Монроз убивает духовника. Карл находит Агнесу, утешавшуюся с Монрозом в замке Кютандра

 

Я поклялся, что сух и точен буду,

Мораль и отступленья позабуду,

Но бог любви всесилен, и пером

Моим он, как ему угодно, водит.

Пишу я все, что в голову приходит,

Капризным вдохновляем божеством.

Красавицы! Девицы, вдовы, жены,

Амуром созванные под знамена

Заманчивой, но яростной войны,

Бывает так, что двое влюблены

В одну из вас. Во всем они равны:

В талантах, в грации, в любви до гроба.

К себе располагают сердце оба:

Трепещет грудь, Амур велит любить,

И вы не знаете, как поступить.

Учителя рассказывают в школах

Историю осла (не из веселых)^[77].

Сему ослу был кем-то принесен

Обед в двух мерках и поставлен он

На равном расстоянье с двух сторон.

Томимый этим искушеньем равно,

Осел не знал, какой избрать удел,

Стоял, ушами шевеля, не ел

И, равновесье сохранив, бесславно

От голода, близ пищи, околел.

Страшитесь следовать таким примерам,

Мои красавицы! Поверьте мне:

Шепнув «твоя» обоим кавалерам,

Окажетесь вы счастливы вдвойне.

Вблизи обители благословенной,

Увы, опустошенной и растленной,

Где за своих монахинь отомстил

Денис рукою Девы вдохновенной,

На берегу Луары замок был

С боями, башнями, мостом подъемным,

С глубоким рвом, который окружал

Стоячею водой высокий вал,

С величественным парком, дряхлым, темным,

Куда полдневный луч не проникал.

В прекрасном замке этом был сеньором

Барон Кютандр, старик с орлиным взором.

Гостеприимно всех встречали там.

Барон Кютандр, добряк меж добряками,

От сердца радовался всем гостям.

Французов, бриттов – всех он звал друзьями;

Будь странник босиком иль в сапогах,

Принц, турок, женщина или монах —

Всех принимал охотно рыцарь старый,

Но требовал, чтоб приходили парой.

Своей причуды вовсе не тая,

Он блюл ее суровее закона

И нечета не признавал. Своя

Фантазия у каждого барона.

Когда попарно гости шли к нему,

Все было превосходно, но тому,

Кто приходил один, бывало худо:

Он голодал и долго ждал, покуда

Другой не подкрепит его права,

Совместно с ним составив цифру два.

Иоанна, облачась в доспехи брани,

Бряцавшие на величавом стане,

С Агнесою, под вечер, без труда,

Ведя беседу, прибыла туда.

Монах, не потерявший их следа,

Монах, исполнен злобы и нечестья,

Подходит к стенам мирного поместья.

Как волк, которым бедная овца

Была обглодана не до конца,

Стуча зубами и сверкая взором,

Вокруг овчарни крадется дозором,

Так этот англичанин, поп и вор

(В душе пылает похоть, алчен взор),

Отыскивал, блуждая ночью темной,

Добычу, отнятую у него.

Звонит, вопит он. Слуги одного

Увидев гостя, грузный и огромный

Сейчас же поднимают мост подъемный,

И духовник Шандоса, поражен,

Цепей тяжелых слышит гулкий звон;

Подъемный мост на воздух вознесен.

При этом зрелище – судите сами,

Кто стал божиться? Гнусный духовник.

Он бесновался, он махал руками,

Хотел кричать, но в горле замер крик.

Нередко наблюдаем мы в окошко,

Как, пробираясь между черепиц,

Пытается из голубятни кошка

Достать когтистой лапкой милых птиц.

Она глядит свирепо, и с испугу

Бедняжки жмутся в глубине друг к другу.

Монах еще сильнее был смущен,

Когда под деревом заметил он

Красавца с золотыми волосами,

С отважным взглядом, с черными бровями,

С пушком на подбородке, в цвете сил,

Блистающего красотою смелой

И молодостью, розовой и белой.

То был Амур, или, верней, то был

Прекрасный паж: Монроз осиротелый

Искал предмет своей любви день целый.

Блуждая так, он в монастырь попал.

Его улыбка всех сестер пленила,

Он был ничуть не хуже Гавриила,

Который их с небес благословлял.

И каждая при взгляде на Монроза

Краснела, точно молодая роза,

Шепча: «Зачем он не пришел в тот час,

Господь, когда насиловали нас!»

Все окружили юношу зараз,

И вот, узнав, что ищет он Агнесу,

Игуменья коня ему дает

И провожатого, чтоб он по лесу

Напрасно не плутал и без хлопот

Доехал до Кютандровых ворот.

Монроз спешит и видит, подъезжая,

Стоящего у моста негодяя.

Тут, злобою и радостью пылая,

Кричит он: «А! Так это ты, подлец!

Клянусь Шандосом и святою мессой,

Нет, более того, клянусь Агнесой,

Что будешь ты наказан наконец».

Монах отчаянный не отвечает,

Рука его от ярости дрожит.

Берет он пистолет, курок спускает:

Бац! Порох вспыхивает и блестит,

Шальная пуля наугад летит,

Но направляемый рукой заблудшей —

Из выстрелов, конечно, самый худший.

Паж метко целится и сразу – хлоп

Ужасного монаха в медный лоб,

Где подлых замыслов была обитель.

Тот падает. Прекрасный победитель,

Внезапный сострадания порыв

Отзывчивой душою ощутив,

«Ах! – произнес. – Умри, по крайней мере,

Как человек, в раскаянье и вере.

Прочти «Те Deum». Ты собакой жил,

Так помолись, чтоб бог тебя простил».

«Нет, – отвечал преступник рясоносный, —

Прощай, прощай, я к дьяволу иду!»

Сказал – и умер. Дух его поносный

Умножил первый легион в аду.

В то время, как монаха в полном сборе

Встречал, вздувая пламя, сонм чертей,

Благочестивый Карл, с тоской во взоре,

Вздыхая по возлюбленной своей,

Гулял верхом, чтоб успокоить горе,

Унылый, со своим духовником.

Читателю еще он незнаком.

Я парой строк сейчас исправлю это

И поясню, кто ради этикета

Был к королю, как ментор, приближен.

Он снисхожденье возводил в закон:

Добра и зла неточные мерила

Приятно зыблила его рука,

Его улыбка смертным говорила,

Что ноша добродетели легка.

Он отпускал грехи во имя веры,

Имел приятный голос и манеры,

Все примечал и превосходно льстил,

Всегда любезный и на все согласгтый.

Аббат монарха Франции прекрасной

(Он имя Бонифация носил)

Ученейшим доминиканцем был.

Прощая слабости людей охотно,

Он набожно и сладко говорил:

«Как жаль мне вас! Со стороны животной

Уязвлены вы. Это доля всех.

Любить Агнесу несомненный грех,

Но этот грех простится всех скорее.

Народ господень, древние евреи,

Ему нередко предавались.

Сам Отец всех верующих, Авраам,

Решил иметь ребенка от Агари, —

Его пленил служанки юной взгляд,

Недаром возбуждавший ревность в Саре.

Иаков на двух сестрах был женат.

Все патриархи жили в сладкой смене

Различнейших любовных наслаждений.

Старик Вооз – и тот решил позвать

Старуху Руфь с ним разделить кровать.

Натешившись с Вирсавией вначале,

Давид великий прожил без печали

Душой и телом в избранном серале.

И храбрый сын его, известный тем,

Что волосы врагам его предали,

Раз переведал весь его гарем.

Вам ведома и участь Соломона:

Он был мудрец, пророк и веры щит,

Иеговы опора, меч закона,

И волокита был из волокит.

Так было с первого грехопаденья.

Так есть и будет – это доля всех.

Утешьтесь! Юность ищет наслажденья,

А старость мудрая замолит грех».

«О, – Карл промолвил, – ваша речь прекрасна,

Но, к сожаленью, я не Соломон.

Он счастлив был, а я скорблю ужасно.

Имел любовниц целых триста он,

А я одну, и с этой разлучен».

По носу слезы потекли, мешая

Унылому монарху говорить.

Тут видит он, во всю несется прыть

Какой-то всадник, реку огибая,

Подпрыгивая на седле смешно.

Король узнал в нем толстяка Бонно.

Вы знаете, наперсник тайны милой

Неотразимой обладает силой,

Когда терзает нас разлуки гнет.

Король, взволнован, как при виде чуда,

Кричит ему: «Кой черт тебя несет?

Что делает Агнеса? Сам откуда?

Где взор ее блестит светлей зари?

Скорей же отвечай мне, говори!»

Бонно, монаршим не смущен допросом,

От точки и до точки рассказал

О том, как куртку он переменял,

Как поваром вождя британцев стал,

Как он удачливо порвал с Шандосом,

Когда в бою забыли про него,

Чем он обязан хитрости и чуду;

Как он красавицу искал повсюду;

О том, что знал, наговорил он груду;

А, собственно, не знал он ничего:

Не знал он рокового приключенья,

Монаха страсти, не пропавшей зря,

Любви пажа, исполненной почтенья,

И мерзости в стенах монастыря.

Все злоключения перебирая,

Вздыхая, плача и считая дни,

Судьбу и злых британцев проклиная,

Еще печальней сделались они.

Настала ночь. Сияя кротко миру,

Медведица направилась к надиру^[78].

Задумчивому королю аббат

Сказал: «Уж поздно, в это время спят

Иль ужинают все без исключенья,

Будь то король или монах простой».

Карл, горестно поникнув головой,

Тая в груди любовные мученья

Все из-за той, которую искал,

Не отвечая, молча поскакал,

И очутились перед замком вскоре

Все трое – Карл с аббатом и Бонно.

Прах пастыря, погрязшего в позоре,

Швырнувши, как негодное бревно,

В канаву, паж, задумчивый и томный,

Глядел с досадою на мост подъемный,

Который разделял его и ту,

Чью мысленно ласкал он красоту.

Трех всадников увидев в лунном свете,

Он сладкую надежду ощутил,

Что выручат его сеньоры эти,

И выступил вперед, пригож и мил,

Скрывая имя и любовный пыл.

Как только с ними он заговорил,

К себе внушил Монроз расположенье.

Он королю понравился. Аббат

На нем остановил елейный взгляд

И пастырское дал благословенье.

Они составили все вместе чет.

Мост тотчас опускается, и вот

Коней копыта с грохотом суровым

Стучат по доскам четырехдюймовым.

Толстяк Бонно на кухню поспешил

И принялся за ужин у камина.

Аббат колена тотчас преклонил

И набожно творца благодарил;

А Карл, принявший имя дворянина,

Почтенного Кютандра отыскал.

Барон, с приветом (он еще не спал),

Ведет его к роскошному покою.

Карл только одиночества желал,

Чтоб насладиться нежною тоскою;

Он об Агнесе лил потоки слез,

Не зная, где искать свою подругу.

Осведомленнее был наш Монроз.

Он очень ловко расспросил прислугу,

Где спит Агнеса, где ее покой,

Все осторожным взглядом замечая.

Как кошка, что идет, подстерегая

Застенчивую мышку, чуть ступая,

Неслышною походкой воровской,

Глазами блещет, коготки готовит

И, жертву увидав, мгновенно ловит, —

Так юный паж, к красавице спеша,

На цыпочках, едва-едва дыша,

Шел ощупью, и наконец завеса

Отдернута, и перед ним Агнеса.

Быстрей, чем пуля из ружья летит,

Быстрее, чем железные опилки

Притягивает яростный магнит,

Войдя, любовник, молодой и пылкий,

Пал на колена пред софой, где спит

Его красавица, подобно розе,

В непринужденной и прелестной позе.

Для размышленья не было ни сил,

Ни времени. Огонь их подхватил

В одно мгновенье ока. В раскаленных

Лобзаньях нежные уста влюбленных

Слились. Заволокло желанье взор.

Слова любви? Они остались в горле.

Их языки друг друга нежно терли,

И был красноречив их разговор.

О, вздохи нег, безмолвье упоенья,

Прелюдия оркестра наслажденья!

Но этот сладостный дуэт прервать

Пришлось им по причине неизбежной.

Агнеса помогла рукою нежной

Пажу постылые одежды снять.

Век золотой не знал их, безмятежный;

Придуманная, чтобы нас стеснять,

Противная природе, эта шкура

Всего невыносимей для Амура.

Кто это, боги! Флора и Зефир?

Психея ли божка любви ласкает?

Венеру ли твой юный сын, Кинир,

В объятьях сжал, позабывая мир,

Меж тем как Марс ревнует и вздыхает?

Карл, этот Марс французский, уж давно

Вздыхает рядом в обществе Бонно.

Он ест задумчиво и пьет печально.

Старик слуга, болтлив професьонально,

Чтоб мрачное высочество развлечь,

Никем не прошенный, заводит речь

О том, что на дворянской половине

Спят двое путешественниц – одна

Брюнетка с гордым видом героини,

Другая – точно лилия нежна.

Карл вздрогнул: «Ах, Агнеса, где ты, где ты?»

Он заставляет повторить приметы:

Какие волосы, улыбка, цвет

Лица и глаз, сложенье, сколько лет.

Он узнает своей любви предмет,

Ее, жемчужину земных жемчужин,

И, убежденный, забывает ужин.

«Прощай, Бонно! Я к ней бегу тотчас».

Сказал – и улетел, стуча при этом:

Король, он редко прибегал к секретам.

«Агнеса!» – повторял он столько раз,

Что до Агпесы крики долетели.

Чета любовников дрожит в постели.

Как избежать беды им, вот вопрос.

Но был изобретателен Монроз.

Он замечает в выступе светлицы

Подобие молельни иль божницы,

Алтарь миниатюрный, где порой

За деньги служит капуцин седой.

Пустая ниша в глубине алькова

Еще ждала пристойного святого,

Закрытая завесой голубой.

Что делает Монроз? Быстрее мыши

За занавескою в алтарной нише

Он быстро прячется и впопыхах,

Конечно, забывает о штанах.

Король вбегает в спальню, обнимает

Свою Агнесу, нежный вздор меля,

И, весь в слезах, использовать желает

Права любовника и короля.

Святой за занавескою, с тоскою

Все это видя, испускает стон.

Король подходит, трогает рукою

И восклицает, крайне удивлен:

«Отцы святые! Черт! Я это вскрою!»

В нем полуревность, полустрах кипит.

Он дергает порывисто и резко —

И падает с карниза занавеска.

Прекрасный паж, испытывая стыд,

Спиною повернулся. Выделяясь,

Белело то, что в дни былых побед

Могучий Цезарь, вовсе не стесняясь,

Вручал тебе, красавец Никомед,

За что Великий Грек во время оно

Особенно любил Гефестиона,

Что Адриан явил средь Пантеона…

Герои, сколько слабостей у вас!

Читатели, вы помните ль рассказ

О том, как, в сердце вражеского стана,

Уснувшего Монроза нежный зад

Тремя цветами лилии подряд

Ночной порой украсила Иоанна

И как святой Денис ей помогал?

При виде лилий и при виде зада

Король смутился и молиться стал,

Вообразив, что это козни ада.

Агнесу жгут раскаянье и страх,

Она теряет чувства, крикнув: «Ах!»

Взволнованный король, в порыве муки,

Зовет, держа несчастную за руки:

«Сюда! Здесь дьявол!» Слыша эти звуки,

Встревоженный монах, забыв еду,

Спешит помочь попавшему в беду;

Испуганный Бонно, пыхтя, несется;

Иоанна пробудилась и берется

За добрый меч, что в битвах закален,

Готовая на бой идти отважно;

И только в спальне у себя барон,

Не слыша ничего, храпел протяжно.

 

Конец песни двенадцатой

 

ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ

СОДЕРЖАНИЕ

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: