Время для работы и время для отдыха

 

Джон Гилкрист — христианин-баптист, и всех своих рабочих он ненавязчиво, но настойчиво приглашал по воскресеньям на службу в церковь. Выяснилось, что Моник тоже баптистка. Родилась она в баптистской семье, но крестилась только пару лет назад. И сразу же влилась в ансамбль, исполняющий религиозные гимны. В Новой Зеландии каждый год устраивается молодежный фестиваль, где хором распевают религиозные гимны. Для того чтобы заработать на этот фестиваль, Моник и устроилась работать. Студенческой стипендии, как оказалось, на такие «излишества» не хватает.

Жили мы весело, а атмосфера была, как на «картошке» или в стройотряде: вместе работали, вместе отдыхали. Пекли пироги (вернее, печь могла только Эми, а остальные девушки всего лишь ей помогали). Иногда выбирались на пикники с «шашлыками» (в Новой Зеландии — это барбекю) и песнями под гитару. На пикниках к нам присоединялись и рабочие с соседних садов.

Однажды Далибор с Бланкой в благодарность за предоставленную им возможность заработать на машину предложили Джону Гилкристу полетать на параплане. По их мнению, на вершинах окружавших долину Роксборо холмов должны быть подходящие условия. Когда мы въехали наверх, Далибор полетал на одноместном параплане, проверить потоки воздуха, оценить новое место. Бланка работала «фоторепортером». Потом он поменял параплан на двухместный и взял с собой Джона Гилкриста. Мы встретили их уже внизу, радостных и счастливых.

В свободное от работы время мы купались или рыбачили. Если купаться удобнее было в пруду — там вода теплее и течения нет, то рыбачили мы на реке — там и форель водилась. По вечерам запекали в духовке пойманную рыбу. Практически в собственном соку. Лишь резали ее на кусочки и добавляли пару ломтиков лимона для вкуса.

Пол Гилкрист — племянник нашего босса, но никаких привилегий это родство ему, видимо, не приносит. Работал он вместе с нами на общих основаниях, за те же деньги, а все свое свободное время посвящал рыбалке. На берегу реки Пол устроил себе уютное гнездышко: притащил старое плетеное кресло и установил его в густых ветвях растущего у самой кромки воды дерева. Иногда и мы к нему присоединялись. Клевало хорошо, и форель ловилась крупная. Но берег зарос большими деревьями с густой кроной. Блесна часто цеплялась за ветки. Нам приходилось прилагать неимоверные усилия и проявлять поистине чудеса ловкости, чтобы ее отцепить.

Однажды ночью Пол предложил отправиться ловить сомов. По дороге мы нашли сбитую машиной птицу, которую и использовали в качестве наживки. Пробравшись через густые заросли, мы вышли на берег реки. Закинув удочку, зажгли свечку и стали ждать. Ночь выдалась безлунная, а под кроной деревьев было вообще так темно, что хоть глаз выколи. Видно было только то, что попадало в круг света от свечки. Ловили исключительно на ощупь. Но одного сома нам тогда все же удалось поймать.

Однажды, возвращаясь из Александры, мы остановились на плотине.

— А ведь тут должно хорошо клевать? — предположил Пол.

Вечером мы отправились проверять его предположение. И, несмотря на дождливую погоду, нам удалось поймать двух форелей и двух лососей. На следующий вечер мы их приготовили в духовке.

 

Рождество

 

Прореживанием мы занимались около двух месяцев. Когда закончились абрикосы, настала пора прореживать яблоки. У Джона Гилкриста яблонь было мало, поэтому нас «перебросили» на помощь его брату, владельцу сада Истхевен (что означает не что иное, как Восточные небеса, одним словом, Рай).

В первый день нам сообщили, что за каждую «очищенную» яблоню будут платить по 2 доллара. Наши студенты подсчитали, сколько они наработали за первый день, и прослезились. Пошли к боссу разбираться и угрожать забастовкой. Тогда и выяснилось, что Карл Маркс абсолютно прав: «Сдельная оплата — это всего лишь замаскированная почасовая». В Новой Зеландии установлен МРОТ — за полную неделю работник должен зарабатывать не меньше 300 новозеландских долларов (1 новозеландский доллар = 45 американским центам). Поэтому расценки для оплаты за сдельную работу в саду определяют так: считают, сколько деревьев успел обработать самый нерадивый работник, и делят 300 долларов на это количество. Поэтому, работая в два раза быстрее самого медленного члена бригады, можно получать в два раза больше минимальной оплаты.

За те два месяца, что мы занимались прореживанием, весна закончилась, и началось лето. Климат в Роксборо замечательный. Днем солнечно и тепло, но не жарко — прохладный воздух спускается с вершин окружающих высоких холмов, да и быстрая река Кута служит своеобразным кондиционером. По ночам вообще замечательно — в меру прохладно, свежо и… ни одного комара! Для них здешние ночи, видимо, слишком холодные.

В Южном полушарии празднование главного христианского праздника — Рождества — приходится на самый разгар лета. Но иммигранты и их потомки продолжают упорно держаться привезенных из Европы традиций — елка, индейка, подарки всем, от мала до велика, и, естественно, выпивка. Куда же без нее.

Наиболее ревностные христиане-баптисты в этот день не забывают и о Боге. Вечером 24 декабря все собрались на торжественное богослужение. Вначале слово дали гостям. Хепберн рассказала о том, как в Норвегии дети, приготовив свои чулочки для подарков Санта-Клауса, тревожно засыпают, терзаясь вопросом: «Что им достанется от всемогущего и доброго Святого? » Потом я поделился тем, как в России Рождество, смешавшись с Новым годом и Старым Новым годом, превратилось в трехнедельный хмельной марафон. Закончилась торжественная часть кратким пересказом — видимо, для тех, кто еще не знал или уже забыл, — библейской истории, которая каждый год празднуется всем христианским миром. После окончания торжественной части состоялся концерт художественной самодеятельности: пастор на амвоне играл на электрогитаре, а прихожане со свечками в руках (прямо как публика на рок-концертах) хором распевали гимны, слова которых предусмотрительно высвечивались на стене.

25 декабря принято собираться за праздничным столом на обильный ужин и дарить друг другу подарки. Естественно, каждый старается оказаться в этот день в кругу своей семьи. Рабочие-новозеландцы разъехались по домам — все равно несколько дней работать никто не будет. Мне, Хепберн и Гийому до дома было слишком далеко. Поэтому Джон Гилкрист из христианского сострадания пригласил нас к себе. Все было, как положено: и елка, и шампанское, и… клубника со взбитыми сливками. Но больше всего мне праздник запомнился тем, что на видео смотрели только что появившийся, но страшно разрекламированный мультфильм «Шрек».

 

Черешня

 

После Рождества в «Восточных небесах» началась уборка клубники. На нее приглашали всех, кто мог похвастаться крепкой спиной. У меня, честно говоря, не было желания ползать целыми днями на карачках, сколько бы за это ни платили. Но и без работы я остаться не боялся. Ведь одновременно с клубникой стала созревать и черешня. И ее тоже уже начинали убирать.

У Джона Гилкриста в саду черешневых деревьев нет. Но в Роксборо в разгар сезона найти работу сможет даже самый ленивый — заходи в первые попавшиеся ворота, везде нужны сезонные рабочие. Можно даже выбирать, где выгоднее работать. Джон Гилкрист стал «сватать» нас своему другу — естественно, тоже баптисту. И есть ли в Роксборо среди владельцев садов не баптисты?

Жить мы продолжали там же — в саду Джона Гилкриста (и платили за это, как прежде, по 35 долларов в неделю — только уже наличными, а не в виде «налога» с зарплаты), и каждый день ездили на светло-зеленом «Датсуне» на работу и обратно.

За каждое полное пятилитровое ведерко черешни платили вначале по 4, затем по 4, 5 и, наконец, по 5 новозеландских долларов (в Японии покупателям это же количество ягод обойдется уже в 10 раз дороже). За день при определенной ловкости рук можно было заработать от 100 до 150 долларов. Но собирать нужно не все подряд, а только достаточно красные, целые ягоды и обязательно с черенками. В том году сезон для черешни оказался неудачный. Как раз в самый разгар ее созревания пошли сильные дожди, и большая часть ягод полопалась. Они и товарный вид потеряли, и на длительное хранение не годились. Только в переработку. А для садоводов это прямой убыток.

Есть разрешалось сколько угодно. Хоть целый день только этим и занимайся! Никаких норм выработки — сколько соберешь, за столько и заплатят. Вот и получается, что выгоднее как раз не есть, а работать. При хорошей работе за один день получишь столько, что в супермаркете на месяц черешни накупить сможешь.

 

Летящий трактор

 

Уборка черешни была в самом разгаре, но с 7 января у Джона Гилкриста стали поспевать абрикосы. Он тут же потребовал, чтобы мы вернулись. Я некоторое время колебался: «А может, вообще уйти? Продолжать работать на сборе черешни. Или собирать абрикосы? » Но, как всегда, победила любознательность. Абрикосы я еще ни разу в жизни не собирал.

За них вначале тоже установили сдельную оплату — по 2 доллара за сумку. Сумка в три раза больше, чем ведро для черешни. Но и сами абрикосы примерно в три раза больше. Должно вроде получаться примерно столько же, сколько мы зарабатывали на черешне. Но не получалось.

Абрикосы нужно убирать не все подряд, а только те, которые достигли определенной степени зрелости — пожелтели, но еще не размякли. Но и бросать еще незрелые плоды на деревьях, как мы делали это с черешней, тоже не принято. Поэтому одни и те же деревья мы проходили по два-три раза с разницей примерно в неделю.

Поначалу довольно трудно было безошибочно отделять плоды, которые нужно собрать, от тех, которые могли подождать еще неделю. Джон, видя, что в погоне за скоростью мы оставляем на ветках слишком много, нервничал.

— Не хватайте по верхушкам. Когда мы вернемся к этому дереву, они переспеют, — ругался он и пытался увещевать, взывая к нашей совести: — Вы понимаете, что мы целый год работаем ради этих нескольких недель!

Но эти увещевания не всегда действовали. Хочешь не хочешь, а при сдельной работе скорость становится значительно важнее, чем качество. Поэтому, когда мы перешли к сбору особенно дорогих и нежных сортов абрикосов, нас перевели на почасовую оплату.

Работать сразу стало легче. Но неинтересно. Я-то знал, что не могу соревноваться в скорости с местными рабочими. Даже когда я работал так медленно, что чуть не засыпал на ходу, моя скорость была примерно в два раза выше, чем у новозеландцев. А платили нам одинаково! Причем одинаково мало.

Что хорошо при повременной оплате — можно аккуратнее и внимательнее следить за тем, чтобы не свалиться с лестницы. Абрикосовые деревья у Джона Гилкриста большей частью старые, с густой кроной. А сад разбит на крутых откосах. Из-за этого сбор урожая становится чем-то вроде промышленного альпинизма — соревнованием на ловкость и осмотрительность.

В разгар уборки абрикосов у нас появились и новые рабочие. Две студентки-журналистки из университета Отаго приехали всего на пару недель — отдохнуть на свежем воздухе после напряженной сессии. Повременная работа была им как раз то, что нужно. Курорт, да и только!

Немного позднее к нам присоединился еще один рабочий — Питер из Данидена.

— Я прожил на Бали шесть месяцев, научился говорить по-индонезийски, завел много приятелей. Но деньги кончились. Пришлось вернуться. Поработаю пару месяцев и опять поеду в Индонезию.

Питер запомнился тем, что он буквально ни одного вечера не мог обойтись без выпивки. Пил, правда, только вино или пиво и сильно не напивался. Но в нерабочее время он всегда был немного навеселе.

Спокойное течение будней нарушило одно происшествие. Я с Гийомом и Питером собирал абрикосы, предназначенные для отправки на консервный завод. Адам на тракторе с тележкой подвозил пустые ящики и отвозил полные. Когда мы собрали последний ящик, он предложил и нас подвезти. Мы втроем сели на ящик с абрикосами и поехали. Трава была мокрой от дождя. Когда спускались с холма, я заметил, что колеса трактора не крутятся — Адам пытался тормозить, а скорость нашего движения лишь увеличивалась. Надо прыгать. А некуда! Мы двигались по колее между двумя рядами деревьев. А скорость становилась все больше и больше. «Прыгайте», — закричал Адам, а сам изо всех сил старался удержать трактор, чтобы он не перевернулся.

Мы неслись вниз с постоянно увеличивающейся скоростью. Когда трактор, наконец, вылетел на прогалину, Питер сразу прыгнул, я — за ним. Мы еще скользили вниз по мокрой траве, когда трактор, несмотря на все усилия Адама так и не вписавшийся в поворот, боком налетел на дерево. Ящики раскололись, абрикосы полетели на землю.

К счастью, в этом инциденте никто серьезно не пострадал. Время было как раз обеденное, и все рабочие собрались в нашем доме. Мой рассказ о приключении, естественно, заставил бросить тарелки с дымящейся кашей и пойти посмотреть если и не на само событие, то хотя бы на его результаты.

Трактор стоял на боку, зацепившись за сломанную ветку, ящики раскололись, а абрикосы высыпались на землю. Джон Гилкрист подогнал другой трактор с пустой тележкой.

— Давайте переложим абрикосы сюда. Только с земли не поднимайте. Грязные фрукты нам не нужны — их на таможне забракуют.

Когда мы закончили убирать следы происшествия, Джон многозначительно улыбнулся и сказал, обращаясь ко мне:

— Знаете, что меня удивило больше всего? То, что Валерий не снимал это на видеокамеру.

И действительно, я так был увлечен происходящим, что чуть ли не впервые за два года напрочь забыл о своей видеокамере.

 

В семье не без урода

 

В саду Джона Гилкриста мы жили как одна большая семья. А как говорится, «в семье не без урода». И наша «семья» не стала в этом отношении исключением. В тот самый день, когда произошел инцидент с трактором, к нам приехала новая работница. Поначалу на нее не обратили внимания.

Англичанка Кетрин после окончания сельскохозяйственного колледжа попала в Новую Зеландию по программе студенческого обмена. Ее направили на овцеводческую ферму, но там у нее «не сложились отношения». И она потребовала перевести ее в другое место. Меня, как бывшего специалиста по отбору персонала, это сразу же насторожило. Если бы я проводил с ней интервью, то ни за что не взял бы ее на офисную работу. Но мы вроде бы работали в поле. Может, обойдется?

Однако не обошлось. С нами у нее отношения тоже не складывались. Видимо, ей опять не повезло: опять вокруг оказались одни сволочи и придурки. С ее появлением в нашем дружном коллективе начались конфликты и склоки. И наша когда-то дружная коммуна стала похожа на коммунальную квартиру в самом худшем смысле этого слова.

Как же мы ухитрились прожить до этого три месяца, так ни разу не поругавшись и «не выяснив отношений»? У каждого из нас была своя отдельная комната. Но ванная, туалет, кухня и гостиная были общими. Однако из-за этого проблем почему-то не возникало. Формально «комендантом общежития» Джон Гилкрист назначил меня, как самого старшего и единственного «взрослого». Но я, честно говоря, ни разу и не подумал воспользоваться своей властью, пустив все на самотек.

Моник никогда ничего по хозяйству не делала, но от нее этого никто и не ждал. Хепберн по собственному почину пылесосила. Когда она уезжала на двухнедельную экскурсию по стране, о пылесосе никто и не вспоминал. Свою посуду каждый обычно мыл сам. А общую — Гийом. И опять же никто его не просил. У него к мытью посуды была такая же странная любовь, как у норвежки к пылесосу. Кетрин же решила сразу навести порядок и всех «построить».

Вначале она выбрала своей целью Гийома. Я уж и не помню, к чему прицепилась. Но конфликт разгорался с каждым днем. Она и ябедничала на него Джону Гилкристу, и истерику закатывала. Француз ушел в глухую оборону — вообще перестал с ней разговаривать. А потом и вообще удрал — уехал к своим друзьям на Северный остров. Тогда она переключилась на меня. Первый ход был такой: «Почему это ты все время садишься на переднее сиденье «Датсуна»? Может, я тоже хочу! » Действительно, почему? Я попытался вспомнить. И вспомнил. Первый раз, когда мы впятером попытались втиснуться в малолитражку, Гийом сел за руль, я, как самый большой и тяжелый, на переднее сиденье, а три девчонки сзади. Так и пошло. Хотя, в действительности, разницы большой нет. Можно и поменяться. Но за первым ходом последовал второй, третий, четвертый…

К счастью, на сортировке у Кетрин появился ухажер, и ее внимание переключилось на него. Только иногда, как мне казалось, беспричинно, она подливала жидкость для мытья посуды мне в заварной чайник. Ругаться и скандалить по этому поводу я не стал. Но каждый раз, прежде чем налить себе заварки, открывал крышку и, раскрутив чайник, смотрел, не образуется ли на поверхности воды характерная пена.

 

Сортировка

 

В саду Джона Гилкриста по воскресеньям никто не работал. Он, как истинный христианин, «помнил день субботний». Но владельцы других садов были не столь щепетильны. Поэтому по выходным я периодически «ходил налево», подрабатывать. Например, Питер Гилкрист хотя тоже баптист, но не такой набожный, как его отец. Для него гибнущий на корню урожай важнее пропущенной церковной службы.

Один раз я попробовал поработать и на сортировке. Она, как настоящая фабрика, не останавливалась ни при какой погоде. После вольницы, к которой я, как сельскохозяйственный рабочий, уже привык, трудиться за конвейером оказалось страшно нудно и утомительно.

Сортировка фруктов отличается от сортировки гаек или болтов. Для нее нужно не просто иметь хорошее зрение и расторопность, но и уметь различать оттенки цвета. Почему-то считается, что в оттенках оранжевого цвета лучше разбираются женщины, а красно-бордовый доступен обоим полам. Поэтому на сортировку абрикосов ставили только представительниц слабого пола, а на черешне работали все, кто ни попадя. Особенно много там почему-то было камбоджийцев. И откуда они в Новой Зеландии?

За один день на сортировке я так утомился, что больше туда не рвался. На уборке работать все же веселее: свежий воздух, в меру тяжелый физический труд, никаких надсмотрщиков.

Только успешно справившись со сбором дорогих экспортных абрикосов, мы переключились на уборку «технических» сортов. Их сразу отвозили на местный консервный завод, поэтому собирать можно было, как картошку, — все подряд и не особенно церемонясь. Естественно, опять перешли на сдельную оплату. Только сумки уже никто не считал, а платили за ящики. Но получилась все та же уравниловка. Ящик собирали бригадой. А результат делился на всех поровну.

Когда все абрикосы убрали, в саду начали созревать персики. Но их у Гилкриста было мало. Нам хватило только на неделю. Правда, на деревьях осталось по одному-два плода, которые в момент уборки были слишком зелеными. Их мы собирали себе к столу для разнообразия.

Перерыв в работе образовывался не только по воскресеньям, но и в особенно дождливые дни. Тогда из опасения не столько за здоровье рабочих, сколько за сохранность фруктов, объявлялся выходной. Но и сидеть в доме, глядя в окно или в телевизор, не хотелось. Поэтому мы покупали в складчину бензин и отправлялись на своем светло-зеленом «Датсуне» изучать окрестности.

Несколько раз ездили в Александру — столицу центрального Отаго. Поселение на пересечении шоссе № 8 и № 85 назвали Нижний Перекресток и включили в состав городка Клайд, где тогда находилось управление золотоносными месторождениями «Данстейн». В 1863 г. здесь проездом побывала Александра, принцесса Уэльская. В честь этого эпохального события и назвали город, выросший на месте маленького поселка. Первый мост через реку Кута построили в 1883 г. От него сохранилось только две опоры. А построенный рядом в 1958 г. железобетонный мост стоит до сих пор. Другое, достойное внимания инженерное сооружение города, — огромные часы. Их соорудили на горном склоне в 1968 г. С тех пор часы показывают точное время для всех, кто окажется в радиусе десяти километров.

 

Недельный отпуск

 

После окончания уборки абрикосов и персиков образовалась свободная неделя. У меня тут же проснулась дремавшая «тяга к странствиям». Долго раздумывать о том, куда бы отправиться, мне было не нужно. На Южном острове я побывал уже везде. Но на Западном побережье мне не повезло с погодой. Я там так ничего и не увидел за пеленой дождя.

Дорога до Данидена была уже знакома и привычна — по ней я несколько раз ездил продлевать визу. В городе я тоже уже все обошел. Но еще дальше, на самой окраине полуострова Отаго бывать не доводилось. Туда я и отправился. Дорога тянется между крутым обрывом и узким галечным пляжем. С противоположного берега залива открывается замечательный вид на центр Данидена: университет, железнодорожный вокзал, церкви, редкие высотные дома.

Все было здорово: ощущение свободы, простора и романтики странствий. Но погода не радовала. Периодически налетал шквальный ветер и начинался сильный ливень. Пришлось отказаться от ночевки прямо на пляже и искать место под крышей. На берегу моря обнаружилось пустующее двухэтажное здание яхт-клуба. Дверь, конечно, закрыта. Но я внутрь и не рвался. Спальный мешок у меня был, а открытая веранда на втором этаже давала надежную защиту от возможного дождя. Я расстелил свою тайскую соломенную циновку на деревянном полу и забрался в спальный мешок. Но спокойно выспаться мне не удалось. Через щели в полу немилосердно дуло. Если летом я так мерзну, что же будет осенью и зимой? И как я до этого обходился без теплого коврика? Или за время работы в Роксборо настолько разнежился?

На окраине полуострова Отаго находится единственная неостровная колония альбатросов. Примерно на полпути к ней высоко на склоне горы стоит замок. Это лучший замок Новой Зеландии. Он же, правда, и единственный! Замок построили в 1871–1876 годах для местного банкира, тогдашнего «нового новозеландца». Видимо, у всех «новых» вкусы одинаковые — с сильной претензией на внешнюю респектабельность. Аналогичные замки сейчас во множестве можно увидеть в окрестностях Москвы и других крупных городов России. Но в Новой Зеландии этот псевдозамок так и остался единственным. Видимо, здесь было слишком много людей, видевших настоящие европейские замки.

Вернувшись в Даниден, я зашел в туристический магазин и купил надувной матрац «терморест», а заодно и продававшуюся с 50 %-ной скидкой полартековую куртку. Утеплившись, я опять же отправился спать в дюнах на берегу моря. И на этот раз мне было тепло и комфортно.

Женщина, вывозившая меня утром назад на трассу, усиленно стала зазывать к себе на ферму «добровольного труда». На таких фермах фанаты экологии бесплатно работают по 2–4 часа в день, получая в обмен кров, еду и возможность отдохнуть на фоне природы.

Я проезжал Тимару уже несколько раз, но все время по объездной. В центр попал впервые. Да и спешить мне особо было некуда. Можно было не спеша прогуляться по центру. В этом портовом городе все достопримечательности, конечно, так или иначе связаны с морем — порт, причалы, торговые склады, памятники знаменитым морякам. А вот центр города практически ничем не отличается от других новозеландских городов XIX — начала XX в. Все они, как правило, начинали строиться с центрального отеля. Вокруг возводились церкви: англиканская, католическая, методистская…

После Тимару я свернул с приморского шоссе на запад, в центр острова. Машин сразу стало меньше. Поход из автостопного постепенно превратился в пешеходный.

Перевалив через перевал, я попал на Западное побережье в районе Хокитики. В XIX в. этот мелкий поселок был чуть ли не самым важным городом побережья. Здесь была таможня, превращенная сейчас в музей. Тогда здесь кипела и культурная жизнь, был создан крупнейший в этом районе Художественный музей.

Без дождя, конечно, и в этот визит на Западное побережье не обошлось — такое уж там мокрое место. К счастью, дождь шел с перерывами. В один из них я уехал из Хокитики с местным фермером. Но когда мне нужно было выходить, опять начался дождь.

— Давай зайдешь ко мне на чашку чая, — дождь закончится, поедешь дальше. А нет — можешь остаться на ночь.

Джон был на Западном побережье новеньким.

— Я переехал сюда три месяца назад. Хочу разводить овец-мериносов. До меня этим здесь еще никто не занимался. Но дождей много, трава зеленеет круглый год. Может, и пойдет дело?

Весь день дождь то начинался, то на некоторое время опять затихал, и я успевал проехать еще немного с очередным фермером или туристом — больше там никто и не ездит. В поселке у ледника Франца-Иосифа меня застиг очередной ливень. В поисках крыши, под которой можно было бы его переждать, я побежал в сторону англиканской церкви. Мне казалось, что такой сильный ливень не может идти долго и вот-вот должен кончиться. Но он и не думал прекращаться. Все лил и лил! Уже стемнело, а из-под крыши над крыльцом нельзя было и носу высунуть.

Церковь, как это обычно и бывает в новозеландской глубинке, была открыта. Только рубильник был выключен и закрыт на замок, чтобы кто ни попадя не включал. Да и это, скорее всего, сделано исключительно в целях противопожарной безопасности.

Постепенно стемнело, никто церковью не интересовался, а дождь все шел. Так и пришлось мне устраиваться спать прямо в церкви, головой к алтарю. Место, конечно, не совсем подходящее. Но ни вечером, ни утром, ни тем более ночью никто меня не побеспокоил.

 

Ледники

 

В Новой Зеландии свыше двух тысяч ледников. Но самые известные из них — ледники Франца-Иосифа и Фокс. Ледник Франца-Иосифа маори называют очень длинно — Ка Коимата о Хинехукатере (Слезы девушки-лавины). И, конечно, для обоснования такого вычурного названия существует древняя легенда. В незапамятные времена на Западном побережье жила Хинехукатере — спортсменка и просто красавица. Она увлекалась альпинизмом и в полном соответствии с советом из старой советской песни «парня в горы тяни, рискни» как-то раз увлекла с собой в вылазку по горам своего бойфренда — Таве. Парень оказался не очень ловким. Когда они почти уже достигли вершины, он поскользнулся, упал и разбился насмерть. Девушка ударилась в слезы. Но в горах было так холодно, что они тут же замерзали и превращались в маленькие льдинки. Так и возник огромный ледник, который позднее европейцы назвали ледником Франца-Иосифа.

Я отправился в поход к леднику рано-рано утром. К нему ведет асфальтированная дорога, но по ней никто кроме туристов не ездит. А они в такой ранний час еще нежатся в постелях или завтракают в отелях. Дорога идет вдоль берега реки, раздувшейся и многократно увеличившейся в размере после вчерашнего дождя. А вот ледник, наоборот, постоянно уменьшается. Табличка, обозначающая место, где он заканчивался в конце XIX в., находится за несколько километров от нынешней ледовой кромки.

Непосредственно на сам ледник лучше карабкаться в сопровождении проводника. Конечно, забора из колючей проволоки нет. Можно и пролезть. Но стоит ли? Для альпинизма у меня не было ни подготовки, ни снаряжения, ни, честно говоря, большого желания. Все же ледники доставляют мне главным образом эстетическое наслаждение. Я предпочитаю рассматривать их со стороны, а не карабкаться по льду, рискуя провалиться в расщелину или попасть под очередной ледопад. Значительно приятнее и интереснее гулять по лесным тропинкам. Поэтому, увидев указатель на озеро Вомбат, я, не раздумывая, свернул в лес. После вчерашнего дождя зелень стала еще зеленее. Тишину нарушал только шум срывавшихся с листьев капель воды. Там, куда попадал солнечный свет, вода испарялась, и воздух насыщался водяными парами. Да и тепло было, как в бане. Тропинка вывела меня к уединенному лесному озеру. Там после «парилки» можно было и помыться.

Вернувшись на шоссе, я застопил машину с американцем, который довез меня до ледника Фокса. Он мне показался даже более живописным, чем ледник Франца-Иосифа. Но, может, все дело в том, что погода улучшилась.

 

⇐ Предыдущая42434445464748495051Следующая ⇒

Поделиться: