МУЧЕНИЯ НАСЛЕДНИЦЫ, ЧЬИ ПРАВА ПОД СОМНЕНИЕМ

 

У российской императорской четы было десять детей, но лишь две дочери, Анна и Елизавета, дожили до совершеннолетия^{62}. В пору их появления на свет никому и в голову не приходило, что эти девочки могут унаследовать трон. Наследником был назначен сын от первого брака Петра, как утверждали недоброжелатели Екатерины — единственное законное дитя государя. Он скончался в 1718 году при неясных обстоятельствах, оставив двоих детей — Петра и Наталью.

Жизнь Алексея, которого принято считать испорченным отпрыском великого монарха, заслуживает краткого отступления, ведь его сестры — одна родная и две единокровные — больше десяти лет терпели тягостные последствия этой истории. Царевичу посчастливилось получить воспитание западного образца. Программа обучения, принятая за основу его наставником бароном Гюйссеном, по всей видимости, была достойна молодого принца той эпохи: она включала продуманный список требующих прочтения книг — от Библии до сочинений Пуфендорфа, Гроция или Фенелона, курс русского, немецкого и французского языков, изучение географии, геометрии, арифметики и всемирной истории; ко всему этому добавлялись также чтение газет, занятия военным делом и верховой ездой, а также приобщение к такой премудрости, как танцы. Подобное образование, более полноценное, нежели то, что позже получили царские дочери, доказывает, что Петр намеревался сделать Алексея своим наследником. Однако Гюйссен недолго оставался подле молодого человека — вскоре на его место заступил Меншиков, сменивший увещевания эрудита на тумаки и оплеухи. По правде говоря, царственный юноша никогда не проявлял особой усидчивости в трудах, он был ленив но натуре и с самых нежных лет предпочитал потягивать веселящие напитки и бегать за юбками^{63}.

Когда на свет появились Анна и Елизавета, Петр уже успел отчаяться, осознав неспособность своего отпрыска и к трудам войны. Чуть заходила речь о том, чтобы присоединиться к государю на шведском фронте, Алексей объявлял, что болен; он не остановился даже перед тем, чтобы покалечить себя, — однажды нарочно поранил руку. Униженный, третируемый, молодой человек искал утешения в лоне церкви; он даже наперекор запрету навестил свою мать, после расторжения брака жившую в Покровском монастыре в Суздале, между тем как Екатерина уже всем заправляла при дворе. Царь решил отослать этого недостойного сына в маленькое германское герцогство, откуда он в 1712 году вернулся женатым па принцессе Брауншвейг-Вольфенбюттельской, но повадок не изменил.

28 октября 1715 года Екатерина разрешилась сыном, Петром Петровичем; родители возлагали на него все надежды и вскоре задумали сделать его наследником престола взамен Алексея. Последний, четыре года спустя также обзаведясь сынком, получил первое серьезное предупреждение: мол, власть в России держится на военной силе, так что наследнику короны надобно знать и любить ратное дело. Монарх таким образом напоминал старшему сыну о его предназначении, давая ему последний шанс исправиться и усвоить образ жизни, соответствующий ожиданиям нации. Но Алексей не замедлил ответить, что не имеет более никаких притязаний на трон, коль скоро по милости Господней у него родился брат. Тогда Петр решил окончательно отстранить Алексея от наследственных прав, однако только уход в монастырь мог помешать молодому человеку после смерти родителя передумать и потребовать их обратно. В августе 1716 года царь выдвинул сыну новый ультиматум, потребовав, чтобы тот либо присоединился к нему в Копенгагене и принял участие в боях со шведами, либо сообщил в точности, когда именно и в какой монастырь он намерен удалиться. Алексей выбрал первое, но втайне задумал бежать и попросить покровительства у австрийского императора. Прибыв в Вену, он распространил там слух, будто Меншиков и Екатерина пытались убить его, чтобы назначить наследником престола его единокровного брата; зато против самого царя он не произнес ни слова. Карл VI, опасаясь новой порчи отношений с Россией, не соблаговолил открыто принять столь обременительного визитера. Тогда Алексею пришлось пуститься в долгое путешествие из Тироля в Неаполь, где его вскорости выследили петровские эмиссары.

Царь понял, что ему неминуемо придется открыто признать бегство Алексея — величайшее унижение для него как для отца и создателя новой, передовой России. Он понятия не имел, как выпутаться из этого положения. Официально посулил сыну безнаказанность при условии, что тот незамедлительно возвратится домой. А Карлу в выражениях, завуалированных весьма слабо, пригрозил, что оккупирует Силезию, если ему не выдадут Алексея под надежным конвоем. Австрийский совет министров уж и не знал, к какому святому взывать: то ли взять наследника Романовых под свое покровительство, рискуя, что свирепые русские полчища хлынут на Запад, то ли выдать молодого человека его отцу, известному своей кровожадностью, и ждать за это столь же тяжкой расплаты, если царевич когда-нибудь придет к власти. Разумнее было все-таки избежать войны, побудив недостойного сына вернуться на родину и попытаться снискать отцовское прощение. Алексей уступил: наверняка почувствовал, что поддержка Карла VI ему отнюдь не гарантирована^{64}. 31 января 1718 года он прибыл в Москву, а четыре дня спустя его уже ждали в большой кремлевской зале аудиенций в присутствии всех сановников двора. Униженный, без шпаги, он должен был предстать перед мечущим молнии монархом. Царевич пал ниц, обещал по всей форме отречься от трона, признать единокровного брата законным наследником и выдать всех пособников своего побега. Границу закрыли, чтобы помешать им бежать, и на почтовых станциях разрешили свободный проезд только царским курьерам. Начались аресты, чем дальше, тем больше. Даже Евдокия, первая жена Петра I, была подвергнута допросу, а вот ее любовника, подозреваемого в злоумышлении против власти, казнили, предав сначала чудовищным пыткам^{65}.

Екатерина наблюдала за этой драмой со смешанными чувствами, она была сторонницей большей умеренности. Судя по всему, она приняла Алексея, который умолял ее вмешаться, заступиться за него, чтобы ему позволили, удалившись от двора, поселиться со своей любовницей в сельском поместье. Она, видимо, попыталась утихомирить ярость супруга и спасти молодого человека. Эта женщина, наделенная интуицией, предчувствовала, что смерть царевича будет иметь роковые последствия для ее семьи и детей^{66}. Но и сама царица не избежала гнева разбушевавшегося Петра: он ни с того ни с сего обвинил ее в преступлениях против государства. Разве нет отчасти и ее вины в том, что он отринул и изгнал наследника престола, что весь свет теперь злословит о нем, что он едва не ввязался в войну с Австрией? Это была первая трещина в их отношениях, она повлекла за собой другие, брак уже не выглядел столь прочным, что несло опасность для дочерей, угрожая если не жизни царевен, то их положению при дворе.

В результате признаний, силой вырванных у его пособников, Алексея заточили в Петропавловскую крепость, где его несколько раз принимались пытать. Истерзанный, полуживой, он в конце концов признался в измене, в том, что переметнулся на сторону австрийского императора, снедаемый безмерной жаждой власти и стремлением покончить с отцовскими реформами. Тотчас ему вынесли смертный приговор, но 15 июня 1718 года молодой человек скончался при неясных обстоятельствах, два дня спустя после того, как был бит палками^{67}.

В правительственных кругах великих держав континента эта история вызвала ужас и негодование: справедливо или нет, но все полагали, что у Петра руки в крови и его наследникам еще предстоит поплатиться за это. Все венценосные головы склонялись к мысли, что единственный законный наследник российского престола — Петр, сын Алексея. Этому осиротевшему малютке в то время было всего три года. На любого другого претендента, казалось, неизбежно ляжет часть вины царя, тень его варварства. Его наследницы представлялись запятнанными чем-то вроде первородного греха, что наверняка затруднит их признание за границами России. Столь широкий резонанс драмы, несомненно, объясняет также, почему брачные узы с каким-либо из царствующих семейств первого ряда отныне обернулись для русских царевен недостижимой грезой.

В Санкт-Петербурге случившееся, несмотря на весь шум, поднявшийся вокруг «дела Алексея», поначалу восприняли как успех плебейской группировки приверженцев Екатерины. Однако судьба вскоре нанесла молодой женщине жестокий удар: года не прошло, как заразная болезнь отняла у нее маленького царевича. Другой ее малыш, Павел, рожденный в 1717 году, прожил всего несколько дней. Единственным престолонаследником мужеска пола остался Петр Алексеевич, сын несчастного. О двух дочерях Екатерины как о возможных претендентках на трон Романовых никто тогда и не думал.

Таким образом, русский двор, лишенный четко выверенной династической преемственности, поневоле впал в коловращение мелких группировок, основанных на дальнем родстве или сговоре, аристократия раскололась па два лагеря: с одной стороны родовитая старинная знать, объявляющая себя потомками Рюрика или Гедимина, с другой — выскочки, что возвысились благодаря петровским реформам^{68}. Эти кланы в свой черед подразделялись на множество ответвлений, то объединяясь, то воюя друг с другом в зависимости от политической конъюнктуры и частных интересов. В 1722 году Петр издал указ, где объявлял, что царствующий государь волен выбирать себе преемника, не считаясь с правом старшинства. Такое решение открывало перед его женой и дочерьми перспективы, о каких они и не мечтали, но вносило дополнительную нестабильность в олигархические круги, и без того пребывающие в состоянии становления^{69}. Этот указ привел к тому, что менее чем за столетие в России было совершено пять попыток государственного переворота и три цареубийства — Ивана VI, Петра III и Павла I. Да и сама Елизавета жила в постоянном страхе, что ее низложат, заточат в монастырь, прикончат.

Первые симптомы тяжелого недуга Петр ощутил летом 1724 года, когда возникли затруднения с мочеиспусканием, причинявшие ему острую боль, однако царь и не думал беречься^{70}. После Нового года он смело принял участие в традиционных святочных шествиях, сопровождаемых оргиями. А между 17 и 28 января слег, сраженный жестоким приступом. Он принял подобающие церковные таинства и, согласно старинному обычаю, дал распоряжения об амнистии, отраженные в трех указах. Он пытался объявить свою последнюю волю, но уже не смог ничего выговорить. И рука ему больше не повиновалась. Таким образом, Петр не успел назначить себе преемника. Некоторые свидетельствовали, что он будто бы подозвал свою старшую дочь и сумел произнести «Отдайте все…», но агония помешала ему назвать имя^{71}. Другие утверждали, что за несколько недель до кончины царь, разъяренный изменой жены, порвал документ, согласно которому корона переходила к ней. Ведь она часто давала ему советы, сопровождала его в военных походах и пользовалась симпатией его любимого детища — созданной им новоявленной меритократии. Недаром Петр, несмотря на предположения о ее связи с Виллимом Монсом, не поддался искушению развестись с ней: тогда возникла бы угроза, что консервативным силам будет легче захватить власть и погубить дело всей жизни царя-реформатора, ведь ими предводительствовала, пусть в качестве символической фигуры, его первая супруга Евдокия, бабушка потенциального наследника престола. К тому же он боялся, как бы его дочерей не постигло изгнание. Во время агонии такой статус-кво парализовал двор России и его политику.

Петр Великий скончался 28 января 1725 года, так и не сумев назначить себе преемника, что крайне встревожило европейские столицы^{72}. По праву первородства корона должна была бы достаться его внуку Петру Алексеевичу, а в случае кончины последнего его сестре Наталье Алексеевне. Три выжившие дочери Екатерины в расчет не принимались, но оставались еще потомки Ивана V, единокровного брата Петра^{73}: Екатерина Иоанновна, которая вышла замуж за герцога Мекленбургского и родила от него дочь Елизавету Екатерину Христину, и Анна Иоанновна, вдова герцога Курляндского, бездетная, поскольку овдовела вскоре после свадьбы. Непосредственные наследники великого государя, за исключением единственного — Петра, рожденного в 1715 году, были женского пола. Царицы и регентши, гордо мнившие себя продолжательницами Петра Великого^{74}, они поочередно будут влиять на судьбы России, плетя интриги и создавая группировки, грызущиеся друг с другом, пока на исходе XVIII века право первородства не будет наконец восстановлено^{75}.

После смерти Петра весь дипломатический корпус был уверен, что трон своего деда займет Петр Алексеевич: не может аристократия страны выбрать безродную выскочку вместо сына дамы из рода Брауншвейг-Вольфенбюттель! Но послы и эмиссары не приняли в расчет характер Екатерины, поддерживаемой Меншиковым, будущая судьба которого зависела от разрешения этой дилеммы: пробиться к вершинам власти или быть с позором изгнанным, если восторжествуют традиционалисты. Царица, даром что малость неотесанная, имела вкус к построению мизансцены. Едва узнав, что Петр при смерти, правительствующие сановники заперлись за семью замками, чтобы обсудить, что делать дальше.

Екатерина, обливаясь слезами, устремилась в Сенат ходатайствовать за саму себя. Меншиков ее поддержал: торжественная коронация императрицы произошла всего несколько месяцев назад, разве после этого можно сомневаться в том, какова была последняя воля императора? Оспаривать точку зрения этого карьериста, вознесенного в ранг князя, рискнули только Долгорукий и Голицын. Но Меншиков успел настроить и до последней крайности распалить гвардейцев Преображенского и Семеновского полков, он напомнил им, какую славную роль он играл в военных кампаниях великого государя. Эти полки, созданные Петром, в которых продвижение по службе определялось воинскими заслугами или управленческими талантами, стали живым воплощением нового режима. У гвардейцев был прямой интерес отстранить от власти Петра Алексеевича, орудие консервативной московской клики. Их превосходно вооруженные полки окружили Зимний дворец и заняли его дворы. Учитывая, что царь не оставил завещания, надо было действовать без колебаний. Как только пришло известие о кончине царя, гвардейцы ворвались в залу, где заседали министры и придворные, затем они шумно принесли присягу вдове. В манифесте от 28 января 1725 года, опубликованном Сенатом под давлением Меншикова и Апраксина, Екатерина объявлялась императрицей Всероссийской. Спустя несколько часов после смерти Петра Великого новая правительница смогла уже не без театральности продемонстрировать свой новый законный статус, показавшись в окне дворца^{76}.

Все четыре недели, предшествовавшие погребению, Екатерина провела в безотлучном бдении над останками государя, выставленными на обозрение публики, и проливала над ними горячие слезы. Французу Вильбуа, что при сем присутствовал, казалось, будто он попал на представление «Андромахи», и он не на шутку дивился, как в женской голове может умещаться столько влаги^{77}. Наконец 10 марта тело Петра, сопровождаемое длинной процессией, было доставлено в собор Петропавловской крепости; Екатерина, несмотря на снегопад, пешком шла за гробом, Меншиков и адмирал Апраксин шагали справа и слева от императрицы, Анна непосредственно за ней в компании государственного канцлера Головкина и фельдмаршала Репнина, а Елизавета с застывшим лицом еле тащилась следом, поддерживаемая графом Петром Толстым. За ними шествовали герцогиня Курляндская, будущая Анна Иоанновна, ее сестра Екатерина, Карл Фридрих Голштейнский, супруг старшей дочери покойного царя, и, наконец, Петр Алексеевич, внук усопшего. Уж не отразился ли в этой скорбной череде предполагаемый отныне порядок наследования? Иностранные дипломаты с неудовольствием отмстили, что единственного законного престолонаследника задвинули за спину зятя императрицы. В своем надгробном слове Феофан Прокопович, советник покойного монарха по богословским и политическим вопросам, вдохновенно говорил о глубоком горе, объявшем близких царя и всех тех, кто обязан ему своей карьерой. Однако на окраинах столицы появились народные, так называемые лубочные картинки, изображавшие привязанного к саням черного кота, влекомого на погост мышами, бьющими в барабан и играющими на волынке^{78}. Великий покойник был фигурой далеко не бесспорной, и соперничество между старой и новой аристократией, между консерваторами и реформаторами, как нельзя нагляднее всплыло на поверхность.

Так ливонская простолюдинка Марта Скавронская, в православии Екатерина Алексеевна, взошла на трои Романовых, став первой российской императрицей — не просто супругой императора, а персоной, ответственной задела государства. Ее личные качества вызывали большие сомнения. Некоторые находили ее умной, другие на чем свет стоит костерили за распутство и мотовство^{79}. Она сумела снискать преданность гвардейцев Преображенского и Семеновского полков, этой опоры женских царствований XVIII века. Однако ей следовало еще поладить со старинной родовитой знатью, которая видела в ней всего лишь промежуточную фигуру — чтобы было кому посидеть на троне, пока подрастает внук Петра I. Царь сплотил вокруг себя фаворитов и придворных, но достигал этого путем угроз и принуждения. Его супруга, по части интуиции превосходившая великого государя, старалась восстановить хоть какую-то гармонию, приютив у себя Петра и Наталью, двух детей покойного царевича, с целью дать им подобающее образование. Она присвоила себе еще одну дополнительную форму законности — роль приемной матери — и мнила, что подобным образом обеспечивает незыблемость власти. Но ее добрая воля не была вознаграждена. Вскоре ее вынудили сделать исключительно важную уступку: пообещать, что в случае ее смерти корона отойдет Петру Алексеевичу. Таким образом императрица лишалась возможности назначить себе преемника но свободному выбору; впрочем, она рассчитывала взять это обещание обратно^{80}.

Здравого смысла Екатерине было не занимать, она умела отбирать нужное в массе советов, дававшихся придворными с тем или иным корыстным умыслом. Стремясь установить равновесие между рвущими нацию на части противоборствующими силами, она учредила высшую государственную инстанцию -- Верховный тайный совет, члены которого были набраны из всех лагерей: Александр Ментиков, Петр Толстой, Федор Апраксин, Андрей Остерман и Гавриил Головкин, к которым вскоре должен был прибавиться зять императрицы Карл Фридрих фон Голштейн-Готторпский. Они получали право контролировать Сенат и Святейший Синод. Тогда Голицын разработал «конституцию», призванную охранять одновременно интересы знати и автократии. Меншиков контролировал правительство, впрочем, с переменным успехом: за два года царствования Екатерины страна почувствовала, что силы, работавшие па эволюцию, мало-помалу слабеют. Сама же императрица считала себя в первую очередь продолжательницей петровских реформ и действительно способствовала реализации некоторых проектов своего супруга. Ее главной заслугой стало торжественное открытие в 1725 году Академии наук, куда вскоре стали стекаться исследователи и преподаватели из-за рубежа. Возникали новые шахты и мануфактуры, развивались экспорт и торговля внутри страны. Но сильный демографический взрыв утяжелил положение крестьян, изнемогавших под гнетом подушной подати. Правители и крупные чиновники на местах не ведали меры в коррупции и алчности. Двор расточал целые состояния на празднества или, точнее, на попойки, в которых участвовали первые лица страны^{81}.

Внешняя политика России под водительством Остермана настойчиво и успешно следовала но пути, намеченному Петром: поддержание мира со Швецией, сближение с Австрией вследствие подписания Венского трактата: Россия давала обязательство, что ее 30-тысячное войско будет готово при необходимости выступить в любой момент; взамен Австрия обещала ей поддержку против оттоманской Порты^{82}. В том же 1726 году министр ратифицировал альянс с Пруссией. Русский дипломат наладил также отношения с Китаем — страной, с которой великий государь порвал в 1722 году: договор о вечном мире позволил России и Китаю заключить ряд важных коммерческих контрактов. Молодое Российское государство продолжало пробивать себе дорогу среди великих держав континента. Его географическое положение, занимающее большую часть евразийского континента, представлялось исключительно выигрышным стратегически, но тем более уязвимым в случае внутренних потрясений^{83}.

Елизавета в течение этих двух лет царствования матери деятельно помогала ей, будучи хорошо осведомленной о текущих делах, хотя ее образование оставляло желать лучшего. Она читала Екатерине официальную корреспонденцию, обсуждала ее содержание с императрицей и министрами. Часто она от имени матери сама подписывала указы. Таким образом, она еще юной девушкой делала первые шаги в политике, став при дворе весьма влиятельной. Нередко ей случалось играть роль посредницы между двором и провинциальными правителями вроде Артемия Волынского, астраханского губернатора, желавшего получить субсидии на реставрацию и развитие своего города^{84}.

Мнения об очаровательной цесаревне между тем разделились даже среди самых горячих сторонников ее отца. Наиболее неисправимые оптимисты питали к этой девушке высокое почтение и громогласно расхваливали ее. Скептики сетовали на ее беспечность, и будущее представлялось им в черном свете, если Анна в скором времени не родит наследника мужеска пола. Среди них было немало тех, кто участвовал в зловещем процессе против старшего сына царя; они боялись, что, если Екатерины не станет, гнев Петра Алексеевича обрушится на них. А состояние здоровья императрицы лишь усугубляло эти опасения; прояснить вопрос о передаче власти казалось задачей все более неотложной. Генерал-полицмейстер Петербурга Антон Мануилович Девиер и Петр Толстой затеяли заговор с целью сделать Елизавету регентшей, а юного царя отправить на учение за границу, как некогда поступал его дед с молодыми дворянами. Однако Меншиков сумел раскрыть этот план и заставил сторонников царевны надолго выбросить из головы свои амбициозные надежды. Он предложил Екатерине просватать великому князю Петру Алексеевичу, в то время одиннадцатилетнему, свою собственную дочь Марию. Царица согласилась, впрочем, из чистой корысти: таким образом она убирала с дороги соперницу. Стареющая императрица, похоже, питала особую нежность к Яну Сапеге, в которого юная Меншикова была по уши влюблена… Анна и Елизавета умоляли свою матушку отменить это решение, и Толстой растолковывал ей, какие опасности влечет за собой подобный союз. Никто не знал, как найти выход из этого тупика. Неужели дочь Петра Великого окажется окончательно отстраненной от престолонаследия теперь, когда се мать хворает все тяжелее? Толстой с друзьями умоляли Екатерину объявить ее дочь Елизавету Петровну своей наследницей^{85}. В феврале 1727 года императрица дала понять, что готова к отмене прежнего решения в пользу Петрова внука и признать свою младшую дочь единственно законной наследницей трона Романовых. Однако Меншиков контролировал ситуацию. Государыня была слишком ослаблена недугом, чтобы произвести решительные изменения в правительстве и лишить своей милости министра, который за спиной своей покровительницы уже вел себя как сущий диктатор, противиться которому имел смелость только Остерман. Она более не возвращалась к желанию, высказанному лишь самым верным сторонникам обновления России, к которым теперь присоединился и кое-кто из родовитой знати, уязвленной поведением Меншикова.

Весь апрель императрицу трепала лихорадка, и 6 мая она скончалась, по-видимому, от чахотки; ей было всего сорок три года. Тотчас спешно собрался Верховный тайный совет, присоединились представители Сената, Синода, коллегий и армии. Существовало завещание, где было ясно сказано, что наследовать покойной должен Петр, а вслед за ним — его грядущие потомки; в случае же преждевременной смерти великого князя при отсутствии у него потомства — Анна и ее дети, затем — Елизавета со своим потомством и, наконец, в самую последнюю очередь, Наталья Алексеевна, внучка великого государя. Императрица присовокупила важную оговорку: те, кому предназначена российская корона, не получат ее в случае, если уже носят какие-либо другие; кроме того, им необходимо оставаться в лоне православного уклада^{86}. Регентский совет будет править до той поры, пока Петру не исполнится шестнадцать лет; в него входили Анна с мужем, Елизавета, Меншиков, генерал-адмирал Федор Апраксин, государственный канцлер Гаврила Головкин, Дмитрий Голицын, Василий Долгорукий и вице-канцлер Андрей Остерман^{87}. Екатерина распорядилась, чтобы каждая из ее дочерей получила 300 000 рублей и пенсион в 150 000; им же отходят ее драгоценности, серебряная посуда и мебель. Для Елизаветы выделялось также приданое в 300 000 рублей. И наконец, императрица давала согласие на брак Петра Алексеевича и Марии Меншиковой.

Это завещание вскорости было оспорено; Меншикова обвинили в том, что он оказывал давление на умирающую или по своему произволу перетолковал ее последнюю волю. Персона юного Петра ни у кого не вызывала возражений, но пока сановники хотели, чтобы регентство взяла на себя Анна. Но Меншиков, который никогда не лез за словом в карман, оправился быстро: царевна, напомнил он, только что сочеталась браком с принцем-протестантом, тем самым утратив де-факто и де-юре все права на корону Романовых. О возможности доверить регентство Елизавете даже не заходила речь. Последняя держалась скромно, во все эти интриги не вмешивалась, может быть, из-за подавленного состояния духа, но не исключено, что просто за неимением достаточно могущественных сторонников. Завещание царицы независимо от того, было оно продиктовано Меншиковым или нет, было на руку самым ярым честолюбцам, так как убирало Елизавету с их пути: оказавшись в роковом списке на столь незавидном месте, молодая девушка теперь не имела ни малейшего шанса наследовать своей матери^{88}. Однако ее жизнерадостность и природная веселость нрава помогли царевне быстро забыть обиду; к тому же приятельские отношения с законным престолонаследником позволяли предполагать, что она сумеет занять привилегированное место при дворе.

 

Глава II.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: