Что подразумевает внимание к ситуации ?

Когда пациент усаживается напротив меня и гово­рит мне о том, что его тревожит, у меня есть выбор.

³² См., напр.: Stern D. Le monde interpersonnel du nourrisson.
P., 1989.

³³ Robine J.-M. Un album d'entretiens a propos de Paul Good­
man // Gestalt, 1992, №3.

116

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

117

 

Я могу рассматривать его слова не только как сло­ва, произнесенные в некоей ситуации, но также как слова, принадлежащие ситуации, — как если бы эти слова принадлежали некоему недифференцирован­ному полю, которое предстоит уточнить, а не инди­виду, который их произносит. Классический образ действия, которому я следовал на протяжении мно­гих лет, состоит в том, чтобы сосредоточиться на про­блеме пациента: как он ощущает свою озабоченность, откуда это тягостное чувство к нему приходит, о чем ему напоминает, с помощью каких проекций оно мо­жет быть организовано и т. д. Такая классическая ин­дивидуалистическая позиция приводит терапевта к мысли, что он все более досконально узнает своего пациента. Эта позиция может показаться «естествен­ной» постольку, поскольку она уже вошла в привыч­ку. Но ничего «естественного» в ней нет; она не более чем некий выбор образа действия, вытекающий из ус­тановки терапевта.

Другой выбор, сопряженный с другой установкой, позволит мне взглянуть на проблему пациента как на то, что прежде всего принадлежит ситуации. Раз­ве проблема пациента не может оказаться в том, что он таким образом реагирует на меня? Может быть, это я создаю его проблему? Может быть, я внушаю ему чувство неудобства как реакцию на то, что берусь его рассматривать? Или такова его реакция на нашу встречу? Может быть, «его» волнение — только мое собственное? Или это разлитое в воздухе беспокойс­тво не более чем та атмосфера, которая возникает не­посредственно между нами?

Мой выбор в пользу того, чтобы исходить из си­туации, никак не основан на какой-либо истине: это только методологический выбор, вытекающий из те­оретического выбора. То, что я обычно называю «са-

мим собой», зачастую можно счесть преждевремен­ной дифференциацией поля. «Опыт предшествует «организму» и «среде», которые выступают абстрак­циями от опыта»³⁴. Прогрессивная и постоянная диф­ференциация, сменяющие друг друга акты интегра­ции и индивидуализации, последовательная деста­билизация застывшей системы представлений о себе (это «про меня»/а это не «не про меня»)... стоят в цен­тре терапевтической работы и конструирования self на пути самопознания.

Такой образ действия несколько отличается от позиции диалога, хотя ряд развиваемых идей нахо­дят здесь свой отклик. Перспектива диалога, если и принимает в расчет вопрос поля, уместна, по-моему, лишь в том случае, когда два индивида предваритель­но ясно идентифицированы, разъединены и выступа­ют двумя субъектами, которые встречаются и преоб­разуют свой опыт. Такой взгляд, мне кажется, в боль­шей мере отправляется от эпистемологии «нахожде­ния в поле», нежели «принадлежности к полю», и тогда мы рассматриваем два индивидуализированных лица вместо прогрессивной индивидуализации двух лиц. Хотя в ситуативной перспективе, которую я поддержи­ваю, элемент диалога точно есть, а вопрос о времени не получает единого решения. Здесь нельзя не вспомнить об одной из главных функций речи, на которую указы­вают многие теоретики: говорить означает заполнять бездну, отделяющую меня от другого человека, пре­одолевать изначальную раздельность, подчас питать иллюзию, что в какие-то моменты это получается... но это означает также быть обреченным на неуспех таких притязаний, без конца возобновлять попытку, как Си­зиф, вечно катить в гору камень своей речи.

³⁴ Goodman P. Little Prayers and Finite Experience. New York, 1972.

 

118

Жан-Мари Робин

В этом процессе индивидуализации, конечно, бы­вают моменты, когда я оказываюсь «я», а ты оказы­ваешься «ты» и мы можем встретиться. Но также есть моменты, когда я — это ты, а ты — я; а еще такие, когда существованием обладает «нечто», «оно»; такие, ког­да существуем «мы» (пусть в виде иллюзии); и такие, когда я не имею малейшего понятия ни о том, что есть «я», ни о том, что представляешь из себя «ты»!

Эти движения поля (или ситуации), делающие воз­можной игру отражений, в которой возникают отде­льные субъекты, суть движения контакта. Мне не раз случалось подчеркивать тот факт, что гештальт-тера-пия в гораздо большей степени является культурой глагола, чем культурой имени существительного; это скорее культура действия, чем культура сущности. По этой логике, выслушивая пациента, в том числе рас­сказанные им анекдоты и сны, я охотно рассматри­ваю фигуры глаголов, которые он употребляет и в ко­торых можно увидеть признаки этих движений ситуа­ции. К примеру, рассказывая сон, он говорит мне, что бросил ручку. Не считая эту деталь незначительной, я могу задержаться на фигуре «бросания» и исследовать ее возможные повороты. Неосознанное желание бро­сить терапию? Мысль, которую я отбрасываю? И т. д.

Такая сосредоточенность на ситуации в попыт­ке отождествить ее элементы, кроме того, делает те­рапевта более восприимчивым к тому, что есть, чем к тому, чего нет. Поспешная внимательность к тому, чего нет, подразумевает, что нечто «должно быть», неявное, почти неизбежное, рождающее чувство сму­щения. Заметить, что взгляд пациента постоянно ос­танавливается на картине, висящей за моей спиной, не то же самое, что заметить, что он не смотрит на меня. Заметить, что он сдерживается не то же самое, что заметить, что он едва дышит. Заметить, что он вы-

Быть в присутствии другого                                     119

ражается однообразно, не то же самое, что сказать себе, что он плохо владеет собой.

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться: