Молодость - Доблесть - Вандея - Дон.

 

Поддерживая повстанческое движение, Крюков сам, однако, в боях не участвовал. Он присутствовал иногда на фронте как журналист. Под ним однажды подбили коня, он упал, получил контузию. За год до смерти Крюков отказался от звания секретаря Круга.

В 1920 году, отступая вместе с остатками армии Деникина через Кубань к Новороссийску, Федор Крюков заболел сыпным тифом и умер в ста­нице Новокорсунской 20 февраля.

(Крюков состоял выборным Глазуновского станичного сбора, пред. местного об-ва потребителей. Включен в казачий список на выборах в Учредит. собрание, но не был избран. Очерк К. "В углу" ("Свобода России", 1918, 16 апр... 24 мая) зафиксировал противоречивость отношения казаков к большевикам на верхнем Дону и обстоятельства прихода Советов к власти в янв. 1918 в слободе Михайловке. В мае 1918 К. арестован красноармейцами, а затем отпущен. Выступив в июне на стороне восставших против сов. власти казаков, в первом бою получил контузию. Тогда же написал исполненное любви к родине стих. в прозе "Край родной" ("Донская волна", 1918, № 12, 26 авг.), популярное среди донцов и более известное по рефрену "Родимый край". В августе избран чл. Войскового круга Всевеликого Войска Донского; в выборной должности секретаря этого законодат. органа участвовал в работе трех его сессий в Новочеркасске (авг. - сент. 1918, февр. - июнь, нояб. - дек. 1919). С болью отнесся к гос. отделению Дона от России (см. очерк "Войсковой круг и Россия" - "Донская волна", 1918, № 16). С осени 1918 по нач. 1919 дир. Усть-Медведицкой мужской г-зии. В ноябре обществ. орг-ции станицы Усть-Медведицкой и донская печать широко отметили 25-летие (фактически 28-летие) лит. деятельности К. Очерки К. в новочеркасской газ. "Донские вед." (в апр. - июне и нояб, - дек. 1919 К. - ред.) - "В гостях у товарища Миронова" (1919, 13/26 янв,. 19 янв./1 февр.), "После красных гостей" (1919. 7, 17. 21 авг., "Усть-Медведицкий боевой участок" (1919. 14 окт., 2 нояб.), а также в газ. "Север Дона", "Приазовский край", "Сполох", "Донская речь" в 1918-19 отразили перипетии Гражд. войны на верхнем Дону. Публицистика К. после 1917 передает его восприятие событий двух революций и Гражд. войны как катастрофы для народа и России, исполнена пафоса борьбы с большевизмом. В июле-окт. 1919 К. находился в Усть-Медведицком округе. В ноябрьских передовых "Донских вед." критиковал процедурную сторону работы Войскового круга, письм. заявлением к кругу сложил с себя секретарские полномочия и в янв. 1920 выехал из Новочеркасска. Умер от возвратного тифа по дороге в Екатеринодар.)

 

 

9.

 

Похоронен писатель Федор Дмитриевич Крюков близ ограды монасты­ря в станице Новокорсунской. В некрологе было сказано:

«Певец Дона и казачества, глубоко знавший душу донского казачества, его быт, его радости и горести, любивший его славное былое, скорбевший о его тяжелой жизни в предреволюционную эпоху, ушел из жизни вдали от родимой земли. В его казачьих рассказах навсегда сохранится облик дон­ского казачества, аромат далеких степей и, добавим мы, аромат его мягкой любящей души. Громадна потеря Дона! Велика скорбь и русской всероссий­ской литературы. И страшно становится при мысли о могилах, могилах без конца».

«Очень жалею об этом человеке, - отозвался на смерть Федора Крюкова Владимир Короленко. - Отличный был человек и даровитый писатель».

(К. был неустанным летописцем нар. жизни, писавшим всегда с живой натуры, по непосредств. впечатлениям, часто выступая действующим лицом в амплуа рассказчика. наблюдателя, очевидца. Собирательный образ его автобиогр. героя, доброго, симпатичного, одинокого человека, в осн. соответствует традиц. типу рус. провинц. интеллигента, радеющего за народ, стремящегося принести ему посильную пользу. тяготящегося бездуховной обывательской средой, в к-рой вынужден жить. Формула Булгакова "Рукописи не горят" действует и в случае с К. Началом к воскрешению незаслуженно забытого имени посл. статья В. Моложавенко в газете "Молот" (Ростов-на-Дону) от 15 августа 1965 года. "ОБ ОДНОМ НЕЗАСЛУЖЕННО ЗАБЫТОМ ИМЕНИ" и исслед. Д*. СТРЕМЯ "ТИХОГО ДОНА". Загадка романа". (Париж, YMKA - PRESS , 1974). См. также: И. Медведева (Д*) "Стремя "Тихого Дона". Загадки романа" (послесл. ко второму изд. дочери Ирины Никол. Медведевой-Томашевской Зои Томашевской, редакт. Евг. Ефимов. - М.: Горизонт. 1993. - 128 с.). Лит. наследие К. (более 350 произв.), рассыпанное по периодич. изданиям, до наст. времени полност. не собрано и не переиздано, за исключ. кн. Крюков Ф. Д. "Рассказы. Публицистика" (вступ. Ст. и примеч. Ф. Г. Бирюкова. - М.: Сов. Россия, 1990. - 576 с.). Творчество К. ценили Короленко ("Крюков писатель настоящий... со своей собств. нотой и первый дал нам настоящий колорит Дона" - в его кн.: Избр. письма, т. 3, М., 1936, с. 228), Якубович, отмечавший стилистич. мастерство К. (см. его письмо Короленко от 21 сент, 1909 - ГБЛ, ф. 135, Р. II, к. 37, № 3, л. 21 об.). Современники писали, что К. открыл дорев. читателю "новый, до того почти неизвестный ему уголок жизни: уклад быта казачьего, так непохожий на уклад мужицкой Руси; сочная яркая речь казачья с неожиданными оборотами; романтич. душа казака, его песня" (Казмин, с. 2), называли его "певцом тихого Дона" (Доброво, с. 105) и "Гомером казачества" (Автономов. с. 3). Изображенная в его произв. многоплановая панорама верхнедонской действительности и выведенные в них самобытные худож. образы - наиб. значительный вклад донского лит. гнезда в рус. лит-ру 19 - нач. 20 вв. См. "Русские писатели" 1800-1917. Биографический словарь. - М.: изд. БРЭ и ФИАНИТ. - 1994. с. 187-189. Ф. Д. Крюков. Авт. Ст. А. А. Заяц.)

 

 

10.

 

Для полноты понимания проблемы я полностью привожу статью В. Моложавенко из газеты "Молот" (Ростов-на-Дону) от 15 августа 1965 года. "ОБ ОДНОМ НЕЗАСЛУЖЕННО ЗАБЫТОМ ИМЕНИ":

 

"Случилось это в тот далекий, но памятный год, когда разбитые Красной Армией белоказачьи отряды покидали родные места, отправляясь на чужбину. Горькая судьба ждала их в дальних краях, и в долгие бессонные ночи не раз еще должны были привидеться казаку до боли родные места. Но все это придет к нему позже, а пока Григорий Мелехов, раненый, уставший, потерявший все самое дорогое, что было у него на свете, слушал знакомую с детства песню о Ермаке - старую, пережившую многие века. Простыми и бесхитростными словами рассказывала песня о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати, ходивших по Дону и Волге на мелких стругах, "щупавших" купцов, бояр и воевод, покорявших далекую Сибирь. "И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа..."

Слушал ту песню о Ермаке и казак Глазуновской станицы Федор Крюков, волей лихой судьбы оказавшийся в кубанском хуторе. В жарком тифозном бреду, когда удавалось на миг-другой взять себя в руки, укоризненно оглядывал станичников, сманивших его в эту нелегкую и ненужную дорогу, судорожно хватался за кованый сундучок с рукописями, умолял приглядеть: не было у него ни царских червонцев, ни другого богатства, кроме заветных бумаг. Словно чуял беду. И, наверное, не напрасно...

Вырос в том безвестном хуторе на берегу Егорлыка еще один могильный холмик, и не до бумаг было станичникам, бежавшим от наступавшей Красной Армии. Бесследно исчезли рукописи, а молва о Крюкове-отступнике в немалой степени способствовала тому, чтобы о нем долгие годы не вспоминали литературоведы и не издавались его книги.

Нынешнему поколению читателей почти неизвестно имя Федора Дмитриевича Крюкова.

Между тем его по праву можно считать одним из крупнейших донских литераторов дореволюционного периода. Побывайте в любой казачьей станице - там и поныне сохранилась память о нем.

Известно, что русская критика конца XIX - начала XX веков именовала Крюкова не иначе, как "Глебом Успенским донского казачества". А. М. Горький в статье "О писателях-самоучках" называл Крюкова в числе литераторов, которые "не льстят мужику", советовал учиться у него "как надо писать правду". В. Г. Короленко в августе 1920 года сообщал С. Д. Протопопову: "От Горнфельда получил известие о смерти Ф. Д. Крюкова. Очень жалею об этом человеке. Отличный был человек и даровитый писатель".

А вот что писал в статье "Памяти Ф. Д. Крюкова" журнал "Вестник литературы", издававшийся в 1920 году в Петрограде: "Чуткий и внимательный наблюдатель, любящий и насмешливый изобразитель простонародной души и жизни, Ф.Д. принадлежит к тем второстепенным, но подлинным создателям художественного слова, которыми по праву гордится русская литература".

Со всем этим нельзя не согласиться.

 

* * *

Весь полувековой жизненный путь Ф. Д. Крюкова (он родился в 1870 году в станице Глазуновской) связан с Доном. Окончив гимназию, уехал в Петербург, поступил на историко-филологический факультет университета. Товарищ его студенческих лет Вл. Боцяновский (впоследствии известный русский литератор) вспоминал, как Крюков "долго и до последней возможности не хотел расстаться со своими красными лампасами, бывшими для него как бы символом горячо любимого Дона".

Он рано начал писать - еще на студенческой скамье. Поначалу, подражая Чехову, помещал бытовые миниатюры в "Петербургской газете". Один из ранних рассказов Крюкова, подписанный псевдонимом "Березенцов", повествовал о том, как студент давал урок околоточному надзирателю. Фраза околоточного "И дал же вам бог такой талант, Иван Абрамович", вызванная красноречием Крюковского героя, стала, как вспоминал тот же Вл. Боцяновский, афоризмом в студенческих кругах.

От миниатюр Крюков перешел к историческим повестям. В 1892 году "Северный вестник" печатает его "Казачьи старинные суды". В том же году в "Историческом вестнике" появляется повесть Крюкова "Гулебщики". На следующий год в "Русском богатстве" появляется знаменитая повесть писателя "Казачка". С той поры почти на протяжении четверти века в "Русском богатстве" печатаются его рассказы, повести и очерки из жизни простых людей с Дона.

Народник по своим убеждениям, он удивительно тонко изображал в своих

произведениях земляков - встревоженных, ищущих, болезненно приспособлявшихся к сумятице, будоражившей их быт и душу на рубеже двух веков. Эту мятущуюся душу казачества Крюков показывал и в своеобразных бытовых буднях, и в острых конфликтах с новым, оставаясь - в любых обстоятельствах - честным и откровенным художником. "Вы открыли России казака", - говорил Крюкову Короленко.

Окончив Петербургский университет, Крюков в течение нескольких лет преподавал словесность в орловской гимназии. Педагогическая карьера его была, однако, непродолжительной: начальству не по душе пришлась неизменная тяга Крюкова к простонародью и пришлось выйти в отставку. К этому времени относится избрание Крюкова в 1-ю Государственную думу. Это была дань земляков популярному на Дону писателю, но никак не стремлением Крюкова к политической деятельности. В думе Крюков примкнул к трудовикам, подписал вместе с другими знаменитое "Выборгское воззвание", за что был заключен в "Кресты". После освобождения из царской тюрьмы ему запрещен был въезд на Дон. Продолжая писать для "Русского богатства", Крюков стал репетитором детей войскового атамана, живших в Петербурге, втайне мечтая заслужить этим право на возвращение в Глазуновскую. "Терпи казак, будучи одним из атаманов "Русского богатства", - дружески поддерживал его в это трудное время В. Г. Короленко (письмо от 18 июля 1913 года).

Возвращение в родные места затянулось, однако, надолго. В "Русском богатстве" Крюков стал к тому времени одним из ведущих редакторов, много писал для журнала, правил рукописи начинающих. Один за другим выходили из печати сборники рассказов писателя. Он начал работу над большим романом из казачьей жизни. Помешала война - Крюкова призвали в армию. Оторванный от своих рукописей, от любимых книг, он страшно тосковал.

Революционные события 1917 года застали его на Дону, но он не смог правильно понять их и определить свою идейную позицию, растерялся. Земляки послали его делегатом на Войсковой круг, а там - как человека уважаемого и популярного в народе - избрали войсковым секретарем, - на должность, совершенно ему не нужную.

Он и сам понимал это, но не нашел мужества отказаться. Лучше всего говорит об этом письмо к А. Г. Горнфельду в редакцию "Русских записок" (выходивших после закрытия "Русского богатства"), посланное из Новочеркасска в апреле 1917 года:

"Завтра кончается казачий съезд - кстати сказать, совершенно сумбурный, бестолковый и бесплодный. Я заеду отсюда в Глазуновскую на несколько дней и затем - в Питер. Не знаю, кого из товарищей застану там. Хотя мне и угрожают тут оставить меня на какое-нибудь амплуа, но у меня пропала охота к начальствованию в данный момент, да и чувствую, что соскучился по литературе. Материалом переполнен до чрезвычайности. Попробую засесть".

Случилось иначе.

Крюков не попал в Петербург, остался на Дону. В те бурные дни, когда решалась судьба казачества, ушел в себя, забросил рукописи. Приглашения и просьбы сотрудничать, приходившие в Глазуновскую из белогвардейских журналов, складывались в ящик письменного стола и оставались без ответа. В сложном водовороте событий Крюков оказался бессильным найти свое место. Народнические иллюзии рушились, принять же безоговорочно то, о чем писали газеты Москвы и Петрограда, он тоже не мог. Когда под натиском красных частей белоказачьи войска начали отступать с Дона, двинулся с ними на юг и Крюков, так и не понявший до конца великого ветра надвигавшихся перемен.

О последних днях писателя мне рассказывали его сверстники, глазуновские старожилы Дмитрий Филиппович Мишаткин и Никита Куприянович Мохов, а также крестница Ф. Д. Крюкова - Евдокия Моисеевна Мишаткина, проживающая сейчас в Глазуновской, и племянник его - Дмитрий Александрович Крюков, ныне ростовчанин.

Пытаясь уйти от политики, Крюков усиленно занялся подзапущенным хозяйством - купил две пары волов, пару лошадей, коров, заложил на пустыре сад. "Хозяйство это меня и погубило, заставило тронуться в отступление..." - с горечью говорил Крюков станичникам, оказавшись на Кубани.

Тернистой, путанной дорогой шел писатель к тому, о чем мечтал всю свою жизнь, - к счастью трудового казака. Трагично оборвалась эта дорога, а память в народе о нем все-таки осталась. Не может ведь так просто уйти из жизни человек, живший для людей. И думается потому, все лучшее из того, что создал этот интересный и самобытный писатель, чье творчество по достоинству оценили Горький и Короленко, следовало бы переиздать".

 

После этого добавлю фрагмент из книги Ирины Медведевой-Томашевской "Стремя "Тихого Дона"":

 

"Анализ структуры произведения, его идейной и поэтической сути устанавливает в нем наличие двух, совершенно различных, но сосуществующих авторских начал. Эталон для отслойки одного от другого устанавливается по первым двум книгам романа, которые в целом принадлежат перу автора - создателя эпопеи. Здесь характернейшим является поэтическая интерпретация фольклорной темы, определившей самое "сцепление мыслей" (Толстой), т.е. поэтический замысел-образ и героев произведения. Четко выраженным качеством данной исторической хроники является та живая и документальная точность, которая дается хорошим пониманием истории, а здесь и явным, авторским соучастием в событиях и органической связью с изображенным бытом.

Если говорить о духовной сути эпопеи, то здесь наличие несколько расплывчатого, но высокого гуманизма и народолюбия, которые характерны для русской интеллигенции и русской литературы 1890-1910 годов. Что касается политических воззрений, то сепаративизм здесь очевиден, но идея его, если так можно выразиться, размыта, облагорожена поэтическим источником эпопеи, понятиями о свободе, заключенными в фольклоре (исторических песнях). Для стиля (в узком смысле) характерно соединение бытописательской манеры, ее этнографической достоверности - с импрессионизмом свободной живописности. Своеобразие языка определено органичностью для автора донского диалекта, свободно применяемого как в прямой речи персонажей, так и в авторском слове с умелой ассимиляцией диалектной лексики и фразеологии. Этот народный язык (без малейшего признака нарочитой стилизации) мастерски сочетается с интеллектуальной речью писателя.

Применение эталона поэтики автора легко отслаивает речь "соавтора", не имеющую ни одного из перечисленных признаков (а потому и не могущую быть принятой, как авторская). Сочинения "соавтора" разительно отличаются от написанного автором-создателем. Для сочиненного "соавтором" прежде всего характерна полная независимость от авторского поэтического замысла-образа, причем никакое другое поэтическое "сцепление мыслей" не перекрывает этого исконного замысла. Здесь нет поэтики, а есть лишь отправная, голая политическая формула, из которой исходит "соавтор" в своих сюжетах и характеристиках. Эта формула (великие идеи коммунизма в России должны уничтожить косный сепаративизм) - прямо противоположна мыслям автора-создателя. В той мере, в какой автор является художником, - "соавтор" - публицистом-агитатором. "Соавтор" не изображает события, а излагает их, не живописует движение мыслей и чувств героев, а оголенно аргументирует. Язык "соавтора", даже безотносительно к своеобразию лексики и фразеологии автора, - отличается бедностью и даже беспомощностью, отсутствием профессиональных беглости и грамотности. Характерно, что в своей попытке стилизоваться под автора "соавтор" особенно выдает себя. Он не владеет диалектом, а тем самым персонажи его говорят на каком-то вымученном языке, в состав которого входят и диалектные речения, характерные для быта и газетной литературы 1920-1930 г.г. Стилизуя описания природы и обстановки под описательные эскизы автора, "соавтор" зачастую создает нечто карикатурно безграмотное или нелепое, а главное - не имеющее связи с героями и событиями, меж тем как у автора эти картины являются своеобразной символикой происходящего. "Соавтор" настолько не задумывается над своей фразеологией, что даже когда цитирует народные речения или поговорки, не может их переосмыслить или перевирает их. Уникальная коллекция "соавторских" безграмотностей занимает в данном исследовании ряд страниц, чтение которых дает полное представление о литературной беспомощности "соавтора". Таковы данные - результат анализа текста.

В части текста, принадлежащего автору-создателю, анализ приводит к следующим выводам:

Книги первая и вторая представляют собой совершенную часть романа, дошедшую до нас, однако, с некоторыми изъятиями (несколько глав), о чем можно судить по некоторым лакунам в ходе повествования, в целом отличающегося медленным и глубоко взятым разворотом эпическим. Наряду с лакунами в тексте повествования имеются и вставные главы, сюжеты, персонажи и стиль которых резко выделяются на фоне основных глав, как текст инородный, автору не принадлежащий.

Ряд основных, наиболее впечатляющих и художественно полноценных глав и фрагментов третьей и четвертой книг романа также принадлежат автору-создателю, из чего следует, что историческая хроника событий охватывает время 1911 - начало 1920-х г.г. Однако метод обработки этих глав, монтаж третьей и четвертой книг, сделанный "соавтором", свидетельствует о том, что в руках его были лишь отдельные куски, наброски и материалы из принадлежащего замыслу, который полностью осуществлен не был. О том, что связующие звенья и вся финальная часть романа написаны "соавтором", говорит редкий разнобой между главами, катастрофическая непоследовательность написанного "соавтором", в отношении к основному поэтическому замыслу-образу. Непоследовательность эта исказила художественный замысел всей эпопеи.

Необходимость монтировать произведение (все его части) в соответствии с иной идеологией, противоположной идее автора-создателя, побудила "соавтора" ко многим изъятиям и вставкам, а следовательно не только к сочинительству, но и к использованию накопленных ценнейших материалов исторической хроники, связанных с местным бытом, событиями русско-германской войны, двух революций и гражданской войны. Однако ни изъятия, ни вставки не лишили произведения того "сцепления мыслей", которое в художественном создании выражено не прямыми высказываниями, а всем изображением в целом.

Деятельность "соавтора", как выясняет анализ текста, заключалась в следующем:

а) в редактировании (идейном) авторского текста, с изъятиями глав, страниц, отдельных строк, не соответствующих идейной установке "соавтора", б) во вклинивании в текст ряда глав собственного ("соавторского") сочинения, составившего в романе особую идеологическую зону, в) в компиляции глав и фрагментов авторского текста путем скрепления их текстом соавторского сочинения, г) в использовании в соавторском тексте материалов автора (исторических документов и сводок событий, а также различных записей-заготовок)".

 

Конечно, нужно специально изучать работу Ирины Николаевны Медведевой-Томашевской, чтобы полностью погрузиться в детали проблемы. Я же скажу достаточно просто, что мне, как писателю, и без того очевидно, что написать "Тихий Дон" мог только многоопытный писатель, в течение десятилетий совершенствовавший свое мастерство. Например, Виктор Астафьев написал свой первый рассказ в сорок лет! Доказывая, что и полуграмотный 20-22-летний парень с четырехклассным образованием может писать лучше Льва Толстого, литературоведы в штатском вытаскивают из бутафорских сундуков рукописи, якобы написанные его рукой в поте писательского труда, с обязательными помарками, перечеркиваниями и рисунками на полях, как положено, как Пушкин писал, как Достоевский. Однако эти литературоведы мало учитывали мнение таких экспертов, как Кувалдин, который в грош не ставит музейные автографы, никогда не гонялся за ними, не коллекционировал. И эти строки я пишу с ходу, из головы, по вдохновению на компьютере, бегая пальцами по клавиатуре со скоростью секретаря-машинистки. Ибо в юности, в период активной работы в самиздате, я перелопатил на машинке не одну тысячу страниц запрещенной литературы. Можно усадить школьника за ручную, перышком, переписку "Войны и мира", но от этого школьник не станет Львом Толстым. Но создателям "советской литературы" пришлось усаживать соавтора-делопроизводителя за переписку "Тихого Дона".

В этом смысле показателен мой давнишний разговор с Виктором Астафьевым. Писателей, приезжавших на очередной писательский съезд, расселяли в гостинице "Москва", которой сейчас нет и существование которой уже надо доказывать. В номер набилась масса писательского народу, было дымно, поскольку курили все сразу, и душно, ибо никак не могли открыть окно, оказавшееся то ли забитым, то ли заклинившим. Стол был заставлен бутылками и тонкими стаканами, некоторые из которых были в подстаканниках. Стоял общий гул разговора, каждый перебивал каждого, кто пел, кто свистел, как курский соловей, кто бил каблуками в паркет, исполняя "барыню". В общем, гуляли по полной программе писатели-деревенщики, к которым меня затащил из ресторана ЦДЛ один довольно известный литературовед. Я был юн, а писатели-деревенщики уже задеревенели в своей славе, говорили свысока, с некоторым пренебрежением к москвичам. И тут завязался разговор, кто как и чем пишет. "Я пишу только рукой, каждую буковку вывожу перышком, чувствую ее!" - говорил Виктор Петрович с доверительным придыханием, как будто рассказывал самую сокровенную тайну своего творчества, при этом не выпуская тонкий стакан из своей крепкой крестьянской руки. Другие дружно поддерживали его, мол, только рукой и можно писать. Я их слушал-слушал, потом не выдержал, и громко прокричал Виктору Петровичу почти что на ухо: "Головой пишут, а не рукой или ногой, задней левой!" Вспотевший Астафьев, сидевший в майке, испуганно отшатнулся, посмотрел на меня и задумчиво сказал: "А Юра-то прав. Головой надо писать... - и помолчав, добавил: - и сердцем". Все дружно выпили и закусили квашеной капустой...

Я неустанно во многих своих работах повторяю, что моя жизнь - жизнь писателя Юрия Кувалдина - в том, чтобы делать литературу в самом широком смысле этого слова, то есть самому писать, самому издавать, и самому читать. Каждый из этих процессов доставляет мне огромное удовольствие. При видимой простоте - Литература самое сложное дело в мире, поскольку Слово - это Бог. Литература - это самая захватывающая вещь на свете, но рассказывать об этом - не самое захватывающее занятие. Мне под силу понять, отчего чуть ли не каждый мечтает стать писателем, но для меня непостижимо, почему люди, захлебываясь от волнения, вслушиваются в чей-либо рассказ о том, как это делается. Когда я в процессе работы над каким-нибудь произведением, то мне хочется, чтобы она длилась бесконечно. Слова живут совершенно свободно, как хотят, как облака, как вода, льются-переливаются от человека к человеку, от века к веку, от народа к народу, из книги в книгу, из вечности в вечность. С годами я пришел к тому, что Чехов называл рассказом о пепельнице, то есть меня мало тревожит, о чем рассказывает произведение, но меня волнует, как это произведение написано. Художником ли?

Поэтому я всегда обращаю внимание не на то, что говорит персонаж, а как он это говорит. Вот на этом "как" Федор Крюков, как художник, мыслящий в образах, и держится. Я навскидку выбрал несколько примеров из разных вещей Крюкова, чтобы было видно, кто как говорит:

 

- Да я что же на словах могу сказать? - заговорил сту­дент, вставая с места и покоряясь необходимости повторить в двадцатый раз одно и то же, что он говорил всем односум­кам об их мужьях в эти два дня. ("Казачка")

- Нет, нет! Не надо, пожалуйста! - сказал я своему лю­безному собеседнику и ушел, оставив в нем о себе мнение, вероятно, не высокое. ("Из дневника учителя Васюхина")

- Билеты были до Лукьянова городу, - заговорил вдруг старичок в длинной свите, быстро и оживленно поглядывая своими проворными и наивными глазками на стоявших и сидевших вокруг тачки людей. ("К источнику исцелений)

- Ей-богу, не брешу! - сказал он искреннейшим тоном и перекрестился в доказательство. ("Встреча")

- Денек-то румян нонче, - умиленным голосом прерывает неожиданно Соболь красноречивое и тягостное молчание. - Только вы, барин, калошки наденьте, - заботливо прибавляет он... ("Отрада")

- Стать в затылок и не разговаривать! - тонким, раздра­женным голосом кричит на них старший надзиратель и, несколько понизив голос, прибавляет длинное непечатное слово. ("Полчаса")

- Позвольте! - в отчаянии воскликнул я - тоном не возражения, а мольбы, и опять огонь стыда бросился мне в лицо. - Позвольте... но как же? Вы сами понимаете... ("В камере № 380")

- Смертная казнь, - коротко, с щеголеватой сухостью, повторил прокурор и незаметным движением сбросил с носа свое золотое украшение. ("Мать")

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: