БРАКОСОЧЕТАНИЕ С ГОСПОЖОЙ БЕДНОСТЬЮ

Было апрельское утро 1207 года. Зал аудиенций заполнили любопытные жители Ассизи. Перед величественным Гвидо, облаченным в лиловые одежды, предстал Пьетро Бернардоне со свитой друзей и двадцатипятилетний, дерзкий, одинокий Франциск. Отец повторил свое обвинение, но сын и виду не подал, что будет защищаться, и тогда взял слово епископ. «Франциск, — сказал он, — твой отец тобою обеспокоен. Если ты хочешь служить Богу, верни отцу деньги, которые ты взял у него, и тогда гнев его смягчится». По залу пробежал шепот: «Епископ оправдал падрона Пьетро!»

Лицо у Пьетро просветлело; а епископ продолжал: «Может быть, твой отец добыл эти деньги нечестным путем или грехами, и Господь не хочет, чтобы они пошли на восстановление Его храма». Пьетро изменился в лице, а епископ продолжал: «Сын мой, имей веру в Господа, будь мужествен и бесстрашен, ибо Господь тебе помощник, и с избытком предоставит тебе все необходимое для восстановления церкви».

«Монсиньор, — в радости воскликнул Франциск, — не только деньги, но и платье я ему охотно верну!»

С присущей ему порывистостью он скрылся в соседней комнате, через минуту появился обнаженный, с одной лишь повязкой вокруг бедер, и сложил между отцом и епископом одежду, а поверх нее — горсть монет. Затем, обернувшись к изумленной публике, он торжественно объявил:

— Слушайте, слушайте и внемлите! До сего дня я называл отцом Пьетро Бернардоне, но я дал обет служить Богу, и возвращаю ему деньги, о которых он так тревожился, а также и всю одежду, которую от него получил, и обретаю право сказать: «Отче наш — Сущий на небесах», ибо не отец мне Пьетро Бернардоне!

Торговец ожидал чего угодно, только не такой выходки. Он схватил все в охапку и в гневе выбежал вон под шутки публики, возмущенной тем, что он не оставил сыну и рубашки. Епископ же распахнул руки, обнял дрожащего юношу, укрыл его своей мантией, благоговея перед тайной Божьей, и все ощутили тайну в этом чудесном действии, которое навсегда прервало связь между Франциском и мирской жизнью. В словах его были и вызов негодования, брошенный отцу земному, и всплеск любви к Отцу небесному, Которому он отдал себя. Платье и деньги принадлежали отцу, ему он их и вернул, тело же и душа принадлежали Богу. Нагим Всевышний послал его в этот мир, нагим возвращался к Нему Франциск, словно рождался вторично. В первый раз он был рожден, сам того не желая, в соответствии с веленьем природы. Теперь же он родился сознательно, благодатью Божьей, ибо только так можно родиться духом. Епископ Гвидо ощущал, но не сознавал того, что способно прояснить лишь время, — что сама Церковь приняла в объятия заново рожденного, признавая в нем своего сына.

А Франциск в облачении Адама обезумел от радости. Он радовался не столько своему вторичному рождению — в этом он еще не отдавал себе отчета — сколько тому, что наконец ощутил себя бедным, как Христос. Теперь он вполне законно, перед Богом и перед людьми, и с одобрения и Церкви и народа, отрывался от своей семьи, дабы обручиться с Нищетой, и обнажив себя так, что между душой его и Богом осталась лишь пелена плоти, он стал нагим, как Распятый. Не доставало лишь пяти ран, но будут и они.

 

ГЛАШАТАЙ ВЕЛИКОГО ЦАРЯ

Франциску нужна была одежда. Огородник епископа, простодушный добряк, отдал Франциску свой плащ, тот набросил его на плечи, но прежде нарисовал на нем крест, для несведущих означавший, что он принадлежит Богу, и удалился прочь, в горы. В жизни его началась величайшая пора, когда любой человек раздражает, ибо нужно остаться наедине со своей любовью, наедине с Нищетой. Франциск пел деревьям, ветру, облакам и звездам на языке своей матери, который еще оставался для него языком любви.

Однажды из-за кустов выглянули два разбойника. «Ты кто?» — спросили они, надеясь ограбить оборванца. — «Глашатай великого Царя, — громко ответил Франциск, — а что вам нужно?» — Грабители расхохотались: «Хорош глашатай! И оружие каково! Ну что ж, полежи, вестник Божий». Они накинулись на него, побили и столкнули в ров, где оставалось много снега. Люди почти всегда поступают так с Божьим посланником; но Франциск, стряхнув с себя снег, продолжал свой путь, напевая веселее прежнего, — ведь он был истинным глашатаем Божьим. В словах этих крылась тайна. Кого называл Франциск Царем? Что он провозглашал?

Но одним лишь воздухом и песнями сыт не будешь. Франциск шел и шел через горы и вдруг почувствовал реальное зло нищеты, страшный голод. Наконец он пришел в бенедиктинский монастырь и попросил у монахов немного хлеба и изношенную рясу в обмен на услужение. Монахи приняли его за странника, дали ему рубашку и послали на кухню, помощником повара – но и там он страдал от голода, да так сильно, что мечтал хотя бы о чашечке бульона.

Монахи и разбойники обращались с ним одинаково плохо, и ликуя от своей неимоверной любви, Франциск понял, что это и есть настоящие объятия нищеты, истинные знаки того, что он избранник Божий. Он не мог больше жить в монастыре, и отправился в Губбио, там был у него друг, который подарил ему отшельническую одежду. Некоторое время он провел в Губбио, преданно ухаживая за прокаженными. Но голос Распятия из Сан Дамиано взывал к нему: «Франциск, почини Мой дом, он рушится».

Хорошо не слышать Ассизских сплетен, но еще лучше повиноваться Всевышнему, лишив себя радостной и одинокой жизни в Нищете. И он вернулся в Сан Дамиано.

 

КАМНИ

За время первого путешествия с госпожой Бедностью Франциск почувствовал разницу между обычным постом и нищенским голодом; он понял, как отличаются друг от друга добро, которое делаешь сам, и добро, которое совершаешь чужими силами. Чтобы восстановить Сан Дамиано, нужны были камни, известь, инструменты, каменщики, словом – деньги, свои же деньги он презрел. Кто смог бы помочь ему? Вот и первые последствия нищенской жизни в нищете – надо работать не ля себя, но для добра, отдавая все и предав себя в руки провидения.

Однажды утром жители Ассизи увидели, что Франциск, словно мерестрель, поет на площади – не песни о великих людях Франции и Британии, но гимны Всевышнему. И не случайно преобразование народной песни в духовную пошло именно от Франциска, который в свое время воспевал мирские радости. Окончив пение, он, как истинный менестрель, обошел людей, прося подать на восстановление церквушки: «Кто подаст мне камень, получит вознаграждение, кто подаст два – будет вознагражден вдвойне, кто подаст три – еще больше будет вознагражден».

Быть может, именно тогда по площади проходили две девушки в сопровождении пожилой дамы, и меньшая сказала: «Дадим и мы ему камень». У старшей из-под расшитого жемчугом чепца вибились кудри, и она, не ответив, положила несколько монет возле горстки камней.

– И мы тоже получим большое вознаграждение? – спросила младшая.

И тогда Франциск с воодушевлением воскликнул:

– Придите мне на помощь, восстановим Сан Дамиано – будущий монастырь для женщин. Молвой об их жизни прославятся Церковь и Отец наш небесный.

—Что он говорит этот человек?

—Не обращай внимания, мадонна Клара, он сумасшедший.

Но девушки, как завороженные, смотрели на сумасшедшего, не ведая, что именно они станут самыми драгоценными камнями этого храма.

  

МИСКА

По вечерам Франциск спускался в Сан Дамиано под тяжестью груза слишком большого для него. На небе зажигались звезды, на изгородях — светлячки, в долинах дрожали дальние огоньки селений, вершины гор постепенно таяли в темноте, а новый поэт пел дивную песню, радуясь, что исполнил свой труд. Когда Франциску хватало материала, он целый день клал стену, а ночью молился. Ремесло это было для него не внове — он обучился ему, когда строил ассизскую крепостную стену. Правда, теперь он относился к работе по-иному, она была послушанием, и он подражал труженику Христу. Смиренно создавая своими руками простые, нужные вещи, он узнал мудрость и покой; чтобы постигнуть землю, нужно проникнуть в ее недра.

В каждом камне Франциск оставлял частицу сердца, и каждый камень его сердце преобразовывал. Покинув то, что зовется миром, хотя это лишь малая часть мира, он возвращался к людям ради того, что созидает сообщества — ради труда, освященного верой.

Он разгружал камни, бил по ним молотом, молился и постился, а священник Сан Дамиано отказывал себе во всем — опасаясь за здоровье Франциска, он припасал для него яйца, молоко и другую провизию. Добрый старик заменял ему мать, но Франциск, ощутив это, сказал себе: «Так нельзя! Найдется ли позже священник, который отнесется к тебе столь сердечно? Та ли это жизнь в нищете, которую ты избрал? То, что бедняку приходится делать из нужды, ты должен делать ради любви к Христу, ибо Он беднее тебя».

Думая так, он взял однажды миску и сделал то, чего никогда еще не делал в Ассизи — пошел от одной двери к другой, прося милостыню. Городские кумушки выглядывали из окон, слишком хорошо зная, в какой роскоши он жил прежде; кто дал ему поварешку супа, кто — немного соуса, кто — сливал из кастрюли помои. Одна женщина протянула ему кусочек мяса и засомневалась, бросать ли его в месиво. Франциск ответил ей: «Бросайте. Господь вознаградит Вас».

Когда он сидел на ступенях церкви с миской на коленях и ел, на глаза его вдруг навернулись слезы, желудок пронзила боль. В прежние времена он не съел бы эту бурду, его затошнило бы от одного ее вида. Но внутренний голос сказал: «Рыцарь Христов, ты не держишь слова?» Он вспомнил, что дали пить Распятому, зажмурился и съел все. Что ж, не так уж плохо! Голод, раскаяние, победа над собой придали зверскому пойлу привкус радости. И Франциск возблагодарил Бога за то, что Он обратил в сладкое горечь, которую он проглотил из любви к Нему.

Пьетро Бернардоне, узнав о новом подвиге сыне, не мог этого снести: «Хоть бы подальше унес свой позор, да и наш заодно! А то сидит в Ассизи, да измывается над нами, мерзавец!» Он злился, его терзало унижение — до чего же дошел его сын, подражая Распятому! И всякий раз, встречаясь с Франциском, осыпал его проклятиями: «Будь проклят тот день, когда ты родился!»

Сердце Франциска сжималось от боли, когда он слышал эти слова, ведь в нем текла кровь человеческая, но ему приходилось прятаться от отца, ибо он свято верил в Отца Небесного и думал лишь о Нем одном, а потому отрекся от отца земного.

Чтобы воплотить отречение в действие, он заключил соглашение с одним нищим. «Когда ты услышишь, — сказал он, — что отец мой меня проклинает, благослови меня и перекрести вместо него».

Теперь Франциск мог отвечать падрону Пьетро в полном спокойствии: «Видишь, Бог послал мне отца, который услышал твои проклятия и благословляет меня!» Этот урок пошел на пользу Пьетро Бернардоне, забывшему о том, что сыновья — не собственность родителей, ибо предназначены для участи, которую готовит им Провидение.

 

МАСЛО

Франциск хотел, чтобы в его церкви всегда горели лампады, но недоставало масла. Однажды он отправился в город, чтобы раздобыть масла там, и, проходя мимо одного дома, услыхал, что оттуда доносятся голоса его прежних друзей, собравшихся на обычную для них вечеринку. Что же, униженно предстать перед ними, протянуть руку тем, кто знал его ранее, а ныне считает безумцем? Франциск живо представил себе те шутки, которые ему предстояло услышать, и отшатнулся. Он, не испугавшийся, когда его забрасывали камнями на площади, повернул назад, убоявшись за обретенный покой души. Но внутренний голос спросил его: «Ты боишься?» И тогда, словно убегая от себя самого, он вернулся в дом, где шла оживленная игра, и признался былым друзьям, что стыдился попросить у них милостыню. По-французски, на благородном языке своей матери, попросил он масла для церковных светильников.

Словно пророк явился в веселой компании; но пророк обвиняет и грозит, Франциск же обвинял и унижал себя одного, и это разило сердца сильнее проклятия. Прервав игру и беседу, все слушали бедного чудака, который вчера был их вожаком, сверкал великолепием, а теперь встал выше их в мудрости своей и отваге. Когда он ушел, бывшие друзья толковали о нем, и никто не смеялся. Некоторые бросили игру, а один сказал: «Он разумнее нас».

 

ПОРЦИУНКОЛА

С помощью нескольких крестьян и батраков Франциск починил церковь Сан Дамиано, и решил восстановить еще одну сельскую церквушку, построенную в честь апостола Петра, а затем и еще одну, затерянную в лесах, которыми поросла горная долина. Она была особенно дорога ему, ибо построили ее в честь Божьей Матери и Матери человечества, называлась она Санта Мария дельи Анджели, и, хотя была заброшена, принадлежала в то время бенедиктинскому монастырю, расположенному на склоне Субазио. Церковь эта была очень мала, надел земли вокруг нее — тоже невелик, и люди прозвали ее Порциункола¹.

Как-то февральским утром Франциск позвал старого священника, и тот спустился из Сан Дамиано и отслужил в Порциунколе мессу. Глубоко задумавшись Франциск прислуживал ему, моля Господа наставить его на путь истинный.

Какой храм восстанавливать ему теперь, когда отстроена Санта Мария дельи Анджели? Был ли этот труд великим подвигом, к которому призвал его Господь во сне? Всю ли жизнь ему заниматься этим? О, Господи ответь же!

Ответ ему дало Евангелие 24 февраля 1209 года, в день святого Матфия. Священник произносил вполголоса священные слова, и они становились будто алмазы в сердце того, кто внимал им: «...Приблизилось Царствие Небесное. Даром получили, даром давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания. В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете»².

Франциск просто запрыгал от радости. Иисус Христос ясно говорил с тем, кто желал следовать Ему. Итак, вот его предназначение — проповедовать Царствие и ходить с этим из одного селения в другое, из одного города в другой. Но какую жизнь вести ему? Еще более тяжкую, чем та, которую он вел, обручившись с госпожой Бедностью? Тогда он одевался, как отшельник, носил кожаный пояс, сандалии, сумку и посох. Нет, это слишком богато! Лишь только закончилась месса, он, не доверяя себе, попросил священника растолковать ему Евангелие того дня, и тот подтвердил: да, Иисус хотел, чтобы верные ему проповедовали в нищете.

Одним порывом, словно ручей, нашедший правильное русло, он скинул с себя сандалии, выбросил посох, оставив себе лишь поношенную рубаху, да плащ с капюшоном, какие носят умбрские крестьяне, подпоясался веревкой и, окрыленный Евангельской мыслью, стал проповедовать покаяние.

В жизни его Порциункола ознаменовала третий призыв Божий, после Сполето и Сан Дамиано. После первого призыва Франциск удалился от мира, после второго — обратился к труду, после третьего — к проповеди. Это не было бы возможно без двух первых, ибо Евангелие не

_____________________________________

 

¹ Porziuncola – частичка, долька (итал.).

² Мтф. 10, 7-11.

 

удалившись от мира. Франциску уже не придется строить дома из камня, теперь он будет строить в душе человеческой, открывать не храмы, а религиозные Ордена, восстанавливать не церкви, а Церковь Божию. Но для того, чтобы достигнуть вершины, необходимо начать путь так, как начал он — в уединенном раскаянии и тяжком труде.

 

           ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ГОСПОЖА МОЯ БЕДНОСТЬ!

               

Третий призыв означал, что многое Франциск должен познать глубже, многое — начать сначала. Глубже познать он должен был нищету, и начать заново жизнь, теперь уже жизнь проповедника. Совместить это нелегко, ибо одинокая жизнь в нищете вполне возможна, а вот мирская жизнь, в которой все подчинено деньгам и удовольствиям, едва ли может сочетаться с нищетой, это показалось бы людям безумием. Но для того, чтобы обратить людей в свою веру, необходимо жить среди них и действовать на них большею силой, чем все деньги на земле — любовью. Кто поверил бы ему, если бы он жил, как все?

Итак, он лишил себя имущества, отказавшись даже от подушки — однажды ему подарили подушку, и ему пришлось выбросить ее, чтобы спать как и раньше, на камнях, ибо ему казалось, что в подушке кроется соблазн, а всякий соблазн — от лукавого. Он добывал себе пропитание трудом, если ему не удавалось заработать, просил милостыню, а если и тут слышал отказ или бранные слова, то радовался. Презрение людей предназначалось ему, грешному человеку, и лишь одному Богу — слава. Из своего словаря он исключил притяжательные местоимения. Однажды кто-то сказал ему: «Я приду в твою келью», и Франциск удивился: «В мою? У меня ничего нет».

Он говорил, что обручился с Бедностью, и стал ей преданным, ревнивым мужем. Он любил нищих и говорил, что они носят одежду Христа, но и завидовал им, ибо ему казалось, что состязание в бедности он проигрывает — не мог он вытерпеть, если кто-то был бедней него. Плащи, которые ему дарили, ненадолго задерживались на его плечах — он раздаривал их первым встречным нищим, взамен получая возможность окоченеть от холода; если же у него не было плаща, он отвязывал капюшон, отрывал кусок ткани от рясы или снимал рубаху, а когда у него ничего не оставалось, он просил богатых подать бедным, говоря с присущей ему учтивостью: «Прошу вас, не ждите, что вам вернут подарки».

Одаривая бедняков, он был любезен и не только не ждал, что получит вознаграждение, но даже чувствовал некоторую вину, подобно человеку, уплачивающему долг или возмещающему недостачу. Однажды в Риети он через друга послал одной нищенке свой плащ и двенадцать хлебцев, сопроводив посылку таким сообщением: «Бедняк, которому ты отдала свой плащ, благодарит тебя за услугу и возвращает твое тебе».

Нищая подумала, что над ней смеются и решила прогнать посланника, но, увидев, что дело серьезное, приняла неожиданный дар и скрылась, опасаясь новой выходки.

Однажды Франциск шел из Риети в Сиену, чтобы вылечить глаза, и на дороге встретил трех девушек, похожих друг на друга лицом и одеждой. Склонив перед ним головы, они смиренно и кротко сказали: «Добро пожаловать, госпожа наша Бедность!»

Франциск возрадовался, словно рыцарь, который услышал, что его приветствуют именем его дамы, и попросил сопровождавшего его врача подать странницам милостыню. Они продолжали свой путь, но, сделав несколько шагов, обернулись; трех загадочных девушек не было, они увидели лишь белую дорогу и изгороди по сторонам. Кем же были эти странницы? Быть может, это три добродетели, которые всегда жили в сердце Франциска — Нищета, Чистота и Набожность? Из них троих он служил лишь своей избраннице, и потому у всех троих был ее облик.

 

ЧЕМ МИЛА ЖЕНА

Однажды святой Франциск вместе с собратом своим, Массео, долго странствовал и, проповедуя в апостольском духе Евангелие, зашел в небольшой городок. Оба были утомлены и голодны, а наступил час обеда, и братья решили разойтись, чтобы по разным улицам ходить от одной двери к другой просить милостыню. Франциск был хрупким и неказистым, он просил застенчиво, и чтобы почувствовать к нему расположение, нужно было смотреть ему прямо в глаза; а брат Массео был статен и красив, и столь красноречив, что слова его проникали в сердце.

Братья встретились за городскими воротами, чтобы поесть вместе — рядом протекал чистый ручей, на берегу лежал огромный гладкий камень, и каждый выложил на него то, что ему удалось выпросить: Франциск — горсть засохшей еды и несколько заплесневелых краюшек, а брат Массео — ломти свежего хлеба, ибо люди дают больше не тому, кто того заслуживает, но тому, кто умеет выставить себя и понравиться. «Смотри-ка, — словно бы говорил брат Массео, — смотри, каков я!»

Франциск искренне радовался тому, что товарищ превзошел его. «О, брат Массео, мы недостойны столь великого сокровища, — все повторял он, — не достойны великого сокровища». Слово «сокровище» не пришлось по душе доброму брату Массео, и он возразил: «Дражайший отец мой, как можно называть сокровищем то, в чем видится одна лишь бедность? Ведь здесь нет ни скатерти, ни ножа, ни разделочных досок, ни тарелок, нет ни дома, ни стола, ни слуги, ни прислужницы». — «Да, именно это я и называю сокровищем, — отвечал Франциск, — ведь ничто не приготовлено здесь руками человека, лишь Провидение позаботилось о нас. Мы выпросили стол — из чудесного камня, пьем мы из чистого источника. Попросим же у Бога, чтобы Он научил нас всем сердцем любить сокровища святой Нищеты, великой его прислужницы».

Брат Массео, наделенный мирским разумом, называл сокровищем то, что приобретают за деньги, и в глубине души тосковал о богато накрытых столах и дорогих обедах. Франциск же был поэтом, и видел красоту в камне, источнике и хлебе, в обеде, который подали им милосердие и смирение, на чистом воздухе, под небом Божьим. Святой понимал, что у богатых в услужении люди, а бедным подает Бог, оберегая их, посылая простые, нужные вещи, доставляя радость тем, кто никогда не бывает сыт.

Они пошли дальше, и Франциск предложил брату Массео идти в Рим: «Пойдем к апостолам, Петру и Павлу, помолимся им, чтобы они помогли нам постичь бесценное сокровище святейшей Нищеты, ибо она заслоняет земные, преходящие радости, и потому царит надо всем. Именно эта добродетель устраняет всякое препятствие, которое может стать перед душой человеческой на ее пути к Вечному Богу, это она сопровождала Христа и на Голгофе, она уготовила Ему грубый крест, ржавые обломанные гвозди, питье из желчи, гробницу, плащаницу и благовония, принесенные милосердными людьми».

Так пришли они в Рим и вошли в собор св. Петра. Франциск пошел молиться в один угол, а брат Массео — в другой. Святые апостолы Петр и Павел, слышавшие в раю моления о любой милости, только не о бедности, не замедлили явиться единственному молящему об этом и сказали ему: «Господь наш, Иисус Христос послал нас сообщить тебе, что молитва твоя услышана и Он дарует тебе и твоим последователям сокровище святейшей Нищеты. Кроме того, Он велел нам сказать тебе, что всякий, кто впредь последует твоему примеру в стремлении своем к этому совершенству, обретет вечное блаженство».

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: