Фонограмма-стук колёс-поезд

Фонограмма-стук колёс-поезд

9.Когда мы ехали, нас поразило, что прямо на перронах лежали убитые. Это уже была война... Но молодость брала свое, и мы пели. Даже что-то веселое. Какие-то частушки.

Частушки+танц.движения

 

Песня «До свидания,девочки!»

Часть3

 Максим:

Девчонки сорок первого... Первое, о чем хочу спросить: откуда они такие? Почему их было так много? Как решились наравне с мужчинами взять оружие в руки? Стрелять, минировать, подрывать, бомбить - убивать?

Раньше я не задавал себя вопросов: как можно было, например, годами спать в окопах неполного профиля или у костра на голой земле, ходить в сапогах и шинелях, и наконец - не смеяться, не танцевать. Не носить летние платья. Забыть о туфлях и цветах... Им же было по восемнадцать-двадцать лет! Я привыкл думать, что женской жизни нет места на войне. Она невозможна там, почти запретна. Но я ошибался... Очень скоро, уже во время первых встреч, заметил: о чем бы женщины не говорили, даже о смерти, они всегда вспоминали о красоте, она являлась неистребимой частью их существования: . Весело и охотно рассказывали они о своих наивных девичьих ухищрениях, маленьких секретах, невидимых знаках, как в «мужском» быте войны и в «мужском» деле войны все-таки хотели остаться сами собой. Не изменить своей природе.

Девушки

прибыли мы на фронт. Под Оршу… В шестьдесят вторую стрелковую дивизию.   Выдали нам форму-сапоги на 3 размера больше! Я надевала ботинки 43 на свой 37,не расшнуровывая.И когда шла,волочила их по земле … Командир, как сейчас помню, полковник Бородкин, он увидел нас, рассердился: девчонок мне  навязали. Но потом пригласил к себе, угостил обедом. И, слышим, спрашивает у своего адъютанта: «Нет ли у нас сладкого к чаю».  Мы обиделись: за кого он нас принимает? Мы воевать  приехали… А он нас принимал не как солдат, а как девчонок. По возрасту мы ему были дочери.  «Что ж я с вами делать буду, милые вы мои?» — вот как он к нам относился, как он нас встретил . А мы же воображали, что уже вояки … Назавтра заставил показать, как умеем стрелять, маскироваться на местности. Отстрелялись хорошо, даже лучше мужчин-снайперов, которых отозвали с передовой на двухдневные  курсы. А затем маскировка на местности… Полковник пришел, ходит осматривает поляну, потом  стал на одну кочку — ничего не видно. И тут «кочка» под ним взмолилась: «Ой, товарищ полковник, не могу больше, тяжело». Ну, и смеху было! Он поверить не мог, что так хорошо можно замаскироваться. «Теперь, — говорит, — свои слова насчет девчонок беру обратно». Но все равно очень мучился, боялся за нас, каждый раз  предупреждал, чтобы осторожными были, понапрасну не рисковали.   Стоим как-то мы с подругой на посту, охраняем склад. А в Уставе говорится, что если кто-то идет, надо его остановить словами: «Стой! Кто идет? Стрелять буду!» Подруга моя увидела командира полка и кричит:  «Стой! Кто идет? Вы меня извините, но  я стрелять  буду».   -а мы приехали в часть целым грузовиком,да ещё с гитарой.Разгружаемся,и вдруг слышим: Парни:Ой,братцы,смотрите,артисты приехали! -нам обидно,мы воевать приехали,а тут… -пока фрицы отдыхают,разрешите пригласить вас на танец? танец   Но попав впервые на передовую,мы как-то сразу повзрослели.Нет,конечно мы и пели,и смеялись в часы затишья,но это уже было не так.как раньше А знаете,какое моё Самое сильное впечатление... На всю жизнь... Было это в первый год, когда мы отступали... Я увидела, мы прятались за кустами, как наш солдат бросился с винтовкой на немецкий танк и бил прикладом по броне. Бил, кричал и плакал, пока не упал. Пока его не расстреляли немецкие  автоматчики. Первый год воевали с винтовками против танков и «мессеров

 

Какая я была в детстве? На спор прыгала со второго этажа школы. Любила футбол, всегда вратарем у мальчишек. Началась финская война, без конца убегала на финскую войну. А в сорок первом как раз окончила семь классов и успела отдать документы в техникум. Тетя плачет: "Война!", а я обрадовалась, что пойду на фронт, буду воевать. Откуда я знала, что такое кровь?

Сформировалась первая гвардейская дивизия народного ополчения, и нас, несколько девчонок, взяли в медсанбат.

Позвонила тете:

– Ухожу на фронт.

На другом конце провода мне ответили:

– Марш домой! Обед уже простыл.

Я повесила трубку. Потом мне ее было жалко, безумно жалко.

Началась блокада города, страшная ленинградская блокада, когда город наполовину вымер, а она осталась одна. Старенькая.

Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:

– Дайте мне конфет.

Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое – карточки, что такое – блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?" И все вдруг стали просить, вся очередь:

– Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.

И мне дали.

На улице собирали помощь фронту. Прямо на площади на столах лежали большие подносы, люди шли и снимали, кто перстень золотой, кто серьги. Часы несли, деньги... Никто ничего не записывал, никто не расписывался. Женщины снимали с рук кольца обручальные...

Эти картины в моей памяти...

И был знаменитый сталинский приказ за номером двести двадцать семь – «Ни шагу назад!» Повернешь назад  расстрел! Расстрел - на месте. Или - под трибунал и в специально созданные штрафные батальоны..
..

Обычная поляна... Мокро, грязно после дождя. Стоит на коленях молодой солдат. В очках, они без конца у него падают почему-то, он их поднимает. После дождя... Интеллигентный ленинградский мальчик. Трехлинейку у него уже забрали. Нас всех выстроили. Везде лужи... Мы... Слышим, как он просит... Он клянется... Умоляет, чтобы его не расстреливали, дома у него одна мама. Начинает плакать. И тут же его - прямо в лоб. Из пистолета. Показательный расстрел - с любым так будет, если дрогнет. Пусть даже на одну минуту! На одну...

Этот приказ сразу сделал из меня взрослую. Об этом нельзя было... Долго не вспоминали... Да, мы победили, но какой ценой! Какой страшной ценой?!

В медсанбате ко мне хорошо относились, но я хотела быть разведчицей. Сказала, что убегу на передовую, если меня не отпустят. Хотели из комсомола за это исключить, за то, что не подчиняюсь военному уставу. Но все равно я удрала...

Первая медаль "За отвагу"...

Мужчине было легче ко всему приспособиться. К этому аскетическому быту... К этим отношениям... А мы тосковали, страшно тосковали по дому, по маме, по уюту. У нас была одна москвичка, Наташка Жилина, ее наградили медалью «За отвагу» и как поощрение – отпустили домой на несколько дней. Так когда она приехала, мы ее обнюхивали. Ну, буквально становились в очередь и обнюхивали, говорили, что она домом пахнет. Такая тоска была до дому... Такая радость от одного вида конверта с письмом... Он папиного почерка... Если выпадала минута отдыха, что-то вышивали, какие-то платочки. Дадут нам портянки, а мы из них шарфики придумаем, обвяжем. Хотелось заняться чем-то женским. Вот этого женского нам не хватало, просто невмоготу было. Ищешь любой предлог, чтобы иголку в руки взять, зашить что-нибудь, хотя бы на какое-то время приобрести свой естественный вид. Конечно, и смеялись, и радовались, но все это было не так, как до войны. Какое-то особое состояние...

 

И откуда

Вдруг берутся силы

В час, когда

В душе черным-черно?..

Если б я

Была не дочь России,

Опустила руки бы давно,

Опустила руки

В сорок первом.

Помнишь?

Заградительные рвы,

Словно обнажившиеся нервы,

Зазмеились около Москвы.

Похоронки,

Раны,

Пепелища...

Память,

Душу мне

Войной не рви,

Только времени

Не знаю чище

И острее

К Родине любви.

Лишь любовь

Давала людям силы

Посреди ревущего огня.

Если б я

Не верила в Россию,

То она

Не верила б в меня.

песня «Дымилась,падая,ракета»

Парни-2-3

среди вопросов, которые я себе задавал, был и этот: что заставило женщину пойти на войну?

 Я думаю, что это наша национальная черта. Не может наша женщина купать ребенка, готовить обед, когда видит, что гибнет ее страна, гибнет ее народ. Если вспомнить историю, то во все времена русская женщина не только провожала на битву мужа, брата, сына, горевала, ждала х, но в трудное время сама становилась рядом с ними.

У мужчины от природы другой взгляд на вещи. , другой уровень эмоционального восприятия.

Но в экстремальных условиях женщина, это хрупкое, эмоциональное создание, оказывалась сильнее мужчины, выносливее. Делаем переход в тридцать-сорок километров… Лошади падают, мужчины падают, а женщина идет, поет песни.

Женщинам не место на войне,

только мужество не делится по полу...

И спешат, красивые, туда,

Часть 4

Девушки:

1."Мужчина, он мог вынести. Он все-таки мужчина. А вот как женщина могла, я сама не знаю. Я теперь, как только вспомню, то меня ужас охватывает, а тогда все могла2

2-я девушка: А я навсегда запомнила свой первый бой, хотя действовала автоматически: перевязала одного раненого, второго, третьего.
Но тут услышала крик: «Танк! Танк!», и увидела бегущих солдат …Я мчалась через лес, спотыкаясь и падая, ушибаясь, но не чувствуя боли. А потом надо мной смеялся весь батальон, потому что оказалось, что я убегала не от фашистского, а от своего танка.
. .
3я девушка: «А я о себе вот что запомнила… Сначала боишься смерти… В тебе соседствует и удивление, и любопытство. А потом ни того, ни другого от усталости. Все время на пределе сил. За пределами. Остается всего один страх — быть некрасивой после смерти. Женский страх… Только бы не разорвало на куски снарядом… Я знаю, как это… Сама подбирала…

4-я девушка: «В плен военных женщин немцы не брали… Сразу расстреливали. Или водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. И мы всегда два патрона для себя держали, два — на случай осечки.
5-я девушка: А как мы вытаскивали раненых!  У меня тело было сплошной синяк. И брюки у меня все в крови. Полностью. Старшина нас ругал: „Девочки, больше нет брюк, и не просите“. А у нас брюки засохнут и стоят, от крахмала так не стоят, как от крови, порезаться можно. На твоих глазах человек умирает… И ты знаешь, видишь, что ничем не можешь ему помочь, у него минуты остались. Целуешь его, гладишь его, ласковые слова ему говоришь. Прощаешься с ним. Ну, ничем ты ему больше не можешь помочь…
Эти лица у меня вот и сейчас в памяти. Я вижу их — всех-всех ребят. Почему-то вот годы прошли, а хотя бы кого-то забыть, хотя бы одно лицо. Ведь никого не забыла, всех помню… Всех вижу…

5девушка:Помню- на рассвете наши катера ушли в море. Несколько десятков катеров... Скоро мы услышали, как начался бой. Мы ждали... Прислушивались... Бой длился много часов, и был момент, когда он приблизился к самому городу. Но где-то невдалеке затих. Перед сумерками я вышла на берег: по Морскому каналу плыли бескозырки. Одна за другой. Бескозырки и большие красные пятна на волнах... Щепки какие-то... Это наших ребят где-то сбросили в воду... Сколько я стояла, столько эти бескозырки плыли. Я сначала считала, а потом перестала. И не могла уйти,

4-я девушка: «Наш полк был полностью женский… Вылетели на фронт в мае сорок второго года… Дали нам самолет „По-2“. Маленький, тихоходный. Летал он только на малой высоте, часто на бреющем полете. Над самой землей! До войны на нем училась летать молодежь в аэроклубах, но никто не мог и подумать, что его будут использовать в военных целях. Самолет был деревянной конструкции, сплошь из фанеры, обтянутой марлей. Достаточно было одного прямого попадания, как он загорался — и сгорал в воздухе, не долетая до земли. Как спичка. Единственная солидная металлическая деталь — это сам мотор Потом уже, только под конец войны, нам выдали парашюты и поставили пулемет в кабине штурмана, а до этого не было никакого оружия, четыре бомбодержателя под нижними плоскостями — и все. Сейчас нас назвали бы камикадзе, может быть, мы и были камикадзе. Да! Были! Но победа ценилась выше нашей жизни. »

Песня «Здесь птицы не поют»

Санитарки:
Придя на передовую, мы оказались выносливее тех, что постарше. Я не знаю, чем это объяснить. Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь... Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов... И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов – балетный вес. Просто не верится, как это мы могли...»

«Люди не хотели умирать… Мы на каждый стон отзывались, на каждый крик. Меня один раненый, как почувствовал, что умирает, вот так за плечо обхватил, обнял и не отпускает. Ему казалось, что если кто-то возле него рядом, если сестра рядом, то от него жизнь не уйдет. Он просил: «Еще бы пять минуток пожить. Еще бы две минутки…» Одни умирали неслышно, потихоньку, другие кричали: «Не хочу умирать!» Ругались: мать твою… Один вдруг запел… Запел молдавскую песню… Человек умирает, но все равно не думает, не верит, что он умирает. А ты видишь, как из-под волос идет желтый-желтый цвет, как тень сначала движется по лицу, потом под одежду… Он лежит мертвый, и на лице какое-то удивление, будто он лежит и думает: как это я умер? Неужели я умер?»

…

Когда впервые увидела раненого, упала в обморок. Потом прошло. Когда первый раз полезла под пули за бойцом, кричала так, что, казалось, перекрывала грохот боя. Потом привыкла. Через десять дней меня ранило, осколок вытащила сама, перевязала себя сама...

Двадцать пятое декабря сорок второго года... Наша дивизия заняла высоту на подступах к Сталинграду. Противник решил ее во что бы то ни стало вернуть. Завязался бой. На нас двинулись танки, но их остановила артиллерия. Немцы откатились назад, на ничейной земле остался раненый лейтенант, артиллерист Костя Худов.
Санитаров, которые пытались вынести его, убило. Поползли две овчарки-санитарки , но их тоже убило. И тогда я, сняв ушанку, стала во весь рост, сначала тихо, а потом все громче запела нашу любимую довоенную песню "Я на подвиг тебя провожала". Умолкло все с обеих сторон – и с нашей, и с немецкой. Подошла к Косте, нагнулась, положила на санки-волокуши и повезла к нашим. Иду, а сама думаю: "Только бы не в спину, пусть лучше в голову стреляют". Вот сейчас... сейчас... Последние минуты моей жизни... Сейчас! Интересно: я почувствую боль или нет? Как страшно, мамочка! Но не раздалось ни одного выстрела...

Парни

Побледнев,

Стиснув зубы до хруста,

От родного окопа

Одна

Ты должна оторваться,

И бруствер

Проскочить под обстрелом

Должна.

Ты должна.

Хоть вернешься едва ли,

Хоть "Не смей!"

Повторяет комбат.

Даже танки

(Они же из стали!)

В трех шагах от окопа

Горят.

Ты должна.

Ведь нельзя притворяться

Перед собой,

Что не слышишь в ночи,

Как почти безнадежно

"Сестрица!"

Кто-то там,

Под обстрелом, кричит..

 

Танец девушек

 

. что я запомнила? Я запомнила хруст... Начинается рукопашная: и сразу этот хруст – хрящи ломаются, кости человеческие трещат. Звериные крики... Когда атака, я с бойцами иду, ну, чуть-чуть позади, считай – рядом. Все на моих глазах... Мужчины закалывают друг друга. Добивают. Доламывают. Бьют штыком в рот, в глаз... В сердце, в живот... И это... Как описать? Я слаба... Слаба описать... Одним словом, женщины не знают таких мужчин, они их такими дома не видят. Ни женщины, ни дети. Страшно делается

Я только раз видала рукопашный,

Раз - наяву. И сотни раз - во сне...

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне...

.
» В сорок втором году в первых числах января Стояли сильные морозы. Два школьных здания были битком набиты ранеными: лежали на носилках, на полу, на соломе. Не хватало машин и бензина, чтобы вывезти всех в тыл. Начальник госпиталя принял решение организовать конный обоз из соседних сел. Наутро обоз пришел. Управляли лошадьми исключительно женщины. На санях лежали домотканые одеяла, кожухи, подушки, у некоторых – даже перины. До сих пор не могу вспомнить без слез, как это было... . Каждая женщина выбрала себе своего раненого, стала готовить в путь и тихонько причитать: "Сыночек родименький!", "Ну, мой миленький", "Ну, мой хорошенький!" Каждая захватила с собой немного домашней еды, вплоть до теплой картошки. Они укутывали раненых в свои домашние вещи, осторожно укладывали в сани. До сих пор стоит у меня в ушах эта молитва, это тихое бабье причитание: "Ну, мой миленький", "Ну, мой хорошенький..." , даже мучит совесть, что тогда мы не спросили фамилий у этих женщин.

 

Песня «О героях былых времён»

Часть 5 «Милосердие»

. Без ненависти стрелять не будешь. Это - война, а не охота. Я помню, как на политзанятиях нам читали статью Ильи Эренбурга "Убей его!" Сколько раз встретишь немца, столько раз его убей. Знаменитая статья, ее тогда все читали, заучивали наизусть. На меня она произвела сильное впечатление, у меня в сумке всю войну лежала эта статья и папина "похоронка"... Стрелять! Стрелять! Я должна мстить...

«Никогда не знаешь своего сердца. Зимой вели мимо нашей части пленных немецких солдат. Шли они замерзшие, с рваными одеялами на голове, прожженными шинелями. А мороз такой, что птицы на лету падали. Птицы замерзали. В этой колонне шел один солдат… Мальчик… У него на лице замерзли слезы… А я везла на тачке хлеб в столовую. Он глаз отвести не может от этой тачки, меня не видит, только эту тачку. Хлеб… Хлеб… Я беру и отламываю от одной буханки и даю ему. Он берет… Берет и не верит. Не верит… Не верит!Я была счастлива… Я была счастлива, что не могу ненавидеть. Я сама себе тогда удивилась…»

------------------------------------------------------------

Когда мы вошли в Германию, нас больше всего поразило, какие у них ровные дороги, какие у них красивые дома. , на окнах занавески.

У них даже на сараях занавески. : Белые скатерти и маленькие фарфоровые чашечки.

Я такие чашечки видела только в музее.

 И тогда мы подумали: «Ну зачем же нужно было воевать?!», если у них и так все есть. ЗАЧЕМ???

.в нас было столько ненависти.. Мы же видели, что они творили на нашей земле. В сердце была только ненависть Я задавала себе вопрос:почему я должна жалеть их детей,если они убивали наших.

,почему я должна быть милосердна к их матерям,если они вешали наших.

Мне хотелось посмотреть в глаза их жёнам,которые могли любить таких варваров.

И вот как-то мы пришли в какой-то немецкий поселок, а там дети бегают - голодные, несчастные. Боятся нас… Прячутся… Я, которая клялась, что их всех ненавижу… Я собирала у своих солдат все, что у них есть, что оставалось от пайка, любой кусочек сахара, и отдавала немецким детям. Разумеется, я не забыла… Я все помнила… Но смотреть спокойно в голодные детские глаза я не могла. Ранним утром уже стояла очередь немецких детей около наших кухонь, давали первое и второе. У каждого ребенка через плечо перекинута сумка для хлеба, на поясе бидончик для супа и что-нибудь для второго – каши, гороха. Мы их кормили, лечили. Даже гладили… Я первый раз погладила… Испугалась… Я… Я! Глажу немецкого ребенка… У меня пересохло во рту от волнения. Но скоро привыкла. И они привыкли…»

Часть 6 -парни

Сейчас,оглядываясь назад,я думаю,что победили мы в этой страшной войне наполовину благодаря тому,что дух наших бойцов укрепляли любимые женщины.Женщины,которые верили в нас и ждали.Они были нашим тылом,нашей надеждой.

 

Какой поддержкой были для солдат  письма из дома… От любимой жены ,от матери…Они согревали  в  окопе, защищали от смерти в бою и вселяли надежду на встречу в родном доме.

 

 

…На улице полночь. Свеча догорает.

Высокие звезды видны.

Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,

В пылающий адрес войны.

Давно мы из дома. Огни наших комнат

За дымом войны не видны.

Но тот, кого любят,

Но тот, кого помнят,

Как дома и в дыме войны!

 

Теплее на фронте от ласковых писем,

Читая, за каждой строкой

Любимую видишь

И родину слышишь,

Как голос за тонкой стеной

…

Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.

И время такое придет:

Останутся грусть и разлука за дверью,

А в дом только радость войдет.

И как-нибудь вечером вместе с тобою,

К плечу прижимаясь плечом,

Мы сядем и письма, как летопись боя.

Как хронику чувств перечтем…

 

Часть 7»Победа»

Нет, это не заслуга, а удача

Стать девушке солдатом на войне.

Когда б сложилась жизнь моя иначе,

Как в День Победы стыдно было б мне!

 

С восторгом нас, девчонок, не встречали:

Нас гнал домой охрипший военком.

Так было в сорок первом. А медали

И прочие регалии потом...

 

Смотрю назад, в продымленные дали:

Нет, не заслугой в тот зловещий год,

А высшей честью школьницы считали

Возможность умереть за свой народ.

 

.А вы знаете… Первое воспоминание с детства…Я-и родители в саду, мы ели пироги, пили вкусный чай, и много, много смеялись…Папа брал меня на руки, подбрасывал…и кружил, кружил. Память сохранила всё, до мелочей-мамин ситцевый платок. Папины шершавые руки. Если б только знала, что же будет дальше, если б я только подумать могла, что же будет дальше….А дальше, а дальше война пришла…Нет…она не пришла, она ворвалась…и мгновенно забрала всё, что у меня было. Отец, мой отец погиб на фронте в июне сорок первом.. Мою мать убили немцы в сорок третьем...Нет…они не просто убили…они измучали, поиздевались и убили…растреляли…А я…а я выжила, под кроватью спряталась и выжила...И сердце стучало, тихо так Тук…Тук…тук…Тук А глаза у отца моего.. как небо майское были, нежное, тёплое… А сейчас они закрыты! И он зарыт! Где?! Где же он зарыт?! Папа…папочка Где?! Там…там?! Или Где?!.А маму… Мамочку они тоже забрали...а я в её память у нас в саду тюльпаны посадила…Её любимые… А потом они и меня забрали…От дома нашего...от сада нашего…Но я это всё пережила…Пережила…Вот только не могу спать больше по ночам…Дом наш снится…И отец снится, и война, и немцы…И войной пахнет, и войной стонет…И люди ,люди кругом в крови умирают и умирают…Я просыпаюсь…Кричу… и просыпаюсь…И сердце стучит как тогда, тихо так…Тук…Тук…тук…тук Да будь же ты проклята война…А вы, вы благодарны будьте, что живёте в мирное и спокойное время…И запомните, это история ваша, это прошлое ваше…И вы…Вы тоже помните

 

 

 

За войну я так изменилась, что когда приехала домой, мама меня не узнала. Мне показали, где она жила, я подошла к двери, постучала.
поздоровалась и говорю:
- Пустите переночевать.
Мама растапливала печь, а два моих младших братика сидели на полу на куче соломы, голые, нечего было одеть. Мама меня не узнала и отвечает:
- Вы видите, гражданочка, как мы живем? У нас и так сколько солдаты спали. Пока не стемнело, пройдите дальше.
Подхожу ближе к маме, она опять:
- Гражданочка, пройдите дальше, пока не стемнело.
Я наклоняюсь, обнимаю ее и произношу:
- Мама-мамочка!
Тогда они все на меня как набросятся, как заревут...
Я прошла очень тяжелый путь. На сегодняшний день нет еще книг и фильмов, чтобы сравнить с тем, что я пережила».

Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься – зубы скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?

Кончилась война, у меня было три желания: первое – наконец я не буду ползать на животе, а стану ездить на троллейбусе, второе – купить и съесть целый белый батон, третье – выспаться в белой постели и чтобы простыни хрустели. Белые простыни...»

После войны я несколько лет не могла отделаться от запаха крови, он преследовал меня долго-долго. Стану стирать белье — слышу этот запах, стану варить обед — опять слышу. Подарил мне кто-то красную блузочку, а тогда же это такая редкость, материала не хватало, но я ее не носила, потому что она красная».

 

Пришла я с фронта седая. Двадцать один год, а я уже беленькая. У меня ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала:

— Одинаково теперь — рожай девочек или мальчиков. Но он все-таки мужчина, он обязан был защищать Родину, а ты же девчонка. Я об одном просила, если ранят, то пусть лучше убьют, чтобы девушке не остаться калекой.

 

 

Смотрю теперь фильмы о войне: медсестра на передовой, она идет аккуратненькая, чистенькая, не в ватных брюках, а в юбочке, у нее пилоточка на хохолке. всё, неправда! Разве мы могли вытащить раненого, если бы были такие… Не очень-то в юбочке наползаешь, когда одни мужчины вокруг. А по правде сказать, юбки нам в конце войны только выдали, как нарядные. Тогда же мы получили и трикотаж нижний вместо мужского белья. Не знали, куда деваться от счастья.

Война кончилась, и мы вдруг поняли, что надо учиться, что надо замуж выходить, детей рожать. Что война — это еще не вся жизнь. И наша женская жизнь только-только начинается. А мы были очень уставшие, душой уставшие…»

Я порою себя ощущаю связной

Между теми, кто живИ кто отнят войной.И хотя пятилетки бегутТоропясь,Все тесней эта связь,Все прочней эта связь. До сих пор не совсем понимаю,Как же я, и худа, и мала,Сквозь пожары к победному МаюВ кирзачах стопудовых дошла. И откуда взялось столько силыДаже в самых слабейших из нас?..Что гадать!-- Был и есть у РоссииВечной прочности вечный запас. когда меня спрашивают: «Какие у вас награды», — стесняюсь признаться, что нет у меня наград, что не успели меня наградить. И, может быть, потому не успели, что много нас было на войне и каждый на совесть делал доставшееся ему на войне дело. А разве можно было наградить всех? Есть у нас одна награда — 9 Мая,наша победа… вальс…

ПАРНИ Можно ли было победить народ, женщина которого в самый тяжелый час  тащила с поля боя и своего раненого, и чужого раненого солдата? женщина жизнь спасала, мир спасала.Она была матерью,  дочерью, женой, сестрой и Солдатом. Поклонимся низко ей, до самой земли. Её великому подвигу.Ее великому Милосердию. Минута молчания

У войны не женское лицо!
Так веками очень многие считали,
Но в тылу врагов коварное кольцо,
Наши женщины сердцами разжимали.

Добровольно приняв правила войны,
Приспособив все не женские одежды,
Встали строем за спасение страны,
За несбывшееся счастье и надежды.

У войны не женское лицо.

Режут взгляд седые пряди цвета пепла...

Где твои прекрасные глаза

Чистого, безоблачного неба?

Сколько тебе лет? Еще мала

Песня Насти

 

 

Фонограмма-стук колёс-поезд

9.Когда мы ехали, нас поразило, что прямо на перронах лежали убитые. Это уже была война... Но молодость брала свое, и мы пели. Даже что-то веселое. Какие-то частушки.

Частушки+танц.движения

 

Песня «До свидания,девочки!»

Часть3

 Максим:

Девчонки сорок первого... Первое, о чем хочу спросить: откуда они такие? Почему их было так много? Как решились наравне с мужчинами взять оружие в руки? Стрелять, минировать, подрывать, бомбить - убивать?

Раньше я не задавал себя вопросов: как можно было, например, годами спать в окопах неполного профиля или у костра на голой земле, ходить в сапогах и шинелях, и наконец - не смеяться, не танцевать. Не носить летние платья. Забыть о туфлях и цветах... Им же было по восемнадцать-двадцать лет! Я привыкл думать, что женской жизни нет места на войне. Она невозможна там, почти запретна. Но я ошибался... Очень скоро, уже во время первых встреч, заметил: о чем бы женщины не говорили, даже о смерти, они всегда вспоминали о красоте, она являлась неистребимой частью их существования: . Весело и охотно рассказывали они о своих наивных девичьих ухищрениях, маленьких секретах, невидимых знаках, как в «мужском» быте войны и в «мужском» деле войны все-таки хотели остаться сами собой. Не изменить своей природе.

Девушки

прибыли мы на фронт. Под Оршу… В шестьдесят вторую стрелковую дивизию.   Выдали нам форму-сапоги на 3 размера больше! Я надевала ботинки 43 на свой 37,не расшнуровывая.И когда шла,волочила их по земле … Командир, как сейчас помню, полковник Бородкин, он увидел нас, рассердился: девчонок мне  навязали. Но потом пригласил к себе, угостил обедом. И, слышим, спрашивает у своего адъютанта: «Нет ли у нас сладкого к чаю».  Мы обиделись: за кого он нас принимает? Мы воевать  приехали… А он нас принимал не как солдат, а как девчонок. По возрасту мы ему были дочери.  «Что ж я с вами делать буду, милые вы мои?» — вот как он к нам относился, как он нас встретил . А мы же воображали, что уже вояки … Назавтра заставил показать, как умеем стрелять, маскироваться на местности. Отстрелялись хорошо, даже лучше мужчин-снайперов, которых отозвали с передовой на двухдневные  курсы. А затем маскировка на местности… Полковник пришел, ходит осматривает поляну, потом  стал на одну кочку — ничего не видно. И тут «кочка» под ним взмолилась: «Ой, товарищ полковник, не могу больше, тяжело». Ну, и смеху было! Он поверить не мог, что так хорошо можно замаскироваться. «Теперь, — говорит, — свои слова насчет девчонок беру обратно». Но все равно очень мучился, боялся за нас, каждый раз  предупреждал, чтобы осторожными были, понапрасну не рисковали.   Стоим как-то мы с подругой на посту, охраняем склад. А в Уставе говорится, что если кто-то идет, надо его остановить словами: «Стой! Кто идет? Стрелять буду!» Подруга моя увидела командира полка и кричит:  «Стой! Кто идет? Вы меня извините, но  я стрелять  буду».   -а мы приехали в часть целым грузовиком,да ещё с гитарой.Разгружаемся,и вдруг слышим: Парни:Ой,братцы,смотрите,артисты приехали! -нам обидно,мы воевать приехали,а тут… -пока фрицы отдыхают,разрешите пригласить вас на танец? танец   Но попав впервые на передовую,мы как-то сразу повзрослели.Нет,конечно мы и пели,и смеялись в часы затишья,но это уже было не так.как раньше А знаете,какое моё Самое сильное впечатление... На всю жизнь... Было это в первый год, когда мы отступали... Я увидела, мы прятались за кустами, как наш солдат бросился с винтовкой на немецкий танк и бил прикладом по броне. Бил, кричал и плакал, пока не упал. Пока его не расстреляли немецкие  автоматчики. Первый год воевали с винтовками против танков и «мессеров

 

Какая я была в детстве? На спор прыгала со второго этажа школы. Любила футбол, всегда вратарем у мальчишек. Началась финская война, без конца убегала на финскую войну. А в сорок первом как раз окончила семь классов и успела отдать документы в техникум. Тетя плачет: "Война!", а я обрадовалась, что пойду на фронт, буду воевать. Откуда я знала, что такое кровь?

Сформировалась первая гвардейская дивизия народного ополчения, и нас, несколько девчонок, взяли в медсанбат.

Позвонила тете:

– Ухожу на фронт.

На другом конце провода мне ответили:

– Марш домой! Обед уже простыл.

Я повесила трубку. Потом мне ее было жалко, безумно жалко.

Началась блокада города, страшная ленинградская блокада, когда город наполовину вымер, а она осталась одна. Старенькая.

Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:

– Дайте мне конфет.

Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое – карточки, что такое – блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?" И все вдруг стали просить, вся очередь:

– Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.

И мне дали.

На улице собирали помощь фронту. Прямо на площади на столах лежали большие подносы, люди шли и снимали, кто перстень золотой, кто серьги. Часы несли, деньги... Никто ничего не записывал, никто не расписывался. Женщины снимали с рук кольца обручальные...

Эти картины в моей памяти...

И был знаменитый сталинский приказ за номером двести двадцать семь – «Ни шагу назад!» Повернешь назад  расстрел! Расстрел - на месте. Или - под трибунал и в специально созданные штрафные батальоны..
..

Обычная поляна... Мокро, грязно после дождя. Стоит на коленях молодой солдат. В очках, они без конца у него падают почему-то, он их поднимает. После дождя... Интеллигентный ленинградский мальчик. Трехлинейку у него уже забрали. Нас всех выстроили. Везде лужи... Мы... Слышим, как он просит... Он клянется... Умоляет, чтобы его не расстреливали, дома у него одна мама. Начинает плакать. И тут же его - прямо в лоб. Из пистолета. Показательный расстрел - с любым так будет, если дрогнет. Пусть даже на одну минуту! На одну...

Этот приказ сразу сделал из меня взрослую. Об этом нельзя было... Долго не вспоминали... Да, мы победили, но какой ценой! Какой страшной ценой?!

В медсанбате ко мне хорошо относились, но я хотела быть разведчицей. Сказала, что убегу на передовую, если меня не отпустят. Хотели из комсомола за это исключить, за то, что не подчиняюсь военному уставу. Но все равно я удрала...

Первая медаль "За отвагу"...

Мужчине было легче ко всему приспособиться. К этому аскетическому быту... К этим отношениям... А мы тосковали, страшно тосковали по дому, по маме, по уюту. У нас была одна москвичка, Наташка Жилина, ее наградили медалью «За отвагу» и как поощрение – отпустили домой на несколько дней. Так когда она приехала, мы ее обнюхивали. Ну, буквально становились в очередь и обнюхивали, говорили, что она домом пахнет. Такая тоска была до дому... Такая радость от одного вида конверта с письмом... Он папиного почерка... Если выпадала минута отдыха, что-то вышивали, какие-то платочки. Дадут нам портянки, а мы из них шарфики придумаем, обвяжем. Хотелось заняться чем-то женским. Вот этого женского нам не хватало, просто невмоготу было. Ищешь любой предлог, чтобы иголку в руки взять, зашить что-нибудь, хотя бы на какое-то время приобрести свой естественный вид. Конечно, и смеялись, и радовались, но все это было не так, как до войны. Какое-то особое состояние...

 

И откуда

Вдруг берутся силы

В час, когда

В душе черным-черно?..

Если б я

Была не дочь России,

Опустила руки бы давно,

Опустила руки

В сорок первом.

Помнишь?

Заградительные рвы,

Словно обнажившиеся нервы,

Зазмеились около Москвы.

Похоронки,

Раны,

Пепелища...

Память,

Душу мне

Войной не рви,

Только времени

Не знаю чище

И острее

К Родине любви.

Лишь любовь

Давала людям силы

Посреди ревущего огня.

Если б я

Не верила в Россию,

То она

Не верила б в меня.

песня «Дымилась,падая,ракета»

Парни-2-3

среди вопросов, которые я себе задавал, был и этот: что заставило женщину пойти на войну?

 Я думаю, что это наша национальная черта. Не может наша женщина купать ребенка, готовить обед, когда видит, что гибнет ее страна, гибнет ее народ. Если вспомнить историю, то во все времена русская женщина не только провожала на битву мужа, брата, сына, горевала, ждала х, но в трудное время сама становилась рядом с ними.

У мужчины от природы другой взгляд на вещи. , другой уровень эмоционального восприятия.

Но в экстремальных условиях женщина, это хрупкое, эмоциональное создание, оказывалась сильнее мужчины, выносливее. Делаем переход в тридцать-сорок километров… Лошади падают, мужчины падают, а женщина идет, поет песни.

123Следующая ⇒

Поделиться: