Жалость в представлении массового сознания - противоположность эгоизму, а

потому признается чем-то вроде добродетели.  Хотя, если быть до конца

честным, это еще одна разновидность самообмана. Та жалость, которую мы

лучше всего знаем, которую чаще всего испытываем, есть прямой результат

эгоистического сознания, и без эгоизма невозможна. Наверное, большинство

психологов согласится, что все виды этой жалости имеют единственный

источник - жалость к самому себе.

Механизм, который лежит в основе данного процесса, называется

отождествлением. Мы видим страдающее существо и на какой-то миг

отождествляемся с ним. Что, если бы я страдал так же, как он? Тут-то и

подступает комок к горлу, тут и начинается жалость вообще -

бессознательно, автоматически, инстинктивно. Две фундаментальные проблемы

человеческого эго - страх смерти и чувство собственной важности -

порождают то, что дон Хуан называл озабоченностью собственной судьбой.

Непосредственным переживанием этой озабоченности является жалость к себе,

а основной проекцией при восприятии окружающего мира - жалость к

другим.

" Ты слишком много думаешь о своей персоне, - сказал он и улыбнулся.- А

из-за этого возникает та странная усталость, которая заставляет тебя

закрываться от окружающего мира и цепляться за свои аргументы. Поэтому

кроме проблем у тебя не остается ничего " (II, 179)

Особенно " чувствительные" личности хорошо это знают. Не правда ли,

наилучшим способом избавления от жалость оказывается " бегство"?

Отвернуться от страданий мира, как будто их не существует, не замечать

обездоленных и ежеминутно гибнущих существ - вот единственное средство,

обеспечивающее необходимый нам внутренний покой. Мы опираемся на надежду,

что с нами подобного не случится Жалкий способ, но это все, чем мы

располагаем.

Дон-хуановский воин не имеет права бежать от истины, поскольку истина

- его цель и его " спасение". Смотреть правде в глаза и не страдать от нее

(потому что правда болезненна и неутешительна) можно только при том

условии, что вы преодолели чувство жалости к себе. Безжалостность

воина, которая часто упоминается в книгах Кастанеды, и означает  такую

позицию. Это не черствость и не жестокость - качества, позволяющие

человеку без особых уколов совести приумножать зло. Воин не приумножает

зла, потому что не ищет для себя ничего, кроме свободы. Моралисты,

конечно, могут утверждать, что подобная пассивность уже является злом,

поскольку исключает из круга необходимых действий помощь другим существам

в преодолении невзгод и страданий. Во-первых, мы должны честно признать,

что учение дона Хуана лежит вне морали и этики (" по ту сторону добра и

зла", как выразился в свое время Ницше), так что подобные претензии в

данном случае бессмысленны в такой же мере, в какой они были бы

бессмысленны по отношению к физическим законам, например. С другой

стороны, морализм никак не может считаться безусловным насаждением добра,

поскольку, следуя ему, люди склонны распространять на внешний мир

собственные, ограниченные представления о добре, что неминуемо приводит к

ошибкам, а в конечном итоге - к распространению страданий (что, очевидно,

мы и называем злом - об этом было достаточно сказано во введении к данной

книге).

" Нагваль сказал, что только маг, который видит и является

бесформенным (т.е. потерявшим человеческую форму, о чем мы еще поговорим

ниже - А. К.), может позволить себе помогать кому-либо. Вот почему он

помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не думаешь ли ты, что

можешь ходить повсюду, подбирая людей на улице, чтобы помогать им? " -

спрашивает у Кастанеды Ла Горда. (V, 588-589) Высокая степень

ответственности (а вовсе не безразличие) за все живое не дает воину по

собственной прихоти вмешиваться в естественный ход вещей. Карлос в связи с

этим вспоминает такой случай:

" Как-то в городе я поднял улитку, лежавшую посреди тротуара, и бережно

положил ее под какой-то виноградный куст. Я был убежден, что оставь я ее

на тротуаре, люди рано или поздно раздавили бы ее. Я считал, что убрав ее

в безопасное место, спас ее. Дон Хуан тут же показал мне, что это не так.

Я не принял во внимание две важные возможности. Одна из них была такой:

улитка избежала верной смерти на виноградных листьях от яда. А другая -

улитка имела достаточно личной силы, чтобы пересечь тротуар. Своим

вмешательством я не спас улитку, а только заставил ее утратить то, чего

она с таким трудом достигла. Когда я захотел положить улитку туда, где

нашел ее, он не позволил мне и этого. Он сказал, что такова была судьба

улитки - что какой-то идиот пересечет ей путь и прервет ее продвижение.

Если я оставлю ее там, где положил, она, быть может, будет в состоянии

собрать достаточно личной силы и дойти туда, куда собиралась." (V, 589).

Обратной стороной этого аспекта безжалостности оказывается тот факт,

что и сам воин не нуждается ни в помощи, ни в утешении. Жалея себя, мы

часто с удовольствием делимся личной ношей с окружающими, перекладываем на

кого-то ответственность за свои действия, требуя понимания или поддержки.

Воин этого не делает. Но и здесь соображения этического порядка никакой

роли не играют. Стремясь высвободить как можно больше психической энергии,

воин прекращает жалеть себя, в результате чего просто перестает нуждаться

в такого рода поведении. Он прекрасно сознает свое экзистенциальное

одиночество на пути (то одиночество, что обычному человеку представляется

непереносимо ужасным) и слишком ясно видит, что всякое обращение за

помощью, как и всякое перекладывание ответственности, всегда есть только

самообман и свидетельство недопустимой слабости.

" Никогда не думал, что тебе нужна помощь, - говорит дон Хуан. Ты должен

культивировать чувство, что воин ни в чем не нуждается. Помощь в чем? У

тебя есть все необходимое для этого экстравагантного путешествия, которым

является твоя жизнь... Жизнь - это маленькая прогулка, которую мы

предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и

заполняет. Понимая это, воин живет соответственно. Поэтому можно смело

сказать, что опыт всех опытов - это быть воином. <...>

- Если воин нуждается в утешении, - продолжал дон Хуан, - он просто

выбирает любого человека и рассказывает ему о своих трудностях. В конечном

счете, воин не ищет ни понимания, ни помощи. Говоря, он просто облегчает

свою ношу. Но это при условии, что у воина есть талант к разговору. Если у

него нет такого таланта, то он не говорит ни с кем." (IV, 57)

Космическое одиночество, в которое неминуемо погружается

дон-хуановский воин, для человека, не преодолевшего собственное эго,

состояние действительно ужасное. Ощущение абсолютного равенства всего

перед всем, соположенности себя со всем остальным миром, приходящее в

результате аннигиляции эгоистических механизмов, кардинальным образом

переиначивает видение и переживание бытия, устраняя одиночество и любые

виды страдания. Но прежде, чем произойдет подобная трансформация, воин

последовательно испытывает труднейшие этапы становления, пока одни чувства

уходят из его жизни, а другие - приходят. Его оставляет и страдание, и

сострадание, и многое другое.

" Воины не способны чувствовать сострадание, потому что они не

испытывают жалости к самим себе. Без движущей силы самосожаления

сострадание бессмысленно.

- Hе хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что воин всегда сам по себе?

- В известном смысле да. Для воина все начинается и заканчивается

собой. Однако контакт с абстрактным приводит его к преодолению чувства

собственной важности. Затем его " я" становится абстрактным и неличным."

(VIII, 42-43)

Как видно, психология человека и впрямь переполнена парадоксами. Воин,

для которого " все начинается и заканчивается собой", т.е., как считает

ординарное сознание, - закоренелый " эгоист", приходит к безличному -

высшему проявлению неэгоистического бытия личности, а человек,

поглощенный озабоченностью и жалостью ко всему окружающему, всю жизнь

оттачивает и совершенствует только свой рафинированный эгоизм.

Как определенная   психотехника преодоление жалости к себе

непосредственно связано со " стиранием личной истории", о которой мы

говорили выше в контексте разрушения описания мира и образа себя. Однако,

по утверждению дона Хуана, стирание личной истории (совершенно необходимое

для разрушения перцептивных стереотипов, скрывающих от человеческого

восприятия подлинную Реальность) чревато серьезными психологическими

конфликтами, если не опирается на техники, связанные с достижением

безупречности, в том числе - с избавлением от чувства собственной

важности и жалости к себе.

" Он объяснил, что в помощь стиранию личной истории нужно было обучить

меня еще трем техникам. Они заключались в избавлении от чувства

собственной важности, принятия ответственности за свои поступки и

использование смерти как советчика. Без благоприятного эффекта этих техник

стирание личной истории могло вызвать в ученике неустойчивость, ненужную и

вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков.

Дон Хуан попросил меня вспомнить, какой у меня была наиболее

естественная реакция в моменты стресса и замешательства до того, как я

стал его учеником. Он сказал, что его естественной реакцией была ярость. Я

ответил, что моей была жалость к самому себе.

- Хотя ты не можешь вспомнить этого, но тебе нужно было хорошо

поработать для отключения своей головы, чтобы это чувство стало

естественным, - сказал он.- Сейчас ты и представить себе не можешь, какие

бесконечные усилия тебе потребовались, чтобы утвердить жалость к себе как

отличительную черту на твоем острове. Жалость к себе была постоянным

свидетелем всего, что ты делал. Она была прямо на кончиках твоих пальцев,

готовая давать тебе советы. Воин рассматривает смерть как более

подходящего советчика и свидетеля всего, что ты делаешь, вместо жалости к

себе или ярости. После невероятной борьбы ты научился чувствовать жалость

к самому себе. Но точно так же ты можешь научиться чувствовать свой

неизбежный конец, и теперь уже иметь на кончиках идею своей смерти. Как

советчик жалость к себе ничто по сравнению со смертью." (IV, 244)

Пусть различные наименования " техник" и их детализации не сбивают нас

с толку - речь идет все о тех же трех фундаментальных достижениях воина:

преодолении страха смерти, чувства собственной важности и жалости к себе. Скажем, принятие ответственности за свои поступки настолько тесно

связано с победой над страхом смерти и чувством собственной важности, что

может рассматриваться как частный результат применения этих техник. Мы все

время имеем дело с неразрывным комплексом работ по самоизменению, где

каждый аспект невозможен без целого, а целое опирается на ряд частностей.

Вы можете начать с любой концепции, входящей в эту структуру, но обязательно придете ко всей совокупности идей - без осознания этой совокупности реализация частной концепции натыкается на непреодолимые трудности и грозит серьезным нарушением психического равновесия. Ту же неразрывную связь всех техник, ведущих к безупречности, иллюстрирует рассуждение дона Хуана по поводу жалости к себе и чувства собственной важности:

" Это звучит неправдоподобно, но это на самом деле так, - сказал он.

Жалость к себе - это реальный враг и источник человеческого страдания. Без

некоторого количества жалости к себе человек не был бы в состоянии быть

таким важным для себя, каков он есть. Но когда включается чувство

собственной важности, оно начинает набирать свою собственную силу, и именно эта, на первый взгляд независимая, природа чувства собственной важности придает ему мнимую ценность." (VIII, 147)

Вы видите, как плавно переходят друг в друга три основные техники,

имеющие единственную цель в практике дона Хуана - разрушение  фиксации

положения точки сборки. В восьмой книге Кастанеды отдельно рассказывается

о достижении особой позиции точки сборки под названием " место без жалости". Как нам кажется, здесь речь идет о том сдвиге точки сборки, который происходит в результате безупречности воина вообще. Дон Хуан " загоняет" Карлоса в " место без жалости", разыграв сцену с превращением в

отвратительного, вредного и безумного старика, в общении с которым опасно

проявлять жалость и к нему и к себе. Но это лишь один из бесчисленных

способов добиться того же эффекта. Непрерывно практикуемая безупречность

с течением времени неминуемо приводит воина в " место без жалости", где

разрушается саморефлексия и ограничивающая фиксация.

" Моя точка сборки достигла места без жалости, когда под влиянием

превращения дона Хуана она была вынуждена покинуть свое привычное положение саморефлексии.

- Находясь в положении саморефлексии, - продолжал дон Хуан, точка

сборки собирает мир ложного сострадания, который на поверку оказывается

миром жестокости и эгоцентризма. В этом мире единственно реальными

чувствами оказываются лишь те, которые каждому из нас удобно испытывать в

данный момент.

Для магов безжалостность - это не жестокость. Безжалостность - это

противоположность жалости к самому себе и чувству собственной важности.

Безжалостность - это трезвость." (VIII, 150).

Более того, только это особое состояние способно дать энергию для

любых перемещений точки сборки. Как-то дон Хуан прямо сказал об этом:

" Но для того, чтобы маги могли использовать сияние своих глаз для

перемещения своей собственной или чьей-либо еще точки сборки, - продолжал

он, - им необходимо быть безжалостными. То есть, им должно быть известно

особое положение точки сборки, называемое местом без жалости..." (VIII,

130).

Подводя итог рассмотрению фундаментальных, реализаций на пути достижения безупречности, мы можем указать на два важнейших эффекта этой практики. Во-первых, безупречность экономит психическую энергию воина и позволяет ему накапливать личную силу, необходимую для осуществления любой магической техники. Во-вторых, эта дисциплина приводит к ослаблению фиксации точки сборки, к медленному, но верному углублению ее, что дает возможность расширить зону восприятия и произвести все необходимые энергетические трансформации, о которых речь пойдет ниже.

Теперь мы обсудим дальнейшие эффекты последовательного применения

безупречности в жизни воина.

 

 

3. Беспристрастие

 

" Послушайте, вы, искатели истины, если вы хотите достичь подлинною

понимания Дзэн, не позволяйте другим обманывать вас! Если у вас на

пути препятствия, внешние или внутренние, - уберите их! Если вам

попадется Будда, убейте его. Если вы встретите Патриарха, убейте его.

Если столкнетесь с архатом, родителем или родственником, убейте их без

колебаний, так как это - единственный путь к спасению. Не

привязывайтесь ни к чему, будьте выше всего, проходите мимо и

оставайтесь свободны."

 

 Линь-цзы

 

В свое время Хенаро рассказал Карлосу замечательную притчу о своей

встрече с " союзником" и о " путешествии в Икстлан". Если вы читали третью

книгу Кастанеды, то непременно запомнили эту историю. В ней заключена

действительно потрясающая сила тоски, безысходного одиночества и странного

очарования, которое знакомо только тем, кто превыше всего ценит свободу.

Ведь несмотря на обилие абстрактных рассуждений о свободе, мы совсем

не знаем этого чувства. Вряд ли мы когда-либо переживали свободу во всей

ее конкретности, а потому имеем только некий идеализированный призрак у

себя в голове - что-то смутно прекрасное, безоблачное и возвышенное. Кто

из нас задумывался над тем, что существо, никогда не знавшее свободы и

вдруг обретшее ее, испытывает в первую очередь обнаженную трагичность

своего нового состояния? Ибо свобода приносит с собой отрешенность,

одиночество и печаль по утраченному маленькому миру, где было уютно и

безопасно. Свобода - состояние, не свойственное нашему виду, да и любой

иной биологической форме. В одно неуловимое мгновение вы отрываетесь от

реальности, разделяемой всеми остальными, и навсегда теряете способность

переживать мир так, как его переживают ваши сородичи. Вы - чужак, вас

выбрасывает неведомая сила из общего гнезда, увлекает в пустоту, где вы

сможете полностью осознать свою излюбленную свободу как добровольное

изгнание, как горькую отрешенность и уже потом - как восторг вечного

странствия. По инерции вы все еще стремитесь домой, не понимая, что теперь

ваш дом - бесконечность, и не осталось ничего, что соединяло бы вас с

прежним миром. Те, кого вы встречаете на пути, чаще всего кажутся

нереальными существами из какого-то царства теней. Сначала это пугает, но

с приходом понимания исчезает страх и остается только печаль. Когда-нибудь

уйдет и она.

После свидания с " союзником", Хенаро перестал видеть людей - они

превратились в фантомов, и он бежал от них. Никогда уже не вернуться ему

на родину, в Икстлан.

" Я никогда не дойду до Икстлана, - твердо, но очень-очень тихо, едва

слышно проговорил он - Иногда бывает я чувствую, что вот-вот, еще немного, еще один шаг - и я дойду. Но этого не будет никогда. На моем пути не попадается даже ни одного знакомого знака или указателя, который был бы

мне привычен. Ничто больше не бывает прежним, ничто не остается тем же

самым...

- И только призрачные путники встречаются мне по пути в Икстлан, мягко сказал дон Хенаро.

  - Все, кого встречает Хенаро на пути в Икстлан - лишь эфемерные существа, - объяснил дон Хуан. - Взять, например, тебя. Ты тоже - лишь призрак. Твои чувства и желания - это преходящие чувства и желания человека. Они эфемерны, и, заставляя тебя суетиться и запутываться во все новых и новых проблемах, исчезают, рассеиваясь как дым. Вот он и говорит, что по пути в Икстлан встречает лишь призрачных путников." (III, 719-720)

Только встреча с себе подобными возвращает чувство реальности в этом

навсегда превращенном мире. Хенаро указывает на дона Хуана, своего

товарища-мага, и говорит так:

" Вот он - настоящий. Только он один. Только когда я с ним, мир

становится реальным." (III, 720)

Отрывок из гневной и решительной речи чаньского учителя Линь-цзы,

который мы использовали в качестве эпиграфа к этому разделу, следовало бы

продолжить. Линь-цзы говорит об ограниченности, обусловленности

человеческого разума, он красноречив и дерзок - быть может, излишне

эмоционален для чаньского учителя, но не нам об этом судить. Любопытно

другое: он, как и Хенаро, не видит больше людей. Кругом одни призраки, а

ведь его речь обращена к монахам и духовным последователям - чего же

ожидать от мирян? " Смотрю я на этих так называемых " приверженцев истины",

- говорит Линь-цзы, которые приходят ко мне из разных частей страны, и

вижу, что никто из них не достиг  свободы и независимости от вещей.

Встречая их, я бью их везде, где могу. Если они полагаются на силу своих

рук, я им немедленно отрубаю руки; если они полагаются на красноречие, я

затыкаю им рты. Если они полагаются на остроту зрения своего, я лишаю их

последнего. Никто из них еще  не представал передо мною в своем

одиночестве, свободе и неповторимости. Их неизбежно сбивают с толку

праздные трюки старых учителей. Я действительно ничего не могу вам дать;

все, что я могу сделать, - это излечить вас от болезней и спасти от

рабства. Слушайте, вы, приверженцы истины, покажите здесь, что вы не

зависите ни от чего... Последние пять или десять лет я тщетно ждал таких

людей, да и теперь их пока нет. Все они - какие-то призраки, бесчестные

гномы, живущие в лесах и бамбуковых рощах; это стихийные духи пустыни. Они

с восторгом едят куски грязи... Я говорю вам: нет Будд,  нет священных

доктрин, нет обучения, нет подтверждения достижении. Что вы ищете в доме

вашего соседа? Эх, вы, слепцы." (Курсив мой - А. К.)

Отрешенность и беспристрастие - вот чего ожидает Линь-цзы от

" последователей истины". Он желает видеть печать одиночества и свободы на

их самодовольных лицах. Ему отвратительны их беспомощные рассуждения о

" Божественном", и потому, как заметил Д. Т. Судзуки, " его речь была

подобна грому небес". Вряд ли европейский (и даже индийский) мистицизм

действительно знает такую свободу и такое одиночество.

Конечно, в духовных учениях о беспристрастии говорится достаточно

часто. Однако легко убедиться в том, что беспристрастие, проповедуемое

многими " учителями", страдает некоторой односторонностью. Обычно весь

пафос подобных проповедей направлен на культивирование равного отношения к

внешним явлениям - богатству и бедности, удовольствию и неприязни, славе и

безвестности и т.д. и  т.п. Реже говорится об интеллектуальном

беспристрастии, т.е. о равном отношении к любым идеям, доктринам,

концепциям, умственным (когнитивным) установкам, а если и говорится, то

всегда (явно или неявно) подразумевается некое табу на идеи, составляющие

фундамент того учения, в рамках которого беспристрастие проповедуется.

Лишь мастера дзэн имели достаточно интеллектуального мужества, чтобы

провозгласить " убей Будду, убей Патриарха". О преодолении интеллектуальной

обусловленности, зависимости разума (а следовательно, восприятия) от

всякой метафизики много говорил великий Кришнамурти - его беседы оставляют

незабываемое и пугающее впечатление нависшей пустоты, где любая концепция

бессмысленна, а Реальность как никогда близко подступает к безъязыкому,

изумленному сознанию освобожденного человека. К сожалению, понимание

такого рода беспристрастия дается нелегко. Начинается оно с общей

незаинтересованности в результате своих действий, ибо всякая концепция,

к которой мы неравнодушны, есть не что иное, как показатель необходимости

в скрытом мотиве - необходимости цели, достижения, результата. Сама

природа разума вынуждает нас строить интеллектуальные схемы, осмыслять

мир, т.е. наделять его условным движением от начала к концу и помещать

себя внутрь воображаемой цепи, чтобы убежать от пустоты и обрести

выдуманную перспективу.

" Учитель должен обучить своего ученика... способности действовать не

веря, не ожидая наград. Действовать только ради самого действия", - говорит

дон Хуан (IV, 240). С этой целью он заставлял Кастанеду выполнять

множество " бессмысленных" действий:

" Абсурдные работы, типа укладки дров особым образом, окружение его

дома непрерывной цепью концентрических кругов, нарисованных моим пальцем,

переметание мусора из одного угла в другой и тому подобное, - вспоминает

Карлос. - В эти задачи входили также и " домашние задания", например,

носить белую шапку или всегда в первую очередь завязывать свой левый

ботинок, или застегивать пояс всегда справа налево. <...>

После того, как он напомнил все те задания, которые давал мне, я

сообразил, что заставляя меня придерживаться бессмысленных распорядков, он

действительно воплотил во мне идею действовать, не ожидая ничего взамен."

(IV, 241)

Такая установка неминуемо ведет к высокой степени отрешенности по

отношению к собственной судьбе, что является обязательным элементом

безупречности воина. " Он сказал, что если мне суждено погибнуть, то это

должно случиться в борьбе, а не в сожалениях или чувстве жалости к себе.

И не имеет значения, какой будет наша собственная судьба, пока мы лицом к

лицу встречаем ее с предельной отрешенностью." (VIII, 107)

Кроме того, отрешенность воина - быть может, единственная защита от

возможного безумия. С точки зрения дона Хуана, эмоциональная вовлеченность

в переживания измененных режимов восприятия вызывает патологическую

фиксацию точки сборки в необычной позиции или ее неуправляемое движение, а

это и есть в данном случае психическое заболевание.

" Безупречные воины никогда не становятся душевнобольными. Они пребывают

в состоянии постоянной отрешенности. Я не раз говорил тебе: безупречный видящий может увидеть устрашающие миры, а в следующее мгновение - как ни в чем не бывало шутить и смеяться с друзьями и незнакомыми людьми." (VII, 365)

Вы должны были заметить, как часто дон Хуан употребляет слово

" трезвость" (sobriety). Он имеет в виду психологическое состояние,

неразрывно связанное с отрешенностью и являющееся его продолжением.

Неудивительно, что в данной традиции на трезвомыслии делается особый

акцент, так что это качество превращается даже в определенную доктрину,

отдельно разработанную и часто упоминаемую. Причина повышенного внимания к

трезвости воина, возможно, заключена в горьком уроке, который был

извлечен новыми видящими из судьбы древних индейских магов. Вспомним,

как рассказывал об этом дон Хуан:

" После того, как некоторые из этих людей научились видеть, а на это

ушли столетия экспериментов с растениями силы, наиболее предприимчивые из

них взялись за обучение видению других людей знания. И это стало началом

их конца. С течением времени видящих становилось все больше и больше, но

все они были одержимы тем, что видели, ибо то, что они видели,

наполняло их благоговением и страхом. В конце концов одержимость их

приобрела такие масштабы, что они перестали быть людьми знания. Мастерство

их в искусстве видения стало необыкновенным, доходило даже до того, что

они были способны управлять всем, что было в тех странных мирах, которые

они созерцали. Но это не имело никакой практической ценности. Видение

подорвало силу этих людей и сделало их одержимыми увиденным.

- Однако среди видящих были и такие, которым удалось избежать этой

участи, - продолжал дон Хуан. - Это были великие люди. Несмотря на свое

видение, они оставались людьми знания. Некоторые из них находили способы

положительного использования видения и учили этому других людей. Я убежден, что под их руководством жители целых городов уходили другие миры, чтобы никогда сюда не вернуться.

Те же видящие, которые умели только видеть, были обречены. И когда

на их землю пришли завоеватели, они оказались такими же беззащитными, как

и все остальные." (VII, 265)

Таким образом, трезвость, дающая возможность не " увлекаться"

увиденным, а продолжать работу по объективное постижению Реальности,

оказывается вещью практически необходимой. Так что нет ничего

удивительного в том, что подобные истории продолжают повторяться,

постоянно обрекая оккультизм на блуждания в мифах и галлюцинациях. Может

быть, именно по этой причине мистические учения никак не могут поладить с

наукой и часто вызывают у естествоиспытателей только чувство раздражения.

В " Беседах с Павитрой" Шри Ауробиндо, хорошо понимавший сложности такого

рода, разъясняет причины кризиса Теософского Общества. Он использует при

этом свою терминологию, выделяя различные планы бытия (витальный,

ментальный и др.) как особые зоны восприятия. "... Они никогда не выходили

дальше витального плана (который в их терминологии соответствует плану

астральному). Я также отбрасываю возможность мошенничества. Но здесь мы,

возможно имеем дело с непроизвольным самообманом [wilful self-direct],

ведь на витальном плане видят то, что желают видеть ментально. Это сложное

и чудесное царство, где истина и ложь безнадежно спутаны. Здесь все

представляется в логичной; организованной и соблазнительной (но в конечном

счете иллюзорной) форме.

Е. П. Б. [Е. П. Блаватская - А. К.] была удивительной женщиной с

мощными прозрениями, но у нее все как-то путалось, она не в состоянии была

критически относиться к фактам психического опыта."

История повторяется непрерывно, и вышеприведенные слова Шри Ауробиндо

можно было бы отнести к очень многим школам, сектам или направлениям

оккультного толка. Да и как могло быть иначе? Страх перед Непостижимым

заставляет человека концептуировать, формализовать любой перцептуальный

опыт, чем и заканчивается его " общение" с Реальностью, не успев еще толком

начаться Дальнейшее - только бесконечное повторение избранного способа

галлюцинировать, победа тоналя в расширенном поле восприятия, т.е.

сведение к нулю всех  предыдущих достижений. Дон-хуановский воин,

вооруженный трезвостью, выбирает другую установку - на первый взгляд,

парадоксальную, но, тем не менее, самую эффективную и прагматичную для

дела познания. Воин " верит, не веря", " принимает, не принимая". Опорой для

подобной установки оказывается то, что все элементы его " острова тональ"

уже перемещены на сторону разума. Иными словами, его критические

способности без ущерба для целостности картины мира могут быть

распространены на любой перцептивный факт. (" Моей задачей было разделить

твою обычную картину мира: не уничтожить ее, а заставить перекатиться на

сторону разума".- IV, 257) Поскольку мы всегда в неведении по поводу

масштабов искажений, которые тональ накладывает на восприятие, остается

только один разумный подход - " путь воина".

  " Есть три рода плохих привычки, которыми мы пользуемся вновь и вновь,

сталкиваясь с необычными жизненными ситуациями. Во первых, мы можем

отрицать очевидное и чувствовать себя при этом так, словно ничего не

случилось. Это - путь фанатика. Второе - мы можем все принимать за чистую

монету, как если бы мы знали, что происходит. Это - путь религиозного

человека. И третье - мы можем приходить в замешательство перед  событием,

когда мы не можем ни искренне отбросить его, ни искренне принять. Это путь

дурака. Не твой ли? Есть четвертый, правильный - путь воина. Воин

действует так, как если бы никогда ничего не случилось, потому что он ни

во что не верит. И, однако же, он все принимает за чистую монету. Он

принимает, не принимая, и отбрасывает, не отбрасывая. Он никогда не

чувствует себя знающим, и в то же время никогда не чувствует себя так, как

если бы ничего не случалось. (IV, 56-57)

Воин - это человек, сочетающий в себе, казалось бы, несовместимые

качества - здравый смысл и открытость к любым видам мистического,

иррационального, необъяснимого. Его разумность и умеренный скептицизм не

превращаются в косность и слепоту рационалиста, потому что имеют иную

психологическую природу. Воин ничто не абсолютизирует, он беспристрастен и

способен трезво взглянуть как на безрассудные восторги мистика, так и на

тупую ограниченность рациональности. Он верит в то, что делает, но это

особенная вера, не имеющая ничего общего с догматизмом и религиозностью,

ибо в его вере нет ни страха, ни амбиций, ни стремления обрести убежище.

" Воин должен быть текучим и изменяться в гармонии с окружающим миром,

будь это мир разума или мир воли (т.е. мир тоналя или нагуаля - А.

К.).

Реальная опасность для воина возникает тогда, когда выясняется, что

мир - это ни то и ни другое. Считается, что единственный выход из этой

критической ситуации - продолжать действовать так, как если бы ты верил.

Другими словами, секрет воина в том, что он верит, не веря. Разумеется,

воин не может просто сказать, что он верит, и на этом успокоиться. Это

было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации.

Во всех случаях, когда воин должен связать себя с верой, он делает это по

собственному выбору, как выражение своего внутреннего предрасположения.

Воин не верит, воин должен верить." (IV, 110-111) (Курсив мой - А. К.)

Видение, позволяющее бесконечно расширять диапазон  воспринимаемых

энергетических полей мироздания, - это серьезное испытание на прочность.

Если, добившись видения, мы сохранили какие-то пристрастия,

предпочтения, предрассудки, очень легко не только впасть в иллюзию, но и

поддаться искушению - свернуть с пути, приметив для себя удобную гавань,

как это сделал, например, " бросивший вызов смерти" - маг, продлевающий

свою жизнь за счет чужой энергии (см. книги VIII и IX), или те древние

видящие, что навсегда приковали себя к энергетической форме " союзника",

чтобы обрести невиданную долговечность этих неорганических существ. Каждый

значительный сдвиг точки сборки таит в себе разного рода искушения и

соблазны, а воин ищет только свободу. Это единственный путь, по которому

можно прийти к высшей реализации. Собственно говоря, свобода (подлинная,

всеохватывающая, безграничная) и есть та самая " высшая реализация" - разве

не так?

" При каждом удобном случае дон Хуан любил повторять, что если точка

сборки сдвигалась кем-либо, кто не только видел, но еще и имел достаточно

энергии для того, чтобы привести ее в движение, то она могла скользить

внутри светящегося кокона в то положение, куда ее направляли. Ее свечения

было достаточно, чтобы воспламенить нитевидные энергетические поля при

соприкосновении с ними. Результирующее восприятие мира оказывалось таким

же полным, как обычное восприятие повседневной жизни, но отличным от него.

Поэтому при перемещении точки сборки решающее значение имеет трезвость."

(VIII, 65-66)

И все же мы возвращаемся к странной и неизбывной тоске, то и дело

накатывающей на воина, сопровождающей его в трезвой и отрешенной жизни. О

природе этого чувства стоит подумать. Удивительно, но тоска рождается как

некое объединяющее чувство, как натянутая струна между утраченным и

обретенным. Мир ординарного   сознания (мир утраченный) упрямо

присутствует перед нами повсюду - мы удалены от него, отстранены новым

внутренним чувством, но вынуждены свидетельствовать его близкую,  до боли

знакомую маету, которая продолжается в монотонном пространстве этой жизни.

И это свидетельство преисполнено печали. Мир нового откровения (мир

обретенный), вопреки профаническому представлению, вовсе не осыпает нас

всевозможными " благами" духа и не предоставляет всю необоримую свою

полноту, все свои запредельные восторги. Мир обретенный - это, прежде

всего, дорога, медленно и скупо расстилающая перед нами свои ландшафты,

это томительное ожидание следующего шага, это тоска по  Реальности, на

которую мы глядим пока только мельком, украдкой, узнаем лишь частично,

желая жить ею в полную силу, погрузиться целиком, безоговорочно, навсегда.

Мир обретенный - это ожидание Реальности (" воин ждет, и он знает, чего

ждет" ). Ожидание, которое неразлучно с печалью, тоской, ностальгией.

Желание жить свойственно всему живому. Для воина жизнь - это

способность воспринимать, постигать и переживать все большие объемы

раскрывающейся Реальности. Для обычного человека жизнь - это способность

овладевать, подавлять, управлять, получать удовольствие. Невозможно уйти

от экспансии жизни. Это способ нашего движения, способ нашего бытия,

подразумевающий тоску. Пока мы движемся, мы тоскуем, так как пребываем

всегда между чем-то уже утраченным и чем-то еще не обретенным. Обычный

человек избегает тоски, регулярно останавливаясь в процессе жизни. Но воин

не может остановиться - у него слишком мало времени. Тоску такого движения

прекрасно описал Мамардашвили: " Хотеть жить  - это хотеть занимать еще

точки пространства и времени, то есть восполнять себя или дополняться тоже

и тем, чего мы сами не можем и чем не обладаем. Скажем, мне кажется, я

люблю Нану, существо, наделенное определенными качествами и в силу этих

качеств вызвавшее наше движение и наше стремление. Но в действительности

наше движение и наше стремление вызвано расширительной силой жизни....

пока мы завоевали следующее различение между реальностью и представлением.

Нана, любимая мною, потому что у нее голубые глаза и она верх

совершенства, это представление, а реальность (...) - это нечто другое.

... Когда я говорил, как нас охватывает ностальгия, как мы ощущаем

отстраненность от окружающих нас людей, от родины, от страны, от нравов и

обычаев, тогда что-то неизвестное - другое - манит нас и вызывает в нас

тоску. Эта тоска забудется, она закроется, и мы ее вспомним, когда

различим, так как нам долго будет казаться, что именно качества Наны -

предмет, вызывающий любовь.

Еще долго мы не будем различать представление и реальность, и мы еще

по очень крутой орбите будем возвращаться к первоначальной юношеской

тоске, тоске другого мира." (М. Мамардашвили. Что значит мыслить и что

значит мыслить не мысля.)

Печаль от соприкосновения с Реальностью - чувство куда более

масштабное и трагическое, чем ностальгия по утраченному комфорту

ограниченного бытия. Если одно лишь представление о Реальности способно

смутить беспечность нашего существования, то действительное восприятие ее

поистине сокрушительно.

" Дон Хуан заметил, что для воина совершенно естественно испытывать

печаль без каких бы то ни было явных причин. Видящие говорят, что

светящееся яйцо как поле  энергии начинает чувствовать окончательность

своего предназначения, едва лишь нарушены границы известного. Одного

краткого взгляда на вечность за пределами кокона достаточно для разрушения

того чувства внутренней благоустроенности, которое дает нам

инвентаризация. В результате возникает меланхолия, настолько сильная, что

может даже привести к смерти.

<...> Нет более глубокого одиночества, чем одиночество вечности. И нет

ничего более уютного и удобного для нас, чем быть человеческими

существами. Вот тебе еще одно противоречие: как, оставаясь человеком,

радостно и целеустремленно погрузиться в одиночество вечности? Когда тебе

удастся решить эту головоломку, ты будешь готов к решающему путешествию."

(VII, 345-346)

Даосы тоже знали это чувство. В. Малявин, рассуждая о чувстве печали в

даосизме, пишет: " Неизбывное и беспричинное, оно превосходит все другие

чувства. Чтобы увидеть его исток, нужно вспомнить, что даосский покой

пустоты предполагает степень отстраненности, недостижимую для рассудочного

мышления. Даосское видение соответствует абсолютно покойному созерцанию

самого семени движения мира, созерцанию жизни вещей как абсолютно

быстротечного и мимолетного. И печаль, внезапно открывшаяся Юй Синю,

сопоставима с тем, что Хайдеггер называл " болью слова" - неисцелимой

поэтической болью, сопутствующей сознанию ненужности представлять вещи

обычными именами, ведь все сказанное - только метафора. Эта боль -

неизбежная спутница внутренней отрешенности от ограниченных форм жизни. Но

онтологическая " боль слова", согласно Хайдеггеру, предполагает

нерасторжимое единство радости и печали. Человек печален, отстраняясь от

мира и созерцая близкое как бы издалека. И он испытывает радость, открывая

в отстраненности высшее единство и прозревая далекое в близком." (В.

Малявин. Чжуан-цзы, с. 213.)

Это непередаваемое ощущение печали и радости, сливающихся в чем-то

ином, сродни тому чувству дерзости, о котором сказал дон Хуан:

" Воистину, человеческие существа ничтожны, дон Хуан, - произнес я.

- Я совершенно точно знаю, о чем ты думаешь, - сказал он. Совершенно

верно, мы - ничтожны. Однако именно в этом и состоит наш решающий вызов.

Мы - ничтожества - действительно способны встретиться лицом к лицу с

одиночеством вечности." (VII, 346)

" Научившись видеть, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше

нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим, " - сказал

дон Хуан в другой книге (II, 254).

И когда наступил момент окончательной разлуки с доном Хуаном и доном

Хенаро, Карлос с особой остротой пережил свое экзистенциальное

одиночество, куда более страшное, чем одиночество обычного человека.

" Мы все одиноки, Карлитос, - сказал дон Хенаро мягко, - и это наше

условие.

Я ощутил в горле боль привязанности к жизни и к тем, кто был близок

мне. Я не хотел прощаться с ними.

- Мы одиноки, - сказал дон Хуан.- Но умереть одному - это  не значит

умереть в одиночестве." (IV, 291)

Быть может, кому-нибудь печаль и тоска покажутся вовсе не

обязательными чувствами на пути дона Хуана; возможно, кто-нибудь решит,

что эту неприятную сторону можно как-то обойти и добраться  до цели, не

расставаясь с блаженством и покоем. На наш взгляд, это вряд ли возможно.

Более того, в приступах печали дон Хуан даже склонен видеть верное

доказательство движения по пути. Например, однажды Кастанеда пожаловался

учителю, что " не хочет больше жить". В ответ маги принялись радостно

хохотать. " Чем большим было мое отчаяние, тем сильнее они веселились.

Наконец, дон Хуан сдвинул меня в состояние повышенного осознания и

объяснил, что их смех вовсе не злорадство или проявление странного чувства

юмора. Они смеялись от переполнявшей их радости за меня, потому что

видели, что мне удалось продвинуться далеко вперед по пути знания. " (VII,

391)

Дон Хуан сказал: " То, что происходит с тобой, случается с каждым, кто

накопил достаточно энергии и смог заглянуть в неизвестное.

Нагваль Хулиан говорил им, что они изгнаны из дома, в котором провели

всю свою жизнь. Результатом накопления энергии явилось разрушение гнезда -

такого уютного, но сковывающего и скучного - в мире обыденной жизни. И

подавленность их, по словам нагваля Хулиана, была не печалью потерявших

старый дом, но печалью обреченных на поиски нового." (VII, 391)

Все приведенные выше примеры как раз доказывают, что безупречность ни

в коем случае не связана с эмоциональным отупением. Напротив, это новое

психическое состояние обостряет не только восприятие, но и наше

реагирование на него. Здесь все в несколько ином свете, все переживается

" под знаком вечности", но сила чувствования от этого только возрастает,

приобретая специфическую утонченность и окраску. Недаром тибетский

проповедник Калачакры Чогьям Трунгпа пишет так: " Чтобы оказаться хорошим

воином, нужно иметь печальное и нежное сердце. Если человек не ощущает

одиночества и печали, он совсем не может быть воином."

Здесь мы вправе спросить: что же удерживает воина на этом одиноком,

отрешенном и печальном пути? Способен ли он испытывать подлинную радость

от общения с миром, есть ли в этом пути хоть что-то, искупающее страдания

и тоску, помимо далеких приключений в устрашающих мирах нагуаля? Этот же

вопрос задавал себе и сам дон Хуан: " Есть ли у этого пути сердце? Если

есть, то это хороший путь; если нет, то от него никакого толку. Оба пути

ведут в никуда, но у одного есть сердце, а у другого - нет. Один путь

делает путешествие по нему радостным: сколько ни странствовать, ты и твой

путь нераздельны. Другой путь заставит тебя проклинать свою жизнь. Один

путь дает тебе силы, другой - уничтожает тебя." (I, 93)

И здесь, как ни странно, на помощь воину приходит любовь. Это вполне

естественное чувство, когда глаза ваши, наконец, прозрели и вы сподобились

увидеть чудо и красоту мира. Эгоистическое сознание, озабоченное

только собой, ропщет, жалуется, стонет, скучает наконец - ему нет дела до

великолепия окружающей его вселенной, до этой восхитительной земли,

повсюду разметавшей свой сокровенный и непостижимый блеск, изобилие,

очарование... Эти сокровища открыты теперь взору, и воин принимает их как

дар, с почтением и любовью. Мир более не является оппонентом, врагом,

пассивной средой, требующей покорения, переделки, " благоустройства". Мир

прекрасен сам по себе, помимо человека, и воин любит его самой чистой

любовью, потому что ничего от мира не хочет.

" Любовь Хенаро - этот мир, - сказал он.- Только что он обнимал эту

огромную землю, но из-за того, что он такой маленький, он может только

плавать в ней. Но земля знает, что Хенаро любит ее, и дарит ему свою

заботу. Вот почему жизнь Хенаро полна до краев, и, где бы он ни был, он

всегда будет иметь это богатство. Хенаро странствует по дорогам своей

любви, и повсюду ощущает свою полноту.

Дон Хуан присел перед нами на корточки. Он нежно погладил землю.

" Это предрасположение двух воинов, - сказал он. - Эта земля, этот мир.

Для воина нет большей любви."

Дон Хенаро поднялся и присел рядом с доном Хуаном на какое-то

мгновение, в течение которого они пристально глядели на нас, а затем

одновременно сели, скрестив ноги.

" Только если любишь эту землю с неизменной страстью, можешь

освободиться от свое и печали, - сказан дон Хуан.- Воин всегда весел,

потому что любовь его неизменна, и земля, его возлюбленная, обнимает его,

осыпая непостижимыми дарами. Печаль принадлежит только тому, кто ненавидит

то самое, что дает ему убежище."

Дон Хуан снова с нежностью погладил землю.

" Это прекрасное существо, живое до самой последней черточки своей,

понимающее любое чувство, утешило меня, исцелило меня от боли, а в

конечном счете, когда я окончательно понял свою любовь к нему, научило

меня свободе." (IV, 295-296)

Так, между радостью и печалью, между отрешенностью и любовью

странствует великое воинство толтеков. Это сочетание печали и восторга,

боли и благоговения действительно напоминает влюбленность. Чогьям Трунгпа

отмечает эту особенность и в тибетском " пути воина":

" Переживание возвышенности мира - это радостная ситуация, однако она

также приносит печаль. Она подобна влюбленности. Когда вы влюблены,

присутствие возлюбленной приносит одновременно восторг и сильную боль."

Этот же автор напоминает о другом, не менее важном моменте - о том,

что только радость позволит адепту пройти путь до конца. Не война с

самим собой, а радость и любовь делают возможными высшие достижения

безупречности.

"... В прошлом мы видели, как некоторые люди пытались стать воинами

при помощи напряженного усилия. Но результатом оказывалось дальнейшее

смятение, когда такой человек открывал в себе целые залежи проблем и

некомпетентности. Если вы не чувствуйте радости, не ощущаете магического

характера практики, то вам кажется, что вы просто наткнулись на высокую

стену безумия."

В самой первой книге Кастанеды (" Уроки дона Хуана" ) учитель поведал

Карлосу о так называемых " врагах человека знания". Их четыре - страх,

ясность, сила и старость. Все то, о чем мы говорили в этом разделе,

оказывается могущественной зашитой перед этими " врагами". Пока воин

" верит, не веря", " принимает, не принимая", ясность не победит его. Он

никогда не придет к выводу, что постиг суть всех вещей и не превратится в

пленника этой иллюзии. Пока воин способен  испытывать печаль и

отрешенность, а пуще всего - любовь, сила не ослепит его. (" Это - самый

грозный враг.... Ведь в конце концов ее обладатель действительно

непобедим. Он хозяин, который вначале идет на обдуманный риск, а кончает

тем, что устанавливает закон, потому что он - хозяин... Он превращен своим

врагом в жестокого, капризного человека." - I, 73)

Ну, а старость - печальная пора слабости и угасания - не сможет

вступить в свои права, если столкнется с подлинным, высоким

беспристрастием воина. Ибо беспристрастие рождает свободу, а свобода

указывает путь к бессмертию.

 

4. Переход в безличное

 

Небо пустое -

Вот твой путь в этот вечер.

Откройся же мне:

Где, одинокий ворон,

Ты сыщешь себе ночлег?

 

< Подражая Сайгё>

 

Если вдуматься, безупречность - довольно странная вещь. Будучи

вполне рациональной дисциплиной, она в какой-то неуловимый миг погружает

нас в самые пучины мистики. Таким же странным образом безупречность,

опираясь на личные достижения воина, все более обособляя его от других

представителей рода человеческого, делая его ярким и уникальным явлением,

вдруг заводит его в пустыни безличного, неосязаемого, неопределимого и

неприметно исчезающего на фоне грубого эгоизма серой массы

посредственностей. " Одинокая птица" - вот, пожалуй, наиболее удачный

образ, раскрывающий всю парадоксальность жизненного пути воина. Одинокая

птица, как вы помните, " поет очень тихо". И " нет у нее окраски

определенной". Словом, даже трудно сказать, есть ли она на самом деле -

тень, призрак, порыв ветра, устремленный в бескрайние небеса, на которые

мы так редко глядим из-под своего тяжеловесного панциря - заботы о

выживании. При помощи безупречности воин достигает неимоверной личной

силы, но личность его словно делается невесомой, далекой и безвестной. Как

говорил Чжуан-цзы - " неизвестно, где положен им предел". Казалось бы,

личная сила - это завоевание тоналя, но и сам тональ ничего не может

сказать по этому поводу.

" Мы - светящиеся существа, - сказал дон Хуан.- А для светящихся существ

значение имеет только личная сила. Но если ты спросишь меня, что такое

личная сила, я отвечу, что этого мои объяснения тебе не объяснят." (IV,

15)

Действительно, странно. Безупречность (как мы уже сказали,

являющаяся делом тоналя) есть усиление именно тоналя, но ведет эта

дисциплина к раскрытию, проявлению, реализации эффектов нагуаля.

"... маги знают, что только путем усиления тоналя может появиться

нагуаль. Понятно, что я имею в виду? Это усиление называется личной

силой." (IV, 163)

Непостижимым образом сильный тональ привлекает к себе Реальность, как

будто она " знает", что все части существа уравновешены и могут выдержать

натиск энергетических полей нагуаля. Разум в своем развитии и

самоконтроле достигает некоего качественного скачка - теперь

неповрежденный разум может отойти в сторону и  безразлично созерцать

разрушительные явления, бесцеремонно отрицающие всякую ценность его

рассудочности. Цепи разорваны: смерть на пороге вызывает только смех,

собственная важность - пыль на дороге, до которой нет никакого дела,

жалость перед лицом Реальности глупа и бессмысленна. Только непреклонная

сила свидетельствует каждый шаг - несгибаемое намерение идти вперед

вопреки всему, пусть даже пропасть мерещится в конце тропы. Безупречный

воин не может страшиться таких пустяков.

" Мне нужна только безупречность, энергия...- понял Кастанеда. - А

начинается все с какого-нибудь одного действия, которое должно быть

целенаправленным, точным и осуществляемым с непреклонностью. Повторяя

такое действие достаточно долго, человек обретает несгибаемое намерение. А

несгибаемое намерение может быть приложено к чему угодно. И как только оно

достигнуто - путь свободен. Каждый шаг повлечет за собой следующий и так

будет продолжаться до тех пор, пока весь потенциал воина не будет

полностью реализован." (VII, 410)

Такая нечеловеческая устремленность почти отталкивает, но не

забывайте, что на ее достижение уходят иногда десятилетия, и то, что

сейчас кажется непонятным и чуждым, спустя время вполне может стать самой

природой вашего существа. Тем более, что правила далеки от догматизма и

учитывают особенности индивидуума. Даже в отношении сексуальных отношений

(" больная" тема для любой аскетической дисциплины) здесь не существует

однозначного запрета.

" А нагваль Хулиан, - начал Хенаро, - говорил, что заниматься сексом или

не заниматься - вопрос наличия энергии. Сам он с сексом проблем не имел

никогда: у него ее была прорва. Но мне он с первого же взгляда сказал, что

мой член предназначен только для того, чтобы мочиться. Потому что у меня

не хватало энергии на секс. Бенефактор сказал, что мои родители были

ужасно утомлены, когда делали меня, и им было скучно. Он назвал меня

результатом исключительно тоскливого совокупления  - " конда абуррида".

Таким я и родился - скучным и утомленным. Нагваль Хулиан вообще не

рекомендовал людям моего типа заниматься сексом. Тем самым мы можем

сэкономить то небольшое количество энергии, которым обладаем." (VII,

312-313)

Через некоторое время нагваль Хулиан, чтобы продемонстрировать

важность своего совета, взял свой отряд в один из параллельных миров

вместе с их физическими телами. Хенаро и несколько других учеников, таких

же " скучных и утомленных", но не послушавшихся рекомендаций Хулиана, " чуть

не погибли там", по словам самого Хенаро. Как видите, в некоторых случаях

экономия половой энергии оказывается жизненно необходимой но совсем не по

той причине, о которой говорят моралисты и религиозные проповедники.

Совсем другое дело, если речь находит о желании. Человек - любопытно

устроенное существо. Он способен испытывать желание (в том числе половое),

даже когда не чувствует никакой физиологической потребности. На этом, по

сути, строится вся человеческая цивилизация. Желание - это продукт

человеческого эго, лишь иногда совпадающий с биологической необходимостью.

Мы знаем об этом со времен Будды, но никак не способны принять эту идею

практически, так как подсознательно относим ее к  этическим или

нравственным условностям.

" Желание - вот что заставляет нас страдать, но как только мы научились

уничтожать свои желания, любая полученная нами мелочь превратится в

бесценный дар... Бедность и нужда - это только мысли; то же касается

ненависти, голода, боли." (II, 315)

Практика безупречности дает воину возможность понять, что даже такие

конкретные чувства, как голод и боль, в гораздо большей степени относятся

к нашей способности саморефлексии, чем к непосредственно переживаемому

опыту. Задумывались ли вы, что человек больше страдает не от боли, а по

поводу боли, не от голода, а по поводу голода? Если вам трудно понять

разницу, попробуйте поразмышлять над этим.

" Я много раз говорил тебе: только воин может выжить. Воин знает о

своем ожидании и знает, чего он ждет. Когда он ждет, у него нет желаний, и

потому, какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может

взять. Если он хочет есть, то найдет путь, потому что не голоден. Если он

ранен, то справится с этим, потому что не страдает от боли. Быть голодным

или страдать от боли означает, что сила голода или боли уничтожает тебя."

(II, 315)

Прекращение саморефлексии - поистине революционный шаг в развитии

психологии личности. Этот качественный скачок - плод десятилетий упорного

труда - так перестраивает всю систему ценностей, всю совокупность способов

переживания окружающего мира, что невольно напоминает даосскую притчу о

" великом сне" и " великом пробуждении". (" Но есть еще великое пробуждение,

после которого узнаешь, что все это - великий сон." ) Мы не можем выйти из

сновидения тоналя, даже когда обретаем способность перемещаться в другие

участки энергетического спектра Реальности. Тональ неустраним, как

неустранима сама точка сборки, выстраивающая по своим законам блоки или

пучки из энергетических потоков бытия. Мы можем бесконечно расширять

способности своего тоналя, делать его гибким и послушным, чтобы

максимально приблизиться к Реальности, но навсегда уничтожить

перцептуальный аппарат вместе с его условностями и ограничениями, значит,

просто перестать быть. Поэтому единственная свобода заключается в

осознании сна. Как пишет В. Малявин, " только спящий не знает, что он

спит и смешон в своей самоуверенности. Но только " великое пробуждение"

открывает нам существование " великого сна". Иными словами, чем более я

сознаю себя спящим, тем более я кажусь себе спящим. Миг пробуждения

вмещает в себя бесконечно долгий сон. Не сон и не явь, а бодрствование во

сне и сон наяву или даже, точнее, " пробуждение к Сну во сне" - вот правда

Чжуан-цзы."

И если " пробудившийся во сне" смотрит на других " спящих", он,

безусловно, осознает их призрачность, подобно тому, как Хенаро по дороге в

Икстлан видел только фантомов - бессознательных героев одного " великого

сна". Отсюда - глубокая пропасть, разверзающаяся между человеком и

безупречным воином. Остается ли он человеком после пробуждения? С точки

зрения нагуаля, вряд ли. Что-то необратимо меняется в структуре

энергетического кокона - индейские маги называют это " потерей человеческой

формы". Дон Хуан так описывает этот процесс:

"... видящие называют человеческой формой неодолимую силу настройки

эманаций, зажженных свечением осознания в том месте, где располагается

точка сборки человека в нормальном состоянии. Это сила, благодаря которой

мы являемся человеческими личностями. Таким образом, быть человеческой

личностью - значит быть вынужденным подчиняться этой силе настройки, а

следовательно, быть жестко привязанным в своих действиях к тому месту,

откуда она исходит.

Благодаря практике воина его точка сборки в определенный момент

начинает сдвигаться влево. Этот сдвиг устойчив, он приводит к необычному

чувству отстраненности, или контроля или даже самоотрешенности. Смещение

точки сборки влечет за собой перенастройку эманаций. (Вот оно,

" пробуждение во сне"! - А. К.) Новая настройка становится началом целой

серии еще более значительных сдвигов. Первоначальный же сдвиг видящие

очень точно назвали потерей человеческой формы, поскольку он знаменует

собой начало неумолимого движения точки сборки прочь от ее исходной

позиции, в результате чего необратимо утрачивается наша привязанность к

силе, делающей нас человеческими личностями." (VII, 446)

В классификации перемещений точки сборки, которую мы предложили ранее,

этот изначальный сдвиг нами назван углублением. Теперь, когда мы

разобрали основные идеи безупречности, понятно, почему данная традиция

называет его " потерей человеческой формы". Дон Хуан неоднократно

предупреждает, что в этом состоянии прежние " щиты" внимания перестают

функционировать, и потому потеря человеческой формы гибельна для личности,

которая не смогла добиться подлинной безупречности в повседневной жизни.

Раскрывшийся " просвет" впускает внутрь кокона такое чудовищное количество

энергии, что при малейшей оплошности разрушение целостности неизбежно.

Это рискованная игра, и, тем не менее, находятся счастливчики,

способные удержать точку сборки в измененном положении и уцелеть, не

следуя при этом практике безупречности. Они относятся к особой категории

видящих. Такой случай упоминается доном Хуаном только для того, чтобы

показать дисгармоничность и неполноту подобного достижения. Например, в

книге " Отдельная реальность" он говорит следующее:

" Видящий не должен жить, как воин, или как кто-то еще, ему это ни к

чему. Он видит, следовательно, для него все в мире предстает в обличье

своей истинной сущности, должным образом направляя его жизнь. Но, учитывая

твой характер, я должен сказать тебе, что, возможно, ты так никогда и не

научишься видеть. В этом случае тебе придется всю жизнь быть воином.

Мой бенефактор говорил: встав на путь знания, человек постепенно

осознает, что обычная жизнь для него навсегда осталась позади, что знание

- страшная вещь, и средства обычного мира уже не могут его защитить.

Поэтому, чтобы уцелеть, нужно жить по-новому. И первое, что необходимо

сделать на этом пути, - захотеть стать воином. Важное решение и важный шаг.

Путь знания не оставляет выбора - идти по нему может только воин." (II,

322-333)

В другом месте дон Хуан подчеркивает: " Те же видящие, что умели

только видеть [но не были безупречными воинами - А. К.], были обречены.

И когда на их землю пришли завоеватели, они оказались такими же

беззащитными, как и все остальные." (VII, 265)

Здесь мы касаемся довольно тонкой проблемы, связанной с отношением

друг к другу трех важных аспектов дон-хуановского знания: видения,

безупречности и намерения. О намерении речь впереди - это сложная и

серьезная тема. Пока же следует только указать на сущность возникшей

ситуации. Разумеется, для достижения видения требуется определенное

накопление энергии, но только путь воина (т.е. безупречность) дает

возможность пользоваться намерением и, таким образом, произвольно

манипулировать всеми энергетическими полями, доступными воину благодаря

видению. С другой стороны, воины, имевшие достаточно личной силы,

чтобы входить в контакт с намерением, могли, однако, так и не обнаружить

того энергетического состояния, что приводит к видению. В этом случае,

как говорил дон Хуан, они были " великими магами, но не были видящими".

Манипулируя энергиями " наощупь", они добивались замечательных результатов,

и все же многое оказывалось для них скрыто по причине магической

" слепоты". Об энергетической стороне этих процессов еще будет сказано в

заключительной части этой книги - " Реальность нагуаля".

Теперь, рассмотрев детально всю концепцию безупречности, с такою

основательностью представленную нам в книгах Кастанеды, и осознав

грандиозные масштабы личностной трансформации, необходимой на пути воина,

можно оценить емкость и содержательность " магической формулы", оставленной

Карлосу Сильвио Мануэлем (книга " Дар Орла" ), - своеобразного заклинания,

которое возвращает силы воину в тяжелые минуты его жизни.

Каждая сентенция здесь содержит как бы краткий итог пройденного за

годы ученичества этапа и очерчивает самые важные положения практики в

краткой афористической форме. В каждой фразе заключено отрицание и

утверждение - отрицание одного из основополагающих аспектов личностной

установки ординарного сознания и утверждение новой установки, снимающей

или преодолевающей прежнюю.

(1) Я уже отдан Силе, что правит моей судьбой.

С самого начала мы сталкиваемся с отрицанием экзистенциальной

озабоченности собственной судьбой. На первый взгляд, смысл сентенции

негативен: она утверждает подчиненность (несвободу) человеческого

существа перед лицом неумолимого закона, осуществляющего его судьбу.

Парадокс, заключенный в таком утверждении, постоянно присутствует в учении

дона Хуана, как и в ряде иных метапсихологических доктрин оккультизма.

Сила, о которой идет речь, принципиально непостижима, работа ее неумолима

и загадочна, а потому она как бы космически удалена от индивида - удалена

в обоих значениях этого слова: устранена из внутренне освоенного

пространства и, одновременно, отодвинута в немыслимую даль. Словом, она

обесчеловечена, дегуманизирована; это холодный и фатальный образ - ему

нельзя молиться, он не знает жалости и безразличен к страданию. Но есть и

другая сторона этой Силы: будучи чем-то бесконечно большим, чем человек,

она все же включает в себя человека, некою частью словно резонирует с ним

и растет из него же. (Быть может, следует говорить пронизывает его, что

скорее соответствует действительности. Но в данном случае нам хочется

подчеркнуть участие субъекта в этом надсубъективном процессе, - тем более,

что Сила абсолютна, и любая точка оказывается источником ее, оставаясь в

равной степени предметом ее приложения.) В конечном счете, это

непостижимый союз между человеком и универсумом, блистательно

осуществляющий бытие в его гармонии. Так преодолевается отчужденность

человека Судьбе. Парадоксальным образом он, осознавая себя игрушкой в

руках могущественной стихии мира, становится подлинно свободным: судьба

его реализуется в истинной гармонии с его сущностью, а дух избавляется от

каторжного груза страхов, забот, ожиданий. Негативная подчиненность есть

на самом деле подчиненность себе же, но в содружестве с Реальностью, а не

в противостоянии ей. Тональ личности, осознав свои границы и

незначительность свою перед лицом Бытия, отдает право на власть нагуалю,

оставив себе лишь сталкинг - сложную игру, о которой мы поговорим в

следующей главе. " Нет ни раба, ни свободного, ни того, кто стремится к

свободе", - сказано в Упанишадах.

(2) У меня ничего нет, и (потому) мне нечего защищать.

Смысл этой фразы достаточно прозрачен, хотя в системе дона Хуана имеет

особую прагматическую ценность. Одной из центральных уловок, питающих

чувство собственной важности (то есть, аспект эгоистического,

" отделенного" сознания), является идея собственности в самом широком

смысле: субъект владеет опытом, знанием, навыками, пытается владеть

людьми (т.е. их чувствами по отношению к нему), не говоря уже о владении

материальном. Это то, что создает один из главных бастионов эго, так как

именно обладание отличает (т.е. изолирует) личность от всего

остального, т.е. от мира. Самый тяжелый порок идеи обладания заключается в

том, что любая вещь, явление, факт перестает быть собой, а превращается в

комплекс искаженных представлений субъекта. Мы защищаем свою

собственность, отвергая, замалчивая, игнорируя те черты или явления

универсума, что своим существованием посягают на нашу собственность.

Иллюзорное владение чем-либо или кем-либо истощает субъекта, ничего не

давая взамен. Сознание отрезано от Реальности и слабеет, пытаясь такую

отрезанность культивировать.

(3) У меня нет желаний, и (потому) я ничего не боюсь.

На протяжении многих лет обучения дон Хуан теоретически и практически

демонстрирует пагубность страха. В наиболее широком смысле изначальной

причиной всякого страха является желание. В случае страха смерти это -

желание жить. Любое желание иметь неизбежно порождает страх утраты.

(4) У меня нет мыслей, и (потому) я буду видеть.

Четвертая сентенция, быть может, - самый краткий способ декларировать

сущность магической практики. Это главный ключ к практическому постижению

Реальности, ко всем чудесам нагуаля. Конечно, здесь подразумевается

остановка внутреннего диалога. Его рассмотрение заняло у нас много

места, и теперь мы знаем, что " отсутствие мыслей" - лишь одна, и, быть

может, наиболее поверхностная характеристика данного состояния. Здесь, как

видите, остановка внутреннего диалога прямо названа причиной, предпосылкой

непосредственного восприятия нагуаля. По сути дела, весь корпус идей,

формирующий безупречность, направлен на облегчение достижения

внутреннего безмолвия. Можно даже сказать, что непосредственная практика

безупречности - уже есть затухание или ослабление внутреннего диалога, а

интенсивная концентрация на молчании укрепляет безупречность во всем

поведении субъекта.

Взглянув на дон-хуановскую практику во всей ее полноте, мы находим для

концепции безупречности далеко идущие обоснования. Так, мы видим, что

безупречность воина постоянно связывается с накоплением личной силы, а

та, в свою очередь, является универсальным триггером для всякого движения

точки сборки, что и есть, по сути, овладение искусством магии. Что же

такое личная сила? Дон Хуан так часто намекает на ее связь со всеобщей

Силой, движущей мироздание, что вполне можно допустить: личная сила есть

частный аспект Силы универсальной. Мы еще будем подробно останавливаться

на этом непостижимом и мощном феномене в реальности нагуаля.

Дон-хуановская традиция именует его намерением, духом или

абстрактным.

" Никто ничего не решает, - как-то сказал дон Хуан, - дух или решает

это за нас, или нет. Если да, то маг обнаруживает себя действующим в

магическом мире, сам не зная как. Вот почему я всегда настаивал, что

безупречность - это единственное, что идет в счет. Маг живет безупречной

жизнью - и это, кажется, привлекает решение. Почему? Никто не знает."

(VIII, 214)

Следовательно, личная сила есть лишь наша личная способность

отвечать чему-то большему - намерению, сливая воедино личный и безличный

аспекты энергии.

" Безупречность, как я уже говорил тебе много раз, это не мораль, -

сказал он. - Она только напоминает мораль. Безупречность - это только

наилучшее использование нашего уровня энергии. Естественно, это требует и

бережливости, и благоразумия, и простоты, и моральной чистоты, но прежде

всего это подразумевает отсутствие саморефлексии. И хотя это напоминает

выдержку из монастырского устава, но это не так.

Маги говорят, что для того, чтобы управлять духом, - а под этим они

подразумевают управление движением точки сборки, - необходима энергия.

Единственная вещь, которая сберегает для нас энергию, - это наша

безупречность." (VIII, 214)

Теперь нам легко понять, почему безупречность ведет к накоплению

личной силы. Первоначальное и достаточно элементарное объяснение дона

Хуана - там, где речь идет о сохранении и перераспределении внутренней

энергии существа за счет отказа от совокупности эгоистических оценок,

ложных установок и переживаний, - соблазняет своей простотой, но содержит

далеко не всю истину. Мы знаем, что на практике безупречность ведет в

первую очередь к ослаблению и постепенному растворению эго, т.е. к

усилению в существе начала безличного, каковым и является намерение,

дух, абстрактное.

" Реальным сдвигом [точки сборки - А. К.] занимается дух,

абстрактное. Нечто такое, чего нельзя увидеть или почувствовать, чего,

казалось бы, нет, но что существует реально. По этой причине маги

утверждают, что точка сборки смещается сама собой. Но они также говорят,

что ее сдвигает Нагваль [лидер отряда магов - А.  К.]. Нагваль, будучи

проводником абстрактного, имеет возможность выражать его посредством

своих действий.

Я вопросительно взглянул на дона Хуана.

- Нагваль смещает точку сборки, и все же не он сам делает это, сказал

дон Хуан. - Возможно, тебе будет понятнее, если я скажу, что дух

проявляется в соответствии с безупречностью Нагваля. Дух может смещать

точку сборки в результате простого присутствия безупречного Нагваля."

(VIII, 157)

Пронизывая мироздание и в каждой точке его зарождаясь, эта

универсальная сила делается явной, подчеркнуто эффективной, когда

встречает свободное, ничем не затрудненное пространство для своей

манифестации. Конечно, мы не можем объяснить этого иначе, как прибегая к

метафорам или аналогиям. Мы не знаем и, быть может, не способны знать

природу и сущность этого процесса. Древние находили достаточным объяснение

подобных вещей симпатическими связями. Как бы то ни было, безличное,

утвердившись во внутреннем мире  существа, притягивает (усиливает,

актуализирует, раскрывает? ) безличное универсума во всей его

невыразимости, необъяснимости, с его загадочной устремленностью и скрытой

мощью.

  Таким образом, безупречность - практика, смахивающая, казалось бы,

лишь на рациональную психотерапию, дисциплина, позволяющая избежать

стрессов, разочарований и других огорчений, а также повышающая

эффективность любого действия, предпринимаемого субъектом, - оказывается в

сокровенном смысле дверью, путем в Непостижимое и раскрывает поистине

магические перспективы.

 

 

ГЛАВА 7. СНОВИДЕНИЕ И СТАЛКИНГ

 

1. Внимание сновидения

 

Сновидение - полноценное психическое явление. Оно - осуществление

желания.

    З.Фрейд

 

 Сновидение - важнейшая техника в дон-хуановской магии. Именно через

сновидение воин получает регулярный доступ к измененным режимам

восприятия, используя мир грез как тренировочную площадку для развития

экзотических умений и способностей. Очевидно, пристальное внимание ко сну

и вывело дисциплину дона Хуана на столь высокий уровень в деле освоения

энергетики нагуаля. Многие оккультные течения прилагают массу усилий для

достижения экстаза, признавая за этим состоянием исключительную роль в

развитии магической потенции субъекта, а ведь состояние сновидения

остается, пожалуй, самой доступной и регулярно настигающей человека

разновидностью " экстаза". Мы, конечно, не станем утверждать, будто

Кастанеда первым открыл цивилизованному миру возможность использования

сновидений в оккультных целях, однако способ, предложенный в его книгах,

степень разработанности метода, да и сам подход к природе сновидений - все

это глубоко оригинально. Масштабы данной темы столь огромны, а значение ее

столь велико, что следовало бы посвятить сновидению отдельную книгу. Так

что, мы сможем предложить вашему вниманию только самые важные моменты этой

особенной методики, нисколько не претендуя на ее исчерпывающее описание.

Прежде чем погрузиться в пучины магического опыта (к чему нас

неминуемо приведет исследование сновидения), надо твердо уяснить: мы

будем постоянно иметь дело с необычными играми тоналя, пересекающего

неизмеримый и неописуемый нагуаль. О самом нагуале как реальном

источнике опыта мы вряд ли будем рассуждать много, хотя бы потому, что

разуму о нем нечего сказать. Читатель конечно, вправе спросить: зачем же

тогда автор так настойчиво и подробно описывает дорогу в нагуаль, если

маг в конечном счете не достигает его? Во-первых, следует помнить, что

будучи Реальностью вне интерпретации, бытием вне человека и помимо

него, нагуаль не может быть достигнут так, как это воображает тональ.

Реальность - это не конечный пункт интеллектуального поиска и не высший

взлет интуиции, это не конкретность знания или чувства, хотя безусловно

включает в себя и это. Человек способен постигать только эффекты бытия, но

не само бытие. Мы уже говорили, что нагуаль безразличен к информации, но

предоставляет субъекту самого себя как поле для операций на основе

резонансных процессов, присущих восприятию (см. главу 4). Все

нижеследующее только подтверждает данный тезис. Постижение нагуаля не

информативно, а потому представлено сознанию лишь в виде эффекта или

функции, зато в этом виде оно исчерпывающе. Мы не можем описать его, так

как не можем составить адекватной интерпретации его восприятия, но в

момент действия нагуаль при определенных условиях целиком вовлекается в

" магическую" работу воина. Что же это за условия? Прежде всего, речь идет

о совершенстве внимания и гибкости всего перцептуального аппарата

человека, что  достигается через осознание нагуаля в предложенной

концепции дон-хуановского знания. Другими словами, только всестороннее

постижение условности любой интерпретации восприятия позволяет

использовать эффект нагуаля во всей его полноте. Можно также сказать, что

нагуаль - это квинтэссенция свободы, и лишь свободное сознание способно

вкусить его дары. Свобода же познается через осознание несвободы и

последовательное растождествление с механизмом ограничений. Вот почему

крайне важно вначале постичь работу тоналя, разрушить " описание мира" и

указать на реальность того, что лежат за описанием, определив направление,

следуя которому можно приблизиться к внеразумному бытию. Нагуаль - это

дыхание чистой энергии и сущность воли. Любой его образ всегда наивен -

как во сне, так и наяву. Потому техника сновидения, о  которой мы

собираемся рассказать, не должна служить материалом для мифа или давать

повод к еще одному бегству в мир иллюзий. Как и все в системе дона Хуана,

сновидение - крайне трезвая и прагматическая техника. Иначе говоря, это

отрешенное погружение в иллюзорную реальность с целью научиться жить в

реальности подлинной. Но прежде чем приступить к самой технике, нам

необходимо разобраться в природе сновидения, по сей день остающегося

довольно загадочным явлением в психической жизни человека. История

цивилизации знает два полярно противоположных подхода к проблеме

сновидения. Если в древности люди были склонны верить в реальность всего

происходящего во сне, то затем развитие абстрактного мышления и углубление

интроспекции привело к полному отрицанию объективности восприятия во сне.

Как нам кажется, сама возможность столь крайних идей по поводу одного

предмета должна наводить на размышления. В самом деле - что заставляло

древних видеть в ночных грезах реальные странствия души? Некоторые

исследователи придерживаются мнения, что наши предки вообще плохо

различали реальность и галлюцинацию. В подобное слабоумие человека,

отчаянно боровшегося за выживание (и, между прочим, добившегося своего),

трудно поверить. Ведь опыт сновидения и реальной жизни при всей их

схожести все-таки довольно различен. Далеко не всегда мы видим во сне

нечто последовательное и вразумительное, о практической же ценности ночных

видений можно говорить  исключительно редко, хотя подобные случаи

действительно привлекают к себе внимание. Но достаточный ли это повод для

широкого распространения религиозных фантазий среди различных культур и

цивилизаций?

Практически все народы и племена в свое время воспринимали сновидение

как путешествие некоторой летучей части существа по реальным, но

недоступным наяву пространствам. В отдельных случаях разрабатывались целые

теории о множественности душ, одной из которых обязательно приписывалась

способность покидать тело во сне. Такие воззрения можно найти у древних

китайцев, индусов, греков и египтян. У многих примитивных народов идеи

этого рода бытуют до сих пор. Например, североамериканские

индейцы-алгонкины полагают, что одна душа выходит из тела, чтобы видеть

сны, а другая остается хранить жизненную силу. Страна духов, куда

отправляется сновидец, - не просто причудливый и далекий край. Это очень

важное место, где можно обрести силу и знание, т.е. вещи, практически

необходимые для человеческого сообщества. Именно тот, кто видел яркие и

продолжительные сны, считался наиболее подходящей кандидатурой на шамана

или духовного вождя племени. Сама инициация шамана или знахаря включала в

себя интенсивное погружение в мир сновидений. Э. Тайлор, например, пишет:

" Для посвящения австралийского туземного врача считается необходимым,

чтобы он в течение по крайней мере двух или трех дней оставался в царстве

духов. Кондский жрец перед своим посвящением  остается от одного до

четырнадцати дней в усыпленном состоянии вследствие того, что одна из его

душ отлетает к высшему божеству. У гренландских ангекоков душа покидает

тело, посещая домашних демонов. Туранский шаман лежит в летаргии, пока его

душа  странствует, отыскивая мудрость, скрытую в стране духов."

(Первобытная культура, с. 219.)

Тот же исследователь упоминает о поверьях североамериканских индейцев,

будто " душа спящего оставляет его тело и ищет предметов, которые для нее

привлекательны". Подобные идеи распространены среди новозеландцев, тагалов

с острова Люсона и других туземных племен. Упоминаются Веданта и Каббала -

в качестве учений, признающих странствия души во время сна. В связи с этим

любопытно узнать отношение зулусов к своим прорицателям: " Что касается

человека, впадающего в болезненное состояние духовидца по профессии,

призраки постоянно приходят говорить с ним во сне, пока он не сделается,

по меткому выражению туземцев, " жилищем снов". (Там же, с. 221.)

Как видите, отношение к ночным грезам однотипно у представителей

различных культур. Подобных примеров можно привести множество. Нельзя не

учитывать, что американские индейцы относятся как раз к той этнической

общности и тому культурному пространству, где сны играли чрезвычайно

важную роль. Эту особенность отмечает, например, чешский американист

Милослав Стингл: " [Магическая сила]... по представлениям прерийных

индейцев, могла находиться в птице, рыбе, дереве, траве,  цветке или

былинке. Общение с этой таинственной силой могло осуществляться либо в

полном уединении, либо во сне... В жизни индейца сны играли исключительную

роль. Женщины, увидев во сне орнаменты, украшали ими типи [жилища - А. К.]

и нарядные пояса. Юношам, будущим воинам прерий (например, у омаха),

" божественный сон" часто предвещал изменение всей прежней жизни. " (М.

Стингл. Индейцы без томагавков.)

Таким образом, в общеиндейском культурном контексте Дон-хуановская

техника, использующая сновидения, кажется вполне органичной, хотя сами

взгляды на сон как на реальность у современного человека вызывают, в

основном, недоумение. Еще бы! Двадцатый век подарил нам целый букет

теорий, довольно убедительно разъясняющих сущность, механизм сновидения,

его особую роль в жизни как личности, так и социума. Величайшим

толкователем снов и автором оригинального учения о снах был, конечно,

Фрейд. Его ученик Карл Юнг, в большей степени склонный к " мистическому" в

науке, ввел понятие " коллективного бессознательного", что объяснило (по

мнению юнгианцев) целую область однотипных моментов сновидений, плохо

поддававшихся фрейдистской интерпретации. Помимо психоаналитических теорий

есть немало таких, что рассматривают психофизиологическую природу сна, его

биохимию, биоэнергетику и т.д. Нельзя не согласиться с тем, что

психоанализ прояснил один весьма существенный момент в отношении

сновидений: мы наконец поняли, какая сложная работа подсознательного лежит

между содержанием сна и его смыслом. Как нам кажется, именно в этом

пункте зарождаются новые сомнения в привычном рационализме научного

подхода. Поначалу это вовсе не бросается в глаза: содержание сна

настойчиво определяется   как совокупность субъективных переживаний

галлюцинаторного типа, осуществляющих подсознательные влечения или страхи

индивидуума. Но тут напрашивается спровоцированный психоанализом вопрос:

если то, что мы видим во сне, может быть таким сложным превращением

подсознательных импульсов, скрытых от нас и в процессе сновидения и по

окончании его, если дистанция между смыслом и содержанием видений столь

значительна, как можно знать наверняка природу всякого человеческого сна?

Парадоксальным образом психоанализ удалил от нас источник сновидения в

непроглядный мрак неосознаваемого пространства. Если прежде сумбурность и

непредсказуемость грез очевидно доказывали их иллюзорность, то теперь мы

знаем, что подсознательное может " зашифровать" подлинное содержание

импульса самым невероятным на первый взгляд способом. В расшифровке сна

аналитики сталкиваются по крайней мере с двумя серьезными проблемами:

во-первых, с крайней аморфностью и семантической подвижностью символов,

что позволяет наделить смыслом практически все и, во-вторых, с

принципиальной непостижимостью источника или триггера сновидения. Вторая

проблема лишь вначале может показаться чисто теоретической. Вот самый

простой пример: пациенту снится, что его душит змея. Если тому причиной

подсознательный конфликт, то аналитик имеет шанс вскрыть его содержание.

Но ведь могут быть и иные причины: духота в спальне, неудобная поза,

нарушение сердечной деятельности, начальная стадия бронхиальной астмы и

т.д. и т.п. Конечно, в таком простом случае все выяснится рано или поздно

- но как быть, если источник впечатлений не столь очевиден? Например,

Зигмунд Фрейд в известной лекции " Сновидение и оккультизм" не отрицает

возможности телепатической перцепции, способной послужить элементом,

обусловливающим содержание сна. Напротив, оставаясь на позициях

объективного исследователя, он показывает, как работа подсознательного

могла бы исказить телепатический сигнал почти до неузнаваемости, и видит

немалую заслугу психоанализа в том, что подобные расшифровки вообще стали

возможны. Карл Юнг, также много занимавшийся сновидениями, нашел

фрейдистский метод недостаточным, а его выводы не всегда корректными.

Многообразный материал, поставляемый сновидцами, заставил Юнга ввести в

концепцию новую область психики - " коллективное бессознательное" - и новый

символический язык архетипов. Однако проблема вовсе не разрешена. Ничего

не зная о способности восприятия во сне, мы ничего не можем сказать о

реальном содержании сновидений. Известно только, что чувствительность

психики к слабым сигналам во сне порою значительно возрастает.

Вообще, из многовековых наблюдений складывается впечатление, что

источник сна может находиться чуть ли не где угодно: в подсознательном, в

телесных (проприоцептивных) ощущениях, в раздражении от внешних сенсорных

сигналов, во флуктуациях любых полей, даже в параллельных мирах, если мы

станем утверждать их существование. Несомненным кажется лишь одно -

сновидение свидетельствует о странной работе перцептуального аппарата, а

значит внимания и осознания. Их деятельность носит в данном случае

специфический характер, большая часть функций плохо поддается контролю, но

общая сенсетивность сновидящего и его отдаленность от привычных каналов

перцепции позволяет ожидать занимательных результатов.

Попробуем разобраться, в какой ситуации восприятия оказывается

человек, переживающий сновидение, и насколько далеко заводят нас

дон-хуановские представления об этом процессе. Известно, что состояние сна

у человека имеет две фазы, именуемые медленной и быстрой, причем только

быстрая фаза предположительно сопровождается сновидениями. Медленный сон,

очевидно, связан с полной неподвижностью сознания, а потому именуется еще

" глубоким сном без сновидений". Биологическая целесообразность такого

механизма обусловлена генетически. Можно предположить, что фаза быстрого

сна как частичное пробуждение сознания обеспечиваема нашим далеким предкам

должную чуткость в ночное время, позволяя спастись от неожиданного

нападения хищников и прочих опасностей дикой жизни. Надо думать, что сон

приматов был более поверхностным и сопровождался частыми пробуждениями,

что являлось необходимым условием для выживания в природной среде. Таким

образом, быстрый сон - это, скорее всего, любопытный атавизм, который мы

назовем повышенной готовностью к пробуждению: перцептивные способности в

этом состоянии частично активизируются, внимание начинает поиск сенсорных

сигналов, о чем свидетельствуют быстрые движения глаз, учащение пульса,

дыхания и изменение ритмов электрической активности мозга. При этом

внимание оказывается в несколько необычной ситуации: внешняя сенсорика

заметно ограничена, волевые акты затруднены из-за широко распространенного

торможения психических процессов. Естественно, что зона поиска

перемещается туда, где приток информации осуществляется с наибольшей

легкостью. Чаще всего это область внутренних впечатлений - работа

подсознательного, которая у обычного человека остается источником

наибольшего напряжения. Однако вполне возможны ситуации, когда

интенсивность сигнала из других областей " перекрывает" внутренние

импульсы, исходящие от подсознательного. В любом случае биологическая

природа внимания вызывает сосредоточение на зоне сильнейшего раздражения,

где бы она ни оказалась в данной ситуации восприятия. Таков автоматизм

перцептуального аппарата. Бодрствующее сознание то и дело вмешивается в

данный автоматизм, произвольно переключая внимание с одного объекта на

другой, чего обычно не бывает во сне. Отсюда следует один замечательный

вывод: чем более развита у нас способность контролировать внимание во сне,

тем меньше содержание наших сновидений обусловлено работой

подсознательного. Однако возможен ли какой-то контроль в малосознательном

состоянии сна? Практика показывает, что возможен. Стоит проявить должное

упорство, и вы заметите, как переменился характер сновидений. Есть

множество фактов, подтверждающих, что произвольная установка бодрствующего

сознания может осуществляться во сне и даже с большей легкостью, чем мы

обычно воображаем. Например, мы гораздо лучше запоминаем сны, если наяву

специально задаемся такой целью - это общеизвестное наблюдение. Видимо, не

существует принципиальных преград для тренировки внимания в состоянии

сновидений, хотя успех здесь возможен при соблюдении специфических

условий, о которых мы скажем ниже. Таким же особенным образом во сне

осуществляется не только поиск сигнала, но и интерпретация его.

" Галлюцинируемое" (см. схему на рис. 1) представлено здесь в грандиозных

объемах. Этот феномен может вызываться двумя основными причинами:

недостаточностью или неясностью сенсорного сигнала и полным отсутствием

разделения между экзогенным (внешним) и эндогенным (внутренним) сигналом.

И то и другое, конечно же, связано с неполноценной работой внимания во

сне. Если наяву работа тоналя искусно скрыта от сознания и мы не находим

повода подвергать сомнению воспринимаемую картину мира, то во сне, когда

функционирование тоналя осложнено, иллюзорность его продукта делается

нарочито очевидной. Здесь ярче всего представлена удаленность Реальности

от воспринимаемого. Разительное отличие интерпретаций во сне от

интерпретаций бодрствующей психики лишний раз подтверждает могущественную

власть " описания мира" над человеческой перцепцией. Суженное (или

измененное) сенсорное поле становится почвой для самых необузданных

фантазий тоналя: гром превращается в артиллерийскую канонаду, запах духов

провоцирует видение цветущих садов, сползшее одеяло - сцены с обнажением в

самых неподходящих местах и т.д. и т.п. Воспоминания и ассоциации

полностью окутывают восприятие, и этот процесс, между прочим, продолжается

наяву. Ведь содержание сна подвергается самому значительному искажению при

попытке утром восстановить его содержание. Это явление отмечалось издавна:

" В действительной жизни факты проходят перед нами в виде непрерывной цепи

причин и следствий; поэтому ум наш невольно вносит эту причинную

зависимость и в события пережитого нами сновидения. Цепь образов в

сновидении соединена вовсе не по законам причинности, а как мы знаем, по

закону ассоциации; каждое же забытое звено пополняется таким образом, что

между ними невольно вводится привычная причинная связь, а вместе с тем

смысл, которого вовсе не было во сне. Таким образом и оставшиеся

действительные воспоминания постепенно приобретают характер связных и

разумных событий." (Иллюстрированная история суеверий и волшебства, с.

313.)

Как видите, оппозиция тоналя и нагуаля в сновидении обостряется, но

именно здесь применение дисциплины дона Хуана дает самые удивительные

результаты. Ведь столь значительное смещение воспринимаемого поля

неминуемо ослабляет фиксацию картины мира, а неполнота сенсорного сигнала

провоцирует внимание на поиск новых источников впечатлений. Наверное,

можно согласиться с тем, что сновидение очень напоминает сдвиг точки

сборки. Дон Хуан прямо заявляет об этом и утверждает, что возникновение

техники сновидения обязано как раз данному открытию: " Еще одним прорывом,

который, по утверждению древних магов, имел фундаментальное значение и о

котором дон Хуан рассказывал мне самым подробным образом, было сделанное

древними магами открытие того, что точка сборки очень легко смещается во

время сна. Это открытие повлекло за собой еще одно: сны обусловлены

смещением точки сборки. Маги древних времен увидели - чем значительнее

сдвиг, тем более необычные сны видит человек, и наоборот, чем более

необычные сны видал человек, тем значительнее сдвиг точки сборки. Дон Хуан

рассказал, что эти наблюдения привели к разработке древними магами весьма

экстравагантных приемов смещения точки сборки, таких как употребление

внутрь растений, вызывающих изменение состояния сознания, а также

использование с этой целью голода, крайней усталости и стрессовых

ситуаций. Особое же внимание они уделили разработке практики управления

снами. Тем самым, вероятно, даже не подозревая об этом, они создали метод,

получивший впоследствии название практики сновидения." (IX, 37-38)

Если мы принимаем концепцию точки сборки со всеми вытекающими отсюда

последствиями, то можем легко понять двойственную природу сновидений и ее

прямую зависимость от работы внимания. Поглощенность человека своим

внутренним содержанием, всегда значительная и возрастающая пропорционально

усложнению описания мира, обусловливает почти исключительную

направленность внимания внутрь. В такой ситуации естественный сдвиг точки

сборки во время сна характеризуется интенсивной переработкой

подсознательного материала с тем эффектом, который подробно изучен

психоанализом. Если же самопоглощенность по каким-то причинам не может

конкурировать с внешним сигналом, природа сновидений являет собою

интерпретацию энергетических влияний извне посредством подсознательных или

сознательных образов, впечатлений и ассоциаций. Когда в результате

определенной практики активность внимания возрастает, торможение

интерпретационного аппарата снижается, и он все более начинает работать

согласно модели, принятой в бодрствующем состоянии. Иными словами,

эндогенные образы отходят на второй план, а внешний сигнал постепенно

становится доминирующим. Индейское искусство сновидения пошло по этому

пути и нашло здесь удивительные перспективы:

" Маги рассматривают сновидение как исключительно сложное искусство,

сказал дон Хуан, - искусство намеренного  смещения точки сборки из ее

привычного положения с целью расширения диапазона восприятия и углубления

его интенсивности.

И он рассказал, что в основу своего искусства сновидения древние

маги-видящие положили пять особенностей энергетического потока

человеческих существ.

Во-первых, древние маги увидели, что те энергетические волокна,

которые проходят непосредственно сквозь точку сборки, могут быть собраны в

адекватное восприятие.

Во-вторых, они увидели, что если точка сборки смещается в новое

положение, то, независимо от того, насколько мало ее смещение, сквозь нее

начинают проходить новые, ранее не задействованные волокна. Тем самым

изменяется осознание, и новые, ранее не задействованные поля энергии

собираются в устойчивое связное восприятие.

В-третьих, они увидели, что когда человек видит обычные сны, точка

сборки легко смещается в новые положения вдоль поверхности светящегося

яйца и внутрь него.

В-четвертых, они увидели, что можно заставить точку сборки смещаться

в положения, находящиеся вне светящегося яйца - в большой внешней

вселенной. И в-пятых, они увидели, что посредством соответствующей

дисциплины во время обычного сна и созерцания обычных сновидений можно

выработать и систематически практиковать целенаправленное смещение точки

сборки." (IX, 38-39) Используя потенциальную способность воспринимать в

состоянии сновидения и развивая ее, система дона Хуана превращает ночные

грезы в поучительный перцептивный опыт, позволяющий пробудить навыки и

способности, скрытые от сознания тоналя. Мы уже говорили о том, как

трудно преодолеть силу фиксации точки сборки - на восстановление ее

подвижности тратится огромное количество энергии и уходят долгие годы

тренировки. Однако каждую ночь мы безо всякого труда преодолеваем силу

фиксации во сне - почему же не воспользоваться этим? К сожалению,

кастанедовские сообщения о технике сновидения часто встречают либо

непонимание, либо довольно странные интерпретации со стороны

профессиональных психологов. Например, психоаналитик Дональд Ли Вильямс,

написавший комментарий к работам Карлоса Кастанеды (" Border Crossing. А

Psychological Perspective on Carlos Castaneda's Path of Knowledge", 1981.

- Русский перевод: СПб, 1994.), сравнивает дон-хуановское сновидение с

методом " активного воображения" в юнгианском психоанализе. Сновидение

сводится к работе с собственным бессознательным, т.е. к разновидности

психотерапии. Даже повод к  обучению технике сновидения этот автор

находит в психическом состоянии Карлоса. Судите сами: " Как-то Карлос

пожаловался, что с той поры, как он пережил встречу с Мескалито, его

мучают " яркие сны и кошмары", и дон Хуан убедил его учиться сновидению.

Согласно дону Хуану сновидение - это способ взаимодействия с

гиперактивностью нагуаля (бессознательного). [Вряд ли дон Хуан согласился

бы с такой формулировкой Вильямса! - А. К. ] Это прямая аналогия тому, что

Юнг называл активным воображением - " наилучшее средство... уменьшить

чрезмерную продукцию бессознательного" - в нашем случае ночные кошмары

Карлоса." (Русское издание, сс. 87-88) Тому, кто хоть раз прочитал книги

Кастанеды, подобное утверждение покажется по меньшей мере неожиданным и

безосновательным. Выходит, дон Хуан обучал Карлоса способу избавления от

неприятных снов? В таком случае он мало преуспел: в мирах сновидения

Кастанеда сталкивался порой с довольно жуткими образами. Если же принимать

содержание его снов за " продукцию бессознательного" (как, очевидно, это

делает Вильямс), то техника дона Хуана вовсе не может считаться " наилучшим

средством" для снижения подобной активности - скорее, наоборот. Тем не

менее, автор настаивает: " Как в сновидении, так и в активном воображении

сознательная личность активно участвует в развертывании бессознательного

процесса, либо вводя сознание непосредственно в само сновидение или

включая его на период после пробуждения." Как видите, Вильямс даже мысли

не допускает, что содержание сновидения может быть обусловлено чем-то

помимо нашего бессознательного. Идея восприятия внешней Реальности во

время контролируемого " магического" сна для него просто не существует,

хотя Кастанеда говорит об этом часто и подробно.

Мы же будем рассматривать технику сновидения, строго следуя тому

смыслу, который вкладывается в нее учением дона Хуана, т.е. как технику

тренировки внимания и управления восприятием. В этом смысле для нас

гораздо интереснее сообщение американского мистика Офиеля (Эдвард Пич),

описавшего метод управления снами в своей книге " Астральная проекция". Под

астральной проекцией Офиель имеет в виду путешествие воспринимающего

сознания вне физического тела (дон Хуан называет это " путешествием в теле

сновидения" ). Честь открытия метода сновидения Э. Пич отдает некоему

" энтузиасту-самоучке" по имени Оливер Фоке, который в первой половине 20-х

годов опубликовал книгу с описанием этой техники. Обратившись к изданной в

России ( 1993) книге Офиеля, вы найдете в главе " Метод сновидения"

практические рекомендации, напоминающие советы дона Хуана. Правда, вам

придется отсеивать каббалистические ритуалы и суеверия, к которым Эдвард

Пич питает слабость. Зато в результате вы получите ряд неплохих упражнений

по тренировке внимания во сне. Однако послушаем, что нам рассказывает

Кастанеда:

" Начинать следует с какого-нибудь простого действия, - сказал дон

Хуан. Сегодня ночью посмотри на свои руки. <...>

- Как, интересно, во сне можно посмотреть на собственные руки?

- Очень просто: перевести на них взгляд. Вот так.

И он наклонил голову и, разинув рот, уставился на свои руки. Выглядело

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: