо. Известно, что это произошло от 5 до 7 млн лет назад.

Майку требовалось определить, насколько шимпанзе и бонобо понимают коммуникативные намерения и сравнить их по этому показателю с маленькими детьми. Если бы оказалось, что осознание коммуникативных намерений действительно имеет для человека такое огромное значение, как полагал Майк, то бонобо и шимпанзе, вероятно, должны были быть лишены такой способности. С другой стороны, если шимпанзе и бонобо не уступают в этом отношении маленьким детям, Майк убедился бы, что находится на неверном пути.

Обезьяны не разговаривают, поэтому протестировать их на понимание коммуникативных намерений довольно непросто. Тем не менее, хотя человеческий язык — наиболее сложная форма коммуникации, существуют и другие ее разновидности. И бонобо, и шимпанзе используют жесты как средство социальных взаимодействий. Они могут предложить поиграть, толкнув кого-либо или шлепнув рукой. Они могут попросить покушать, поднеся ладонь под подбородок того, кто уже ест. Повзрослев, шимпанзе и бонобо понимают и используют десятки различных жестов. Этим они похожи на маленьких детей. Исследуя, как шимпанзе и бонобо реагируют на жесты других, мы можем судить, осознают ли они коммуникативные намерения окружающих.

Майк воспользовался игрой, которую изобрел Джим Андерсон, шотландский приматолог, работающий в Университете Стирлинга в Великобритании. Андерсон прятал лакомство в одной из двух емкостей, а потом подсказывал различным приматам, где находится пища. Он дотрагивался до нужного контейнера, указывал или просто смотрел на него. Сначала Андерсон проверил обезьян-капуцинов, которые безнадежно провалили этот экзамен. Чтобы научиться понимать такие намеки, капуцинам требовались сотни попыток. Стоило исследователю дать новую подсказку, как все приходилось начинать сначала.

Поскольку шимпанзе обладают сложным социальным поведением, а также близки к нам с эволюционной точки зрения, Майк полагал, что с ними этот опыт удастся лучше, чем с мартышками. Но и шимпанзе не прошли тест. Даже когда обезьяна догадывалась, что нужно заглянуть именно в ту емкость, на которую указывает экспериментатор, при небольшом изменении подсказки, например, если исследователь вставал чуть дальше от емкости, — шимпанзе переставали понимать, где лакомство.

Единственное исключение составляли шимпанзе, которых воспитывал человек. Эти обезьяны общались с людьми на протяжении тысяч часов. Некоторые из таких животных оказались способными спонтанно использовать все множество человеческих жестов при поиске пищи.

Казалось, что идея Майка о спонтанном понимании коммуникативных намерений другого как особом «гениальном» чисто человеческом качестве получила сильное экспериментальное подтверждение. В отличие от маленьких детей, шимпанзе научались использовать новые жесты в новом контексте лишь в случаях, когда много практиковались в подобных играх либо если их воспитывали люди. Это означало, что шимпанзе не понимает, что вы можете указывать на емкость, только чтобы помочь ему. Майк полагал, что открыл то качество, которое делает людей уникальными.

 

Моя собака это умеет

 

Как-то раз, будучи на втором курсе, я помогал Майку в этих «жестовых играх» с шимпанзе. Мы стали обсуждать смысл наших открытий. Майк предположил, что лишь люди понимают коммуникативные намерения, и благодаря этому они могут спонтанно и гибко пользоваться разными жестами — например, указывать пальцем. А у меня с языка сорвалось:

— Думаю, и моя собака это умеет.

— Да ну, — улыбнулся Майк. — Знаете, многие говорят, что их любимая собака разбирается в матанализе.

Когда мы тренировались для Мировой серии, Орео развил удивительный талант. Он мог захватывать в пасть три теннисных мячика, а иногда даже четыре, если располагал их правильно. Я бросал один, и пока он искал его, я уже кидал второй и третий в разных направлениях. Когда первый мяч уже был в зубах у Орео, я показывал ему, куда улетел второй. Он находил второй, я показывал, где лежит третий. Наконец, пес торжествующе приносил мне все три мячика, а щеки у него были раздуты как у хомяка, который вместил там целый мешок зерна.

Я решил, что такие упражнения не особенно отличаются от тестов, которые не удавалось пройти шимпанзе. Орео смотрел, куда я показываю, и по моим подсказкам находил теннисные мячи.

— Правда. Спорю, что он пройдет ваш тест.

Видя, что я не шучу, Майк облокотился на спинку стула.

— Ладно, — сказал он. — А почему вы не зафиксировали этот эксперимент?

Когда мы с Орео в очередной раз пошли к близлежащему пруду, где любили играть в мяч, я захватил с собой видеокамеру. И вот я забросил мячик на середину пруда. Как только Орео принес его, я указал влево. Поскольку я часто бросал два или три мячика, Орео побежал в ту сторону, куда я показывал. Потом я указал вправо — и опять он отреагировал на мой жест, вспомнив, что так я подсказываю, где лежит следующий мяч. Я повторил эксперимент десять раз — и Орео неизменно бежал в том направлении, куда я указывал.

Посмотрев видео, Майк пригласил в комнату другого специалиста по возрастной психологии, Филиппа Роша. Ученые снова и снова увлеченно пересматривали ролик, как Орео неустанно играл в игру, которая, по их мнению, была по плечу только людям.

Сложно передать воодушевление, которое Майк испытывал в тот момент.

— Что ж, давайте в самом деле проведем пару экспериментов, — сказал он.

 

Важность эксперимента

 

Эксперимент можно сравнить с замочной скважиной, через которую вы заглядываете в разум испытуемого. Поведение двух родственных особей или представителей разных видов, на первый взгляд одинаковое, может быть обусловлено различными видами когнитивной деятельности. В частности, Майк отмечал:

 

«Чтобы проверить гибкость какого-либо поведенческого навыка, необходимо поместить особь в новую ситуацию и посмотреть, будет ли она адаптироваться к ней гибкими интеллектуальными способами».

 

Эксперименты позволяют выбирать из противоречивых объяснений, интерпретирующих интеллектуальность животного. В ходе эксперимента можно представить одну и ту же проблему как минимум двумя немного разными способами. Переменные величины в обеих ситуациях тщательно контролируются, не считая тех, которые мы собираемся тестировать.

Первые ученые, занявшиеся изучением интеллекта животных в начале XX века, быстро осознали всю важность экспериментов. Ллойд Морган, один из наиболее известных исследователей того поколения, работал со своим псом Тони. Так, Тони отлично умел открывать ворота во дворе Моргана. Наблюдая за этим, вы могли бы предположить, что Тони понимает устройство ворот, а следовательно, довольно умен. Например, собака «должна понимать», что если щеколда задвинута, то ворота не откроются. Тем не менее Морган наблюдал весь тот длинный путь проб и ошибок, который проделал Тони. В результате ученый пришел к выводу, что Тони так и не осознает, как ему удается открывать ворота. Ему просто повезло, и он научился это делать совершенно случайно.

Если не прибегать к эксперименту, то выбор одного из объяснений поведения Тони — связанного со сложной познавательной деятельностью или примитивного — оказывается неоднозначным.

В любой области знания научный метод признает наиболее простое объяснение самым верным. Именно о Моргане говорят как о человеке, который продемонстрировал силу простых когнитивных объяснений даже при изучении сравнительно сложного поведения.

В моей карьере таким «Тони» стала обезьянка-капуцин по имени Роберта, с которой я занимался в Риме. Элизабетта Визальберджи, специалист по познавательной деятельности обезьян-капуцинов, работающая в Римском институте когнитивных наук и технологий, поставила перед Робертой одну задачу. Целью опыта было выяснить: могут ли обезьяны-капуцины спонтанно совершать логические выводы, пользуясь инструментами. Проблема сводилась к тому, что Роберте и другим обезьянам предлагалось достать арахис из прозрачной трубки. В ее средней нижней части имелось небольшое углубление. Чтобы достать орех, животное должно было вставить длинный инструмент в отверстие трубки, дальнее от арахиса, и отталкивать плод от ямки к противоположному отверстию.

 

 

Эту проблему научилась решать только Роберта. Она казалась своего рода обезьяной-гением, но Элизабетта, как хороший экспериментатор, поставила другой опыт. Она перевернула трубку. Таким образом, углубление было выше ореха, и провалиться он больше не мог. Если предположить, что Роберта понимала «коварство» ямки (что именно она мешает вытолкнуть орех через короткий конец трубки), то теперь она могла уже не волноваться о том, где находится лакомство относительно этого углубления. Она могла бы толкать арахис в любом направлении и получать его.

Однако Роберта продолжала пользоваться тем методом, которому она научилась при исходном положении углубления (внизу). Она всегда засовывала палочку в отверстие трубки, которое находилось дальше от арахиса, чтобы отталкивать еду от ямки.

Опыт показал, что Роберта способна решить проблему, но не понимает, почему она возникает. Не подумайте, что это постыдно — я вот, например, набираю текст на компьютере, но понятия не имею, как он работает.

Хотя в основе сложного поведения зачастую лежит простое объяснение, так бывает не всегда. На самом деле Морган так боялся возможного отклика на свои статьи (ведь первые психологи сходились во мнении: животные неспособны делать логические выводы), что сформулировал собственный принцип:

 

 

 

«Следует добавить, во избежание неверного понимания применимости данного принципа, что научный канон не исключает протекания определенного вида деятельности в контексте более высокоорганизованных процессов, если уже экспериментально получены независимые доказательства наличия таких высокоорганизованных процессов у животных».

 

Моргану было бы приятно узнать, что, хотя Тони и не понимает, как действует воротная щеколда, ученые уже доказали наличие у собак способности решать подобные задачи не только методом проб и ошибок. Недавно был поставлен эксперимент, подтвердивший, что собаки могут спонтанно справляться с проблемой щеколды, если увидят, как ее открывает кто-то другой. Эксперимент с Тони подсказывает, как нужно поставить опыт, чтобы определить, в каких областях животное проявляет гениальность, а в каких — нет.

Поскольку такие эксперименты, как опыт с обезьянкой Робертой, проводятся уже довольно давно, Майк знал: иногда поступки животных действительно кажутся очень умными, но стоит лишь немного изменить проблему — и становится очевидно, что подопытные животные не осознают, что они делают. Таким образом, если мы хотели выяснить, что же именно понимает Орео, нам требовалось поставить серию экспериментов. Пусть поведение Орео и похоже на детское, это еще не означает, что собака понимает коммуникативные намерения точно так же, как маленький ребенок.

 

От гаража к революции

 

Промозглой осенью 1995 года мы с Орео сидели в холодном родительском гараже. Было решено провести с Орео такие же опыты, какие уже выполнялись с маленькими детьми, мартышками и шимпанзе. Я поставил две пластмассовые чашки на расстоянии около двух метров друг от друга и сделал вид, будто кладу лакомство под одну из них, а затем незаметно сунул съестное под другую. А после этого сделал нечто, чего Орео никогда раньше не видел.

Я стою и указываю на ту чашку, под которой спрятана пища. Девочка на рисунке — это приглашенный специалист, она нисколько не напоминает меня в 1995 году.

 

 

— Давай, Орео, ищи!

Орео направляется прямо к той чашке, на которую я указываю. Я вновь и вновь повторял задачу, и Орео шел именно туда, куда был направлен мой палец. Пес спонтанно решал новую проблему. Возможно, он делал социальный логический вывод о значении моего жеста.

— Орео, да ты гений!

Орео рухнул своей огромной теплой тушей мне на колени и вылизал все лицо. От мокрого языка на щеках оставались крошки собачьего печенья. Это был великий момент в моей научной карьере.

Я пулей ринулся на работу к Майку и предъявил ему результаты. Майк страшно воодушевился, несмотря на то что выводы моего эксперимента вполне могли опровергнуть его гипотезу — что якобы лишь люди способны понимать коммуникативные намерения. Но еще оставались возможные тривиальные объяснения, которые нам предстояло исключить, — и лишь потом мы могли бы предположить, что Орео понимает такие намерения.

Сразу возникло множество вопросов. Может быть, Орео просто унюхал, где лежит вкуснятина? Может быть, со временем пес просто медленно обучился следовать жестам? Вдруг он, как и шимпанзе, понимает лишь одну разновидность жеста, то есть не умеет гибко соображать? Возможно ли, что пес просто поворачивает голову в направлении, куда показывает моя рука, а потом идет в ту сторону, в которую я смотрю? Или же он совершает что-то гораздо более сложное? Понимает ли Орео, что я ему подсказываю? Воспринимает ли мое коммуникативное намерение: объяснить, где находится пища? И еще: понимает ли Орео, что я могу знать, где спрятана еда, пока он сам этого не знает?

Осень сменилась зимой. Деревья стояли голые, промозглый ветер гонял опавшие листья по шоссе. Вообще-то зима в Джорджии мягкая, снега почти нет. Но хотя я и надел термобелье, фланелевые кальсоны, пуховик и перчатки, пальцы у меня окоченели, пока я расставлял в неотапливаемом гараже наши чашки. Зато Орео благодаря густой черной шерсти совершенно не мерз и при такой прохладной погоде работал даже лучше.

Первым делом мы убедились, что Орео находит лакомство не по запаху. Для этого я положил пищу под одну из чашек, но потом посмотрел не на нее, а просто в пол.

 

 

Возможно, Орео и удалось унюхать пищу поблизости, но он не смог правильно выбрать чашку с первой попытки. Без моих подсказок он угадывал чашку с пищей только примерно в половине случаев. Поскольку вероятность нахождения еды в такой ситуации и составляет 50/50, мы пришли к выводу, что Орео гадает.

Позже были проведены десятки исследований в семи различных подопытных группах, полностью опровергнувших предположение о том, что собаки в подобной ситуации могут искать пищу по запаху.

Может быть, Орео просто ассоциировал мой жест с пищей и выбирал ту чашку, которая оказывалась ближе к вытянутому пальцу? Я поставил три чашки перед ним, а еще три — за ним, и указал на одну из чашек, которые были у него за спиной. Орео повернулся и правильно выбрал чашку, хотя она располагалась дальше  от моего пальца, чем чашки, стоявшие перед ним.

Может быть, за годы общения со мной Орео запомнил некоторые жесты и научился негибко использовать несколько сигналов. Если это действительно так, то в ходе опытов он должен был улучшить свои навыки, а если бы мы попробовали какие-то другие жесты, то у Орео бы возникли трудности. Но собака почти всегда находила нужную чашку с первой попытки. Каких-либо улучшений мы не зафиксировали, так как уже в начале эксперимента пес показывал результат, близкий к идеальному. Новые жесты также его не смущали — он шел к нужной чашке, если я указывал на нее ногой. Достаточно было даже просто повернуть голову и посмотреть на чашку.

Возможно, реакция Орео была чисто рефлекторной, и он всего лишь реагировал на мое движение, а не на конкретный жест. Так, если я выставляю какую-то часть тела в сторону, Орео следит за ней — и все. В таком случае это означало бы, что собака подходит к выбранной чашке, но не понимает, что я ей подсказываю. Но Орео следовал указательному жесту и в тех случаях, когда я направлял палец влево, в тот же момент делая шаг вправо. То есть, даже видя, что я отхожу от нужной чашки к пустой, он шел в противоположную сторону, следуя моей подсказке.

Я даже просил моего младшего брата Кевина заслонять Орео глаза перед подсказкой, так что когда он убирал руки, я уже указывал на чашку. Таким образом, Орео не видел движения, но правильно интерпретировал этот статический жест. Позже были проведены и такие исследования, которые подтвердили, что собаки понимают даже мимолетный жест, когда вы быстро указываете на нужную чашку, а потом убираете руку, предлагая собаке выбрать. Действительно, Орео не просто реагировал на движения, связанные с человеческими социальными жестами.

 

 

Майк был впечатлен, но решил повторить опыты с собакой, которая не играла в «принеси мяч» так долго, как Орео. Возможно, за долгие годы наших игр в бейсбол Орео медленно научился гибко интерпретировать человеческие жесты. Поэтому мы решили поработать с собакой Дейзи, питомицей моего младшего брата.

Дейзи была миленькой черной дворнягой, она вообще раньше не играла в «принеси мяч». Если бросить ей мяч, она, вполне вероятно, побежала бы за ним, но уж точно не понесла бы вам его обратно.

Все задачи Дейзи выполняла почти так же хорошо, как и Орео. При поиске пищи она спонтанно интерпретировала мои жесты и направление взгляда. Дейзи справилась практически со всеми «экзаменами», которые прошел Орео. Складывалось впечатление, что в навыках Орео нет ничего сверхъестественного и ими обладают многие собаки. Мы понимали, что пора приступать к опытам с большой группой животных.

Мы решили выяснить, понимают ли собаки жесты только хозяина либо способны интерпретировать и указания незнакомца. Известно, что со временем люди начинают подсознательно усваивать причуды и привычки своих собак — может быть, и собаки не отстают от нас в этом? Если это предположение является верным, то наши питомцы не будут правильно реагировать на жесты чужаков. Чтобы проверить это, я направился в службу дневного присмотра за собаками.

Подобное популярное учреждение в районе Эмори называлось «Наше место» или «Сервис для ваших домашних любимцев». Здесь можно оставить собаку поиграть, пока сам находишься на работе. В этом центре содержались десятки собак, для всех них я был незнакомцем. Эти псы не наблюдали за моей жестикуляцией всю жизнь, в отличие от Дейзи и Орео. Возможно, им будет сложнее понимать мои подсказки?

И вновь мои сомнения не оправдались. Самые разные собаки улавливали мой взгляд и понимали жесты не хуже, чем Орео и Дейзи. В других подопытных группах были получены схожие результаты. Собаки вполне понимают жесты почти любого человека.

На следующем этапе требовалось определить, понимают ли собаки жесты других собак. У Мэгги, палевой суки лабрадора из собачьего центра, был небольшой артрит, так что непоседливостью она не отличалась. Мы поняли, что если привязать поводок к крючку на стене, то она будет совершенно спокойно сидеть перед двумя чашками. Пока Мэгги за нами наблюдала, мы спрятали лакомство под одной из них. Мэгги посмотрела на нужную чашку, хотя сама сидела на равном расстоянии от обеих. Вторая собака легко решила проблему, спонтанно проследила взгляд Мэгги и, обратив внимание на ее позу, правильно выбрала чашку.

И после этого мы с Майком убедились, что докопались до чего-то очень интересного. Мы исключили множество простых объяснений того, почему Орео понимает жесты лучше, чем шимпанзе, и узнали, что подобные способности присущи многим собакам, а также что жестикуляция может присутствовать в общении псов друг с другом. Пришло время поставить еще более сложный опыт с группой собак.

 

 

При проверке того, понимают ли шимпанзе коммуникативные намерения, Майк пользовался новой подсказкой. Шимпанзе смотрели, как человек кладет кубик на ту чашку, под которой лежит еда. Кубик представлял собой новый произвольный сигнал. Шимпанзе никогда не видели раньше данный предмет и не понимали, что может означать такой жест. Чтобы использовать этот произвольный жест, шимпанзе пришлось бы сделать обобщение и прийти к выводу, что новое указание имеет примерно такое же значение, как и более ранние. Но этого не происходило: обезьяны не догадывались, что означает кубик, и не учитывали его при поиске пищи.

Мы решили провести подобное исследование с собаками из центра по дневному присмотру. Я нарисовал на деревянном кубике черно-белый узор, напоминающий пятна на шкуре коровы. Маловероятно, что у какой-то из собак имелась подобная игрушка, также можно было не сомневаться, что никто из хозяев-собачников не пользовался подобным сигналом. В контрольной ситуации, когда всех собак впускали в комнату, на одной из перевернутых чашек лежал этот кубик. Собаки не выбирали чашку с кубиком чаще, чем другую, — таким образом мы убедились, что сам кубик их не привлекает. Он был просто новым сигналом без какого-либо собственного значения. Но если собаки видели, как человек кладет кубик на одну из чашек, они начинали спонтанно использовать этот странный сигнал при поиске пищи.

Потом мы усложнили ситуацию. В целях исключения варианта, допускающего, что собаки воспринимают произвольный жест лишь потому, что их привлекает движение человека, кладущего кубик, мы закрывали чашки от собак в момент укладывания кубика. Когда кубик уже лежал на месте, человек дотрагивался до него. Собаки по-прежнему успешно находили пищу по такой подсказке.

 

 

Чтобы окончательно убедиться, мы повторно провели это исследование с группой собак в Германии и сравнили их результаты и достижения шимпанзе, проходивших такой же тест. Собаки спонтанно выбирали именно ту чашку, которой касался человек, а шимпанзе — нет. Итак, собаки интерпретируют человеческие жесты лучше, чем обезьяны.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: