Владимир Владимирович Маяковский

Облако в штанах

 

Вашу мысль,               мечтающую на размягченном мозгу,               как выжиревший лакей на засаленной кушетке,               буду дразнить об окровавленный сердца лоскут;               досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий,                У меня в душе ни одного седого волоса,               и старческой нежности нет в ней!               Мир огр_о_мив мощью голоса,               иду - красивый,            10 двадцатидвухлетний.                Нежные!               Вы любовь на скрипки ложите.               Любовь на литавры ложит грубый.               А себя, как я, вывернуть не можете,               чтобы были одни сплошные губы!                Приход_и_те учиться -               из гостиной батистовая,               чинная чиновница ангельской лиги.                И которая губы спокойно перелистывает,            20 как кухарка страницы поваренной книги.                Хотите -               буду от мяса бешеный               - и, как небо, меняя тона -               хотите -               буду безукоризненно нежный,               не мужчина, а - облако в штанах!                Не верю, что есть цветочная Ницца!               Мною опять славословятся               мужчины, залежанные, как больница,            30 и женщины, истрепанные, как пословица.                                 1                Вы думаете, это бредит малярия?                Это было,               было в Одессе.                "Приду в четыре", - сказала Мария.                Восемь.               Девять.               Десять.                Вот и вечер               в ночную жуть            40 ушел от окон,               хмурый,               декабрый.                В дряхлую спину хохочут и ржут               канделябры.                Меня сейчас узнать не могли бы:               жилистая громадина               стонет,               корчится.               Что может хотеться этакой глыбе?            50 А глыбе многое хочется!                Ведь для себя не важно               и то, что бронзовый,               и то, что сердце - холодной железкою.               Ночью хочется звон свой               спрятать в мягкое,               в женское.                И вот,               громадный,               горблюсь в окне,            60 плавлю лбом стекло окошечное.               Будет любовь или нет?               Какая -               большая или крошечная?               Откуда большая у тела такого:               должно быть, маленький,               смирный любёночек.               Она шарахается автомобильных гудков.               Любит звоночки коночек.                Еще и еще,            70 уткнувшись дождю               лицом, в его лицо рябое,                    жду,               обрызганный громом городского прибоя.                Полночь, с ножом мечась,               догн_а_ла,               зарезала, -               вон его!                Упал двенадцатый час,               как с плахи голова казненного.             80 В стеклах дождинки серые               свылись,               гримасу громадили,               как будто воют химеры               Собора Парижской Богоматери.                Проклятая!               Что же, и этого не хватит?                Скоро криком издерется рот.               Слышу:               тихо,            90 как больной с кровати,               спрыгнул нерв.               И вот, -               сначала прошелся               едва-едва,               потом забегал,               взволнованный,               четкий.               Теперь и он и новые два               мечутся отчаянной чечеткой.            100 Рухнула штукатурка в нижнем этаже.                Нервы -               большие,               маленькие,               многие! -               скачут бешеные,               и уже               у нервов подкашиваются ноги!                А ночь по комнате тинится и тинится, -               из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.            110 Двери вдруг заляскали,               будто у гостиницы               не попадает зуб н_а_ зуб.                Вошла ты,               резкая, как "нате!",               муча перчатки замш,               сказала;                "Знаете -               я выхожу замуж".                Что ж, выходите,           120 Ничего.               Покреплюсь.               Видите - спокоен как!               Как пульс               покойника.                Помните?               Вы говорили:               "Джек Лондон,               деньги,               любовь,           130 страсть", -               а я одно видел:               вы - Джиоконда,               которую надо украсть!                И украли.                Опять влюбленный выйду в игры,               огнем озаряя бровей з_а_гиб.               Что же!               И в доме, который выгорел,               иногда живут бездомные бродяги!            140 Др_а_зните?               "Меньше, чем у нищего копеек,               у вас изумрудов безумий".               Помните!               Погибла Помпея,               когда раздразнили Везувий!                Эй!               Господа!               Любители               святотатств,           150 преступлений,               боен, -               а самое страшное               видели -               лицо мое,               когда               я               абсолютно спокоен?                И чувствую -               "я"           160 для меня мал_о_.               Кто-то из меня вырывается упряма                Allo!               Кто говорит?               Мама?               Мама!               Ваш сын прекрасно болен!               Мама!                У него пожар сердца.               Скажите сестрам, Люде и Оле, -           170 ему уже некуда деться.               Каждое слово,               даже шутка,               которые изрыгает обгорающим ртом он,               выбрасывается, как голая проститутка               из горящего публичного дома.                Люди нюхают -               запахло жареным!               Нагнали каких-то.               Блестящие!           180 в касках!               Нельзя сапожища!               Скажите пожарным:               на сердце горящее лезут в ласках.               Я сам.               Глаза наслезнённые бочками выкачу.               Дайте о ребра опереться.               Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!               Рухнули.               Не выскочишь из сердца!            190 На лице обгорающем               из трещины губ               обугленный поцелуишко броситься вырос.                Мама!               Петь не могу.               У церковки сердца занимается клирос!                Обгорелые фигурки слов и чисел               из черепа,                  как дети из горящего здания.               Так страх           200 схватиться за небо               высил               горящие руки "Лузитании".                Трясущимся людям               в квартирное тихо               стоглазое зарево рвется с пристани.               Крик последний, -               ты хоть               о том, что горю, в столетия выстони!                                 2                Славьте меня!           210 Я великим не чета.               Я над всем, что сделано,               ставлю "nihil" {*}.               {* "Ничто" (лат.).}                Никогда               ничего не хочу читать.               Книги?               Что книги!                Я раньше думал -               книги делаются так:               пришел поэт,           220 легко разжал уста,               и сразу запел вдохновенный простак -               пожалуйста!               А оказывается -               прежде чем начнет петься,               долго ходят, размозолев от брожения,               и тихо барахтается в тине сердца               глупая вобла воображения.               Пока выкипячивают, рифмами пиликая,               из любвей и соловьев какое-то варево,           230 улица корчится безъязыкая -               ей нечем кричать и разговаривать.                Городов вавилонские башни,               возгордясь, возносим снова,               а бог               города на пашни               рушит,               мешая слово.                Улица м_у_ку молча пёрла.               Крик торчком стоял из глотки.           240 Топорщились, застрявшие поперек горла,               пухлые taxi {*} и костлявые пролетки.               {* такси (франц.).}               Грудь испешеходили.                    Чахотки площе.                Город дорогу мраком запер.                И когда -               все-таки! -               выхаркнула давку на площадь,               спихнув наступившую на горло паперть,                 думалось:           250 в х_о_рах архангелова хорала               бог, ограбленный, идет карать!                А улица присела и заорала:               "Идемте жрать!"                Гримируют городу Круппы и Круппики               грозящих бровей морщь,               а во рту               умерших слов разлагаются трупики,               только два живут, жирея -               "сволочь"           260 и еще какое-то,               кажется - "борщ".                Поэты,               размокшие в плаче и всхлипе,               бросились от улицы, ероша космы:               "Как двумя такими выпеть               и барышню,               и любовь,               и цветочек под росами?"                А за поэтами -           270 уличные тыщи:               студенты,               проститутки,               подрядчики.                Господа!               Остановитесь!               Вы не нищие,               вы не смеете просить подачки!                Нам, здоровенным,               с шагом саженьим,           280 надо не слушать, а рвать их -               их,               присосавшихся бесплатным приложением               к каждой двуспальной кровати                Их ли смиренно просить:               "Помоги мне!"               Молить о гимне,               об оратории!               Мы сами творцы в горящем гимне -               шуме фабрики и лаборатории.            290 Что мне до Фауста,               феерией ракет               скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!               Я знаю -               гвоздь у меня в сапоге               кошмарней, чем фантазия у Гете!                Я,               златоустейший,               чье каждое слово               душу новородит,           300 именинит тело,               говорю вам:               мельчайшая пылинка живого               ценнее всего, что я сделаю и сделал!                Слушайте!               Проповедует,               мечась и стеня,               сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!               Мы               с лицом, как заспанная простыня,           310 с губами, обвисшими, как люстра,               мы,               каторжане города-лепрозория,               где золото и грязь изъ_я_звили проказу, -               мы чище венецианского лазорья,               морями и солнцами омытого сразу!                Плевать, что нет               у Гомеров и Овидиев               людей, как мы,               от копоти в оспе.           320 Я знаю -               солнце померкло б, увидев               наших душ золотые россыпи!                Жилы и мускулы - молитв верней.               Нам ли вымаливать милостей времени!               Мы -               каждый -               держим в своей пятерне               миров приводные ремни!                Это взвело на Голгофы аудиторий           330 Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,               и не было ни одного,               который               не кричал бы:                   "Распни,               распни его!"               Но мне -               люди,               и те, что обидели -               вы мне всего дороже и ближе.            340 Видели,               как собака бьющую руку лижет?!                Я,               обсмеянный у сегодняшнего племени,               как длинный               скабрезный анекдот,               вижу идущего через горы времени,               которого не видит никто.                Где глаз людей обрывается куцый,               главой голодных орд,           350 в терновом венце революций               грядет шестнадцатый год.                А я у вас - его предтеча;               я - где боль, везде;               на каждой капле слёзовой течи               р_а_спял себя на кресте.               Уже ничего простить нельзя.               Я выжег души, где нежность растили.               Это труднее, чем взять               тысячу тысяч Бастилии!            360 И когда,               приход его               мятежом оглашая,               выйдете к спасителю -               вам я               душу вытащу,               растопчу,               чтоб большая! -               и окровавленную дам, как знамя.                                 3                Ах, зачем это,           370 откуда это               в светлое весело               грязных кулачищ замах!                Пришла               и голову отчаянием занавесила               мысль о сумасшедших домах.                И -               как в гибель дредноута               от душащих спазм               бросаются в разинутый люк -           380 сквозь свой                до крика разодранный глаз               лез, обезумев, Бурлюк.               Почти окровавив исслезенные веки,               вылез,               встал,               пошел               и с нежностью, неожиданной в жирном                                             человеке,               взял и сказал:               "Хорошо!"            390 Хорошо, когда в желтую кофту               душа от осмотров укутана!               Хорошо,               когда брошенный в зубы эшафоту,               крикнуть:               "Пейте какао Ван-Гутена!"                И эту секунду,               бенгальскую               громкую,               я ни на что б не выменял,           400 я ни на...               А из сигарного дыма               ликерного рюмкой               вытягивалось пропитое лицо Северянина.                Как вы смеете называться поэтом               и, серенький, чирикать, как перепел!               Сегодня               надо               кастетом                 кроиться миру в черепе!            410 Вы,               обеспокоенные мыслью одной -               "изящно пляшу ли", -               смотрите, как развлекаюсь               я -               площадной                    сутенер и карточный шулер!                От вас,               которые влюбленностью мокли,               от которых           420 в столетия слеза лилась,               уйду я,               солнце моноклем               вставлю в широко растопыренный глаз.                Невероятно себя нарядив,               пойду по земле,               чтоб нравился и жегся,               а впереди               на цепочке Наполеона поведу, как мопса.                Вся земля поляжет женщиной,           430 заерзает мясами, хотя отдаться;               вещи оживут -               губы вещины               засюсюкают:               "цаца, цаца, цаца!"                Вдруг               и тучи               и облачное прочее               подняло на небе невероятную качку,               как будто расходятся белые рабочие,           440 небу объявив озлобленную стачку.                Гром из-за тучи, зверея, вылез,               громадные ноздри задорно высморкал,               и небье лицо секунду кривилось               суровой гримасой железного Бисмарка.                И кто-то,               запутавшись в облачных путах,               вытянул руки к кафе -               и будто по-женски,               и нежный как будто,           450 и будто бы пушки лафет.                Вы думаете -               это солнце нежненько               треплет по щечке кафе?               Это опять расстрелять мятежников               грядет генерал Галифе!                Выньте, гулящие, руки из брюк -               берите камень, нож или бомбу,               а если у которого нету рук -               пришел чтоб и бился лбом бы!            460 Идите, голодненькие,               потненькие,               покорненькие,               закисшие в блохастом гр_я_зненьке!                Идите!               Понедельники и вторники               окрасим кровью в праздники!               Пускай земле под ножами припомнится,               кого хотела опошлить!                Земле,           470 обжиревшей, как любовница,               которую вылюбил Ротшильд!                Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,               как у каждого порядочного праздника -               выше вздымайте, фонарные столбы,               окровавленные туши лабазников.                Изругивался,               вымаливался,               резал,               лез за кем-то           480 вгрызаться в бока.                На небе, красный, как марсельеза,               вздрагивал, околевая, закат.                Уже сумасшествие.                Ничего не будет.                    Ночь придет,               перекусит               и съест.                Видите -               небо опять иудит           490 пригоршнью обрызганных предательством                                                 звезд?               Пришла.               Пирует Мамаем,               задом на город насев.               Эту ночь глазами не проломаем,               черную, как Азеф!                Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,               вином обливаю душу и скатерть               и вижу:               в углу - глаза круглы, -           500 глазами в сердце въелась богоматерь.                Чего одаривать по шаблону намалеванному               сиянием трактирную ораву!               Видишь - опять               голгофнику оплеванному               предпочитают Варавву?                Может быть, нарочно я                   в человечьем месиве               лицом никого не новей.               Я,           510 может быть,               самый красивый               из всех твоих сыновей.                Дай им,               заплесневшим в радости,               скорой смерти времени,               чтоб стали дети, должные подрасти,               мальчики - отцы,               девочки - забеременели.                И новым рожденным дай обрасти           520 пытливой сединой волхвов,               и придут они -               и будут детей крестить               именами моих стихов.                Я, воспевающий машину и Англию,               может быть, просто,               в самом обыкновенном евангелии               тринадцатый апостол.                И когда мой голос,               похабно ухает -           530 от часа к часу,               целые сутки,               может быть, Иисус Христос нюхает               моей души незабудки.                                 4                Мария! Мария! Мария!               Пусти, Мария!               Я не могу на улицах!               Не хочешь?               Ждешь,               как щеки провалятся ямкою,           540 попробованный всеми,               пресный,               я приду               и беззубо прошамкаю,               что сегодня я               "удивительно честный".                Мария,               видишь -               я уже начал сутулиться.                В улицах           550 люди жир продырявят в четыреэтажных зобах,               высунут глазки,               потертые в сорокгодовой таске, -               перехихикиваться,               что у меня в зубах               - опять! -                  черствая булка вчерашней ласки.                Дождь обрыдал тротуары,               лужами сжатый жулик,               мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп           560 а на седых ресницах -               да! -               на ресницах морозных сосулек               слезы из глаз -               Да! -               из опущенных глаз водосточных труб.                Всех пешеходов морда дождя обсосала,               а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет:               лопались люди,               проевшись насквозь,           570 и сочилось сквозь трещины сало,               мутной рекой с экипажей стекала               вместе с иссосанной булкой               жевотина старых котлет.                Мария!               Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?               Птица               побирается песней,               поет,               голодна и звонка,           580 а я человек, Мария,               простой,               выхарканный чахоточной ночью в грязную руку                                                     Пресни.               Мария, хочешь такого?               Пусти, Мария!               Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!                Мария!                Звереют улиц выгоны.               На шее ссадиной пальцы давки.                Открой!            590 Больно!                Видишь - натыканы               в глаза из дамских шляп булавки!                Пустила.                Детка!               Не бойся,               что у меня на шее воловьей               потноживотые женщины мокрой горою сидят, -               это сквозь жизнь я тащу               миллионы огромных чистых любовей           600 и миллион миллионов маленьких грязных любят.               Не бойся,               что снова,               в измены ненастье,               прильну я к тысячам хорошеньких лиц, -               "любящие Маяковского!" -               да ведь это ж династия               на сердце сумасшедшего восшедших цариц.                Мария, ближе!                В раздетом бесстыдстве,           610 в боящейся дрожи ли,               но дай твоих губ неисцветшую прелесть:               я с сердцем ни разу до мая не дожили,               а в прожитой жизни               лишь сотый апрель есть.                Мария!               Поэт сонеты поет Тиане,               а я -               весь из мяса,               человек весь -           620 тело твое просто прошу,               как просят христиане -               "хлеб наш насущный               даждь нам днесь".                Мария - дай!                Мария!               Имя твое я боюсь забыть,               как поэт боится забыть               какое-то               в муках ночей рожденное слово,           630 величием равное богу.               Тело твое               я буду беречь и любить,               как солдат,               обрубленный войною,               ненужный,               ничей,               бережет свою единственную ногу.               Мария -               не хочешь?           640 Не хочешь!                Ха!                Значит - опять               темно и понуро               сердце возьму,               слезами окапав,               нести,               как собака,               которая в конуру               несет           650 перееханную поездом лапу.                Кровью сердца дорогу радую,               липнет цветами у пыли кителя.               Тысячу раз опляшет Иродиадой               солнце землю -               голову Крестителя.                И когда мое количество лет               выпляшет до конца -               миллионом кровинок устелется след               к дому моего отца.            660 Вылезу               грязный (от ночевок в канавах),               стану бок о б_о_к,               наклонюсь               и скажу ему на ухо:                - Послушайте, господин бог!               Как вам не скушно               в облачный кисель               ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?               Давайте - знаете -           670 устроимте карусель               на дереве изучения добра и зла!                Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,               и вина такие расставим по столу,               чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу               хмурому Петру Апостолу.               А в рае опять поселим Евочек:               прикажи, -               сегодня ночью ж               со всех бульваров красивейших девочек           680 я натащу тебе.                Хочешь?                    Не хочешь?                Мотаешь головою, кудластый?               Супишь седую бровь?               Ты думаешь -               этот,               за тобою, крыластый,               знает, что такое любовь?                Я тоже ангел, я был им -           690 сахарным барашком выглядывал в глаз,               но больше не хочу дарить кобылам               из севрской м_у_ки изваянных ваз.                    Всемогущий, ты выдумал пару рук,               сделал,               что у каждого есть голова, -               отчего ты не выдумал,               чтоб было без мук               целовать, целовать, целовать?!                Я думал - ты всесильный божище,           700 а ты недоучка, крохотный божик.               Видишь, я нагибаюсь,               из-за голенища               достаю сапожный ножик.                Крыластые прохвосты!               Жмитесь в раю!               Ерошьте перышки в испуганной тряске!               Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою               отсюда до Аляски!                Пустите!            710 Меня не остановите.               Вру я,               в праве ли,               но я не могу быть спокойней.               Смотрите -               звезды опять обезглавили               и небо окровавили бойней!                Эй, вы!               Небо!               Снимите шляпу!           720 Я иду!                Глухо.                Вселенная спит,               положив на лапу               с клещами звезд огромное ухо.                [1914-1915]

 

 

Анализ: в основе произведения лежит протест нравственный, социальный и эстетическии.

Грубая, жестокая реальность предстает враждебной герою и он вступает в борьбу с буржуазным миром. в это мире он видит зло, которое искажает мораль(нравст и соц протест) и искажает саму суть искусства(эстетич), но и этого поэту мало, и он бросает вызов самому богу, вводя в поэму 13-того апостола. в этом образе он предстает сам как апостол разрушитель буржуазии.

⇐ Предыдущая20212223242526272829Следующая ⇒

Поделиться: