Интермедия вторая: поезд на Армавир – о судьбах и аквариумах

 

- Улыбнись! – яркая вспышка фото, ослепив на мгновение, заставила его зажмуриться.

Они стояли перед закрытым шлагбаумом, ожидая пока пройдёт поезд и Санька возился с новой для него игрушкой – цифровым фотоаппаратом «Кэнон», который они купили специально для этой поездки на море.

- Нуууу… блин…– мужчина смешно наморщив нос, зажмурился, - мелкий! Я тя щас убью, гад ты этакий. Я ж теперь ни черта не вижу…

- А, ничего – беспечно протянул тот, - поезда всё равно ещё не видно даже... И чего они так рано шлагбаумы закрывают? – он с любопытством повертел фотик в руках ещё пару секунд, а потом спрятал его в мягкий кожаный футляр, - классный! Во, нафоткаемся! Ты мне потом несколько штук на принтере сделаешь?

- Конечно, - мужчина неуловимо привычным движением провёл по коротко стриженной макушке мальчишки, - конечно сделаю…

 

Мягкий сумрак осеннего, пока ещё тёплого южного вечера опускался на застывшие на переезде машины. Поезда, на самом деле, ещё не было видно из-за поворота за густым леском, который начинался сразу слева от шоссе. Но хмурая баба в оранжевой фуфайке с жёлтым флажком в руке, гордо стоящая на возвышении железнодорожной будки, всем своим воинственным видом показывала, что не даст спуску никому, ненароком просто даже подумавшему проскочить шлагбаум до прохода состава.

Они давно собирались в эту поездку. Пролетело лето. Работа всё не отпускала, находились какие-то неотложные вопросы, дела… Но мужчина, наконец отложив всё, с радостью окунулся в столь знакомый и привычный ему ритм дороги. Машина послушно скользила по трассе, погода была не очень жаркой - в самый раз – и он позволил себе немного расслабиться с удовольствием подставляя лицо встречному ветру и наслаждаясь скоростным, легко управляемым «бимером».

Оставалось совсем немного – каких-то три-четыре часа – а там их уже ждали заказанный номер в небольшой частной гостинице, ласковое, непривычно тёплое этой осенью, море и неделя тихого, безраздельного счастья. Мужчина повернул голову и взглянул на мальчика. Тот широко распахнув глаза, зачаровано глядел на самый краешек уже почти скрывшегося за горизонтом диска, садящегося солнца. Зрелище и в самом деле было великолепным. Такое в городе увидеть просто невозможно, а здесь…

Далёкий нарастающий свист приближающегося поезда отвлёк мысли. Мужчина повернул голову. Чуть притормаживая, как и положено на железнодорожных переездах, приближался скорый «Москва – Армавир». Окна в вагонах уже были освещены и мужчина подумал о том, как много сейчас за этими освещёнными окнами едет людей. С их разными судьбами и характерами, красивых и не очень, молодых, старых… С грузом прожитых лет и совсем только начинающих жить.

Он снова глянул на сидящего рядом худенького светловолосого мальчишку. Мальчишку, который вот уже три года был смыслом его существования. И у него легко, чуть заметно, каким-то дальним звоночком кольнуло в груди. Уже три года! Как же быстро летят ИХ года. И как быстро они умудряются вырастать. Ведь ещё пару-тройку лет и…

Мужчина перевёл взгляд на проплывающие мимо вагоны. Поезд всё сильнее притормаживал и скучающие пассажиры, как из немого аквариума молча глазели на машины перед шлагбаумом. Маленькое и сразу ускользающее из памяти видение в их судьбе, мимолётный перекрёстный взгляд, равнодушный отворот головы.

По одному… по двое… по трое… В светлых и хорошо освещённых прямоугольниках окон. Вот целая семья… Вот одинокая бабушка и мужик в майке-безрукавке. А вот снова двое…

Рядышком, голова к голове…

Кажется мальчишки…

Да какие симпатичные…

…

 

стоп…

СТОП!

ЭТОГО…

ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!

 

Вскинувшись сильным телом и, рванув ручку на себя, мужчина выскочил из машины. Он растеряно сделал несколько шагов вперёд и остановился, ошеломлёно глядя на величаво проплывающие мимо окна вагонного «аквариума» Напротив третьего по счёту купе, были видны две стоящие рядом фигуры мальчишек. Один из них худой и светловолосый, с рукой перемотанной бинтовой повязкой что-то неслышно говорил второму - загорело-смуглому, легко облокотившемуся о поручень. Вот он на секунду поднял глаза, скользнул взглядом в окно и стоящего у шлагбаума мужчину обожгло ослепительным всполохом его ярко-синих глаз.

- Не может быть… - мужчина провожал взглядом уходящий вагон. Тесная пустота в груди сдавила обручем колотящееся сердце. Он встряхнул головой, пытаясь прогнать видение, - этого просто не может быть…Мы же их сами придумали…

Санька неловко вышел из машины и тревожно заглядывая в лицо стоящего мужика, прижался к его боку:

- Пап, ты чего?

Это резануло слух и мужчина быстро опустил глаза, посмотрев на обнявшего его мальчишку. Он не был его отцом. И ему было больно слышать как иногда, забывшись, тот называл его папой. Это заставляло его чувствовать какую-то непонятную вину. Несправедливость того, что на самом деле этот смышлёный и ласковый, симпатичный и весёлый мальчуган не его сын. Эта несправедливость иногда жалила прямо в самое сердце и тогда он просто закусывал губу, чтобы не застонать.

- Да нет. Ничего… Показалось просто... - он через силу улыбнулся и потрепал мальчишку по голове. А потом, бросив прощальный взгляд в сторону уходящего поезда, добавил, – поехали, сейчас шлагбаум уже откроется…

Они сели в машину и молчали до тех пор, пока наконец, сигнал светофора не сменился на зелёный. Кривая балка, выкрашенная неровными полосками в красно-белый цвет, начала медленно и неохотно подниматься. Мужчина тронул педаль газа и, серебристый, сверкающий в полумраке чисто вымытыми боками автомобиль, постепенно набирая скорость, покатил дальше…

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

РОМЕО+РОМЕО=

(часть II)

 

 

  Глава (1)

 

Очень часто Ромка ловил себя на мысли, что думает о Городе, как о живом существе. Если это было и так, жизнь Города не походила на жизнь человека или животного. Город представлялся мальчику чем-то вроде гигантского разумного гриба. Воплощенное зло, мудрое, древнее, отвратительно бесчеловечное. Бесформенная губчатая субстанция, ритмично пульсирующая где-то глубоко под землей в переплетении труб и проводов, – это сердце Города, или, скорее, - его мозг, ведь Город бессердечен. Грибница. Тончайшие белесые нити пробиваются сквозь асфальт, проникают всюду: в каждый дом, в каждую квартиру, в каждый кирпичик кладки. Заражено все. И лавочки в сквере, и фонарные столбы на бывшем Комсомольском проспекте. Город прислушивается, он все видит, все знает, все чувствует. Город ждет. Он насыщает воздух мириадами невидимых спор. Споры зла. Они оплодотворят души горожан, прорастают тупой злобой, ненавистью и отчаяньем. Душат все хорошее, доброе, вечное, что есть …что должно быть в человеке! В мужчинах и женщинах. В юношах и девушках. В девчонках и мальчишках. Город голоден. Он жадно пьет слезы и впитывает кровь. Слезы двенадцатилетней девочки, изнасилованной сумасшедшим подонком. Она никогда не будет прежней, и никогда не родит своего ребеночка. Кровь затравленного сверстниками мальчишки, каждодневным унижениям предпочетшего короткий полет с единственной в городе пятнадцатиэтажки. Ему никогда не исполнится четырнадцать, и никто не услышит его песен и не узнает его стихов. Слезы безутешной матери. Кровь отца, вскрывшего себе вены. Слезы и кровь… слезы … кровь … Слезы! Кровь!

Город уверен в себе, он наслаждается своей властью, но и … боится. Радость, любовь, дружба, талант – пугают его. Тончайшие белесые нити съеживаются и опадают, мириады спор оседают бесцветной пылью, бесформенная губка в недрах Города тревожно замирает, как испуганное сердце, как больной мозг. Город боится. Он чувствует, – некоторые люди неподвластны его злому колдовству. Почему?! Почему они не хотят поить его слезами и питать свежей кровью? Почему они дружат, влюбляются, стараются подарить окружающим радость и красоту? Они не такие, как все, это убивает Город. Но он не собирается сдаваться, он убьет их первым! Напьется их крови! Искупается в их слезах! В его распоряжении десятки неизлечимых болезней, тысячи верных бойцов. Где ты, Вовка-художник? Где ты, Гошка-скрипач? Где ты, веселая и добрая Данькина мама? Нет вас?! И других не будет! Всех! Сломать, изгнать, покалечить, убить. Напиться крови и слез. Насладиться болью и отчаяньем, ненавистью и предательством. И вновь поползут белесые нити, поплывут в воздухе невидимые споры, радостно запульсирует сердце-мозг …

 

Ромка дернулся и открыл глаза, зрачки его тревожно забегали, обшаривая палату: белый потолок в паутине мелких трещин, капельница на стойке, дурацкие зеленые занавески на окне. Он приподнялся на локте, увидел Даньку и тотчас успокоился. Данька спал, развалившись в чахлом «гостевом» кресле, за время сна он сильно сполз вниз, и попа его опасно нависала над пестрым больничным линолеумом. Того и гляди, свалится! Приятная нежность теплой волной окутала Ромкино сердце. Это мой друг, - подумал он. – Он очень красивый, но это не главное. Главное – он мой друг. И пусть я последний педик … и даже «пидор», как Цофа говорил, царство ему небесное … Какая разница? Даньке это не мешает, значит и мне мешать не должно. А на остальных плевать, пусть лучше не суются. Это наша дружба …

Данька потянулся во сне и скатился на пол, свитер на нем задрался, обнажая плоский загорелый живот. Некоторое время он сидел на полу и совсем по-детски тер глаза кулаками. Ромка тихо рассмеялся.

 - Эй, Данька, - позвал он. – Привет десантникам! Как приземление?

Данька улыбнулся ему радостно и чуть растеряно:

 - Рома … проснулся?

 - Нет, сплю и вижу сны, как люди с кресел десантируются. – Ромка устал опираться на локоть и неловко откинулся на подушку, загипсованная правая рука отозвалась легким уколом боли.

Данька поднялся с пола и, отряхиваясь, подошел к Ромкиной кровати, присел на краешек.

 - Эй, Ромка, - в свою очередь позвал он, улыбаясь, - привет саперам!

 - Почему это я – сапер? – удивился Рома.

 - Контуженный, значит сапер, - пояснил Данька и вдруг, быстро наклонившись, крепко поцеловал друга в губы.

 - Ого! – Ромка округлил глаза в притворном изумлении. – И кто из нас контуженный. Целоваться лезет … 

 - Скажи еще, что тебе не понравилось! – Данька оперся руками о подушку по бокам от Ромкиной головы.

 - Ну-у-у, - протянул тот, - честно говоря, я не распробовал.

Данька наклонился еще ниже и горячо зашептал Ромке в ухо:

 - Меня тут по-настоящему научили целоваться – взасос!

 - Кто?

 - Да, Ленка, сестра моя троюродная. Я к ней пристал: покажи, чего делать нужно. Она сначала ни в какую, говорит, мелкий еще, подрастешь, сам научишься. А я ей наплел, что в девчонку влюбился, и мне стыдно, что целоваться до сих пор не умею.

 - А ты, правда влюбился? – прошептал Ромка, в горле у него запершило и он закашлялся, пытаясь прогнать неприятную сухость.

Данька отстранился, посмотрел на него внимательно.

 - Да, влюбился, - сказал он с вызовом. – Её Ромкой зовут, и вообще она – парень!

 - Сам ты «она», - Ромка облегченно улыбнулся. – Слышь, Дань, а меня научишь, вдруг пригодится когда-нибудь?

 - Легко, - Данька воровато оглянулся на дверь палаты и потянулся губами к губам друга.

 - Погоди, - здоровой рукой Ромка удержал Даню за подбородок. - А если зайдет кто?

 - Скажу, что тебе вдруг плохо стало, а я тебе искусственное дыхание делаю – рот в рот.

Мальчишки весело захихикали, а потом Ромка впервые почувствовал язык друга у себя во рту и блаженно прикрыл глаза.

 - Ты так же делай! – хрипло прошептал Данька, на миг разлепляя губы.

Мысли разбегались, но Ромка успел подумать: Хорошо, что я не поверил в его предательство. Он … не мог … никому …ничего …разболтать. Он – мой друг! Теперь все будет хорошо. Теперь – да!

- Значится, так! Пика, Матрос, собирайте бойцов. Стрелка через сорок минут на пустыре. И чтобы все были по полной программе! Пудель, бейсбольные биты возьми. Сколько их у тебя? В общем, бери, сколько есть. Салаги, дуйте в школу, и чтобы через три секунды никого здесь не было!

 

 - я уж никогда не думал, что такие серьёзные ребята будут на разборки брать своём составе… пидоров…Вы вот у него спросите, вот у него. Тебя, кажется, Рома зовут, да? Вот и спросите, что Рома думает по этому поводу. И что думает его дружок, который об этом, обо всём треплется.

Ромка не должен был идти на эту разборку, по всем «бригадным» правилам и законам на серьезные дела ходили только старшие, поднаторевшие в многочисленных драках пацаны. (Салаги, дуйте в школу! ). Не должен был, но пошел. Не мог не пойти! Почему? Он сам потом спрашивал себя неоднократно. Причин было несколько, точнее две. Во-первых, это была его драка. Меньше всего его волновали грязные деньги или борьба группировок за сферы влияния. Решалась судьба Рашида, а значит и их с Данькой судьба. Разве мог он доверить Данькину жизнь кому-то еще? Во-вторых, Ромка решил проверить самого себя. Хватит ли у него мужества. Действительно ли он парень или …этот, как его потом Цофа обозвал.

Почему Улица не прогнал мальчишку, когда тот явился на пустырь, воинственно размахивая старым армейским ремнем? Почему остальная братва не возмутилась – салагам не место в серьезных разборках? Только ли потому, что именно он, Ромка, предложил держинцам эту вылазку? Или, может быть, это Город … Город хотел покончить с Ромкой, унизить, растоптать, уничтожить его раз и навсегда?

Ромка плохо помнил тот день. Врачи сказали – посттравматический стресс. Случилась страшная трагедия. Как ни странно, она решила многие Ромкины проблемы. Выходит, он должен быть ей благодарен? Но он не мог! Погибли люди, много людей. Плохие, хорошие, какая разница? И сам Ромка мог умереть. Не умер - легкая контузия и перелом руки. А что было бы с ним, ни случись этого чудовищной силы взрыва на Центральном Городском рынке? Не хочется и думать …

 

… террористы взорвали машину с взрывчаткой … радиоуправляемый детонатор … чеченский след … семьдесят два погибших …сотни раненых … расследование … государственная комиссия … донорские пункты … компенсации семьям …

Это из газет и теле репортажей. Ромка не хотел ничего слушать, но информация все равно просачивалась. Сухие фразы посторонних людей, вежливое сочувствие.

Как все было на самом деле? Он боялся вспоминать … не хотел, но что-то осталось …

Цофа встретил их возле рынка и говорил свои слова. Был страх. Не за свою шкуру Не того, что с ним теперь сделают. Страх предательства, от которого подкосились ноги, и вдруг потемнело в глазах. Потом понял: ну, не мог Данька ничего наболтать, не такой он! Сразу стало легче. Цофа уже уходил. Его подняли. «На пидаре шапка горит». - «Не пизди, нехрен этого ублюдка волгинского слушать». - «Потом разберемся». - «Пусть Рашид сам …». - «Идти можешь? ».

Пошли дальше в сторону ворот с надписью «Добро пожаловать! ». Уловка Цофы не сработала, но минутная задержка спасла жизнь многим. Только не самому Цофе.

Земля содрогнулась … грязный асфальт мчится навстречу … провал … ужасный изнуряющий звон в ушах, голова, как колокол … оуййй, рука! …провал … арбуз, застрявший в ограде … толстая женщина, вместо головы …провал … Цофа, видел его пару раз до этого … лицо – вроде спит … из живота какие-то серые колбаски … не наступить … провал …

 

А Рашида выпустили. Те, кто подавал заявление в милицию, все до одного погибли. Раш навещал Ромку в больнице. Рассказывал, пришлось немного заплатить, чтобы дело закрыли. Заявление потерялось, нет состава преступления. Да и рынка больше нет. Мэр сказал: будут строить на другом месте, а на прежнем будет памятник.

Ромке не нужен памятник, ему бы поскорее все забыть. Взрыв, трупы, Цофины кишки на асфальте, а главное тот момент, когда он почти поверил в Данькино предательство. Говорят: почти не считается. Но все равно … так стыдно …

  

   

Глава (2)

Так стыдно Даньке давно уже не было… Он буквально запунцовел и без того смуглым лицом и кожа его приобрела очаровательно красивый, густо-загорелый оттенок… Мальчик мельком взглянул в висящее над умывальником зеркало и поспешно отвёл глаза. Только что, запершись в маленьком и неудобно тесном больничном туалете, он, буквально в три торопливых и быстрых движения, кончил…

Рядышком, за хрупкой фанерной перегородкой палаты, спал беспокойным сном Ромка. А здесь, в тесноте кафельных стен, ощущая как кровь продолжает горячей волной растекаться по щекам и противно дрожат ноги, Данька медленно приходил в себя. Он ругал себя последними словами. «Как же так? Там Ромка… самый лучший друг, контуженный, перебитый, с рукой переломанной… нужно рядышком с ним быть… а я... А я тут дрочу на него... как самый распоследний... эээхх..." Он быстро вытерся листочком туалетной бумаги и стыд снова накатил на него мощной волной…

С самого первого дня, когда всё случилось, Данька практически каждую ночь ночевал в больнице. Днём он ходил в школу, как автомат разговаривал с друзьями, даже иногда улыбался. Хотя улыбаться-то особо было нечему. Все «пацанские разборки» на это время отошли на второй план и в Городе только и было разговоров, что про прогремевший на рынке взрыв. Люди опасливо шептались и плакали, открыто ругали власти и ненавистную «чеченскую мафию», пересказывали страшные факты и слухи. Мало кого эта трагедия обошла стороной. Почти каждой семье кто-то из погибших или раненных приходился братом, другом, знакомым, а то и просто соседом по лестничной площадке, случайно заскочившим на городской рынок, купить килограмм картошки.

Попросту говоря, теперь Город был на грани другого взрыва – социального. Первый шок прошёл и сейчас жители хотели одного – справедливого мщения. А через три дня после случившегося, местной милиции с трудом удалось унять многосотенную толпу, которая подвыпив и разогрев себя «правильными» лозунгами шла громить ни в чём не повинную улицу, на которой исстари проживали давно уж обрусевшие греки-ассирийцы.

Днём приходить было нельзя. Днём Ромку обязательно проведывал кто-то из знакомых, соседей, пацанов «держинцев» или просто одноклассников. И потому Данька приходил по ночам, когда уходили последние врачи и оставались только дежурные и медсёстры. Отец понял и разрешил, хотя и немного волновался вначале.

Вообще-то, из «держинцев» Ромке досталось практически больше всех, разве что ещё одному из мальчишек сильно порезало ногу и обожгло лицо. А Ромку отбросило взрывной волной, перевернуло и он неудачно упал на руку, приложившись по ходу ещё и головой об асфальт, сдирая кожу на брови и сильно разбив скулу. «Лёгкая контузия, перелом лучезапястной кости» констатировали врачи, когда Ромку почти без сознания привезли в больницу и когда его мама трясущимися руками, плача навзрыд, лихорадочно ощупывала лежащего на больничной койке мальчика, всё ещё не веря тому, что всё обошлось… Остальные отделались ушибами, глубокими царапинами, шоковым состоянием.

У «волгинских» было намного хуже… И воспоминания об этом страшном дне продолжали лезть в голову, хотя Данька и пытался прогнать их изо всех своих мальчишеских сил…

- …Данька, Данькааа!!! … - настойчивый крик в окно заставил его в один прыжок подскочить к балкону. Внизу стоял соседский пацан и отчаянно размахивал руками, - Данька! Пошли… Скорее… Там… взрыв… люди… убило… 

Он выпалил всё это на одном дыхании и не дождавшись, махнул рукой, побежав в сторону городского рынка… И только теперь Данька обратил внимание на то, что в городе, в жуткой тишине слышен многоголосый и частый вой сирен скорой помощи, пожарных, милиции… У него похолодело в груди. Буквально несколько минут назад он слышал странный гулкий хлопок, будто где-то далеко-далеко лопнул большой воздушный шар, но не обратил на этого особого внимания. Включив телевизор погромче и пытаясь забыть сегодняшний неприятный разговор с Цофой, он забрался с ногами на диван и уселся по-турецки, обхватив руками большую любимую мамину подушку. А тут оказывается такое…

Он быстро нацепил лёгкую куртку, одел один кроссовок и тут вдруг в голове словно вспыхнуло… «Ромка!!! …» Ноги моментально ослабели и он присел, тупо глядя на расшнурованную обувку. «Ведь сегодня… сейчас… там должна стрелка проходить... на рынке… наших с держинскими… А вдруг Ромка ТАМ??? Бляяя…» Моментально задрожавшие руки никак не хотел завязывать злополучный бантик шнурков. Данька зло чертыхнулся и, затолкав их длинные концы в носки, с бешено колотящимся сердцем выбежал на улицу…

 

…Из-за тонкой перегородки раздался лёгкий стон и Данька судорожно запихивая рубашку в расстёгнутые брюки, торопливо вышел обратно в палату, не забывая спустить за собой воду. Старый бачок поурчал, поурчал и потом вдруг разразился хриплым и громким шумом льющейся воды. Мальчик поспешно прикрыл дверь: «Не разбудить бы…»

За окном хмурилось ранее, совсем раннее утро. Ромка лежал на спине, бледный и умопомрачительно красивый. Даже налепленные полоски пластыря на скуле и брови не портили этого впечатления. И Данька снова невольно залюбовался этим лицом, чувствуя как в груди становится тепло и хорошо. Ну кто ж виноват, что всего несколько минут назад он случайно увидел из-под одеяла беспокойно высунутую до бедра ногу мальчишки. Он аккуратно попытался затолкать её обратно, но рука его соскользнула и в следующую секунду он почувствовал ладонью нагретую теплом жаркого тела ткань Ромкиных трусиков. Тех самых, что были на нём в их первую и такую далёкую теперь ночь… Его словно оглушило от этого прикосновения. Он понял что ещё секунда и он просто не выдержит… И тогда, еле сдерживая сильно колотящееся сердце, Данька тихонько скользнул в приоткрытую дверь маленького туалета в палате…

Мальчик нахмурившись помотал головой, прогоняя снова подступившие стыдные мысли и подошёл к кровати друга. Ромка спал беспокойным утренним сном и маленькая складка на его лбу пролегала точно над переносицей, спускаясь за полоску пластыря, за корочку подживающей уже ссадины. Снова какое-то необъяснимое чувство покоя и удовлетворения нахлынуло на него. Он осторожно опустился в скрипучее «гостевое» кресло возле больничной кровати и скрестив руки на груди, затих, пытаясь немного подремать… Скоро уже утренний обход и пора уходить. Да и мама Ромкина должна вот-вот в подойти… Мальчик закрыл глаза, но настойчиво гудящие, неподвластные воле, слишком свежие воспоминания упорно лезли в голову…

 

…«Волгинские» пострадали очень сильно… Цофа умер на месте от болевого шока. Толян, который как раз стоял недалеко, пытаясь контролировать ситуацию и прийти на помощь Цофе «в случае чего», без сознания с ушибом головы и грудной клетки находился в реанимации, ещё четверо пацанов получили глубокие осколочные ранения в живот и ноги и тоже были на грани жизни и смерти. Остальные, посечённые стеклом и кусками металла, обожённые, в шоковом состоянии были доставлены в разные больницы города. Всего в один миг некогда сильная и неуступчивая «волгинская» бригада лишилась множества своих основных членов – лучших и опытных бойцов…

Но не это волновало Даньку в те минуты, когда он задыхаясь от быстрого бега, изо всех сил напрягая мышцы, бежал в сторону скопления людей возле входа на центральный городской рынок… Мысль о том, что Ромка мог оказаться среди собравшихся на стрелку «держинцев» не давала ему покоя.

Там уже стояло оцепление. Растерянные и злые милиционеры пытались оттеснить напирающую толпу на другую сторону улицы. У людей был шок. И только однотонный вой какой-то бабы плыл над головами, да нестерпимо громко кричали раненные, переносимые подоспевшими бригадами спасателей и скорой помощи.

Данька сам не понял, почему подбежал именно к тому краю толпы, где было больше всего людей. Отчаянно работая локтями, согнувшись в три погибели он продирался сквозь людское скопление, словно хотел прогрызть в нём дыру. Пробравшись наконец к милицейскому кордону, он запыхавшись попытался что-то сказать затянутому в бронежилет омоновцу:

- Там… там… мне посмотреть надо… друг…

- Уйди пацан, - омоновец взмахнул дубинкой, - не видишь что здесь творится…

- Да там друг.. мой… может быть… мне посмотреть.. – Данька всё никак не мог отдышаться, а глаза его с ужасом следили за снующими по площади людьми, которые что-то кричали, делали, раскладывали носилки, обтирали кровь с лиц тех, кто просто сидел на асфальте с отрешёнными, ничего не понимающими лицами.

А ещё вокруг было много больших чёрных полиэтиленовых покрывал, которые топорщились то там, то тут. Данька понял, что это были накрытые трупы погибших. Он с лязгом на зубах и с какой-то смертельно холодной пустотой в животе растеряно водил глазами от одного такого холмика к другому с ужасом думая о том, что вот-вот увидит где-то рядом светлую кепку «Найк»… Любимую Ромкину кепку…

- Уйди, на хрен… Не до тебя тут… - милиционер вяло отмахнулся и ещё шире расставил ноги, закрывая от взора мальчишки усеянную телами улицу.

Но Данька всё равно увидел… Он словно почувствовал, что нужно повернуться в другую сторону и увидел. Двое молодых спасателей, самих ещё почти мальчишек лет двадцати, быстро и сноровисто несли на руках безвольно мотавшееся тело мальчика… Чувствуя, как сердце срывается куда-то глубоко вниз, в бездну, Данька дёрнулся всем телом и закричал:

- Ромка! Ромкааааааа…

 

Данька спал. Неуклюже, наполовину сползая с «гостевого» кресла, с задранным до пупка свитером. Он спал и мысли в его голове путались и наползали друг на друга… Крики, чьи-то цепляющиеся руки, порванная куртка… «.а ну стой, куда?! Я тебе говорю, стой!..», медленно проплывающее мимо тело… закрытые, залитое кровью такое родное лицо… безвольно свесившаяся рука… крик… «да погоди ты, живой он... живой…», слёзы… слёзы бессилия и обиды… «за что?! »… больница, долгое ожидание… уставший донельзя врач, обнадёживающе кивнувший головой…

А потом постепенно мысли стали совсем большими и тёплыми... и какими-то добрыми… распахнутые серые глаза… вначале какие-то странно чужие, недоверчивые, с немым укором и болью… но потом всё понявшие и благодарно закрывшиеся… потрескавшиеся губы рядом… шёпот… поцелуй…

Данька спал, а неотвратимо наступающее осеннее утро беспардонно лезло в окно, с усмешкой ожидая как через несколько минут худая мальчишеская попка смешно грохнется на облезлый больничный линолеум. Начинался новый день…

 

Глава (3)

Начинался новый день. Еще один в бесконечной череде интересных, таинственных, веселых и грустных, тревожных, иногда даже страшных, но почти всегда увлекательных мальчишеских будней. «Ага, увлекательных! – усмехнулся про себя Ромка, ворочаясь на осточертевшей койке. - Только не в больнице! »

На улице выпал снег - это Данька вчера рассказал. Ромка и сам мог, подойдя к окну, увидеть в одночасье побелевший больничный дворик, но он не хотел. Это было совсем не то! Первый снег надо обязательно потрогать, ощутить, как тает он на кончиках пальцев, превращается в прозрачные капельки. И непонятно, что ты держишь в руках - снег или дождь? Вчера еще была осень, а сегодня уже зима! Это так таинственно и необычно. Интересно. Не так-то много было зим и лет в Ромкиной жизни, а в этом году проклятый Город украл у него радость Первого Снега. Вот гадство! А как здорово было бы слепить первый в этом сезоне снежок и запульнуть его в фонарный столб «на меткость». Или приятелю в спину, а потом стоять, руки в карманах, и с невинным видом оглядываться по сторонам. Или … «перестрелка» у школы. Не успеешь открыть дверь после уроков, а в тебя уже летит штук пять снежных «снарядов», и надо успеть увернуться, и, смещаясь из зоны обстрела, вычислить «огневые точки» неприятеля, и еще отыскать не затоптанный ребячьими ногами «боезапас», и ринуться к нему, поскальзываясь на тонком ледке, покрывшем вчерашние лужи. Эх! Везет же Даньке. Он сейчас на улице с ребятами. Идет в школу, или уже носится с одноклассниками на школьном дворе. Завидно! За него, конечно, радостно, но …

Накануне вечером Ромка чуть ли не со скандалом выпроводил друга домой. Надо было дать ему, как следует отдохнуть и выспаться, а то он совсем уже измучился, который день подряд ночуя в шатком неудобном кресле. Они прекрасно могли поместиться на одной кровати, но Данька панически боялся задеть во сне Ромкин гипс. Хотя Ромка предполагал, что это просто отговорка, а на самом деле его друг все еще стесняется, опасается «как бы кто чего не подумал». (Глупыш! Разве это важно? ). Сам Ромка уже не стеснялся. Ни себя, ни Даньки, а на остальных ему было попросту наплевать. (Мама поймет, а другие пусть подавятся своей глупостью и злостью). Взрыв помог мальчику избавится от многих комплексов и иллюзий.

Он много думал, начиная с того момента, как рассерженные колокола в голове мало помалу замолчали, и сознание обрело прежнюю ясность. Думал о себе и о Даньке. Об их настоящем и будущем. Злополучный взрыв сыграл с Ромкой странную шутку, забрав у мальчика какую-то часть его детства, вместо этого наградил новым пониманием жизни. Ромка впервые задумался о хрупкости и конечности окружающего его мира. Он вдруг вспомнил где-то когда-то слышанную фразу: «Спеши любить! », - возможно, строчку из стихотворения. Не важно. Важно, что он, наконец, понял: можно и не успеть! Ведь он мог умереть, так и не встретив Даньку. Или встретить и не узнать в нем друга (любимого! ), единственного и настоящего. Или даже узнать, но, испугавшись этого знания, отступить. Взрыв прогремел, но кто знает, что ждет их завтра? Жизнь не похожа не детский утренник, в котором добро всегда побеждает и счастье неизбежно. В реальности за счастье нужно бороться, за счастьем надо бежать и делать это быстро. Спеши любить! Страшно, наверное, умирать, зная, что был в твоей жизни момент, когда ты поосторожничал, заробел, прислушался к фальшивым советам посторонних, принял чужое, чуждое для тебя мнение за свое. И упустил свое счастье! Потерял любовь.

Ромка решил, что теперь у них все будет по-другому. Нет, об осторожности, конечно, забывать нельзя, их окружает довольно враждебный мир (Зловещий Город! ). Но между ними двумя больше не может быть никакой фальши, никакой неловкости и недоговоренности. Ромка любит Даньку, любит по-настоящему, изо всех сил, и Данька, он уверен, любит его ничуть не меньше! Ромка не будет больше сюсюкать, как младенец, заикаться, краснеть, стыдиться и прятать свои чувства. Как хорошо, что он не побоялся признаться Даньке в любви. Тогда, той ночью. Они ласкали друг друга, и им обоим было чертовски приятно! Так что же в этом плохого? Для кого?! Тогда Ромка чуть не сгорел со стыда и даже расплакался. Вот об этом вспоминать неприятно, но ничего, теперь все будет по-другому. Больше он не забоится! В следующий раз, когда они будут вместе, Ромка сделает то, о чем давно в тайне ото всех, от Даньки и даже от самого себя, мечтал. Он отсосет у Даньки! Да он сделает это, и тем самым докажет, что в любви не может быть ничего противного и противоестественного. А, кроме того, ему хочется это сделать, и Даньке придется уступить. Ему будет хорошо. Им обоим. А стыд они как-нибудь преодолеют. Вместе. Вдвоем.

 

 - Ну, что, генерал, проснулся? – В палату, как всегда стремительно, вошел Игорь Сергеевич, Ромкин доктор. – Как самочувствие, ваше превосходительство, еще не все бока отлежал? Выписываться-то думаешь, или как?

 - Ура! – закричал Ромка, порывисто садясь на кровати, и тут же спросил с опаской, - Дядя Игорь, а вы, правда меня сегодня выпишете?

Игорь Сергеевич присел на краешек койки и ласково растрепал мальчику волосы.

 - Придется, там за тобой целая делегация явилась. Отдавайте, говорят нашего Ромку, мы его дома в два счета на ноги поставим!

 - Я счас! – Ромка откинул одеяло и попытался было, вскочить на ноги, но доктор его удержал.

 - Погоди, - сказал он, сразу сделавшись серьезным. – Дай я тебя еще раз напоследок осмотрю. Мои рекомендации помнишь? Я там твоей маме все разъяснил, но и ты не забывай.

Ромка кивал сосредоточено, но внутри у него все пело: Ура! Сегодня домой, к маме, к Даньке! На улицу!

 - Кстати, тебя окулист осматривал? Что он сказал?

 - Это глазник, что ли? Так это тетенька была. Ну, она сказала, что все нормально, зрение не пострадало. А что, правда, после контузии можно очкариком стать?

 - Бывает, - коротко ответил Игорь Сергеевич, и тут же усмехнулся. – «Глазник»! А как же вы тогда гинеколога называете? Гм … Отвечать не надо. Собирайся, солдат, Елена тебя вниз проводит.

Ромка с трудом задавил в себе смех, он прекрасно помнил древний анекдот про бабку в поликлинике: «А я, бабушка, гинеколог, по-вашему - п…».

Молодая приветливая (и, ух, какая симпатичная! ) медсестра Елена появилась в дверях и весело подмигнула мальчику. Ромку здесь все любили.

 - Жалко такого орла выписывать, Игорь Сергеевич, - обратилась она к врачу. Я ведь за него замуж собралась. Может, задержим еще на пару недель?

 - Не надо меня задерживать! – притворно возмутился Ромка, - Ты мне, Лен, лучше телефон запиши, я тебя в кино приглашу. Или на диску, пойдешь?

 - Куда я денусь, любовь моя.

 

Ромке повезло – он попал в военный госпиталь, тут были отличные врачи и персонал. А Игорь Сергеевич, вообще, один из лучших в стране специалистов по контузиям. Ромка сначала никак не мог поверить, что этот веселый молодой человек, похожий на студента старшекурсника имеет сразу два звания – доктора наук и полковника медицинской службы. Он на удивление быстро поставил мальчишку на ноги, хотя до этого ему не приходилось иметь дела с пациентами моложе восемнадцати лет.

В госпитале Ромка оказался по чистой случайности. Сначала его привезли в Центральную Городскую, она была переполнена, и детское, и взрослое отделения. Он показался врачам не слишком «тяжелым» и целые сутки провалялся на каталке в коридоре. Ему сделали пару уколов, но, как следует, не осмотрели и даже гипс на сломанную руку не наложили, просто примотали к груди. Врачи явно не справлялись с внезапным наплывом пострадавших. Ромка провел эти сутки в тяжелом мутном оцепенении. В ушах гудело, голова раскалывалась, перед глазами метались темно-зеленые кляксы. Временами он проваливался в спасительное забытье и тогда ему мерещился растрепанный и какой-то совершенно потерянный Данька. Данька кричал: Пусти, сука, там же Рооомка!!!  И голос его колокольным звоном отдавался в голове.

На следующий день в больнице появился генерал с большими звездами из Государственной Комиссии По Расследованию, наткнулся на раненых в обшарпанных больничных коридорах, и приказал срочно «перебросить» их в военный госпиталь. Даже машины выделил. Ромка этого ничего не помнил, ему потом рассказали. Так он оказался под попечительством Игоря Сергеевича, да еще и в отдельной «генеральской» палате с персональным туалетом и стареньким телевизором «Рекорд», который ему все равно смотреть не разрешали. Из-за контузии. А Игорь Сергеевич тотчас прозвал Ромку «генералом» и в шутку обращался к мальчишке «ваше превосходительство». А главное, он позволил Даньке навещать его, хотя они никакие не родственники, и даже разрешил ночевать в Ромкиной палате. Может быть потому, что присутствие друга помогало Ромке выздороветь, а Игорь Сергеевич, как хороший врач, понимал это? В любом случае, это дорогого стоило!

 

Ромка спускался по широкой лестнице, в здоровой руке он нес пакет со своими нехитрыми пожитками: щетка, зубная паста, тапочки, «домашнее» полотенце с рыбками. Красивая медсестра Лена шла рядом и толи обнимала, толи придерживала мальчика за плечо. Внизу показался вестибюль, а там … Обещанная Игорем Сергеевичем «делегация». Мама. И Данька. И … Данькин отец.

Как настоящая семья, - почему-то подумал Ромка. И увидел, как Данька бросился ему навстречу.

 

 

Глава (4)

На встречу с руководством отрасли, которую организовывал профком завода, Данькин отец не пошёл. Он понимал о чём будет там идти речь. О выдержке и спокойствии, о недопустимости необдуманных поступков, о межнациональном согласии и примирении. Какое к чёрту примирение, если у него двое знакомых погибло, а ещё один в реанимации сейчас. Да… Какое уж тут примирение…

Он встряхнул головой и поднял воротник старого, но ещё хорошего и добротного пальто. Вроде осень, а уже вот-вот выпадет первый снег. Небо чёрное и словно застывшее от холода. Под стать настроению прямо. Он взглянул наверх и зябко поёжился… Да, нужно грамм двести выпить... для сугреву… Я ж не алкоголик какой-то... просто немного расслабиться надо… Тем более после событий этих треклятых… И вообще я в любое время могу без этого прожить... в любое…

Он уже подходил к заветному магазину, невольно всё убыстряя и убыстряя шаг, когда вдруг совсем рядом с собой неожиданно услышал тихий, но настойчивый голос: «Здравствуйте! » Мужчина по инерции прошёл несколько метров, потом остановился и недоумённо повернул голову. В его планы совсем не входило сейчас никаких встреч или разговоров. Сейчас самое главное было… согреться… просто согреться… А потом уже всё остальное.

- Вы знаете, я вас случайно увидела и просто решила спасибо вам сказать… За сына.. и… за всё… - усталая, чисто, но очень скромно одетая женщина благодарно прижимала руки к груди и чуть смущалась, - я мама Ромки…

Теперь он узнал её. И хотя виделись они всего один раз, когда эта женщина приходила к Даньке домой однажды утром (как же давно это было! ), но голос её он знал хорошо. После того, как случилась эта трагедия на рынке, она часто звонила к ним домой, разговаривала с Данькой, который словно сам не свой ходил всё это время и ночами не вылезал из больницы, где лежал его друг, сын этой женщины. Ну и ему тоже приходилось иногда брать трубку и перекидываться с ней парой ничего не значащих фраз (да, да... ну как там сын ваш, когда выпишут?.. желаю скорейшего выздоровления… конечно…)

- Ваш сын... он такой хороший мальчишка, - женщина не удержавшись виновато улыбнулась и украдкой смахнула слезу, - он очень добрый и… В общем, Рома только о нём и говорит всё время. И мне кажется, что именно их дружба помогла сыну так быстро прийти в себя… Спасибо…

Она ещё раз улыбнулась и мужчина отметил, какая у неё славная и искренняя улыбка (прямо как у…) Тут его остро кольнуло в сердце. Он никогда не вспоминал ТАК о своей умершей жене. И никогда с тех пор не заглядывался на знакомых женщин. Но тут… Мужчина растеряно кивнул головой и почему-то немного волнуясь хрипло пробормотал:

- Да не за что.. Он вообще хороший у меня... мужичок… Честный… Ну и это... подружились они сильно.

- Ага, я знаю, - женщина посмотрела прямо ему в глаза, - и вам большое спасибо. За то что отпускали его в больницу дежурить. Не побоялись… Одна бы я точно не справилась…

Мужчина пожал плечами и, не найдя слов, просто кивнул головой.

- Я хотела вам сказать, - она слегка замялась, - его завтра должны выписать. С доктором только что договорилась. Ну вот и решила попросить вас, чтобы вы предупредили Даню. Пусть если сможет придёт. Роме приятно будет.

- Хорошо, конечно скажу, - мужчина сильнее запахнул отвороты пальто и совершенно неожиданно для самого себя вдруг добавил, - да мы вместе подойдём… А потом чуть смутившись добавил, - если вы не против конечно.

- Ну что вы, совсем наоборот, - она всплеснула руками и лицо её как-то помолодело, - конечно приходите. Это вообще будет.. делегация целая.

Она радостно подняла брови и добавила: «Тогда завтра в двенадцать. Хорошо? Завтра же суббота. Да и я с работы отпросилась…»

 

Он смотрел вслед уходящему в сумерках женскому силуэту с каким-то давно позабытым чувством облегчения. Будто давно и тяжко давивший на плечи груз начал постепенно улетучиваться. Испаряться, словно последняя грязная лужа на весеннем асфальте.

А ещё он с удивлением вдруг понял, что почему-то совсем уже не хочет выпить. Совсем…

 

Данька нетерпеливо переминался с ноги на ногу, всё высматривая сквозь большие стеклянные окна вестибюля госпиталя (это ж надо, такую махину отгрохать... Гооооспиталь…) знакомую худенькую фигурку. Он настолько был поглощён этим занятием, что совсем даже не обращал внимание на то, что его отец, вдруг помолодевший и чисто выбритый, иногда невзначай посматривает на Ромкину маму. Это было для него совсем не важным… Важным было поскорее увидеть выходящего из больницы Ромку и... А что дальше «и», он даже не пытался себе представить.

И вот наконец, знакомый силуэт... пакет с вещами… рядом высокая фигура длинноногой медсестры… И Данька, не разбирая дороги ринулся навстречу. Он уже почти бросился на шею слегка бледному и радостно улыбающемуся другу, но в последний момент сдержался и притормозил совсем рядом. Замешкался, а потом почему-то смущаясь под насмешливым и добрым взглядом медсестры Лены степенно протянул руку:

- Привет, Ром… С выздоровлением…

- Ага, спасибо, - Ромка тоже слегка смутился, но потом расцвёл и вдруг брякнул, - а у меня вот что есть, - и таинственно разжал ладонь.

Тускло поблёскивая там лежал настоящий военный медальон. Такие металлические пластины солдаты на цепочке вешают себе на шею. С группой крови и личным номером.

- Это мне Игорь Сергеевич подарил, на память. Он сказал что этот медальон одного из его пациентов от смерти спас, видишь вмятина там слева? Это от пули…

- Ух, - Данька не смог сдержаться и взял тёплый, нагретый ладонью друга кусок погнутого металла, - класс!

- Ну же, вояки, - Лена шутливо провела рукой по ёжику Данькиных волос и кивнула головой в сторону торопливо идущих им навстречу женщины и мужчины, - пойдёмте, а то вон заждались вас уже.

 

А потом они все вместе устроили чаепитие с тортом и очень вкусно приготовленными мамой Ромки жареными грибами с картошкой. Данькин отец смущался, смущался а потом съел две больших тарелки, а Данька вместе с Ромкой осилили только полторы, хотя и очень старались. А потом, пока родители вежливо разговаривали на кухне о житье-бытье, мальчишки убежали в данькину комнату и там шёпотом делились своими впечатлениями и последними городскими новостями.

А потом, так скоро, пришло время собираться домой…

- Даниял, пора уже! Пойдём, - голос отца из-за двери застал врасплох, а потом он осторожно заглянул в комнату, - а то мы подзадержались чуток.

- Да ну что вы, - вступилась Ромкина мама, - ничего-ничего.. пусть пообщаются, им хорошо вдвоём, - она снова улыбнулась, - А может вы оставите Даню у нас ночевать? Пусть наговорятся вдоволь, тем более воскресенье завтра... Выспятся.

Данька не верил собственным ушам. (Сегодня вообще чудесный день, И Ромку выписали, да ещё и… может ночевать они снова вместе останутся. Здесь. Вдвоём.) У него гулко забилось сердце и он просительно поглядел на отца: «Пап, ну может действительно можно? Я ему не помешаю.. па…»

- Нет, нет. Спасибо вам… Даня, не нужно, - отец смущёно заторопился, - пойдём. Потом как-нибудь, сегодня Роме отдохнуть надо после больницы-то... Успеют ещё наговориться… - и тихо цыкнул на сына, - ну ты что? совесть надо иметь. Пошли…

Он был твёрд и никакие уверения Ромки и его мамы не действовали. Данька надутый и злой выходил из квартиры, нахлобучив шапку на самые брови.. Ему почему-то хотелось расплакаться. А когда он увидел расстроенные глаза Ромки, то ему стало совсем хреново. Он ни к кому не обращаясь буркнул «до свиданья! » и обиженный до слёз и злой на отца и на весь мир вместе взятый выбежал из квартиры.

Данька торопливо спускался по лестнице ничего не видя вокруг от обиды и даже не услышал как снизу, с первого этажа подъезда, внезапно донеслись какие-то голоса. Четверо ребят шли проведать «Ромку-Москву». Четверо «держинцев», тех, кто был на том самом побоище у городского рынка и кто хорошо знал все законы Города, которые никто не отменил, несмотря на страшную трагедию.

Четверо подростков размеренно шагали по ступеням и считанные секунды отделяли их от встречи с бегущим вниз, погружённым в свои мысли Данькой. А тот даже не подозревал, что встреча эта, которая неминуемо должна была случиться через какие-то секунды, снова нарушит и без того хрупко наладившееся равновесие в их с Ромкой судьбе.

- Опаньки! Не понял!!! А ты что здесь делаешь?! - Данька споткнувшись, и с трудом приходя в себя, замер в одном метре от компании поднимающихся по лестнице пацанов. А самый рослый из них, чернявый и худой, остановился и слегка обалдело продолжил, - вот это встреча! Ну да нихуя себе…

Сверху хлопнул замок закрывающейся двери и голос отца гулко позвал вниз: «Даня, подожди… Я уже иду…»

 

 

Глава (5)

- Да подождите вы! Иду сейчас! – раздражаясь на друзей, которые вот уже минут пять торопили его и не давали поиграть спокойно (пошли, пошли, пошли! ), Пика опустил последнюю пятирублевку в щель игрового автомата, замелькали, сменяя друг друга, угловатые красные циферки. «Как бомба! », - почему-то подумал он и вдавил замызганную синюю кнопку куда-то вглубь автоматной утробы. Цифры замерли – 666. «Вот оно! », - подумал Пика и стал ждать, когда в специальный лоток посыплется звонкий монетный дождик. Но проклятый автомат проигнорировал его ожидания.

 - Что за …! – парень еще пару раз ударил по кнопке, с тем же результатом, а вернее без оного, и, в поисках сочувствия, обернулся к друзьям. – Эй, Матрос, идите сюда, посмотри, что за …! Я ж выиграл! Кажется …

Сквозившие в его тоне совсем детские обида и разочарование, вызвали целую бурю веселья у поджидавшей Пику троицы. Это были крепкие, стриженные под машинку подростки в черных куртках-бомберах и китайских спортивных штанах. На ногах, вместо привычных для ребят этого возраста кроссовок, смешные войлочные полусапожки на резиновой подошве – «прощай молодость». Несведущий, - какой-нибудь приезжий, залетный, командировочный, - удивился бы, что за «униформа» такая? А вот коренному горожанину сразу понятно: не просто старшеклассники или пэтэушники после учебы развлекаются, «бригадные» ребята на прогулку вышли. Именно на прогулку. А когда на «стычку» пойдут либо на дело серьезное, место нелепых «прощай молодость» займут шнурованные армейские ботинки с металлическими вставками в носах. Только вот стычек в последнее время нет почти. Общее горе придавило всех, от мала до велика, и прежняя вражда отошла на задний план. Но это временно. Молодые, поднаторевшие в кровавых драчках, познали вкус риска и азарта, боли и ненависти, почувствовали свою силу и уже не могут без этого. Заскучали «бригадные» ребятишки, застоялись без дела и ждут, не дождутся, когда все вернется на круги своя. А пока вместе с общей болью появился и общий враг. Не такой определенный, как раньше, но с вполне конкретными «чертами отличия». «Чёрные», кавказцы!

Кто рынок подорвал? – Черножопые! - Кто во всем виноват? – Чурки поганые! – Кто ответит?! – Они!!!

Игровые автоматы, - обычные уличные, - стояли тесным кружком на замусоренной площадке перед «Универсамом», что на улице Дзержинского, образуя собой что-то вроде стен, внутри которых помещалась будка менялы. С одной стороны в этом сооружении имелась дверь, а в ней окошко, в котором можно было обменять бумажные купюры на пятирублевые монеты, для игры. Там сидел «чёрный», - толстый носатый дядька, судя по акценту, азербайджанец.

Раньше, до взрыва, это импровизированное «казино» помещалось где-то на рынке и, судя по всему, платило мзду волгинской бригаде (может, кому и покруче? ), а пару дней назад вдруг материализовалось здесь. На территории держинцев. Держинцы же пока не успели взять его в оборот, после трагедии на бригадном сходняке решено было особо не дергаться в ближайшее время, Город буквально наводнился тогда ментами и чекистами из области и даже из самой Москвы. Сейчас, вроде бы, немного успокоилось, рассосалось (хотя концов, разумеется, не нашли; «есть версия, она проверяется» бла, бла, бла и все такое) и можно было бы вплотную заняться «игровым бизнесом», но Рашид, «коронованный» бугор держинской бригады, единовластный лидер и непререкаемый авторитет для всякого держинца, укатил на свадьбу к очередному своему бесконечному татарскому родственнику аж куда-то в Нижегородскую волость, обещая вернуться не раньше, чем через неделю. А без него решение о наезде принять было некому. Вот и стояли автоматы со своей «черножопой начинкой» и не обложенной данью выручкой, бельмом в глазу, у славных парней с улицы Дзержинского.

Трое «бригадных» с початыми пивными бутылками в руках подтянулись к своему раздосадованному товарищу.

 - Что тут у тебя приключилось, прелесссть моя? – спросил Пику Матрос, плечистый парень в куртке нараспашку, демонстрирующий миру мускулистую грудь, затянутую в матросский тельник. В его голосе проскальзывали глумливые нотки, несколько диссонирующие с внешностью «рубахи-парня».

 - Три шестерки, ёптыть! – Пика ткнул пальцем в цифры, замершие на экране.

 - Да-а-а?! – Матрос обнял приятеля за плечи и с преувеличенным интересом уставился на автомат. – Действительно, три шестерки, вы подумайте! А чего ты от нас хочешь? Аплодисментов?

 - Каких … что? – Пика растерялся. – Да я это … Деньги-то не высыпляются!

 - Да ну?! – Матрос явно наслаждался ситуацией. – Так ты денег хочешь? А ты ударь посильнее, может, тогда «повысыпляются». Хочешь, я ударю?

Парень в тельняшке поставил бутылку с пивом прямо на асфальт и, приняв стойку заправского каратиста, стал размахивать руками, делая вид, что собирается нанести автомату сокрушительный удар, да еще издавая при этом душераздирающие вопли. Остальные двое с готовность засмеялись.

Пика, чернявый, длинный, взъерошенный, вечно как будто слегка сердитый, догадался наконец, что над ним потешаются.

 - Заканчивай, Матрос, понял, - сказал он зло. – Я деньги выиграл и хочу их получить!

 - Ладно, Лёх, не сердися, - Матрос поднял свою бутылку и отхлебнул из неё. – Просто, прежде чем играть, надо правила было почитать. Вот они висят прямо пред тобой, под экраном: все выигрышные комбинации. Трех шестерок твоих, здесь в помине нет, сечёшь?

 - Как нет? – Пика принялся сосредоточенно изучать «правила». – Слушай, правда …

Покончив с правилами, пацан сплюнул сквозь зубы и вновь обернулся к Матросу. Крылья тонкого с горбинкой носа заметно подрагивали - это был верный признак того, что Пика «взбесился», и Матрос на всякий случай сделал шаг назад.

 - Но ведь это же лажа! – прошипел Пика. - Хуйня какая-то! Три цифры одинаковые совпали, значит должны деньги сыпаться! Везде так! Я и по телеку видел … Наёбывают с-с-суки!

Развернувшись на одной ноге, он врезал кулаком по трем предательским шестеркам на экране. Экран автомата вдавился и пошел мелкими трещинами. Один из «бригадных», – паренек с глуповатым лицом по кличке Пудель, - громко заржал.

- Пика, кончай фигней страдать, пошли отсюда! – Матрос, самый вменяемый из всех, попробовал ухватить приятеля за рукав, но тот вырвался и, подскочив к соседнему автомату, разбил экран и на нем. На этот раз локтем. Какой-то замызганный мужичонка, игравший с противоположной стороны, торопливо засеменил прочь, на ходу распихивая по карманам выигранные монеты. То, что кто-то остался в наваре, в то время как он проиграл почти стольник, разозлило Пику еще больше.

 - Это обман трудящихся! – проорал он где-то слышанную фразу и взялся за третий автомат.

Тут дверь будки приотворилась, и на шум высунулся толстый азербайджанец.

 - Э! Шито ты делаишь?! Я тибе руки-ноги атарву сичас, да! – заорал он, увидев Пику, громящего его автоматы.

Толстяк ринулся, было, на пацана, но вовремя заметил, что «бригадных» несколько, разглядел черные куртки и стриженные макушки, и сделав правильные выводы, шустро попятился в свою будку и захлопнул за собой дверь.

 - Эй, уходи! Сичас минты званить буду-у! – не очень уверенно крикнул он оттуда. И совсем уже тускло: - сичас бандиты пазаву-у.

Пика дернул несколько раз дверь будки, но она не поддалась.

 - Мы сами бандиты, понял! – заорал он, чуть не на половину всовываясь в «меняльное» оконце. «Азер», вжимаясь в противоположную стенку, тыкал толстыми пальцами в кнопки сотового телефона. – Кому звонишь, сука?! Убью, блядь!

Пика вылез из будки и, выхватив у стоящего тут же Пуделя недопитую бутылку «Арсенального», с силой швырнул ее в окошко. Раздался глухой удар, крик, потом пару слов на незнакомом языке и окошко захлопнулось прямо перед Пикиным носом. Тот ударил по нему кулаком и вновь принялся трясти дверь.

Редкие прохожие обходили «Игровые автоматы» по широкой дуге. Лишившийся пива Пудель не знал толи смеяться ему, толи выражать свое возмущение, и потому лишь криво ухмылялся. Зато второй пацан, по прозвищу Робот, во всю предавался веселью.

Матрос оставил попытки урезонить дружка и настороженно оглядывался по сторонам. Он заметил, как из стеклянный дверей «Универсама» вышел человек в милицейской форме и, не отрывая взгляда от четверки бригадных, связался с кем-то по рации.

 - Палево, мужики! – заорал Матрос. – Валим отсюда, сейчас мусора подъедут!

На его удивление Пика отреагировал нормально, видно, пар уже выпустил, успокоился, так удачно и смешно поразив неприятеля пивной стеклотарой.

 - Эй, чучмек, мы еще вернемся! – крикнул он напоследок. – Тут тебе не Лас-Вегас!

Эта фразочка почему-то жутко развеселила всех четверых, но смеялись они уже набегу, избрав ориентиром группу пятиэтажек. Когда площадь «Универсама» осталась позади, и ребята забежали во двор, образованный четырьмя одинаково унылыми домами, Пика спросил Матроса:

 - Ну, что по хатам? Или отсидимся где-нибудь, а потом еще погуляем?

Матрос покосился на ближайший подъезд, и внезапно его посетила светлая идея:

 - А давайте Москву навестим, - предложил он, - Мне маманя его говорила, что он выписывается сегодня! Посидим с полчасика, чайку попьем, а там видно будет.

 - А не поздно? – Пудель оттянул рукав и посмотрел на часы, Матрос взял его за руку и тоже глянул. Часы показывали без пятнадцати девять.

 - Да нет, еще нормально, вроде. И потом, надо пацана поддержать, благодаря нему мы все живые остались. А могли бы, как Цофа – кишки наружу! Если бы Ромка не свалился тогда, половине бы кирдык пришел, точно!

 - А я вот не понял! – Робот тягуче сплюнул и присел на скамейку перед подъездом, он никак не мог отдышаться после бега. – А чего Москва тогда скопытился? Мож, он и вправду пидор …?

 - Ты чё, дурак? – Подскочил к нему Матрос. – Рашид за Ромку поручился, понял! Бугор твой сказал, что в курсе всех этих заморочек. Бля, я тебе щас пизды дам за такие слова!

 - Да ладно тебе, - Робот подался назад, уверенности в его голосе поубавилось. – Раш ведь не объяснил ничего толком. Какой-то там шкет волгинский … И Цофа …

 - Да тебе без толку объяснять! С твоей башкой квадратной! Пацан последнее время только по больничкам и валяется, не понос, так золотуха. Ослаб, понятное дело. И все равно, как мужик, на стычку пошёл азерботов мочить на базар! Хоть и самый мелкий из нас. Какой нахер он «пидор»?! Ты кому, бля, веришь, Цофе – этому уёбку, или Рашиду?!

 - О мертвых нельзя так. – Теперь Пика успокаивал Матроса.

 - Верно. – Матрос потер переносицу. – Короче, идёте, нет? Надо Москве показать, что мы его пидором не считаем, а то извелся малой, наверное. Раш так просил сделать. Ты идешь, Роботелло?

 - Иду, иду. Я ж не говорю ничего, спросил только.

 - И за спрос ломают нос, - Матрос похлопал Робота по плечу. – Ладно, проехали.

Ребята вошли в подъезд и начали подниматься по лестнице, негромко переговариваясь. Пика шел первым, он задумался, представляя себе роскошные казино Лас-Вегаса, ряды сверкающих автоматов и малиновый звон золотых жетонов. (Вот бы где сыграть! ). Эти приятные грезы внезапно были разрушены наглым молокососом, который буквально ссыпался на него по лестнице. Пика даже испугался немного от неожиданности, а потом разозлился (Совсем нюх потеряли, салаги паршивые, носятся сломя голову, дороги не разбирают! ). Он уже собирался дать щенку подзатыльник или наградить пинком, как вдруг узнал. (Это же тот волгинец, с которым бедолага-Москва на «медкомиссии» махался! Какого чёрта он тут …).

 - Опаньки! Не понял!!! А ты что здесь делаешь?! – спросил он слегка обалдело, - Вот это встреча! Ну да нихуя себе…

Сверху хлопнул замок закрывающейся двери и мужской голос позвал: «Даня, подожди… я уже иду…»

Глава (6)

- Иду, иду! – Данька откинул одеяло и нехотя сполз с кровати. Как всегда, даже по воскресеньям, отец, частенько не давал ему выспаться, по привычке вставая в семь утра и готовя нехитрый завтрак, - уже встал пап… сейчас…

Он хмуро посмотрел за окно. Серое небо, серые тучи. Всё под стать настроению. И надо же было вчера на этих… наткнуться… Данька вспомнил обалдевшие и недоверчивые глаза чернявого, его удивлённый голос. Немая сцена на лестнице длилась от силы несколько секунд. Но хуже всего было то, что он сам почему-то очень растерялся.

Слишком расстроен он был тем, что отец не разрешил ему остаться ночевать с Ромкой (Данька даже не удивился такому неожиданному для себя словосочетанию, пришедшему в голову. Именно " с Ромкой", а не " у Ромки" ). И, торопливо сбегая по лестнице, не смог сдержать навёртывающихся слёз. Они предательски катились по щекам, горячие, обидные. Данька вспомнил, что торопливо смахнул их ладонью, нахлобучил шапку на самые брови и… и чуть не упал на поднимающегося впереди всей компании Пику.

Ещё с того самого дня, когда он впервые встретился с Ромкой на заброшенном пустыре за гаражами, Данька хорошо запомнил имена своих обидчиков. Тем более, что были они на слуху у многих ребят частенько. И по ту, и по эту стороны.

И сейчас мальчишка сразу узнал высокого и худого чернявого подростка. Тот как всегда заёрничал, быстро приходя в себя от удивления и надвигаясь на мальчика Но Матрос, который поднимался следом за Пикой, был куда более опасным и умным врагом. Данька убедился в этом сразу же.

- Гляди-ка…старый знакомый, - Матрос придержал Пику, помолчал и, медленно шагнув ещё на одну ступеньку, внимательно прищурился, - а ты что, плачешь что ли?

Уже совсем очнувшийся от неожиданности, злой Пика, коротко хмыкнул:

- Ага, точно… Плачет… Да красиво как… Прям как девочка…

Данька вспыхнул, чувствуя как предательский румянец заливает смуглую кожу, уже был готов ответить что-то резкое, но застрявший ком в горле мешал говорить.

- А что случилось? – вкрадчивый голос Матроса казалось лез в самую душу, - ты же от " Москвы" идёшь? С ним в порядке всё?

- В порядке, - еле сумел буркнуть Данька, чувствуя как ситуация катится вниз ко всем чертям. Он явственно слышал издёвку в вопросе парня и на долю секунды представив, как он выглядит в их глазах – взъерошенный, раскрасневшийся, с размазанными на щеках слезами - совсем потерял голову, - я… просто проведать...

- В чём дело, ребята? – запахивая шарф, невысокий мужчина торопливо спускался по лестнице, - какие-то проблемы?

- Да нет, что вы? – Матрос не отрывал взгляда от пунцового, упорно смотрящего вниз, лица Даньки, - всё нормально. Мы вот здоровьем Романа интересуемся. Проведать его хотели…

- Ааа, но наверное сегодня уже поздно, он устал, - мужчина слегка наклонил голову, и поправляя воротник, продолжил, - сегодня только выписался.

- Вот как? – Матрос наконец оторвал взгляд от Данькиного лица и холодно посмотрел на мужчину, - спасибо за информацию, дядя… Но мы всё ж таки подымемся на пару минуток… Человека с выздоровлением поздравить… Пошли! – он коротко кивнул своим спутникам и те, ни слова не говоря, неторопливо зашагали наверх.

Данька спустился на ступеньку и непроизвольно поднял глаза. Троица молча поднималась по лестнице. Но мальчик успел увидеть мельком брошенный на него взгляд чуть подзадержавшегося позади остальных - Матроса. Нехороший взгляд. Слишком внимательный и изучающий. Тут отец положил руку ему на плечо и они поспешили вниз, к тёмному проёму открытых нараспашку дверей подъезда.

 

Данька, вспоминая этот взгляд, передёрнул плечами. Будто ушат холодной воды за шиворот… Он заправил кровать и двинулся умываться.

В течение всего дня всё валилось из рук. С самого утра ему жутко хотелось позвонить Ромке и спросить как там прошла его " встреча" с друзьями. Но отец сначала долго разговаривал по телефону со своим старым другом Борис Михалычем, а потом попросил Даньку помочь ему поменять давно прохудившийся стояк в ванной. Так они и провозились до обеда. Отец несколько раз молчаливо поглядывал на непохожего на себя, молчаливого сына, и наконец не выдержал:

- Даниял, у тебя всё в порядке?  

Мальчик, старательно изображая удивление, поднял глаза: " Ты о чём, пап? "

- Ну я же вижу, что ты сам не свой какой-то, с утра смурной ходишь. Что-то случилось? Это из-за тех парней в подъезде? Да?

Данька отвёл глаза и пожал плечами: " Каких парней? Ааа… тех… Да нет… Просто не выспался наверное…"

Мужчина отложил в сторону инструмент и мягким, но сильным движением притянул голову сына к себе, внимательно глядя прямо в лицо мальчика

- Послушай… Дань… с тех пор как… Как не стало мамы, мы никогда не разговаривали с тобой вот так... по мужски… Я же вижу, что ты… Что ты… Это из-за них? Только честно… Или ты до сих пор на меня за вчерашнее дуешься?

Данька чуть наморщил лоб и высвободив затылок из под руки отца, по прежнему старательно избегая смотреть ему в глаза, хмуро брякнул:

- Да не... всё нормально, пап… Честно… всё нормально… Это.. знакомые были… Перекинулись парой слов просто… И ничего я на тебя не дуюсь.. Роме действительно отдохнуть надо было, так что правильно всё…

Он так и не сказал отцу о своих переживаниях. Да и о чём было говорить? Признаться, что ему как-то по особому нравится Ромка… что они вместе спали голышом в одной кровати… что их подозревают в... в чём то неправильном … тьфу!

Настроение испортилось окончательно и Данька еле дотерпев до окончания работы по ремонту этого чёртового стояка, отпросился гулять. Он накинул куртку, похлопал в кармане мелочь и выскочил на промозглый, кое-где покрытый вчерашним первым снегом асфальт двора.

 

С тех пор, как некогда сильная и многочисленная " волгинская" бригада лишилась своего главного вожака Цофы, лёгкая растерянность царила в рядах не только обычных пацанов, но и " козырей" постарше. Что же теперь будет? Как дальше быть и кто возьмёт на себя смелость руководить этим немаленьким и не самым добропорядочным районом Города. Данька слышал, что намечается какой-то сход старшаков, чтобы выбрать нового бригадира. И что должно это было произойти через пару недель. К этому сроку ожидалось, что большинство из пострадавших и легкораненых во время взрыва уже смогут принять участие в этом собрании.

В реанимации оставались ещё около десяти бывших бойцов волгинской братвы, но основная часть потихоньку приходила в себя. И было хорошо известно, что на сходе будут решать не только по бригадиру, но и очень остро встанет вопрос как отомстить. Кому мстить, вопросов особо не возникало. Это было и так понятно. Всем черножопым, айзерам, арам, чеченцам, да какая разница, всем тем, кто не очень хорошо говорил по-русски и имел чёрный цвет волос.

И потому в Городе, начиналась тихая паника среди рыночных торговцев, они спешно паковали вещи и старались убраться отсюда к родственникам или друзьям, подальше от намечающейся большой разборки.

Пользуясь всей этой неразберихой и временным безвластием, на территорию волгинцев всё чаще стали захаживать пацаны с улицы Дзержинского, " держинцы" … Захаживать просто так, пощекотать нервы, побравировать своей смелостью, а то и просто познакомиться с понравившимися девчонками…

И потому, когда бесцельно шагающий по улице (руки в карманы, шапочка на самые брови) Данька увидел внезапно возникшего перед ним совсем незнакомого пацана года на два помладше, то особо не удивился. Вообще-то Данька вышел из дому, чтобы позвонить Роме. Он специально поменял мелочь на телефонные жетоны и теперь выискивал взглядом уцелевший где-нибудь телефон-автомат, а потому рассеяно скользнув взглядом по стоящему на его пути мальчишке, хотел пойти дальше, но шкет внезапно коротко присвистнул и заговорщически оглянулся по сторонам.

- Слышь… пацан… Ты из этого дома?, - он неопределённо махнул рукой куда-то за спину остановившегося Даньки, - тебя Даниял зовут?

- Ну да, - тот удивлённо остановился, - а ты кто?

- А в какой ты квартире живёшь, - задал тот видимо " контрольный" вопрос и в ожидании, сурово глядя на Даньку наклонил голову.

- В сто сорок седьмой, - Данька ответил автоматически, а потом разозлился, - а кто ты такой вообще? Чего тебе надо, шкет? Заблудился что ли?

- Ничего я не заблудился, - пацан обижено шмыгнул носом, шагнул вперёд и незаметно вытащил из кармана куртки сложенный вчетверо листок ученической тетради, - на вот, возьми. Это тебе.

Данька оторопело взял записку из рук пацана, а тот быстро повернулся и пошёл, считая что его важная миссия выполнена вполне успешно.

- Эй, постой, - Даня в замешательстве протянул руку, - от кого хоть это?

- Сам поймёшь – пацан обернулся на ходу и, цепко глядя по сторонам торопливо зашагал прочь с вражеской территории.

Данька развернул смятый в кулаке лист бумаги. И сердце сразу горячо ёкнуло. " Даня! Нам срочно нужно увидеться и поговорить. Только не по телефону. Я незаметно взял ключи от библиотеки у мамы. Сегодня воскресенье и там никого не будет. Приходи в три часа. Буду ждать. … Рома".

Данька перечитал записку ещё раз, чувствуя как тёплая волна потихоньку согревает озябшие руки. В самом низу страницы, перед подписью " Рома" густо-густо, обыкновенной шариковой ручкой были зачёркнуты два слова. Будто тот, кто писал их, внезапно застеснявшись, решил стереть, убрать, уничтожить это секундное проявление чувств. Но даже через слой синих чернил, через слой закорючек и линий, заботливо начёрканных мальчишеской рукой, эти слова предательски проступали угловатым ученическим почерком…. " люблю тебя, …".

Данька повернулся и торопливо зашагал к библиотеке.

 

 

Глава (7)

 

- Она в библиотечке работает? – Пика глубоко затянулся, так что дешевая папироска пыхнула огнем на кончике, и выпустил дым через ноздри.

 - Точно так, гражданин начальничек! – Матрос самодовольно улыбнулся и ловким щелчком отправил свой окурок в открытую форточку. – Думаю, там он ее и закадрил.

Четверка «держинских» расположилась на лестничной площадке между этажами, не доходя одного пролета до Ромкиного третьего. Матрос сидел на стыке перилл, остальные – лицом к нему: Пика и Робот заняли подоконник, а Пудель просто опустился на корточки, прислонившись спиной к не очень чистой стене. После встречи с «волгинским кренделем», как обозвал Даньку Пудель, и его, - Даньки, а не Пуделя, - суровым папашей, решено было это дело перекурить. Покумекать, как этот безумный мир мог докатиться до такого непотребного состояния, при котором пацаны из враждебной бригады снуют по территории держинцев, будто у себя дома! Тут-то Матроса и посетила довольно любопытная мысль (что-то типа озарения), вроде бы все объясняющая, и он поспешил поделиться ею с братвой. Говоря точнее, смутные подозрения и догадки по данному поводу возникали у него и прежде, но только теперь, они, наконец, сложились во вполне законченную и логичную картинку.

 

Десятью минутами раньше парни нехотя посторонились, давая дорогу мелкому чернявому недоноску и его предку. Упускать внезапно подвернувшееся развлечение никому не хотелось, тем более после погрома игровых автоматов и спешного отступления в крови держинцев гулял адреналин. Но существовало непреложное правило: если пацан из враждебной группировки шел с родителями, их не трогали. С тех пор, как власть в бригаде от «беспредельщика» Пингвина перешла к «законнику» Рашу, держинцы старались жить «по понятиям». Это стало их своеобразным кредо, фирменным знаком держинской бригады.

 

Хлопнула входная дверь подъезда. Ребята «назло врагу» продолжили свой путь. Все они были слегка растеряны или, по крайней мере, озадачены.

 - Во, дела! – сказал Пика, ни к кому не обращаясь.

 - Совсем охуели! – Робот неприязненно покосился на Матроса, который поднимался последним. Матрос унизил его там, возле скамейки, а ведь он, Робот, судя по всему, был прав: от «нормальных пацанов» заплаканные смазливые мальчики в девять вечера не выбегают. Да еще из чужой бригады! Робот считал себя несправедливо обиженным, он злился на Матроса («Я тебе сейчас пизды дам! » Ага! Дал один такой! Долбоеб здоровый! ) и заочно на Москву (Почти наверняка – пидор! Все москвичи – пидоры. Прав был Цофа. А мы еще навещать его идем. Пидора навещать! ).

 - Это кто? – запоздало спросил Пудель и сам же себе ответил. – Кажись, волгинский крендель …

Но думал он совсем не о «волгинском кренделе» и не о Ромке-Москве, а о своем недопитом пиве, героически пролитом, как сказал бы Матрос, в борьбе с черными (черножопыми) силами, в лице толстого азербайджанца. Пива было жалко (Там еще почти полбутылки оставалось; ЦЕЛЫХ полбутылки; а он вылил ПОЛБУТЫЛКИ; Пика выкинул полбутылки моего пива! ).

Пика тем временем добрался уже до Ромкиной двери, с тусклыми латунными цифрами 47, и собирался позвонить, но громкий окрик Матроса его остановил.

 - Пика, обожди звонить пока! – Матрос замер на предыдущей лестничной площадке. – Идите-ка все сюда.

Пудель послушно развернулся и начал спускаться вниз. Чуть позже к нему присоединился и Пика. И только своенравный Робот сначала спросил сердито:

 - Зачем? – используя для этого другое, простонародное выражение.  

 - Идите-идите, - по тону Матроса было понятно, что он только что придумал что-то интересное, - посидим-покурим, а я вам один умный вещь скажу!

Он подождал, пока все рассядутся, угостил Пуделя папироской, - у остальных были свои, - дал всем прикурить от «настоящей китайской» Зиппо, жутко смердящей бензином, прикурил сам, выдерживая паузу. И только после нетерпеливого вопроса Робота (Ох, уж этот мне Робот! Надо, надо все-таки дать ему пизды хорошей как-нибудь! ): «Ну, чо там, Матрос, не тяни? », только тогда, он ухмыльнулся самодовольно и начал говорить, жмурясь от едкого табачного дыма. 

 

Проводив Даньку, усталый расстроенный Ромка, проваливается в сон, тревожный и тяжелый, как свинцовая туча. Снится ему странное:

Плохо, плохо, опять все плохо! Пока еще нет, но может быть очень ПЛОХО! Данька. (Милый Данька, как я его люблю! ). Он в беде? Ему грозит опасность?! Кажется, да … Точно!! Он же такой красивый …

Худенький мальчишка разметался на кровати, загипсованная рука – поперек неширокой груди. Трогательный и беззащитный. Губы полуоткрыты, на щеках легкий румянец, длинные ресницы отбрасывают тени. Тонкие подвижные брови подергиваются, мальчик то хмурится слегка, то удивленно их приподнимает. Одеяло сбилось в сторону. Пижамы нет, из одежды на Ромке только узкие белые трусики. Прекрасная линия бедра, шрам под коленкой. Мальчик думает во сне о своем друге и небольшая выпуклость под белым хлопком начинает увеличиваться в размерах. Торчащие из гипса пальцы едва заметно шевелятся. Из губ вырывается тихий стон. Мать в соседней комнате слышит его и приходит проведать спящего. Эрекции сына она старается не замечать, можно поспорить, она ее попросту не видит, хотя в комнате довольно светло. Для нее Ромка все еще – Очень Маленький Мальчик. Мать накрывает сына одеялом и легонько целует в лоб. Некоторое время она стоит и любуется его лицом. Сейчас во сне оно очень красивое, одухотворенное. Потом мама уходит. А Ромке снится:

Случилась беда - Даньку похитили! Его надо найти! Найти, во что бы то ни стало! И сделать это может только ОН. Ромка мечется по квартире, он не знает, что ему делать. Квартира странная – она похожа на их теперешнее с мамой жилье здесь, в Городе, но из окон вид другой. Тот, который был в их старой московской квартире. Телефонный звонок. Ромка знает, что это – ВЫХОД, он берет трубку и подходит к окну …

На улице лето. Жаркое и тревожное.

Внизу, посреди двора, на небольшом забетонированном пятачке с двумя колодезными люками, мелкий, лет одиннадцати мальчишка (Светлые волосы, оранжевая футболка навыпуск, синие спортивные шорты, сандалии на босую ногу. Очень ладный и аккуратный.) подносит к уху мобильный телефон. Звонит он.

У ног мальчика примостился огромный белый пес (Не пес, а волк! Снежный волк! ).

АЛЛО - АЛЛО! – говорят они одновременно. Голос у мальчишки глуховатый, «мультяшный», похож на Данькин, но не совсем.

«Ты поможешь? », - спрашивает Ромка.

«Конечно», - отвечает мальчик, он опускается на корточки и треплет свою собаку (волка! ) по мощной холке. Звук «Ша» в слове «конешно» он произносит не совсем правильно, слишком мягко, как малыш. Ромке это нравится. Он улыбается во сне. Тревога уступает место уверенности. Мальчик обещал помочь. Ведь это … не просто мальчик. Его называют … ИГРУНОМ, а иногда МАСТЕРОМ КАМНЕЙ. Он … волшебник/волшебный мальчик? Точно!

Где-то на другом плане сознания Ромка осознает, что волшебный мальчик с белым волком – ПРИВЕТ ИЗ БУДУЩЕГО. Когда Ромка вырастет, он напишет замечательную (трогательную, волнующую, интересную) Сказку. Одну и еще много. Для детей и взрослых. Он прославится. Его книги будут читать запоем. И ждать новых. И перечитывать старые.

Маленький мальчик с большим белым волком и навороченной сотовой трубкой, он - ОТ ТУДА! Игрун … Мастер камней … любимый верный персонаж … почти ДРУГ …

«Мы найдем твоего ДРУГА», - обещает Мастер. – «Мы справимся! ».

Его телефон (серебристый, блестящий) сверкает на солнце, роняет во все стороны яркие солнечные зайчики, один из них падает Ромке на лицо. Ромка смеется и …

… просыпается. Чудесный сон почти полностью стирается из его памяти, очень быстро.

За окном пасмурно и серо, совершенно непонятно откуда взялся солнечный зайчик, разбудивший паренька.

 - Мы справимся, - говорит он Данькиному портрету на стене. – И никто тебя у меня не отнимет!

 

 - Понял я, где тут собака порылась! – Матрос обвел взглядом «аудиторию», все слушали внимательно, и только Робот недоверчиво щурился (Дождется гад! ). – Уточню на всякий случай, если кто вдруг не догоняет: этот мелкий чёрт, которого мы только что туточки повстречали, тот самый пацан, с которым Москва на «медкомиссии» бился, когда еще, помните, ногу поранил. 

 - Точно! – подтвердил Пика, - я его сразу узнал.

 - И я узнал, - Робот нагло ухмыльнулся, глядя Матросу в лицо. – Это ж мы его тогда с автобуса ссадили. Так значит, он и есть тот самый пидор, дружок Москвы нашего, о котором Цофа рассказывал?

Матрос испытал сильнейшую потребность хорошо отработанным ударом погасить эту мерзкую ухмылочку, но желание блеснуть «дедуктивными способностями» пересилило. Он глубоко вздохнул и продолжил:

 - Да, Цофа про него бакланил возле рынка перед самым взрывом. Только ты, Роботелло, с выводами пока не спеши, ладно? Потому что, когда Рашид тут кое-кому говорил, что собирается паренька дельного из другой бригады к нам прописать, это тоже про него было. 

 - На кой хрен ему это надо? – удивился Пика. Непонятно было, кого он имеет в виду: Раша или волгинского пацана.

 - Вопрос, конечно, интересный, - Матрос сделал вид, что поправляет несуществующие очки. – Разрешите, ответить?

 - Давай уже, не томи! – теперь и Пика начал терять терпение.

 - О’кей, тогда слушайте. Видели папашу этого пацана? Я его случайно знаю немного, они с моим стариком на одном предприятии трудятся. Он меня, похоже, не признал, а раньше, когда я малой был, они с батьком, типа того, дружили, выпивали вместе, в гости друг к другу ходили, ну и все такое. Потом из-за чего-то разругались, и с тех пор не общаются. Кстати, мужик вполне реальный. Я сам однажды видел, как он двоих здоровенных дяденек возле рюмочной на Комсомольском оприходовал. За пару сек! Поломал и на землю отдыхать положил.

 - А с виду такой фраерок неприметный, - встрял Пудель.

 - Первое впечатление обманчивое, - не согласился Матрос, - но речь не об этом. Короче, у него года полтора назад жена померла. Кажется, от рака. Ну, он там горевал сильно, пил по черному, а теперь видно успокоился. Сечете момент?

 - Не-а, - честно признался Пудель.

Матрос картинно закатил глаза. Пика с Роботом засмеялись.

 - Мужик одинокий, дело молодое, а у Ромки мамка симпатичная. Тетка в самом соку. Ну, вот он к ней клинья и подбивает! Давно уже, надо думать …

 - Чо-о …?

 - Пудель, ну ты тормоз! Пожениться они хотят, вот чего! Съедутся вместе, станут одной семьей жить. А Ромка с этим пацаном вроде как братьями станут. Поэтому и Рашид уже заранее начал пацана к нам в бригаду пристраивать. Он-то, конечно, в курсе был всех этих заморочек. А я сам, своим умом допетрил!  

 - Бля, Матрос, ну ты и голова! – в тоне Пики звучало неподдельное восхищение приятелем. – А мы тут бошки ломаем, каких-то «пидоров» себе напридумывали.

 - Не все так просто, дорогой товарищ Пика! Братик-то новоявленный нашего Ромчика не любит! – Матрос нетерпеливо отмахнулся от вопросов, которые ясно читались на лицах бригадных. – Вспомните, что Цофа говорил! Это ж он, мелкий этот , слухи начал распускать, что Москва, мол, пидор. И сейчас зареванный бежал недовольный. Не хочет сука, чтобы отец его на Ромкиной матери женился.

 - Откуда ты знаешь? – Пика ждал от друга новых мыслительных прорывов и чудесных озарений.

 - Да психология это, детская ревность и все такое! Короче, книжки надо читать, а не водку жрать или девок по подъездам щупать! – Матрос подмигнул, ребята засмеялись. – Но я Москву в обиду не дам, мне Раш велел за ним приглядывать, пока самого нет. А «петушка» волгинского мы маленько поучим, чтобы чужому счастью не мешал и язык свой поганый про наших пацанов не распускал. Как его зовут? Слышали, как его отец называл? Данька? Хорошо. Адрес я у папахена своего узнаю …

 - А зачем нам адрес-то? – спросил Матроса Пудель.

 - Как зачем?! Письма писать будем!

 - Шутник!

 

 

Глава (8)

 

- Ну и шутник вы, батенька, - лысоватый полный старик в коротком плаще недовольно покачал головой, с трудом спускаясь по ступенькам автобуса и укоризненно глядя на молодого парнишку-водителя, - остановки вовремя объявлять надо, а то так и проехать можно. И погромче объявлять, для пожилых людей чтобы понятнее было.

- Извини, отец, в следующий раз в микрофон дудеть буду, для тебя специально, – нисколько не обидевшийся водила бодро улыбнулся и подмигнул старику.

Тот пробормотал что-то и недовольно засеменил по тротуару. Данька невольно проводил его взглядом и снова уткнулся носом в запотевшее стекло полупустого в это дневное время автобуса. Он ехал на встречу с Ромкой. Часы показывали без пяти минут три и следующая остановка этого маршрута так и называлась - " Библиотека имени Горького".

Мальчик невольно вспомнил тот, самый первый раз, когда он увиделся здесь со своим другом (другом? Но почему же так сильно колотится сердце, когда думаешь о нём? это тоже бывает при дружбе? а почему с другими не так? ведь у Даньки много знакомых пацанов, только никогда с ними не бывает такого… а какого? такого… сладкого… и почему-то приятно тянущего в животе чувства…) И окончательно запутавшись, он просто стал смотреть в окно, нетерпеливо ожидая, когда же наконец будет остановка.

Данька легко спрыгнул с накренившейся, прорезиненной подножки и сзади него с шипением и скрипом двери автобуса медленно захлопнулись. Через дорогу, между старыми колоннами виднелись наглухо запертые двери библиотеки. Посмотрев по сторонам и чуть помедлив, он глубоко вдохнул, пытаясь унять неровно бьющееся сердце, а затем зашагал прямиком через дорогу.

Всё получилось как в крутом киношном детективе. Не успел он подойти к запертым дверям, как вдруг они быстро и совсем неслышно приоткрылись и в темноте проёма мальчишка увидел пару блестящих глаз. Не замедляя шага, Данька точно и ловко юркнул в открытую щель, сразу окунувшись в знакомый запах старых книг, запах времени и покоя. Со света он ничего не смог разобрать в тёмном коридоре, а когда двери, чуть скрипнув, закрылись, так и вообще оказался в полной темноте. Сразу пропали звуки улицы, шум машин, голоса прохожих. Он только открыл рот, как вдруг почувствовал как кто-то крепко обнимает его одной рукой за шею и через мгновение знакомые мягкие губы ткнулись ему куда-то в область подбородка:

- Привет, Данька….

- Ром…- слегка ошалевший, непривыкший ещё к темноте мальчишка, попытался что-то сказать, но не успел. Губы Ромки наконец нашли свою цель и… слова стали совсем не нужны.

Двое пацанов стояли, крепко обнявшись, посреди большого и тёмного библиотечного коридора и с упоением целовались. Наверное так бывает у всех влюблённых, когда время замирает, исчезают звуки, пропадают слова и остаётся лишь пряный и чистый запах дыхания, мягкий вкус свежей росы на губах и ощущение безмерного счастья. А когда это счастье запретно, вкус любви бывает ещё приятней и слаще.

- Рома… Ромыч… Ну погоди, дай хоть поздороваемся как положено.

Мальчик, как пьяный, оторвался от Данькиных губ:

- А мы и так… здороваемся… - и, улыбнувшись, снова закрыл глаза и потянулся к Даньке, – я по тебе соскучился…

 

Они сидели на твёрдых стульях большого читального зала и молчали. Ромка встал, поправил гипсовую повязку на груди и шагнул к столу библиотекаря. Чуть помедлив запрыгнув на него, уселся, болтая ногами и глядя на задумавшегося Даньку:

- Ну и что ты на это скажешь?

Несколько минут назад он рассказал ему о вчерашнем вечернем визите " отважной четвёрки" во главе с Матросом. После обычных слов и пожеланий выздоровления, Матрос как-то странно подмигнул ему и сказал, что всё будет окей и что они позаботятся обо всём. А когда Ромка недоумённо переспросил о чём они, Пика лишь зло усмехнулся, мол узнаешь, когда придёт время.

- Может они про хачиков этих с базара или кого-то из чеченов нашли? – задумчиво высказал предположение Ромка, - наверное отомстить хотят за нас за всех.

- Нет… - голос Даньки звучал глухо и спокойно, - не про хачиков… Он поднял голову и посмотрел прямо в удивлённые глаза друга, - это наверное про меня. Вчера вечером я с ними в подъезде столкнулся. Случайно…

Ромка перестал болтать ногами и медленно сполз со стола:

- Подожди… как? Ведь... ведь они минут через двадцать только после вашего ухода заявились…- он вдруг физически ощутил как тоскливо заныла уже почти зажившая рука и, невольно поморщившись, провёл ладонью по гипсу, - я уже и спать хотел ложиться, когда они… Ничего не понимаю…

- Я на отца сильно обиделся, ну что он не разрешил у тебя остаться, - Данька чуть наморщил лоб и поджал губы, - ну и кубарем вниз скатился по лестнице. Чуть вашего чернявого этого.. Пику с катушек не сбил.

Он помолчал, а потом глухо и виновато добавил:

- А ещё у меня.. ну в общем морда видимо сильно зарёванная была, потому что они остолбенели аж, как меня увидели. Сам не знаю как так получилось, - он вздохнул, - мне кажется, они что-то заподозрили… Тем более, старая история эта ещё… с отказом от нашей драки…

Ромка закусил губу, нахмурился и присел на жёсткий библиотечный стул. Прошло несколько минут и в тишине зала было слышно только как по трубам батарей течёт вода. Хоть и очень поздно, но начинался отопительный сезон.

Он долго молчал, а потом ровным и каким-то бесцветным голосом тихо спросил:

- Ты говорил что-нибудь… обо мне… Цофе?

- Цофе? – Данька недоумённо поднял глаза на прямо сидевшего Ромку, - а при чём здесь... Цофа? И что я должен был сказать? Не понял…

- Ну ты мог ему ну … как бы случайно… - он замолчал с трудом подбирая слова, - случайно назвать меня… Ну после той ночи, помнишь, когда мы вместе… в общем… рассказать и… и назвать меня… пидором?..

Последнее слово далось ему совсем нелегко и мальчик проговорил его, не поднимая глаз и с трудом разлепляя пересохшие губы.

Непонимание на лице Даньки медленно сменялось какой-то дикой маской недоумения и неверия. Его обычно смуглая кожа на глазах начала бледнеть, а глаза налились такой густой синевой, что в полумраке библиотечного зала казались совсем чёрными.

- Ты что?! С ума сошёл? … - он медленно начал приподниматься со стула, - ты соображаешь что говоришь?!

- Погоди, - Ромка умоляющим жестом руки остановил друга, - не обижайся. Просто, понимаешь… Я тебе этого не рассказывал, - он снова замолчал на несколько секунд, - в тот самый день, когда всё это произошло. Ну взрыв и всё такое, мы же на разборки шли как раз насчёт хачиков там одних на рынке. Ну вот и там… Цофа…

Ромка снова слез со стола. Было видно что воспоминания эти доставляют ему настоящую боль. Он обхватил так некстати разнывшуюся руку и, поправив повязку, продолжил:

- Там Цофа при всех назвал меня… пидором, - он крепко сжал зубы чтобы сдержаться, - и ещё сказал, что это ты там…про меня всё растрепал… Ну я в обморок прямо на асфальт и грохнулся… Будто дубиной по голове от этих слов… - мальчик, как бы не веря самому себе мотнул головой, - ну а потом пацаны говорили, что только это их и спасло от взрыва, пока они вокруг меня там хлопотали.

Данька с широко раскрытыми глазами, совершенно обалдевший, молчал, не в силах вымолвить ни слова. Чудовищность этого объяснения буквально придавила его к земле. Только теперь он понял почему такими странными взглядами смотрели на него там, в подъезде, Матрос и остальные, только сейчас он ясно увидел, как в свете этого обвинения выглядит их отказ от драки друг с другом, их заметная для многих взаимная симпатия, их дружба, необъяснимая с точки зрения логики страшных законов этого проклятого Города. Их считают пидорами! (Бля... хуже этого даже придумать ничего нельзя было. Но каков же Цофа… гад… сволочь… вот он чего добивался, всё выпытывал, расспрашивал… тварь…)

- Сссука… - на Даньку было страшно смотреть, - какой же он… - мальчишка запнулся не в силах подобрать слово, - какой…

- Дань, извини, ну пожалуйста... – Ромка подскочил к другу и неловко обнял здоровой рукой оцепеневшее тело, - извини меня. Просто я ведь, дурак, в первую секунду сам поверил, потому и грохнулся… Ну в такой момент он сказал, да тоном таким уверенным. В общем….

- Офигеть… - Данька медленно приходил в себя, - но почему ты сразу мне об этом не рассказал?

- Не знаю, - мальчишка пожал плечами, - я когда впервые очнулся в больничке и глаза твои увидел… Да не смог просто, наверное…

- Да уж.. весёлая история… - Даниял закусил губу, пытаясь привести в порядок мысли, - теперь они от тебя не отстанут… Проверять будут… Да и на меня они зуб имеют. Так что это очень хороший повод докопаться…

Ромка вздохнул, присел рядом с Данькой и, заглядывая ему в глаза, тихонько спросил:

- И чего делать будем, Дань?..

- Как чего, - Данька недобро усмехнулся, - драться… Я горло перегрызу тому, кто тебя обидит. Пусть только попробуют…

Ромка молчал, глядя на нахмуренное лицо друга, и какая-то совершенно неуместная в эту минуту волна нежности вдруг затопила его грудь (какой он красивый сейчас… Даже когда злится, красивый… Как же я этого не замечал раньше? Он мой друг… Данька - мой самый любимый и хороший Друг…) И эта простая мысль словно обожгла его.

Совершенно безотчётно он протянул руку и коснулся Данькиной щеки. Тот осёкся на половине фразы и замолчал глядя прямо в серые, огромные и такие знакомые глаза. Что-то неимоверно родное было в них, что-то очень честное и доброе… Вспышка памяти услужливо подбросила картинку: старые заброшенные гаражи, круг страшаков вокруг и он, со сжатыми кулачками против худенького белобрысого мальчишки с сияющим серым взглядом

Данька медленно поднял руку и прижал Ромкину ладонь к щеке. А потом еле заметно, одними уголками губ ободряюще улыбнулся:

- Мы прорвёмся, Ром... вот увидишь… Мы прорвёмся…

 

 

Глава (9)

 - «… не дай им прорваться, слышишь! Судьба всего фронта сейчас в твоих руках! », – по местному, городскому, каналу показывали старый фильм про войну, пожилой генерал в высокой папахе, в тулупе, накинутом поверх шинели, срывая голос, кричал в телефонную трубку, а вокруг блиндажа очень правдоподобно рвались снаряды и сыпалась земля. Кино было хорошее, но смотреть на взрывы Ромке совсем не хотелось. Он поднялся с кресла и щелкнул выключателем старенького черно-белого телевизора, картинка стремительно сжалась и пропала. Не отдавая себе в этом отчёта, мальчик облегченно вздохнул. «Горячий снег» – всплыло в памяти название фильма.

Ромка вернулся в кресло и взял с подлокотника недопитый стакан кефира. Жизнь, как война, – подумал он, – и любовь тоже …

Всё в этой жизни устроено так, чтобы помешать им с Данькой любить друг друга. Как будто специально! Словно кто-то (Город? … Бог? ) раз за разом проверяет их чувства на прочность, загоняя в практически безвыходные ситуации. А они всё равно барахтаются, кувыркаются, лезут из кожи вон … И любят друг дружку всему вопреки! (Любить … трудно ). Ромка сам удивился этой внезапной мысли. Кто бы мог подумать?! Вот, кажется: ты любишь, тебя любят – живи и радуйся. А ведь нет, не получается так!  Даже, если это нормальная любовь (а у них с Данькой, что, ненормальная?! ), сразу возникает столько новых забот, волнений, страхов, «ответственностей»! Выходит, не любить гораздо проще? Да! Не любить – просто и … скучно. Без любви, как будто всё зазря! Ромка сейчас уже и не помнит, как он жил без своей любви к Даньке. И без его ответной. Любовь - это ведь так … интересно, волнительно, радостно! Любовь – это счастье! Каждый новый день – счастье. Просыпаешься утром, даже в такое неприветливое пасмурное утро, как нынешнее, и стоит только вспомнить о том, что живёт на свете замечательный (… красивый, добрый, смелый! ) пацан Данька, сразу что-то сладко замирает внутри … где-то под ложечкой (как в Новый Год или День Рожденья)! И жить хочется тысячу лет, несмотря на все проблемы и неприятности, беды и заботы. И кажется, всё по плечу … Лишь бы вместе, лишь бы вдвоём! Любовь стоит того, чтобы жить. За неё надо бороться, идти до конца … А иначе, зачем тогда всё это?!

И чем больше препон и запретов встаёт на пути любви, тем она сильнее. Нет, не совсем так. Не всегда. Только, когда она настоящая! Если те, кто любит, не спасуют перед трудностями, не отступятся, тогда любовь проверится, закалится и всё такое. А если … Если бы им с Данькой позволили любить друг друга спокойно, не таясь, чтобы никто их не доставал, а наоборот, все за них радовались … Если бы их любовь стала более доступной и совсем не запретной … Если бы можно было спокойно целоваться в парке на скамейке и гулять, взявшись за руки … Короче, если бы их любовь перестала быть опасной и трудной, почти подвигом, разве осталась бы она тогда такой же … острой, мощной и … большой? Наверное, нет. Наверное, тогда между ними было бы что-нибудь другое, тоже хорошее, но не такое …

Ромка допил кефир, и теперь облизывал стенки стакана, стараясь дотянуться кончиком языка, как можно дальше. Мама не разрешала ему этого делать, считалось, что хорошо воспитанные мальчики так себя не ведут (а когда язычком не в стакан, а в рот другому мальчишке, это, хи-хи, прилично? ), сейчас её дома не было, и можно было особо не стесняться. С утра пораньше Ромкина мама убежала за продуктами, но должна была вот-вот вернуться. Дожидаться её не входило в Ромкины планы. Сразу после маминого ухода, мальчик вытащил из её «рабочей» сумочки ключи от библиотеки и собирался ими воспользоваться. Надо было только предупредить Даньку, назначить ему встречу. Скажем, часа на три! Воспоминания о прошлом их свидании в библиотеке вызывали приятное напряжение пониже живота. Хотя тогда ничего, кроме невинной возни на кипе старых книжек, и не было. Другое дело потом, когда они ночевали вдвоём в его, Ромкиной, кровати. Но и там всё было как-то глупо, суетливо … как-то слишком по-детски! Сегодня Ромка собирался пойти до конца. До какого такого «конца», он, правда, представлял себе не слишком хорошо. Ему хотелось, чтобы их с Данькой любовь, о которой он только что долго и умно размышлял за стаканом кефира, обрела более конкретные, чувственные формы. Ведь они уже, в конце концов, не дети! Ромка точно знал: он хочет Даньку, хочет заниматься с ним сексом, назовём вещи своими именами. По-взрослому, как там это делается (Как «голубые»? - А хоть бы и так! ). После взрыва, побывав на волосок от гибели, Ромка твёрдо решил, что в любви ему (им с Данькой) никто не указ. Если постоянно оглядываться, бояться, прислушиваться к чужому трёпу, да, наконец, просто стесняться, когда же тогда любить?! Мальчик был уверен, что и Данька примет его взгляд на вещи, если ещё не принял. Ромка объяснит, и Данька поймёт! (… вот бы он согласился, чтобы я у него … как это, интересно … наверное, надо снизу языком поплотнее прижать и головой водить туда-сюда … и еще посасывать слегка …).

Экспериментируя с собственным пальцами, - то с одним, то с другим, то сразу с двумя, - Ромка направился, было, к телефону, но потом передумал. Время было

раннее, часов девять утра и его друг мог ещё не проснуться. Мальчик вытер обслюнявленную руку об домашние треники, спереди они так сильно натянулись от всех этих греховных мыслей и «сосательных» упражнений, что даже переставлять ноги было неудобно. Ромка сунул руку под резинку и уложил «маленького друга» головкой вверх. Напряжение требовало немедленной разрядки!

«До трёх часов я, пожалуй, не дотерплю», - улыбнулся про себя мальчишка. Можно было «погонять шкурку» и дома, у себя в комнате, в ванной или же в туалете, но в любой момент могла вернуться мама. А когда она находилась где-то поблизости, даже запираясь в туалете, Ромка чувствовал себя неуютно. Ему всё время казалось, что мама догадывается об истинных причинах его туалетного уединения. Поэтому пацан решил подняться на чердак. Идея эта пришла в голову спонтанно и очень ему понравилась. Наверное, потому, что именно там прятался Данька, поджидая Ромку накануне их первой ночи. Тогда еще Пингвин сбежал из больнички, и чуть Ромку с Рашем не порезал. Вот страху-то было! Но кончился день просто замечательно!

На чердаке можно было чувствовать себя совершенно свободно. После терракта, все подвалы и чердаки в Городе закрыли, где как смогли. У них в доме на лестничных проёмах, ведущих с пятого этажа на чердак, установили решётки, но на металле, как водится, сэкономили, прутья стояли довольно редко. Взрослый человек между ними конечно бы не пролез, но такой худенький паренёк, как Ромка, вполне мог просочиться. Дворовая мелкота иногда этим пользовалась, но не слишком часто. В крайнем случае, мелких всегда можно шугануть. Сегодня на чердаке Ромка намеревался выяснить, насколько далеко у него может «брызнуть», если рукой в последний момент не зажимать, а то дома не очень-то и побрызгаешься.

 

 - А где ты этого олуха-то нашёл?

 - Какого такого олуха? – Ромка взял Данькину ладошку и потёрся об неё щекой.

 - Ну, того, который мне записку принёс.

 - Какую записку? – Ромка сидел на высоком с тумбами столе библиотекаря, а Данька стоял прямо перед ним. Лица их были примерно на одном уровне.

 - Ну хватит тебе! От тебя записку. Какому-то пацану её доверил, он же может нас заложить, - Данька в сердцах выдернул свою ладонь из руки друга.

 - Не-е-е, этот не заложит.

 - Почему? Он что, друг твой?

 - Друг мой – это ты! А на того «олуха» у меня просто своя «закладка» имеется. Он меня заложит, а я его. Никому не выгодно.

 - А что он сделал-то такого эдакого? Вроде совсем мелкий пацан …

 - Ага, мелкий! Всем бы такие мелкие! Ты б его елду видел.

 - А ты видел что ли? – спросил Даня подозрительно.

 - Представь себе! – Ромка изловчился и снова поймал Данькину ладошку, положил её себе на плечо, а сам обнял друга за талию и притянул поближе. – Короче, слушай. Я сегодня утром решил на чердак слазить, на наш, где ты прятался тогда. Помнишь?

 - Помню, а зачем?

 - Да так … воздухом подышать … А на самом деле, подрочить, а то дома мать, сам понимаешь, - Ромка обезоруживающе улыбнулся. – Ну вот, пролез через решётку, у нас теперь везде решётки наварили, пробираюсь тихонечко, а там в уголочке этот дурачок на коленках стоит и тоже дрочит. Так увлекся, что ничего вокруг себя не замечает. Я к нему вплотную подошёл, смотрю из-за плеча, перед ним журнальчик открытый лежит. Угадай, какой. 

 - «Веселые картинки»! – пошутил Данька, и мальчишки весело рассмеялись.

 - А на самом деле какой? – спросил он чуть погодя.

 - «Сила и красота», - Ромка выдержал многозначительную паузу, ожидая реакции друга. Но друг только хлопал ресницами недоуменно. – Ну, ты что, не понял?! Это же журнал для бодибилдеров, там одни только мужики накаченные в узких плавках, плюс ещё гантели и больше нихуя! А этот на него дрочил!

 - А-а-а, теперь понятно! Ему есть, чего скрывать, – Даня усмехнулся. – Блин, ну и дети пошли, сплошные извращенцы! А у него, правда такой большой «перец»?

- Да не. Это я пошутил. Хотя … наверное, побольше, чем твоя финтифлюшка. Давай, сравним, а? Я помню, у него примерно вот такой был!

 

 

Глава (10)

 

- Вот такой? – продавец универмага услужливо расстелил перед Данькой только что вынесенный из подсобки свитер, - здесь и цвет потемнее, и рисунок вязки другой.

Данька смущёно и слегка растеряно кивнул, изо всех сил стараясь казаться серьёзным и бывалым покупателем. На самом деле он выбирал дорогую вещь первый раз в жизни.

Ещё вчера ночью, ворочаясь в кровати, не в силах заснуть после того что произошло вечером в библиотеке (ох... только не вспоминай…), он решил сделать подарок Ромке. Наступали холодные декабрьские дни и, неожиданно пришедшая в голову, простая идея подарить другу тёплый импортный свитер привела Даньку в состояние сильного душевного подъёма. Ведь деньги за так и не купленные кроссовки (какие уж там кроссовки с этими событиями! ) тихонько лежали в его " секретном" месте за столом.

Куда-то отступили тревожные мысли о Матросе, Пике и всей остальной братии, о взрыве, подозрениях, слухах. Данька даже сел на кровати, откинув одеяло и улыбаясь самому себе в темноте. Он представил, как Рома смущённо и чуть пунцовея, поправляя повязку на руке (когда же её с него снимут? вроде врач говорил что через неделю после выписки…), будет осторожно одевать новый моднячий свитер прямо на голое тело (надо выбрать такой, чтобы не " кусался" на коже… мягкий…), а потом оглядывать себя в зеркале, а потом…

Мальчик увлёкся фантазированием и машинально потянулся, поправляя рукой врезавшуюся в тело резинку трусиков. Это случайное прикосновение неожиданно напомнило ему что-то, дало лёгкий толчок. И сладкие, такие свежие воспоминания о " библиотечной" встрече плавно вытеснили остальные мысли, помимо воли завладевая его разумом…

 

С самой первой секунды Данька чувствовал в Ромке какое-то напряжение. Словно мальчик чего-то недоговаривал, и их разговор о подозрениях и слухах в " держинской" братве был не самым главным, не тем, ради чего Рома позвал его на встречу. И когда они вроде бы случайно коснулись ЭТОЙ темы, Данька внезапно понял причину напряжения друга. Тот испытывал то же самое, что и сам Данька. Смущение и одновременно сильнейшую радость от их уединённой близости.

- Давай сравним. Я помню, у него примерно вот такой был…

Данька хотел сначала просто хмыкнуть, всё ещё не отойдя полностью от рассказа друга про выходку Цофы, но посмотрев на ставшее вдруг совсем серьёзным лицо Ромки, почувствовал, как что-то тяжёлое и сильное начинает опускаться у него в животе. Повисла пауза и вместо усмешки он вдруг хрипло переспросил: " Ты что, серьёзно? ".

Ромка молча кивнул головой и попытался улыбнуться:

- Ага. Теперь абсолютно серьёзно, - а потом как-то виновато добавил, - Дань, я столько думаю о тебе… У меня та ночь, помнишь? Ну когда мы вместе спали… у меня дома… Никак из головы не идёт… Может, давай ещё попробуем… разочек… Ну в смысле... оба… вдвоём…

Запутавшись, он внезапно замолчал.

Данька очень близко, почти вплотную, смотрел на его лицо. Слегка порозовевшие скулы, потрескавшиеся губы, ещё чуть заметные конопушки на носу, А ещё чувствовал такой знакомый, до сих пор не выветрившийся с лета и не протравленный больничными медикаментами, запах. И от этого какое-то сумасшедшее (знакомое и запретное! ) желание медленно поднималось из живота к груди. Оно было тягучим и сильным. Но в то же время каким-то новым. Потому что Данька внезапно очень ясно понял, что сегодня они перейдут за черту. За черту того, что можно было делать обычным мальчишкам (обниматься, иногда даже целовать друг друга, а что тут такого? вон как футболисты после удачного гола целуются… или, на самый уж край, украдкой вместе подрочить где-нибудь на чердаке…). Сегодня они будут любить друг друга… По взрослому... По настоящему…

Он медленно наклонился и шершавые Ромкины губы царапнули уголок его рта.

- Сравнивать, говоришь? – не отводя лица, он улыбнулся, - давай! Только тогда уж вместе…

 

Два абсолютно голых мальчишки стояли в полутьме огромного читального зала и неистово целовались. Эта фантастическая картинка была, наверное, достойна кисти Бориса Валеджо, не хватало только огнедышащего дракона позади них. Тесно переплетённые, прижатые тела смутно светлели на фоне ровных рядов библиотечных столов, ладони обоих жадно шарили по худым мальчишеским спинам И лишь неловко отведённая в сторону перевязанная рука одного из них, портила общее сюрреалистическое впечатление.

Ромка испытывал головокружительное ощущение счастья. Оно настолько переполняло его, что он с трудом силился сдержать какой-то странный выдох, скорее похожий на стон, рвущийся у него из груди. Его мышцы были напряжены, ему хотелось обнять Даньку ещё сильнее... ещё… прижаться к нему, слиться с ним… (вот только проклятая рука мешает, ну куда ж её девать…) Он судорожно впечатывался всей своей кожей в горячее и возбуждённое тело друга. А то, что тот был возбуждён Ромка отчётливо чувствовал где-то там, в самом низу живота, восхитительной твёрдостью сладостно, до мурашек по спине, упирающейся в его пах.

- Потише… раздавишь…- Данька покачнулся, выныривая из потаённой истомы, удержался рукой за стол и снова вернул ладонь на шею мальчика, - блин, ну мы и даём! Опупеть… Ром, а у меня тоже мышцы так... ну напряжены, как у тебя?

- Угу, - с трудом открывая затуманенные глаза, тот кивнул, - тоже… это наверное оттого, что нам обоим приятно. Да?

Рома взглянул в лицо друга, без слов видя там подтверждение своего вопроса и вдруг неожиданно, даже для самого себя, решился. Будто ныряя в глубокий и затягивающий омут он глубоко вдохнул и, чувствуя как слегка начинают дрожать ноги, потянулся к Данькиному уху.

- Даня, поклянись, что никому не расскажешь, - горячий шёпот обжёг своей близостью, - поклянись… нашей дружбой! Пожалуйста…

Мальчишка, слегка ошеломлённый таким напором, удивлённо посмотрел на друга: " Погоди… ты о чём, Ром? "

- Ну поклянись! – настойчивые и нетерпеливые нотки хрипло проскальзывали в знакомом голосе, - я тебя очень прошу… Очень…

- Клянусь! – это прозвучало хотя и тихо, но немного торжественно и Данька смутился. А через секунду его мысли были уже слишком далеко от этой секундной неловкости, потому что дальше произошло уж совсем неожиданное.

Ромка чуть слышно застонав, будто бы с облегчением, стремительно опустился на колени. Его голова оказалась точь-в-точь перед Данькиным животом. Поправив надоедливую повязку, он, словно боясь обжечься, осторожно положил другую руку на покрытое еле заметным золотистым пушком смуглое бедро Даньки и легко, хотя и не очень умело провёл языком по животу, пониже пупка. Именно там, где чуть светлеющая полоска незагорелой кожи соединялась со смуглотой напряжённых мышц.

Мальчишка замер. Кровь бросилась ему в голову. Она зашумела в ушах и упругими молоточками стукнулась в виски. На мгновение Ромкин подбородок случайно задел его яростно торчащий член и он вздрогнул, как бы пытаясь отстраниться. Но в следующую секунду мягкие и торопливые Ромкины губы осторожно обхватили алеющую в полутьме мальчишескую головку и Данька понял, что медленно уплывает…

То самое, взрослое ощущение, которое появилось у него в самом начале их встречи, накатило сейчас с неимоверной силой. Оно было горячим и влажным, шершавым и до судорог в неудобно напряжённых ногах приятным. Мальчик с трудом нашарил сзади стол и прислонившись к нему, опустил другую руку на голову стоящего на коленях друга (ммм… друга? Или это уже называется как-то по другому??? )

- Рома… ты чего, Ром?... Ты ч-е-г-ооо… - хриплый шёпот падал с полураскрытых губ в тишину библиотечного зала, а рука жадно шарила в Ромкиных волосах, повинуясь завораживающему, гипнотически сладкому ритму, - не надо… перестань… не на… ооооох…. Ромкааа…

А финал стремительно приближался. В бешеном ритме вальсировало сердце, кровь словно вода под давлением летела по венам, и тянущая истома предстоящего взрыва наливала тягучей тяжестью онемевшие мышцы. В последнюю секунду Данька неимоверным усилием, почти теряя сознание от удовольствия, оттолкнул голову друга от себя и, выгнувшись вспотевшей спиной, полетел в спасительную темноту долгожданной освободительной разрядки…

 

…Мальчишка вновь открыл глаза, стараясь унять стремительно бьющееся сердце. Воспоминания не давали уснуть (да какой тут уснуть, когда сегодня... мы... ох… Рома…) Он перевернулся на другой бок, ещё раз откинул одеяло, перевернул горячую подушку прохладной стороной к себе, но всё равно ничего не получалось. Перед ним, в зеленоватом сумраке мерно отсчитывающих время больших электронных часов со светящимися цифрами (а у пятёрки так лампочка и западает, какая-то буква зю получается. Ого, уже половина пятого?! ) постоянно всплывало знакомое и родное лицо. А ещё Ромкин взгляд, когда он впервые после этого посмотрел на Даньку. Взгляд счастливый, сияющий, но всё же чуть встревоженный и вопросительно-осторожный (ты ведь не осуждаешь меня? правда? ты ведь поймёшь…и примешь меня… даже после этого… потому что я… потому что я люблю тебя…)

Даня медленно засыпал, подложив одну руку под голову, так и не укрывшись тёплым одеялом. А во сне его ноги снова обессилено подкашивались, он сползал на корточки и, обнимая всё ещё стоящего на коленях мальчишку, благодарно выдыхал: " Ромкааа…"

 

- Так вы будете свитер брать, молодой человек?  

С трудом выныривая из воспоминаний, Данька недоумённо взглянул на продавца, потом спохватился и согласно закивал головой.

- Да, да. Конечно буду… Упакуйте пожалуйста, только чтобы не помялся.

Он повертел головой, выискивая кассу, и, на ходу вынимая бережно сложенные бумажки, пошёл платить за только что купленный Ромке свитер. Школу сегодня он явно прогуливал.

 

Глава (11)

 

- Но я же не прогуливаю! Я болею вообще-то …, - Ромка сидел за «столом для уроков» в своей комнате и тоскливо косился на толстую стопку учебников и тетрадок, только что водруженную перед мальчиком его собственной мамой.

 - И что теперь, учиться не надо? – спросила мама строго и раскрыла толстую тетрадь в коричневом клеёнчатом переплёте. Тетрадь оказалась в клеточку, первый лист её был густо исписан мелким, но разборчивым маминым подчерком. – Вот гляди: тут задания по основным предметам, я вчера забежала к Лене Кормушкиной, узнала у неё, что они успели пройди, пока ты отсутствовал. Будешь потихонечку заниматься, догонять.

Ленка Кормушкина была Ромкиной одноклассницей (отличница и зануда! ) и на его беду проживала в том же доме.

 - Ну, ма-а-ам, - заканючил парнишка, старательно отворачиваясь от тетрадки, - я ещё после больницы не отдохнул, как следует! Только выписали позавчера, и сразу учиться! Мне ведь только через две недели в школу, я догоню, успею. Знаешь же, какой я способный.

 - Ленивый ты, а не способный, - мама легонько щёлкнула сына по носу, и он невольно улыбнулся. Долго сердиться на Ромку она тоже не могла, особенно после всех ужасов, которые выпали на долю её малыша в последнее время.

Женщина обошла стул, на котором сидел мальчишка и, накрыв ладонями худые Ромкины плечи, дунула ему на макушку. Это была их особая «секретная» ласка, знак, что мама любит его и совсем не сердится. Ромка потерся ухом об её руку.

 - Ладно, мам, я позанимаюсь … немножечко, - Ромка здоровой рукой взял маму за пальцы и потянул её руку вниз, сначала одну, потом другую, так, чтобы она обняла его за грудь. – Только если у меня голова разболится, я сразу брошу. Мне дядя Игорь не велел переутомляться!

 - Хорошо, Ромаш. Ты уж постарайся, чтобы она у тебя не слишком быстро разболелась, - в мамином тоне появились иронические нотки, это был верный признак хорошего настроения. – Сам понимаешь, конец полугодья не за горами, а ты мне обещал его без троек закончить. Сделай мне такой подарок на Новый год.

 - Лучше уж я тебе стихи напишу.

 - Стихи – это само собой, прошлые мне очень понравились. Но лучший подарок для меня – твоя хорошая учёба, не забывай об этом. – Мама обняла Ромку ещё разок покрепче, потом отстранилась и пошла по комнате. - Ладно, занимайся, а мне пора на работу собираться. Обед в холодильнике, суп я в маленькую кастрюльку отлила, чтобы тебе попроще было с одной рукой управляться. Захочешь есть, разогреешь. А может быть, я сама заскочу в перерыв, покормлю тебя.

 - Лучше заскакивай, - попросил Ромка, делая вид, что старательно изучает записи в тетради. – А то мне одному скучно обедать.

 - Ладно, договорились. – Мама остановилась в дверях и как-то странно посмотрела на сына.

Ромка поднял на неё глаза.

 - Ты что, мам? – удивлённо спросил он. Ещё раньше мальчик заметил или скорее почувствовал: мама сегодня немножечко другая, не как обычно (Взволнованная? Радостно возбуждённая? ). Такой он её давно не видел.

 - Да так ничего. Ромка … - женщина замялась, а потом словно вдруг решившись, заговорила быстро-быстро, будто боялась, что Ромка не даст ей закончить. – Малыш, ты не обидишься, если я вечером попозже приду? Представляешь, Данин отец пригласил меня в театр. Так неожиданно и … приятно! Я ведь уже сто лет нигде не была, а тут театр из Нижнего на гастролях. Очень хороший! Я про него в газете читала. Несколько народных артистов и молодежь, говорят, талантливая. И главное, режиссёр замечательный. Я давно мечтала на его спектакле побывать. Ты меня отпустишь, сынок?

 -  Конечно иди! – Ромка искренне обрадовался за маму, и ему совсем непонятно было, почему она говорит об этом приглашении так просительно и виновато. – Данькин отец – классный дядька! Только пусть он тебя до самого дома проводит, после спектакля.

 - Я на это надеюсь, - Ромкина мама облегчённо улыбнулась.

 - А когда он успел … ну это … пригласить-то тебя? По телефону что ли?

 - Да нет, мы с ним вчера совершенно случайно на улице встретились, когда я за покупками ходила. Возле нашего «Универсама». Очень галантный мужчина, должна тебе сказать, - она опять улыбнулась, - донёс мои сумки до дверей квартиры, зайти на чай, правда, наотрез отказался, зато вместо этого пригласил меня в театр. Оказывается, у них на заводе билеты распространяли, и он приобрёл два, хотя идти ему не с кем. Потом признался, что сразу имел в виду меня, когда билеты брал. Очень приятно, меня давно никто и никуда не приглашал … Может, не стоило так сразу соглашаться, мы ведь мало знакомы?

 - Конечно, стоило! – Ромка аж на стуле подпрыгнул от возмущения. - Данькин отец, знаешь, какой хороший! Он – самбист! И руки у него золотые. Хорошо, если ты с ним подружишься, честно. Как мы с Данькой!

Это - «как мы с Данькой» вырвалось случайно и заставило мальчика покраснеть, хотя он и не имел в виду ничего такого. Просто вспомнилось тут же их вчерашнее свидание (и секс, секс, СЕКС!!! ) в библиотеке, кровь тотчас прилила к щекам, и фраза эта прозвучала для самого Ромки весьма двусмысленно. Мама, впрочем, ничего не заметила.

 - Будем дружить семьями, - сказала она. – Замечательно, что ты не ревнуешь.

 - А я что, должен?

В голосе Ромки звучало такое неподдельное изумление, что мама рассмеялась.

 - Ну, считается, что дети всегда ревнуют своих родителей … к чужим людям.

 - А-а-а. Так это к чужим! А Данькин папа не чужой, он же … Данькин папа! Короче, я рад, что ты идёшь с ним в театр, и ещё хочу, чтобы мы все вместе, вчетвером куда-нибудь сходили. Было бы здорово! Можешь больше не волноваться, я тебя совсем не ревную, он мне самому очень нравится!

 - Какой славный у меня сын, - кажется, маме что-то попало в глаз, сразу в оба глаза. – И совсем взрослый. Мне всё-таки неловко: ты только из госпиталя выписался, а я тебя на целый вечер одного оставляю. Иду развлекаться! По-моему, это эгоистично.

 - Да, мамочка! – Ромка состроил хитрую рожицу и подмигнул ей. – Зато ты больше не сможешь мне говорить, что я невесть в кого таким эгоистом уродился. Видно, это семейное.

 - Ром …

 - Да ладно, я шучу. Ты у меня – самая лучшая мамка. Иди, не думай. Я после обеда, может, погулять схожу.

 - Хорошо, только не долго. И оденься потеплее. И далеко не ходи, во дворе гуляй.

 - Ага! И со взрослыми мальчишками не водись, они плохому научат. Мам, мне тринадцать лет, а не три. Сама же сейчас сказала, что я взрослый совсем.

 - Ладно, ладно. Будем считать, я тоже пошутила. Всё, убегаю, заболтались мы тут с тобой.

 - Пока, мам, на обеде увидимся! – Ромка помахал маме ручкой. – Кстати, а что за спектакль вы будете смотреть?

 - А я разве не говорила? «Ромео и Джульетта» Шекспира.

 

Матрос как раз выходил из подъезда, когда мимо, весело стуча каблучками по мёрзлому асфальту, быстро прошла, почти пробежала улыбчивая Ромкина мама. «Здравствуй, Костик! », - бросила она на ходу и озорно, по-девчоночьи, помахала рукой. «Доброе утро», - интеллигентно поздоровался Матрос с её стремительно удаляющейся спиной. И спина эта, затянутая в недорогое, но элегантное демисезонное пальтишко, и цокот каблучков, и жест, и голос, казалось, спешили сообщить всему свету о том, что их обладательница чем-то очень довольна. А может даже и счастлива!

«Любви все возрасты покорны! », - усмехнулся про себя Матрос, в миру Костя Левин, мальчик из хорошей семьи (папа – простой токарь, хоть и с высшим образованием, зато мама – заведующая детским садом, кандидат наук) и один из лучших («Матроса бойтесь, он всё хихоньки да хахоньки, но в драке – зверь! », – покойный Цофа) бойцов держинской бригады. Он поежился от утреннего морозца, потащил из кармана чёрную вязаную шапку. Встреча с Роминой мамкой напомнила парню о нерешённом пока вопросе с волгинским недоноском. (Как там его? Данечка? Точно, Данька, сын крутого мужичка, дяди Саши! ).

Натянув шапку на уши и упрятав руки поглубже в карманы своей непременной кургузой курточки, Матрос энергично зашагал в сторону автобусной остановки. На школу десятиклассник Левин сегодня забил. Он ехал на автовокзал, встречать Рашида, который возвращался, наконец, в родные пенаты, отгуляв положенную неделю на свадьбе одного из бесчисленной своей татарской родни. По дороге Матрос намеревался заскочить в универмаг, купить себе тёплый свитер на зиму. («Костян, ты опять куртку прямо на майку нацепил?! Как у тебя с головой? Сейчас тебе не май месяц, и даже не сентябрь! », - мама Костика, красивая статная женщина, чем-то похожая на актрису Федосееву-Шукшину). Ну как, скажите, ей объяснить, что тельняшка («майка»?! ) – не прихоть, а неотъемлемая часть его шикарного «морского имиджа»? Как и кожаный ремень с якорем на бляхе.

Размышляя подобным образом Матрос подошёл к остановке, там, в ожидании автобуса собралась довольно внушительная кучка спешащих на работу горожан. Матрос покурил, дождался старенького дребезжащего «Икаруса» и, энергично работая локтями, втиснулся в его плотно набитое чрево. Двери натужно зашипели и закрылись.

 - Следующая остановка «Универмаг «Центральный»», - объявил водитель. Автобус тронулся.

Глава (12)

       Тронувшись с места, Данька направился к кассе, чтобы заплатить за купленный свитер. Он почему-то чувствовал себя очень взрослым. Гордо прошагав мимо отдела, где продавались кроссовки, и даже не бросив взгляда в ту сторону, он достал из кармана аккуратно сложенные деньги и зажал их в кулаке. Кассирша лениво, но точно потыкала в клавиши, аппарат зажужжал, выдавая язычок товарного чека и счастливый Данька, взяв в руки заветную бумажку, повернулся обратно.

На какую-то долю секунды он успел раньше. Подходящий к отделу Матрос, отвлёкся, оглядываясь на проходящую мимо фигуристую продавщицу, и Даньке повезло. Он мгновенно сделал шаг в сторону, прячась за массивной колонной старого здания городского универмага, поэтому Матрос его не заметил. Иначе они столкнулись бы буквально нос к носу.

       Холодея внутри, мальчишка осторожно выглянул из-за своего укрытия. Он был в весьма глупой ситуации. Матрос как назло остановился возле того же отдела со свитерами и, вальяжно облокотившись о прилавок, видимо никуда не торопился, потому что услужливый продавец снова вынес из подсобки целую кучу тёплых вещей и теперь довольно раскладывал их перед парнем.

       Данька переступил с ноги на ногу и закусил губу. " Чёрт, он же там теперь целый час стоять может…". А продавец тем временем уже пару раз нетерпеливо крутанул головой, выискивая ушедшего оплачивать товар маленького клиента. При этом он не переставал дежурно улыбаться и что-то говорить тщательно перебирающему однотонно-коричневые турецкие свитера Матросу.

       Ситуация затягивалась. Прошло уже почти десять минут, а мальчишка продолжал стоять за колонной, осторожно выглядывая и ловя на себе недоумённые взгляды посетителей. И вдруг Даньке стало противно. Чего это он, в самом деле, стоит и прячется здесь, как трус какой-то? Это ведь территория " центровых". А значит и он, и " держинский" Матрос, оба находятся в нейтральной зоне. А на " нейтралке" друг друга трогать – это не по понятиям.

И вообще, пошёл бы этот Матрос… куда подальше.

Он глубоко вдохнул и, сжав зубы, решительно направился к прилавку. Хотя по ощущениям это было почему-то похоже, на прыжок с девятиметрового откоса в холоднющую реку на спор прошлой весной. Но тогда он хоть выиграл почти новый футбольный мяч. Кожаный, настоящий. А сейчас…

       Стараясь не шуметь, с гулко бьющимся сердцем, Даня зашёл со спины увлечённого рассматриванием одежды Матроса и молча протянул помявшийся в потном кулаке чек продавцу. Тот улыбнулся, профессионально взглянул, наколол на погнутую спицу с деревянным основанием и быстрым движением достал из под прилавка сложенный свитер.

- Вам завернуть, молодой человек?

- О, стой! Вот такой давай… – Данька не успел ещё даже утвердительно кивнуть на вопрос продавца, как рука Матроса резко перехватила протянутый свитер. Парень, довольно кивая головой, с интересом щупал плотную ткань и потом удовлетворенно повторил, - точно. Вот такой давай мне… Только размером побольше.

А затем впервые перевёл повеселевший взгляд с продавца на мальчишку,

стоявшего рядом…

 

Старый, запылённый и насквозь пропахший солярой междугородний Икарус натужно коптя клубами едкого чёрного дыма, медленно разворачивался на площадке перед городским автовокзалом. Этот рейс из Нижнего Новгорода был не самым дальним, но всё же десять часов ночной тряски делали своё дело и потому лица нехотя вываливающихся из него пассажиров были хмурыми, не выспавшимся и очень недовольными.

Раш спрыгнул на мокрый асфальт, потянулся затёкшими мышцами, хрустнул шеей и сразу полез в карман за сигаретами. Матроса он увидел в окно ещё когда автобус только въезжал на стоянку. Он мельком посмотрел на его широкоплечую фигуру и подумал, что будь тот чуток постарше, можно было бы его сделать главным среди старшаков. Своей правой рукой. Вместо Улицы, который кроме как хорошо драться больше ничего не умел. А Матрос был не только сильным и дерзким бойцом, но и достаточно умным человеком. За его внешним кривлянием и ёрничанием скрывались цепкость и практичность выросшего на улице парня.

 

- Дарова, - Рашид протянул руку шагнувшему навстречу парню, - как же я задолбался. Чуть жопа квадратной не стала от этого сидения.

Матрос пожал протянутую ладонь, криво усмехнулся в ответ на шутку и взялся за висящую на плече бугра спортивную сумку: " Давай помогу".

- Да ладно, не маленький вроде, сам справлюсь, - Раш внимательно и серьёзно посмотрел на встречающего, - случилось чего?

- С чего ты взял? – Матрос спросил как бы автоматически, рассеяно, весь погружённый в свои мысли.

- Да вот, показалось… Ладно, не тяни, рассказывай… Серьёзное что-то?

- Как тебе сказать…- парень сплюнул и, поморщившись, задумался, - да ничего вроде серьёзного такого, но… - он на секунду осёкся, - просто не нравится мне это как-то… Совсем не нравится…

- Ладно, - Раш поправил сумку и зашагал через площадь к вокзалу, - пойдём, по дороге расскажешь…

 

Матрос, по привычке слегка ёрничая, рассказал бугру всё. И про встречу в подъезде с зарёванным Данькой, и про свои мысли по поводу Данькиного отца, и про Ромку, про которого этот самый " петушок" волгинский такие слухи распространял. Он говорил о том, что сейчас, после смерти Цофы, " волгинцы" очень ослабли и что, проучив этого маленького " педика" (он так и сказал про Даньку – педик), можно ещё больше укрепить свой имЭдж среди бригад Города.

Единственное о чём он промолчал, так это о встрече с Данькой час назад в городском Универмаге. Но на это был свои причины…

 

Мальчишка молча глядел в окно натужно едущего автобуса. Он сжимал в руках пакет с аккуратно завёрнутым свитером для Ромки и думал о том, как несправедливо устроен мир. Замечательное с утра настроение было безвозвратно испорчено. И всё из-за этой неожиданной встречи с Матросом. Ну ведь один шанс на тысячу был, даже на миллион, что они там встретятся в это раннее хмурое утро. И на тебе – здравствуйте-пожалуйста…

Данька передёрнул плечами и попытался сосредоточиться на другой, более приятной мысли. Мысли о том, как он подарит Ромке только что купленный свитер. Но это получалось не очень. Всё время в памяти всплывала удивлённая, с цепкими и бесшабашными глазами, физиономия Матроса (" Бляяя, опупеть… Опять ты?! Это ж скока можно-то, а!? … Ну, колись теперь, чего это ты тут делаешь? " ).

Он ему ответил. Как ему показалось, спокойно и достойно. И хотя в душе была какая-то неприятная пустота, внешне это никак не проявлялось. Он даже не побледнел. И уже забирал свитер из рук продавца, когда вдруг Матрос, прищурившись и помолчав пару секунд, задал этот вопрос… Вопрос, который заставил его замереть и почувствовать слабость в коленях. Данька ощущал, как предательская бледность всё же заливает его скулы. Он знал, что это очень заметно на его смуглой коже. Намного больше, чем румянец или краска стыда, но ничего не мог с собой поделать… Потому что Матрос ударил в самую уязвимую точку. И это было очень плохо.

" Следующая остановка – улица Дзержинского". Хриплый звук дребезжащего динамика вывел его из оцепенения и Данька вдруг вспомнил что именно здесь всё и началось. Как же давно это было… Кажется, что прошла целая вечность, а на самом деле… Мальчик задумался. А на самом деле прошла всего лишь пара месяцев. Конец августа, сентябрь, октябрь… Он неожиданно понял как много в его жизни изменилось за это короткое время. Время будто спрессовалось и понеслось вскачь, вовлекая в водоворот событий всех, кто так или иначе был связан с их с Ромкой неожиданным и таким странным знакомством.

Мысли о друге слегка согрели неприятную пустоту в груди и Даня, поправив свитер в целлофановом пакете со стандартной надписью " Благодарим за покупку", снова отвернулся к окну. Двери с коротким лязгом закрылись, автобус неспешно покатил дальше, а мальчишка поднял плечи и поёжился от холода. До дома оставалось восемь остановок.

 

Спектакль, на который Данькин отец пригласил маму Ромки начинался в семь часов вечера. А время никак не хотело ускорять свой темп. Мужчина нахмурился, снова, в который раз, посмотрел на часы и вдруг совершенно неожиданно почувствовал сильное желание выпить. Горячая волна обдала его лицо каким-то странным жаром и он даже испугался, что это состояние заметят другие. Он украдкой посмотрел вокруг. Но каждый был занят своим делом, конвейер шумно и ритмично продолжал работать и мужчина, ещё раз тоскливо огляделся. Такого не было уже давно. Во всяком случае со дня встречи с…

Он помотал головой и попытался собрать свою волю в кулак, даже украдкой пнул себя по ноге каблуком ботинка. Но желание внутри становилось всё сильнее и сильнее. Он разливалось, заползало шершавыми щупальцами в пересыхающее горло и требовало… требовало только одного… Мужчина встал, поправляя рабочий халат, и торопливо пошёл на поиски старшего смены.

Он шёл отпрашиваться.

 

 

Глава 13

Отпрашиваться не пришлось. На счастье Ромкиной мамы в библиотеку привезли книги. Их заказывали еще в прошлом году, и вот наконец-то соизволили доставить. Заведующая по каким-то своим знакомым отыскала грузчиков, двоих парней, и они ловко и быстро принялись вынимать из «Газели» стопки перевязанных книг. А чтобы сотрудницы не надрывались, их отправили по домам на два часа раньше срока.

- Завтра будем разбирать, - сказала заведующая. – если сейчас зацепимся, то до ночи не распишем по каталогам.

Никто с ней не спорил, у всех были планы на вечер – у всех семьи. А у кого-то – театр.

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: