Как воспитать умную собаку

 

Я взял Мило из приюта, не практикующего усыпления. Это случилось в ту пору, когда бостонская зима начинает сменяться весной. Мило нашли на улице — он бродяжничал без ошейника и каких-либо опознавательных меток. За те десять дней, которые пес провел в приюте, никто не сообщил о его пропаже и не пришел его искать. Когда я наведался в приют, собаки неистово виляли хвостами, скулили и визжали, страшно желая, чтобы их обнял двуногий гость. Мило на общем фоне выглядел благородно. Несмотря на свой размер, он грациозно подошел ко мне.

«Привет, дружище», — сказал я, присев перед проволочной сеткой. Белый мех Мило стал колыхаться как облако, когда пес завилял хвостом. Он спокойно посмотрел на меня, ловя мой взгляд глубокими карими глазами, умными, как у человека. Мило был самой красивой собакой, которую мне доводилось встречать. Он казался метисом лабрадора и белого медведя.

Позже я еще раз зашел в приют, чтобы окончательно решить, беру ли я Мило. Сел на корточки. Как только Мило вошел в комнату, он прыгнул мне на колени — всеми своими 27 кг — и неуклюже, но счастливо потерся об меня.

Я убедился, что эта собака — моя родственная душа. Нам предстояли великие дела. Я надеялся, что Мило даже сможет превзойти успехи Орео и раздвинуть границы «псознания». Мило научил меня очень многому, но не совсем тому, чего я ожидал.

Первый признак того, что Мило — особенный пес, обнаружился через неделю после того, как я взял его домой из приюта. Все шло отлично. Мило оказался исключительно спокойной собакой. Вдобавок он полностью оправдал обещание служителя приюта, который заверил меня, что эта собака никогда не будет мочиться в квартире.

Однажды вечером мы сидели с друзьями в парке Бостон-Коммон, и где-то вдалеке прогудела сирена скорой помощи. Мило поднял голову к небу и издал долгий печальный вой. Мы с приятелями рассмеялись. Как интересно. Тогда Мило стал пыхтеть и тереться о мои ноги. Я потрепал его за уши, по-прежнему не понимая, чего он хочет. Но это был лишь первый предвестник грядущих событий.

Я хотел завести собаку, так как знал, что в Германии мне придется жить в одиночестве. Я полагал, что безусловная собачья любовь поможет не чувствовать себя таким покинутым. Но наш союз получился гораздо более тесным, чем можно было рассчитывать. Мило был в меня просто влюблен. Целых девять месяцев я жил как заложник. Он сопровождал меня в рестораны по вечерам. Он ходил со мной даже в ванную, так как стоило мне покинуть его всего на несколько минут — и Мило начинал выть, словно вот-вот умрет, не вытерпев разлуки. Мне чуть не пришлось съезжать с квартиры, поскольку в те несколько раз, когда без вариантов требовалось оставить Мило, пес выл так громко, что соседи начинали подозревать неладное и вызывали полицию.

К счастью, немцы очень прогрессивно относятся к собакам. Наших четвероногих друзей пускают в офисные здания, универмаги, кафе и рестораны. Им даже разрешено ездить в автобусах и поездах. Единственное место, куда собакам закрыт путь, — это продовольственный магазин. Отправляясь за едой, я был вынужден закупаться максимально быстро, а Мило тем временем выл снаружи.

Странно, но он был не слишком любвеобильным. Например, если я его обнимал, он с этим мирился, но это ему не так уж и нравилось. Он никогда больше не прыгал мне на колени. Не играл в «принеси мячик». На самом деле он вообще не любил играть. Обычно он просто прятался под каким-нибудь столом — допустим, кухонным или письменным — и спал.

Я все не решался давать ему транквилизаторы, так как полагал, что со временем и с тренировками что-то наладится. Но никакие тренировки, казалось, не помогали. Мило был неподдающимся до невозможности. Его спокойное и достойное поведение, которым он покорил меня в приюте, оказалось фарсом. Мило был неглупым, но крайне упрямым. Я успешно выдрессировал пять собак, четыре из них были из приюта. Ни у одной из них не возникало сложностей с подчинением или поведенческих проблем.

А потом я наткнулся на Мило.

Я тратил ежедневно целые часы, стремясь научить его простейшим командам. Как только мы оказывались на улице и вообще в любом месте, где эти команды могли понадобиться, я мог забыть об их существовании. Мило не садился по команде и не подходил, когда я его подзывал. Совершенно не хотел оставаться на месте. Едва умел гулять на поводке. Приходилось иметь дело с 27 кг чистого упрямства, Мило без вариантов стремился обнюхать каждую капельку собачьей мочи в радиусе 5 км. Автографы других собак так его увлекали, что он, казалось, совершенно не обращал внимания на самих собак. Брайан Хэйр, эксперт по собакам, не мог научить пса команде «сидеть»!

 

Фиолетовый фактор

 

Я поступил так же, как любой другой на моем месте. Стал читать онлайновые колонки и учебники для самостоятельного изучения. И почти сразу меня поразила основная идея, красной нитью проходившая через эти материалы: якобы виноват был я. Либо я неверно воспитывал Мило, либо недостаточно усердно тренировал его. Везде прослеживалась одна и та же идея «кнута и пряника».

Незадолго до этого я получил степень доктора философии за работу о важности темперамента собак при взаимодействии и общении и думал, что предлагаемое во всех этих источниках решение слишком упрощенное. Конечно, наши воспитательные приемы сказываются на поведении собак, но не меньшую роль играет и их природа. Я стал задумываться, не из-за темперамента ли Мило такой неподдающийся и так привязан ко мне? Мне даже стало казаться, что до самой своей смерти Мило будет держать меня в плену.

И меня осенило, как только я присмотрелся к языку Мило. По цвету он напоминал чернику. Когда я приютил Мило, я еще не знал, что только у одной породы собак синий язык. Это чау-чау. Порода чау-чау была выведена около 2 тыс. лет назад и относится к тем девяти породам, которые наиболее близки к волкам в генетическом плане. На китайских полотнах и статуэтках эпохи династии Хань иногда изображаются чау-чау, гордо выступающие в качестве сторожевых собак или величественно развалившиеся под столами. Иногда чау-чау употребляли в пищу. Возможно, название породы происходит от кантонского (южнокитайского) слова «чоу», означающего «съедобный». Кстати, именно этот корень присутствует в названии китайского рагу из птицы — «чоумейн». Чау-чау известны тем, что очень привязываются к своим хозяевам и стремятся их защищать, они крайне упрямы и исключительно плохо поддаются дрессировке.

Моя собака мне не повиновалась не потому, что я оказался плохим тренером. Просто Мило был генетически ближе к волкам, чем другие собаки, и обладал совершенно иным темпераментом. Я ошибся лишь в том, что мои нестандартные методы тренировок вступили в противоречие с волчьей натурой Мило.

Я спасся почти чудом. Роскошный мех Мило надежно скрывал его подбрюшье, так что работники приюта не заметили мужского достоинства Мило, пока я не вызволил пса из заточения. Я обещал, что позабочусь о кастрации Мило, но в Германии все время было недосуг этим заняться, и операция была сделана через целых девять месяцев.

Когда анестезия прошла, Мило совершенно преобразился. Самое удивительное заключалось в том, что он, без всякой дополнительной дрессировки, исправно повиновался моим командам. Все то время, пока я втолковывал псу, что означают команды «сидеть!», «стоять!», «ко мне!», он словно не подозревал, о чем это я. Теперь я осознал, что он с самого начала отлично понимал команды, просто не желал им повиноваться. Неожиданно он стал охотно гулять на поводке. Прекратил выть. Мило по-прежнему волновался, если я надолго отлучался, но и здесь были заметны явные улучшения.

Темперамент Мило изменился, когда пес лишился яичек, и в его организме упал уровень андрогенов. В результате те когнитивные навыки, которые всегда у него были, могли, наконец, повлиять на его поведение.

Мило — отличный пример того, как борются в животном природа и воспитание, формирующие его поведение. Кроме того, этот опыт показывает, что дрессировка некоторых животных бывает сравнительно сложной — так как зависит от темперамента.

Сначала мне казалось, что история с Мило — всего лишь забавный анекдот, которому не стоит придавать особого значения. Но однажды меня пригласили прочитать лекцию на открытии конференции по дрессировке собак. Сделав презентацию о развитии собачьих когнитивных способностей, я остался на мероприятии, чтобы с интересом послушать других докладчиков. Конференция меня не разочаровала. Многие ораторы призывали пользоваться строгими методами для оценки эффективности тренировок, другие рассматривали роль эмоций в проявлении проблемных видов поведения. Показали нескольких питбулей, оказавшихся самыми милыми и вышколенными собаками, которых мне доводилось встречать. И это притом, что власти рекомендовали усыпить этих собак, после того как животных удалось вызволить с подпольного ринга. Здесь обсуждали и собачий фристайл — на соревнованиях по этому виду спорта можно встретить и чихуахуа с лунной походкой, и вальсирующего пуделя. Было ясно, что эти люди знают, как учить собак.

Тем не менее я удивился, осознав, что давно признанные несостоятельными понятия о психологии животных по-прежнему владеют умами многих специалистов. Докладчики то и дело подчеркивали потенциал выработки условных рефлексов для решения всевозможных поведенческих проблем. Дрессировщики выступали за стабильное вознаграждение собаки при воспитании нужных привычек. Репортеры без устали щелкали фотоаппаратами.

Все это казалось совершенно безобидным, пока один из основных ораторов не принялся восхвалять достоинства бихевиоризма. На экране запестрели фотографии крыс и голубей в камерах Скиннера[27], а мы слушали о том, что можно с равным успехом использовать классическое и оперантное обусловливание в опытах с собаками, курами и любыми другими животными. Далее нам прочли оду в честь Б. Ф. Скиннера, открывшего универсальные принципы обучения. Якобы Скиннер совершил революцию в нашем понимании психологии животных.

Ощущение было такое, как будто приземлилась летающая тарелка, из нее высыпала целая орава пришельцев, и они нам объявили, что вновь настали 50-е годы прошлого века. Прежде чем продолжать повествование, следует рассказать, что такое бихевиоризм, как эта парадигма изменила научную картину мира и само общество — настолько, что последствия этого ощущаются и сегодня Далее мы поговорим о том, как учение Скиннера было отвергнуто, и ему на смену пришел когнитивный подход.

 

Тирания бихевиоризма

 

Сложно даже вообразить, какое тлетворное влияние оказывал бихевиоризм на поведенческую науку в Америке на протяжении большей части XX века. Сегодня существует целый ряд подходов к изучению познавательной деятельности. В этой области работают этологи, бихевиористы, нейрофизиологи, а также ученые, исследующие познание с антропологической точки зрения. Но в США как минимум с 1913 по 1960 год, а возможно, и дольше зоопсихология изучалась только в одной перспективе — бихевиористской. Если вы не были бихевиористом, то не могли заниматься научной работой, так как на любой кафедре работали одни бихевиористы. Вы не могли получить грант, поскольку любой ваш проект рассматривали бы бихевиористы. Вас никогда бы не опубликовали, так как рецензировать вашу работу, скорее всего, стал бы бихевиорист.

Это течение в науке начало развиваться как реакция на интроспективную психологию, отстаиваемую Фрейдом и другими маститыми учеными. Интроспективная психология — слишком объемная область знания, чтобы вдаваться здесь в ее подробности, но если вы попробуете хотя бы пролистать работу Фрейда «Преодоление Эдипова комплекса», то найдете там следующий пассаж:

 

«Маленькая девочка, воображающая себя любовницей отца, однажды должна понести жестокое наказание от его руки, так, чтобы она резко разочаровалась в своих воздушных замках».

 

Неудивительно, что некоторые психологи стремились к переменам. Они стали наблюдать за цыплятами, прокладывающими себе путь через лабиринт, и убеждаться, что птенцы постепенно начинают все лучше справляться с этой задачей. Это было не свидетельство наличия интеллекта, а нечто гораздо более элементарное.

Идея о простом обучении позволяла обойтись без каких-либо более абстрактных теорий, которые объясняли бы ментальную жизнь животных. Бихевиористы, исследовавшие лишь несколько видов, утверждали, что все животные учатся совершенно одинаково.

Дж. Б. Уотсон даже заявил, что «не требуется никаких новых принципов, чтобы развиться от одноклеточного организма до человека». Исследуйте, как учится одно животное — и поймете, как это делают все остальные.

Настоящим богом в храме бихевиористов был Беррес Фредерик Скиннер. Сложно вообразить себе, какой расцвет переживал бихевиоризм 50 лет назад и как знаменит был в то время его вождь Б. Ф. Скиннер.

Сегодня американцы считают, что три основных типа амплуа в науке соответствуют таким характерам, как Билл Гейтс, Альберт Гор и Эйнштейн. Обратите внимание: двое из этих людей даже не ученые, а один из них уже умер. В 1975 году самым известным ученым в США был Скиннер. В 1971 году он появился на обложке журнала «Тайм». В 1970 году Скиннер участвовал в шоу Фила Донахью и попал в список «100 самых влиятельных людей» журнала «Эсквайр». Его роман «Уолден-Два» разошелся тиражом в 2,5 млн экземпляров, а нехудожественное произведение «По ту сторону свободы и достоинства» продержалось в списке бестселлеров по версии «Нью-Йорк Таймс» шесть с половиной месяцев.

Тем не менее, заводя много друзей, вы приобретаете не меньше врагов. В свое время Скиннера прозвали «Дартом Вейдером американской психологии… самим Гитлером конца XX века», «клиническим дебилом» и «слабоумным высокомерным подонком».

Скиннеру не пришлось прилагать чрезмерных усилий, чтобы зарекомендовать себя таким образом. Он представлял собой гротескный образ кабинетного ученого, обожающего возиться с крысами, — такой «ботаник» в белом лабораторном халате и толстых очках. Его считали чванливым еще в студенческие годы. Эмоции у Скиннера почти отсутствовали. Когда Скиннеру было 18 лет, его младший брат скончался прямо у него на глазах от обширного церебрального кровотечения, а юноша дотошно описал увиденное. Впервые выступая на телевидении, Скиннер заявил, что скорее сжег бы своих детей, чем свою книгу, так как «его работа значит для человечества гораздо больше, чем его гены».

 

⇐ Предыдущая25262728293031323334Следующая ⇒

Поделиться: