Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Глава шестнадцатая Лекция на экономические темы
На следующий день состоялось выдвижение дедушки Глечикова на должность библиотекаря колхоза «Волна». В этом выдвижении заключалась небольшая хитрость: истопником или сторожем при клубе дед работать не согласился бы, а в библиотекари пошел с удовольствием — все-таки должность руководящая. Вечером ребята собрались в клубе — давать дедушке инструктаж. Его посадили на председательское место, во главу стола, и осторожно стали разъяснять, что настоящий библиотекарь, кроме выдачи книг, должен наблюдать за чистотой и порядком, следить за клубным имуществом, мести полы и топить печи. Дедушка чувствовал себя главным начальником, важно кивал головой и на все соглашался. Тут же было решено организовать агрономическую учебу. Вспомнив печальный результат лекции Крутикова, Тоня вызвалась заниматься с полеводами сама, хотя и не считала свои познания достаточными и в техникуме получала по полеводству тройки. Леня поднял вопрос о стенгазете, и вместо короткого разговора с Глечиковым получилось собрание клубного актива. Шурочка предложила организовать драматический кружок. Ее поддержали и заспорили, какую пьесу выбрать для первой постановки. В разгар спора вошел Морозов. Его никто не звал, и Тоне стало тревожно, однако он сразу ввязался в спор, сказал, что никакой пьесы не надо, что надо организовать живую газету и продергивать колхозные недостатки. Текст вполне свободно можно писать самим, а главным сочинителем назначить Витьку. Матвей тут же придумал несколько сценок, показал, как это должно получиться, и все помирали со смеху. В Матвее снова заговорила артистическая жилка, и он выразил готовность быть режиссером, артистом и гримером, если только его будут слушаться и выполнять поставленные им условия. Первое условие состояло в том, чтобы репетиции проводить в полной тайне и содержания номеров никому не говорить. Кто станет трепаться, того — вон. Второе условие — подчиняться режиссеру и играть того персонажа, которого он прикажет: прикажет изобразить самого Ивана Саввича — чтобы не отказывались. Кто станет отказываться, того — вон. Третье условие — приходить на репетиции без опозданий. Кто хоть раз пропустит, того — вон. Условия приняли, и клубный актив в полном составе, включая и дедушку Глечикова, записался в живую газету. Одна Тоня наотрез отказалась участвовать в ней, И ее едва уговорили, чтобы она редактировала тексты. После позора, который Тоне пришлось перенести в день открытия клуба, она страшилась Матвея; как только он появлялся, ей казалось, что сейчас войдет Лариса и снова устроит безобразную сцену. Но все-таки Тоне было приятно сознание того, что Матвей здесь из-за нее, что, не будь ее, он не стал бы возиться ни с живой газетой, ни с клубными делами. Сознавая это, она гордилась и была счастлива, и вместе с тем за это ощущение гордости и счастья, скрытое в самых глубинах души и только изредка вспыхивающее в ее детски-внимательном взгляде, она презирала и стыдила себя. На первый сбор артистов живой газеты она не пошла. Не пошла она и на репетицию, хотя за ней прибегала Шурочка и убеждала, что дело не идет и Матвею надо о чем-то посоветоваться. Дедушка, приходя с репетиций, потирал руки, загадочно ухмылялся и говорил: «А мы сегодня еще смехотворнее надумали». Тоне было любопытно, что они такое надумали, но вопросов она не задавала. Ходили слухи, что Матвей готовит какой-то свой особенный номер и для этого номера Шурочка делает выписки из бухгалтерских книг и из годового отчета. Однако один раз Тоне пришлось пойти на репетицию. О живой газете услышал Игнатьев, заинтересовался и попросил Тоню познакомить его с тем, что готовят комсомольцы. Они пришли в самый разгар репетиции. Шурочка изображала Алевтину Васильевну — как она переманивает девчат из клуба и гадает им за деньги на картах. Эта же Шурочка представляла доярку из Кприлловки, которая не выполняет колхозные наряды, а о своих нарядах заботится. Доставалось многим. «Продергивали» даже самого Ивана Саввича. На сцену выходил Леня в бриджах, с наклеенными усами, а навстречу ему, едва удерживаясь от смеха, шел Витька, изображающий собой огурец. Между Иваном Саввичем и огурцом происходит следующий разговор. О г у р е ц. Когда будет овощехранилище? И в а н С а в в и ч. Ты еще зелен меня учить! Вот пожелтеешь — тогда построим. Было еще много номеров такого рода, и все они Игнатьеву понравились. — А теперь я вам прочитаю лекцию на экономическую тему, — провозгласил Матвей. Любопытные артисты, которым номер Матвея был так же неизвестен, как Игнатьеву и Тоне, с приготовленными улыбками столпились вокруг сцены. Однако показать свою лекцию Матвею не удалось: в зале появилась Лариса. Тоня взглянула на нее из-за плеча Игнатьева и вся сжалась. Всегда, когда Лариса выходила из равновесия, верхняя тонкая губка ее оттягивалась вверх вслед за вздернутым носом от нижней пухлой, румяной губы, и лицо ее принимало неприятное, брезгливое выражение. Это выражение особенно поразило Тоню теперь, когда на бледных щеках и на лбу Ларисы проступили коричневые, словно лаковые, пятна. Стрельнув по сторонам быстрым птичьим взлядом, Лариса подошла вплотную к сцене и сказала Матвею глухим, идущим изнутри голосом: — Ступай домой. Матвей растерянно смотрел на нее. — Ступай домой, понял? — повторила она. В ее заплывающем ненавистью взгляде было что-то такое, чего испугался даже Матвей. Он надел пиджак и, не сказав ни слова, пошел вслед за женой к выходу. Они молча прошли между скамейками, и только у двери Лариса спросила Матвея: — Что же ты говорил, что ее здесь не бывает? На другой день Шурочка застала Матвея возле избы Алевтины Васильевны. Матвей колотил кулаками в дверь и стращал сваху самой отборной руганью. Алевтина Васильевна отвечала из сеней, что ничего не боится и что у нее есть свидетели. Ни о какой репетиции в этот день не могло быть и речи — Матвей был настолько пьян, что не узнал Шурочку. Следующая репетиция тоже сорвалась. Матвей ни с того ни с сего заночевал в МТС. И Тоня поняла, что живая газета медленно, но верно рассыпается. Впрочем, несмотря на неудачи, клуб все-таки наполнялся жизнью. На первую беседу собрались только те, кому явка была обязательна. Беседа строилась на вопросах и ответах. На виду у всех Тоня заглядывала в книги, листала свои старые конспекты, а иногда просто говорила: «Я этого еще не знаю, товарищи», — и смущенно улыбалась, показывая свой остренький зубик. В общем, она вела себя совсем иначе, чем Дима Крутиков, но именно это ее поведение привело к тому, что разговор получился полезным, и она была бы совсем довольна, если бы ее не озадачил дедушка. Когда все стали расходиться, он подошел к ней и спросил: — А когда же будет твоя лекция? — Так вот это и была лекция, — ответила Тоня. — Разве это лекция! — протянул дедушка, подошел к урне и плюнул. На вторую беседу народу собралось больше, и среди присутствующих Тоня увидела несколько человек, явка которых была вовсе не обязательна. На задней скамейке она заметила Уткина, и присутствие Уткина навело ее на мысль не просто рассказать о минеральных удобрениях, а показать их пользу на практике. Первым ухватился за эту идею сметливый Уткин. Тайная мысль его состояла в том, что на таком деле легче всего можно было доказать бессмысленность траты денег на «отраву». Он согласился взять шефство над «опытным участком», и вскоре ящики, наполненные землей и снабженные табличками, стояли в фойе. В ящиках прорастала пшеница, а из табличек было видно, в каком ящике почва удобрена, а в каком оставлена без удобрений. К этому времени были составлены наметки пятилетнего плана развития хозяйства «Волны», и Леня вместе с любителем электрических эффектов Зефировым соорудили стеклянную витрину, на которой изображалась схема земель колхоза и хозяйственные службы, намеченные к постройке по пятилетнему плану. Под витриной находились пять штепселей, соответствующих годам от 1956 до 1960, и при включении вилки в штепсель освещались новые земли, очищенные от ольшаника и включенные в севооборот, и новые постройки, которые должны быть готовы к этому году. Особенное удовольствие витрина доставляла дедушке Глечикову. Он назубок изучил схему и экзаменовал девчат: «А ну, что у нас будет к пятьдесят восьмому году?». То-то и то-то, отвечали девчата. «А вот и не так!» — ликовал дедушка и тыкал вилку в штепсель. С обязанностями библиотекаря дедушка справлялся хорошо. Никаких записей и карточек он не признавал, но кто и какую взял книгу, когда обязан ее вернуть — помнил удивительно крепко, к должникам ходил в избы и устраивал такие скандалы, что ему, кроме казенных книг, отдавали и свои, — только бы отвязался. В начале апреля приехал Игнатьев, на этот раз не один. С ним был сухощавый парень в мохнатой кепке, с ФЭДом через плечо. Игнатьев вызвал Леню и познакомил его с парнем, который оказался корреспондентом областной газеты. Парень имел намерение написать про агитколлектив «Волна» статью и сфотографировать наиболее удачные номера. Пришлось объяснять, что агитколлектив рассыпался. — Что значит — рассыпался? — спросил Игнатьев сурово. — Как же это вы допустили? Игнатьеву было очень досадно. Он собирался похвастаться хорошей постановкой культурно-массовой работы в своей зоне и нарочно повез корреспондента в отдаленную, отсталую «Волну». И вдруг — такая неприятность. — Я говорил, надо было в «Новый путь» ехать, — заметил корреспондент. Леня начал оправдываться, ему пришлось кое о чем умалчивать, и объяснения его были сбивчивыми и неясными. В конце концов он совсем запутался и все свалил на Тоню. Тоню нашли на поле, на участке, отведенном под кукурузу. — А, товарищ Игнатьев! — весело крикнула Тоня. — Ну как, запомнили, что такое лизуха? — Здравствуйте, — сказал Игнатьев, всем своим видом показывая, что шутливый тон на этот раз неуместен. — Почему распался агитколлектив? — Нет руководителя, — объяснила Тоня. — Как же так? Был же руководитель — Морозов. Куда он девался? Тоня промолчала. — Нехорошо, товарищ Глечикова. Вы — наша опора, представитель интеллигенции на селе, и так халатно относитесь. У меня имеются сведения, что вы и сами отказывались помочь коллективу и ни разу не бывали на репетициях. Нехорошо. А Морозова вы обязаны были уговорить. — Его нечего уговаривать. Его жена не пускает. — Что значит — жена не пускает? Тоня промолчала. — Почему не пускает? — спросил Игнатьев настойчиво. — Откуда я знаю? Не пускает — и все. — Значит, надо было с ней побеседовать. Я ее помню. Взбалмошная женщина. Вы не пытались у нее выяснить, в чем дело? — Не пыталась. — тихо сказала Тоня. — Она дома сейчас? — Не знаю. — Садитесь. Давайте к ней съездим. — Нет… нет… что вы?.. — испугалась Тоня. — Сейчас торф будут возить… Надо разметить… Я не могу… — Ну что ж. Тогда мы сами… — Нет, подождите… Вам тоже не надо… — Тоня не знала, что делать. — Вы еще хуже все испортите. Лучше я сама с ней поговорю… Матвей вернется — и поговорю… — Надо было сразу в «Новый путь» ехать, — повторил корреспондент тоскливо. — Подождите, мы сейчас выясним, — не сдавался Игнатьев. — А в печати не вредно освещать и недочеты. — Я на положительный материал командирован. — Товарищ Игнатьев. — Тоня взяла себя в руки. — Я сегодня же вечером побеседую с Морозовым и его женой. Обещаю вам, что работа наладится. — Посмотрим. — Игнатьев хлопнул дверцей «газика», и Тоня увидела, что машина помчалась в противоположную от Пенькова сторону. Вечером Тоня пошла к Морозовым. Она еще не знала, как будет говорить и какой будет толк от этого разговора. Она даже не думала об этом, потому что боялась думать. Ей было ясно только одно — говорить нужно не с Матвеем, а с Ларисой, говорить спокойно и исключительно о делах общественных. Чем ближе Тоня подходила к избе Морозовых, тем страшнее ей становилось. Страшной казалась и изба, стоящая боком к дороге, и освещенные окна, страшным показалось и то, что дверь в сени была полуоткрыта — словно хозяева знали, что Тоня придет именно сегодня, и дожидались ее. Тоня толкнула дверь и вошла в горницу. После первого своего посещения, насмешившего Дарью Семеновну, она ни разу не заходила к Морозовым, и теперь в глаза ей сразу бросилась та самая картинка, изображающая длинную желтую женщину, которая когда-то висела в чистой горенке Ивана Саввича. Матвей и Дарья Семеновна обедали на кухне. Лариса гладила рубашку Матвея. И Тоня успела отметить, что гладила она иначе, чем Дарья Семеновна, внимательно, ласково, нежно расправляя складки, — видно, гладить рубашку мужа доставляет Ларисе удовольствие. — Здравствуйте, — сказала Тоня. Лариса обернулась, верхняя губка ее потянулась вверх, и на круглом лице появилось брезгливо-беспомощное, выражение, словно говорившее: «И долго ты меня будешь мучить?» Но через мгновение она небрежно, как на улице, процедила: «Здрассте», — и губы ее злобно сомкнулись — Мне необходимо поговорить с вами, — сказала Тоня. Лариса отвернулась и стала гладить. Из кухни вышел Матвей. Дарья Семеновна тоже вышла и, испуганно глядя на Тоню, вытерла перед ней скамейку. — Я пыталась подружиться с вами, Лариса, — продолжала Тоня, — но вижу, что это невозможно… Можете обвинять меня в чем угодно, как угодно позорить, — я не стану ни оправдываться, ни объясняться, как бы мне ни было тяжело. Я знаю, что ни в чем перед вами не виновата, и этого мне достаточно. Иначе бы я не пришла сюда. Лариса плюнула на палец, попробовала утюг, и этот ее жест почему-то оскорбил Тоню. — И я вообще бы первая не пришла к вам, — продолжала она. — Но сегодня приезжал Игнатьев и выговаривал мне за развал драмкружка. Я ответила, что в этом виноват не Матвей, а вы. Почему вы не пускаете в клуб мужа? Драмкружок нужен не мне. Я не участвую в нем, не посещаю репетиций, не знаю даже, что они там делают. Драмкружок нужен колхозу, и как бы вы ко мне ни относились, Лариса, колхоз не виноват. — Колхоз не виноват?! — вскрикнула вдруг Лариса, стукнув утюгом так, что на рубашку посыпалась зола. — Колхоз не виноват?! — повторила она и, метнувшись к Тоне, схватила ее за волосы. — Я тебе покажу, змея, кто виноват! Я тебе покажу! — приговаривала она, мотая голову Тони из стороны в сторону. У Ларисы была тяжелая рука доярки. Тоня слышала, как трещат волосы, но боли не чувствовала. Она нагнулась и, не делая ни малейшей попытки сопротивления, старалась только удержаться на ногах. Матвей подскочил к жене, схватил ее за руки, попытался опустить их, но это ему не удавалось. Наконец Тоня упала на колени, Лариса отпустила ее и, рыдая во весь голос, ушла на кухню. — Ну что? Доказала? — крикнул ей вслед Матвей. Побледневшая Тоня поднялась на ноги, подошла к столу и села. Дарья Семеновна, глядя на нее с тем же испуганным выражением, вытерла перед ней клеенку. — А ты не обижайся, — ухмыльнулся Матвей. — Лучше виться будут. Тоня попыталась поправить прическу и только теперь, прикасаясь к голове, почувствовала ужасную боль. Она опустила руки и стерла с них налипшие волосы. — Ой-ой-ой-ой! — рыдала Лариса. — Я думала, что с вами можно разговаривать, как с человеком… — начала Тоня. — Молчи, змея! — вскрикнула Лариса. — Но, оказывается, я ошиблась, — закончила Тоня, старательно сохраняя самообладание. — А чего с ней говорить, — сказал Матвей. — Надо с хозяином говорить. Захочу — и пойду, ее не спрошусь. — Только пойди! — рыдала Лариса. — Пойди только! — И пойду. Подумаешь мне — министр! — Пойди, пойди. Убью я ее, заразу. Не пеняй тогда, насмерть убью. — Я тебе убью! — А вот пойди только! — До свидания, — сказала Тоня и вышла. На улице, у окон, стояло несколько человек: Уткин, Алевтина Васильевна, еще кто-то. Видно, они слушали, что творилось у Морозовых. «Все равно», — подумала Тоня и, опустив голову, прошла мимо притихших людей. А на следующий день Матвей пришел в клуб, и репетиции возобновились. Представление под названием «Обозрение наших дел» состоялось первого мая. Прошло оно шумно и весело. Все были довольны, не исключая и Ивана Саввича, которому досталось не меньше, чем другим. А когда была объявлена лекция на экономические темы и Матвей в очках, с огромным портфелем, появился на сцене, все покатились со смеху. Повадки его были до того похожи на повадки Димы Крутикова, что супруга Ивана Саввича сразу вспомнила про картошку с яйцами. Еще давно, в ленинградской филармонии, Тоня слышала, как Ираклий Андроников, читая свои устные рассказы, удивительно точно передает интонацию персонажей и манеру их речи. Но как только Матвей начал говорить, она поняла, что этим редким даром обладает не один Андроников. — Сейчас я по просьбе аудитории исполню финансовый отчет колхоза «Волна» за прошлый год, — начал Матвей. — Ввиду того, что тема необъятная, а времени у нас мало (в зале засмеялись, потому что именно так говорил Дима), я позволю себе остановиться только на молочке. — И Матвей облизнулся. — Наши девушки получили от каждой коровы на сто литров молока больше, чем в позапрошлом отчетном году; на молочке мы получили девяносто тысяч рублей доходу, и вы помните, как ваш уважаемый председатель возвестил об этой победе на общем собрании, а заведующий фермой товарищ Неделин получил премию. Итак, доход — девяносто тысяч. Теперь подсчитаем расход. За прошлый год коровушки скушали сена и концентратов на шестьдесят восемь тысяч рублей. Наши девушки затратили трудодней возле коров на тридцать семь тысяч рублей. На ремонт фермы ушло у нас двенадцать тысяч рублей. Итого… Матвей достал из портфеля большие, окованные по углам медью счеты и застукал костяшками. — Итого, получается сто семнадцать тысяч рублей, не считая пастуха, которому мы, как известно, платим тридцать пудов ржи, столько же картошки и полторы тысячи деньгами. Но это — частность. — В зале засмеялись, потому что так любил говорить Дима. — Получается, что под выдающимся руководством заведующего фермой товарища Неделина мы достигли на одном молочке, — он постукал на счетах, — двадцать семь тысяч рублей убытку… Это не считая пастуха и премии товарища Неделина. Зрители смеялись. Раньше, на отчетном собрании, бухгалтер докладывал о животноводстве вообще, и у него выходило, что колхоз получил доход, правда небольшой, но все-таки доход. А Матвей выделил внутри животноводства самый отстающий участок и показал, как хозяйствовали на этом участке. Тоня слушала и радовалась. Все-таки клубная работа приносит пользу. Даже Матвей меняется на глазах, становится другим человеком. Еще месяц, два — и он станет настоящим ценным работником. Зефиров примеряется делать турник и брусья, а старик Уткин вечерами прибегает дежурить возле ящиков с пшеницей, чтобы кто-нибудь не ткнул в землю окурка. Когда живая газета кончилась, Тоня влилась в толпу оживленных людей и, впервые за все время ощущая себя необходимой частью этого живого потока, пошла к выходу. Возле самых дверей к ней протиснулся Леня и схватил ее за руку. — Обожди здесь, — сказал он. — Что случилось? — Ничего не случилось, а обожди. Не выходи пока. Недоумевая, Тоня посмотрела на его встревоженное лицо, на бледные дрожащие губы. Он крепко держал ее за руку и прислушивался к смутному шуму, который доносился с улицы. Народу в зале становилось меньше, шум стал явственней. Среди беспокойного говора послышался голос Матвея: «Пустите ее!.. Я сам… Пустите…» И вдруг раздался пронзительный голос Ларисы: — Все равно не уйдет она от меня! Не уйдет, змея! Шум голосов постепенно затих: видимо, Ларису повели домой. — Теперь иди, — сказал Леня. — А все ж таки, давай-ка я тебя до дверей провожу. Когда Тоня ложилась спать, от светлого чувства, охватившего ее в клубе, не было и следа… |
Последнее изменение этой страницы: 2019-03-31; Просмотров: 215; Нарушение авторского права страницы