Граф музицирует и сочиняет

 

8 апреля 2009 года, в среду, на Страстной неделе, в Кеттеринге в возрасте 94 лет скончалась одна из самых удивительных женщин XX столетия. Ее звали Джин Овертон Фуллер. Единственный ребенок капитана Джона Генри Фуллера и актрисы Вайолет Овертон Фуллер, она никогда не знала своего отца. Он был убит в Восточной Африке зимой 1914 года, а его маленькая дочка родилась в Англии 7 марта 1915 года. Молодая вдова приложила все силы к тому, чтобы дать Джин весьма разностороннее образование, полностью раскрывающее все ее таланты. Ее одаренность заставляет вспомнить титанов Возрождения. Воспитанная в богемной среде, среди артистов, музыкантов и интеллектуалов, она и сама была превосходным музыкантом, художником, чьи работы выставлялись, поэтессой и переводчиком поэзии, писательницей, публицистом, историком, астрологом, мистиком, теософом… Начинала как актриса, но острый ум и свободное владение несколькими европейскими языками позволили ей с блеском проявить себя и в такой специфической области, как разведка… Она всегда отличалась эксцентричностью, оригинальностью суждений и неподражаемым юмором. Ее книга о Сен‑Жермене – лучшая из написанных о нем, а уж музыкальное наследие графа никто не изучил полнее Джин Овертон Фуллер, поэтому ей слово:

«Следующее из имеющихся у нас упоминаний о Сен‑Жермене появляется в музыкальном контексте. В самом конце 1745 года в Лондон прибыли два музыканта – Глюк и принц Лобковиц. Хотя Кристофер Виллибальд Глюк родился в Верхнем Пфальце, однако рос и воспитывался он в Германии, недалеко от границы с Богемией. Именно поэтому его покровителем стал молодой принц Фердинанд Филипп Лобковиц, который стал главой своего рода в возрасте двенадцати лет. Закончив свое образование в Праге, Глюк получил от своего молодого хозяина разрешение поехать учиться в Италию. Там он сочинил свои первые оперы, которым еще не была присуща манера, найденная им позднее. После этого он посетил Париж, желая поучиться немного французскому стилю, встретил там Рамо и, вероятно, познакомился с его музыкой. Тем временем Лобковиц достиг совершеннолетия и начал готовиться к поездке в Англию. Лорд Миддлсекс, директор Итальянской оперы в Королевском лондонском театре (преемник Хайдеггера и Генделя), пригласил его вместе с его протеже, и они приехали в Лондон, одному тогда был тридцать один год, другому – двадцать один; однако их ждало разочарование. Из‑за вторжения Претендента ко всем иностранцам неожиданно стали относиться с подозрением, и оперные театры закрылись. Однако, когда Претендент на престол покинул Дерби, опасения людей постепенно рассеялись и атмосфера стала более легкой. Миддлсекс заказал Глюку написать оперу, прославляющую победу при Каллодене (которая, однако, была запятнана ужасающим кровопролитием), и написанная им опера «La caduta dei giganti» («Битва гигантов») была поставлена 7 января 1746 года, правда, без большого успеха. Гендель заметил: «Он разбирается в контрапункте не больше моего повара» (пищу Генделю готовил один музыкант). Глюк принял его критику добродушно, нанес Генделю визит и выслушал некоторые его советы, а 25 марта на концерте в Королевском театре в Хеймаркете Гендель и Глюк присутствовали вместе.

Чарльз Берни, сочинивший музыку гимна «Боже, храни короля», написал в своей «Истории музыки»:[23]

«Большое здание Оперы было закрыто в этом году из‑за восстания, а также из‑за предубеждения против исполнителей‑иностранцев, в большинстве своем католиков: 7 апреля была сделана попытка поставить оперу в маленьком театре в Хеймаркете, под руководством Джеминиани. Принц Лобковиц, который обожал музыку и находился в это время в Лондоне, а также знаменитый и таинственный граф Сен‑Жермен присутствовали на всех репетициях. Паскуали начинал: и я помню, как на репетиции Джеминиани взял у него из рук скрипку, чтобы показать ему нужный стиль и придать песне, исполненной сначала неправильно, выразительность симфонии. Тогда я впервые видел и слышал Джеминиани. Опера представляла собой попурри (pasticcio) и называлась «L'Incostanza Delusa». Граф Сен‑Жермен сочинил несколько новых песен, в частности, «Perpieta bei idol mio», которую спела Фразы, примадонна, и ее вызывали на «бис» каждый вечер».

Когда Берни говорит, что принц Лобковиц и Сен‑Жермен присутствовали на всех репетициях, можно предположить, что и Глюк был с ними, хотя он и не был замечен Берни, так как тогда еще не был достаточно знаменитым. Принц Лобковиц и Глюк всюду ходили вместе, и если Лобковиц и Сен‑Жермен были где‑то замечены вдвоем, значит, на самом деле их было трое. Таковы были взаимоотношения между ними, и есть вероятность, что Сен‑Жермен тоже встречался с Генделем.

Попурри было одним из видов оперы, в котором исполнялись песни, написанные разными композиторами, чаще всего это были песни, ранее уже исполнявшиеся в сочетании с другими, – именно поэтому Берни уточняет, что Сен‑Жермен сочинил новые песни специально, – но объединенные в некую структуру. Эти песни отбирались и соединялись в определенном порядке в новую композицию.

Однако следует обратить внимание на то, что Берни заблуждался, называя оперу «Incostanza Delusa» «попурри». «Incostanza Delusa» («Коварное непостоянство») – это опера, написанная Джузеппе Фердинандо Бривио, который родился в 1700 году в Милане, был учителем пения, скрипачом, композитором, в течение многих лет работал администратором «Teatro Regio Ducale» в Милане, где в 1738 году и поставил свою собственную оперу «L’Incostanza Delusa». Обычно считают, что между 1742 и 1745 годами Бривио находился в Лондоне, где неожиданно для него были осуществлены постановки некоторых из его опер, а арии из них опубликованы издателем Уолшем. Его выдающаяся ученица, сопрано Джулия Фрази, тоже была здесь и взяла на себя исполнение ведущих ролей в его сочинениях. Странно лишь то, что три арии, сочиненные Сен‑Жерменом, ввели в лондонскую постановку «L’Incostanza Delusa». Если это была идея Джеминиани, то она могла показаться Бривио оскорбительной, как бы намекая, что его творению недоставало живости и в него требовалось ввести произведения, написанные кем‑то другим. Итак, возможно, именно Бривио пригласил Сен‑Жермена внести в это свой вклад. Как удалось Сен‑Жермену стать композитором с такой репутацией, которая сделала бы понятным подобное предложение? О нем впервые услышали как о музыканте. Невозможно вдруг сочинить партитуру, состоящую (как мы позже увидим) из нескольких частей, для нескольких различных инструментов, нигде этому не учившись. Тогда где?

Малый театр, где была исполнена «L’Incostanza Delusa», находился в Хеймаркете, как раз напротив Королевского театра, организованного Аароном Хиллом, – той самой сцены, которой Гендель (вместе с Хайдеггером) руководил вплоть до того момента, когда решил оставить оперу и посвятить себя духовной музыке.

Франческо Джеминиани был довольно неплохим итальянским композитором и автором книг по музыке. Он был учеником Корелли и, возможно, Алессандро Скарлатти, хотя его произведения отличались от манеры его учителей своей живостью и эксцентричностью. Начиная с 1714 года он жил в Англии, где был признан виртуозом. Гендель даже пригласил его в качестве первой скрипки на первое исполнение «Мессии» 13 апреля 1742 года.

Упомянутый Паскуали скорее всего был Никколо Паскуали, итальянский скрипач и композитор, живший в Эдинбурге, который, по‑видимому, приехал специально.

Сколько времени Лобковиц и Глюк оставались в Лондоне, неизвестно. Последний в ноябре того же года уже был в Гамбурге. Сен‑Жермен оставался в Лондоне.

В 1747 году Уолш, хорошо известный музыкальный издатель с улицы Сен‑Катрин, начинающейся от Стренда в Лондоне, опубликовал «Лучшие песни оперы «L’Incostanza delusa». Это был сборник из шести арий, три из которых принадлежали Сен‑Жермену. Все эти арии были исполнены либо Джулией Фрази, либо ее подругой Катериной Галли. Два этих сопрано всегда пели вместе, в частности, в «Мессии» Генделя и других его ораториях, причем Фрази была примадонной.

Та ария в исполнении Фрази, которая, как нам сообщает Берни, каждый вечер вызывалась на «бис», имела строки аккомпанемента для первой и второй скрипки, альта, виолончели и клавесина. Размер ее – 3/4, вступление, первый куплет и связь между куплетами – в фа мажоре, второй куплет – в фа миноре. Так как ария по определению – это увеличенная песня в трех частях, то первый куплет, с повторами, был сделан так, чтобы перекрывать две первые музыкальные части, тогда как музыка для второго куплета контрастирует. Либретто написано без знаков препинания, не считая последней точки:

 

Per pieta bei idol mio

Non mi dir ehe sono ingrato

Infelice sventurato

Abbastanza il Ciel mi fa

Infelice sventurato

 

Se fedele a te son io

Semi struggo a tuoi bei lumi

Fallo amor

Lo fallo i numi

II mio cor

II tuo lo fa.

 

Вольный перевод:[24]

 

Пожалей меня, мой кумир прекрасный,

Не скажи, что я нежеланный,

Неприятный, непостоянный,

Мне и так Небеса говорят,

Что я жалкий и бесталанный.

Я так предан тебе, твой слуга несчастный,

Что в лучах твоего сиянья

Таю весь до потери сознанья.

Значит, сердце твое это

В сердце моем оставляет меты.

Боги мне так говорят.

 

Одна песня, исполненная Галли, написана в соль мажоре, размер 3/4:

 

Digli digli ch’e un infedele

Digli che mi tradi

Senti senti non me dir cosi

Digli che Pamo

Ma se nel mio martir lo vedi

Sospirar tomami a Consolar

Prima del mio morir

Di piu non bramo.

 

Вольный перевод:[25]

 

Скажи ему, скажи, что он неверен.

Скажи ему, что предал он меня.

А мне об этом говорить не надо.

Ему скажи, как я его люблю.

 

Но если ты увидишь, как вздохнет он,

Когда меня измена сдавит сетью,

приди меня утешить перед смертью,

Об этом лишь тебя сейчас молю.

 

Другая песня, исполненная Фрази, написана размером 3/8, вступление, первый куплет и голос остаются в соль мажоре, второй куплет – в соль миноре.

 

«Senza pieta mi credi

Senza pieta non sono

L’offesa io ti perdono

Ma non ti posso amar

 

Lasciami in pace

E volgi altrove

Altrove i sguardi tuoi

Sei libero sei voi deh deh

Piu non mi tormentar.

 

Вольный перевод:[26]

 

Думаешь, жалости я лишена?

Нет, зла на тебя не таю.

Даже прощаю обиду твою.

Но тебя не могу любить.

 

Меня в покое сейчас оставь.

Свой взор на других обрати.

Разными стали наши пути.

Со мною тебе не быть.

 

Есть кое‑что любопытное. Долгое время с Королевским театром был связан швейцарец Иоганн Якоб Хайдеггер. Он был управляющим с 1713 года, а потом управлял театром вместе с Генделем, с 1729 года вплоть до своей отставки в 1734 году. В 1744 году он купил дом номер 4 – один из четырех очень красивых домов на улице Фрейлин в Ричмонде, Саррей, построенных по приказанию Георга II, тогда еще принца Уэльского, для фрейлин его жены. Фрески, которыми украшен интерьер его дома, Хайдеггер заказал Антонио Джолли, художнику‑декоратору Королевского театра (ученику Паннини и последователю Каналетто). Входная дверь открывается непосредственно в лучшую комнату дома, где находятся одиннадцать швейцарских и итальянских пейзажей, написанных маслом на сосновых стенах, а над дверью, ведущей из этой комнаты в заднюю часть дома, изображена раскрытая книга с записью музыки, обрамленная акантом – символом бессмертия. Книга раскрыта на «Per pieta bei idol mio». Нотный стан предназначен только для сопрано, слова и мелодия доходят лишь до «il ciel mi», а для «fa» места уже не хватило. Чтобы было видно зрителям снизу, с пола, ноты и слова пришлось изобразить довольно крупно. Это была самая популярная из арий Сен‑Жермена, та самая, про которую Берни сообщает нам, что ее требовали петь на бис каждый вечер. И вполне понятно желание ушедшего на покой управляющего оперой любоваться арией на одной из стен своего дома. Однако любопытно то, что театр, где эта ария исполнялась, был не его собственным, Королевским, а его соперник поменьше, расположенный напротив Малый театр.

Что представлял собой тот Лондон, которому Сен‑Жермен адресовал свою музыку? В национальном искусстве был период безвременья. Поп[27] и Свифт только что умерли. Джеймс Томпсон скончается в следующем году. Элегия Грэя еще не была написана, не вошла в моду ни одна из меланхолических уединенных школ. В истории поэзии – тоже пустота. В живописи было почти так же: Неллер умер, Гейнсборо был еще подростком. Пока это был еще Лондон Хогарта, Лондон, о котором Сэмюэл Джонсон написал: «Когда человек устал от Лондона, он устал от жизни». Сен‑Жермен жил в Сент‑Мэри‑Экс, в Сити, у доктора Абрахама Гомеса Эргаса, иначе – Лакура. Люди типа Джонсона, жившие в менее комфортабельных условиях или просто желавшие встретиться с друзьями, проводили по полдня в кофейнях, из которых стоит особо отметить четыре, где собиралась интеллектуальная и артистическая публика.

В драматическом театре господствовала большая серия возобновленных Гарриком постановок пьес Шекспира, с их великолепными декорациями; прошло лишь несколько лет с того момента, когда новое открытие Барда было отмечено установкой монумента в его честь в Вестминстерском аббатстве. Но главным развлечением столицы была музыка, то есть, можно сказать, главным образом опера. С тех пор как Гендель отказался от своего состязания с итальянцами в этой области, поменяв театральные подмостки на духовную музыку, теперь, даже более, чем раньше, это была Итальянская опера, и не только итальянская опера в Королевском театре. Георг II был покровителем Генделя, которому он заказал сочинение гимнов для своей коронации. Фредерик Льюис, принц Уэльский, во многом противоположность своего отца, оказывал всемерную поддержку итальянским музыкантам. Он устраивал музыкальные вечера на улице Албермарл и в Клайвдене, и появлялись крупные салоны, хозяйки которых устраивали у себя в гостиных музыкальные вечера, как, например, в настоящее время граф и графиня Харвуд.

Берни добавляет к своему рассказу, приведенному выше:

«Что касается этих элегантных частных концертов, которые сейчас (1789 г.) часто даются знатными и незнатными дворянами в своих домах, то в то время они едва были известны. Первый, который я могу вспомнить, был у леди Браун, под руководством графа Сен‑Жермена. Сама хозяйка отличалась упорной неприязнью к Генделю и покровительствовала вообще всем иностранным музыкантам, особенно нового итальянского направления; она была одной из первых светских женщин, следовавших моде, которая имела смелость, подвергая риску стекла своих окон, устраивать концерты воскресными вечерами».

Интересно отметить, что Сен‑Жермен участвовал не как простой исполнитель, а как руководитель.

Статьи в газетах упоминают об образной музыкальной терминологии в его разговоре,[28] а также о том, как он однажды появился на музыкальном вечере у леди Тауншенд в ее доме на площади Гровенор, заткнув пальцами уши, из‑за шума, который устроили при выгрузке доставленного к ее дому угля.[29] Можно заметить, что этот рассказ подозрительно напоминает случай, рассказываемый о Рамо, это похоже на нечто вроде шаблонной истории, которую рассказывают о композиторах. Но ссылка на леди Тауншенд интересна, так как она и ее муж принадлежали к кругу принца Уэльского Фредерика, и их часто приглашали в его загородную резиденцию Клайвден, огромный дом в Букингемшире, а также на его лондонские музыкальные вечера в дом лорда Грэнтхема на улице Албермарл. Возможно, что именно через леди Тауншенд Сен‑Жермен познакомился с принцем Уэльским и возбудил у него любопытство. Вероятно, Тауншенды как‑то раз, отправляясь на один из музыкальных вечеров у принца, взяли с собой Сен‑Жермена.

Формировалась особая салонная музыкально‑поэтическая культура, и попытки Сен‑Жермена писать аккомпанемент к английским стихам доставили большую радость хозяйкам английских салонов.

«Дева, созданная для любви и для меня», пьеса, положенная на музыку графом Сен‑Жерменом», появилась в издательстве Уолша без даты. Сотрудник каталога Британского музея сообщил приблизительную дату – 1745 год, тогда как еще одна публикация того же произведения, тем же издателем, но озаглавленная просто «Новая песня, положенная на музыку графом Сен‑Жерменом», внесена в каталог по своей первой строке «О wouldst thou know what sacred charms» и датирована около 1747 года. На самом деле я сомневаюсь, предшествовала ли какая‑то из них публикации в «The London Magazine» за январь 1747 года, за которой последовала перепечатка в «The Gentleman’s Magazine» в сентябре 1747 года. Слова ее таковы:[30]

 

О wouldst thou know what kind of charms

This destines heart of mine alarms;

What kind of nymph the Heav’ns decree

The maid that’s made for love and me.

 

Who joys tohear the sigh sincere,

Who melts to see the tender tear,

From each ungentle passion free,

О be the maid that’s made for me.

 

Whose heart with gen’rous friendship glows,

Who feels the blessings she bestows,

Gentle to all but kind to me,

Be such the maid that’s made for me.

Whose simple thoughts, devoid of art,

are all the natives of her heart,

A gentle train from falsehood free,

Be such the maid that’s made for me.

 

Avaunt! ye light coquets retire,

Where flatt’ring fops around admire.

Unmov’d your tinselcharms I see,

More guenuine beauties are for me.

 

 

О, сколько я видел фальшивых чар!

От них в моем сердце чад и угар.

Кого же теперь небеса мне шлют?

Какую нимфу я встречу тут?

 

Пусть она любит искренность грез.

Пусть не стесняется чистых слез.

Но пусть боится огня страстей,

Вот кто мне нужен – скажите ей!

 

Та, чье сердце готово в любви

Раны другого взять, как свои,

Та, для которой весь мир – семья,

Знай, что желанная ты моя.

 

Если бесхитростна в мыслях ты,

Если рождаются от красоты

Эти мысли в сердце твоем,

То для тебя построен мой дом.

 

А вы, кокетки, подите прочь.

Какая из вас не обмана дочь?

Меня обманом не ослепить.

Только невинной со мной и быть.

 

В одиночных листах инфолио, опубликованных Уолшем, слова «what kind of charms» (что за чары) заменены на «her sacred charms» (ее святые чары), что говорит об исправлении, сделанном, так как было замечено, что «kind of» повторяется двумя строками ниже. Однако, если оно должно стоять перед «nymph», то что‑то другое нужно поставить перед «charms». Если идея была именно такова, то листы Уолша, в обоих изданиях, вышли уже после журнальных публикаций.

Музыка имеет размер 3/4. Ключевой знак си бемоль, но настойчивость, с которой перед ля появляется бемоль, и структура пьесы в целом привели меня к ощущению, что она написана в ми бемоль мажоре. В «Интерпретации старинной музыки» Роберта Донингтона[31] я нашла, возможно, подходящий отрывок: «В музыке барокко знак при ключе часто может иметь на один диез или один бемоль меньше, чем требуется, при этом недостаток впоследствии исправляется с помощью случайных знаков альтерации на протяжении всей пьесы, по мере необходимости. Это остаток записи по тональностям…» Я написала профессору Донингтону, выслав ему фотостат фотокопии, полученной мною из Британского музея, по которой я играла это произведение, и спросила, было ли это примером такого случая. Его ответ подтвердил мое суждение: «Ключевой знак – ми бемоль».

Однако кто же автор слов? Написаны ли они, как и музыка, Сен‑Жерменом? Во всех четырех публикациях поэмы в Лондоне, которые мы обнаружили, две в литературных журналах и две в музыкальном издательстве Уолша, никакого другого имени, кроме имени Сен‑Жермена, в связи с ними не упоминается.

Однако позднее появился вариант стихотворения, уже без музыки, в сборнике «Стихотворения на особые случаи», вышедшем в издательстве Роберта и Эндрью Фоулис (Глазго, 1748). Этот сборник был опубликован без каких‑либо сведений об авторах, и позже его стали считать первым изданием стихов шотландского поэта Уильяма Гамильтона. Он встал на сторону Претендента в восстании 1745 года и поэтому был вынужден бежать из страны. Анонимное предисловие, предсказывающее возвращение поэта в родную землю и появление «более совершенного издания», датировано 21 декабря 1748 годом, поэтому, вероятно, печатание книги началось только в следующем году. По‑видимому, стихотворения для сборника были собраны друзьями Гамильтона, из опубликованных и неопубликованных источников, без его согласия, – ему даже не сообщили. Хотя намерения их были добрыми, однако они могли допустить ошибки в установлении авторства. Было отмечено, что одно из стихотворений в сборнике «Летите, жалобные звуки», хотя оно и перешло во все следующие издания произведений Гамильтона, появилось с датой 4 ноября 1747 года в «Манускриптах Королевского общества» Хьюма в Эдинбурге (см.: Жизнь и переписка Дэвида Хьюма. Эдинбург, 1846. С. 227) и, следовательно, это наводило на мысль, что автором его должен считаться Хьюм. Если его включили в «Стихотворения на особые случаи» по ошибке, то же могло случиться и со стихотворением Сен‑Жермена. Второе издание «Стихотворений на особые случаи» появилось в 1749 году и содержало исправления к некоторым стихам, которые Гамильтон сделал на копии первого издания, с экслибрисом Эндрю Льюмисдена. Имя Гамильтона все еще не появляется, но уже есть его портрет, говорящий об его авторстве всего сборника в целом.

Я написала в университет Эдинбурга о том, что хотела бы связаться со знатоками шотландской поэзии того периода, и профессор Дэвид Дейчиз, возглавляющий отделение английской филологии, написал по интересующему меня вопросу доктору Томасу Кроуфорду, с Английского отделения университета в Абердине. Доктор Кроуфорд ответил мне, что в ходе проведенных им исследований источников стихов Роберта Бернса он составил каталог, как он надеялся, первых строчек всех стихов в сборниках песен (с музыкой или без нее), опубликованных в Шотландии в период 1662–1785 годов. «Woulds thou know her sacred charms» появилась, без музыки, в песеннике «Чародей» (Эдинбург, 1744), без имени автора или композитора, однако с указанием, что она должна быть спета на мотив песни «Swains I scom», которая ей предшествовала и с которой, похоже, она составляла пару, так как песенка «Swains I scom», тоже анонимная, была представлена как бы от имени дамы, мечтающей о мужественном человеке. Издателем «Чародея» был некий Йэр, который ограбил Уолша и другие английские песенники совершенно бессовестно». О «Стихотворениях на особые случаи» (Глазго, 1748) доктор Кроуфорд написал так: имея в виду то, что сборник был составлен без его (Гамильтона) согласия, из рукописных списков, ходивших по Эдинбургу в это время… «возможно, что одна или несколько песен вообще написаны не Гамильтоном».

Хотя Уолш и был издателем Сен‑Жермена, текст в «Чародее» тот же самый, что в «Wouldst thou know» варианта Глазго, так что, по‑моему, источник был ограблен. «Swains I scom» не появляется ни в одном из изданий стихов Гамильтона, однако «The Scots Magazine» за февраль 1751 года напечатал ответ на «Wouldst thou know», как бы от имени дамы, подписавшейся «Глазго», в котором перечисляются качества, ожидаемые ею от мужчины, и это напоминало ответ на ответ, подписанный «Эдинбург». Гамильтон к тому времени вернулся в Шотландию, и если он написал ответ, подписанный «Эдинбург», то это можно было бы считать молчаливым согласием с приписываемым ему авторством «Wouldst thou know», но хотя он и мог написать отрывок, подписанный «Эдинбург», однако доказательств того, что он это сделал, нет. В 1754 году Гамильтон умер, и когда шесть лет спустя появился сборник «Стихотворения на особые случаи» Уильяма Гамильтона из Бангура (Эдинбург, 1760) с краткой биографией поэта, то в нем была опубликована «Wouldst thou know», и точно так же позднее она появилась в «Поэтических творениях Уильяма Гамильтона», изд. Томаса Паркса (Лондон, 1805). Так эта песня вошла в его признанные сочинения. И все же, кто ее сочинил – он или Сен‑Жермен? Исследования тех более ранних публикаций, которые мне посоветовал доктор Кроуфорд, дало отрицательный результат, но существует ли возможность, что это действительно было стихотворение Гамильтона, которое еще до его бегства на континент уже разошлось в рукописи, и что кто‑то дал рукописный экземпляр Сен‑Жермену, и он положил это стихотворение на музыку и передал для первой публикации в сборнике его музыкальных произведений?

Существует лишь одна биография шотландского поэта, это «Уильям Гамильтон из Бангура», Нельсона С. Бушнелла (Абердин, 1957). В нем нет упоминания о Сен‑Жермене, причем самое раннее издание «Wouldst thou know», известное доктору Бушнеллу, было в «Стихотворениях на особые случаи» (Глазго, 1748). Однако на стр. 66 он упоминает «Wouldst thou know» как произведение, которое с трудом вписывается в жизнь Гамильтона. Очевидно, что это сочинение человека неженатого, а Гамильтон женился в 1743 году. Нет его и среди его произведений, вошедших в «Смесь к чаю», Аллена Рэмсея (Лондон, 1730), и, что еще более странно, оно не внесено в Рукописный Том Гамильтона, составленный им, когда он уже был немолодым человеком, в 1730–1739 годах, где Гамильтон перечислил все свои неопубликованные стихи. В промежутке между 1739 годом и своей женитьбой он путешествовал за границей, и маловероятно, что в это время он сочинил много стихов. Я написала доктору Бушнеллу, в Американский университет, рассказывая ему о музыкальном творчестве Сен‑Жермена, и задала вопрос об авторстве положенных им на музыку стихов, но ответа не получила.

Давайте рассмотрим теперь различия между шотландской версией и текстом Сен‑Жермена. В первом куплете шотландская версия опускает начальное «О»: «Знала бы ты» («Wouldst thou») вместо «О, знала б ты» («О wouldst thou») и содержит, как и в тексте Уолша, «святые чары» («sacred charms») вместо, как в лондонских журналах, «что за чары» («kind of charms»). Во втором куплете можно прочесть «жаждет услышать» («pants to hear») вместо «рад услышать» («joys to hear»). Между вторым и третьим куплетами вставлен дополнительный куплет. В следующем куплете «whose heart» превращается в «whose soul». В четвертом куплете «простые мысли» («simple thoughts») заменены на «искренние мысли» («genuine thoughts»), а «милая череда» («gentle train») на «простая череда» («simple train»), в последнем куплете «льстивые щеголи» («flatt’ring fops») становятся «блистательными щеголями» («glittering fops»). Добавлен также заключительный куплет, который кажется чужеродным остальному, а окончание стихотворения «Изменится ли она, но возможно ли это? / Нет другой девы, созданной для меня» (Should she change, but can that be? /No other maid is made for me), по‑видимому, подразумевает, что уже есть конкретная девушка, известная автору, которую я в жизни Сен‑Жермена не обнаружила. Более того, будучи поэтом, я задавала себе вопрос, а по какой причине я бы внесла небольшие изменения в ранее написанные стихи? Почему бы мне показалось необходимым изменить «рад» («joys») на «жаждет» («pants») и «сердце» («heart») на «душу» («soul») – особенно учитывая, что по традиции, именно сердце пылает. Ответ в том, что дополнительный куплет, между вторым и третьим, содержит слова «радуется» (joys) и «сердце» (heart). Таким образом, у меня складывается впечатление, что этот добавочный куплет был вставлен во что‑то, что было задумано без него, и наличие этой вставки требовало исключения «joys» и «hearts» из куплетов по обе стороны от нее. На этих основаниях я бы отдала стихотворному варианту Сен‑Жермена, имеющему приоритет публикации, и приоритет сочинения.

Сен‑Жермен в случае с «О wouldst thou» положил на музыку собственные стихи, однако иногда он писал также музыку к сочинениям других авторов, в частности, к двум лирическим стихотворениям английских поэтов. Существует публикация, которая, судя по ее заглавию, может показаться предназначенной стать первым номером в периодическом издании, хотя других выпусков не последовало: «Храм Аполлона, или Храм Муз, за апрель 1747 года, издание Общества джентльменов» (Лондон, напечатано для Общества, 1747). Считалось, что Обществом руководил Джеймс Освальд, шотландец из Эдинбурга, который переехал в Лондон и открыл музыкальный магазин на ближнем к церкви Св. Мартина‑в‑полях углу Сен‑Мартинс Лейн. В магазине члены Общества встречались, по‑видимому, для бесед на музыкальные темы. Первой песней в этой их первой (и единственной) публикации было положенное на музыку Сен‑Жерменом стихотворение Эдмонда Уоллера,[32] «Добровольный изгнанник». Начиная с середины семнадцатого века это было популярное произведение, которое часто перелагалось на музыку; среди тех, кто сочинил для нее музыку, были д‑р Джон Болд и Джеймс Освальд. Новое переложение, сделанное Сен‑Жерменом, было в фа мажоре, размер 3/4, amoroso, с Obbligato для немецкой флейты, транспонированным в соль. Другие песни в этом издании написаны Джеймсом Освальдом и Чарльзом Берни, а также несколькими менее известными авторами, и в нем есть еще одно сочинение Сен‑Жермена – музыка к стихотворению Аарона Хилла «Нежная любовь, этот час будет мне другом», в ре мажоре, размером 4/4, moderato.

Оба этих сочинения позднее были опубликованы Уолшем в виде одинарных листов ин‑фолио, «Нежная любовь…» – около 1750‑го, и «Добровольный изгнанник» – около 1755 года.

В журнале «Лондон магазин» за июль 1748 года появилась «Новая песня», с мелодией и басом (хотя и нецифрованным), однако без имени композитора. Месяц спустя в журнале «Джентльмене магазин» за август 1748 года, на стр. 272, те же слова и мелодия появились вновь; басы были вырезаны, возможно, из‑за недостатка места для публикации, но нам подарено имя композитора: «Новая песня, положенная на музыку графом Сен‑Жерменом»:[33]

 

Jove, when he saw my Fanny’s face

With wondrous passion mov’d,

Forgot the care of human race

And felt at last he lov’d.

Then to the God of soft desire

His suit he thus addrest.

I Fanny love; with mutual fire

О touch her tender breast.

 

Your signs are hopeless, Cupid cries.

I lov’d the maid before.

What! Rival me? Great Jove replies,

Whom gods and men adore!

Hew grasp’d the bolt, he shook the springs

Of his imperial throne;

While Cupidd wav’d his rosy wings,

And in a breath was gone.

 

O’er earth and seas the godhead flew,

But still no shelter found.

For as he fled, his danger grew,

And lightning flash’d around.

At last his trembling fear impels

His flight to Fanny’s eyes,

Where happy, safe and pleas’d, he dwells,

Nor minds his native skies.

 

 

Юпитер, когда он Фанни узрел,

Был чудной страстью зажжен.

О грузе других человеческих дел

Забыл в одночасье он.

На всех влюбленных похожим стал

И, взглядом окинув высь,

Он Купидону тихо сказал:

«Фанни стрелой коснись».

«– Нет никакой надежды тебе, –

Бог страсти ответил ему. –

Она поселилась в моей судьбе,

Досталась мне одному».

«– Ты мой соперник?! – Юпитер вскричал. –

Да я самый главный бог!»

На эти слова Купидон смолчал

И отлетел, как вздох.

 

И, над землей и водой носясь,

Был сам Купидон не свой.

Всюду он чуял высшую власть

И молнии над головой.

Тогда беглец направил полет

Туда, где был Фанни взгляд.

И небо забыл. И теперь он вот

С ней счастлив, доволен, рад.

 

Эта песня написана в ре мажоре, размер 6/4, Affetuoso. По‑моему, ее живая веселость просто божественна; хотя есть один необычный интервал, от соль бемоля в басах до ля, на восемь с половиной тонов выше, чем этого требует традиция.

Я потратила довольно много времени, чтобы попытаться определить автора стихотворения. Я обратилась, правда, напрасно, к помощи колонок «Литературного приложения» к «Таймс».

В Доме Сената (Лондонский университет) мисс П.М. Бейкер, Стерлингский библиотекарь, просмотрела сборник «Английская поэзия 1701–1751, каталог отдельных стихотворных изданий, с примечаниями об изданиях, собранных в то время», Дэвида Фоксона (1975), и не нашла в нем этого стихотворения. Так как в «Новом Словаре Гроува о музыке и музыкантах» оно упомянуто в статье о Сен‑Жермене, она высказала идею, что Сен‑Жермен мог быть автором не только музыки, но и слов. У меня не создалось впечатления, что в статье в «Новом Словаре Гроува» была сделана попытка установить автора слов, но тем не менее возможность того, что они сочинены Сен‑Жерменом, я допускала, исходя просто из анализа самого текста.

Д‑р Кроуфорд, которому я тоже говорила об этом стихотворении, ответил: «Что касается «Юпитера, который увидел лицо моей Фанни», то в моей регистрационной карточке говорится, что оно было озаглавлено «Убежище Купидона» и «спето мистером Лоу в Воксхолле». Оно было опубликовано в Шотландии в «Чародее» Йэра (том II, 1751) стр. 55; в альманахах «Шутка» (1765), стр. 69, и «Веселый приятель» (1774), стр. 65».

Мистер Лоу – это Томас Лоу, английский тенор. Он исполнял партию Макхиса в «Опере нищего». Он был первым исполнителем музыкальных переложений Арна песен в шекспировской пьесе «Как вам это понравится»; первым исполнителем ролей во многих операх Генделя. У него был ангажемент на пение в Воксхолле в 1745 году, в этом же году там также работал Арн, и был увеличен оркестр; так продолжалось в течение нескольких следующих сезонов. Такой певец, как Лоу, привыкший исполнять лучшие вещи своего времени, не стал бы петь произведение Сен‑Жермена, если бы не считал его достойным этого.

Мистер Питер Уорд Джонс, музыкальный библиотекарь в Бодлиене, любезно прислал мне фотокопии некоторого числа публикаций «Jove, when he saw», и некоторые из них имели заголовок «Убежище Купидона» наверху. В этих версиях, начиная с той, которая была опубликована в «Чародее» Йэра, были небольшие изменения в словах; в первом куплете в строке 4 вместо «И почувствовал сразу» (And felt at last) появляется «И нашел сразу» (And found at once); во втором куплете в строке 3 «Могущество» (the Pow’r) заменяет «Великого Юпитера» (Great Jove), а в строке 7 «clap’t)» замещает «wav’d»; в третьем куплете в строке 1 «the god he» заменил «the godhead», и в строке 3 «the dangers» появились вместо «his danger».

Что мне кажется подозрительным в этой версии, так это заголовок, «Убежище Купидона». Не Купидон нашел, или искал, убежище.[34] Заголовок, следовательно, не мог быть дан автором, а, вероятно, был надписан сверху кем‑то, кто не потрудился внимательно прочитать стихотворение, и тот же человек, вероятно, внес и небольшие изменения: это был, возможно, Йэр или его наемный писака.

Мистер Уорд Джонс из Бодлиен смог дать мне гораздо больше информации, как он пишет, «благодаря каталогу первых строк из английских песенников и отдельных песен, составленному покойным Уолтером Хардлингом, который дошел до нас вместе с его обширной коллекцией несколько лет назад. Это чрезвычайно полный каталог английских песен за период 1600–прибл. 1820». Так как он нигде не нашел никакого другого имени, связанного со словами, он склонялся к тому, чтобы согласиться с моей теорией, что они, как и музыка, были созданы самим Сен‑Жерменом. Он нашел у Хардлинга пятнадцать источников для «Юпитер, увидев лицо моей Фанни»; самый ранний был в «The London Magazine» и «The Gentlemen’s Magazine».

Можно, следовательно, составить библиографию стихотворения следующим образом:

The London Magazine, июль 1748, стр. 372, с музыкой.

Изданный Хардлингом отдельный лист – песня с музыкой.

The Bullfinch, около 1748, стр. 10.

The Bullfinch, около 1750, стр. 10.

The Goldfinch, около 1749, стр. 10.

Vocal Medley, том 1, около 1749, стр. 10.

The Charmer, том 2, 1751, стр.55. Заголовок Cupid’s Refuge.

Vocal Melody, том 1,1751, стр. 55.

The Merry Lad, 1753, стр. 3.

The Wreath, 1753.

The Muses Delight (Liverpool), 1754, стр. 193 с музыкой. Заголовок Cupid’s Refuge.

Apollo’s Cabinet (Liverpool), 1756.

The Lark, 1756, стр.69.

Clio and Euterpe, том 2, 1759, стр. 176, с музыкой. Заголовок Cupid’s Refuge.

Clio and Euterpe, том 2, 1762, стр. 176, с музыкой. Заголовок Cupid’s Refuge.

The Blackbird, 1764, стр. 54.

The Lark, 1765, стр. 69.

TheCheerful Companion, 1774.

The Cheerful Companion, 1776.

 

В сборнике «The Muses Delight», опубликованном в Ливерпуле Дж. Сэдлером, музыка ошибочно приписывается «мистеру Освальду», как и в перепечатке под заголовком «Apollo’s Cabinet», двумя годами позже.

В 1750 году в издательстве Уолша появилась «Musique raison‑nee selon le bon sens, aux Dames Angloises qui aiment le vrai gout en cet art par SSSS de Saint‑Germain». Заглавие означает «Музыка, соответствующая здравому смыслу, для английских дам, которые любят истинный вкус в этом искусстве, сочиненная СССС Сен‑Жерменом».

Существует экземпляр, когда‑то находившийся в Руднице или Замке Раудниц, а теперь хранящийся в Народном музее в Праге,[35] и библиотекарь этого музея, д‑р Милада Рутова, любезно выслала мне микрофильм некоторых его страниц, включая ту, на которой находилось длинное заглавие, написанное рукой Сен‑Жермена и посвященное «Par… SSSSS de St. Germain avec Privilege». Буквально, «с привилегией», причем это последнее означает поздравительный экземпляр, и так как Раудниц был поместьем семьи Лобковиц, то этот экземпляр мог быть подарком от автора принцу Лобковицу. Можно заметить, что здесь пять букв С (а не четыре, как у Уолша). Что это означает – пусть каждый сам догадается. Не похоже, чтобы они представляли фамилии. Мне кажется, что они означают пять слов, на французском, которыми он описывает себя. Голландско‑американский композитор Иоганн Франко выслал мне написанное его женой Элоизой остроумно‑каламбурное прочтение загадки «квинтэссенции духа», однако не надо забывать, что Сен‑Жермен мог иметь на уме нечто совершенно другого порядка.

Г‑н Франко навел меня на след еще одного, надписанного рукой Сен‑Жермена экземпляра, находящегося в частной коллекции покойного Эдварда Крофт‑Маррея из Британского музея. В музее они познакомили меня с его вдовой Джилл, и вот таким путем я появилась у нее в доме, в доме Хайдеггера в Ричмонде. Экземпляр Крофт‑Марреев надписан на внутренней стороны верхней обложки «Герцогине Лидс» и имеет заглавие, написанное от руки: «Musique raisonnee selon le bon sens aux Dames d’Angleterre qui aiment le vrai gout en cet art par… St.Germain avec Privilege». Можно отметить небольшие различия: «dames d’Angleterre» (дамы Англии) вместо «Dames Anglois‑es» (английские дамы). Слово Privilege получило свой акцент, которого раньше не хватало, однако Сен‑Жермен подписался без букв С или титула.

Это могли быть подарочные экземпляры для леди Тауншенд и леди Браун и, возможно, для других людей, хотя они не вышли на свет. Подарок герцогине Лидс говорит о том, что она была хозяйкой одного из больших салонов, в котором можно было слышать музыку Сен‑Жермена, и вечера проходили или в городском доме Лидсов на площади Сен‑Джеймс (сегодня под номером 21), в Лондоне, или в поместье герцога Норт Миммс, в Херфордшире, недалеко от старинного дома герцогов Сент‑Олбани и Фрэнсиса Бекона.

Фраза «соответствующая здравому смыслу» необычна, но, возможно, она указывала на стремление передать музыкой смысл слов.

Хотя заглавие на французском языке, но текст арий – на итальянском. Их сорок две, в том числе три песни из «L’Incostanza delusa», перед которыми стоит знак копирайт, гарантирующий Уолшу эксклюзивное право на публикацию музыки Сен‑Жермена, подписанный Ньюкаслом как Государственным секретарем и датированный 27 ноября 1749 года. Хотя слова всех арий относятся к драматическим ситуациям, как если бы они предназначались для опер, и при этом арии занимают объем в 135 печатных страниц, так что их с очевидностью хватило бы на несколько опер, они расположены не так, чтобы получалась какая‑нибудь связная история, что удивило д‑ра Калмейера и заставило предположить, не могла ли большая их часть быть сочинена в качестве упражнений для занятий музыкой. Они действительно слишком многочисленны, чтобы Сен‑Жермен мог их все сочинить с момента приезда в Лондон. Означало ли то, что он опубликовал все арии сразу таким образом, вместо того чтобы объединить их в оперы, что ему просто надоели оперы? Наиболее тщательно была проработана последняя из них, «Неблагодарный не прав» (Non ha ragione ingrato), которая содержит пометки о выразительности почти на каждом такте: con colera, dolorosamente, pregando (сердито, скорбно, умоляюще) и т. д. Она написана в фа миноре, размером 4/4, последняя часть – в 3/4:

 

Non ha ragione ingrato

Un Core abbandonato

Da chi giurr gli fe

Ingrato da chi giurr gli fe?

Anime innamorate

Se lo provaste mai

Dite le voi per me.

 

Perfido tu lo sai

Si tu lo sai

Si in premio un tradimento

Io meritai da te?

E qual sara tormento

Anime innamorate

Se questo mio non e?

 

Фактическое отсутствие знаков препинания и свободный синтаксис в начале дают возможность лучше прочувствовать смысл. Вольный перевод:[36]

 

Неблагодарный, неправ он.

Верное сердце отравам

Отныне открыто всем.

Верность! Тема из тем!

Влюбленные, если вам

Дается об этом знанье,

Скажите о нем, не тая.

 

И ты ответь, вероломный,

Обманщик притворно‑томный,

Моя какова награда

За полную чашу яда,

Что влил в меня твой обман?

Влюбленные, что есть страданье,

Если страдаю не я?

 

Принадлежат ли слова и музыка этих итальянских арий самому Сен‑Жермену? Было бы естественным предположить, что это так, потому что указания на чье‑либо иное авторство отсутствуют. Я проверила все 42 первые строки по «Arie Antiche» Паризотти, но ни одна из них там не фигурирует. Допустив, что Сен‑Жермен мог просто использовать уже существующие итальянские стихи, я написала д‑ру Томмазо Урсо в университет Флоренции, он проконсультировался с коллегами, но никто из них не знал ни одного произведения, содержавшего хотя бы одну из этих первых строк. В Консерватории имени Джузеппе Верди в Милане также ничего не признали и не смогли определить арии по первым строкам. Короче говоря, я думаю, есть шанс, что итальянские стихи, как и музыка, написаны самим Сен‑Жерменом.

Около 1750 года Уолш опубликовал также «Шесть сонат для двух скрипок с басом для клавесина или виолончели, написанные СССС Сен‑Жерменом». (Примечание на титульном листе относится к его «Musique raisonnee» как еще имеющейся в наличии. Тональности и размер этих сонатных трио следующие: I – фа мажор, 4/4; II – си бемоль мажор, 4/4; III ми бемоль мажор, 4/4; IV – соль минор, 4/4; V – соль мажор 4/4; VI – ля мажор, 3/4. Очень жаль, что словами нельзя выразить представление о своеобразии инструментальной музыки, как в случае с песнями для дам, когда скрипка была собственным инструментом Сен‑Жермена; его сонаты намного более серьезны.

Для описания их я не смогу сделать ничего лучше, как процитировать д‑ра Калмейера:[37] «В сонатах для трио Сен‑Жермена видна та же гибкость, что и в английских песнях. Сонаты для трио имеют три или четыре темпа (медленно – быстро – медленно – быстро или быстро – медленно – быстро). Последний темп часто cantabile, с контрапунктической имитацией в трех частях, в размере 3/4. Allegro, включающее tempi giusti и moderato, имеют тот же контрапунктический или имитационный порядок. Темпы adagio и andante – присутствуют в обоих стилях, и в полифоническом, и в омофоническом. Динамический диапазон – от пианиссимо до фортиссимо. В целом эти сонаты примыкают к позднебарочной схеме: одна тема на один темп, без какой‑либо различимой структуры формы или фразы. Есть значительное развитие и расширение одной идеи, но не развернута четко определенная вторая тема. Мы не находим и преобладания стиля рококо у первой скрипки или типичных для рококо поворотов и украшений».

В 1758 году, согласно каталогу Британского музея, появились «Семь сольных пьес для скрипки, сочиненных графом Сен‑Жерменом». Все снабжены цифрованным басом для аккомпанирующего клавишного инструмента. Издатель – Дж. Джонсон, что скорее удивительно, с учетом знака копирайт в «Musique raisonnee»; можно предположить, что Уолш освободил Сен‑Жермена от обязательств.

Д‑р Калмейер подчеркнул, что они демонстрируют отличную от сонат для трио структуру: «Кроме немногих мелких вариаций, они состоят неизменно из адажио, аллегро, анданте и аллегро. Каждый темп делится на две части, каждая из которых регулярно заканчивается доминантой. Их характер более в стиле рококо, чем предшествующая музыка. Бас повсюду состоит из аккордов. Появление трелей и длинных фиоритур гораздо более частое, и мы здесь опять встречаем «шотландскую трещотку», которая явно отсутствовала в сонатах для трио».

Однако к тому времени, когда эти скрипичные сольные пьесы были опубликованы, Сен‑Жермен уже вернулся на континент.

Одним из существенных вопросов в отношении Сен‑Жермена всегда был вопрос о том, откуда он появился, и я предположила, что национальные корни можно было бы обнаружить, проведя анализ его музыки. Приглашенные в качестве экспертов знатоки музыки указали, что больше всего в музыке Сен‑Жермена чувствуется влияние Доменико Скарлатти и Генделя. Хотя лондонцы противопоставляли Генделя итальянцам, до приезда в Лондон Гендель жил в Италии. Именно Джованни Гастоне, младший из двух последних братьев Медичи, встретив Генделя в Гамбурге, подсказал ему идею посетить Италию.[38] Этот визит был осуществлен Генделем в 1707 году. Предполагают, что сначала он приехал во Флоренцию, чтобы повидать Джованни Гастоне. Хотя судьба предназначила ему быть последним из Медичи, Джованни Гастоне еще не стал наследником своего брата, принца Фердинанда, чье покровительство музыке сделало его двор наиболее известным центром музыкальной деятельности. Хранителем инструментов у него был Бартоломео Кристофоре, признанный изобретатель пианино, или, как он его называл, cembalo col piano е forti (клавесин с «тихо» и «громко»), изготовленного для него примерно в 1709 году.[39] В театре принца Фердинанда на его вилле в Пратолино, около Флоренции, было поставлено пять опер Алессандро Скарлатти.[40] Он не предложил поста сыну Алессандро, Доменико, и считают, что возможно, Гендель встретил Скарлатти в Венеции или Риме и завязал дружбу с младшим Скарлатти, родившимся в тот же год, что и он. Не обязательно Сен‑Жермен встречался с кем‑либо из них в Италии, но разве такой двор, как двор братьев Медичи во Флоренции, не мог обеспечить того музыкального фона, который на него повлиял?

Для любого, кто играл музыку XVIII века только в современных изданиях, музыка Сен‑Жермена, существующая только в оригинале, будет выглядеть странно. С первого взгляда может показаться, что нет аккордов. Они есть, однако показаны цифрами выше и ниже басовой мелодии. Это то, что известно как цифрованный бас.[41] С таким типом записи было бы трудно сразу понять замысел композитора. Поэтому я послала профессору Донингтону фотостаты моих фотокопий клавесинной музыки к английским песням, со стрелками, указывающими на спорные места, и также некоторую инструментальную музыку, перечислив вопросы, в том числе о его впечатлении о национальном или другом влиянии на эти сочинения. Он не увидел ничего чужестранного в тактах «свинга» и подумал, что песни были написаны под влиянием главным образом Генделя. Что касается инструментальной музыки, он написал: «Стиль сонат, я думаю, лучше всего описать как позднее барокко с чертами галантности».

Это совпадало с одной статьей, которую я нашла позже, написанной композитором Иоганном Франко, в которой говорилось, что музыка Сен‑Жермена выигрывает при сравнении с музыкой его современников – Иоганна Иоахима Кванца, Георга Филиппа Телемана и сыновей Баха (Карла Филиппа Эммануэля и Иоганна Христиана), однако не с великим Бахом. О сочинениях Сен‑Жермена он написал: «Сама музыка изящна и типично галантна».[42]

Для определения термина «галантный» ничего лучше не придумаешь, как вернуться к «Интерпретации старинной музыки» профессора Донингтона, стр. 108–109: «Слово «галантный»… означает обходительный, утонченно‑вежливый, в смысле вежливого разговора… более глубокие эмоции, если они вообще упоминаются, затрагиваются лишь слегка. Лучшая музыка такого типа сияет искренним великолепием; но это великолепие чувствительности, а не чувства. Чувствительность – это чувство, которому придана элегантность… Благодаря всем этим легким качествам именно галантная музыка преодолела критический переход от музыки барокко к классической музыке. В конце этого пути стоял Бетховен».

Профессор Донингтон высказал идею поинтересоваться мнением доктора Стенли Сейди, издателя «Новой энциклопедии музыки и музыкантов», издателя «The Musical Times» и музыкального критика газеты «The Times», чья жена считается специалистом по французскому барокко того периода.

Поэтому я послала доктору Сейди фотостаты некоторых сольных скрипичных пьес и струнных пьес для трио, английских песен и итальянскую песенку «Мой прекрасный идол». Он очень любезно и довольно полно ответил мне, охватив многие из проблем, которые были мною затронуты:

«Я с интересом ознакомился с музыкой, которая замечательно типична для своего времени и происхождения. Почти все одностраничные песни были выпущены в таком виде, то есть не указанная особо инструментальная партия записана на том же нотном стане, что и вокальная, когда голос не поет. Обычно, как правило, допускается, что эта партия подходит для любого из имеющихся инструментов, например, скрипки или флейты, при домашнем исполнении или, возможно, для правой руки при игре на клавишном инструменте; хотя, конечно, указанные цифрами созвучия требовали, чтобы исполнитель добавлял на клавиатуре промежуточные ноты в аккордах. Вероятно, песни были написаны все же не для домашнего музицирования, а для концертного исполнения в парках или закрытых залах, или в случае песен «L ’Incostanza Delusa» – для исполнения нормальным струнным оркестром. Тот факт, что в одной из песен есть отдельная партия флейты, не влияет на инструментовку главного текста. Эта часть внизу страницы – и это опять нормальный способ в таких публикациях – предназначена для флейтиста, играющего самостоятельно; она выполнена в обычном ключе для диапазона этого инструмента (как это обычно делается в таких случаях) и не предполагалась для исполнения в ансамбле с каким‑то другим инструментом.

Я думаю, очень мачо смысла пытаться быть слишком точным, говоря о намерениях композитора касательно таких партитур. В основном они были предназначены для праздной любительницы, которая покупала ноты для того, чтобы у себя дома воспроизвести те пьесы, которые она где‑то слышала – поэтому она могла играть их или петь, или и то и другое сразу, с аккомпанементом или без него, с обязательной частью или без. Это тип многоцелевой партитуры, предназначенной, чтобы нравиться любителю, и она никоим образом не является законченной или дающей точное представление о замысле композитора.

Однако прочие сочинения совершенно не таковы. Это строго выдержанные по канонам формы публикации его замыслов и, по‑моему, интересные и никоим образом не типичные для того времени примеры сонаты для трио и сонаты для сольного инструмента. Я согласен с замечанием Калмейера, высказанным в конце статьи в «Новой энциклопедии Гроува», где сказано, что в сонатах для трио объединяются полифоническое и омофоническое письмо, тогда как скрипичные сонаты более стремятся к рококо; это на самом деле то, чего можно ожидать от музыки самой середины XVIII века, когда соната для трио была главной формой, в которой выжила полифония. Несомненно, Сен‑Жермен был композитором, понимавшим толк и имевшим значительные заслуги в этом раннем галантном стиле».

Я составила каталог музыкальных произведений графа и рискнула приписать номера опусов».

После 1745 года Сен‑Жермен из Лондона, согласно одному свидетельству, отправился в Вену и провел в этом городе некоторое время. Это можно вывести из записок ван Сипштайна:[43] «Он роскошно жил в Вене с 1745 по 1746 год, был вхож в любое общество, а премьер‑министр императора (Франца I), принц Фердинанд Лобковиц был его лучшим другом. Он же и познакомил его с французским маршалом Бель‑Илем, посланным королем Людовиком XV с особой миссией к Венскому двору. Бель‑Иль, состоятельный внук Фуке, был столь очарован блистательным и остроумным Сен‑Жерменом, что не замедлил пригласить его посетить Париж».

Вероятно, Сен‑Жермен принял приглашение и после 1746 года отправился в столицу Франции. Впрочем, о Париже и парижанах речь пойдет дальше. Но сначала о главном действующем лице, определявшем жизнь Франции той поры.

 

Глава 5

Прекрасная маркиза

 

Эту женщину историк Анри Матрен назвал «первой женщиной премьер‑министром». Именно ей мы обязаны высокой прической – «помпадур», чудесным оттенком глубокого розового цвета «помпадур» и даже рождением первой дамской сумочки – «помпадур»… Жанна‑Антуанетта Пуассон родилась 29 декабря 1721 года, отнюдь не в фамильном замке. Ее отец, Франсуа Пуассон, интендант, проворовался и сбежал от приговора за границу. Сплетничали, что мадам Пуассон наградил дочерью вовсе не скромный интендант, а дворянин, Норман де Турнем. Он помог девочке получить хорошее образование: она великолепно музицировала, пела, играла на сцене, рисовала и гравировала, а еще любила резать по камню камеи, а позже, когда юная особа достигла 19 лет, способствовал ее браку со своим племянником по имени Шарль Гийом ле Норманн д'Этиоль. Хорошенькая новобрачная вела себя безупречно, вопреки царившей вокруг свободе нравов: «Только с королем я могла бы изменить своему мужу!» Еще в детстве, в 1730 году, гадалка мадам Лебон нагадала Жанне‑Антуанетте, что в будущем она станет «почти королевой», то есть королевской фавориткой. Девочка крепко запомнила предсказание и стремилась исполнить его любой ценой, несмотря на то, что с юности страдала тяжелой формой чахотки.

…Людовик XV родился в 1710 году. В пять лет, после смерти прадеда короля Людовика XIV, наследовал трон, которым, впрочем, до его совершеннолетия от его имени управлял регент. Когда ему было девять лет, в Париж приехал российский император Петр для проведения переговоров «о сватанье за короля из наших дочерей, а особливо за среднею», Елизавету. Версаль не пришел в восторг от перспективы женить Людовика на дочери «портомои». Происхождение жены русского императора, Екатерины, было хорошо известно. И брак не состоялся. Красивая и бойкая Лизетка, как звал Петр свою среднюю дочь, осталась дома и явно не прогадала, став позже императрицей российской.

В 11 лет Людовику нашли подходящую невесту – Марию Лещинскую, дочь дважды занимавшего польский трон короля Станислава. Когда Луи исполнилось 15, их поженили. Супруга была семью годами старше него, чрезвычайно набожна, скучна и малопривлекательна, и хотя супружеский долг очевидно тяготил ее, исправно его исполняла. За первые 12 лет брака она родила Людовику десятерых детей. Королю, бывшему все эти годы примерным супругом, его государственные и частные семейные обязанности вскоре прискучили. Современники называли Людовика XV человеком с «крайне сложным и загадочным характером» и «рано уставшим» королем. И он отдался тому, что доставляло ему истинное удовольствие – изящным искусствам и не менее изящным женщинам.

К моменту встречи с Жанной д’Этиоль этому «красивейшему мужчине в своем королевстве», прозванному Людовиком Прекрасным, исполнилось 35 лет. И у него была уже третья официальная фаворитка – двадцатисемилетняя герцогиня де Шатору. Но двадцатитрехлетнюю Жанну‑Антуанетту это не останавливало.

Ее попытки покорить сердце монарха, разъезжая по королевским лесам, где он охотился, в образе нимфы или амазонки, не увенчались успехом. Удача улыбнулась ей 25 февраля 1745 года. Проникнув на грандиозный бал‑маскарад в костюме Дианы‑охотницы, под маской, она сумела заинтриговать короля легким остроумным разговором, не похожим на обычные дамские глупости. Так и не открыв лицо, она таинственно исчезла. А вскоре в ложе Итальянской оперы король услышал голос незнакомки, потерянной на балу. Жанна приняла его приглашение отужинать и отдалась королю.

Следующего свидания ей удалось добиться с большим трудом. Свою роль в этом сочиненным ею мелодраматическом моноспектакле она играла с азартом отчаяния. Жанна пробралась в дворцовые апартаменты, уверив короля, что решилась на это, рискуя пасть от руки ревнивого мужа, только затем, чтобы взглянуть на обожаемого человека. Растроганный Людовик пообещал Жанне, что по возвращении с театра военных действий во Фландрии произведет жертву ревности в официальные фаворитки, так как к тому времени после внезапной смерти герцогини де Шатору от пневмонии место было вакантно. Через несколько месяцев, вернувшись с войны, монарх исполнил свое обещание. Он даровал Жанне титул и маркизат угасшего дворянского рода де Помпадур из Лимузена. За это время герцог де Гонтан и аббат де Берни, знаток изящной словесности, обучили «гризетку» придворному этикету и всем тем наукам и искусствам, что подобало знать благородной даме.

14 сентября 1745 года король представил приближенным новоиспеченную маркизу как свою подругу и выделил ей апартаменты в Версале, связанные с его собственными покоями потайной лестницей.

Но мудрая дама не останавливается на достигнутом. Она прекрасно понимает, что желающих оттеснить ее от трона предостаточно. А значит, необходимо неустанно бороться за завоеванное место.

Зная слабость короля к постоянной смене дам, Жанна‑Антуанетта устраивала Людовику ролевые игры, переодеваясь и разыгрывая каждый раз все новые персонажи. Но будучи женщиной холодного темперамента, маркиза де Помпадур не могла долго поддерживать сексуальный интерес короля. Как любовница она перестала интересовать Людовика через пять лет. И тогда она придумала развеивать скуку монарха при помощи изящных искусств, которые он так любил. Маркиза окружила себя художниками, поэтами, философами, покровительствуя им. В ее будуаре каждый день появлялась новая интересная персона. Умная, наделенная художественным вкусом, она открыла двери дворца и королевскую казну искусству и литературе – не только признанным мэтрам, но и талантливым новичкам.

Ее биографию навсегда украсили имена Вольтера, Дидро, Руссо, Кребийона, д’Аламбера, Буше, Фрагонара, Бюффона, Бушардона, Греза и Монтескье…Среди них она блистала остроумием и эрудицией и не давала скучать королю.

Жанна покровительствовала изящным искусствам, устраивала певческие вечера, организовывала грандиозные праздники. А в итоге – нескрываемое, а порой и публичное осуждение ее расточительности. Было подсчитано, что на свои увеселительные затеи она израсходовала 4 миллиона, а ее «хвастливое меценатство» обошлось казне в 8 миллионов ливров.

В Версальском дворце маркизой был задуман и воплощен Камерный театр, где она стала режиссером и примой. В январе 1747 года состоялось его открытие: давали мольеровского «Тартюфа». Актеров на сцене вместе с занятой в спектакле маркизой было едва ли не меньше, чем зрителей в зале: приглашено было лишь 14 персон. По окончании спектакля восхищенный Людовик восклицал: «Вы самая очаровательная женщина Франции!»

Строительство было второй после театра страстью маркизы. Она владела таким количеством недвижимости, которое вряд ли даже снилось любой другой королевской фаворитке. Каждое ее новое приобретение подразумевало основательную перестройку, если не снос, и обязательно во вкусе хозяйки.

Королевские дворцы и загородные резиденции Людовика также подвергались изменениям в соответствии с ее вкусами. Не избежал этого и Версаль, где маркиза недалеко от королевского парка повелела соорудить небольшой уютный дом с парком и храмом с беломраморной статуей Адониса.

Маркиза де Помпадур организовала школу для детей военных ветеранов. Строительство началось в одном из самых престижных районов столицы – возле Марсова поля.

Проект здания был заказан первоклассному зодчему Жак‑Анжу Габриэлю, создателю знаменитой площади Согласия. Начавшееся в 1751 году строительство было прервано из‑за недостаточного государственного субсидирования. Тогда маркиза вложила недостающую сумму из собственных сбережений. И уже в 1753 году в частично отстроенных помещениях школы начались занятия. В дальнейшем помог налог, которым Людовик обложил любителей карточной игры, целиком пошедший на завершение строительства.

С 1777 года в это учебное заведение стали принимать лучших учеников провинциальных военных училищ, в числе которых в октябре 1781 года на обучение прибыл 19‑летний кадет Наполеон Бонапарт.

И, наконец, среди непримечательных улиц Парижа маркиза де Помпадур сняла небольшой домик, впоследствии известный как Олений парк. Там в полной секретности организовывала фаворитка для своего короля свидания с хорошенькими девушками‑простолюдинками.

Ловко наладив развлечения Людовика XV, Жанна‑Антуанетта заполучила в свои руки практически безграничную власть. Политика, которой мало интересовался король, была в полном ведомстве маркизы. Она принимала все мало‑мальски важные решения. Тратила королевскую казну по своему усмотрению на меценатство, великолепные строения. Наладила в своем поместье Севр производство фарфора, впоследствии прославившего Францию.

Маркиза де Помпадур обладала холодным рассудком и железной волей, что удивительным образом сочеталось с ее слабым телом. Несмотря на подорванное здоровье, она не жалела сил на государственные дела, заменяя короля на дипломатических приемах и совещаниях с министрами. С ней вели официальную переписку русская и австрийская императрицы и прусский король. «Вся тайна политики состоит в том, чтобы вовремя солгать и вовремя промолчать», – замечала она. Это и позволило ей почти 20 лет быть у трона, несмотря на козни недоброжелателей.

Когда Жанна‑Антуанетта отходила в мир иной, Людовик распорядился перенести фаворитку во дворец.

15 апреля 1764 года королевский хронист записал: «Маркиза де Помпадур, придворная дама королевы, умерла около 7 часов вечера в личных покоях короля в возрасте 43 лет». Ранее умирать во дворце дозволялось лишь особам королевских кровей.

…Когда похоронная процессия повернула по направлению к Парижу, Людовик, стоя на балконе дворца под проливным дождем, сказал: «Какую отвратительную погоду вы выбрали для последней прогулки, мадам!» За этой, казалось бы, совсем неуместной шуткой скрывалась истинная печаль. Об этом напишет камердинер короля Шамплост.

Но в нашем рассказе до этих событий еще далеко. Пока маркиза де Помпадур находится в зените славы, и король полностью доверяет ей все свои дела, финансовые и политические.

В своей финансовой политике маркиза опиралась на двух братьев Пари: Жозефа Пари‑Дюверни (ее крестного отца) и Жана Пари‑Монмартеля. Именно они ссудили маркизе под 5 % годовых нехватающие средства на строительство Военной школы. Они не раз выручали короля и его фаворитку при денежных затруднениях, а взамен получали выгодные откупы на снабжение армии продовольствием и вооружением. Кредиторы интересовались и политическими делами, при этом желая оставаться за кулисами. 28 декабря 1745 года посол Франции маркиз де Стенвиль написал императору Австрии: «Господин Пари‑Дюверни и его брат Пари‑Мармонтель при дворе всемогущи. Они хотят не быть министрами, а назначать и смещать их». И это им удавалось. 10 января 1747 года благодаря их влиянию брат Бель Иля маркиз д'Аржансон был отозван с поста министра иностранных дел и заменен на Пюисье, человека из круга братьев Пари. Они же стояли за спиной тайных поисков путей сближения с Австрией вместо Пруссии, тогда союзной Франции страной. Австрия же желала вернуть себе Силезию, отвоеванную Фридрихом Великим в ходе Первой Силезской войны между Австрией и Пруссией, переросшей в общеевропейскую Войну за австрийское наследство. В этот период граф Венцеслав Антон фон Кауниц, посол Вены в Париже (впоследствии он станет принцем Кауницем, канцлером Австрии), сблизился с мадам Помпадур, чтобы через нее представить предложение австрийской императрицы Марии‑Терезии о союзе против Пруссии королю Франции Людовику. Этот договор 1 мая 1756 года был подписан от Австрии – Кауницем и от Франции – министром иностранных дел Берни (тем самым аббатом Берни, который учил будущую маркизу изящной словесности и затем получил от высоко вознесшейся благодарной ученицы этот пост). Это стало началом Семилетней войны 1756–1763 годов. В закулисной дипломатии вокруг способов для Франции достойно выйти из войны Сен‑Жермену также довелось сыграть роль. Но об этом – в следующей главе.

Влиянием маркизы де Помпадур, естественно, объясняется и присутствие в Дирекции королевских строений, иначе говоря, в роли главного смотрителя изящных искусств, Абеля Пуассона де Вандьера, маркиза Мариньи – ее младшего брата. Кому, как не горничной маркизы, знать его характер и привычки, а также биографию. По словам г‑жи дю Оссет, он «совершил несколько путешествий в Италию в сопровождении искусных художников, был лучше образован, отличался большим вкусом, чем все его предшественники»[44] и сумел добиться признания своих заслуг Людовиком XV. Однако, несмотря на большие умственные способности и рассудительность, он навсегда сохранил некоторую грубость и врожденную резкость, которые мешали ему в общении с современниками.

Маркиз также управлял королевскими мануфактурами, и в этом качестве он понадобился графу Сен‑Жермену. В апреле 1758 года граф направил господину Мариньи, интенданту королевских зданий, очень любопытное письмо:[45]

«Париж, 9 часов утра, среда

…Доброта Вашего характера, ум, искренность и многие другие качества, чрезвычайно важные для достойного уважения человека, которого я имею удовольствие видеть в Вас, завоевали мое доверие. И Вы сможете сами судить об этом. В своих землях я сделал редчайшее открытие, какое только возможно, если не считать открытие Америки. Вот уже почти двадцать лет, как я руковожу работами над ним с терпением и постоянством, поистине беспрецедентными. Молчу о больших затратах, сделанных для того, чтобы открытие было по‑настоящему королевским, молчу также о труде, поездках, исследованиях, бдениях и обо всем том, чего мне это стоило. Ныне, по доброй воле, я предлагаю королю воспользоваться результатом этих многотрудных поисков, за вычетом лишь моих личных затрат, с единственной просьбой о том, чтобы мне и тем людям, которых я привез из Германии, чтобы служить королю, было разрешено поселиться в какой‑нибудь из принадлежащих ему резиденций. Мое присутствие часто будет нужно там, где будет вестись работа, поэтому необходимо, чтобы там было место и для моего жительства. Я беру на себя все затраты, как на перевозку готовых веществ, так и на обработку красителей, которые извлекут из этих веществ, заготовленных в двухстах лье от Парижа. Одним словом, от короля потребуется лишь предоставить жилье с обстановкой, достойное того скорого и крепкого хозяйства, которое я ему предлагаю, а также несколько деревьев в год, и тогда, с превеликой гордостью и удовлетворением, я передам Его Королевскому Величеству неоспоримо принадлежащие мне права на самую богатую мануфактуру, когда‑либо существовавшую, и оставлю всю выгоду государству.

Нужно ли добавить, что я честно люблю короля и Францию? Можно ли сомневаться в моем бескорыстии и похвальных целях? Новизна не требует ли особого отношения ко мне? Пусть Его Высочество и госпожа де Помпадур всесторонне рассмотрят это предложение и того, кто его делает. Мне же остается молчать. Вот уже год, как я говорю об этом. Вот уже три месяца, как нахожусь в Париже. В этом письме я открываюсь честному и прямому человеку: неужели я окажусь неправ?…»[46]

Письмо (а вернее, его сделанная кем‑то из переписчиков копия без даты, о которой утверждается, что она во всем совпадает с оригиналом, сам же оригинал уничтожен) подписано «Дени де С. М., граф Сен‑Жермен». В первый и единственный раз появляется это имя. Фамилия ли графа скрывается за инициалами или какой‑нибудь другой псевдоним, неизвестно.

Гораздо важнее другое – указание графом на то, что он владеет поместьем в Германии, где вот уже двадцать лет под его началом люди трудятся над разработкой технологии получения красителей для тканей. Итак, граф Сен‑Жермен мог оказаться ученым, химиком, владельцем земли в Германии.

На обороте этой копии рукой того же переписчика сделана приписка о том, что было следующее письмо Сен‑Жермена, датированное «Версаль, 24 мая 1758 года», в котором граф жаловался, что все еще не был принят, и просил аудиенции «во имя справедливости и человечности».

Маркиз Мариньи принял предложение графа и сообщил ему о том, что предоставляет ему часть замка Шамбор, в котором никто не жил с тех пор, как в конце ноября 1750 года умер прежде занимавший этот замок Морис Саксонский, бывший маршал, незаконный сын курфюрста Саксонского Августа II. По королевскому повелению управляющим замка был маркиз де Сомери.

8 мая 1758 года г. Колле, архитектор и надзиратель королевских строений, отписал брату госпожи Помпадур: «…Граф Сен‑Жермен прибыл сюда в прошлую субботу; это – его второе посещение Шамбора. Я приготовил две комнаты для его спутников, а также три комнаты из кухонных помещений на первом этаже лично для него и его опытов. Для этого мне ничего не пришлось менять в замке, кроме нескольких срочных ремонтных работ»[47]

Это письмо доказывает, что вопреки тому, что утверждалось Казановой и впоследствии многими другими вслед за ним, не Людовик XV предоставил замок Шамбор графу,[48] а маркиз Мариньи взял на себя решение позволить графу воспользоваться частью служебных помещений замка для работы над красящими веществами.

Через день, в сопровождении г. Колле,[49] граф Сен‑Жермен снова поехал в Париж, где ему нужно было решить кое‑какие дела. Это отражено в переписке господина Колле с маркизом Мариньи.

 

Письмо господина Колле, Управляющего замками Шамбор и Блуа, маркизу де Мариньи, Директору Королевских Строений.

 

«Шамбор, 10 мая, 1758 год.

Милостивый Государь.

Вероятно, я воспользуюсь возможностью, любезно предоставленной мне графом Сен‑Жерменом, и отправлюсь вместе с ним в Париж, где ему необходимо до конца следующей недели закончить кое‑какие дела. Надеюсь, что во время моей короткой остановки в Париже Вы позволите мне нанести Вам визит…

 

Господин де Мариньи – господину Колле.

 

Мариньи, 19 мая, 1758 год.

Милостивый Государь.

Не имею ничего против Вашей поездки вместе с графом Сен‑Жерменом в Париж…»

Просьба графа о предоставлении ему рабочих помещений в королевском замке была отчасти удовлетворена, но он все же требовал встречи с маркизом Мариньи, о чем писал ему 24 мая 1758 года. В этом письме граф жаловался, что «двери остаются перед ним закрытыми», и просит маркиза об аудиенции «во имя справедливости и человечности».[50]

 

Надо полагать, что второе письмо было встречено более благосклонно, чем первое, и, вероятнее всего, маркиз Мариньи – человек, проявлявший удивительную и постоянную сухость при встречах с благородными людьми, принял графа Сен‑Жермена.[51] После этой встречи, очарованный необычностью познаний графа, маркиз представил последнего сестре.

Сен‑Жермен вернулся в Шамбор в течение августа 1758 года[52] и затем наведывался туда на непродолжительный срок еще несколько раз осенью и зимой этого же года.

Об этом свидетельствует переписка маркиза де Мариньи:

 

Аббат де ла Пажери – господину де Мариньи.

 

«Блуа, 12 августа, 1758 год.

Милостивый Государь.

Не имея возможности лично выразить мое к Вам искреннее почтение, вынужден довольствоваться тем, что пишу Вам это послание, которое, смею надеяться, напомнит Вам обо мне. Я весьма признателен за все благодеяния, которыми Вы почтили меня и которые навсегда останутся в моей благодарной памяти. Я искренне ценю их и являюсь самым преданным Вашим другом.

Я часто вижусь с господином Бегоном, который, по счастью, Вам знаком. Он полностью поглощен своими блестящими строительными операциями. Господин Сен‑Жермен, возбуждающий всеобщее любопытство, постоянно находится в центре внимания местного общества. Я встречал его дважды на званых обедах. Он, по всей видимости, является человеком твердых убеждений и обширных познаний.

…Бедняга господин де Сомери, управляющий Шамбора, не может более терпеть, ибо нога его находится в ужасном состоянии…

 

Господин де Мариньи – аббату де ла Пажери.

 

Версаль, 2 сентября, 1758 год.

Я получил, милостивый государь, письмо от 12 августа, которое Вы имели честь послать мне. Общеизвестно, что король предоставил господину Сен‑Жермену апартаменты в замке Шамбор – и Вы, несомненно, правы, отзываясь об этом человеке как о весьма и весьма достойном. Я имел возможность убедиться в этом в ходе многих моих бесед с графом Сен‑Жерменом и считаю, что его обширные познания способны принести обществу немалую пользу…

 

Господин Колле – маркизу де Мариньи.

 

Шамбор, 4 декабря, 1758 год.

Милостивый Государь.

…Граф Сен‑Жермен прибыл в Шамбор в прошлую субботу в сопровождении двух господ. Он пробудет здесь пять или шесть дней, а затем отправляется в Париж, соблаговолив взять меня с собой. Надеюсь сразу же по прибытии иметь честь, Милостивый Государь…»

Следующая корреспонденция, хранящаяся в том же архиве, содержит в себе сообщения о строениях, расположенных возле замка Шамбор.

 

Господин де Сомери, управляющий замка, – маркизу де Мариньи:

 

«Париж, 15 апреля, 1759 год.

…подозреваю, что эти пристройки будут использованы как жилье для рабочих, которых граф Сен‑Жермен желает нанять и использовать в своем производстве».

 

(5 апреля 1759 года сделано было распоряжение по поводу этих пристроек, согласно которому они были сданы в пользу короля, вследствие чего графу Сен‑Жермену не удалось использовать эти помещения в своих целях).

Примечательно, что после окончательного отъезда Сен‑Жермена из Шамбора там в течение нескольких месяцев еще оставался некий господин Барбер из числа его спутников, с несколько нарушающим приличия поведением которого связаны хранящиеся в архиве копии еще трех писем, помещаемых далее в хронологическом порядке:

Господин Колле – маркизу де Мариньи.:

(с уведомлением о недавнем происшествии, в котором главным действующим лицом был Барбер).

«Шамбор, 16 июня, 1760 год.

Господин Барбер все еще здесь. Он подстрекает своих последователей к распространению информации о том, что господин Сен‑Жермен находится в Париже и пробудет там еще две недели, а также о том, что все сказанное о нем никоим образом не будет забыто, и что газеты преднамеренно распространяют слухи о… (здесь цитата из подлинного письма обрывается).

 

Маркиз де Мариньи – графу Сен‑Флорантену.

«Версаль, 8 сентября, 1760.

Милостивый Государь.

Имею честь сообщить Вам о происшествии, случившемся при дворе Шамборского замка в половине одиннадцатого вечера 26 числа. Главным действующим лицом этой драмы был господин Барбер, находившийся здесь в свите господина Сен‑Жермена. Этот последний провел год в Голландии и отправился оттуда в Англию…»

(Происшествие, о котором писал маркиз, состояло в том, что господином по фамилии Барбер была сделана попытка проткнуть господина Колле шпагой).

 

Граф Сен‑Флорантен – маркизу де Мариньи.

«Версаль, 15 сентября, 1760 год.

В настоящее время я пишу господину де Сомери, управляющему Шамбора, с намерением узнать, почему господин Барбер, находящийся на службе у господина Сен‑Жермена, все еще не покинул пределов замка?»

(Господин Барбер, видимо, старался удержать в своей собственности два сада, на которые он не имел никакого права. Господин Сомери тайно поддерживал его в пику господину Колле).

Маркиз де Мариньи прекрасно информирован о том, как складывалась дальнейшая жизнь Сен‑Жермена, где и сколько времени провел граф после отъезда из Франции. Несомненно, он знал об этом от сестры. Хотя вряд ли ему было известно, с какой именно миссией граф Сен‑Жермен побывал в Голландии и в Англии. Об этом на страницах нашей книги расскажут позже в своем месте более осведомленные об этом современники, которые встречались с графом в этих странах. Пока же Сен‑Жермен блистает в Париже.

 

Глава 6

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: