Проблема включения новых теоретических представлений в культуру.

Проблема включения новых теоретических представлений в культуру связана с обеспечением преемственности в развитии на­учной мысли. Она затрагивает две плоскости: во-первых, матери­альное воплощение и внедрение научных открытий непосредствен­но в сферу производственного процесса и, во-вторых, ее включе­ние в образовательные технологии, в практику воспитания, обу­чения и образования. Последнее происходит при помощи нарра-тива, т. е. рассказа о выдающихся научных достижениях и откры­тиях. Даже когда ученый-популяризатор научных идей говорит от имени своей конкретной дисциплины, его предметом являют­ся не сами физические поля, элементарные частицы, растворы, клетки и пр., а рассказ о них. Наука — это форма общественного сознания, направленная на адекватное отражение мира в поняти­ях и поиск закономерностей. Однако быть включенной в общий потенциал культуры и доступной сознанию людей она может лишь при условии адаптации специально-научного языка и научного аппарата к интерсубъективным способам трансляции и понимания.

На процесс включения новых теоретических представлений в культуру влияет микроконтекст и макроконтекст науки. Первый означает зависимость науки от характеристик научного сообще­ства, работающего в условиях той или иной эпохи. Второй гово­рит о зависимостях, образованных более широкой социокультур­ной средой, в которой развивается наука как таковая, — это и есть выражение социального измерения науки. В поисках ответа на вопрос, чем же обусловлен прогресс науки, следует выделять не только ее отношение к производству, но и множество других фак­торов, среди которых — институциональные, собственно интел­лектуальные, философские, религиозные и даже эстетические. Промышленная революция, экономический рост или упадок, по­литические условия стабильности или дестабилизации должны быть поняты как факторы, существенно определяющие бытие науки. Иными словами, каждое общество имеет науку, соответ­ствующую его уровню цивилизованности и развитости.

Исследователи указывают на «внешнюю» и «внутреннюю» со­циальность науки. Зависимость от социально-экономических, иде­ологических и духовных условий функционирования того или ино­го типа общества и государства, определяющего политику по от­ношению к науке, способы поддержки ее развития или сдержива­ния ее роста составляют «внешнюю» социальность науки. Влия­ние внутренних ментальных установок, норм и ценностей науч­ного сообщества и отдельных ученых, окрашивающих стилисти­ческие особенности мышления и самовыражения ученого, зави­симость от особенностей эпохи и конкретного периода времени составляет представление о «внутренней» социальности.

Анализ понятия «культура» (от лат. cultura — культивировать, возделывать) показывает, что уже античность трансформирует его значение, указывая на воспитанность и просвещение. Основной задачей культуры становится воспитание и возделывание самого человека. В понятие культуры включаются основные признаки отличия образованных и воспитанных людей от «некультурных и диких варваров». В древнегреческом полисе (городе-государстве) культура была одновременно воспитанием и культом. Она спо­собствовала тому, чтобы несмышленый ребенок был образован в юношу, а затем в зрелого мужа, способного к осуществлению гражданских обязанностей. Речь могла идти о культурных нациях и народах, отстающих от принятого общекультурного уровня, «в которых варварство и дикость шевелятся».

Исторически идея взаимосвязи культуры и науки прослежи­вается в греческом понятии «техне», которое указывает на мастер­ство и умение как технологию изготовления вещей, с одной сто­роны, и на качества, необходимые гражданину для его самореа­лизации — с другой. «Знаток» — это тот, кто обладает мастерством и умением, он — значимый субъект для общества. Ориентация на «техне» подчеркивает ремесленнический аспект жизнедеятельно­сти, ее принципиальную технологичность. Вместе с тем культи­вировать означает возделывать и предмет, и себя, свои деятель­ные способности. Культура, как образованность, просвещенность, наличие прекрасных манер, и «техне», как-умения, как техноло­гия изготовления того или иного предмета, объединяются.

Примечательно, что корень античного понятия «техне» исполь­зовал отечественный мыслитель XX в. А. Богданов, назвав свой труд «Тектология. Всеобщая организационная наука» (1912). Пре­красное и совершенное мыслилось в тесной связи с полезным, правильно организованным, соразмерным естественному поряд­ку вещей, природной целесообразности.

Тенденция сближения научных ориентиров и культуры зак­лючается также и в первоначальном этимологическом значении термина, когда культура представала как агрокультура и толкова­лась как целесообразное воздействие на природу, ее обрабатыва­ние. Культура в этом ее аспекте прочитывается как совокупность попыток управления природными процессами на основе адекват­ных им свойств. Когда речь идет о целесообразном воздействии на человека, т. е. о воспитании, обучении и образовании, его ос­нову также составляют процессы, состоящие из совокупности при­виваемых норм, способов и приемов воздействия с целью получе­ния желаемого результата. Таким образом, культивирование со­держит в себе программу видоизменения объекта, предполагает и включает в себя операции и этапы возделывания, совершенство­вания системы, т. е. опирается на открытые наукой теоретичес­кие представления.

Со стороны интеллектуальной составляющей культура все­гда понималась как сфера профессивного развития способностей человеческого ума. Человек античной культуры гордился своей способностью жить правильно и «по природе», и «по установлению». Установления же включали в себя определенные ценност­ные образцы и требования. Еще греками они расценивались как «мудрые изобретения» — «номы», законы. Необходимо быть вни­мательным к любому новшеству, любому усовершенствованию. Большой успех складывался из повседневных маленьких наблю­дений. Таким образом, культура основывалась на способности развить в человеке понимание законосообразности, искусства суж­дения и принятия решения, формирования умения оказывать вли­яние. Другим основанием сближения культуры и науки является общая направленность на созидание. Известно, что пафос под­линной культуры в созидании ценностей и в мире человеческих отношений, и в мире искусства, и в мире хозяйствования и эконо­мики — в этом суть аксеологической концепции культуры. Наука также ориентирована на упорядочивание представлений о разви­тии универсума.

Известный пример о том, как древнегреческий натурфилософ Фалес, предсказав обильный урожай маслин, дешево скупил все маслодавильни, а затем сдал их в наем втридорога, выручив ог­ромные деньги, подтверждает соответствие образованности (как результата культуры) и умения мыслить и прогнозировать (как продукта культурного развития) деловому успеху (как эффектив­ной управленческой акции). Таким образом, общая культура — всесторонняя образованность и теоретическое понимание являют­ся основанием для выбора правильной стратегии действия.

Проблема включения теоретических новаций и представлений в культуру, помимо общего расширительного, просвещенческого и когнитивного аспектов имеет еще и достаточно весомую этичес­кую компоненту, которая указывает на особое значение понятия «мудрость». В его объеме должны сочленяться все возможные преимущества и последствия, рождаемые из стремления широко следовать новациям науки, научным открытиям, широко приме­нять и пропагандировать их, делать каждодневной практикой. Муд­рость в этом качестве понимается как состояние, когда полнота теоретической осведомленности переходит в практическую, обна­руживает себя на уровне утилитарных наставлений, руководства в решении повседневно-жизненных вопросов, советов обыденно­му житейскому опыту. Гносеологические характеристики мудро­сти, которые образовались исторически, имеют огромное значение и оказывают влияние на процесс включения теоретических новаций в культуру.

В связи с этим следует обратить внимание на тот историчес­кий факт, что в рамках византийского аскетизма (XVI в.) возни­кают представления о существовании «внешних наук», трактуе­мых как мирская мудрость. К ним относят астрономию, матема­тику, учение о Земле и спрятанных в ней металлах и самоцветах, истины о море, движении и скорости и пр. Научное знание хотя и признается важным занятием, но квалифицируется как «шаткая мудрость». Традиционно считается, что возникновение прослой­ки, обращенной к «книжной мудрости» и интеллектуальному тру­ду, обязано своим происхождением реформам Петра Великого. Отсюда следует вывод о влиянии западной образованности, при­оритетов западноевропейской культуры на отечественные интел­лектуальные ориентации и о весьма сильном давлении «новой куль­турной петровской традиции».

Идея первоначальной ассимиляции научных и культурных вли­яний Запада весьма популярна в контексте размышлений над спе­цификой отечественной научной мысли. Так, по мнению акаде­мика Н. Моисеева, «до начала ХУШ века общий уровень образо­вания, а тем более научной мысли в России был несопоставим с тем, что происходило в Западной Европе. И я не рискнул бы гово­рить, — подчеркивает ученый, — о существовании в России есте­ственнонаучных направлений, в какой-то мере аналогичных за­падным». Благодаря энергичным действиям Петра в Россию при­глашались иностранные ученые, и русскую науку представляли немцы, швейцарцы. Они оказались и первыми учителями рус­ских национальных кадров, поэтому «начальный слой по-настоя­щему русских ученых состоял преимущественно из добросовест­ных учеников своих немецких учителей»¹.

Когда появились ученики русских учителей, стала формиро­ваться собственно русская национальная научная школа, которая приобрела ряд особенностей, свойственных отечественной куль­турной традиции. Открывались университеты не только в Моск­ве, но и в Казани, Киеве, Варшаве, Юрьеве (Тарту).

Поскольку «книжная мудрость» — явление универсальное, то приобщение к ней позволяло выйти за ограниченные рамки собственного мироощущения и размышлять в категориях универсаль­ных, а значит, от имени всего просвещенного человечества. Та­ким образом, книжная образованность, интеллект и ум с самого начала осознавались атрибутами любой научной деятельности.

Проблема «книжной учености» состояла еще и в том, что за исходное должны браться не все подряд книги, потому что чело­век в подобном случае может получить поверхностные или второ­степенные сведения, малопитательную пищу для ума, либо про­сто остаться не информированным в отношении важнейших воп­росов. Проблема заключается в качестве книжной продукции, ко­торая положена в основание развития интеллекта. Все прочитать невозможно, вторичную продукцию изучать бесполезно, остает­ся отобрать критерии для вьщеления того подмножества ученых книг, которые и обеспечат преемственное развитие научной мысли.

Вместе с тем «книжная мудрость» не является окончатель­ным и исчерпывающим критерием. «Не тот мудр, кто грамоте умеет, а тот, кто много добра творит», — гласит известное изрече­ние. Исходя из этого, в фильтр критериев включения теоретичес­ких представлений в культуру входят и этические императивы и параметры. К специфике сугубо отечественной традиции, по мне­нию Н. Моисеева, следует отнести стремление к построению ши­роких обобщающих конструкций, системность мышления. Если наши первые немецкие учителя XVIII века приучали своих рус­ских учеников, прежде всего, к тщательности конкретных иссле­дований и дали им для этого необходимую культуру и навыки, то уже первые самостоятельные русские исследования вышли из-под опеки традиционной немецкой школы. Они оказались свя­занными с попытками построения синтетических теорий. Впос­ледствии этот процесс породил своеобразный культ науки, офор­мляясь в своеобразный научно-философский дискурс.

Включение новых теоретических представлений в культуру с точки зрения исторического экскурса в сферу отечественной фи­лософии науки показывает, что со стороны математики револю­ция в стиле мышления естествоиспытателей была произведена Н. И. Лобачевским (1792—1856). Он открыл миру дотоле неизве­стную истину, что помимо Евклидовой геометрии может суще­ствовать другая, реальная геометрия нашего мира, отвечающая всем критериям научности.

В сферу психофизики и физиологии выдающийся русский фи­зиолог Я. М. Сеченов (1829—1905) ввел идеи рефлексологии, ут­верждавшей, что по способу происхождения все акты сознатель­ной и бессознательной жизни суть рефлексы, в которых выделя­лись два признака: быть орудием различения условий действия и быть регулятором последнего. Сеченов пытался вскрыть психо­физиологический механизм логического мышления. Согласно его представлениям, исходные логические операции заложены в чув­ственной деятельности организма и потому никакой априоризм в их объяснении не состоятелен.

По инициативе выдающегося специалиста по невропатологии, психиатрии и психологии В. М. Бехтерева (1857—1927) в 1918 г. был создан Институт мозга, который впоследствии возглавила его внучка Наталья Бехтерева. Бехтерев предлагал взглянуть на психические процессы с точки зрения их энергетического содер­жания, связать психические явления с реакцией на физические и социальные раздражители, обратить энергетический подход на сферу общественных явлений. По мнению ученого, в социальной жизни, в деятельности общественных движений и больших кол­лективов мы встречаемся с теми же рефлексами, с таким же их развитием и течением, какое находим в жизнедеятельности от­дельного индивида. Коллективы людей следует рассматривать как «собирательные личности», а основу общественной жизни искать в коллективных рефлексах, т. е. в реакциях коллективов людей на различные стимулы внешней среды. Энергетический подход заставлял обращать внимание на влияние космических фак­торов на исторические события.

Нобелевский лауреат, русский физиолог Я. П. Павлов (1849— 1938) — родоначальник объективного экспериментального изуче­ния высшей нервной деятельности — выразил свой подход в трех главных положениях: детерминизм, связь динамики с конструк­цией, единство анализа и синтеза. Следует особо подчеркнуть, что исследования в области кибернетических систем, моделирую­щих конкретные аспекты деятельности головного мозга, опира­лись на результаты естественнонаучных разработок Павлова. Вывод о сигнальной функции психического был основополагаю­щим для развития учения о высшей нервной деятельности. Су­щество принципа сигнализации состоит в том, что он определяет такие формы приспособления организма, когда последний в своих ответных действиях предвосхищает течение будущих событий. Огромное значение для философии науки имеет и концепция воз­никновения второй сигнальной системы, понимаемой в качестве физиологической основы абстрактного мышления. Павлов был уверен, если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть для нас первые сигналы действитель­ности, конкретные сигналы, то кинестезические раздражения, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы сигналов.

Извечная философская проблема об отличии живого от нежи­вого упиралась в определение жизни, возникшее еще во второй половине XIX в.: «Жизнь — это способ существования белковых тел». Действительно, наиболее важными компонентами живого считаются белки, аминокислоты, нуклеиновые кислоты, а отли­чительной способностью живого является воспроизведение, рост и обмен веществ. В XX в. академик В. А. Энгельгардт указывает на чрезвычайно важную характеристику живых систем, а именно способность «создавать порядок из хаоса», т. е. на антиэнтропий­ный характер жизненных процессов. Живые организмы способ­ны творить упорядоченность из хаотического теплового движе­ния молекул.

Отечественный исследователь Я. К. Анохин (1898—1974), уче­ник В. М. Бехтерева и И. П. Павлова, ввел в современную куль­туру и научно обосновал потенциал идеи опережающего отраже­ния. Он исходил из того, что живая материя в процессе эволюции как бы «вписалась» в уже готовую пространственно-временную структуру мира и не могла не отразить на себе ее свойства. Воз­никла необходимость приспособления к существующим услови­ям, в процессе которого огромное значение имели внешние вре­менные параметры.

Примером опережающего отражения может служить следу­ющий: осень, опадает листва, физиологические процессы замед­ляются, деревья обезвоживаются, готовясь встретить зиму, одна­ко холода еще не наступили. Следовательно, изменение организ­ма (субъекта) произошло раньше, чем на него подействовали вне­шние обстоятельства (объект). Опережающее отражение— это реакция живого организма, подготовленная сериями прежних по­вторяющихся воздействий со стороны неорганического мира, ок­ружающей среды. Опережающее отражение возможно вследствие разновременности физического (внешнего) и биологического (внут­реннего) времени. Оно делает живые системы надежными и ус­тойчивыми в мире, полном изменений. У человека способность к опережающему отражению перерастает в форму научного пред­видения и прогностики.

В отечественной науке после острого увлечения проблемати­кой бессознательного в ее психоаналитическом варианте новый интерес к ней возник благодаря деятельности Д. Узнадзе (1886— 1950) — грузинского психолога и философа, одного из организа­торов Тбилисского университета, который в качестве альтерна­тивной модели фрейдовского «бессознательного» предложил «те­орию неосознаваемой психической установки». Согласно после­дней, действия, реакции, поступки и мысли человека всегда зави­сят от особого психического состояния — готовности к данному процессу. Кардинальной формой бессознательного оказывается установка, связанная с направленностью личности на активность в каком-либо виде деятельности, общей предрасположенностью к деятельности. Установка возникает при встрече двух факторов: потребности и ситуации удовлетворения этой потребности. Она определяет направление проявлений психики и характер поведе­ния субъекта. Установка обладает сложной структурой, содержит эмоциональные, смысловые и поведенческие аспекты предраспо­ложенности к восприятию или действию в отношении социальных объектов и ситуаций. Д. Узнадзе экспериментально и теоретичес­ки доказал, что установка как неосознаваемая психическая дея­тельность является составляющим элементом любого акта чело­веческого поведения. Особенно велика ее роль в творческих про­цессах, в области межличностного общения, в сфере избиратель­ной целесообразной активности.

Говоря о проблеме включения теоретических представлений в культуру в контекст отечественной философии науки, невоз­можно обойти период деформации института науки в связи с то­талитарным режимом и системой репрессивно-террористическо­го контроля в истории нашей страны, установленного над всеми сферами общества. Угроза давления ненаучных, идеолого-поли-тических принципов и ориентировок нависала над судьбой не толь­ко отдельных ученых, но и целых научных направлений. Широко известный в марксизме тезис о классовой борьбе в науке обер­нулся многообразными акциями разоблачения «вредительства».

Классический тип кабинетного ученого был назван чучелом и пу­галом и подвергался всяческой критике. Лозунги типа: «Догнать и перегнать природу!», «Борьба с природой!», «За революцию в природе!» — выдавали чудовищно агрессивный настрой лженау­ки. В контексте лженауки — евгеники планировалась и борьба за перестройку собственно человеческой природы.

Большой урон понесла археологическая наука: прекратили свое существование Русское и Московское археологические общества, были арестованы десятки выдающихся археологов, некоторые из них расстреляны. Широкую практику имели массовые репрессии среди музейных работников, места которых отдавались воинству­ющим невеждам, широко известно дело врачей-отравителей. Уничтожение культурных ценностей, икон, библиотек, повсеме­стное разрушение церквей, соборов и архитектурных памятников было атрибутом тоталитарной системы, стремящейся к реализа­ции механизма безусловного подчинения. В качестве критерия истины выступали идеи и замечания «корифея всех наук» и «отца всех народов» — товарища Сталина.

Примечательно, что когда научные конференции, прошедшие в 1947—1948 гг. в стенах МГУ, подвергли сокрушительной кри­тике взгляды Т. Д. Лысенко, его поддержал сам Сталин, и вся мощь научной критики стала недействительной. Бесконечный страх, переходящий в ужас перед государственной репрессивной машиной, делал науку угоднической лженаукой. «Отец всех на­родов» волюнтаристски определял правильность или ошибочность направлений многообразных научных исследований. Выдержки из письма Т. Д. Лысенко весьма убедительно иллюстрируют ме­ханизм развития лженауки: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Спа­сибо Вам за науку и за заботу, преподанную мне во время Вашего разговора со мной в конце прошлого года по ветвистой пшенице. Этот разговор я все больше и больше осознаю. Вы мне буквально открыли глаза на многие явления в селекционно-семеноводчес­кой работе с зерновыми хлебами».

Когда же перед Институтом генетики от имени того же «ко­рифея» была поставлена задача «критического пересмотра основ генетики», весь институт мучительно переживал этот период. Ди­ректор института Н. И. Вавилов отказался от подобной програм­мы, заявив, что при таком критическом пересмотре нужно сжечь всю мировую литературу на большом участке биологии, наиболее тесно связанном с практикой. В 1940 г. он был арестован и на пост директора назначен Т. Д. Лысенко, который употребил все силы для выполнения поставленной задачи.

Кроме жесткого механизма насилия советская тоталитарная система использовала еще один специфический механизм — не­обходимость противодействия «вражеским проискам и элементам». Ситуация, сложившаяся в отечественной философии науки, от­личалась ярым идеологическим неприятием открытий квантовой физики и всех следующих из нее мировоззренческих переориен­тации, откровенным шельмованием ее сторонников. Причем ра­боты по созданию атомной бомбы, основанные на превращении вещества и энергии и вытекающие из новых теорий, всячески сти­мулировались, но в то же время готовилась крупномасштабная кампания по обличению новой физики как псевдонауки. То, что она не вылилась в массовые репрессии, объяснялось так: «Физи­ки отбились от своей лысенковщины атомной бомбой».

Однако идеологическая кампания была развернута. Она име­ла своей целью освободиться от самостоятельно мыслящих тео­ретиков, чьи выводы и исследования были малопригодны для под­тверждения ортодоксальных норм сталинизма и примитивно сфор­мулированных положений диалектического материализма. Основ­ная часть отечественных физиков разделяла представления ко­пенгагенской школы Бора и Гейзенберга. А философская реакция не скупилась на ярлыки и обвинения в космополитизме, рестав­рации махизма, отступлении к идеализму и агностицизму и т. п. Все открытия квантовой физики огульно именовались чертовщи­ной, провозглашавшей выводы о «свободе воли» у электрона. Усиление идеологического контроля приводило к отказу от дос­тижений мировой научной мысли, довлела атмосфера резкого неприятия идей новой физики.

Ликвидация урона началась лишь в 60-е гг. XX в., когда в изменившейся социально-политической ситуации, названной «от­тепелью», обнаружил себя подлинный интерес к проблемам фи­лософии науки в их новой, свободной от диктата идеологии фор­ме. Одновременно возникают и условия взаимодействия с труда­ми западных мыслителей. Рефлексия над реальными историчес­кими коллизиями включения теоретических представлений в куль­туру привела к выводам о социокультурной детерминации про­цесса научного познания и его теоретических компонентов. Для современного уровня развития отечественной философии науки становится ведущей тенденция сопротивления идеологизаторско-му подходу, стремление предоставлять решение конкретных воп­росов специалистам в области конкретных наук.

Проблема включения теоретических представлений в арсенал культуры имеет свой антропологический аспект. Человек, воз­главляющий научно-исследовательский процесс, предстает как структурный и системообразующий фактор культуры. По мне­нию современных исследователей, внимания заслуживают сле­дующие модели человеческой деятельности: модель Прометея, Колумба, Сизифа. Прометеевская модель выражает инновацион­ный, творческий характер научного поиска, полагает, что человек достигает своих целей при помощи рациональных и строгих ме­тодов; расхождения между замыслом и результатом не существу­ет. Модель Колумба представляет собой вероятностную и откры­тую модель деятельности человека с ее прогнозом удачи, стрем­лением к открытиям, принятием непредвиденных результатов. Сизифовская модель фиксирует невозможность выйти за рамки существующего порядка вещей, показывает, что все усилия по преобразованию той или иной сферы обречены на неудачу. В ней фиксируется разрыв между замыслами и последствиями.

В процессе включения теоретических представлений в куль­туру исследователи обращают внимание на наличие двух страте­гий: внешней и внутренней. Внутренняя стратегия объясняет ус­пехи и поражения научных новаций самим их содержанием. Она ориентирована на принятие решений среднего уровня риска, свя­занного с наименьшими потерями, проявление «мудрой осторож­ности». Ориентация на «внешнюю стратегию» объясняет успехи или неудачи воздействием совокупности внешних факторов.

Существует интересная корреляция типа руководителя и ха­рактерных признаков его поведения. Новаторы — поиск, разра­ботка, внедрение нового, отсутствие страха перед риском. Энту­зиасты — приверженность новым идеям, проектам, независимо от возможностей внедрения. Рационалисты — принятие нового после глубокой проработки, исключающей риск. Нейтралы — дей­ствуют по указанию со стороны, инициатива рискованных реше­ний не проявляется. Скептики — противодействуют новому и со­мневаются по всякому поводу. Консерваторы — активные приверженцы старого, не признающие никаких изменений. Ретро­грады — углубленные консерваторы, не признающие никаких за­конодательств.

Сфера культуры не остается безучастной к чистой теории, а предъявляет свои требования и, в частности, предполагает куль­тивирование в человеке таких качеств, как доброжелательность, деликатность, вежливость, толерантность. Эти качества выпол­няют роль механизма трансляции культурных образцов, способ­ствующего сдерживанию и снятию деструктивного эффекта не­определенности. Толерантность сочетает в себе сложное взаимо­действие эмоциональных механизмов и профессионально-твор­ческих способностей, которые помогают адаптировать ситуацию. Не истерика и психотравмирующий взрыв, а спокойный, трезвый и всесторонний взгляд на ситуацию с оценкой различного рода последствий и возможностей ее развития, — вот, что характери­зует позицию толерантности. Опора на толерантность становится особо значимой, если принять во внимание многообразие раздра­жающих факторов, сопровождающих процесс включения новаций в актуальный культуросозидательный потенциал. По мнению Э. Роджерса¹, к их числу можно причислить следующие шесть факторов: новизны и нестандартности; экстремальности действий; целостности профессионального труда; постоянной включеннос­ти в управленческие связи; неопределенности.

 

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться: