Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Афиша Дома печати с анонсом доклада Я. Г. Блюмкина «Боевые предприятия левых эсеров в зоне немецкой оккупации на Украине в 1918 г. (Покушение на Скоропадского и др.)». Москва. 1922 г. РГАЛИ



 

«День Троцкого» — очерк Я. Сущевского (псевдоним Я. Блюмкина), опубликованный в журнале «Огонек» 1 апреля 1923 года

 

Очерк читали с большим любопытством. Михаил Кольцов был доволен. Однако в дальнейшем «День Троцкого» имел для него весьма неприятные последствия. В 1924 году, уже после смерти Ленина, его вызвал Сталин, который был генеральным секретарем ЦК. Борис Ефимов так передает рассказ брата об этой встрече:

«…Приезжаю я в ЦК, — продолжает брат, — поднимаюсь на пятый этаж, в Секретариат ЦК, и дверь мне почему-то открывает сам Сталин. Входим в кабинет, садимся, он мне говорит: „Вот что, товарищ Кольцов… Журнал ‘Огонек’ — неплохой журнал, живой. Но некоторые члены ЦК замечают в нем определенный сервилизм…“ „Сервилизм? — спрашивает Кольцов. — В чем это выражается? “ „Некоторые члены ЦК считают, — раздраженно продолжает Сталин, — что вы скоро будете печатать, по каким туалетам ходит Троцкий“.

Брат немного опешил, потому что Троцкий был тогда еще членом Политбюро, председателем Реввоенсовета и так далее. В общем, Троцкий был Троцкий. И такая откровенная грубость в его адрес была, на взгляд Кольцова, неуместна. Он стал оправдываться: „‘Огонек’ — массовый журнал, и мы считали своей обязанностью давать очерки о наших, так сказать, руководителях, вождях. Опубликовали ‘День Калинина’, дали очерк ‘День Рыкова’ и вот теперь ‘День Троцкого’. А недавно напечатали фотографию окна, через которое бежал товарищ Сталин, когда в подпольную бакинскую типографию нагрянула полиция“.

Сталин посмотрел на него, подозрительно прищурившись, и говорит: „Товарищ Кольцов, я передал вам мнение членов ЦК. Учтите в дальнейшей работе! Всего хорошего“…

Сталин занес Кольцова в свой феноменальный компьютер. Коба придерживался восточного правила: блюдо мести должно подаваться холодным. Он ждал годами…» (Заметим, что Борис Ефимов писал воспоминания уже в эпоху компьютеров, то есть в весьма преклонных годах.)

Кольцов был расстрелян в феврале 1940 года. Если прав Борис Ефимов, и Сталин уже тогда, после появления очерка о Троцком, занес его брата в свой «компьютер», то смерти Кольцова косвенно поспособствовал и Яков Блюмкин, который ушел в мир иной от пуль чекистов на девять лет раньше.

Однако Сталин имел все основания разозлиться на Кольцова за блюмкинский материал. Дело в том, что весной 1923 года уже разворачивалась его ожесточенная борьба с Троцким за «ленинское наследство», а в 1924 году она была в самом разгаре. На этом фоне появление таких очерков, как «День Троцкого», выглядело мощной пиар-поддержкой его конкуренту. Мог ли Сталин не заметить этого?

Публикацией репортажа о работе Троцкого Блюмкин не ограничился. «В тот же период сотрудничал в „Правде“ в качестве политического фельетониста», — отмечал он в автобиографии.

Формально все так и было, хотя «политическим фельетонистом» в полном смысле этого слова Блюмкина можно назвать с очень большой натяжкой. Для этого достаточно изучить подшивки «Правды» за 1920-е годы. Часто появляются на ее страницах статьи, фельетоны и заметки таких видных тогда журналистов, как Михаил Кольцов, Лев Сосновский, Емельян Ярославский, Лариса Рейснер и др. Не уступали им и первые лица СССР — Троцкий, Зиновьев, Бухарин (бывший тогда главным редактором «Правды»), Радек, Луначарский, Красин… Это были настоящие «звезды» советской публицистики того времени.

На первой странице газеты почти постоянно появлялась рубрика «Маленький фельетон», которую вели менее известные журналисты — Яков Окунев, Егор Красный, Сигов и др. А вот фамилия фельетониста Блюмкина в «Правде» за эти годы встречается только один раз. Впрочем, он, конечно, мог печататься под каким-нибудь псевдонимом, как в «Огоньке», или вообще без подписи — таких материалов в газете тоже было предостаточно. О чем шла речь в его фельетоне — немного позже.

 

* * *

Весной 1923 года у многих складывалось впечатление, что Троцкий переиграет своих соперников. Но многое зависело от XII съезда РКП(б), который открывался 17 апреля 1923 года. Было очевидно, что Ленина на съезде не будет. В партийных кругах гадали: кто будет делать отчетный доклад ЦК? Этот человек по традиции и мог считаться официальным наследником Ленина, который был по-прежнему тяжело болен. Газеты печатали бюллетени о состоянии его здоровья и пожелания скорейшего выздоровления от рабочих, крестьян, коммунистов и представителей «всего прогрессивного человечества». Главный тогда «пролетарский поэт» Демьян Бедный, чуть ли не ежедневно публиковавший в «Правде» свои стихотворные фельетоны, описывал такую сцену:

 

 

На каком-то заводе,

На «Красной пряже», или в этом роде,

Работниц опечаленная толпа

Постановила: позвать попа.

Отпор коммунистов был дружен:

— «Зачем вам поп этот нужен? »

— «Для ча? Как, для ча?

Помолиться за здоровье Ильича! »

 

В мемуарах «Моя жизнь» Троцкий описывает интригу, разыгранную накануне съезда вокруг вопроса: кто должен выступать с отчетным докладом ЦК? Все это походило на какой-то фарс. Сначала — по инициативе Сталина — с докладом предложили выступить Троцкому. Но он отказался — чтобы не казалось, будто он претендует на роль наследника Ленина, — и вообще предложил отменить доклад, но его не поддержали. Тогда Троцкий предложил выступить Сталину. Однако Сталин тоже отказался. В результате доклад поручили Зиновьеву. Вероятно, потому, что вряд ли кто-то мог его воспринять в роли «наследника».

С организационным докладом — как генеральный секретарь ЦК партии — на съезде выступил Сталин. Троцкий — с докладом «О государственной промышленности». На съезде он был избран в ЦК и в Политбюро, но это был уже его последний триумф.

«Тройка» Сталин — Зиновьев — Каменев пока что вела «тихую» работу по распространению своего влияния на партийный аппарат. Первые результаты этой деятельности проявились в июле, когда контролируемое «тройкой» большинство членов ЦК организовало комиссию по проверке положения дел в Красной армии — главной «крепости» Троцкого.

Осенью 1923 года комиссия пришла к заключению, что армия «развалена», а «тов. Троцкий не уделяет достаточно внимания деятельности Реввоенсовета». На пленуме ЦК в Реввоенсовет предложили ввести новых людей — ими оказались противники «кочегара революции». И здесь разыгрался очередной фарс.

Обиженный Троцкий с пафосом потребовал, чтобы тогда уж его отправили «простым солдатом в назревающую германскую революцию». В ответ Зиновьев иронически предложил отправить в Германию и его, а Сталин с издевкой попросил «не рисковать двумя драгоценными жизнями своих любимых вождей». В ответ на реплику одного из участников пленума — «не понимаю одного, почему товарищ Троцкий так кочевряжится», — председатель Реввоенсовета возмутился еще больше и ринулся к выходу из зала. Напоследок он хотел исторически хлопнуть дверью, но и тут вышел казус — дверь была тяжелой и хлопать никак не хотела. Никакого «историзма» не получилось. «А получилось так — крайне раздраженный человек с козлиной бородой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью, — ехидничал в мемуарах помощник Сталина Борис Бажанов (сбежавший позже из СССР в Персию, а потом на Запад, где и опубликовал свои скандальные мемуары). — Получилось нехорошо».

Однако вскоре Троцкий нанес ответный удар. Он написал письмо в ЦК, в котором указывал на причины тяжелого положения в стране и в партии. Этими причинами, по его мнению, были «секретарская иерархия» и «бездушные партийные бюрократы, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс».

Своим письмом Троцкий инициировал дискуссию в партии. Его поддержали известные партийцы, выпустившие так называемое «Заявление 46-ти». В ответ сторонники «тройки» выступили с «Ответом членов Политбюро на письмо тов. Троцкого», в котором он обвинялся в организации фракционной деятельности и стремлении к личной диктатуре. Но сам «кандидат в диктаторы» вел себя весьма странно.

«Троцкий молчал, в дискуссии участия не принимал и на все обвинения никак не отвечал, — вспоминал Борис Бажанов. — На заседаниях Политбюро он читал французские романы, и когда кто-либо из членов Политбюро к нему обращался, делал вид, что он этим чрезвычайно удивлен. < …> Вообще говоря, Троцкий был, так сказать, „левее“, чем ЦК, то есть был более последовательным коммунистом. Между тем ЦК приклеило его к оппозиции „правой“… Если бы он был беспринципным оппортунистом, став во главе оппозиции и приняв ее правый курс, он, как скоро выяснилось, имел все шансы на завоевание большинства в партии и на победу. Но это означало курс вправо, термидор, ликвидацию коммунизма. Троцкий был фанатичный и стопроцентный коммунист. На этот путь он стать не мог. Но и открыто заявить, что он против этой оппозиции, он не мог — он бы потерял свой вес в партии».

Вскоре, 25–27 октября состоялось заседание объединенного пленума ЦК и Центральной контрольной комиссии (ЦКК), где Троцкому пришлось обороняться. Он, например, отвергал обвинения в бонапартизме, хотя весьма оригинальным образом. Один из его аргументов заключался в том, что сосредоточить власть в своих руках ему помешало бы его «еврейское происхождение». «В моей личной жизни это не играет роли, как политический момент это очень серьезно», — объяснил он.

Сталин же обвинял Троцкого в том, что он «создает обстановку фракционной борьбы… грозящую нам расколом. Надо так оценить поступок Троцкого и осудить его».

Мнение Сталина победило — пленум признал выступление Троцкого «глубокой политической ошибкой… грозящей нанести удар единству партии и создающей кризис партии». Но вся основная борьба была еще впереди. И, наверное, нет смысла уточнять, на чьей стороне в этой борьбе был Яков Блюмкин.

 

«Ребята, хотите побеседовать со Львом Давыдовичем? » Литература и «Новый курс» Троцкого

 

Блюмкин преклонялся перед Троцким. Он восхищался им как революционером, как политиком, как личностью и, наконец, как литератором, что для него самого было очень важно. Однажды он якобы сказал: «Троцкий — это самый совершенный человек нашего времени». Интересно, что через сорок с лишним лет эту фразу почти дословно повторит французский писатель Жан Поль Сартр, назвавший «самым совершенным человеком нашей эпохи» Че Гевару. А ведь Блюмкин, Троцкий и Че Гевара вполне могли бы найти общий язык…

Работа в секретариате Троцкого доставляла Блюмкину искреннее и даже какое-то детское чувство гордости. Пожалуй, даже странно, что человек с такими личными амбициями и таким высоким самомнением, каковое, несомненно, имелось у нашего героя, мог так восхищаться кем-то еще. Но Троцкий действительно стал для Блюмкина кумиром.

Вскоре он получил новое задание — подготовить к печати трехтомник военных работ Троцкого под общим названием «Как вооружалась революция». Над ним работала целая группа, и Блюмкин принял самое активное участие в издании первого тома, который вышел в 1923 году. 3 марта в опубликованной на первой полосе «Правды» статье «За пять лет (К первому тому статей, речей и приказов, посвященных Красной Армии)» благодарный Троцкий писал: «…судьбе было угодно, чтобы тов. Блюмкин, левый эсер, ставивший в июле 1918 года свою жизнь на карту в бою против нас, а ныне член нашей партии, оказался моим сотрудником по составлению этого тома, отражающего в одной части смертельную схватку с партией левых эсеров».

Тем временем «бесстрашный террорист» осваивал еще одну сферу деятельности при наркомвоенморе. На какое-то время Блюмкин стал у Троцкого кем-то вроде помощника по связям с «литературной общественностью». Эти обязанности, надо полагать, приносили ему особое удовольствие. Не зря ведь говорят, что лучшая работа — это хобби, за которое еще и платят деньги. Теперь Блюмкин мог посещать московские литературные кафе не только для общения с друзьями-поэтами, но и по работе. Хотя кто знает, может, и прежде было так — по линии ВЧК.

 

* * *

 

Еще в 1922 году болеющий Троцкий, скучая, нашел себе занятие по «интересам». Он писал литературные критические заметки, и вскоре вышла его книга «Литература и революция». Наверняка Блюмкин ее прочитал.

Книга действительно весьма любопытная. Идеологические взгляды Троцкого, судя по содержанию, не сильно отличались от взглядов большинства советских деятелей с их основным принципом — «классовость» и «партийность» литературы. При чтении статей Троцкого иногда кажется, что впоследствии советские идеологи, курирующие литературу, будут просто повторять его мысли и суждения, разве что более кондовым языком.

Именно Троцкий придумал популярный в раннесоветской литературной критике термин «попутчик». «Относительно попутчика, — писал он, — всегда возникает вопрос: до какой станции? » «Попутчиком» он называл и Есенина, хотя, похоже, ему симпатизировал.

Но при всем этом по эрудиции, литературным способностям, речевой энергетике «демон революции» превосходил многих литидеологов.

Как у каждого любителя литературы — хотя бы и революционера — у Троцкого существовали свои личные и только ему понятные симпатии и антипатии. Ему нравился Есенин, он неплохо относился к Блоку, а вот Чуковского почему-то терпеть не мог еще с дореволюционных времен. 1 октября 1922 года в «Правде» была опубликована статья Троцкого «Внеоктябрьская литература», где он так характеризует «Книгу об Александре Блоке» Корнея Чуковского: «…этакая душевная опустошенность, болтология дешевая, дрянная, постыдная! » Поэт Самуил Маршак откликнулся на эту статью едкими стихами:

 

Расправившись с бело-зелеными,

Прогнав и забрав их в плен, —

Критическими фельетонами

Занялся Наркомвоен.

Палит из Кремля Московского

На тысячи верст кругом.

Недавно Корнея Чуковского

Убило одним ядром.

 

Маршак, конечно, тогда вряд ли представлял, какой огонь по литературе будет открыт из «Кремля Московского» лет через пятнадцать и сколько литераторов погибнет от этих «ядер» не фигурально, а на самом деле.

Но до этого было еще далеко.

Летом 1923 года Есенин вернулся в Москву из заграничной поездки с Айседорой Дункан. Сохранилось немало свидетельств о его встречах с Блюмкиным в это время. Однажды в ресторане «Медведь» к компании, с которой застольничал Есенин, подошел молодой человек с «круглым красным улыбающимся лицом», чтобы поприветствовать поэта. Есенин официально представил его компании: «товарищ Блюмкин». За соседними столиками начали перешептываться: «Да это же тот парень, который убил Мирбаха в 1918 году! »

Блюмкин посещал и авторские вечера Есенина, где довольно резко критиковал его «Москву кабацкую» за «упадничество». Есенин иногда яростно возражал, а иногда, слушая Блюмкина, лишь посмеивался. Вероятно, тогда Блюмкин уже ощущал себя не просто другом Есенина, но сотрудником самого Троцкого, ответственным за «связь с литераторами», и это давало ему право критиковать даже своих близких друзей.

Несколько раз он устраивал встречи Есенина с Троцким. Однажды поэта встретил на улице писатель Матвей Ройзман. Есенин сказал ему, что «бежит в парикмахерскую мыть голову», объяснив, что идет на встречу к наркомвоенмору. «Разумеется, эту встречу организовал Блюмкин, — уточняет Ройзман. — О ней Сергей мало рассказывал». Насколько известно, Есенин тогда хотел издавать журнал и обращался за помощью к Троцкому, но по каким-то причинам ничего из его затеи не вышло.

Мариенгоф вспоминал в книге «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», как однажды к ним с Есениным (когда они снимали жилье в Богословском переулке) ворвался Блюмкин:

«— Ребята, хотите побеседовать со Львом Давыдовичем? — покровительственно спросил Блюмкин. — Я могу устроить встречу.

— Хотим!

— Очень!

— Устраивай!

Примерно через неделю Блюмкин явился к нам на Богословский. Я лежал с перевязанной шеей и каждые четверть часа полоскал горло перекисью водорода.

— Ребята, сегодня едем ко Льву Давыдовичу. Будьте готовы.

— Есть!

— Будем, как огурчики!

И счастливый Есенин побежал мыть голову, что всегда делал, когда хотел выглядеть покрасивей и попоэтичней.

— Ой, а у меня тридцать восемь и пять. Ангина проклятая, — простонал я, поспешно разбинтовывая шею. — Дай, Яшенька, пожалуйста, брюки.

— И не подумаю давать. Лежи, Анатолий. Я не могу позволить тебе заразить Троцкого.

— Яшенька, милый…

— Дурак, это контрреволюция!

— Контрреволюция? — испуганно пролепетал я.

— Лежи! Забинтовывай шею! Полощи горло! — повелел романтик, торопливо отходя от моей кровати».

Блюмкин и Есенин отправились на встречу к Троцкому в автомобиле. Есенин захватил с собой журнал имажинистов «Гостиница для путешествующих в прекрасном» и подарил его Троцкому. Тот поблагодарил и вытащил из ящика стола тот же номер журнала — оказалось, что перед встречей он уже его прочитал. Этим, писал Мариенгоф, он сразу покорил Есенина.

В журнале была напечатана «Поэма без шляпы» Мариенгофа, где имелась такая строфа:

 

Не помяни нас лихом, революция.

Тебя встречали мы какой умели песней.

Тебя любили кровью —

Той, что течет от дедов и отцов.

С поэм снимая траурные шляпы, —

Провожаем.

 

«Передайте своему другу Мариенгофу, — сказал Троцкий, — что он слишком рано прощается с революцией. Она еще не кончилась. И вряд ли когда-нибудь кончится. Потому что революция — это движение. А движение — это жизнь».

 

* * *

 

Свое политическое молчание Троцкий прервал в декабре 1923 года. В «Правде» начали печататься его статьи, которые чуть позже, в январе 1924-го, он издал отдельной брошюрой под общим названием «Новый курс».

«Новый курс, — писал Троцкий, — должен начаться с того, чтобы в аппарате все почувствовали, снизу доверху, что никто не смеет терроризировать партию». Он призывал заменить бюрократов «свежими силами» и больше внимания обращать на учащуюся молодежь, о которой писал, что она «вернейший барометр партии — резче всего реагирует на партийный бюрократизм».

Троцкому ответили Каменев, Зиновьев, Бухарин и др. В партии снова началась дискуссия. Особую тревогу у сторонников «тройки» вызывали настроения среди военных. 20 декабря, например, собрание партийных ячеек Военной академии поддержало позицию Троцкого. А через четыре дня начальник Политуправления РККА Владимир Антонов-Овсеенко подписал циркуляр номер 200, согласно которому в ячейках официально вводился принцип выборности секретарей, а они сами освобождались «от мелочной опеки военкомов и политорганов». Предписывалось также «допускать свободную дискуссию… и критику деятельности руководящих военно-политических и партийных организаций». Более того, Антонов-Овсеенко направил угрожающий протест в ЦК и Политбюро, в котором предупреждал, что в партии есть люди, чей голос когда-нибудь «призовет к ответу зарвавшихся „вождей“, так, что они его услышат даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту».

После опасного демарша Антонова-Овсеенко последовал быстрый ответ — в январе — марте 1924-го со своих постов были смещены он сам и заместитель председателя РВС СССР Эфраим Склянский. Их заменили Андрей Бубнов и Михаил Фрунзе. Другие соратники «демона революции» Раковский (ему Троцкий посвятил книгу «Литература и революция»), Крестинский, Иоффе вскоре были отправлены послами за границу.

Троцкого постепенно обложили со всех сторон. В январе 1924 года XIII партконференция обвинила его в организации фракционной деятельности и заклеймила «троцкизм» как «мелкобуржуазный уклон». Сам Троцкий в конференции не участвовал. Еще осенью, во время охоты, он провалился в болото и сильно простудился. С тех пор плохо себя чувствовал, никак не мог справиться с осложнениями после простуды, и 8 января 1924 года «Правда» поместила сообщение о том, что ему предоставлен отпуск по болезни «не менее чем на два месяца». 18 января 1924 года он отбыл на лечение в Сухум.

«Хронически воспаленный Лев Давидович» — ехидно называли Троцкого его недруги. В это время он был действительно болен, но его «проваливание в болото» в решающий момент борьбы со Сталиным выглядело как-то уж слишком символически.

Возможно, если бы Троцкий смог преодолеть себя и остался в Москве, судьба страны могла бы сложиться по-другому. Но как — вот вопрос. Однако он, что уже бывало и раньше, предпочел уклониться от решающей схватки. Вольно или невольно Троцкий оставил поле битвы своим противникам.

Через три дня после отъезда Троцкого на юг, под Москвой, в Горках, умер Ленин. Потом Лев Давидович будет возмущаться — его якобы специально неправильно информировали о дате похорон вождя, чтобы он не успел приехать из Сухума. Однако было уже поздно. 21 января 1924 года в России началась новая эпоха.

 

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-08; Просмотров: 282; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.059 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь