Глава 17. НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ ЖАННЫ И КНЯЗЯ

 

Море было тихо. Погода для Константинополя стояла необычайно прохладная, что капитан объяснял влиянием бури. Он рассказал, что множество мелких и крупных судов разбито, а пропавших лодок и рыбаков до сих пор сосчитать не могут.

— Да, Лёвушка, героическими усилиями моей команды и беззаветной храбростью — твоей и твоего брата — много счастливцев спаслось на моём пароходе. И мы с тобой можем сегодня наслаждаться этой феерической панорамой, — сказал капитан, показывая рукой на сказочно красивый город. — А сколько людей сюда так и не добралось. Вот и угадай свою судьбу за час вперёд, и скажи когда-нибудь, что ты счастлив, думая о завтрашнем дне. Выходит, я прав, когда говорю, что живём мы один раз, и жить надо только мгновеньем и ловить его, это драгоценное летящее мгновенье счастья.

— Да, — ответил я. — Я тоже прежде думал, что надо искать повсюду только своё личное счастье. Но с тех пор, как я ближе узнал моих новых друзей, — я понял, что счастье жить — не в личном счастье, а в том полном самообладании, когда человек сам может приносить людям радость и мир. Так же как и вы, И. говорит о ценности сиюминутного, вот этого самого летящего мгновенья. Но он видит в этом уменье обнять сразу весь мир, окружающих, трудиться для них и с ними, сознавая себя единицей Вселенной. Я ещё мало и плохо понимаю его. Но во мне уже зазвучали новые ноты; сердце моё широко открылось для любви. Я точно окончил какой-то особенный университет, благодаря которому понимаю теперь каждый новый день как ряд моих духовных университетов. Я перестал думать о том, что ждёт меня в жизни вообще. А раньше всё жил мыслями о том, что будет со мною через десять лет.

— Да, мои университеты много хуже твоих, Лёвушка, — ответил капитан. — Я вот живу днём завтрашним или уже прошедшим, так как моё настоящее не удовлетворяет и не пленяет меня. Сейчас я усиленно думаю о Гурзуфе и мечтаю встретить Лизу. Настоящее я как-то и не научился достаточно ценить.

Пользуясь тем, что матросы не понимали французского, мы продолжали так беседовать, изредка прерываясь, чтобы полюбоваться красотой отдельных зданий, куполами мечетей и дворцов, которые называл капитан, отлично знавший город.

Наше довольно долгое путешествие уже подходило к концу, когда мои мысли вернулись к Жанне.

— Ваш глубокий поклон великому страданию Жанны не выходит у меня из головы, — сказал я.

— Бедная женщина, девочка-мать! Так много вопросов предстоит ей решить за своих малюток. Как важно — начать воспитывать человека с самого детства. А что может Жанна? Ведь она ничего не знает, не сумеет прочитать до конца ни одной книжки о воспитании и ничего в ней не поймёт, — задумчиво сказал капитан.

— И мы с вами не много поймём, если писавший стоит на ступени своего творчества гораздо выше нас. Всё зависит от тех вибраций сердца и мысли, которыми живёт сам человек. Понять можно только что-нибудь тебе созвучное. И такой, общий для всех язык, единящий бедуина и европейца, негра и англичанина, святую и разбойника, — есть. Это язык любви и красоты. Любить может Жанна своих детей; любить не животной любовью, как свою плоть и кровь, но гордясь их достоинствами или страдая от их пороков, — заступился я за Жанну.

— Но она может сейчас любить их, как свой долг, как свой урок жизни. И пока она поймёт, что её жизнь — это её обстоятельства, неизбежные, единственные, посланные во всём мире ей одной, а не кому-то другому, — пройдёт много времени. Вот тогда в её жизни не будет места ни ропоту, ни слезам, а только радостный труд и благословение, — отвечал мне капитан.

Я уставился на него, забыв обо всём на свете. Лицо его было нежно и доброта лилась из глаз. Чарующая волна нежности прошла из моего сердца к нему.

— Как нужно вам встретиться с Флорентийцем, — пробормотал я. — Или, по крайней мере, поговорить очень серьёзно с И. Я ничего не знаю, но — простите, простите меня, мальчишку рядом с вами, с вашими достоинствами и опытом, — однако мне кажется, что и у вас в голове и сердце такая же каша, как у меня.

Капитан весело рассмеялся.

— Браво, брависсимо, Лёвушка! Если у тебя каша, то у меня форменная размазня, даже кисель. Я сам ищу случая поговорить с твоим загадочным И., да мне всё не удаётся. Вот мы и добрались, — добавил он, отдав матросам приказание править к берегу и пристать к концу мола.

Мы вышли из лодки и в сопровождении верзилы стали подыматься в город. Вскоре мы были уже на месте и ещё издали увидели, как вся наша компания вошла в дом.

Мы нагнали своих друзей в передней. Ко всеобщему удивлению, квартира оказалась хорошо меблированной. Из передней, светлой, с большим окном, обставленной на манер приёмной, дверь вела в большую комнату, нечто вроде гостиной в турецком стиле.

Строганов объяснял Жанне, как он мыслит устроить прилавок и стеклянные шкафы для готовых шляп, перьев, цветов и лент, чтобы покупательницы сразу могли оценить талант и тонкий вкус Жанны и выбрать понравившиеся им вещи.

Далее находилось помещение для мастерской, где стояло два длинных стола и откуда дверь вела в сени чёрного хода.

Дети вцепились в меня сразу же, но И. запретил их поднимать. Они надулись и утешились только тогда, когда верзила посадил обоих на свои гигантские плечи и вынес в сад, где был устроен небольшой фонтан и стояло несколько больших глиняных сосудов с длинными, узкими горлами.

Осмотрев нижние помещения, мы снова вышли в переднюю и по железной винтовой лестнице поднялись на второй этаж.

Здесь были три небольшие комнаты, одна из них была обставлена как столовая; в другой стояли две новенькие детские кроватки и диван; в третьей — великолепное зеркало в светлой раме, широкий турецкий диван и несколько кресел.

У Жанны побежали слезы по щекам. Она снова протянула обе руки Строганову и тихо сказала:

— Вы вчера преподали мне огромный урок, говоря, что побеждает тот, кто начинает своё дело легко. Сегодня же вы показали мне на деле, как вы добры; как просто вы сделали всё, чтобы помочь мне легко начать моё дело. Я никогда не забуду вашей доброты и постараюсь отплатить вам всем, чем только смогу. Вы навсегда сделали меня преданной слугой за одни эти детские прелестные кроватки, о которых я и мечтать не смела.

— Это пустяки, мадам; я уже давно хотел обставить этот домик, так как говорил вам, что я здесь родился и ценю его по воспоминаниям и тем урокам жизни, что я получил здесь. Я очень рад случаю обставить его для женщины, которая трудится, и её детей. А вот и дочь моя, — продолжал Строганов, двигаясь навстречу поднимавшейся по лестнице женской фигуре.

Перед нами стояла высокая женщина, закутанная в чёрный шёлковый плащ со спущенным на лицо чёрным покрывалом.

— Ну вот — это моя дочь Анна, — сказал он, обращаясь к Жанне. — Вы — Жанна, она — Анна, хорошо было бы, если бы вы подружились и «благодать» царила бы в вашей мастерской, — продолжал он, смеясь. — Ведь Анна значит по-гречески — благодать. Она очень покладистого и доброго характера, моя любимая благодать.

Анна откинула с лица своё чёрное покрывало, и… мы с капитаном так и замерли от удивления и восторга.

Бледное, овальное лицо с огромными чёрными глазами, чёрные косы, лежавшие по плечам и спускавшиеся ниже талии, чудесный улыбающийся рот и белые, как фарфор, зубы. Протягивая Жанне свою изящную руку, Анна сказала низким приятным и мягким голосом:

— Мой отец очень хочет, чтобы я научилась трудиться не только головой, но и руками. Я несколько лет сопротивлялась его воле. Но на этот раз, узнав, что моей учительницей будет женщина с детьми, перенесшая страшное горе, я радостно и легко согласилась, даже сама не знаю почему. Не могу сказать, чтобы меня пленяли шляпы и дамы, — продолжала Анна, смеясь, — но что-то интуитивно говорит мне, что здесь я буду полезна.

Её французская речь была чиста и правильна. Она сбросила глухой плащ и оказалась в простом, но элегантном белом шёлковом платье и чёрных лакированных туфельках, необыкновенно маленьких для её большого роста.

Не знаю, длинными ли косами, крошечными ли туфельками, стройностью ли фигуры или какой-то особенной элегантностью манер, но чем-то Анна напомнила мне Наль. Я не удержался и прошептал: "Наль, Наль".

— Что такое? Что ты говоришь? — тихо спросил меня капитан. И. взял меня под руку и спросил тоже:

— Лёвушка, что ты шепчешь? Это не Наль, а Анна. Приди в себя и не осрамись, когда нас будут ей представлять. Руки не целуй и жди, пока она сама не протянет тебе руку. А то, пожалуй, ты ещё задрожишь, как при встрече с Хавой, — улыбнулся он мне.

— Шехерезада! Вся моя жизнь теперь не иначе как сказка. Можно отдать полжизни, чтобы быть любимым одну ночь такой женщиной, — восхищённо произнёс капитан.

Отец знакомил Анну со всеми по очереди, она внимательно смотрела каждому в глаза, подавая руку с лёгкой улыбкой, но истинное внимание её привлекли дети, въехавшие верхом на верзиле. Анна подошла к детям, протягивая им руки. Малютки смотрели на неё во все глаза; девочка потрогала её косы и спросила:

— Почему ты, тётя, такая чёрная? Тебя покрасили сажей?

— Нет, — засмеялась Анна. — Это отец наградил меня таким цветом волос. Но скоро я буду седая, и ты перестанешь бояться моих кос.

Наконец очередь дошла и до нас.

Первым был представлен капитан. Он низко поклонился и пожал протянутую ему руку, глядя прямо в лицо Анне, которая на сей раз опустила глаза; на щеках её разлился лёгкий румянец, и мне показалось, что на нём мелькнуло выражение досады.

На И. Анна взглянула пристально, и её чёрные глаза вспыхнули, точно факелы.

— Вы тот друг Ананды, конечно, о котором он мне писал в последнем письме? Я очень счастлива встретить вас. Надеюсь, что до приезда Ананды вы окажете честь нашему дому и посетите нас.

— Я буду счастлив навестить вас, если ваш отец ничего не имеет против, — ответил И.

— Вы думаете, что моя турецкая внешность имеет что-либо общее с восточным воспитанием? Уверяю вас, нет. Более свободолюбивого и отзывчивого отца не сыскать во всём мире. Это первый мой, да и всех моих сестёр и братьев, друг и помощник. Каждый из нас совершенно свободен в выборе своих знакомств. Единственное, чего не терпит мой отец, — это праздная жизнь. Я одна в нашей семье ещё не зарабатываю денег. Но теперь и я поняла, что мне необходимо общаться с людьми, внося свою посильную лепту в серый день, — говорила Анна, пользуясь тем, что Жанна и отец продолжали осмотр спален.

— Разрешите мне представить вам моего двоюродного брата Лёвушку Т., - сказал И. — Он, как и я, друг Ананды и Флорентийца, о котором думает день и ночь, — прибавил И., подталкивая меня вперёд. — Быть может, вы позволите нам вместе навестить вас; мы с Лёвушкой почти не разлучаемся, так как он несколько нездоров сейчас.

— Я буду очень рада видеть у себя вас обоих, — любезно ответила Анна, протягивая мне руку, которую я слегка пожал.

— А, попались, молодой человек, — услышал я позади голос Строганова. — Анна, наверное, уже почуяла в вас писателя. Она ведь сама неплохая поэтесса. Пишет для детей сказки прекрасно, но не соглашается их печатать. Её произведения всё же очень известны в Константинополе. Держу пари, что она уже вас околдовала. Только вы ей не верьте, она у нас вроде как без сердца.

— Отец, ты так сконфузил молодого писателя, — если он действительно писатель, — что он тебе, несомненно, отомстит, изобразив тебя по крайней мере константинопольской достопримечательностью, — сказала Анна, громко, но очень мелодично рассмеявшись.

К ней приблизилась Жанна, обе женщины отошли к окну, и о чём они говорили, я не знаю. Анна стояла к нам профилем, и все четверо мы смотрели на неё.

Мне вспомнился благоуханный вечер в саду Али: вспомнились тёмные, но не чёрные косы Наль, её зелёные глаза и три других мужских лица, смотревших на неё неотрывно с совершенно разным выражением.

Так и сейчас — капитан напряжённо смотрел на Анну и видел в ней только физическое очарование гармоничных форм. Знакомое мне выражение хищника светилось в его жёлтых глазах; он подался вперёд и напоминал тигра, следящего за добычей.

На лице И. разлились мягкость и доброта, точно он благословлял Анну, и у меня мелькнуло в сознании: «благодать».

Отец глядел задумчиво и печально на свою дочь, точно он страдал от какой-то тайной боли своей дочери, которой не мог помочь и которая бередила его сердце.

Я же весь пылал. В голове моей мелькали мысли, они кипели, точно волны наскакивая друг на друга. Я мысленно видел Ананду подле высокой фигуры Анны и думал, что никто другой не мог быть избран ею, если она близко знала такого обаятельного красавца с глазами-звёздами.

Я совершенно забыл обо всём; я видел только Ананду, вспоминал его необычайный голос, и вдруг у меня в ушах он зазвенел, этот голос:

"Не всякая любовь связывает плоть людей. Но плоха та любовь, что связывает рабски дух их. То будет истинной любовью, когда все способности и таланты раскрываются к творческой деятельности, где освобождается дух человека".

Слуховая иллюзия была так сильна, что я невольно бросился вперёд, чтобы увидеть Ананду из окна. Но железная рука И. меня крепко держала.

Капитан повернулся на произведённый мною шум.

— Вам дурно, Лёвушка! Как вы бледны! Здесь душно, поедемте домой, — сказал он, беря меня под руку с другой стороны и нежно стараясь меня увести.

Жанна услышала последние слова капитана, быстро подошла ко мне и попросила:

— Не уходите, Лёвушка.

Но увидев мою бледность, покачала головой и тихо прибавила:

— Вот какая я эгоистка! Только о себе думаю. Вам необходимо домой. Вы очень страдаете?

Я не мог выговорить ни слова, какая-то судорога сжала мне горло. И. сказал Жанне, что сейчас капитан отвезёт меня домой, а вечером я смогу пообедать с нею, если она освободится к семи часам, — мы будем ждать её. Сам же он, И., - если она разрешит, — примет участие в её делах по устройству квартиры.

Тут вмешались всё время молчавшие турки, старик Строганов и Анна, категорически протестуя против вмешательства И., уверяя, что справятся и без него.

Мы простились со всей компанией и, сопровождаемые верзилой, который передал Жанне детей, вышли втроём на улицу.

И. хотел проводить меня, но капитан попросил его посидеть со мною, пока они с верзилой не отлучатся совсем неподалёку.

Я был рад посидеть в тени, рад побыть с И. Я попросил его дать мне укрепляющую пилюлю Али, но он ответил, что никакие пилюли сейчас мне не помогут.

— Есть люди, Лёвушка, которые слышат и видят то, чего не могут ни слышать, ни видеть сотни тысяч других. Они одарены особой силой — внутренним зрением и слухом с иной частотой колебаний и вибраций, чем те, благодаря которым воспринимает впечатления и ощущения большинство людей. У тебя есть этот дар — слышать и видеть на расстоянии, но ты принимаешь это за галлюцинацию, результат своей рассеянности. Если бы удар по темени не пришёлся так не вовремя, — твои способности развивались бы нормально. Теперь же весь твой организм, весь спинной мозг потрясены с такой необычайной силой, что огонь, который живёт в каждом человеке непробуженным, — как его скрытая сила, — внезапно вырвался и смёл все преграды, лежавшие на его пути, обострив все твои духовные силы. Когда ты оправишься от потрясения, я объясню тебе всё то, о чём говорю лишь вскользь. Я хочу только, чтобы ты понял, что ты не болен, не сходишь с ума, просто в тебе преждевременно раскрыты к восприятию силы частотою колебаний выше, больше и гораздо значительнее, чем те, к которым ты привык. Будь спокоен. Больше лежи и всеми силами старайся не раздражаться. Никому ни слова о том, что мы сейчас говорили, — прибавил он, завидев капитана и верзилу.

Представившееся зрелище было довольно необычно, и издали я никак не мог понять, что же к нам приближается. Но И. начал сразу же смеяться и сказал:

— Ну, поздравляю, Лёвушка. Будешь путешествовать по Константинополю в роли гаремной красавицы.

Теперь и я смог рассмотреть большой паланкин с опущенными занавесками, который несли два огромных турка. Я так возмутился, так затопал ногами, что И., весело смеявшийся за минуту до этого, схватил меня обеими руками, усадил и очень серьёзно сказал:

— Я только что просил тебя не раздражаться и предупреждал о всей серьёзности твоего состояния сейчас. Неужели для тебя так мало значат мои слова и все дальнейшие возможности чудесной жизни познания? И неужели же у тебя нет чувства юмора?

— И юмор я понимаю, и чрезвычайно дорожу всякой возможностью продвинуться вперёд. Но я вовсе не желаю стать комическим персонажем, пусть даже только в глазах матросов, — ответил я запальчиво.

— Прежде всего, сдержи себя. Осознай огромную радость от того, чтобы быть господином самому себе. И оцени заботу капитана, Будь деликатен и, прежде всего, воспитывай себя так, чтобы находить джентльменскую внешнюю форму для выражения своих, пусть даже очень неприятных чувств. Ищи такт, о котором говорил тебе Флорентиец.

Группа приближалась. Капитан отделился и подошёл к нам, весело размахивая фуражкой.

— Как видите, никакой тряски не будет. Перед вами носилки одного моего безногого приятеля, который предпочитает этот способ передвижения всякому другому. Но Бог мой! Вам хуже, Лёвушка? То были бледны, теперь вы в красных пятнах, — сказал тревожно капитан.

Я поборол припадок яростного раздражения и только собрался "с холодной любезностью" поблагодарить капитана, как в дело вмешался И.:

— Нет, капитан, Лёвушке не хуже. Это всё ещё реакция от удара. Но он прекрасно дойдёт с вами пешком до лодки, и это ему будет даже полезно. А носилки ваши, если бы вы согласились, были бы очень кстати для детей Жанны, чтобы отправить их домой. Жанне придётся ездить по делам, а дети связывают её по рукам и ногам. Если бы вы разрешили употребить раздобытый вами экипаж по моему усмотрению, — я бы сейчас же пошёл за детьми.

— Если вы находите, что Лёвушка может идти пешком, я буду только рад предоставить носилки в ваше распоряжение, — весело ответил капитан, и не подозревавший, какую бурю я пережил из-за него.

И. пожал мне руку, попросил капитана уложить меня и сказал, что заедет за мной в шесть часов, и мы вместе отправимся к князю, если всё это время я буду спокойно лежать в постели.

Мы расстались с И. и двинулись в путь. Я был счастлив, что отделался от дурацкого паланкина, но внутри у меня ещё продолжало клокотать недовольство и самим собой, и капитаном.

— Я не понимаю, что за мужчины в Константинополе, — говорил как бы с самим собой капитан. — Если такая женщина, как Анна, остаётся свободной, то у здешних мужчин в жилах не кровь, а вода. У нас в Англии она была бы уже дважды или трижды замужем и из-за неё случился бы десяток дуэлей. Ведь это сказочная красота.

— Я мало понимаю в женской красоте, — ответил я. — Но думаю, что Анна в самом деле редкостная красавица. Что же касается мужчин, которые её не покорили, то, думаю, покоряют тех, кто хочет быть покорённым. А дерутся из-за тех женщин, которые выбирают, кому себя преподнести повыгоднее. Те же, кто, как Анна, ищут истинной любви, всегда идут очень скромным путём, если не обладают талантом и тщеславием.

Капитан даже остановился, так он был поражён моими словами.

— Ай да Лёвушка! Вот так выдал пилюлю, — разводя руками, сказал он. — Да тебе сколько лет? Пятьдесят или двадцать? Когда это ты успел сделать такое наблюдение?

— Право не знаю, что вас так удивляет? Ведь ничего необыкновенного тут нет. У нас в России много прекрасных женщин, в которых отсутствует кокетство. Ухаживают ведь не за самыми прекрасными, а за самыми кокетливыми. Эту азбучную истину мне всегда твердил брат при случае.

Молча, углубившись каждый в свои мысли, мы проделали остальной путь.

Добравшись до отеля, мы оба почувствовали, что проголодались, и заказали себе лёгкий завтрак, который я ел лёжа. Закурив сигару после завтрака, капитан опять вернулся к Анне.

— Как странно, — сказал он. — Я действительно отдал бы очень многое, чтобы какое-то время любить такую богиню, как Анна. Но именно какое-то время, отнюдь не представляю для себя возможным сделаться её мужем или постоянным рыцарем. В ней есть что-то, что мешало бы мне подойти к ней очень близко.

— Мне кажется, Анна человек очень высокой духовной культуры. Если вы ещё побудете в Константинополе, то увидите одного из друзей И., который Анне также близкий друг. Если она любит его, — даже без взаимности, — то нет никого, кто бы мог привлечь её внимание. Один голос этого человека — с глазами, светящимися как звёзды, — даже в разговоре пленяет; и увидав и услыхав его хоть раз, уже нельзя забыть. А говорят, что он поёт, как бог, — ответил я.

— Почём знать, что именно пленяет одного человека в другом? Анна для меня могла бы стать крупным эпизодом в жизни, но никогда эпохой. А вот девочка Лиза, если бы жизнь снова свела нас, весьма возможно, ею стала бы.

Я принялся вспоминать Лизу, её манеры и речь и спросил капитана:

— А как вы отнеслись бы к жене-артистке? И как бы вы отнеслись к её таланту вообще"? Ведь говорят, у Лизы огромный талант. А вы полны предрассудков. Как бы вы себя чувствовали, сидя в первом ряду концертной залы, где выступала бы ваша жена-скрипачка?

— Я никогда не предполагал, что сцена, эстрада и вообще подмостки могли бы играть какую-либо роль в моей жизни. Всегда избегал женщин от театра. Они казались мне в той или иной мере пропитанными духом карьеризма и желанием продать себя подороже, — ответил капитан.

— Неужели за вашу большую жизнь вы не встретили ни одной женщины, которая была бы действительно жрицей искусства? Для которой не было бы иной формы жизни, чем только то искусство, которому она служит и которым живёт? — спросил я снова.

— Нет, не встречал, — ответил он. — Я был знаком с так называемыми великими актрисами. Но ни от одной из них не вынес впечатления божественности их дарования. Приходилось встречать художников высокой культуры, которым, казалось, открывались тайны природы. Но… в жизни они оказывались людьми мелкими.

На этом закончилось наше свидание. Капитану нужно было сделать несколько деловых визитов, побывать на пароходе, а вечером он собирался навестить своих друзей. Мы расстались до следующего дня.

Утомлённый целым рядом пережитых встреч, я задремал, незаметно заснул и проснулся от громко звавшего меня голоса И., который торопил меня — переодеться, взять аптечку и идти к князю.

Он дал мне каких-то горьких капель. Я быстро снарядился в путь, и мы пошли пешком к особняку князя, что было не так далеко. Меня очень интересовала предстоящая встреча. Как ни была мне противна старая жена его, всё же жалость к ней, к её омертвелому телу и близкой смерти сильно билась в моём сердце.

Невольно я задумался, как тяжело умирать человеку. "Что думает о смерти Флорентиец? И как будет умирать он?" — подумал я. И вдруг, среди бела дня, средь уличного грохота и суеты я услышал его голос: "Смерти нет. Есть жизнь — одна, вечная; а внешних форм её много". Я остановился как вкопанный и непременно попал бы под колёса экипажа, если бы И. не дёрнул меня вперёд.

— Лёвушка, тебя положительно нельзя отпускать ни на шаг, — сказал он, беря меня под руку.

— Да, нельзя, Лоллион, — жалобно ответил я. — Проклятый турецкий кулачище сделал меня сумасшедшим. Я просто прогрессирую в безумии и не могу остановиться. Я всё больше галлюцинирую.

— Да нет же, Лёвушка. Ты очень возбуждён был сегодня. Что тебя смутило сейчас?

— Мне пришло в голову, как тяжело умирает старая княгиня. Я подумал, что всем очень страшно и тяжко умирать. Подумал, какой рисуется смерть Флорентийцу, — и вдруг услышал его голос: "Смерти нет. Есть жизнь, — одна, вечная; а внешних форм её много". Ну разве не чепуха мне послышалась? — всё так же жалобно говорил я И.

— Друг мой, ты услышал великую истину. Я тебе всё объясню потом. Сейчас мы подходим к нашей цели. Забудь о себе, о своём состоянии. Думай только о тех несчастных, к которым мы идём. Думай о Флорентийце, о его светлой любви к человеку. Старайся увидеть в князе и княгине цель для Флорентийца и стремись внести в их дом тот мир и свет, которые живут в сердце твоего великого друга. Думай только о нём и о них, а не о себе, и ты будешь мне верным и полезным помощником в этом тяжёлом визите. И он станет лёгок нам обоим.

Мы вошли в дом князя, пройдя через калитку довольно большого тенистого сада.

Встретила нас уже знакомая нам по путешествию горничная и сказала, что сама княгиня всё как бы спит, а князь ждёт нас с нетерпением.

Мы прошли через совершенно пустые комнаты и услышали позади поспешные шаги. Это догонял нас князь.

— Как я рад, что дождался вас, — обратился он к И. — Я уже готов был ехать к вам, так меня беспокоит состояние княгини. Да и сам я не менее нуждаюсь в вашей помощи и советах, — продолжал он, приветливо улыбаясь и пожимая нам руки.

— Отчего же вас так тревожит состояние вашей жены? Я ведь предупреждал, что её возврат к жизни будет очень медленен и что большую часть времени она будет спать, — сказал И.

— Да, это всё я помню. И — что очень странно для меня самого — абсолютно и беспрекословно верю каждому вашему слову. И вера моя какая-то особенная, ни с чем не сравнимая, — говорил своим тихим и музыкальным голосом князь, пропуская нас в дверь третьей комнаты, кое-как меблированной и изображавшей нечто вроде кабинета.

Князь усадил нас в кресла, сел сам и продолжал:

— Я не стал бы описывать вам своё состояние, если бы оно не было так странно. Чувство веры в вас дало мне силу жить сейчас. Точно в мой спинной хребет влилась какая-то мощь, которая держит на своей крепкой оси всё моё тело и составляет основу моей уверенности. Но как только я представлю, что вы скоро уедете, — вся эта мощь исчезает, и я чувствую себя бессильным перед надвигающимися тяготами жизни.

— Не волнуйтесь, дорогой мой князь, — сказал И. — Мы ещё не так скоро уедем, во-первых. А во-вторых, сюда прибудет мой большой друг вместе со своим товарищем и учеником, который уже получил звание доктора медицинских наук. Они тоже помогут вам. Возможно, что юный доктор, тот наш молодой друг, останется вам в помощь. Как видите, судьба бывает иногда более чем заботлива.

— Не умею выразить, как я тронут вашей добротой. И, главное, той простотой и лёгкостью, с которыми вы делаете так много для людей, и помощь вашу так легко принимать, как будто это сущие пустяки, — закурив папиросу, сказал князь и, помолчав, продолжал:

— Я очень тревожусь сейчас. Здесь должен был встретить свою мать, мою жену, её сын, который желает, чтобы ему выделили его долю наследства. Я очень надеялся на это свидание, думая, что этот акт раздела имущества освободит меня от многих мук и судов после её смерти. Сын её, хотя и видный генерал и занимает высокое положение при дворе, — сутяга и стяжатель, враль и обманщик первосортный. Я получил сегодня телеграмму, что он не приедет, а присылает двух доверенных адвокатов из Москвы. Вы представляете, что это будет за ужас, если такие два франта явятся сюда, увидят мою нечленораздельно мычащую жену, не владеющую ни руками, ни ногами…

— Я вам уже сказал, — перебил И. князя, — что речь вашей жены и её руки восстановятся довольно скоро. Ноги её, по всей видимости, так и останутся до конца парализованными. Но смерть её наступит ещё нескоро; и вам придётся нести тяжкий крест ухода за ней не менее двух лет, а то и более. Сердце у неё исключительно здоровое. Не смотрите на предстоящее как на наказание. Великая мудрая жизнь не знает наказаний. Она даёт каждому возможность созревать и крепнуть именно в тех обстоятельствах, которые необходимы только ему одному. В данном случае вы не о себе думайте, а о вашей жене. Старайтесь всей добротой, на которую способно сердце, раскрыть ей глаза. Объясните, что нет смерти, как нет и отдельной жизни одной земли. Есть единая вечная Жизнь живой земли и живого неба. Это жизнь вечного труда Вселенной. Жизнь, духовная жизнь света и радости, включённая в плотные и тяжёлые формы земных тел людей. И земная жизнь человека — это не одно, конечное существование от рождения до смерти. Это ряд существований. Ряд плотных, видимых форм; и в каждую влита единая, вечная жизнь, неизменная, только меняющая свои условные временные земные формы. У нас будет ещё не один разговор на эту глубочайшую тему, если она вас интересует. Сейчас я хотел только, чтобы вы осознали величие и смысл каждой земной жизни человека, чтобы вы поняли, как ясно он должен видеть всё в себе и во вне себя. И какую мощь в себе носит каждый, если научился владеть собою, если он может — в одно открывшееся его знанию мгновение — забыть о себе, как о временной форме, и постичь глубокую любовь в себе, чтобы ею дать помощь другому сердцу. Пройдёмте к вашей жене, вам предстоит сделаться её слугой, самоотверженным и щадящим. Вскоре я окончательно скажу, когда ей можно будет сидеть в кресле.

С этими словами И. поднялся. Я внимал ему, стараясь не пропустить ни единого слова. Но всё было для меня так ново и неожиданно, что я ничего не понял до конца, ничего не смог уложить в последовательную логическую цепь.

По растерянному лицу князя я видел, что и он понял не больше моего, хотя слушал он И. в каком-то благоговейном экстазе. Мы поднялись и втроём вошли в комнату княгини. Как выгодно эта комната отличалась от лазаретной каюты, представившейся нашим глазам на пароходе во время скандала. Окна были открыты и занавешены гардинами так, что в комнате была полутьма. Благоухали расставленные всюду цветы, и царил образцовый порядок.

На высокой постели лежала в красивом батистовом халате княгиня. Возле постели сидела сестра милосердия, поднявшаяся нам навстречу.

На шум шагов княгиня повернула голову. Лицо её не имело больше того бессмысленного выражения, которое было на нём в последний раз, и только вокруг рта ещё оставалась синева.

В глазах её, впившихся в И., было сознание окружающего. Она пыталась поднять руку, но по телу её пробегали только судороги. Глаза с мольбой устремились к князю и из них полились на дряблые и бледные щёки ручьи слез.

Князь подошёл к постели, поднял безжизненную руку жены, поцеловал её и сказал:

— Вы хотите приветствовать доктора, моя дорогая? — На этот раз больная чуть улыбнулась, и подошедший И. взял из рук князя мёртво лежавшую в них руку княгини.

— Не напрягайтесь, княгиня, — сказал он ей, считая пульс. — Всё идёт хорошо. Вы уже вне опасности. И если будете аккуратно, днём и ночью, выполнять мои указания, — я ручаюсь, что руки ваши будут двигаться и к вам полностью вернётся память и речь. Но надо научиться самообладанию и терпению. Вы никогда не знали, что значит обуздать себя и только поэтому пришли к такому печальному концу. Перестаньте плакать. Теперь вам необходимо сосредоточить свою мысль на желании не только выздороветь, но и создать вокруг себя кольцо радостных, довольных и счастливых людей. Только радость и мир, которыми вы наполните всё вокруг себя, могут помочь мне вылечить вас. Если от вас будут исходить злобные или раздражённые мысли и чувства, я буду бессилен. Вы сами должны слиться в доброжелательстве и любви со всеми теми, кто будет подле вас.

По лицу старухи всё лились потоки слез, которые осторожно отирал расстроенный князь. Из уст её, пытавшихся что-то сказать, вырвалось вдруг диким, страшным, свистящим голосом слово «Прощение». Как звук оборванной струны прозвенело оно, сменяясь могильной тишиной. И я почувствовал уже знакомое мне ощущение тошноты и головокружения, как И. обнял меня за плечи, шепнув: "Мужайся, думай о Флорентийце и призывай его на помощь".

Некоторое время в комнате царила полная тишина. И. стоял возле княгини, всё ещё держа её руку в своей. Постепенно лицо её успокоилось; слезы больше не текли по щекам, и оно перестало походить на ужасную, гримасничающую маску.

И. велел мне достать из аптечки два лекарства, смешал их вместе, развёл в них какой-то порошок красного цвета из флакона, которого я ещё не видел и который показался мне золотым. Жидкость, закипев, стала ярко-красной. Я поднял голову княгини, а И. осторожно стал вливать лекарство ей в рот.

Как только, с большим трудом, последняя капля была проглочена, княгиня глубоко, облегчённо вздохнула, закрыла глаза и задремала.

Мы вышли из комнаты, предупредив сестру милосердия, что больная может проспать около суток беспробудно.

Вернувшись в кабинет князя, мы присели на прежние места, и И. сказал:

— У меня к вам просьба, князь. Вы всё время стремитесь отблагодарить нас с братом за оказываемую вашей жене помощь.

— О нет, не только жене, для меня вы явились новым смыслом жизни, которую я считал загубленной, — вскричал князь. — Вы ведь не знаете, что порыв заставил меня жениться на моей теперешней жене. Я вообразил, что спасаю её от тысячи новых ошибок. И ни от чего не спас, а оказался сам слаб и попал в презренное и бедственное положение. Вы не знаете…

— Я знаю, — перебил его И., - что вы и благородный, и очень честный и добрый человек. Вот к этой-то доброте я и хочу сейчас воззвать. Вы, вероятно, слышали, что мы с капитаном помогли одной бедной француженке с двумя детьми добраться до Константинополя. Она рассчитывала отыскать здесь своих родственников. Но, я думаю, найти их она не сможет. Здесь мы её оставляем под покровительством одной чудной семьи. Но бедняжка так молода, неопытна и плохо воспитана, что, несомненно, создаст себе множество трудностей, из которых ей самой будет, пожалуй, и не выбраться. У неё вспыльчивый, неуравновешенный характер. А ваш такт и доброта помогут ей разбираться в жизненных сложностях. Мы вскоре уедем; вам же придётся здесь жить не менее полутора-двух лет, так как движение вашей жене смертельно опасно. Если вы согласны, пойдёмте с нами к Жанне Моранье. Мы познакомим вас с ней, и я буду спокоен, что у Жанны надёжный и честный покровитель.

— Я буду очень счастлив, — ответил князь, — если мне удастся сделать что-либо хорошее для мадам Жанны. Но я сам так мало верю в свои силы и так горько переживаю разлуку с вами. Конечно, я готов идти хоть сию минуту. И буду видеть в ней только то сердце, которому должен отдать всю мою благодарность вам, и перенесу на неё всю свою преданность.

Расставаясь, мы условились с князем, что завтра, около полудня, после визита к княгине отправимся к Жанне.

Мы возвратились домой, и я был так утомлён, что немедленно должен был лечь в постель, совершенно ничего не соображая. Мысли мои все спутались, и я не помню, как заснул.

Довольно поздним утром следующего дня меня разбудил стук в дверь, и звенящий голос капитана стыдил меня за леность.

— Я уже сто дел переделал. Мой пароход отведён в док для ремонта, солнце успело порядком испечь улицы, а вы всё нежитесь, будущий великий человек? Я голоден, как гончий пёс. Вставай, Девушка, скорее; я закажу завтрак, и мы его уничтожим на твоём балконе, если ты принимаешь меня в компанию, — громко продолжал говорить за дверью капитан.

Я ответил согласием, быстро проскочил в ванную, и через четверть часа мы уже сидели за столом.

И. ушёл, не оставив мне записки, из чего я понял, что он сейчас вернётся. И действительно, вскоре послышались его шаги, и он вышел к нам на балкон, как-то особенно сияя свежестью и красотой.

Поздоровавшись, он осведомился у капитана, в каком состоянии его пароход.

Лицо капитана омрачилось. Судно нуждалось в довольно серьёзном ремонте; задержка парохода, на котором большая часть грузов и пассажиров направлялась дальше, грозила множеством осложнений.

— Но ваше присутствие, доктор И., мне так дорого; встречу с вами я считаю одной из самых значительных в своей жизни! И потому я готов вынести вдвое больше, только бы провести ещё некоторое время в вашем обществе, если это вам не в тягость, — закончил тихим голосом капитан, глядя на И. Его глаза сейчас смотрели печально. И это был вовсе не тот «волевой» капитан, "царь и бог" своего судна, перед которым трепещут все.

Так ещё раз мне было дано увидеть скрытую грань души человека; и ещё раз пришлось убедиться в необычайной разнице между тем, что видишь, и тем, что в человеке живёт.

— Я тоже очень счастлив, что встретил вас, дорогой капитан, — ответил ему И. — И мне не только не тягостно ваше общество, но, наоборот, в моём сердце живёт большая братская дружба. Сегодня я получил чудесные вести и о брате Лёвушки, и о своём близком друге Ананде, которого я не ждал сюда так скоро. Твой брат и Наль, Лёвушка, обвенчаны в Лондоне в присутствии Флорентийца и его друзей. Что же касается Ананды, то он рассчитывает через десять дней быть уже здесь. Мне бы очень хотелось, капитан, чтобы ваши заботы задержали вас здесь на некоторое время. Ананда так высоко превосходит обычного человека, что увидеть его и понять, чего может достичь на земле человек одинаковой с вами плоти и крови, значит войти в несравненно более высокий круг идей, чем те, в которых вы живёте сейчас. Я читаю в вашей душе целый томик вопросов, который становится всё толще по мере нашего сближения. Можно было бы составить не только серию вопросов и ответов, но и круг чтения "на каждый день", если изложить в литературной форме бурление вашего духа. Но вопросы нарастают именно потому, что я не так высок в своих знаниях и духе, как Ананда. Характерным признаком присутствия истинного мудреца является то, что вопросы не нарастают, они исчезают. Растёт активность не ума, а интуиции. И подсознание приводит в гармонию мысль и сердце, потому что атмосфера, окружающая мудреца, указывает каждому на тщету и иллюзорность одних только личных достижений и желаний. Я уверен, что встреча с Анандой уничтожит в вас целый караван кастовых и национальных предрассудков. В вас так много истинно ценного, истинно прекрасного, чем не может похвастаться ваше окружение, равные вам по положению ваши приятели.

Папироса капитана погасла, вино осталось недопитым; он сидел неподвижно, глядя в прекрасное лицо И., точно находился под гипнозом. В воцарившемся молчании слышен был только шум города, да изредка сюда доносились резкие гортанные крики разносчиков.

Каждый из нас ушёл в себя, и никто не хотел нарушать молчания, в котором, очевидно, — каждый по-своему — создавал и переживал образ великой мудрости.

— Да, если говорите так о другом вы, выше которого я — человек — не видел человека, то каков же должен быть он, ваш Ананда? — отирая лоб, всё таким же тихим голосом произнёс капитан.

Я хотел ему сказать, что я-то видел, это мой друг Флорентиец. Но внезапно почувствовал то особое состояние лёгкости во всём теле, ту собранность внимания в одну точку, которые каждый раз предшествовали видению образа или слышанию голоса тех, кого в этот миг со мной не было.

Я вдруг вздрогнул, точно меня ударило электрическим током, и увидал Ананду, сидящего за столом в той позе, в какой я увидел его однажды ночью:

— Не бойся и не беспокойся. И. не забыл ни о Флорентийце, ни о сэре Уоми. Но о них сейчас говорить не следует. Старайся больше молчать. Ценность слова так велика, что иногда одно только произнесённое не ко времени слово может погубить целый круг людей. Дождись моего приезда, — поговорим.

Я долго сейчас это рассказываю. Но тогда всё промелькнуло как вспышка молнии.

Я протянул руки к Ананде; очевидно, что-то сказал, так как капитан в одно мгновение был подле меня, подавая мне стакан с вином.

— Бедный мальчик! Опять голова заболела? — нежно спросил он. И. тоже подошёл ко мне, ласково улыбаясь; и по его сверкающим глазам я понял, что он знал истинную причину моего внезапного беспокойства.

Моя мнимая болезнь отвлекла внимание капитана от нашего разговора. Побыв с нами ещё несколько минут, он отправился хлопотать по своим многочисленным делам. Вечер у него тоже был занят, и мы условились встретиться на следующий день часов в пять. Он хотел свезти меня обедать в какую-то знаменитую «Багдадскую» ресторацию, уверяя, что увижу там сюрпризы почище, чем живая чёрная женщина. Я на всё был согласен, лишь бы скорее остаться с И. и узнать подробности о брате и Наль.

Проводив капитана, И. вернулся ко мне на балкон и присел на кушетку, потому что я всё ещё лежал, чувствуя и на самом деле какую-то слабость.

— Ты будешь несколько разочарован, милый друг, ведь я знаю чуть больше того, что уже сказал тебе. Ананда вообще скуп на подробности. А на этот раз он особенно тщательно следил за каждым своим словом. У тебя такой вид, точно ты огорчён свершившимся браком? — спросил меня И.

— Не огорчён, конечно, — ответил я. — Если в браке счастье моего брата и Наль — значит, ценность их жизни, — для них самая главная сейчас, — ими достигнута. Но по всему я представлял себе нечто огромное, гораздо большее, чем самый обыкновенный брак.

И. неожиданно для меня весело-превесело рассмеялся, обнял меня, погладил нежно мою неразумную голову и сказал:

— Откуда же ты взял, мой дорогой философ, что брак это такое простое и обыкновенное дело? Всё зависит от людей, кто в него вступает. И могут быть браки огромного значения, а вовсе не только личного. Всякий брак, как ячейка, где рождаются и воспитываются люди, дело чрезвычайно важное и ответственное. Отцы и матери, — если они поднялись до осознания себя единицами Вселенной, если их трудовой день вносит красоту в единение всех людей, — будут готовы к воспитанию новых человеческих жизней; они будут проводить свои системы воспитания не на словах, но собственным живым примером увлекать своих детей в красоту. Если же они поднялись до больших высот творчества, они образуют те ячейки, где воплощаются будущие великие люди, творцы и гении, чьё вдохновение составляет эпохи в жизни человечества.

Гармония семьи не в том состоит, чтобы все её члены думали и действовали одинаково, имели или не имели тайн друг от друга. А в той царственно расточаемой любви, где никто не требует обязательств друг от друга, в той высочайшей чести, где нет слов о самопожертвовании, а есть мысль о помощи, о радости быть другому полезным. Я уже говорил, что приедет Ананда, — ив тебе забурлит творческий дух, а не Ниагара вопросов. Об одном только должен ты подумать, и подумать очень крепко: в сердце твоём уже не раз шевелился червь ревности. Большего ужаса, нежели пронизать свою жизнь ревностью, нельзя и представить.

Можно всю жизнь себе и окружающим отравить и даже потерять совершенно смысл долгой прожитой жизни только от того, что дни твои были разъедены ревностью. Можно иметь великий талант, можно увлечь человечество к новым вершинам в литературе, музыке, скульптуре, — и тем не менее создать для себя такую железную клетку страстей, что придётся века изживать ту плесень на своём духе, которую успел нарастить в подобной семейной жизни. И наоборот, одна прожитая в мире и гармонии жизнь проносится над человеком века и века подобно очищающей атмосфере, невидимой помощи и защите.

Не задумывайся сейчас над браком твоего брата. Много пройдёт времени, прежде чем ты поймёшь великий смысл его жизни и проникнешь в духовный его мир. Ведь до сих пор ты знал его как любимую нежную няньку, как воспитателя и отца.

Встань, дружок. Вот тебе часть пилюли Али. Пойдём к князю, мы обещали его познакомить сегодня с Жанной. Что касается твоего брата, то поверь: ни о каком легкомысленном шаге, ни о самопожертвовании во имя спасения Наль здесь не может быть и речи. Здесь один из величайших моментов его жизни. Отнесись к нему с полным уважением и даже благоговением.

Я принял лекарство, захватил свою аптечку и молча пошёл за И.

В доме князя мы нашли всё ту же гнетущую атмосферу. Князь, провожая нас к жене, рассказывал о беспрерывных попытках княгини улыбнуться и говорить, попытках мучительных для всех, не приводящих ни к каким результатам.

— Здравствуйте, княгиня, — сказал И., наклоняясь над измученным, старческим лицом больной, которая казалась тяжёлой, мертвенной массой среди чудесных, благоухающих цветов.

Княгиня с трудом подняла веки, но увидав И., совершенно преобразилась. Глаза блеснули сознанием, губы сложились в улыбку без всякой гримасы.

— Вы прекрасно себя ведёте. Я очень доволен вами, — говорил И., держа старуху за руку. — Можно немного раздвинуть гардины и впустить в комнату солнце, — обратился он к сестре милосердия.

Когда солнце осветило комнату, я поразился, с каким вкусом, с какой тщательной заботливостью она была обставлена. Казалось, князь, забывший совершенно о себе, перенёс сюда всё своё внимание, чтобы вознаградить больную за её страдания.

Я оценил; какой высокой внутренней культурой должен обладать этот человек, чтобы расточать доброту и заботу полумёртвому телу своей ужасной супруги.

Смог бы я когда-нибудь вознестись на такую высоту, чтобы забыть все горести и унижения совместной жизни и так ухаживать за женой, отравившей мою молодую жизнь?

Мне даже холодно стало, когда я подумал, что представляло собой существование князя, эта его «жизнь». Мысли опять увели меня от действительности, — "Лёвушка-лови ворон" Сидел вместо внимательного помощника лекаря, и очнулся я только от прикосновения И., смотревшего на меня с укором.

— Лёвушка, князь уже несколько минут ждёт пилюлю и держит перед тобой стакан с водой. Этак мы задержимся здесь, и Жанна снова обидится на господина младшего доктора за опоздание, — сказал он, улыбаясь только губами, но глаза его пристально и строго смотрели прямо в мои. Я покраснел и подумал, что он снова прочёл всё — как я судил, как копался в жизни князя.

Через несколько минут И. напоил больную красной кипевшей жидкостью, отдал сестре распоряжения, и мы вышли вместе с князем из дома.

До Жанны было не особенно далеко; но жара на улицах после затенённого и сравнительно прохладного дома князя была просто нестерпимой. Улицы, хотя и считались центральными, были грязны и зловонны. Пыль проникала в горло и хотелось кашлять.

Наконец, мы вошли в дом Жанны и сразу попали в атмосферу деловой суеты, весёлой беготни и детского смеха.

Квартиру было не узнать. В пустой вчера передней стояла отличная деревянная вешалка, занявшая одну из стен. У другой были теперь трюмо, столик, высокие стулья.

В магазине шла возня с установкой стеклянных шкафов и элегантных прилавков. Всем распоряжался Борис Фёдорович, лишь советуясь с Жанной и прекрасной своей дочерью Анной.

Но «благодать», казалось, не участвовала сегодня в этой работе. Дивное лицо Анны виделось мне ликом с иконы, так много в нём было ласки и доброты. Я и представить себе не мог это мраморное лицо в ореоле иссиня-чёрных кос так божественно, нечеловечески добрым.

Но Жанна… нахмуренная, точно недовольная, едва цедящая слова в ответ на вопросы Строганова… Я не выдержал, пошёл прямо к ней, и чувство у меня было такое, точно я иду с рогатиной на медведя.

— Вот как вы «легко» начинаете своё дело! Это что же, вы в благодарность И. так срамите его своей невоспитанностью? Сейчас же возьмите себя в руки, улыбнитесь и постарайтесь быть как можно внимательнее ко всем этим добрым людям; а особенно вежливы вы должны быть с тем новым другом, которого привёл к вам И., - сказал, вернее выпалил я ей всё это в лицо, быстро, как из револьвера выбрасывая горох французской речи.

Жанна, ждавшая, очевидно, что я иду к ней ласково здороваться, смотрела на меня ошалелыми глазами. Я не дал ей опомниться:

— Скорей, скорей приходите в себя. Вспомните пароход и трюм, откуда вас вытащили. Не для того вас вводят в жизнь, чтобы вы упражнялись в своём дурном характере. Где же ваш обет думать о жизни детей?

— Лёвушка, вы мной недовольны? Но вас так долго не было. Здесь все чужие; мне и страшно и скучно, — бормотала Жанна. Лицо её было совершенно по-детски беспомощно.

— Чужие?! — воскликнул я возмущённо. — Да вы слепая! Посмотрите на лицо Анны. Какая мать может нести в себе больше любви и доброты? Сейчас же вытрите глаза и приветливо встретьте нового друга, — я вижу, И. ведёт его к вам.

"Знала бы ты, что этот новый друг — никто иной, как муж преследовавшей тебя княгини", — подумал я в ту минуту, когда И. знакомил Жанну с князем. И вся комическая сторона этого так ярко сверкнула в моём уме, что я не выдержал и залился своим мальчишеским смехом.

— Эге, — услышал я смеющийся голос Строганова. — Да ведь, кажется, мы не на пароходе, бури нет и опасность как будто нам не грозит? А смельчак-литератор вроде бы подаёт свой, ему одному свойственный знак опасности.

Я не мог унять смеха, даже Анна засмеялась низким, звонким смехом.

— Этот капитан, — ответил я, наконец, Строганову, — будет иметь со мной серьёзное объяснение. Он создаёт мне совершенно не соответствующую моей истинной сущности репутацию. И особенно стыдно мне пользоваться ею в вашем, Анна Борисовна, присутствии.

— Почему же я так стесняю вас? — тихо и ласково спросила Анна, помогая отцу расставлять стулья.

— Это не то слово. Вы не стесняете меня. Но я преклоняюсь перед вами. Не так давно я видел одну прекрасную комнату в Б. Я представлял себе, что в ней должны жить существа высшего порядка. Я думаю, там, в этой комнате, вы были бы как раз на месте, — ответил я ей.

— Ай да литератор! Знал, чем купить навеки сердце престарелого отца! Ну, Анна, более пламенного обожателя у тебя ещё не было, — воскликнул Строганов.

— Разрешите мне на полчаса увести одного из членов вашей трудовой артели, — услышал я за собой голос И. — Если вы ничего не имеете против, мы с Жанной пройдём в сад. Кстати, позвольте вам представить одного из наших друзей, — обратился он к Анне и её отцу, подводя к ним князя.

Анна пристально посмотрела в глаза князя, совершенно растерявшегося от неожиданной встречи с такой красотой. Она улыбнулась, подав ему руку, и ласково сказала:

— Я очень рада познакомиться с другом И. Мы будем счастливы видеть вас у себя в доме, если вам захочется побыть в семье.

— Доктор И. беспредельно добр, отрекомендовав меня своим другом. Я для него просто первый встречный, облагодетельствованный им и ещё ничем не отплативший ему за его помощь. Но если простому и слабому человеку вы разрешите когда-нибудь побыть подле вас, — я буду счастлив. Мне кажется, вы, как и доктор И., вливаете в людей силу и уверенность.

— Вы совершенно правы, — ответил Строганов, — Анна мне не только дочь, но и друг и сила жить на свете. Буду рад видеть вас у себя в любой день. Вечерами мы с Анной всегда дома и почти всегда вдвоём. Семья наша огромна, и все любят веселиться. Только я да моя монашенка всё сидим дома.

И., князь и Жанна вышли в сад, уведя с собой детей. Я тоже пошёл было за ними, но какая-то не то тоска, не то скука вдруг заставила меня остановиться, и я присел в тёмном углу за шкафом, где кто-то поставил стул.

Строганов с Анной разговаривали в передней, и слов их я не разбирал. Но вот стукнула дверь, и отец с дочерью вошли в комнату.

— Что ты так печальна, Аннушка? Тяжело тебе приниматься за ремесло, когда вся душа твоя соткана из искусства? Но как же быть, дитя? Ты знаешь, как тяжело я болен. Каждую минуту я могу умереть. Я буду спокоен, если оставлю тебя с каким-то самостоятельным делом. Играть публично не хочешь. Писать ты для печати не хочешь. А только эти твои таланты могли бы обеспечить твою жизнь. Земля требует от нас труда чёрного или привилегированного. Если не хочешь служить земле искусством за плату, — надо трудиться в ремесле.

Только, может быть, я ошибся в компаньонке. Я думал, что жизненная катастрофа поможет Жанне начать трудиться и она оценит тебя по достоинству. Но, кажется, я ошибся, — говорил Строганов, очевидно продолжая начатый разговор.

Я хотел подать знак, что всё слышу, хотел выйти из своего угла, чтобы не быть непрошеным свидетелем чужих тайн. Но апатия, точно непобедимая дремота, овладела мной, и я не мог пошевелиться.

— Нет, отец, я не печальна. Напротив, я очень благодарна тебе за эту встречу. Мне так ясна моя роль подле этих прелестных, но заброшенных детей. Мать их обожает, но переходы от поцелуев к шлепкам ей кажутся единственной воспитательной системой и нормальной обязанностью. У меня личной семьи никогда не будет, ты это хорошо знаешь. Я буду им тёткой-воспитательницей, пока… — голос её слегка задрожал, она помолчала немного, — пока я не уеду в Индию, где буду учиться подле друзей Ананды. Но я дала тебе слово, — это будет после твоей смерти.

Я не видел Строганова, но всем существом почувствовал, что в его глазах стоят слезы. И я не ошибся. Когда вновь раздался его голос, в нём слышались слезы:

— И подумать только! Сколько красоты, сколько талантов в тебе! Сколько сил ума и сердца, — и всё это должно гибнуть, оставаться бесполезным.

— Как раз наоборот, отец. Любя людей всем сердцем, я хочу трудиться для них, для земли, а не быть над ними. Я хочу быть совершенно свободной, никакими личными узами не связанной, не выбирать людей по своему вкусу, а служить тем страдающим, кого мне подбросит жизнь. И в эту минуту твоей любящей рукой дана мне та из встреч, где я могу быть наиболее полезна. Мне не трудна будет Жанна, потому что она тоже дитя, хотя разница в летах между нами небольшая.

Но в моей жизни был ты, у неё же — жадные французские мещане. А ты, — хотя ты и смеёшься над моим тяготением к Индии, над исканием какой-то высшей мудрости в жизни, — ты самый яркий пример человека, которого можно назвать великим посвящённым.

Ничего не зная и не желая знать о каких бы то ни было «посвящённых», ты всю жизнь подавал мне пример активной доброты. Ты ни разу не прошёл мимо человека, чтобы не взглянуть на него со всем вниманием, чтобы не подумать, чем бы ты мог быть для него полезен. И ты помогал, не дожидаясь, чтобы тебя об этом просили.

Я шла и иду, как ты. Я только верна тем заветам, которые читала в твоих делах. Я знаю, как тяжела тебе моя любовь к Ананде, которую ты считаешь безответной и губительной. Но пойми меня сейчас и навсегда. В первый раз за всю нашу жизнь я говорю с тобой об этом, — и в последний.

Не гибель принесла мне эта любовь, но возрождение. Не смерть, но жизнь; не горе, но счастье. Я поняла, что любовь — это когда ничего не просишь, но всё отдаёшь. И всё же не разоряешь душу, но крепнешь.

То высочайшее самоотвержение, в котором живёт Ананда, это уже не просто человеческое творчество. Это мощь чистого духа, умеющего превратить серый день каждого человека в сияющий храм.

И если моя жизнь подле тебя была радостью и счастьем, то он научил меня ценить каждый миг жизни как величайшее благо, когда все силы человека должны быть приложены не к достижению эгоистического счастья жить, а к действиям на благо людей. Не отказываюсь я от счастья, а только вхожу в него. Вхожу любя, раскрепощённая, весело, легко, просто.

В прихожей послышались голоса, разговор оборвался, и в комнату вошла Жанна, а за нею князь и И. Лицо князя было бодро, Жанна больше не хмурилась и принялась весело разбирать какой-то картон.

Послышался стук в дверь, все отвлеклись, я воспользовался мгновением и проскользнул в сад.

Через несколько минут я услышал, что меня зовут; но вместо того чтобы приблизиться к дому, я отошёл в самый дальний угол сада.

Вскоре в дверях показался князь, державший в руках конверт. Он искал меня, зовя тоже «Лёвушка», видимо не зная моего отчества, как и я не знал даже его фамилии по свойственной мне рассеянности.

Я очень обрадовался, что это он. Легче всего мне было сейчас увидеться именно с ним. Он подал мне письмо, говоря, что его принёс матрос-верзила.

Капитан писал, что не может сегодня обедать с нами, как сговорился вчера. В его делах возникли некоторые осложнения, почему он и просит отложить нашу восточную идиллию и разрешить ему заехать к нам завтра часов в десять вечера.

Мы вернулись с князем в дом, и я передал И. содержание письма. Строганов приглашал нас к себе, но И. сказал, что воспользуется свободным временем и напишет несколько писем, а мне даст отдохнуть от чрезмерной суеты.

Мы простились со Строгановыми, и И. предложил Жанне провести с нами вечер. Но старик категорически заявил, что Жанна пойдёт обедать к ним, а вечером, часам к восьми, он приведёт к нам обеих дам.

— Вот это прекрасно, — сказал И. — Может быть, и вы пожалуете к нам? — обратился он к князю.

Тот вспыхнул, растерялся, как мальчик, и с радостью ответил согласием.

Мы вышли с И. Он повёл меня новой дорогой, но видя моё лови-воронное состояние, смеясь взял меня под руку.

— Итак, — сказал он, — новая жизнь Жанны и князя уже началась.

— Что она началась для Жанны — это я вижу, — ответил я. — Но вот началась ли она для князя — по-моему, большой вопрос.

— А для меня новая жизнь князя гораздо яснее обозначилась, — улыбнулся И., - чем жизнь Жанны.

— Быть может, это и так, — возразил я. — Но если чья-либо жизнь действительно преобразится, — так это жизнь Анны.

И. остановился так внезапно, что на меня сзади налетели две элегантные дамы и далеко не элегантно сбили зонтиком мою панаму, не подумав даже извиниться.

Я разозлился и крикнул им вдогонку:

— Это совсем по-турецки.

Должно быть, я был смешон в своём раздражении, потому что проходивший мимо турок засмеялся, а я ещё больше озлился.

И. снова ласково взял меня под руку.

— Ну и задал ты мне загадку… Ай да Лёвушка, — сказал он, смеясь, после чего мы благополучно добрели до своего отеля. Я был рад, что И. не обладал способностью стрелять речами, как горохом из ружья, по моему примеру, хотя сознавал, что именно этого я достоин сейчас больше всего.

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: