Инквизиция во времена Возрождения

История колдовства в России резко отличается от истории колдовства в Западной Европе.

Разнообразие элементов, наполнявших религиозную жизнь и питавших религиозную мысль на Западе — вся обстановка католицизма, с ее папством, инквизицией, теологией, с ее догмой грехa и искушения, с ее таинственными сводами и мрачными оградами монастырей и соборов, с искусством, отдавшим себя на служение религиозным сюжетам — все это вызывало разнообразие и яркость представлений о сатане, его власти на земле и его похождениях среди людей. Кроме того Западная Европа наследовала богатый материал для демонологии от классического мира, на котором возникла цивилизация Запада — от и язычества, которое со всеми своими богами, с водворением христианства сошедшими на землю и вступившими в борьбу с началами добра и света, послужило основанием демонологических понятий и сатанинского культа.

Совсем другое мы видим на Руси. И на Руси были распространены представления о дьяволе и о борьбе с ним. Но благодаря простоте внутреннего содержания Восточной Церкви, однообразию форм ее внешнего строя, слабому развитию философско-теологической литературы, бледности красок и однообразию жизненных элементов в складе древнерусской жизни — представления о дьяволе остались в бледных зачатках и в самых слабых очертаниях и не могли развиться в ту стройную систему демонологических учений, какую мы видим на западе.

«Древнейшие сказания, говорит Буслаев, распространенные на Руси, как национального, так и византийского происхождения, изображают бесa в самых общих чертах, придавая ему только одно отвлеченное значение зла и греха. Фантазия, скованная догматом, боязливо касается этой опасной личности и, упомянув о ней вскользь, старается очистить себя молитвой. Самые изображения бесов в русских миниатюрах до XVII в. однообразны, скудны, не занимательны и сделаны как бы в том намерении, чтобы не интересовать зрителя».[27]

Восточная церковь не считала своей задачей борьбу с дьяволом и не посвящала себя этой борьбе, как служению Богу. Поэтому и в народе не была выработана вера в организованный демонический культ, и народным воззрениям были совершенно чужды те демонологические понятия, которые вызывали на западе жестокое преследование колдовства. Как справедливо замечает В.Б. Антонович, «народный взгляд, допуская возможность чародейного, таинственного влияния на бытовые, повседневные обстоятельства жизни, не искал начала этих влияний в сношениях со злым духом; демонология не только не была развита, как свод стройно развитой системы представлений, но до самого конца XVIII стол., на сколько можно судить по процессам, совсем не существовала в народном воображении, даже в виде неясного зародыша. Народный взгляд на чародейство был не демонологический, а исключительно пантеистический. Допуская существование в природе законов и сил, неведомых массе людей, народ полагал, что многие из этих законов известны личностям, тем или другим образом успевшим проникнуть или узнать их».[28]

Само по себе обладание тайною природы не представлялось, таким образом, делом греховным, противным учению религии. Поэтому преследование колдовства и ведьм не имели у нас того жестокого фанатического характера, какой приняли процессы о колдовстве на западе. Производившиеся у нас процессы по обвинены в колдовстве не имели ничего общего с процессами западными. Эти были большею частью обыкновенные гражданские иски, возбуждавшиеся против тех или других лиц (преимущественно женщин), обвиняемых в причинении вреда посредством колдовства. Колдовство таким образом играло лишь роль орудия для нанесения вреда другому, и вина обвиняемых вытекала не из греховного начала колдовства, а измерялась экономическим началом — степенью и количеством нанесенного ущерба. Никаких религиозных или иных причин для преследования колдовства в народном сознании не было. Дьявольская сила преследовалась не за свою греховность, а за то, что ею пользовались для нанесения вреда. Народ смотрел на колдунов, как на силу, умеющую вредить, и защищал себя от колдовского вреда или мстил за причиненный вред. Судьи принимали к своему решению дела о колдовстве как частные случаи, и были чужды каких либо фанатических представлений о необходимости искоренения колдовства во имя каких либо общих демонологических понятий. Поэтому у нас не было систематизированного преследования ведьм как на Западе; не было выработано никаких исключительных судопроизводственных порядков по делам о колдовстве, не было специальных законов о преступлениях колдовства, обвиняемые не пытались, не сжигались на костре. Дела оканчивались обыкновенно вознаграждением потерпевшего или уплатой штрафа в пользу церкви, церковной епитимией или очистительной присягой.

Ниже мы приведем некоторые процессы по обвинению в колдовстве, относящиеся к прошлому столетию, а теперь обратимся к историческому очерку развития колдовства в России. Из него мы увидим, что, не смотря на слабое развитие демонологических понятий, Россия, тем не менее, также заплатила тяжелую дань суеверию колдовства.

Чародейство известно в России в самый древний период. В летописях находим много рассказов о волхвах. Под 1024 годом рассказывается, что из Суздаля вышли волхвы и стали избивать «старую чадь», т. е. стариков и старух, говоря, что они портят урожай. Князь Ярослав велел схватить волхвов и иных из них прогнать, других предать смерти, говоря: «Бог наводит по грехом на куюждо землю гладом или мором, ли ведром, ли иною казнью, а человек не весть ничтоже». Во время голода в Ростовской земле в 1071 году пришли туда из Ярославля два волхва и стали преследовать женщин: мучить их, грабить и убивать — за то, что будто бы виновны в этом народном несчастье. Обыкновенно придя в какой либо погост, они называли лучших жен, т. е. более зажиточных женщин и утверждали, что одни из них задерживают жито, другие медь, третьи рыбу или кожи, жители приводили к ним своих сестер, матерей и жен; волхвы же, прорезавши у них за плечами кожу, вынимали оттуда жито, рыбу и т. д. и затем убивали несчастных, присваивая себе их имущество.

Отсюда волхвы пошли в Белоозеро, в сопровождении большой толпы народа, их последователей. Чрез некоторое время сюда пришел Ян, сын Вышаты, для сбора дани от имени своего князя Святослава. Белоозерцы рассказали ему, что волхвы тут убили много женщин. Ян вступил с волхвами и их последователями в борьбу, дело дошло до сечи, которая кончилась гибелью волхвов. При князе Глебе явился в Новгород волхв, который «многы прелсти, мало не всего града»; он хулил христианскую веру и хвалился, что перейдет перед глазами всех через Волхов. «И быст мятежь в граде, и вей яша ему веру и хотяху погубити епископа»; последний, взявши в руки крест, пригласил всех верующих стать возле него: «и разделившася на двое: князь бо Глеб и дружина его идоша и сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва». Дело кончилось тем, что князь Глеб убил волхва топором, а люди разошлись; «он же — прибавляет летописец о волхве — погыбе телом и душею, предавься дьяволу».

В Киеве в 1071 году явился какой-то волхв, который предсказывал страшные вещи: «яко на пятое лето Днепру потеши вспять и землям преступати на ина места, яко стати гречьской земле на русской, а русской на гречьской и прочим землям изменитися». Невежды по словам летописца, слушали его, а «верные» смеялись над ним, говоря: «бес тобою играет на пагубу тебе». По этому поводу летописец прибавляет от себя: «беси бо подътокше на зло вводят, по семь же насмисаються, ввергьше и в пропасть смертную, научивше глаголати, яко же се скажем бесовское наущение и действо».

В древнерусских памятниках литературы находим весьма много указаний, в которых выразилась церковная точка зрения на существование злой силы в виде дьявола и его слуг — чародеев. Волшебство, чары, волхование — представлялись как реально существующие явления, и порицались церковью, как грех. Дела о чародейств находились в видении духовенства, которому была предоставлена юрисдикция этих дел. В «Церковном Уставе» святого Владимира имеется на этот счет указания, также в «Правиле» митрополита Иоанна II (1080–1089) и в «Уставе белечском» митрополита Георгия (XII в.). Из этих постановлений видно, что первоначально духовная власть смотрела весьма мягко на преступления колдовства и не требовала наказания греха чародейства смертью. По крайней мере до конца XII века чародейство не встречает строгого преследования со стороны духовного суда и воззрения нашего духовенства на чародеев отличаются весьма мягким гуманным характером.

Начиная с XVI в. отношение к чародеям изменяется, становится строже, как среди духовенства, так и среди народа. Отношение народа к чародеям выразилось между прочим в «Повести о волхвовании», написанной неизвестным автором для царя Иоанна Васильевича Грозного. В этой «Повести» доказывается необходимость строгих наказаний для чародеев и «в пример» выставляется один царь, который вместе с епископом «написати книги повеле и утверди и промять чародеяние и в весех заповеда после таких огнем пожечи». Это отношение к чародейству выразилось также в следующем народном предании, (относящемся к царствованию Иоанна Грозного). «При царе Иване Васильевиче Грозном расплодилось на Русской земле множество всякой нечисти и безбожия; долго горевал благочестивый царь о погибели христианского народа и решился наконец для уменьшения зла уничтожить колдунов и ведьм. Разослал он гонцов по царству с грамотами, чтобы не таили православные и высылали спешно в Москву, если есть у кого ведьмы и переметчицы; по этому царскому наказу навезли со всех сторон старых баб и рассадили их по крепостям, со строгим караулом, чтобы не ушли. Тогда царь приказал, чтобы всех их привели на площадь; собрались они в большем числе, стали в кучку, переглядываются и улыбаются; вышел сам царь на площадь и велел обложить всех ведьм соломой; когда навезли соломы и обложили кругом, он приказал запалить со всех сторон, чтобы уничтожить всякое колдовство на Руси на своих глазах. Охватило пламя ведьм, и они подняли визг, крик и мяуканье; поднялся густой черный столб дыма и полетело из него множество сорок, одна за другою: все ведьмы обернулись в сорок, улетели и обманули царя в глаза. Разгневался тогда царь и послал им вслед проклятие: чтобы вам отныне и до веку оставаться сороками. Так все они и теперь летают сороками, питаются мясом и сырыми яйцами; до сих пор они боятся царского проклятия и потому ни одна сорока не долетает до Москвы ближе 60 верст вокруг».

Как сильно было распространено в Московском царстве колдовство, показывает формула присяги, по которой клялись служилые люди в 1598 году в верности избранному на царство Борису Годунову: «ни в платье, ни в ином ни в чем лиха никакого не учинити и не испортити, ни зелья лихово, ни коренья не давати… да и людей своих с ведовством не посылати и ведунов не добывати на государское лихо… и наследу всяким ведовским мечтаньем не испортити и ведовством по ветру никакого лиха не насилати… а кто такое ведовское дело похочет мыслити или делати… и того поймати»…

В Архивах сохранилось множество ведовских дел, относящихся к XVI–XVII векам.[29] Почти все эти дела имеют характер государственных преступлений и касаются порчи кого либо из членов царской фамилии и вообще посягательства колдовскими средствами на жизнь и здоровье государей. Очень часто к оговору в чародействе прибегали, как к лучшему средству отделаться от противников, в борьбе партий, вечно кипевшей вокруг царского трона. Не мало людей было замучено по этим колдовским делам. Вот несколько из них, которые мы заимствуем у Забелина («Комета», 1851 г.).

В 1635 году одна из золотных мастериц царицы, Антонида Чашникова, выронила нечаянно у мастериц в палате, где они работали, платок, в котором был заверчен корень «неведомо какой». Этого было достаточно, чтобы возбудить подозрение. Донесли об этом государю. Государь повелел дьяку царицыной мастерской палаты Сурьянину Тараканову сыскати об этом накрепко. Дьяк начал розыск расспросом: «где мастерица Чашникова тот корень взяла или кто ей тот корень и для чего дал, и почему, она с ним ходит к государю и государыне в верх, т. е. во дворец». На эти вопросы мастерица Чашникова отвечала, что «тот корень не лихой, а носит она его с собою от сердечные болезни, что сердцем больна». Дьяк снова со всякою пригрозою начал допрос, словами: «если она про тот корень, какой он словет и где она его взяла и для чего дал и кто ей дал, подлинно не скажет и государю в том вины своей не принесет, то по царскому повелению, ее будут пытати накрепко». Эти слова сильно подействовали на бедную женщину, она повинилась и сказала, что в первом расспросе не объявила про корень подлинно, блюдясь от государя и от государыни опалы, но теперь все откроет. «Ходит де в царицыну слободу, в Кисловку, к государевым мастерицам жонка, зовут ее Танькою. И она этой жонке била челом, что до нее муж лих; и она ей дала тот корень, который она выронила; и велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться и до нее де будет муж добр. А живет та жонка на Задвиженской улице».

Дьяк тотчас велел сыскать женку Таньку. Когда посланные за нею дети боярские поставили ее к допросу, она сказала, что зовут ее Танькою, а мужа ее зовут Гришка плотник и что отнюдь в Царицыну слободу, в Кисловку, ни к кому не ходит и золотной мастерицы Антониды Чашниковой не знает и иных никаких мастериц не знает. Поставили ее на очную ставку с Чашниковой и угрожали пытати накрепко и жечь огнем; но она продолжала отпираться. Дело было снова доложено государю и он повелел окольничему Василию Стрешневу и дьяку Сурьянину Тараканову «ехать к пытке и про то дело сыскивать и мастерицу и жонку Таньку расспрашивать накрепко». Под пыткой мастерица и Танька все таки не признались и повторяли свои первые показания, между прочим Танька подтвердила, что она дала мастерице корень, который зовут обратим, вследствие просьбы ее, чтобы она ей сделала, чтобы ее муж любил. О судьбе этих женщин имеется в сыскном деле следующее: «Сосланы в Казань за опалу, в ведовском деле, царицын сын боярский Григорий Чашников с женою, и велено ему в Казани делати недели и поденный корм ему указано давати против иных таких же опальных людей. Да в том же деле сосланы с Москвы на Чаронду Гриша плотник с женою с Танькою, а велено им жить и кормиться на Чаронде, а к Москве их отпустить не велено, потому что та Гришина жена ведомая ведунья и с пытка сама на себя в ведовстве говорила».

Лет через пять, в ноября 1638 году, случилось другое подобное дело. Одна из мастериц государыни Мария Сновидова сделала язвить на другую мастерицу Дарью Ламанову, обвиняя ее в том, что она на след государыни-царицы сыпала песок и что во время царского отсутствия из Москвы к ней в Троицкий монастырь приходила неведомо какая жена. Розыск опять поручен был окольничему Стрешневу и дьяку Тараканову; они подвергли Ламанову пытке и допросу относительно следующих пунктов: «как та мастерица Дарья на след государыни-царицы сыпала песок и как она Дарья звала с собою за Москву-реку Степаниду Арапку к бабе; и та мастерица Дарья для ль государския порчи хотела итить к бабе или для иного какова дела, и кто с нею в том дели и какие люди в думе были, и в верх к ней, Дарьи, в светлицу та ли баба, которая живет за Москвою-рекою, приходила или какая иная и для чего приходила»? Ламанова под пыткой повинилась: «В том де она перед государем и перед государыней виновата, что к бабе к ворожей подругу свою Степаниду Арапку за Москву-реку звала, а ту-де бабу зовут Настасьицею, живет за Москвою-рекою на вспольи; а спознала ее с нею подруга ее, золотная же мастерица Авдотья Ярышкина, для того, что она людей привораживает, а у мужей к женам сердце и ревность отымаеть; а наговаривает на соль и на мыло, да ту соль дают мужьям в естве и в питье, а мылом умываютца; да и над мужем де она Авдотья своим тож делала и у него к себе сердце и ум отняла: что она Авдотья ни делает, а он ей в том молчит. Да таж баба давала, наговариваючи, золотной же мастерице, Анне Тяпкиной, чтобы муж ее, Алексий Коробанов, добр был до ее Анниных детей». Послали за колдуньей, которая в расспросе сказалась, зовут ее Настасьицею, Иванова дочь, родом Черниговка, а муж у ней литвин, зовут его Янкою Павлов. На очной ставке ее признали за ту именно бабу, которая приходила во дворец к Дарье Ламановой. Но Настасьица во всем запиралась: «мастериц она никого не знает и в светлице не бывала». Ее велели «пытати накрепко и огнем жечь». «И послыша то, мастерица Дарья Ламанова учала винитца и плакать, а той жонке Настьке говорит, чтобы повинилась: помнишь ты сама. говорила она ей, как мне про тебя сказала мастерица Авдотья Ярышкина, и я по ее сказке к тем пришла и, ворот черной своей рубашки отодрав, к тебе принесла, да с тем же воротом принесла к тебе соль и мыло. И ты меня спросила, прямое ли имя Авдотья, и я сказала тебе что прямое, и ты в те поры той моей рубашки ворот на омостке, у печи сожгла, и на соль и на мыло наговаривала, а как наговорила и ты велела мне тот пепел сыпать на государской след, куда государь и государыня-царица и их царское дети и ближние люди ходят; и тебе де в том и от государя и от царицы кручины никакие не будет, а ближние люди учнут любити. А мылом велела ты мне умыватца с мужем, и соль велела давати ему ж в питье и в естве, так де у мужа моего сердце и ревностью отойдет и до меня будет добр. Да и не одна я у тебя была, продолжала Дарья: приходила и после того со мною ж к тебе Васильевна, жена Колоднича, Семенова, жена Суровцева, ты им, наговора, соль и мыло давала».

Не смотря на эти улики, ворожея запиралась. Ее стали пытать еще раз и она не выдержала и призналась, что мастерицам Дарье Ламановой и ее подругам, которых знает, а иных и не знает, сожегши женских рубашек вороты и наговоря на соль и мыло давала и пепел велела сыпать на государской след, но не для лихова дела, а для того, как тот пепел государь и государыня перейдет, а чье в те поры будет челобитье и то дело сделается, да от того бывает государская милость и ближние люди к ним добры. А соль и мыло велела она давать мастерицам мужьям своим, чтобы до них были добры. И еще была она спрошена: «сколь она давно тем промыслом промышляет и от литовского короля к мужу ее, литвину Янке, присылка или наказ, что ей государя или государыню испортить, был ли; и чем она и какими лихими делы их государей портила; и давно ль она тому делу, что мужей привораживать, научилась и кто ее тому учил и муж ее про то ведает ли»? Колдунья отвечала: «что к мужу ее, к литвину Янке и к ней из Литвы от короля для государския порчи приказу и иного никакого заказу не бывало и сама она их государей не порчивала. А что она мужей привораживает и она только и наговорных слов говорит: как люди смотрятца в зеркало, так бы муж смотрел на жену, да не насмотрелся; а мыло сколь борзо смоетца, столь бы де скоро муж полюбил; а рубашка, какова на теле была, столь бы де муж был светел, да и иные де она не лихия слова наговариваема, чтобы государь и государыня жаловали, а ближние люди любили, а учила ее тому на Москве жонка Манка словеть Козлиха, а живет за Москвою-рекою у Покрова».

Тотчас отыскали и Манку Козлиху и поставили их с очей на очи. Манка запиралась и сказала, что ворожить не знает, а только и знает, что малых детей смывает, да жабы, у кого прилучитца во рте, уговаривает, да горшки на брюхо наметывает, опричь того и ничего не знает. Начали ее пытать накрепко и после третьего раза она повинилась и сказала, что она сама ворожить и Настасьицу ворожить учила. А ей Манке тое ворожбу оставила при смерти мать ее родная, Оленка. А как матери ее не стало, тому ныне седмой год. А ворожа она, в привороте на соль и на мыло и на зеркало наговаривала: как смотрятца в зеркало да не насмотрятца, так бы муж на жену не насмотрелся; а на соль: как тое соль люди в естве любят, так бы муж жену любил; а на мыло наговаривала: сколь скоро мыло с лица смоетца, столь бы скоро муж жену полюбил. А вороты рубашечные жегши, приговоривала: какова была рубашка на теле, таков бы муж до жены был. А жаба у кого прилучитца во рте, уговаривает. А инова она ничего лихова опричь того не знает и лихим словом не наговаривает. Да и не одна она тем ремеслом промышляет: есть на Москве и иные бабы, которые подлинно умеют ворожить. Одна живет за Арбацкими вороты, зовут ее Ульянкою, слепая; а две живут за Москвою-рекою, одна в Лужниках, зовут Дунькою, а другая зовут Феклицей, в Стрелецкой Слободе.

Таким образом явились еще ворожеи, Улька, Дунька и Феклица, все слепые, которых розыскали и поставили на очную ставку с Манкой. Так как они запирались, то их стали пытать. Жонка Улька во время пытки призналась во всем и прибавила, что «не одним этим промышляет, есть де за нею и иной промысл: у которых людей в торговле товар заляжет, и она тем торговым людям наговаривает на медь, а велит им тем медом умыватца, сама приговаривает: как пчелы ярые роютца да слетаютца, так бы к тем торговые людям да их товаров купцы сходились. И от того наговору у тех торговых людей на товары купцы бывают скорые». Другая ворожея Дунька слепая объяснила с пытки между прочим, что она, «у кого что пропадет, смотрит, и на кого скажут наверну и она, посмотря на сердце, узнает, потому что у него сердце трепещет». Третья ворожея, Феклица cозналась только, что «грыжи людям уговаривает, а наговаривает на громовую стрелку, да на медвежий ноготь, да с той строчки и с ногтя дает пить воду; а приговариваючи говорит: как де ей, старой жонке, детей не раживать, так бы, у кого та грыжа, и болезни не было; да она ж у кого лучитца, на брюхи горшки наметывает».

Несмотря на жестокие пытки и сжение огнем, что повторялось по несколько раз, все эти жонки колдуньи ничего более не открыли. Между тем в январе 1639 года после непродолжительной болезни умер пятилетний царевич Иван Михайлович, а в марте 25-го дня умер новорожденный царевич Василий Михайлович. Эти несчастия в царской семье были приведены в связь с ворожбой мастерицы Дарьи Ламановой, посыпавшей пепел на след государыни-царицы, и 1-го апреля государь указал снова расспросить и пытать накрепко и мастерицу Дашку и ведунью женку Настьку. В указе сказано, что «с того времени как Дашка, по ведовству жонки колдуньи Настьки на след государыни сыпала пепел и от того времени до сих мест меж их государей скорбь и в их государском здоровья помешка… и она бы мастерица Дашка и ведунья жонка Настька сказали про то подлинно в правду, для чего она Дашка ведовский рубашечный пепел на след государыни царицы сыпала; а та ведунья Настька, что подлинно над тем пеплом наговорила и на государской след сыпать велела: над государем и над государынею и над их государскими детьми какое лихое дело не умышляли ль и их государей не портили ль, и детей их государских у них государей не отнимали ль, и совать их государский меж их государей своею ведовскою рознью к развращенью не делали ль, и детям их государским в их многолитном здоровье тем своим ведовским делом, порчею, лет не убавляли ль, и иного какого зла им государем и их детям не умышляли ль, и умысля что, не дели ль, про то б про все сказали вправду?»

Мастерицу Дашку и жонку ведунью Настьку подвергли новым пыткам и сжению огнем; кроме того допросили в пытке также остальных мастериц, подруг Дашки. Ничего нового однако не открыли. Вскоре после этих пыток колдуньи Настька и Ульянка слепая умерли. Прочие подсудимые были розданы приставам под стражу до окончания дела. В сентябре того же 1639 года всех прикосновенных к этому делу мастериц велено выслать из дворца и впредь в царицыне чину им не быть. Дарья Ламанова с мужем сосланы в Сибирский город Пелым, колдунья Манка Козлиха — в Соликамск, а Феклица слепая с мужем на Вятку, а Дунька слепая к Соли Вычегодской.

При царе Михаиле Феодоровиче была отправлена в Псков грамота с запрещением покупать у литовцев хмель, потому что посланные за рубеж лазутчики объявили, что есть в Литве баба ведунья, и наговаривает она на хмель, вывозимый в русские города, с целью навести чрез то на Русь моровое поветрие.

В 1547 году, во время великого московского пожара, народная молва приписала это бедствие чародейству Глинских, родственников по матери молодому Ивану IV. По совету благовещенского протопопа Федора Бармина; бояр князя Федора Скопина-Шуйского да Ивана Федорова, царь приказал сделать розыск по делу. Бояре приехали в Кремль на площадь, к Успенскому собору, собрали черных людей и стали спрашивать:

— Кто зажигал Москву?

Толпа закричала:

— Княгиня Анна Глинская с своими детьми и с людьми волховала, вынимала сердца человеческие, клала их в воду, да тою водою, ездячи по Москве, кропила — и от того Москва выгорела!

На площадь явился и Юрий Глинский, родной дядя Ивана Васильевича; слыша такое ужасное обвинение, он поспешил укрыться в Успенском coбopе, но озлобленная чернь бросилась за ним, убила его в самой церкви и поволокла труп на торговое место, где обыкновенно совершались казни.

Строгое отношение к чародеям выражается и в законодательных памятниках того времени, в которые начинают проникать постановления относительно строгого преследования ведьм и колдунов. В Стоглаве наказания еще сравнительно мягки: для мирян высшим наказанием положено отлучение от церкви, а для клириков — извержение из сана. В одном из указов царя Ивана Васильевича Грозного 1552 года говорится, что те, которые будут «к чародием и ж волхвом и к звездочетцом ходити волховати и к полям чародеи приводити, и в том на них доведут и обличены будут достоверными свидетели, и тем быти от царя и великого князя в великой опале, по градскими законом, а от святителей им же быти в духовном запрещении, по священным правилам». В Указе, данном царем Федором Алексеевичем при основании Московской Славяно-Греко-Латинской Академии в 1682 году, читаем: «а от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити, и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и они со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся; аще… отныне начнет от духовных и мирских всякого чина людей волшебные и чародейные и гадательные и всякие от церкви возбраняемые богохульные и богоненавистные книги и писания у себе коим ни буди образом, держати и по оным действовати и иных тому учити, или без писания таковая богоненавистная делеса творити или таковыми злыми делами хвалитися, яко мощен он таковая творити; и таковый человек за достоверным свидетельством без всякого милосердия да сожжется».

Котошихин говорит, что в его время мужчин за волшебство и чернокнижество сожигали, а женщин за волшебство живых по грудь закапывают в землю, отчего они умирали на другой или на третий день.

Также в «артикулах» воинского устава Петра Великого 1716 года сказано: «ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохульный чародей: оный по состоянию дела в «жестоком» заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть».

Достойно замечания, что усиление веры в колдовство в России относится к тому времени, когда на западе эта вера стала ослабевать, именно к XVIII столетию. Таким образом мы видим тут, в отношении колдовства, тоже самое, что повторилось в отношении многих других явлений культурно-исторического развития России — переживание Россиею западноевропейских задов.

Во второй половине XVIII столетия в народе существовало убеждение, что сожжение за колдовство — дело обычное и вполне законное. В июне 1758 года управляющий имением графа Тышкевича пишет к последнему: «Ясновельможный пане! С возвращающимися Клепацкими крестьянами доношу, что с вашею позволения сжег я шесть чаровниц; — три сознались, а остальные не сознались, потому что две престарелые, третья тоже лет пятидесяти, да к тому же одиннадцать дней они все просидели у меня под чаном, так, верно, и других заколдовали. Вот и теперь господская рожь в двух местах заломана. Я сбираю теперь с десяти костелов воду и буду на ней варить кисель: говорят, непременно все колдуньи прибегут просить киселя; тогда еще мне работы. Вот и г. Епернети, по нашему примеру, сжег женщину и мужчину, войта четырех полков. Этот несчастный ни в чем не сознается, за то женщина созналась во всем и с великим отчаянием пошла на тот свет».

У нас также практиковалось «испытание водою», которое заключалось в следующем. Женщин, подозреваемых в причинении засухи, заставляли беспрерывно носить воду из реки или пруда через поля и поливать ею кресты или образа (фигуры), выставляемые обыкновенно близ села или на раздорожьи. Которая из женщин выносила это испытание, та избавлялась от подозрении в колдовстве. Также употреблялось, как на западе, топление женщин в воде. В Малороссии им обыкновенно привязывавши на шею камень и таким образом опускали в воду: если она тонула, ее считали невинной и вытягивали веревками вверх, а если она держалась на поверхности воды, ее признавали ведьмой и обрекали на смерть.

Вот некоторые дела об испытании водою, сохранившиеся в архивах судебных учреждениях XVIII столетия.

В 1709 году во время засухи в Подолии, мелкопоместные владельцы села Подфилипья, чтобы узнать виновниц бездождия, распорядились, чтобы все крестьянки, в виде первого испытания, носили ведрами воду из реки Збруча через поля и поливали ею крест, стоявший у дороги в значительном расстоянии от реки. Но так как все крестьянки исполнили это приказание и тем сняли с себя подозрение, то владельцы должны были искать виновниц между дворянками. При этом один из владельцев указал на дворянку, которую следовало бы подвергнуть испытанию. Этой женщине он был должен значительную сумму денег, от уплаты которых уклонялся в течение двух лет; поэтому в его интересе было содействовать ее обвинению, или по крайней мере опозорить ее. С общего совета устроили на берегу реки Збруча нужные приспособления; созвали в это место всех жителей села и пригласили упомянутую дворянку. Когда она явилась, то крестьяне, по приказанию ее должника, бросились на нее, раздели до нога, связали особенным образом, установленным для подобного рода испытаний: большой палец правой руки привязали к большому пальцу левой ноги и тоже делалось на крест. Затем между связанными членами продета была веревка и несчастную принялись на блоках опускать в воду и подымать вверх. Так как при этом она тонула, то признана была общим собранием невинною.

В мае 1711 года на Волыни была сильная суша вследствие отсутствия дождя. Виновницами, конечно, считали женщин. Управляющий имениями одного князя приказал подвергнуть испытанию посредством воды женщин окрестных деревень. По испытании оказалось десять баб села Погорилец таких, которые не тонули. Их признали виновными и вследствие этого представили в Дубнинский магистрат для заключения в тюрьму, до решения дела. Магистрат, однако, отпустил их домой за поручительством мужей, с тем, чтобы они были представлены в суд по первому требованию судебных властей.

Как уже выше было замечено, у нас не было процессов ведьм в смысле организованного преследования, как на западе. Но единичные случаи преследования мнимых ведьм повторяются очень часто в течение XVIII столетия. Дела по обвинению в колдовстве рассматривались в обыкновенных судах и, как выше указано, возбуждались лишь по жалобе потерпевших, как гражданские иски о причиненном колдовством вреде. Суды не придавали этим делам никакого религиозного характера и присуждали только к вознаграждению потерпевшего или к очистительной присяге, которую должны были принять ответчики в знак своей невинности.

Заимствуем у В. Б. Антоновича некоторые дела из актов Киевского центрального архива, относящиеся к процессам прошлого столетия по обвинению в колдовстве и извлеченные им из книг градских и магистратских судов юго-западного края. Рассмотренные им дела Антонович распределяет по следующим группам — по цели, с которой колдовство производилось:

1) Самые многочисленные данные свидетельствуют о посягательстве посредством чародейства на жизнь, здоровье и рассудок, а также об излечении таинственными средствами различных болезней.

2) Другая группа фактов относится к применению колдовства с целью снискать или предотвратить любовь.

3) Далее следуют дела, касающаяся причинения вреда в хозяйстве или ремесле.

4) Группа фактов, свидетельствующих о прибегании к колдовству при разнообразных предприятиях.

5) Группа дел, заключающих факты о колдовстве, которым пользуются стороны при судебном процессе.

В 1716 году в магистрате города Выжмы (на Волыни) разбиралось дело по обвинению мещанки Ломазянки Супрунюками в том, что она таинственным образом причиняла смерть всем лицам, имевшим с нею тяжбу в суде.

В 1733 году в Овручском градском суде дворяне Ярмолинские обвинялись в том, что они похвалялись публично — посредством колдовства умертвить дворян Верновских и искоренить их род.

В 1739 году в магистрате города Олыки разбиралось дело по обвинению мещанки Райской в том, что будто она чародейством причинила смерть сыну мещанки Анны Шкопелихи.

В 1701 году Каменецкий мещанин, почтарь Судец, жаловался на гречанку Антошеву в том, что она желала причинить ему болезнь, посыпая порог его дома каким-то порошком. Магистрат освободил обвиняемую от ответственности, присудив ее лишь к принятию очистительной присяги.

В 1705 году Ковельский мещанин Трофим Григорьевич жаловался на соседа своего Михаила Максимовича о том, что обвиняемый с женою совершили такое преступление, какого и высказать нельзя». Преступление заключалось в том, что Максимовичи, с целью повредить здоровью истцов вылепили из теста что-то круглое, в виде калача, и в собственном саду истцов повесили на дереве. По распоряжению магистрата отправлен был присяжный лавник освидетельствовать факт, и действительно нашел на вербе кругло-вылепленный калач из ржаного теста. Максимович не явился в суд к ответу и был заочно приговорен к уплате штрафа и судебных издержек.

В 1732 году в Дубенском магистрате разбиралось дело по жалобе солдата Степана Гембажевского на его соседку, мещанку Дембскую, что она причинила истцу семинедельную болезнь тем, что разложила на его заборе какое-то истолченное зелье. Обвиненная объяснила, что зелье это не имело значения, приписываемого истцом, что она только просушивала истолченную горчицу, приготовленную на лекарство больного ребенка. Магистрата определил, чтобы Дембская приняла очистительную присягу.

В 1747 году состоялся приговор Овручского магистрата по жалобе мещанина Опанаса Моисиевича, обвинившего мещанку Омельчиху в том, что она, желая причинить ему вред, вылила какой-то состав под его хлев. Обвиняемая объяснила, что она вылила «щелок» для того, чтобы там не было грязи. Магистрат определил, чтобы Омельчиха вместе с мужем приняла очистительную присягу и извинилась перед истцом, «а впредь если она осмелится выливать чтобы то ни было, доброе или злое, в чужую усадьбу, то безотлагательно будет наказана 50 ударами».

В редких случаях, когда какое либо народное бедствие возбуждало народное воображение, были случаи более жестокой расправы с теми, которых считали чародеями.

В 1738 году в Подолии распространилась моровая язва. Желая предохранить свое село от заразы, жители села Гуменнец предприняли ночью крестный ход по своим полям. Между тем в соседнем селе Пржевратьи, у дворянина Михаила Матковского пропали лошади. Матковскй ночью же отправился на поиски и наткнулся на крестный ход. Жители Гуменец вообразили, что неизвестный им человек, ходящий ночью по полям с уздечкою, есть ни что иное, как олицетворение моровой язвы; подозревая, что он упырь, парубки бросились на Матковского, жестоко его избили, порвали на нем одежду и полумертвого оставили на земле. Едва возвратился Матковский домой, как из Гуменец прибежал посланный узнать, жив ли он. Узнав, что он вернулся и жив, жители Гуманнец целою толпою, вооруженные ружьями, пиками, косами, цепами, пришли ночью в село Пржевратье и окружили дом Матковского. Разбив двери, они схватили Матковского и увели в Гуменец. Здесь у дома дворянина Кочковского собрались все жители села. Предварительно арестованному дали 50 ударов, допытываясь связи его с моровою язвою. Несмотря на уверение в невинности, большинством голосов ранили его сжечь; несколько лиц заявили впрочем сомнение в юридической правильности приговора. Некто дворянин Выпршинский протестовал, что дворянина нельзя жечь без приговора Городского суда. Тогда большинство потребовало от него, чтобы он дал запись о том, что он принимает на себя ответственность за все бедствия, могущие возникнуть вследствие оставления в живых Матковского. От этого Выпрышинский уклонился, отговариваясь сначала отсутствием чернила, и наконец сказал: «Некогда мне писать — жгите»! Впрочем громада пришла в раздумье, боясь судебной ответственности. Но тут нашлись лица, выведшие ее из сомнения. Дворянин Скупьский прискакал верхом на сборный пункт и крикнул: жгите скорее, я готов уплатить сто золотых, если за это будет штраф. Затем явился священник и, исповедав Матковского, объявил: «мое дело заботиться о душе, а о теле — ваше; жгите скорее». В толпе раздавался крик: «нужно жечь!» — и Матковского передали в руки экспертов. Один из них дворянин Лобуцкий вырезал пояс из сыромятной кожи, окружил им голову жертвы, заложив в уши под повязку камушки и затем сложив в узел пояса палку, стал его сильно стягивать. Другой Войтех Дикий замазывал свежим навозом рот Матковского, а дьяк Андрей Софопчук, намочив большую тряпку в деготь, обвязал глаза Матковского. После этого устроили костер из сорока возов дров и двадцати возов соломы, втащили на него Матковского и сожгли. После этого послали в дом Матковского за его одеждою и ее также бросили в огонь.

В XVII–XVIII веках было весьма распространено у нас кликушество, напоминающее во многом одержимость бесом на западе. Кликуша (от слова кликать) или, как в старину также называлась икотница — это женщина, испорченная, в которую вселился бес. В автобиографии протопопа Аввакума, имеется описание кликуши, которая когда «паде на нее бес, учала собакою лаять, и козою блекотать, и кукушкою куковать». Обыкновенно припадки случаются с кликушами во многолюдных собраниях, особенно в церквах. Кликуша не может переносить запаха ладона, слышать евангелия, херувимской. Во время припадка она говорит от имени дьявола и его языком. Приписывая свою болезнь «порче», кликуша обыкновенно выкликает имя того лица, которое чародейством напустило на нее болезнь. В XVII столетии такие лица, имена которых кликуши выкликивали, привлекались к суду по обвинению в чародействе и предавались пыткам, самих же кликуш только отчитывали для изгнания поселившихся в них бесов. В допетровский период погибло под пытками не мало людей, благодаря таким выкликаниям кликуш. Кликуши нередко играли роль в борьбы партий при Московском дворе и ими часто пользовались для возведения обвинения в чародействе и устранения противников. Вследствие этого в XVIII столетии кликушество начинает вызывать против себя строгое отношение со стороны правительства. Петр и видел в кликушество притворное беснование, имеющее целью возведение поклепа на невинных людей. В 1715 году состоялся указ: «ежели где явятся мужеска и женска пола кликуша, то, сих имая, приводить в приказы и розыскивать» (т. е. допрашивать под пыткой). Указом 1716 года и духовным регламентом 1731 года на архереев возложена обязанность розыскивать кликуш и предавать их гражданскому суду. В 1731–1730 годах в одной волости обвинены были в икотном деле 232 человека, в том числе замужних женщин 116, вдов 5, малолетних девушек 26, мальчиков и женатых мужчин 84. Указ 1737 года, замечая, что «в Москве являются по церквам и монастырям кликуши, которым в той притворной жалости свобода дается, а сверх того над ними молитвы отправляются», подтверждает обязанность архиреев разыскивать кликуш и за недонесение грозить им извержением из сана.

Обвинения лиц, выкликиваемых кликушами, встречаются у нас еще во второй половине XVIII столетия На это указывает любопытный указ Сената от 14 марта 1770 года по поводу поступившего на ревизию Сената приговора Яренской волостной канцелярии и Великоустюжской духовной консистории над лицами, обвиненными кликушами в том, что они их испортили. Вот этот указ, под титулом «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве, и чародействе, и о наказании кликуш плетьми, яко обманщиц»:

Находить Правительствующий Сенат, к великому сожалению своему, с одной стороны закоснелое в легкомыслии многих людей, а паче простого народа о чародейственных порчах суеверие, соединенное с коварством и явными обманами тех, кои или по злобе или для корысти своей оным пользуются, а с другой, видит с крайним неудовольствием не только беззаконные с ними, мнимыми чародеями, поступки, но невежество и непростительную самих судей неосторожность, в том, что с важностью принимал осязательную ложь и вещь совсем несбыточную за правду, следственно пустую мечту, за дело, внимания судейского достойное, вступили без причины в следствие весьма непорядочное, из чего сверх напрасного невинным людям истязания, не иное что произойти могло, как вящее простых людей в сем гнусном суеверии утверждение вместо того, что по долгу звания своего и на основании явных законов обязаны они стараться о истреблении оного; при таковых обстоятельствах за нужно поставляет Правительствующий Сенат, для отвращения впредь подобных сему неистовств, а по этому для предостережения судей, приметить и изъяснить нижеследующие к сему случаю принадлежащие окрестности»… Далее Сенат вошел в подробное опровержение суеверия колдовства и между прочим признал «порчу людей посредством пущания на ветер даваемых якобы от дьявола червяков» за «пустую, смеха и презрения паче, а не уважения достойную баснь»; самые же доставленные червяки, по вскрытии в Сенате, оказались «не иное что, как засушенные простые мухи». Сенат постановил: отрешить судей от должности, начать следствие вновь, но над кликушами (наказание плетьми), а не над теми, кого они выкликали.[30]

В литературных памятниках прошлого столетия имеются указания относительно заклинания и изгнания бесов. По всей вероятности такие заклинания у нас, как и на западе, производились, но ни по своему ритуалу, ни по личности беса, ни по последствиям борьбы с заминаемыми бесами — они не походили на заклинания, производившимся в странах католических.

Буслаев приводить повесть, составленную в начале XVIII в. и вошедшую в сказание об Иларионе Суздальском из книги иеромонаха Мефодия и из устных рассказов схимонаха Марка, самовидца и участника в многих событиях, в Житии преподобного Илариона описанных.

При державе благочестивейшего царя Алексея Михайловича всея Pocсии самодержца случилось в царствующем граде Москве вот какое дело в пищепитательнице патриаршей, на Куличках, что за Варварскими воротами, близ Ивановского монастыря. По действу некоторого чародея вселится там демон и живущим различные пакости творить, как поведал о том отец Марко, который в то время сам был вместе с Иларионом в тех богадельнях и все то видел своими глазами. Ни днем, ни ночью тот демон никому не давал уснуть, таская людей с постель и с лавок и всем в слух нелепости вопиял, и на печи, и на полатях, и в углах, стуча и гремя и нелепыми голосами крича, всех устрашал. Благочестивейший же царь Алексей Михайлович повелел духовного чина людям на отгнание того демона молитвы творить; но успеха не было, и демон еще свирепее укорял всех, и грехи всех явно рассказывал, обличая и стыдя, а иных даже бил и выгонял вон. Много раз принимались изгнать того беса, но не могли с ним сладить.

Тогда кто-то из приближенных возвестил царю о преподобном Иларионе, что он сподобился от Бога принять власть на изгнание нечистых духов. Благочестивый царь повелел преподобного перед себя призвать, потому что он был тогда в Москве. Посланные нашли Илариона где-то на пути, и позвали к царю, к великому испугу Илариона, потому что он подумал, не оклеветал ли его кто перед царем. Однако повиновался и пошел к царю. На преподобном была в то время овчинная шуба, лычным поясом подпоясана, а сверх шубы суконная ряса, ветхая. Представ пред царя, он сначала отказывался от трудного подвига изгнать бесов из женских богаделен, но потом, в виде монашеского послушания, согласился, и в тот же день к вечеру отправился в богадельню, с монахами Марком и Иосифом, по прозванию Рябиком. А в то время в Москву съехались вселенские патриархи.

Пришедши в богадельню монахи по своему пустынно-жительскому обычаю стали петь вечернее пение и читать молитвы. Дьявол же, не терпя их пения, начал на полатях крепко стучать и нелепыми голосами кричать, укоряя Иларионa бесстыдными речами: «Уж не ты ли, Калугере, пришел сюда выгонять меня? Поди-ка ко мне, переведайся со мною»! Но преподобный продолжал свое пение, никуда не озирался, между тем как демон все кричал: «Поди, Калугере, ко мне! Переведаемся со мною!» Когда же преподобный стал читать акафист Богородице, в умилении вознося свои руки к небу, ударяя ими себя в грудь, испуская потоки слез и припадая к земле; тогда дьявол молитвами преподобного, как огнем, опаляем, отскочил оттуда, яко стрела быстра, и умолк до тех пор, пока не кончилось чтение акафиста. Потом опять стали вопить нелепыми голосами, приговаривая: «Эй ты плакса! Еще расплакался! Иди же ко мне, переведаемся!» По совершении пения и правила, уже ночью, когда погасили огни, преподобный стал читать молитвы на изгнание беса, неутешно проливая слезы; а дьявол продолжал кричать громким голосом: «Э-эх, Калугере: Еще ты и в потемках расплакался!» И застучал на полатях крепко и, промолвив: «Я к тебе иду, к тебе иду»! — замолчал.

При этом монах Марко свидетельствует следующее: от страха хотел было я вон из кельи бежать, но преподобный ободрил меня на молитве крепко стоять и ничего не бояться, присовокупив: «Даже и над свиньями дьявол без повеления Божия власти не имеет.» Дьявол же обернулся тогда черным котом и начал преподобному под колени подскакивать всякий раз, как он поклонится в землю. Мешая так преподобному молиться, дьявол хотел навести его на гнев и отклонить от молитвы. Но Иларион был незлобив. Подскочит к нему бес под колени, а он рукою его отбросит в сторону, и сотворит поклон. Отправив свое келейное правило, повелел он всем, перекрестя лице свое крестным знамением, лечь спать. Я же — присовокупляет отец Марко — под шубу глубоко от боязни спрятался.

На следующий день преподобный, совершив утреннее пение, вышел из богаделен по своим делам. Тогда дьявол сказывал богаделенным бабам о преподобном, как он хорошо перед Богом живет. «Как стал он во время акафиста плакать, то — говорил бес — устрашил он меня, будто огнем опалил, так что я выбежал вон; а как молился он в потемках, я черною кошкою к нему подскакивал, мешать ему класть земные поклоны, думая его на гневе привести и уклонить от молитвы; но ничего не мог я успеть». И все это говорил окаянный бабам, а сам был невидим.

В то время одна баба положила ребенка в люльку и стала качать его. Дьявол же выхватил ребенка, взял невидимою силою самое бабу, положил в люльку и начал ее трясти, приговаривая: «Люли, баба! Люди, дурная!» Вдруг идет в богадельню сам преподобный; дьявол бросился от него в великом страхе, оставив ту бабу в люльке. Когда Иларион стал святить воду, бес начал страшно кричать и бросать белым каменьем, так что вся богадельня потряслась; однако, по молитвам преподобного, никому вреда от того не учинилось. Преподобный совершал свое служение, никуда не оглядываясь, между тем как дьявол все вызывал его с ним переведаться. Наконец, окропляя иконы и стены святою водою, Иларион вступил с дьяволом в решительную борьбу и обращаясь в ту сторону, где он кричал нелепыми голосами, преподобный воскликнул: «Где еси ты, враже всякие правды? Аз раб Господа моего Иисуса Христа, от его имени гряду бороться с тобою; выходи же, окаянный!» И начал повсюду кропить водою, и на печи, и на полатях, и на лавках, и под лавками, и потолок, и стены. Дьявол же умолк и скрылся и не являлся целые три дня. Но потом опять очутился в богадельнях и опять стал кричать богаделенным бабам: «Хорошо этот монах перед Богом живет, нельзя мне приблизиться к нему!» Но когда воротился Иларион, дьявол уже стал не так дерзновенно подавать голос, видимо ослабевал, и говорил как-то немо. Преподобный говорил ему: «Все ли ты бесстыдствуешь, окаянный? Заклинаю тебя именем Божием, поведай мне, где ты был в эти три дня, и где скрывался, когда я кропил святою водою?» — «Когда ты кропил — отвечал дьявол — в то время я под платьем на шесте сидел, а как там не мог усидеть, перескочил я на шесток, потому что там ты забыл окропить: там и сидел я до сих пор и отдыхал». Иларион опять спросил: «А каменье белое где берешь?» — С белого города — отвечал дьявол. — «Как твое имя?» — спрашивал Иларион. — «Имя мне Игнатий» — отвечал бес: княжеского рода; я телесен, живу по плоти. Мамка послала меня к демону, и тотчас же взяли меня демоны». Потом Иларион стал его изгонять из богаделен, но он не шел, говоря, что не сам он здесь вселился, но был послан, и потому не может уйти. Однако, мало-помалу, стал говорить немо и, ослабевая, исчезал.

Однажды, в отсутствие Илариона, мимо той богадельни шли попы, и став под окном, начали заклинательную молитву читать. Дьявол же, застучав и как бы устремляясь на них, стал нелепыми голосами кощунствовать. «Ох вы, пожиратели!» — кричал он: «сами пьяны, как свиньи — меня ли вам выгнать!» — Другой раз стали богаделенные «абы между собою браниться из-за того, что многие пропажи между ними бывают. Демон же перекликался их устами. Одна скажет: «Отдай мыльцо!» — а другая ей в ответ: «Свиное рыльцо!» Итак сначала окаянный научил их воровству, а потом сам же и обличал их. Еще раз как-то монах Иосиф Рябик спал в той богадельне на полатях, но ложась, забыл лицо свое перекрестить. Дьявол же дерзнул поцеловать его в губы и громко воскликнул, обращаясь к самому Илариону: «Я поцеловал в уста дьякона вашего, что на полатях лежит: долгие у него волосы, но студеные губы!» — «Как ты смел, окаянный, на это дерзнуть?» — спрашивал Иларион. — «А я узнал, что он не перекрестясь заснул» — ответствовал дьявол.

И боролся Иларион с тем дьяволом пять недель, и наконец совсем изгнал его от богаделенных баб; и пожив в богадельнях десять недель, возвратился в свой монастырь, в духовной силе, яко царев храбрый воин, и во бранях победитель крепкий от супостата же отнюдь не преодоленный, нечистым духом страшный и всему миру преславный.

Верование в колдовство и ведьм весьма распространены в народе и в настоящее время. В особенности они распространены в Малороссии; тут в каждом селе имеется одна или несколько ведьм, о проделках которых отлично известно всякому в селе. В народных представлениях о черте и о ведьмах нет ничего таинственного. Черт представляется более комичным существом, чем грозным, более добродушным, чем злобным. Колдуны и ведьмы — обыкновенные люди, живут среди людей, всем в деревне известны и с ними входят в постоянные сношения и даже обращаются к ним за помощью и советом во всех трудных случаях жизни.

Существуют два вида ведьм: ведьмы прирожденные и ведьмы ученые. Первые обладают таинственною силою ведовства от природы, вторые научаются обладать этой силой от первых или непосредственно от черта, отдавая ему взамен свою душу. Природные ведьмы, а также ведьмачи или упыри могут оказывать добро людям и к ним люди обращаются, чтобы исправить зло, нанесенное учеными ведьмами.

Вот образ ведьмы по представлениям народной фантазии: пожилая женщина, чаще старуха, высокая, тонкая, худая, костлявая, несколько горбленная, растрепанные или выбившиеся из-под платка волосы, большие, с сердитым выражением глаза, желтые или серые, косой из под насупленных бровей взгляд, всегда в бок, а никогда прямо в глаза другому человеку; в зрачках «мальчики» головою вниз; рот широкий, губы тонкие, подбородок выдавшийся вперед, руки длинный. У прирожденной ведьмы всегда небольшой хвост и черная вдоль спины полоска велась от затылка до плеча.[31]

Большая часть приводимых ниже рассказов о ведьмах заимствована вами из этой статьи г. Иванова, которым они собирались в течение 14 лет при посредстве учителей и учительниц сельских училищ Купянского уезда Харьковской губернии.

По народным верованиям ведьмы (и у нас, как на западе, колдовством занимаются преимущественно женщины) способны причинять людям всякое зло: они доят по ночам чужих коров, причем выдаивают их до крови и тем портят их; скрадывают с неба дождь и росу, которые они уносят в завязанных сосудах с собою и хранят в своих домах, чем причиняют засуху, или наоборот, вызывают дождь, град, чем уничтожают посевы и производят голод; также они делают «закрутки» или «заломы» на нивах, которые они «закручивают», с целью причинить смерть хозяину нивы или чтобы перетянуть к себе чужое хлебное зерно. Им также приписывается моровое поветрие и скотские падежи. Ведьмы умеют превращаться в разных животных и в различные неодушевленные предметы. Они также сосут кровь у людей в особенности у парней и девушек и тем причиняют им смерть.

Между ведьмами есть чаровницы, которые разным зельем и приговорами причиняют людям зло, вмешиваясь в частные дела человека, расстраивая семейное счастие, отнимая любовь или, напротив, заставляя влюбиться в нелюбимую особу, расстраивая здоровье, причиняя смерть и т. д. Но чаровницы могут также действовать на пользу человека, давать во всем удачу, успех, освобождать своими чарами от угрожающих опасностей и т. д.

Способность ведьм к превращениям, по народным рассказам, безгранична. Ведьма может принять вид иглы и копны сена, мухи и лошади, медленно ползущего бревна и быстро несущегося вихря. По некоторым верованиям, превращениям подвергается не тело ведьмы, а душа ее, тело же ее остается дома бездыханным в то время, когда блуждающая душа меняет свой образ, являясь людям в разных видах. Так, однажды солдат переворотил тело ведьмы, ушедшей на свой промысел, головою туда, где лежали ноги; возвратившаяся с ночных похождений душа ее начинает летать вокруг да около, «то курвою, то гуською, то мухою, то пчелою», чтобы как-нибудь попасть в свою телесную оболочку, однако не может войти в нее, пока наконец тело не было приведено в то положение, в каком его оставила душа, когда ушла странствовать.

Ведьмы прибегают к превращениям, чтобы отводить глаза, морочить людей. Зато им достается, когда они попадутся в руки народа. Лет 30 тому назад в Купянске жила старуха с совершенно обезображенным шрамами лицом, про которую рассказывали, что она ведьма и что с ней был следующий случай. Поздно вечером вез крестьянин по Колонтаевской улице на мельницу рожь в мешках, видит — бежит за санями большущая крыса да все старается вспрыгнуть на мешки. Сколько не отгонял ее мужик от саней, не мог прогнать, так вместе с крысой и доехал до мельницы. Рассказал здесь мирошнику о чудной крысе, а то ему и говорит: «Знаю я, что это за крыса! Надоела она мне хуже горькой редьки. Постой, не будет больше таскаться сюда». Взял да поймал эту крысу. Внес ее в сукновальню, бросил в ступу и приказал ударить пестом три раза, а потом выбросить за греблю. На утро нашли около гребли женщину, всю окровавленную, с страшно изуродованным лицом и перебитой рукой. Это и была старуха с шрамами на лице.

Вера в оборотней очень распространена. Существует масса народных рассказов о превращениях в собак, кошек, свиней.

Очень часто ведьма принимает вид клубка, это еще опаснее, чем если она принимает вид собаки. Клубок, под видом которого скрывается ведьма, катится обыкновенно, пересекая путь пешеходу и попадая ему под ноги и нанося ему удары в различные части тела. У одних людей доила ведьма корову; пошли они к знахарю, просить их горю пособить, посулили ему за это кусок полотна. Знахарь пришел вечером, нашел в загороде в плетне дырку и сел около нее; как стемнело, видит — лезет в дырку что-то, он и схватил, а оно обратилось в клубок. Знахарь отнес этот клубок к себе домой и прибил его к стене гвоздем. Наутро смотрит — висит не клубок, а женщина за губу прибитая. Стала она просить знахаря отпустить ее и пообещала никогда уже не ходить доить чужих коров, а ему предложила три куска полотна. Он отпустил ведьму и получил от нее три куска полотна да еще от хозяев коровы еще один кусок.

Ведьма может превращаться в разные неодушевленные предметы — в иголку, яблоко, копну ceнa. Однажды ведьма превратилась в копну сена, передвинулась чрез дорогу, приблизилась к стоявшей тут корове и стала ее доить. Корова заметив, что около нее сено, стала щипать и есть. Выдоивши корову, копна сена поползла назад домой. На следующий день утром встали дети и видят, что у матери вырваны на голов все волосы — это корова ей ночью повыщипала волосы. Корова на утро издохла.

Хозяйка коровы пришла в хату к ведьме и видит, что та варит кашу с молоком. Она ее спрашивает: «Где ты взяла молоко, у тебя ведь нет коровы?» Ведьма ответила, что купила. Тогда хозяйка, придя домой, содрала с коровы шкуру, разрезала живот и нашла там волосы ведьмы.

Существует также масса рассказов о волкулаках, т. е. оборотнях, принимающих образ волка. Это или колдун, принимающий звериный образ, или простой человек, чарами колдовства превращенный в волка. В последнем случае волкулаки представляются существами не зловредными, а страждущими, несчастными, заслуживающими полного сострадания. Они живут в берлогах, рыскают по лесам, воют по волчьи, но сохраняют человеческий образ. Наоборот, колдуны, принимающие образ волка, крайне опасны: они наводят голод, высасывают кров из людей и скота, причиняют смерть. Большею частью волкулаки — это мертвецы, которые при жизни занимались колдовством и умерли без покаяния; после их смерти в их тело входит дьявольский дух, одушевляет его и вынуждает под различными образами причинять всевозможные несчастья человеку. Народная фантазия яркими красками рисует образ волкулака: желтоватое, изрытое глубокими морщинами лицо, всклокоченные, стоящие дыбом волосы, красные налитые кровью глаза; покрытые кровью до локтей руки, железные зубы, черные, как смоль, голубоватые усы и отвисшая кожа на теле — вот внешний вид волкулака.

Ведьмы обязательно должны участвовать на сходках шабаша, которые происходят на лысой горе в Киеве и куда они летают обыкновенно на метле или кочерге, чрез дымовую трубу. Эти полеты ведьм на шабаш считаются актом, вменяемым дьяволом им в обязанность, от которой они никак не могут освободиться. Вот один рассказ, в котором с наивностью и добродушием выражается народное воззрение на эти обязательные полеты ведьм на шабаш. Одна женщина пришла к своей соседке, старухе, слывшей ведьмою, вечером под пасху, когда ведьмы обыкновенно летают на шабаш. Начали звонить в церквях, старуха стала одеваться. Соседка спрашивает ее: «До церкви одягаетесь, бабусю?» — «Ни, моя дочко, не до церкви, а треба лититы». — «Куда, бабусю?» — «Луче и не пытой, треба; хочь ни хочь, а треба.» — «А вы б, бабусю, пошли до церкви, Богу помолились, так вам ничего и не вдиют». — «Ни, мое серце; не можно: не полечу, сами являтьця, озьмуть мене и горе буде мипи! Треба лититы». — «А можно мини поглядить, яко вы, бабусю, политите?» — «Чом ни можно, — можно». Вышли в сени; старуха стала под бовдур и вдруг, как дым, вылетела из трубы.

По общепринятому мнению, ведьма, когда умирает, то страшно мучится и так стонет и корчится, что при виде страданий ее ни у кого не хватает духа оставаться в хате. Она до тих пор не умрет, пока не просверлят дыры в потолке или в стене над дверью. После смерти распространяется от трупа страшный смрад и труп в тот же день разлагается. Погребают женщин, слывших ведьмами, по обыкновенному христианскому обряду, как и прочих умерших естественною смертью крестьянок, но иногда хоронят их поздно вечером. Это бывает тогда, когда родственники умершей, боясь посещения ее из могилы, просят священника прочитать над нею «заклятии молитвы», а потому желают, чтобы было поменьше народа при исполнении этого обряда. Часто ведьма после смерти приходит по ночам к своим домашним и занимается хозяйством, как при жизни. Чтобы избавиться от этих ужасных посещений ведьмы, ее прибивают к гробу колом или по крайней мере осиновым колком прибивают крышку к гробу.

В народе крепко держится поверие, что умершие могут оставлять могилы и являться среди людей. В особенности распространена вера в упырей, т. е. ведьмачей или ведьмунов. Упыри встают из могил, по ночам, ходят в разных видах, пьют кровь из детей, вступают в связь с девками и женами.

По мнению Афанасьева, автора книги «Поэтические воззрения славян на природу», упыри — это злобные блуждающие мертвецы, которые при жизни своей были колдунами, вовкулаками, и вообще людьми, отверженными церковью, каковы: самоубийцы, опойцы, еретики, богоотступники, и проклятые родителями. Упыри и упырицы бывают виновниками чумы и других эпидемических болезней, засухи, неурожаев и вообще, всяких общественных бедствий. Вот один рассказ об упыре. В одном селе жили два кума-ведьмача; один из них умер и был по общепринятому порядку похоронен, как обыкновенно хоронят крестьян. Чрез несколько дней после похорон оставшийся в живых ведьмач вспомнил о своем умершем куме и сказал: дай, пойду, проведаю кума. Сказано — сделано. Пришедши на кладбище он отыскал могилу кума, наклонился над нею и крикнул в отверстие, которое было в могиле: «Здоров, кум!» — «Здоров»! — отвечал ему из могилы голос. — «Я тебя, кум, пришел проведать» — «Спасибо, кум!» Долго переговаривались они; между тем наступили сумерки, стемнело, в хатах зажглись огни. Выходит из могилы ведьмач и предлагает своему куму отправиться вместе в деревню, как только обоснуть люди. Долго ходили они по деревне, отыскивая такую хату, где бы окна не были на ночь осенены крестным знамением. Наконец нашлась хата, хозяйка которой забыла перед сном перекрестить окна, в эту хату они и вошли. Мертвый пошел в кладовую, принес оттуда хлеба и меду, сел за стол и поужинали. Bсe хозяева хаты спали крепким сном и, конечно, не видели и не слышали, что делается у них в хате. Между тем упырь заметил, что в люльке лежит грудной ребенок, поэтому, когда поужинав они вышли из хаты и прошли улицу до конца, он сказал своему товарищу: «Эх, кум, что мы сделали: мы забыли в хате погасить свечу! побудь тут, я пойду погасить». Воротился мертвец в хату, а живой, догадываясь, зачем он воротился, пошел вслед за ним, подошел к окну и видит: кум наклонился над колыбелью и сосет из младенца кровь. Потом вышел мертвец из хаты, подошел к куму и сказал: «А теперь, куме, отвыды до могылы мене». — «Ни, куме, я не хочу йты туды с тобою». — «Чего»? — «Боюся.» — «Не бийся, куме, я для тебе не злодий, ходим, брате, ты взяв мене з гроба, ты и одвыды». Делать нечего: пришлось живому куму идти с мертвым до могилы. Пришли к могиде, мертвый и говорит: «Ходим вже зо мною в могылу, мини все буде веселить»! Схватил кума за полу да и тянет за собою в могилу. Но кум был на стороже: отполосовал ножем часть полы, а тут к счастью, запели петухи, и кум-мертвец скрылся в могилу. Тогда живой кум побежал в деревню, собрал народ и рассказал все, что в эту ночь с ним случилось. Пошли на кладбище, разрыли могилу, вынули гроб, видят, что мертвый лежить лицом вниз, взяли осиновый кол и забили ему в затылок. Когда вбивали кол, мертвец проговорил: «Эх, куме, куме! не дав ты мини на свити пожыты!»

Вот случай народной расправы с упырем, сообщенный в «Киевской Старине» (1890 г. Т. XXVIII) на основании акта, извлеченного из документов о гайдамаках, судившихся в Кодне пред военно-судной комиссией. Во время поветрия в 1770 г, когда оно проникло в Войтовку, между крестьянами последней возникли частые толки о том, что по селу что-то ходит, отворяет окна и «надыхуе» чрез них в хаты, отчего народу мрет больше, чем бы мерло без этого. Несколько человек из громады, в виду таких толков, поставили себе целью выследить виновника народного бедствия. Вскоре на одном из их сборищ было заявлено некоторыми из присутствовавших, что они видели ходящего по селу упыря, что на упыря этого с остервенением нападали собаки, а скот при виде его стремительно убегал. Доследили при этом и во что был одет упырь: он быль в белой рубахе и синих суконных штанах, от колен подштукованных белым сукном. А в таком одеянии, как всем было известно, ходил обыкновенно приходский войтовский поп, о. Василий. Тогда у всех явилось подозрение, что ходит по селу по ночам не кто иной, как поп. Обратились с вопросом об этом к самому батюшке, — но он категорично отрицал возводимое на него обвинение. Тогда спросили попадью, ходит ли батюшка ночью по селу и она тотчас заявила, что ходит и что у него бывает по ночам его уже умершая сестра вместе с другими мертвецами, причем все они толкутся с шумом по комнате и «клацают ртами, как будто что едят». В виду такого показания сделали очную ставку попадьи с попом, ее мужем, требуя, чтобы она сказанное ею повторила в его присутствии. Она повторила, добавив: «не запирайся, попе, бо сама правда, що ты ходишь по селу в ночи». Это подтвердила и попова кухарка. После этого участь попа была решена. Тринадцать человек, выбранные громадой, сперва пошли и выкопали на кладбище яму, а затем явились к попу и в то время, как он вышел из приходского дома, кинулись на него и стали бить дрючьями. Избив его до полусмерти, достали носилки, положили его на них и отнесли к выкопанной яме. Там пробив его осиновым колом от плеча к плечу «на вылеть», бросили в яму, и не слушая мольбы попа, заживо закидали его землей. Поветрие после этого, по показаниям участвовавших в убийстве, затихло, хотя не совсем. На суд попал только один участники убийства, 26-летний крестьянин села Войтовки Деско Ковбасюк, остальные умерли от поветрия. Кодненская военно-судная комиссия отпустила его без наказания, вероятно потому, что был убит схизматический поп.

В 1727 году 6 июля в город Решетиловку Полтавской губернии явился некий Гаврило Мовчаненко, уроженец села Стасовец, и заявил себя упырем и говорил, что дождя в Решетиловке нет потому, что там много ведьм. Народ привел его в ратушу и потребовал от сотника, чтобы он, кого упырь покажет ведьмами, велел в воду топить. Хотя сотвик и не допустил топления ведьм, но, «невозмогши народ уняти» и уступая принуждению, велел при всем народе допросить упыря. На этом допросе упырь показал: родом он из села Стасовец, волшебству учился в Зенькове у Ивана Голи-Постолы, живущего близ Гордня Тягни-шкуры. Наука волшебства состояла в мазаньи под плечами «неяким зельем». В Зенькове он находился три года и знает там трех ведьм, с которыми он вместе волшебствовал. В Решетиловке он указал на четырех ведьм. Показания упыря произвели сильное волнение в народе, и сотник боясь бунта и угрожаемый, что его убьют, если он не даст топить указанных ведьм, донес обо всем этом полтавскому наказному полковнику. Для унятия бунта была выслана из Полтавы помощь. Упырь и 4 решетиловские обывательки, объявленные им ведьмами, были доставлены в Полтаву для допроса. При допросе Мовчаненко назвал себя волшебником и на очной ставке с Maриею Пещанскою, Мариею Пустуваровою, Мотрею Гуринкою и вдовою Ефимьею Сорочихою, показал, что все они ведьмы, что Пустоварова ночью, сделав его конем, ездить на нем и погоняет его коленом, что Иван Голи-Постолы, зеньковский житель, родимый упырь, переказал ему упырство, и с того времени ведьмы, узнав, что он упырь ездят на нем в Киев. Обвиняемые ведьмы показали, что ничего про то не ведают. Когда же упырь был спрошен вновь и под «батожным боем», то сознался, что «в безумии опорочил» этих жен и что в «новомесяч припадает ему в голове замешанье», вследствие которого три раза он был близок к смерти. Полтавский полковой суд узнавши «явную его Мовчаненко плутню и обману», приговорил опороченных жен освободить с под караулу и отпустить их в домы их по прежнему, о чем, всему урадово-решетиловскому товариству и посполитству и кому того ведати надлежит объявить дабы всяк, ведая о таковом вымышленного обманщика и неполного ума человека потворе, впредь оному и подобным ему лживцам весьма не доверял».

Мы не имели в виду в какой либо системе и всесторонности охватить все проявлении народной фантазии в отношении колдовства. Такая задача была бы нам совершенно не под силу и исполнение такой задачи требовало бы сложных исследований и объемистой работы. Не можем не высказать тут сожаления, что наша литература так бедна исследованиями по этому вопросу, что нашими учеными обществами и лицами, занятия которых ближе всего соприкасаются с этой областью народоведения, ничего до сих пор не сделано для организации таких исследований. Если не считать двух-трех монографий, двух-трех статей, разбросанных по различным журналам и газетам — в нашей литературе совершенно не разработана область народных верований в колдовство. Между тем эта область представляет огромный интерес — не только культурно-исторический и этнографический, но и юридический, в виду возникающих у нас время от времени на почве этих верований судебных дел о колдовстве и фактов народной расправы с ведьмами. В виду этой последней точки зрения мы и считали нужным сделать в общих и кратких чертах характеристику народных верований в колдовство и теперь перейдем к изложению некоторых дел о колдовстве, разбиравшихся в наших судах в течение текущего столетия.

В 1824 году общество крестьян деревни Аксеновки чрез своего выборного донесло управляющему местной удельной конторой, что крестьянин Андрей Копалин, живущий мельником на мукомольной мельнице, по народным слухам, имея за собою колдовство, портит людей, «садить икоты под названием кликуш и впускает другие болезни, как то: грыжи, вздутие живота, боль в пояснице и проч. Управляющий конторой, принимая в уважение рапорт крестьян», просил суд произвести законное расследование возводимого на Копалина подозрения. Копалин в колдовстве не признался. На повальном обыске крестьяне показали, что Копалин, «имеет за собою колдовство и чародеяние» и впускает порчи под названием кликуш и грыжи, отчего в волости будто бы многие крестьяне уже померли и что поэтому держать в селении Копалина они не согласны. В числе обвинителей Копалина явился между прочим родной его племянник Евдоким, «одержимый болезнию и не в полном разуме». Когда с ним «случалось», он кидался при людях на своего дядю мельника, называл его отцом и «выговаривал», что тот впустил ему в утробу воробья с золотыми перышками. Крестьянин Иван Мысов уверял, что Мельник напустил ему на правую ногу болезнь с большою опухолью, под названием грыжа. Крестьянин Рычков удостоверил, что жена его от порчи Копалина «подвержена такой икоте, что почасту и вовсе ума лишалась». Во время припадков она бьется об землю, не щадя жизни своей. При встречах с мельником порченая кидается ему в ноги и вопит, обнимая его колена: не троньте моего батюшку»! Таких больных, кликуш, испорченных Копалиным, оказалось в волости не менее 17-ти. Каждая из них заявляла, что Копалин испортил ее по злобе на мужа, брата или отца. Молодой крестьянин Уронтов показал, что вскоре после свадьбы его 17-летняя жена Марья сделалась больна икотою и со временем эта болезнь стала так тяжела, что она уже более не встает с постели. Порчу эту Копалин напустил на нее единственно за то что на свадьбе молодая не подала ему вина. Старуха Лaрионова жаловалась, что ее 23-летний сын с глазу Копалина «начал скучать и болеть сердцем и расходится оная болезнь по всей его утробе». У других также «с глазу» оказывается ломота во всех членах, в руках и в ногах.

Вологодский советный суд первоначально порешил «передав дело воле Божией, наказать Копалина в селении прутьями, дав ему 70 ударов. Но спустя 8 лет дело это опять было возбуждено по следующему поводу. Крестьяне нескольких смежных волостей, как видно неудовлетворенные взглядом суда на дело, составили приговоры об удалении из общества, с ссылкою на поселение в Сибирь, Андрея Копалина, его свояченицу, жену Прасковью Копалину и еще троих крестьян, водившихся с ними, «за зловредные действия их порчею людей, напусканием кликуши или икоты, от которой порчи страждут люди». Департамент уделов, не утвердив эти приговоры, передал дело для нового судебного расследования.

Прасковья Копалина, по свидетельству крестьян, кроме порчи девок и жонок, изобличалась еще в том, что «для привлечении в дом свой кого либо из мужчин для сожития с нею, источала из разных частей тела своего кровь и клала оную в муку, дабы таковою лепешкою приворожить к себе молодого мужчину».

Следователь при вторичном расследовании дела пригласил местного штаб-лекаря «для исследования в истине болезни одержимых». Врач после тщательного осмотра дал следующий отзыв: «таковые люди одержимые истерическими припадками, а не порчею или напущением на них посредством чародейства икоты иди кликуш».[32]

Старинное народное верование, что для прекращения моровой язвы необходимо отыскать виновницу ее распространении и сжечь или закопать живою в землю, со временем перешло в другое верование, по которому для уничтожения мора самовернейшее средство — похоронить живою вообще какую либо старуху. Такое поверье до сих пор не вывелось в некоторых местностях России. В 1855 г. оно даже было осуществлено жителями деревни Окопович Новогрудского уезда, во время свирепствовавшей тогда холеры. Когда двое крестьян упомянутой деревни везли хоронить своих только что умерших детей, то к печальной процессии по дороге присоединилось еще несколько человек крестьян, и между прочими сотский и старуха крестьянка Манькова. Манькову уговорили идти на похороны сотский и некоторые из крестьян. Они задались целью вместе с умершими детьми похоронить и ее, так как были уверены, что самый верный способ прогнать холеру состоит в том, чтобы закопать в землю живую старуху и что это средство уже испытанное. Манькову действительно похоронили вместе с детьми. Но холера не прекратилась и похитила всех участников преступления, за исключением одного крестьянина Козакевича, на которого и обрушилось наказание. Козакевич, по решению Минской уголовной палаты был признан виновным в убийстве с обдуманным заранее намерением и был приговорен к наказанию плетьми и ссылке в каторжные работы на 12 лет.

В 1864 году в Старобельском уезде Харьковской губернии в селе Белявке, принадлежащей помещику Штенгеру, в волостное правление явился крестьянин той же волости и принес жалобу, что соседка его, будучи во вражде с ним, испортила его корову, которая чрез это и околела; с тем вместе добавил он, что соседка его ведьма и что он просить правосудия волостного правления. Жалоба крестьянина была выслушана волостным старшиною и присутствовавшими с ним в правлении стариками. Чтобы не впасть в ошибочное решение столь трудного обстоятельства, старшина и все сборище, после долгого обсуждения дела, остановились на том заключении, что необходимы доказательства более ясные к обличению вины подозреваемой преступницы и для этого предложили жалующемуся крестьянину отыскать знахаря, который один только может обнаружить виновного. На расстоянии четырех верст от сл. Белявки, в сл. Варваровке, принадлежащей графине Клейст-Мос, отыскан был знахарь и привезен в беляевское волостное правление. При сборище народа, интересующегося всегда подобного рода событиями, знахарь спрошен был: кто извел корову крестьянина? Он подтвердил вполне обвинение хозяина коровы и удостоверил, что соседка его действительно ведьма. После этого крестьяне схватили бедную женщину, подвергли ее исследованию, не имеется ли у нее хвост; избили ее и присудили уплатить сосуду за погибшую корову. Также семья ее подверглась преследованию: не было ни ей, ни мужу, ни детям житья в селении, их встречали бранью, укорами в колдовстве и провожали свистом. По отсутствию владельца, беззащитная семья терпела всякие несправедливости, пока в конец решилась обратиться к мировому посреднику.

В № 46 «Недели» за 1875 год помещена корреспонденция, в которой рассказывается, что крестьяне одного села в Полесье по совету стариков и старосты задумали испытывать ведьм водою и просили помещика, чтобы он позволил покупать баб в его пруде. Дело остановилось только вследствие того, что помещик не дал пруда для этой надобности. Тогда крестьяне порешили осмотреть женщин через повивальную бабку, думая, что у которой окажется хвост, та и есть ведьма. Староста и сотские приказали мужьям гнать баб в корчму и мужья волей-неволей исполнили это. Ревизовала повитуха по очереди и, выпуская на улицу, кричала стоявшему караулу (староста с сотским): пустить, не ведьма! Оказалось три ведьмы; их посадили под арест и написали донесение становому. Письмоводитель станового напугал толпу, уверив, что по закону ведьм нужно жечь. Дело окончилось взяткой с мужиков.

В 1877 году крестьяне селе Рябухи Дмитровской волости заподозрили в чародействе жительницу этого села крестьянку Акулину Чумаченкову. Вследствие этого, 23 августа по приглашению старосты, сотского и волостного писаря, крестьяне собрались в экстренное собрание и потребовали Чумаченкову для допроса. Так как она не сознавалась, то судьи при каждом задаваемом ей вопросе подвергали ее следующей пытке. Привязав веревку за большой палец одной ноги, привешивали обвиняемую к потолку и она, вися вниз головою, в конце концов призналась в том, что она занимается чародейством и «испортила» казака седа Демения Педько. При этом она оговорила в соучастии еще одну женщину Варвару Чузенкову. Дело было передано судебному следователю.[33]

В 1885 году летом в деревне Пересадовке Херсонской губернии был случай расправы крестьян с тремя бабами, которых они сочли за колдуний, держащих дождь и производящих засуху. Женщин этих насильно купали в реке и они избежали печального для себя конца тем, что указали разъярившимся крестьянам место, где будто бы они спрятали дождь: староста с понятыми вошел в избу одной из колдуний и там по ее указанию, нашел в печной трубе замазанными два напильника и один замок. Волнение улеглось, хотя дождя все-таки не было.

13 октября 1879 году временное присутствие Новгородского окружного суда в г. Тихвине, с участием присяжных заседателей, разбирало дело о сожжении солдатки Игнатьевой, слывшей за колдунью. Обстоятельства этого дела заключались в следующем: 4 февраля 1879 года в деревне Врачеве Деревской волости Тихвинского уезда была сожжена в своей избе солдатская вдова Аграфена Игнатьева, 50 лет, слывшая среди местного населении еще со времени своей молодости за колдунью, обладавшую способностью «портить» людей. По выходе замуж, Игнатьева около 12 хоть жила в Петербурге и года за два до своей смерти возвратилась на родину. Когда крестьяне услышали, что Игнатьева переселяется в деревню Врачево, то стали говорить среди местного населения, что снова пойдет «порча» и высказывалось мнение, что лучше всего взять Аграфену, заколотить в сруб и сжечь. Как колдуньи, Игнатьевой боялись все в деревне, и старались всячески ей угождать. Так как она по своему болезненному состоянию не могла работать, то все крестьянки из страха пред ее колдовской силой старались снискать себе ее расположение и оказывали ей всякие услуги, как то: работали за нее, отдавали ей лучшие куски, мыли ее в бане, стирали ей белье, мыли пол в ее избе и т. д. С своей стороны, Игнатьева, не уверяя положительно, что она колдунья, не старалась разубеждать в этом крестьян, пользуясь внушаемым ею страхом для того, чтобы жить на чужой счет. Глубоко вкоренившееся в крестьянах убеждение, что Игнатьева колдунья, находила себе поддержку в нескольких случаях нервных болезней, которым подверглись некоторые крестьянки той местности вскоре после возвращения Игнатьевой. Происхождение всякой такой болезни народ связывал с каким-нибудь случаем мелкого разлада или ссоры между заболевшей крестьянкой и Игнатьевой. Так, однажды Игнатьева приходила в дом Ивана Кузьмина и просила творогу, но в этом ей отказали, и вскоре после того заболела его дочь Настасья, которая в припадках выкликивала, что испорчена Игнатьевой. Кузьмин ходил к Игнатьевой и кланялся ей в ноги, прося поправить его дочь. Но Игнатьева ответила, что Настасьи не портила и помочь не может. Такою же болезнью с припадками была больна и крестьянка Мария Иванова. Наконец в конце января 1879 г. заболела дочь кр. Ивана Иванова, Екатерина, у которой ранее того умерла от подобной же болезни родная сестра, выкликивавшая пред смертью, что она испорчена Игнатьевой. Екатерина Иванова была убеждена, что ее испортила Игнатьева за то, что раз она не позволила своему маленькому сыну идти к Игнатьевой расколоть дров. Так как Екатерина выкликала, что испорчена Игнатьевой, то ее муж отставной рядовой Зайцев подал жалобу уряднику, который и приехал во Врачево для производства дознания, за несколько дней до сожжения Игнатьевой. В воскресенье 4 февраля в деревне Врачеве происходил в доме крестьян Гараниных семейный раздел и к Гараниным после обеда собралось много гостей. Один из крестьян Никифоров обратился к собравшимся с просьбою защитить его жену от Игнатьевой, которая будто бы собирается ее испортить, как об этом выкликала больная Екатерина Иванова. Тогда Иван Андреев Коншин вызвал Ивана Никифорова в сени и о чем-то советовался с ним, и затем, возвратившись в избу, стал убеждать крестьян в необходимости, до разрешения жалобы, поданной уряднику на Игнатьеву, обыскать ее, заколотить в избе и караулить чтобы она никуда не выходила и не бродила в народе. Все бывшие у Гараниных крестьяне, убежденные, что Игнатьева колдунья, согласились на предложение Коншина и для исполнения этого решения Иван Никифоров отправился домой и принес гвозди и кроме того несколько лучин. Затем все крестьяне в числе 14 человек отправились к избе Игнатьевой.

Войдя в избу, они объявили Игнатьевой, что она «не ладно живет», что они пришли обыскать ее и запечатать, и потребовали от Игнатьевой ключи от клети. Когда пришли в клеть, то Игнатьева отворила сундук и стала подавать Коншину разные пузырьки и баночки с лекарствами. Эти лекарственные снадобья, найденные в сундуке Игнатьевой, окончательно убедили крестьян, что она действительно колдунья. Ей велели идти в избу, и когда она туда направилась, то все крестьяне в один голос заговорили: «надо покончить с нею, чтобы не шлялась по белу свету, а то выпустим — и она всех нас перепортит». Решили ее сжечь вместе с избой, заколотив окна и двери. Никифоров взял доску, и накрепко заколотил большое окно, выходившее к деревне. После этого Коншин захлопнул дверь и зажженной лучиной зажег солому, стоявшую у стены клети, другие крестьяне зажгли висевшие тут веники, и огонь сразу вспыхнул. Услышав треск загоревшейся соломы, Игнатьева стала ломиться в дверь, но ее сначала придерживали, а потом подперли жердями и заколотили. Дым от горевшей избы был замечен в окрестных деревнях и на пожар стало стекаться много народу, которого собралось человек триста. Крестьяне не только не старались потушить огонь, но, напротив, говорили: «пусть горит; долго мы промаялись с Грушкой!» Иван Иванов, который в тот день приходил в Врачево к своей больной дочери Екатерине, узнав, что Игнатьева заколочена в горевшей избе, стал креститься и бегать около избы, говоря: «Слава Богу, пусть горит; она у меня двух дочек справила». Вскоре пришел брат Игнатьевой, Осип. Он бросился к дверям, но сени были в огне и туда нельзя было попасть; он подошел к окну, желая оторвать прибитое полено, но крестьяне закричали на него, чтобы он не смел отрывать полена, потому что «миром заколочено и пусть горит». Игнатьева, видя неминуемую смерть, пробовала было спастись в незаколоченное окно, выходившее на огород, но окно оказалось слишком тесным, и крестьяне на всякий случай поспешили заколотить и это окно. Так как дым и огонь ветром относило на реку, в сторону от избы, на крыше которой лежал толстый слой снега, то, крестьяне решили спихнуть крышу; несколько крестьян принялись за это и один из них разворотил жердью бревна на потолке, чтобы жар скорее проник в избу. После этого огонь обхватил всю избу, потолок провалился и исчезла всякая возможность спасти Игнатьеву. Пожар продолжался всю ночь и на следующий день на пожарище была только развалившаяся печь и яма с испепелившимися остатками костей Игнатьевой.

К ответственности были привлечены 17 человек. На суде подтвердились все обстоятельства дела; подсудимые и свидетели чистосердечно рассказали все подробности дела — что Аграфену все считали колдуньей, что она многих испортила и что решили ее сжечь. Между прочим во время судебного следствия с свидетельницей Екатериной Ивановой (вышеупомянутой больной) случился ужасный припадок. Она вдруг грохнулась о пол и в течение четверти часа ее страшно ломало и поднимало от полу по крайней мере четверти на полторы. Судорожные движения были настолько сильны, что трудно было понять, как она не повредила себе руки и ноги и в особенности как осталась целою голова, которую Иванова буквально колотила об пол. Выражение лица было страшное. Глаза то открывались, блистая каким-то адским огнем, то снова закрывались и в это время лицо искажалось до невероятности. Крик Ивановой похож был на какой-то дикий вопль отчаяния. Эта сцена произвела весьма тяжелое впечатление как на присяжных заседателей, в ногах у которых валялась Иванова, так и на публику-крестьян.

Присяжные отнеслись весьма снисходительно к подсудимым, в которых они видели не обыкновенных преступников, а несчастных, сделавшихся жертвою глубоко вкоренившегося в их среде предрассудка. Суд приговорил только троих к церковному покаянию, а остальных оправдал.

15-го декабря 1895 года Кашинсий окружный суд с участием присяжных заседателей разобрал в городе Мышкине Ярославской губернии дело о колдунье, подробности которого заключаются в следующем.

В конце ноября 1893 года крестьянка Ольга Брюханова внезапно заболела нервным расстройством, причем стала подвергаться припадкам сильной тоски, конвульсивным судорогам и то отрывисто выкрикивала, то смеялась, то плакала. Не умея объяснить себе этих явлений, бывших последствием развитого в сильной степени состояния «большой истерии», муж Брюхановой, Петр, и мать ее, Капитолина, а равно и сама она, относили причину болезни к колдовству, «порче», как они выражались, и за исцелением стали обращаться к ворожеям и бабкам; когда же тe никакой пользы не принесли, больную стали как можно чаще водить в церковь, но от этого припадки только усиливались, больная кричала, билась, так что приходилось ее держать. Вполне уверенная в том, что она «испорчена», Брюханова, находясь в нехороших отношениях с своей свекровью Марьей Марковой, неоднократно высказывала мужу и другим родственникам свое предположение о том, что ее «испортила» свекровь. Чтобы с достоверностью узнать, кто «испортил» его жену, Петр Брюханов, по совету знахарок, на первый день Пасхи, 17-го апреля 1894 г., облил святой водой церковный колокол и, собрав ту же воду в пузырек, дал в тот же день из него выпить жене во время бывшего с ней припадка и решительно спросил, кто ее «испортил». Та ответила: «Твоя мать». Тогда Брюханов отправился за соседями и пригласил к себе в дом Андрея Виноградова, Владимира и Федора Грязновых и их семейства, чтобы все убедились, кого «выкликает» его жена. Когда все собрались, он вторично дал жене выпить воды из пузырька и, окропив всех присутствовавших святой водой, опять предложил жене тот же вопрос о «порче». Та твердо и подробно ответила, что на Введениев день (21-го ноября) 1893 года свекровь дала ей в рюмке водки «порчу», которую сама она взяла от сестры своего мужа Марьи Артемьевой вместе с 100 руб., каковые зарыла затем у себя дома в погребе. После этого решено было потребовать в избу Марью Маркову.

Она пришла вместе с мужем своим, дряхлым стариком, Никитой Артемьевым. Петр Брюханов в третий раз дал жене «святой воды» и снова предложил вопрос о том, кто ее «испортил», на что получил такой же, как и прежде, ответ, после чего Ольга Брюханова, при виде стоявшей перед ней свекрови, сильно переменилась в лице, вскочила, «точно ее вихрем подняло», запела что-то и в конвульсивных судорогах бросилась на 70-тилетнюю старуху, повалила ее на землю, стала ее таскать за волосы и наносить по всему телу побои, требуя, чтобы она «отделала порчу». К ней присоединился Петр Брюханов и вместе с женой стал бить свою мать ногами, куда попало. Все присутствовавшие молча смотрели на это, когда же Никита Артемьев порывался защитить свою жену, Виноградов сел к нему на кольни и не допустил встать с места, а Влад. Грязнов в это время придерживал дверь. Наконец, Виноградов предложил затащить Маркову в погреб, чтобы она откопала 100 рублей, в которых была «порча», и с этой целью принес веревку, надел старухе на шею и потащил ее к погребу, куда вместе с Грязновыми и втолкнул ее, после чего дали ей в руки косарь, требуя, чтобы она откопала «порчу». Наконец, когда Маркова совершенно ослабела, ее оставили в покое. К этому времени стал собираться народ из соседней деревни Петрушино, где уже от мальчишек узнали, что в Синицах «бьют колдунью». Из вновь пришедших кто-то посоветовал Петру Брюханову накалить железный засов, чтобы прижечь ведьме пятки. Петр разложил на дворе костерь, но в это время Марья Маркова упала с завалинки, на которой сидела, и скончалась. Ольга Брюханова, находясь все время в сильном истерическом припадке, плясала, хлопала в ладоши и кричала: «Сейчас разделают, разделают!» (снимут порчу). Привлеченные в качестве обвиняемых все упомянутые лица, не отрицая самого факта совершения преступления, утверждали, что сами они, кроме Ольги, никаких побоев старухе не наносили, не имея намерения лишить ее жизни, а хотели лишь, чтобы она «отделала порчу», которую, по их мнению, действительно, причинила Марья Маркова. Все они, по их словам, были «словно околдованные», так что совсем потеряли рассудок.

Ольга Брюханова была подвергнута судебно-медицинскому испытанию в Ярославской земской больнице и признана совершившей преступление в состоянии умоисступления, вследствие чего уголовное преследование ее по настоящему делу было дальнейшим производством прекращено.

На судебном следствии все свидетели единогласно показали, что побои наносила только Ольга Брюханова, остальные не помогали, но и не мешали. Далее было установлено, что слух о «порчи» Марковой Ольги держался в деревне всю зиму; что и в соседней деревни Горохове появилась «порченая» и молва приписывала «порчу» той же Марье Марковой; что «порчи» вообще, случаются нередко и, по народному верованию, кого больная выкликает, тот и «испортил». Далее выяснилось, что Ольга Брюханова была всегда женщина здоровая, родила 3-х детей и сама их выкормила; но что действительно с Введеньева дня она внезапно заболела. Покойная Марья Маркова была женщина хорошая, но и Петр был хороший сын и никто из подсудимых не был во вражде со старухой.

Эксперт, уездный врач Ковалев, признал побои тяжкими, угрожающими опасностью жизни; смерть Марковой, по мнению эксперта, последовала от кровоизлияния к мозгу, бывшего в свою очередь результатом ударов твердым предметом в голову покойной. Далее, на вопросы защиты, эксперт высказал мнение, что сильный припадок большой истерии действует заразительно на окружающих, что обвиняемые, будучи сами нормальными и здоровыми людьми, по всей вероятности, однако, находились в состоянии психического оцепенения и едва ли сознавали, что они делали.

Суд приговорил: Петра Брюханова в 6 годам каторжных работ; Виноградова к 4-х летней каторге, а Грязновых к ссылке на поселение в места не столь отдаленные — с лишением всех подсудимых всех прав состояния.

Приговор произвел огромное впечатление. Подсудимые, бывшие на свободе были немедленно взяты под стражу. Огромная толпа мужиков, баб и детей с рыданиями и воплями провожала их через весь город до стен тюрьмы.

Московский корреспондент «Нового Времени», Old Gentleman, в одном из своих талантливых фельетонов (1895 г., № 7036) рассказывает о следующем факте народной расправы с колдуньей, имевшем место 25 сентября 1895 года в Москве в самом центре города — на Никольской улице.

«Одна из наиболее чтимых московских святынь — часовня святого Пантелеймона на Никольской. В ней и около нее всегда толпа. По ночам часовня заперта, но ранним утром, далеко до рассвета, в ней служится молебен; затем чудотворная икона вывозится в город для служения молебнов в частных домах. Тогда в часовню собирается особенно много народа — все больше мещан и крестьян. Так было и в ночь 25-го сентября. Часовня еще не была отперта, а около нее уже толпилось человек триста. Между ними находились крестьянский мальчик Василий Алексеев и какая-то простая женщина, одержимая припадками — не то истерического, не то эпилептического свойства. Возле этой пары стояла крестьянка Наталья Новикова; она разговорилась с мальчиком и подарила ему яблоко… Мальчик куснул яблоко, — и надо же быть такому несчастью, чтобы как раз вслед затем с ним сделался истерический припадок. На крик Алексеева прибежал с ближайшего поста городовой и отвез больного в приемный покой. Толпа, конечно, всполошилась:

— Отчего был крик? В чем дело?

Наталья Новикова и женщина, сопровождавшая Алексеева, вероятно, успели тем временем повздорить, потому что вторая из них принялась объяснять народу происшедший случай таким ехидным образом:

— Мальчика испортила вот эта баба. Дала ему яблока, а яблоко-то было наговорное. Едва он закусил яблоко — как закричит! и почал выкликать…

Суеверная сплетка быстро обошла толпу и подчинила ее себе. На Новикову глядят со страхом и ненавистью. Слышны голоса:

— Ведьма!

— Мальца заколдовала!

— Пришибить — и греха не будет…

На Новикову начинают нажимать; она струсила и решила лучше уйти подальше от греха: народ — зверь, с ним не сговоришь. Пока она пробиралась к Проломным воротам, толпа рычала, но не кусалась; со всех сторон ругательства, отовсюду свирепые взгляды, но ни у кого не хватает мужества перейти от угроз к действию… В это время кто-то громко и отчаянно крикнул:

— Братцы… бей колдунью!

И в ту же минуту Новикова была сбита с ног и десятки рук принялись молотить по ней кулаками… Молотили с яростью, слепо, не жалея, на смерть… И, не случись на Никольской в ту пору опозднившегося прохожего, чиновника Л.Б. Неймана, Новиковой не подняться бы живой из-под града ударов. Г. Нейман бросился в толпу:

— Что вы делаете? С ума сошли?

— Бей колдунью!

— Этот — что тут еще?!

— Вишь, заступается…

— Заступается? Видно, сам из таких… бей и его!

— Уйди, барин! Не место тебе здесь… Наше дело, не господское…

— Бей! бей! бей!..

Господин Нейман, обороняясь, как мог, протискался, однако, к Китайскому проезду, где подоспел к нему городовой, чтобы принять полуживую Новикову: она оказалась страшно обезображенною, защитника ее тоже, выражаясь московским жаргоном, отделали под орех…

И над сценой этой средневековой расправы ярко сиял электрический фонарь великолепной аптеки Феррейна, и повезли изувеченную Новикову в больницу мимо великолепного Политехнического музея, в аудитории которого еженедельно возвещается почтеннейшей публике то о новом способе управлять воздухоплаванием, то о таинствах гипнотизма, то о последних чудесах эдиссоновой электротехники. И, когда привезли Новикову в больницу, то, вероятно, по телефону, этому чудесному изобретению конца XIX века, дали знать в дом обер-полицмейстера, что вот-де в приемном покое такого-то полицейского дома лежит женщина, избитая в конце века XIX-го по всем правилам начала века XVI…»

Использованная и рекомендуемая литература

Альтамира-и-Кревеа Р. История Испании. М., 2003.

Амбелен Р. Драмы и секреты истории. М., 1993.

Арну А. История инквизиции. М.,1924.

Баткин Л.М. Данте и его время. М., 1965.

Бутми Н.А. Каббала, ериси и тайные общества. СПб., 1914.

Бутромеев В.П. Детский Плутарх. Средние века. М., 2000.

Герои и битвы. М., 1995.

Григулевич И.Р. Инквизиция. М., 1976.

Гулиа Н.В. Занимательная физика. О чем умолчали учебники. М., 2003.

Добиаш-Рождественская О.А. Эпоха крестовых походов. Пг., 1918.

Заборов М.А. Крестоносцы на Востоке. М., 1980.

Канторович Я.А. Средневековые процессы о ведьмах. СПб., 1896.

Карсавин Л.П. Монашество в средние века. М., 1992.

Католицизм. — М.,1991.

Кац Я. Евреи в средневековой Европе. Иерусалим, 1992.

Керов В.Л. Народные восстания и еретические движения во Франции в конце XIII — начале XIV века. М., 1986.

Ковалевский П.И. Психиатрические эскизы из истории в 2-х тт. М., 1995.

Кудрявцев А.Е. Испания в средние века. Л., 1937.

Ли Ч. История инквизиции в средние века. СПб., 1911.

Лившиц Г.М. Реформационное движение в Чехии и Германии. Мн., 1978.

Лозинский С.Г. История папства. М., 1986.

Лозинский С.Г. Святая инквизиция. М., 1927.

Мадоль Ж. Альбигойская драма и судьбы Франции. СПб., 2000.

Мельвиль М. История ордена тамплиеров. СПб., 1999.

Мишле Ж. Ведьма. М., 1912.

Орлов М.А. История сношений человека с дьяволом. М., 1997.

Осокин Н.А. История альбигойцев и их времени. М., 2000.

Офм Л.Х. История христианского монашества. СПб., 1993.

Парнов Е.И. Трон Люцифера. М., 1991.

Плавскин З. Испанская инквизиция. Палачи и жертвы. Спб., 2000.

Протестантизм. — М., 1990.

Райцес В.И. Жанна д’Арк: факты, легенды, гипотезы. Л., 1982.

Ран О. Крестовый поход против Грааля. М., 2002.

Рубцов Б.Т. Ян Гус. М., 1958.

Сед де Ж. Тайна катаров. М., 1998.

Смирнова Е.Д. и др. Средневековый мир в терминах, именах и названиях. Минск, 1999.

Сперанский М. Ведьмы и ведовство. М., 1906.

Средневековье в эпизодах и лицах. М., 1941.

Тюменев А. Евреи в древности и в Средние века. Пг., 1922.

Шарпантье Л. Тайны тамплиеров. М., 1998.

Шпренгер Я., Инсисторис Г. Молот ведьм. М., 1992.

Шустер Г. История тайных союзов в 2-х тт. М.,1997.

Хаксли О. Луденские бесы. — М., 2000.

[1] Французский кардинал А. Ришелье распорядился на всех отливаемых пушках чеканить латинскую надпись «Ultima ratio regum» — «Последний довод королей».

[2] Священная Римская империя — средневековое государство, занимавшее значительную часть Западной Европы и включавшее в себя германские, итальянские, чешские земли, Нидерланды и часть других территорий. Основано в 962 году. Священная римская империя формально просуществовала до 1806 года

[3] Обедня — литургия, церковная служба

[4] Дарохранительница — вместилище Святых даров, сосуд для их хранения

[5] Святые Таины, Святые Дары — истинные Тело и Кровь Господни, вкушаемые под видом хлеба и вина в таинстве причащения

[6] Ересь — церковное учение, противоречащее догматам, сформулированным Церковью

[7] Для католического духовенство обязательно безбрачие (так называемый целибат). Узаконено оно была папой Григорием VII в XI в. На практике же утвердилось в XII в.

[8] Сирвента — род поэзии трубадуров, жанр «служебной», а не любовной поэзии. Часто в сирвентах воспевалиили проклинали войну, крестовые походы и другие события общественной жизни.

[9] Манихейство — еретическое течение в зороастризме, государственной религии Ирана. Его основателем был пророк Мани. Мани полагал, что наш мир сотворен злым духом и проповедовал аскетизм, целомудрие и отказ от собственности.

[10] Павликианство — еретическое течение, зародившеёся предположительно в древней Армении. Павликиане воспринимали земной мир как мир Сатаны, выступали против земных правителей, погрязших в роскоши и пороках, против распущенности духовенства и требовали упрощение церковных обрядов.

[11] Богомилы — христианское еретическое учение, зародившеёся в Болгарии. Его возникновение историки связывают с переселением манихеев воё Фракию Константином V и с переселением павликиан в окрестности Филипполя при Иоанне Цимисхии. Богомильские обряды прослеживаются у катаров.

[12] Патарены — участники патарии — религиозного движения против духовенства и сеньоров.

[13] «Наместником святого Петра» папа Римский назывался потому, что, по Священному Преданию, первым епископом Рима был глава апостолов Петр.

[14] Иоанн был прозван Безземельным потому, что не смог удержать владения своей династии Плантагенетов на континенте — прежде всего, Францию.

[15] Иегова — одно из имен Бога.

[16] Вавилонская башня, по библейским преданиям, была построена представителями разных племен, которые решили воспротивиться решению Господа о рассеивании а рабстве потомков Хама, который был непочтителен к отцу своему Ною, за что был отцом проклят. Вавилонская башня задумывалась как цент всех племен и знак их равенства. Люди в те времена, по преданию, говорили на одном языке, потому и смогли договориться о строительстве башни. Господь же смешал их язык так, что они не смогли общаться друг с другом и были вынуждены прекратить строительство башни.

[17] Ананий — по библейским преданиям, один из обратившихся в христианство вследствие проповеди апостолов. Когда последователи Христа, владевшие землями, продавали их и приносили вырученные деньги апостолам, Ананий, продав имение, утаил часть денег и солгал апостолу Петру. Обличенный в тяжелом грехе лжи святому апостолу, Ананий пал бездыханным.

[18] Французы нашли удачные прозвища большей части своих королей, но при выборе прозвища Филиппу остановились не на его деяниях, а на его внешности. Филипп действительно был очень красив, высокого роста, белокурый, с правильными чертами лица. Он был храбр и благочестив, умен и нравственен. Но от отличался крайней жестокостью и не меньшей жадностью.

[19] Король был подвержен приступам безумия.

[20] Таррагона — город, в котором находилась резиденция архиепископа.

[21] Инквизиция в Испании в самом начале своей деятельности стало преследовать мертвых, и, таким образом, даже могила перестала быть неприкосновенным местом «вечного успокоения». Можно было видеть, как они «орудовали» против тех, которые уже давно стали добычею червей, как они вырывали их кости, сжигали останки их на костре, забрасывали грязью самую память о них. Понятно, что такого рода действия не могли не вызвать народного возмущения, и один из инквизиторов, Пьер де Кадирет, доминиканец, был растерзан разъяренной толпой. Ныне ему поклоняются как мученику.

[22] Подробнее об этом см книгу З. Плавскина «Испанская инквизиция».

[23] «Санбенито» — одежда осужденных в виде мешка коричневого цвета с прорезью для головы, на которой в зависимости от тяжести греха и наказания красной краской были нарисованы крест или языки пламени.

[24] Кортесы — сословно-представительское собрание средневековых христианских государств Пиренейского полуострова.

[25] Имя «Педро» (Петр) и означает «камень».

[26] Данная глава, рассказывавшая о ведовстве в России взята из книги: Канторович Я.А. Средневековые процессы о ведьмах. СПб., 1896

[27] Ф. Буслаев. Бес. Спб., 1881

[28] В. Антонович. Колдовство. — В книге «Труды этнографической статистической экспедиции в Западный русский край, 1872. Т. 1.

[29] Интересующихся отсылаем в последней главе в томе III книги Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу».

[30] В Уложении о Наказаниях 1845 года, было включено постановление: «Так называемые кликуши, который делают на кого либо наветы, утверждая, что он причинил им зло будто бы посредством чародейства, подвергаются за сей злостный обман заключению в смирительном доме на время от 6 месяцев до и года (по закону 1842 года кликуши наказывались плетьми). Уложение о Наказаниях, изданное в 1885 году, удержало это постановление (ст. 937), заменив лишь заключение в смирительном доме тюремным заключением на время от 4 до 8 месяцев. Сенат (решением кассационного уголовного департамента 1874 года, № 432) разъяснил, что закон карает только злостный обман», т. е. только притворных кликуш, а отнюдь не действительных, которые, приписывая свои страдания действиям известного лица, оговаривают его в порче.

[31] П. Иванов. Народные рассказы о ведьмах и упырях. — в книге: Сборник Харьковского историко-филологического общества, 1891 г. Т. III.

[32] «Неделя». 1879 г. №№ 7–8

[33] Ефименко, Суд над ведьмами. — В журнале: Киевская Старина, 1883 г., Т. XI. Киевлянин, 1877. № 132.