Думается, что Сталин вспомнил и 1941 год. Что тогда мешало врачам поспособствовать ликвидации главы государства? Тем более и обстоятельства были более благоприятными. Продолжим.

«Казалось бы, что после того, как Сталин убрал юдофоба из МГБ, еврейская тема должна была заглохнуть. Но не проходит и двух месяцев, как Игнатьев, уже сам, без Рюмина, проводит аресты полтора десятка врачей-евреев…».

Это была вторая волна арестов, которая должна была «затемнить» истинную цель арестов. И она удалась. В итоге заговорщики добились вожделенной цели: врачи — в тюрьме, а Сталин — умирает, без оказания должной медицинской помощи. Видимо, Иосиф Виссарионович недооценил возможности «оппозиционеров», за что и поплатился жизнью. А как же наши герои за решеткой? Берия, который пытался продолжить курс вождя, незамедлительно выпустил на свободу всех фигурантов проходящих по «делу врачей», в том числе и Мирона Семеновича Вовси. Хотелось бы заметить, что и по сей день, освещая события «дела врачей» некоторые недобросовестные журналисты и историки придают этому событию нежелательную антисемитскую окраску. Иной раз договариваются до того, что, дескать, уже на запасных железнодорожных путях стояли составы для депортации евреев из столицы и других крупных городов. Даже, якобы, был известен конечный пункт прибытия: Еврейская автономная область со своей провинциальной столицей Биробиджан. А вот не пришло в голову данным исследователям от истории простая мысль: почему из всей многочисленной еврейской диаспоры, той же Москвы, которая состояла (и состоит, по сей день) из ученых, писателей, журналистов, музыкантов, артистов и прочих, выбрали только врачей? Почему не арестовали за компанию к Вовси, Коганам, Раппопорту, хотя бы парочку скрипачей Большого театра?

А в чем могла быть их вина? — спросит читатель.

Ну, например, при большом желании можно же было пальнуть по Сталину и из оркестровой ямы под руководством дирижера, скажем, того же, Самуила Абрамовича Самосуда. Правда, его в 1943 году (год уж больно знаковым получился) сменил за дирижерским пультом Пазовский Арий Моисеевич, обласканный Сталинскими премиями. Но, он в 1948 году, когда закрутилось дело по АЕК, вдруг сильно заболел и, вы не поверите, но 6 января 1953 года, в конце концов, умер. Видимо, сильно не хотел попасть «под нож» Сталинских репрессий. Кстати, о своем житье-бытье, успел написать книгу, но увидела она свет лишь в далеком 1966 году. Неужели, надо было, чтобы она «отлеживалась» на редакторской полке так долго? А Голованов Николай Семенович, принявший от него дирижерскую палочку в 1948 году? Тоже, ведь мог дать сигнал, тем, предполагаемым безымянным «героям-скрипачам», нажавшим на спусковой крючок. Но почему-то при Сталине не привлек внимание органов? Напротив, при тиране-вожде, тоже, четырежды был обласкан в виде премий его имени. А вот после смерти Сталина, сразу, без болезни, ушел 28 августа 1953 года советоваться на тот свет, со своим предшественником Арием Моисеевичем о музыкальных делах. К чему этот маленький рассказ о дирижерах Большого театра? А к тому, что уж очень избирательно работали органы сначала с Рюминым, затем под руководством самого Игнатьева. Крутили руки за спину исключительно врачебной братии еврейского сословия. Правда, чтобы не бросалась в глаза такая избирательность, несколько разбавили представителями славянской расы, но в корне, это дело не меняло.

Вернемся, к нашему многострадальному Мирону Семеновичу. Не долго, тому осталось жить на белом свете. Возвращаемся к воспоминаниям его дочери, и о том, о чем я говорил выше. Об отношении к своему здоровью.

«Вдруг осенью 1958 года папа стал жаловаться на боли в голени левой ноги, стал заметно прихрамывать. Запомнился его последний приезд к нам в Ленинград… Однажды он, будучи на каком-то заседании в Боткинской больнице, пожаловался между делом сидевшему рядом опытному хирургу доктору Осповату на боли в ноге, и тот, не глядя, сказал: «Заходите, Мирон Семёнович, к нам в отделение. Я скажу, чтобы Вам наложили парафинчик». Видимо, и папа, вопреки своему таланту диагноста, гнал от себя мрачные подозрения. Несколько процедур с разогретым парафином, вероятно, лишь ускорили рост злокачественной опухоли — саркомы. Такое небрежное отношение к своему здоровью двух опытных врачей, к сожалению, очень характерно. Нам потом рассказывали общие знакомые, что доктор Осповат очень горевал по поводу своего несерьёзного совета… Болезнь быстро прогрессировала. Весной 12 апреля 1959 года папу оперировали. Ногу ампутировали выше колена. Папа понял это решение хирургов как приговор. И здесь он проявил величайшее мужество и свою огромную мудрость. Об этом можно написать отдельную повесть. По поводу его роковой болезни много раз возникали мысли и рассуждения, не связана ли она (болезнь) с его арестом и заключением 1952-53 года, тем более что он возвратился домой с кроваво-синюшными «браслетами» на руках и на ногах. Это были следы от тяжёлых наручников и кандалов, которые надевали на заключённых, что подробно описал в своей книге Яков Львович Раппопорт, но о чём не рассказывал папа. Он только старался опустить рукава сорочки таким образом, чтобы дома никто эти следы не заметил».

Но, дочь Люба, все же, заметила и рассказала нам об этом. Хотелось бы уточнить, что не только болезнь, но и смерть ее дорогого и любимого отца напрямую связана не только с арестом и заключением.

Кроме того, Любовь Мироновна не совсем точна, говоря, что «небрежное отношение к своему здоровью двух опытных врачей, к сожалению, очень характерно». Это где, она увидела такое отношение к здоровью, тем более, у двух врачей? Это можно сказать, только в отношении одного врача, ее отца. Разве Вовси и Осповата в один гроб положили? Кажется, один из них, даже слезу пустил по поводу другого. Видимо, все органы у него функционировали нормально. Конечно, вызывает удивление «легкомысленно» поставленный диагноз доктора Осповата, насчет «парафинчика», да еще и «не глядя». Если бы, впоследствии, его горестные восклицания как-то помогли бы вернуть Любе горячо любимого отца, тогда другое дело. А так, утерли слезы, и забыли. Кстати, Виноградов Владимир Никитич, тоже умер во времена Хрущева в 1964 году.

«После операции папа вызвал к себе Я.Л.Раппопорта и, сказав, что верит его глазам больше, чем любому микроскопу, потребовал прямо и честно обсудить, каким временем для завершения своих издательских и семейных дел он располагает. К сожалению, срок этот оказался ещё короче, чем названный Раппопортом — один год вместо двух. Всё это время его мужество было невероятным для такого мягкого и сострадательного к чужой боли человека. Единственные самоутешительные его слова, которые я слышала несколько раз, были: «Судьба подарила мне семь лет жизни». Счёт вёлся от возможной расправы 1953 года. А я мысленно добавляла: «…И кончину в своей постели, рядом с любящими родными и преданными врачами, которые делали, всё что могли, чтобы облегчить страдания».

Приведу еще один «интересный» эпизод из жизни М.С.Вовси в изложении его дочери. После освобождения из следственной тюрьмы, Мирону Семеновичу пришлось еще раз поехать на Лубянку за получением наград отобранных при аресте.

«Он был потрясён встречей, которая неожиданно произошла там же, на Лубянке. По такому же поводу, для получения возвращаемых наград, туда приехал многолетний папин пациент Алексей Иванович Шахурин, бывший министр авиационной промышленности СССР. Этот обаятельный человек и его жена Софья Мироновна давно уже были не только пациентами, но и друзьями папы. Особенно их сблизило огромное несчастье этой семьи. В 1943 году на набережной Москвы реки в разгар Отечественной войны их единственный сын Володя в порыве юношеской любви застрелил из пистолета свою любимую девушку, дочку советского посла в одной из латиноамериканских стран. А потом выстрелил в себя. Рана была смертельная, ничего нельзя было сделать, и через день Володя умер на руках у моего папы… И вот, совершенно случайно встретившись, Алексей Иванович и папа бросились друг к другу, обнялись и расплакались… До самой своей смерти папа лечил Шахуриных, дружил с ними, а они, в свою очередь, проявляли много внимания к маме и к моей семье после папиной кончины. Они умерли оба друг за другом, как древнегреческие Филимон и Бовкида, и покоятся вместе с сыном на Ново-Девичьем кладбище…».

Мало, видимо, было Мирону Семеновичу быть свидетелем по делу Сталина в 1941 году, так он еще оказался причастным к «делу волчат» 1943 года. А это звенья одной цепи. К тому же Володя Шахурин, как говорит Любовь Мироновна, «умер на руках у моего папы». Значит, Вовси знал о характере огнестрельного ранения в голову подростка? Жаль, что он не поделился с дочерью подробностями трагического события на Каменном мосту. Я уже говорил, что эту тему не объедим мимо и вернемся к ней, но, чуть позже.

Врачи, соприкасающиеся по долгу службы с высокопоставленными пациентами, обязательно попадают в «интересную» историю. Вовси, в 1944 году консультировал раненого Ватутина, который был на излечении в Киеве. Тот, при невыясненных обстоятельствах вдруг, взял, да и умер от гангрены, когда всем казалось, что генерал в скором времени убудет на фронт. Такие вот дела встречались во врачебной практике.

⇐ Предыдущая67686970717273747576Следующая ⇒

Поделиться: