С небесных высот услышали мы голоса ангелов

 

Шел проливной дождь. Нет, дождь уже прекратился. Они все еще не понимали меня.

Меня окружили эти люди.

Мы находились совсем близко от мастерской Фра Филиппо. Улица показалась мне знакомой. Точно, я был на ней вместе с отцом около года тому назад.

– Говори помедленнее. Прекрати рев. Да перестань же плакать, это бессмысленно!

– Послушай, – сказал другой. – Мы хотим помочь тебе. Скажи, как зовут твоего отца Произнеси имя разборчиво, медленно.

Они качали головами. Мне казалось, что я говорю вполне осмысленно, я же слышал себя, я сказал: «Лоренцо ди Раниари». Почему они не слышат? Я был ему сыном, я – Витторио ди Раниари. Но я ощутил, как сильно распухли мои губы. И сознавал, что выгляжу отвратительно грязным после дождя.

– Послушайте. Проводите меня до мастерской Фра Филиппо. Оттуда я сам найду дорогу, – попросил я. Мой великий художник, мой страстный и измученный живописец – его ученики смогли бы вспомнить меня. Сам он не узнал бы, но его помощники, они явно заметили, как я рыдал в тот день, увидев его за работой. И тогда, вот тогда эти люди могли бы проводить меня в дом Козимо на виа дель Ларго.

Однако они лишь передразнивали меня, издеваясь над моими безуспешными попытками говорить правильно. Я опять потерпел неудачу.

Я направился к мастерской. Споткнулся и чуть не упал. Это были порядочные, честные люди. Через правое плечо у меня свешивались тяжелые сумки, а меч с лязгом, немилосердно бил меня по бедру, из-за чего я то и дело терял равновесие. Надо мной угрожающе нависали высокие стены Флоренции. Я едва не разбился о камни.

– Козимо! – заорал я изо всей силы.

– Мы не сможем отвести тебя к Козимо в таком виде! Козимо не захочет видеть тебя.

– Ах, так, значит, вы меня понимаете! Вы услышали меня наконец.

Но человек уже навострил ухо. Порядочный торговец, промокший до костей в своей одежде неяркого зеленого цвета, и, несомненно, только из-за меня. Я и сам бы не вышел из дому в такой ливень. Бессмысленно. Они наткнулись на меня, валяющегося под дождем прямо на пьяцца делла Синьория.

– Дождь скоро кончится, и небо прояснится.

Прямо перед собой я увидел вход в мастерскую Фра Филиппо. Ставни оказались закрытыми. Их начали открывать только что – когда унеслись грозовые тучи и лужи просыхали на вымощенных камнем улицах. Люди уже выходили из домов.

– Посмотрите на этих людей, вон там! – закричал я.

– Что, что ты говоришь?

Пожимая плечами, они все же помогли мне. Старик даже поддерживал за локоть.

– Мы должны отвести его в Сан-Марко. Пусть о нем позаботятся монахи.

– Нет, нет и нет, мне нужно поговорить с Козимо! – настаивал я.

И снова они пожимали плечами и качали головами.

Вдруг я остановился. Меня покачнуло, и, чтобы обрести равновесие, пришлось грубо схватить за плечо младшего из них.

Я пристально смотрел на недоступную мастерскую.

На улице – скорее, в проходе между домами – с трудом могли разойтись две лошади, да и для пешеходов она была небезопасна, а каменные фасады почти заслоняли свинцово-серое небо. Окна были раскрыты, и, казалось, стоявшая возле одного из них женщина, стоило только протянуть руку, могла бы коснуться стены дома на противоположной стороне.

Но что это? Кто это стоит прямо перед мастерской?

Я их увидел. Я увидел их обоих!

– Посмотрите, – сказал я снова, – вы их видите?

Они ничего не видели. Господи, фигуры тех двоих перед мастерской были такие яркие, будто их покрасневшая кожа и просторные одеяния освещались изнутри!

Я перевесил сумки на левое плечо и обхватил правой рукой рукоять меча При виде открывшегося мне зрелища я устоял на ногах, но глаза мои, должно быть, были круглыми, как блюдца.

Два ангела ссорились. Два ангела, крылья которых лишь слегка шевелились в такт их словам и жестам, спорили между собой, стоя возле самой мастерской.

Они не обращали внимания ни на кого, да и их никто не видел. И они ссорились друг с другом, эти белокурые ангелы, – я узнал их по картинам Фра Филиппо и различал их голоса.

Я узнал одного из них по крутым локонам, по голове, украшенной венком из мелких, искусно подобранных цветочков, по просторной мантии малинового цвета, по ярко-голубому, небесному нижнему одеянию, отделанному золотой каймой.

А что касается другого, я безошибочно узнал и его – по плешивой голове с полоской мягких коротких волос, по золотому воротнику и знакам отличия на его мантии, а также по рукавам, обильно расшитым орнаментом.

Но лучше всего мне были знакомы их невинные розоватые лица и невозмутимо спокойные глаза

Погода улучшалась, мрачноватая и ветреная по-прежнему, но где-то за серыми тучами уже поднималось солнце. Глаза мои наполнились слезами.

– Посмотрите на их крылья, – прошептал я. Но они ничего не видели.

– Я узнал эти крылья. Я знаю их обоих – видите того ангела со светлыми волосами, у которого локоны волнами спускаются на плечи? Он – с «Благовещения». А его крылья, эти крылья словно как у павлина, сверкающие, синие. А у другого, посмотрите, перья на концах будто осыпаны чистейшей золотой пыльцой.

Ангел с цветочным венком на голове взволнованно размахивал руками, разговаривая с другим; в подобных жестах и позах простой смертный мог увидеть проявления гнева, но между тем никакого раздражения ангел не выказывал – просто стремился к тому, чтобы его поняли.

Я двигался медленно, таща за собой своих полезных помощников-попутчиков, которые не могли увидеть даже того, что разглядел я!

На что я, по их мнению, мог уставиться? Просто глазел на лавки, на учеников, в глубоких сумерках трудившихся в мастерской, на робкие полутона мазков на холстах и тонких досках?

Другой ангел мрачно тряхнул головой.

– Я не согласен, – произнес он спокойным и мелодичным голосом. – Нам не следует заходить так далеко. Ты думаешь, такое не заставит зарыдать меня самого?

– Что? – вскричал я. – Что заставило вас зарыдать?

Оба ангела обернулись. Они пристально смотрели на меня. Одновременно оба прижали свои яркие, разноцветные, нарядные крылья, как если бы пытались таким способом стать невидимыми. Но для меня они оставались не менее заметными – сверкающие, непорочные и столь узнаваемые. В глазах их застыло изумленное выражение. Что было во мне столь удивительного?

– Гавриил! – закричал, я. – Я узнал тебя. Я узнал тебя по картине «Благовещение». Вы оба – Гавриилы, я знаю живопись, я узнал тебя: там и тут – Гавриил и Гавриил, как может быть иначе?

– Он видит нас, – сказал ангел, жестикулировавший с таким поразительным красноречием. Он говорил приглушенным голосом, но, как оказалось, слова достигали моих ушей. – Он слышит нас, – произнес он, и удивление на его лице возросло. Однако он по-прежнему выглядел воплощением невинности и, как всегда, слегка обеспокоенным.

– Во имя Господа, о чем ты говоришь, мальчик? – спросил старший из моих попутчиков. – Ну же, соберись с мыслями. У тебя ведь в этих сумках целое состояние. Пальцы унизаны кольцами. А теперь расскажи все толком. Я отведу тебя к твоей семье, если ты хотя бы ответишь, кто ты такой.

Я рассмеялся. Я кивнул головой, но не спускал глаз с двух ошеломленных и изумленных ангелов. Их одежды показались мне легкими, почти прозрачными, как если бы ткань была соткана столь же неестественным образом, сколь неестественной казалась их светящаяся изнутри кожа. Все в их внешности было абсолютно исключительным, все отличалось утонченной выделкой, все было пронизано каким-то внутренним свечением.

«Явившиеся ниоткуда, из воздуха, намеренно притворились, что существуют и действуют» – кажется, таковы были слова Аквината, в «Сумме теологии», по которой я изучал латынь?

Ох, как чудодейственно прекрасны они были и сколь надежно удалены от всего остального вокруг, остановившись на улице в ошеломлении, в этой наивной простоте, размышляя и пристально глядя с любопытством и состраданием на меня самого.

Один из них, с цветочным венком на голове, тот, у которого были небесно-синие рукава, именно тот, сразу завоевавший мое сердце, как только я вместе с отцом увидел его в «Благовещении», тот, в которого я тогда же влюбился, пошел мне навстречу.

Приближаясь, он становился все выше, превосходя по росту любого из обычных людей и столь переполненный любовью, беззвучно шелестящий своей просторной, падающей изящными складками одеждой, что казался еще более бестелесным и поразительно цельным – возможно, даже самим изображением творения Божьего, а не существом из плоти и крови.

Он тряхнул головой и засмеялся.

– Нет, ибо ты сам – прекраснейшее из Божьих созданий, – произнес он тихим голосом, который тем не менее не в силах были заглушить окружавшие меня болтовня и шум.

Он шел так, как если бы был простым смертным, чистыми босыми ногами по мокрым, грязным камням мостовой флорентийской улицы, незаметный для людей, которым не было дано видеть его. Он стоял теперь совсем близко от меня, распахнув крылья, а затем плотно сложил их снова, так что я успел только заметить сквозь перья, что они крепились над его покатыми, как у юного мальчика, плечами.

Лицо его, сверкающе чистое, лучилось всеми оттенками, изображенными Фра Филиппо. Когда он засмеялся, я ощутил, как все мое тело затрепетало от чистейшей радости.

– Я что, и в самом деле лишился рассудка, архангел? – спросил я. – Сбылось их проклятие, и потому я разговариваю столь невразумительно, что вызываю презрение грамотных людей? – Я громко рассмеялся.

Мои слова ошеломили благородных спутников, столь усердно старавшихся помочь мне. Они совершенно растерялись.

– Что ты сказал? Повтори снова!

Но в кратчайший миг меня посетили воспоминания, наполнившие сердце, душу, и разум, словно само солнце затопило светом мрачную тюремную камеру, прогнав оттуда безнадежную тьму.

– Так это тебя я увидел на той луговине, когда она пила мою кровь?!

Он поглядел мне прямо в глаза, невозмутимый, сдержанный ангел со спадающими с головы изумительно светлыми кудрями, с гладкими, безмятежными ланитами.

– Архангел Гавриил! – произнес я с благоговением. Слезы наполнили мои глаза, и казалось, что я вот-вот зарыдаю от радости.

– Мой мальчик, мой несчастный несносный мальчик, – сказал старый торговец. – Здесь нет никакого ангела. Пожалуйста, будь внимательнее.

– Они не могут нас видеть, – спокойно сказал мне ангел. И снова на его лице засияла милая улыбка, а во взгляде отразился свет проясняющихся небес, и он внимательно всмотрелся в меня, как если бы проникал все глубже, стремясь постичь мою душу.

– Я понимаю, – отвечал я. – Им не дано знать об этом!

– Но я не Гавриил, тебе не следует так ко мне обращаться, – произнес он, весьма любезно и успокоительно. – Мой юный друг, я слишком далек от того, чтобы называться архангелом Гавриилом. Я – Сетий, и я всего лишь ангел-хранитель. – Он был терпелив со мной и на удивление заботливо относился к моим рыданиям и к этой толпе незрячих и растревоженных смертных, окружившей нас.

Он стоял так близко от меня, что я мог бы прикоснуться к нему, но не осмеливался.

– Мой ангел-хранитель? И это правда?

– Нет, – сказал ангел. – Я не твой ангел-хранитель. Таковых для себя ты должен найти сам. Ты видишь перед собой ангелов-хранителей другого человека, хотя мне неведомо, почему и как это случилось.

– А теперь прекрати молиться, – с раздражением сказал старик. – Расскажи, кто ты таков, мальчик. Ты уже произнес какое-то имя раньше, имя твоего отца, повтори его нам.

Второй ангел, стоявший неподвижно, как если бы слишком потрясенный, чтобы сдвинуться с места, внезапно нарушил свою обычную сдержанность и тоже подошел ко мне, босой и спокойный, как будто огрубевшие камни, лужи и грязь никак не могли испачкать его или причинить иной вред.

– Пойдет ли это на пользу, Сетий? – спросил он. Но его устремленные на меня светлые, переливчатые глаза выражали такое же заботливое внимание, такую же легкую укоризну и всепрощение.

– А ты, ты ведь изображен на другом полотне. Я узнал и тебя, я люблю тебя всем сердцем, – сказал ему я.

– Сынок, с кем это ты разговариваешь? – потребовал ответа младший из моих попутчиков. – И кого это ты любишь всем сердцем?

– Ах, так, значит, ты слышишь меня? – Я обернулся к нему. – Ты понимаешь меня?

– Да, а теперь назови свое имя.

– Витторио ди Раниари, – сказал я, – друг и союзник Медичи, сын Лоренцо ди Раниари из замка Раниари на севере Тосканы. Мой отец умер, как и все другие родичи. Но…

Оба ангела стояли прямо передо мной, рядом. Склонив головы друг к другу, они смотрели на меня, и казалось, что простые смертные, не могли встать между ними и мной. Если бы только у меня хватило смелости! Мне так хотелось к ним прикоснуться!

Крылья того, кто первым заговорил со мной, были подняты, и нежная, мерцающая золотая пыльца осыпалась с пробудившихся перьев, трепещущих, сверкающих… Но ничто не могло сравниться с задумчивым голосом и удивительным лицом самого ангела

– Позволь им довести тебя до Сан-Марко, – предложил тот из ангелов, который назвался Сетием, – пусть монахи примут тебя под свой кров. Эти люди настроены благожелательно, тебя поместят в келью, о тебе позаботятся. Лучшее место невозможно и представить – ведь этому дому покровительствует Козимо, а ту келью, в которую тебя поселят, расписывал сам Фра Джованни.

– Сетий, он знает все это, – заметил второй ангел.

– Конечно, но я подбадриваю его, – сказал первый, с самым простодушным видом пожимая плечами и недоумевающим взглядом окидывая своего сотоварища. Ничто не отличало их лики от лиц простых смертных в большей степени, чем выражение глубочайшего удивления.

– Но ты, – сказал я, – Сетий, если можно называть тебя по имени, ты хочешь допустить, чтобы они забрали меня от вас? Ты не можешь так поступить. Пожалуйста, не покидайте меня. Умоляю вас. Не оставляйте меня одного.

– Мы должны покинуть тебя, – сказал второй ангел. – Мы не твои ангелы-хранители. Почему бы тебе не поговорить со своими собственными ангелами?

– Подожди-ка, я знаю твое имя. Я слышу его.

– Нет, – сказал этот более сурово порицающий меня ангел, погрозив пальцем, словно нашалившему ребенку.

Но меня уже было не остановить.

– Я знаю твое имя. Я услышал его, когда вы спорили, и я слышу его сейчас, когда смотрю на твое лицо. Рамиэль – вот твое имя. И оба вы – ангелы-хранители Фра Филиппо.

– Это просто какое-то бедствие, – прошептал потрясенный Рамиэль, весьма трогательно выражая отчаяние. – Как такое вообще могло случиться?

Сетий лишь тряхнул головой и снова добродушно, милостиво улыбнулся.

– Все к лучшему, так и должно было случиться. Мы должны пойти вместе с ним. Разумеется, мы пойдем с тобой.

– Теперь? Уйдем сейчас же? – потребовал ответа Рамиэль, и опять, при всей безотлагательности решения, в его словах не было ни малейшего намека на гнев. Похоже было на то, что все их мысли очищались от низменных эмоций, и, разумеется, именно так и было.

Сетий наклонился к старику, который, естественно, не мог ни слышать, ни видеть его, и прошептал ему на ухо:

– Проводи мальчика в Сан-Марко; помести его в хорошую келью, пусть даже он заплатит за нее уйму денег, и пусть его там вылечат. – Затем поглядел на меня: – Мы пойдем с тобой.

– Мы не можем так поступить, – возразил Рамиэль. – Не можем нарушить данный нам приказ; как мы посмеем сделать такое без разрешения?

– Так подразумевается. Это и есть разрешение. Я знаю это определенно, – ответил Сетий. – Неужели ты не понимаешь, что случилось? Он увидел нас, и он услышал нас, и он вспомнил твое имя, он бы вспомнил и мое, если бы я сам не открылся ему. Бедный Витторио, не сомневайся, мы – с тобой.

Я кивнул, почти готовый зарыдать, услышав, что наконец они обращаются ко мне. Вся улица мгновенно показалась мне безликой, притихшей и расплывчатой на фоне их высоких, сверкающих и спокойных фигур. Хитросплетения света на их одеждах причудливо перемешивались, витали вокруг них, словно божественная ткань подвергалась воздействиям невидимых воздушных течений, которые недоступны ощущениям простых смертных.

– Это не настоящие наши имена! – брюзгливо, но с нежностью сказал мне Рамиэль, как если бы выговаривал малому ребенку.

Сетий улыбнулся.

– Они достаточно хороши, чтобы мы отзывались на них, Витторио, – спокойно проговорил он.

– Хорошо, отведем его в Сан-Марко, – сказал человек, стоявший рядом со мной. – Пошли. Пусть монахи займутся всем этим.

Люди быстро потащили меня к перекрестку.

– За тобой прекрасно приглядят монахи в Сан-Марко, – сказал Рамиэль, как если бы прощался со мной, но оба ангела двигались рядом с нами, лишь слегка позади.

– Не вздумайте покинуть меня, вы оба, вы не смеете так поступить! – сказал я ангелам.

Внешне казалось, что они пребывают в состоянии полного ошеломления: великолепные складки их тончайших одеяний не были запятнаны каплями дождя, края платья чисты и сверкающи, будто они вообще не касались уличной мостовой, а их ноги выглядели изысканно нежными.

– Все в порядке, – сказал Сетий. – Не беспокойся так сильно, Витторио. Мы идем за тобой.

– Мы не можем так просто бросить наших подопечных ради другого человека, мы не можем так поступить, – продолжал возражать Рамиэль.

– Такова Божья воля; как мы осмелимся поступить иначе?

– А Мастема? Разве мы не должны спросить Мастему? – спросил Рамиэль.

– А почему мы должны спрашивать Мастему? Почему вообще нужно доводить это дело до Мастемы? Мастема должен знать об этом сам.

И все продолжалось в том же духе: они снова спорили позади нас, а мои спутники убеждали меня двигаться побыстрее.

Стальное небо мерцало, затем побледнело и постепенно неохотно стало уступать голубизне, пока мы не вышли на широкую площадь. Солнце поразило меня, и вызвало слабость. Я так мечтал о нем, так страстно его дожидался, и вот теперь оно укоряло меня и, казалось, собиралось наказать.

Мы очутились совсем близко от Сан-Марко. Ноги мои почти совсем перестали меня слушаться. Я все время оглядывался назад.

Две сверкающие позолотой фигуры молча шли за нами, а Сетий жестами продолжал показывать, чтобы я шел дальше.

– Мы здесь, мы с тобой, – сказал Сетий.

– Я ничего не могу сказать по этому поводу, я не знаю! – сказал Рамиэль. – Филиппо никогда не попадал в такие неприятности, он никогда не поддавался подобным искушениям, не подвергался таким унижениям.

– Именно поэтому нас и отстранили теперь от него, так, чтобы мы не вмешивались в поведение Филиппо. Мы сознаем, что оказались почти на грани неприятностей из-за того, что сейчас делает Филиппо. Ох, Филиппо, я вижу, я представляю себе этот твой грандиозный замысел.

– О чем это они толкуют? – потребовал я ответа у своих попутчиков. – Они говорят что-то о фра Филиппо.

– А кто бы это мог быть, кто разговаривает, можно спросить? – Попутчик помоложе в очередной раз покачал головой – он делал это все то время, пока сопровождал меня, то есть какого-то оказавшегося у него на попечении сумасшедшего парня, побрякивавшего мечом.

– Мой мальчик, успокойся наконец, – сказал старик, взваливший на себя львиную долю бремени по моему устройству. – Мы только что начали достаточно хорошо понимать тебя, а теперь ты несешь еще более несусветную чушь, чем прежде, – болтаешь о людях, которых никто не видит и не слышит.

– Фра Филиппо, художник, – что с ним случилось? – вновь спросил я. – Похоже, у него какие-то неприятности.

– Ох, это становится невыносимым, – сказал у меня за спиной ангел Рамиэль. – Немыслимо, как такое могло произойти. И если ты спросишь меня, чего никто никогда не делал и не сделает, я думаю, что, не будь Флоренция в состоянии войны с Венецией, Козимо ди Медичи защитил бы своего художника.

– Но защитил бы его от чего именно? – настаивал я, глядя в глаза старику.

– Сынок, послушай меня, – сказал старик. – Просто иди и перестань бить меня своим мечом. Ты знатный господин, я могу допустить это, а имя Раниари и вправду напоминает мне о далеких горах Тосканы. Одно только золото, которое у тебя на правой руке, весит больше совместного приданого обеих моих дочерей, не говоря уж о других драгоценностях. И все же прекрати кричать мне прямо в лицо.

– Простите великодушно. Я не хотел вас обидеть. Просто эти ангелы не желают выражаться ясно.

Другой попутчик, который относился ко мне с удивительной добротой, который столь бескорыстно помогал мне тащить седельные мешки – а ведь в них было все мое состояние – и даже не попытался украсть хоть что-нибудь, начал было объяснять:

– Если ты спрашиваешь о Фра Филиппо, он снова попал в жуткую историю. Его собираются подвергнуть пытке – хотят вздернуть на дыбу.

– Нет, этого быть не может, только не с Филиппо Липпи! – остановившись как вкопанный, закричал я. – Кто мог бы причинить такое зло этому великому художнику?

Я обернулся и увидел, как оба ангела внезапно прикрыли лица руками, так же горестно, как когда-то Урсула прикрывала свое лицо, и они зарыдали. Только их слезы оказались удивительно чистыми и прозрачными. Они просто молча смотрели на меня. Ох, Урсула, подумал вдруг я с невыносимой болью, сколь прекрасны эти создания, и в какой же могиле ты спишь под Двором Рубинового Грааля, так что не можешь увидеть их, не можешь увидеть, как молчаливо и тайно они крадутся по городским улицам?

– Это верно, – сказал Рамиэль. – Это совершенно справедливо. Кто мы такие, что мы за хранители, если Филиппо попал в такую беду, превратился в столь вздорного и лживого человека, и почему мы оказались столь беспомощными?

– Мы всего лишь ангелы, Рамиэль, – ответил Сетий. – Послушай, Рамиэль, мы не должны осуждать Филиппо. Мы не обвинители, мы – хранители, и ради этого мальчика, который его так любит, не говори о нем вообще.

– Они не имеют права казнить Филиппо! – закричал я. – Кого это он обманул?

– Он причинил вред самому себе, – скал старик. – Он попался на мошенничестве. Выставил на распродажу картины, и все знают, что один из его учеников слишком многое сделал сам. Его долго пытали, но на самом деле не причинили особого вреда.

– Это ему-то не причинили вреда? Ведь он всего лишь… великолепен! – с горечью сказал я. – Ты говоришь, что его пытали? Как можно найти оправдание такой несусветной глупости, такому оскорблению, ведь это оскорбление самим Медичи.

– Помолчи, дитя мое. Он сам сознался, – сказал младший из двоих смертных. – Дело почти закончено. Если хочешь знать мое мнение, ничего себе монах, этот Фра Филиппо: если не ухлестывает за женщинами, то скандалит.

Мы подошли к Сан-Марко. Мы стояли прямо на площади Сан-Марко, у монастырских дверей, расположенных, как и двери большинства флорентийских домов, вровень с тротуаром, как будто река Арно никогда не выходила из берегов. А ведь время от времени такое случалось. Меня переполняла радость. О, как я счастлив снова увидеть этой рай!

Но мой разум неистовствовал. Все воспоминания о дьяволах и об отвратительном убийстве в церкви исчезли без следа, и случилось это в тот же миг, как с ужасом я услышал, что художник, которого я ценил более всего на свете, должен быть подвешен на дыбу, словно самый обычный преступник.

– Он иногда… да, именно так…– медленно проговорил Рамиэль, – ведет себя как… обычный преступник.

– Он выберется оттуда, заплатит штраф, – сказал старик. Он позвонил в колокол, призывая монахов. Тонкой, по-старчески высохшей рукой ободряюще похлопал меня по спине: – Ну же, будет тебе, перестань плакать, дитя, прекрати. Филиппо уже надоел до смерти, всем о нем все известно. Если бы в нем была хоть капля святости Фра Джованни!

Фра Джованни. Ну конечно же, под таким именем они подразумевали великого Фра Анджелико – художника, который в грядущие века пробудит благоговение в людях, и те разве что только не на коленях будут стоять перед его картинами. И именно в этом монастыре жил и творил Фра Джованни, именно здесь расписывал монашеские кельи для Козимо.

Что мог я сказать?

– Да, да, Фра Джованни, но я… я… не люблю его. – Разумеется, я любил его; я почитал и его самого, и его изумительную работу, но это чувство не шло ни в какое сравнение с моей любовью к Филиппо, к художнику, которого мне удалось лишь один раз мельком увидеть. Как можно объяснить эти странности?

Позыв к рвоте заставил меня согнуться вдвое. Я ринулся прочь от своих добрых помощников. С усилиями испустил все содержимое желудка прямо на тротуар – кровавую струю мерзости, которую скормили мне эти дьяволы. Я видел, как она вырывалась изо рта и струилась по улице. Ощущал зловонный смрад этой гадости и смотрел, как она растекалась в расщелинах между камнями мостовой – смесь полупереваренного вина и крови.

Вся мерзость Двора Рубинового Грааля, казалось, выплеснулась наружу в этот момент. Горестное отчаяние охватило меня, я услышал, как дьяволы шепчут: «лишенный разума», «презренный», и усомнился в существовании всего, что видел, всего, чем я был, всего, что открылось мне всего несколько мгновений назад.

В волшебной лесной чаще мы с отцом ехали верхом и беседовали о полотнах Филиппо. Я был студентом, юным наследником, и передо мной расстилался весь мир, а приятный сердцу запах лошадей смешивался с лесными ароматами.

«Лишенный разума», «презренный», «глупец», который мог стать бессмертным…

Когда я смог разогнуться снова, то прислонился к монастырской стене. Синий цвет небес был настолько ослепительным, что я невольно прикрыл глаза, но все же блаженствовал, купаясь в тепле. В ожидании, пока угомонится мой несчастный желудок, я пристально смотрел прямо перед собой, стараясь укротить боль, причиненную солнечным светом, полюбить его снова и довериться ему.

Перед глазами, всего в футе от меня, возникло лицо Сетия, и во взгляде его я отчетливо видел выражение глубочайшего беспокойства.

– Боже милостивый, ты снова здесь, – прошептал я.

– Да, – сказал он, – я обещал тебе.

– Так ты не оставляешь меня, правда? – спросил я.

– Нет, – ответил он.

Через его плечо на меня пристально глядел Рамиэль, словно нехотя, но впервые не без интереса. Его более короткие, ничем не стянутые волосы придавали ему моложавый вид, хотя такое отличие для меня не имело особого значения.

– Нет конечно, никоим образом, – прошептал он и тоже впервые засмеялся.

– Делай так, как говорят тебе эти достойные люди, – сказал Рамиэль. – Позволь им проводить тебя в монастырь, затем как следует выспись, а когда проснешься, мы будем с тобой.

– Ох, но это кошмар какой-то, ужасная история, – прошептал я. – Филиппо никогда не изображал подобные ужасы.

– Мы и сами не нарисованы, – сказал Сетий. – То, что Господь предназначил для нас, мы выясним завтра – ты, Рамиэль, и я. А теперь ты должен идти. Монахи уже пришли. На их попечение мы оставляем тебя, а когда проснешься, мы встретимся вновь.

– Звучит как молитва, – прошептал я.

– О да, истинно так, – подтвердил Рамиэль. Он поднял руку. Я увидел тень от его пяти пальцев, а затем ощутил нежное прикосновение ладони, которой он смежил мне веки.

 

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: