Происхождение народа тюркют

 

Тюркоязычные народы в западной части Центральной Азии известны в самой глубокой древности начиная с III в. до н.э., но термина «тюрк» тогда еще не существовало.

На заре истории (III в. до н.э.) они назывались «хунну», позднее, в IV – V вв., – «гаогюй», или «теле», но эти названия, по-видимому, охватывают не все тюркоязычные племена, так что единого народа, говорившего по-тюркски, историей не зафиксировано.

Народ, именовавший себя «тюрк» (китайское название «ту-кю»), сложился в начале VI в. в Монгольском Алтае, причем этот этноним относился не ко всем тюркоязычным племенам, а лишь к небольшому народу, впоследствии захватившему гегемонию в Срединной Азии. До сих пор возникновение и эволюция этого народа не были исследованы достаточно убедительно.

В XIX в. вопрос об этнической принадлежности народа «ту-кю» решался двояко: французская школа ориенталистов считала их тюрками; русский синолог Н.Я. Бичурин (Иакинф) с той же категоричностью называл их монголами. Открытые Н.М. Ядринцевым орхонские надписи как будто полностью установили идентичность «ту-кю» с тюрками. И тем не менее мы не можем безоговорочно принять эту идентичность.

Прежде всего необходимо заметить, что орхонские надписи составлялись в VIII в., тогда как народ «ту-кю» существовал в начале VI и даже в V в. Ханы «ту-кю» принадлежали к фамилии Ашина, что должно было означать «волк». В «Вэй-шу» и «Суй-шу» имеются легенды о происхождении этого народа.

При этом в двух несколько разнящихся легендах из этих летописей главное место занимает происхождение предка тюрок от волчицы [30, т. I, с.220; 302, рр.327–328][179].

Очевидно, когда-то волк был «тотемом» тюрок, так как на их знаменах красовалась золотая волчья голова [30, т. I, с.229], а в плане кампании, составленном при дворе Гао-цзуна в Чанани, против западнотюркского хана Хэлу содержится знаменитая фраза: «Таковую следует употреблять меру: гнать кочевых и нападать на волков» [30, т. I, с.290; 272, с.61]. Под волками подразумеваются князья рода Ашина и их личные дружины.

Само слово «ашина» не тюркское. По-тюркски волк – «бури», «каскыр», «курт». В истории народов «ту-кю» фигурирует и «бури», однако оно используется для обозначения копьеносцев – гвардейцев, «фули» [30, т. I, с.229], а не членов ханского рода.

«Ашина» – это трансформированное в китайском монгольское по происхождению слово (по-бурятски волк – «шоно», по-калмыцки – «чоно»). В китайском отсутствует иероглиф, читающийся «но». Начальный «А» – китайский префикс уважения. Таким образом, «ашина» обозначает «благородный, уважаемый волк», что соответствует известному смыслу термина[180].

П. Пелио [181]отмечает, что китайское название тюрок «ту-кю» передает не «тюрк», а «тюркют» («тюрк + ут»), что является формой монгольского множественного числа. По-тюркски было бы «тюрклер».

П. Пелио находит в орхонских надписях несвойственные тюркским языкам слова (преимущественно титулы и звания), оформляющиеся монгольским множественным числом. Например: «тархан», мн.ч. – «тархат», «тегин», мн.ч. – «тегит». К этому можно прибавить и термин «багадур» – титул Истеми, брата основателя династии Тумына. Истеми умер в 576 г., но термин «багадур» встречается и в VII в. Несомненно, что эти термины привнесены в тюркскую языковую среду извне. Пелио высказывает гипотезу о том, что тюркская титулатура заимствована у жужаней, но наличия развитой титулатуры у последних не отмечено. Больше того, политическая структура Жужаньского каганата как будто исключает необходимость ее существования. В сноске к той же статье Пелио оговаривает возможность заимствования этой титулатуры у потомков тоба. Это предположение находит подтверждение в историческом анализе. Следует также отметить, что само слово «тюрк», согласно П. Пелио и А.Н. Кононову, значит «сильный, крепкий» [317а); 169], что опять-таки подчеркивает происхождение этнонима из политического термина VI в. А.Н. Кононов пришел к этому выводу в результате глубокого филологического исследования. Термин «турк» он разъясняет как собирательное имя, значение которого было понятно на большой территории и которое «объединяло многие племена различного расового и этнического происхождения» [182]. Вывод А.Н. Кононова подтверждает соображения П. Пелио о наличии при политическом термине монгольского множественного числа, так как монголоязычные племена входили в состав первого объединения, называемого «ту-кюй», зафиксированного в III в. в Ганьсу [56; 271].

Нет никаких оснований сомневаться в общепринятом положении, что население Алтая в V и VI вв. было тюркоязычным. Но были ли тюркоязычны ханы Ашина? В «Суингу» приводится легенда об основании их державы, не заключающая в себе ничего легендарного. «Другие сказывают, что дулгасский (тюркютский. – Л.Г.) Дом образовался из смешения разных родов, кочевавших в Пхинлян (западная часть Шэньси. – Л.Г.), он прозывался Ашина. Когда Тхай-Ву, император из Дома Вэй, уничтожил цзюйкюя (439 г.), то Ашина с пятьюстами семействами[183]бежал к жужаньцам и, поселившись по южную сторону Алтайских гор, добывал железо для жужаньцев» [30, т. I, с.221].

Анализируя этот текст, Г.Е. Грумм-Гржимайло полагает, что часть тюрок во главе с князьями Ашина была переселена хуннами на юг, где и оставалась до изгнания хуннских князей из Хэси [56, т. II, с.211]. Но в такой гипотезе нет необходимости. В эпоху, предшествовавшую тобаскому завоеванию, кочевники внутри Китая уже не группировались по племенному принципу. Они собирались вокруг вождей, создавая небольшие орды, и так как большинство их были дезертирами из крупных сяньбийских держав – Муюн и Тоба, то межплеменным языком был сяньбийский, т.е. древнемонгольский [184][185].

Поэтому какого бы происхождения ни были те «500 семейств», которые объединились под именем Ашина, между собою они объяснялись по-монгольски, до тех пор пока перипетии военного успеха не выбросили их из Китая на Алтай. Однако столетнее пребывание в тюркоязычной среде, разумеется, должно было способствовать быстрой перемене разговорной речи, тем более что «500 семейств» монголов были каплей в тюркском море. Надо полагать, что к середине VI в. и члены рода Ашина, и их спутники были совершенно отюречены и сохранили следы монголоязычия лишь в своей титулатуре.

Исходя из всего сказанного выше, мы имеем право констатировать, что Иакинф Бичурин не был полностью прав. Тюрки VI в. (правильнее – тюркюты) – это сложносоставной народ, сложившийся в результате соединения в единое государство монголоязычной орды Ашина, вынесшей из Ордосских степей воинственные традиции своих сяньбийских предков, и тюркоязычного населения Большого Алтая, которое благодаря развитому кузнечному ремеслу снабдило своих будущих соплеменников оружием.

В середине VI в. оба эти элемента слились в единое целое и оправдали свое название «волк». Они создали огромную державу от Желтого до Черного моря, успешно воевали с Китаем, Ираном, Византией и терроризировали окружающие их кочевые племена, пока не погибли сами[186].

Эпоха первого Тюркского каганата (546–659 гг.) имела огромное значение не только для истории Азии, но и для термина «тюрк». Кочевники, подчиненные ханам династии Ашина, понимали название «тюрк» как политический термин, означавший сопричастность к каганату. В этом смысле они и называли себя тюрками, когда с ними столкнулись арабы. Но мусульмане восприняли термин «тюрк» как общее название кочевых племен Внутренней Азии, и Махмуд Кашгарский дал новую дефиницию: «Всевышний бог сказал: „У меня есть войско, ему я дал имя Турк; его я на Востоке поселил. Когда я разгневаюсь на какой-нибудь народ, тюркам во владение тот народ отдаю“» [196, с.40]. Это уже совсем иное значение термина, чем в VI – VII вв., когда еще отмечалось различие между собственно тюрками, т.е. ордой ханов Ашина, и телесцами, дулу, нушиби, чуйскими племенами, хотя и те и другие говорили на одном языке. При этом необходимо отметить, что в VIII в. слово «тюрк» еще не принимало суффикса «лер», хотя уже утеряло суффикс «ут» [169, с.41]. Исходя из этого, было бы правильно разграничить смысл терминов и для VI – VII вв. восстановить название «тюркют», а для позднего времени сохранить термин «тюрк», но уже как наименование лингвистической группы[187].

Вернемся к рассмотрению тех племен, которые, принадлежа к тюркской группе, не были тюркютами.

История пограничных областей каганата и населявших их племен уже освещена в исследовательской литературе[188], но внутренние районы изучены значительно слабее. Прежде всего это касается Джунгарии и Семиречья. Несмотря на то что именно здесь был центр двух мощных каганатов: западнотюркского и тюргешского, соотношение племен и их происхождение остается невыясненным. Семиречье населяли «чуйские» племена – чуюе, чуми, чумугунь, чуюбань, потомки юебаней, среднеазиатской ветви хуннов [23, с.156]. В Джунгарии обитали «телеские» племена киби и яньмань, но они не представляют научного интереса, так как их этническая принадлежность и историческая роль уже раскрыты Э. Шаванном [272, р. 123]. Загадку представляют племена аба и мохэ, они же абары и мукрины.

 

 

Мукри и истинные абары

 

Феофилакт Симокатта, излагая письмо кагана тюрок к императору Маврикию, сообщает, что в 50-х годах VI в. истинные абары (не смешивать с псевдоаварами, проникшими в Европу в то же время) были разбиты тюрками [189].

Племя, называемое «абар» или «апар», упоминается в нескольких источниках. Приск Панийский сообщает, что в 461–465 гг. абары разгромили сабиров, в свою очередь потеснивших угорские племена Юго-Восточной Европы при отходе от наседавших на них абаров [237, с.87 ]. Затем Феофилакт Симокатта предостерегает от смешения истинных абаров (??????? ) с псевдоаварами – вархонитами, пришедшими в Европу в VI в. под давлением тюрок [253, с.160–161]. Абары упоминаются и в большой орхонской надписи в числе племен, пришедших на похороны Бумын-кагана в 552 г. [183, с.36]. В «Суй-шу» аба названы в числе племен, обитавших в Южной Джунгарии в конце VI в. [302, р.50]. Абары попали сюда с берегов Балхаша, где в V в. только они и могли граничить с сабирами. Дату разгрома абаров тюрками можно рассчитать: к 558 г., когда тюрки вышли на Волгу, абары уже были разбиты. Их поражению предшествовала победа тюрок над эфталитами, но не окончательная, в 569 г., а первая, имевшая место в 555 г. [190]. Следовательно, разгром абаров произошел в 556–557 гг.

О их дальнейшей судьбе Феофилакт Симокатта повествует: «Когда абары были побеждены, то одни из них убежали к держащим Таугаст. Таугаст – знаменитый город, в 500 милях от тех, кого я называю тюрки. Он на границе Индии. Поселившиеся вокруг Таугаста варвары – сильное и многолюдное племя, не сравнимое ни с каким другим племенем в мире. Другие абары, униженные своим поражением, отправились к так называемым мукри. Это племя, самое близкое к Таугастам. Они очень сильны на войне вследствие ежедневных телесных упражнений и презрения к опасностям» [253, с.160].

Литература об «истинных аварах» критически разобрана автором данной статьи в специальной работе [191]. Таугасты – это сяньбийцы-тоба, в указанное и предшествующее время обладавшие Северным Китаем[192]. Этническая принадлежность народа «мукри» и территория, им занятая, до сих пор не установлены. Решению этой задачи и посвящена настоящая статья.

В исторической литературе по поводу «мукри» высказано два мнения. Маркварт отождествил их с меркитами [312, 5, 54]. Однако с этим мнением нельзя согласиться, во-первых, потому, что перестановка согласных здесь ничем не оправдана, а во-вторых, потому, что меркитов нельзя назвать народом, близким к сяньбийцам-тоба, ни этнически, ни территориально. Э. Шаванн полагает, что «мукри» – это приамурский народ тунгусского племени, впоследствии называемый китайцами «мохэ» [272, р.230]. Но в этом случае остается непонятным, каким же образом «истинные авары», разбитые тюркютами около Балхаша и бежавшие от них, смогли попасть на Амур; ведь для этого им пришлось бы пройти через коренные тюркские земли, и притом степи без малейшего укрытия. Да и то, что столь значительная по протяженности перекочевка не была замечена в Китае и не внесена в династийную историю, делает эту гипотезу неубедительной.

Вполне естественно, что там, где нет крепостей, от кочевников наиболее целесообразно спасаться в горах. Но так как Алтаем владели сами тюрки, то теоретически единственным местом укрытия для истинных абаров была система Тянь-Шаня, около которой мы и застаем их в тюркское время[193]. Следовательно, народ «мукри» нужно искать именно там.

Обратимся к исторической географии начала I тысячелетия н.э. Оказывается: с конца II по конец IV в. эти земли занимала «Западная сяньбийская орда». Сведения о ней содержатся в китайской географической энциклопедии «Дайцин Итунчжи» и публикуются впервые в переводе Н.Я. Бичурина [31, с.542, 549, 553]. Основной территорией этой орды была Южная Джунгария. На западе сяньби граничили с Усунью в районе Тарбагатая, на востоке им принадлежали степи вокруг оз. Баркуль, на юге они владели оазисом Хами. На этом и исчерпываются сведения о западных сяньби, полученные нами из «Дайцин Итунчжи». В следующую, Северо-Вэйскую эпоху (V – VI вв.) названные земли уже принадлежат орде Жужань.

Но каково было этническое самосознание западных сяньби? В VI – VII вв. на западной окраине очерченной территории мы застаем тюргешское племя «мохэ», имя которых однозвучно с именем приамурских «мохэ» [272, р.346], хотя и передается разными иероглифами. Это далеко не случайно. Во II в. сяньбийский вождь Таншихай покорил западную половину Маньчжурии и затем совершил несколько походов на запад. Подобно всем кочевникам, сяньбийцы включали покоренных в свои войска, поэтому мы допускаем мысль, что западные и восточные «мохэ» одного происхождения. «Западная сяньбийская орда» возникла после распадения державы Таншихая и состояла из дружин, оставшихся на завоеванной территории. Вполне понятно, что члены этой орды сохранили свой этноним, т.е. «мукри», приведенный фактический материал достаточно убедительно объясняет отмеченную Феофилактом «близость» «мукри» и таугастов-тоба, а также соседство племен «аба», т.е. «истинных абаров», и «мохэ», т.е. «мукри», в VI – VII вв. Длительное пребывание западных «мукри» в новой среде не могло не отразиться на их облике, и потому китайские географы подобрали для обоих разделов «мохэ» разные иероглифы с одинаковым звучанием, характеризующие их быт и культуру. Для приамурских ключом является звериная шкура, для джунгарских – трава.

Итак, теперь мы имеем право сделать вывод, что «мукри» – это не что иное, как смешанное тунгусско-монгольское племя, перешедшее от охоты к кочевому скотоводству. Будучи немногочисленны, они не могли успешно соперничать с жужанями и уступили им свои восточные земли около оз. Баркуль и оазиса Хами, а центром района их собственного обитания стал г. Мохэ, находившийся между Гучэном и Урумчи [272, р.27].

Предлагаемое здесь восстановление хода процесса этногенеза находит подтверждение в источнике более позднего времени, относящемся непосредственно к народу «мукри».

Рашид эд-Дин сообщает о них следующее: «Племя бакрин,

 

их также называют мукрин

 

Жилище их находится в стране Уйгуристан, в крепких горах. Они не монголы и не уйгуры» [217, с.129]. Согласно Рашид эд-Дину, произношения

 

зависят от разницы диалектов. По той же причине тот же народ называют также «кабрин»

 

[там же, с.70]. Рашид эд-Дин считает, что относятся они к степным племенам, похожим на монголов, происходящим от племен дядей мифического Угуз-хана. В этот раздел входят кераиты, найманы, онгуты, тангуты, бакрины и киргизы [там же, с.8], т.е. разнообразные племена, этническая принадлежность которых различна и весьма неясна. В тех же выражениях сообщает о мукринах Абуль-Гази [233, с.40], восходя, очевидно, к Рашид эд-Дину. Наконец, о мукринах упоминают Плано Карпини [210, с.35] и Мин-ши [212, с.135].

В монгольскую эпоху область мукринов составляла удел Хайду, внука Угэдэя, и затем, по-видимому, вошла в Чагатайский улус. Когда власть чагатайских ханов пала и в степи организовывался узбекский племенной союз, то в числе вошедших в него племен были и мукрины [56, т. II, с.533]. Ныне мукринов нет, хотя в 1896 г. Г.Е. Грумм-Гржимайло встретил в Карлыктаге остатки какого-то племени, говорившего на смеси монгольского, китайского и тюркского языков [54, с.484–485], но были ли это последние мукрины или кто другой, решить невозможно.

В прослеженном ходе событий остается неясным один вопрос: объединение двух воинственных племен – мукри и абаров – не могло не создать грозной силы, и эта сила не могла не обнаружить себя после падения Великого тюркского каганата, т.е. во второй половине VII в. Эту силу мы находим – Тюргешский каганат возник именно в указанное время и на той самой территории, где объединились абары и мукри, – в Западной Джунгарии и Семиречье.

Анализ истории Тюргешского каганата подтверждает все выводы, сделанные нами раньше.

 

 

Тюргеши

 

Подобно абарам и мукринам, тюргеши (правильнее тюркеши, кит. – тукиши) не принадлежали ни к телеской, ни к чуйской, ни к собственно тюркской (тюркютской) группе. Первые сведения о тюргешах относятся ко второй четверти VII в., когда они были перечислены в составе пяти племен дулу [30, с.289]. Затем, когда Западно-тюркский каганат был завоеван китайцами в 659 г., тюргеши населяли два военных округа: Булоу в верхней части долины р. Или, где жили роды согдэ и мохэ, и Го-шань, к западу от р. Или, где обитали алишэ [56, с.269]. «История династии Тан» говорит о происхождении и этнической принадлежности тюргешей только то, что они составляли «особливое поколение» в Западном каганате [30, с.296].

Н.А. Аристов [7, с.27] и Г.Е. Грумм-Гржимайло [56, т. II, с.269] считают, что тюргеши пришли с Алтая. Основанием для этого служит показание В. Радлова о том, что среди черневых алтайцев есть отдел тиргеш [319, S.213]. Однако звуки «тиргеш» и «тюркеш» имеют сходство лишь для русского уха, но не для тюркского, и сопоставление, основанное на случайном фонетическом сходстве, совершенно неубедительно. Для Н.А. Аристова оно вызвано его стремлением вывести все тюркские племена с Алтая. Вполне понятно, что для нас такая тенденция неприемлема, ибо искать предков тюргешей среди черневых татар нет никаких оснований.

Но политическая история дает нам ключ к разъяснению этого внезапно возникшего этнонима.

В 635 г. в системе Западного каганата пять племен союза дулу получили равные с тюркютами права. Одним из этих племен были тюргеши.

Само слово «тюркеш» можно прочесть как «тюрк + еш»[194], где «еш» – уменьшительный суффикс (теленгитский язык), т.е. в переводе оно будет означать «младший тюрк», «тюрчонок» (словообразование, аналогичное «Малороссия» и «малоросс»). Это наименование было дано населению Илийской долины в знак его приобщения к господствующему племени, т.е. тюркютам, и постепенно новое административное название вытеснило старое, племенное.

Подобные приемы в Азии нередки. Например, торгоуты – это калмыцкое племя, которое приосходит от ближайших родичей Ван-хана кераитского, и само их название «торгоут» значит телохранители [56, т. II, с.570]. Хезарейцы в Афганистане – монголы, входившие в расквартированную там тысячу

 

Наконец, мамлюки в Египте, пополнявшиеся сначала только покупкой невольников, захватив власть, превратились в подобие племенной группы.

И все-таки предположение, что тюргеши являются потомками абаров, было бы гипотезой, если бы не два факта, подтверждающих его.

Среди тюргешей отмечен род мохэ. Э. Шаванн доказал, что это китайская передача названия «мукри», того самого, к которому бежали абары от тюркютов в 557 г. [272, р.230]. Во второй половине VII в. мукри фиксируются на том же месте, что и в середине VI в., и в тесном симбиозе с родами согэ и алишэ.

Второй факт тесно связан с первым. История знает немало случаев, что когда куда-либо прибывало много беглецов, то, как бы хорошо они ни были приняты, между ними и старожилами часто наблюдался некоторый антагонизм. Правда, со временем он иногда стирался, а иногда оставался, Если наше предположение о том, что тюргеши были народом, возникшим от смешения мукри и абаров, правильно, то разница между ними должна наблюдаться даже и тогда, когда они уже слились в один народ. И действительно, междоусобная война «желтых» и «черных» родов раздирала тюргешей больше, чем какой-либо другой современный им народ.

Н.А. Аристов, отмечая социальную подоплеку этой войны, указывает, что желтый цвет в Азии – это царский, аристократический цвет, а черный – вообще низкий, худший. В применении к племенам и родам он означает младшую часть племени, например кара-кидани [7, с.28], Н.А. Аристов также полагает, что черные роды – это дулаты и киргизы, подчиненные тюргешам, но в указанный период дулаты и нушиби продолжают существовать наряду с тюргешами [30, с.296]. Поэтому «желтые» и «черные» роды нужно искать в составе собственно тюргешей. Здесь они и обнаруживаются.

Основатель Тюргешского каганата Учжилэ был «мохэ дагань» (тархан) [там же], т.е. происходил из мукрийцев. Он и его сын Согэ были представителями «желтых» родов [там же, с.299].

Согэ был взят в плен восточнотюркским ханом Мочжо и казнен в 711 г. Власть захватил Чеби Шэчжо Сулу, происходивший из «отдельного Тюргешского рода» [там же, с.297]. Чеби пал жертвой заговора «желтых» (738 г.), во главе которых стояли князь Думочжи и опять-таки мохэ дагань [там же, с.300], т.е. мукрийский тархан[195], личное имя которого не сохранилось. Разделавшись с каганом Сулу, Думочжи попытался продолжать защиту дела «черных». Он поставил сына убитого хана, Тухосяня, ханом и атаковал мохэ даганя. Последний, опершись на союз с Китаем, разбил своих противников, захватил власть и восстановил господство «желтых» родов.

Однако в 742 г. власть вновь захватили «черные» роды, поставив ханом Эльэтмиш Бильге Кутлуга, которого сменил Тенгри Улуг Мунмиш. В 756 г. желтые роды собрались с силами, и снова вспыхнула междоусобная война, в результате которой тюргеши ослабли настолько, что в 766 г. принуждены были подчиниться частью карлукам, частью уйгурам [30, т. I, с.300].

Из разбора этих событий следует, что «желтыми» родами были старожилы-мукрийцы, а «черными» – пришельцы-абары и что все известные факты подкрепляют предположение, высказанное в виде гипотезы.

Тюргеши были многочисленным народом. В момент кульминации хан Согэ имел 300 тыс. воинов [там же, с.297]. Эта, вероятно, завышенная цифра, кроме собственно тюргешей, включает в себя вспомогательные войска соседних племен, подчинившихся тюргешам после развала Западнотюркского каганата и пресечения династии Ашина.

Это видно из того, что отец его, Учжилэ, основатель династии, имел только 140 тыс. воинов [там же, с.296], и то благодаря тому, что «умел успокаивать подчиненных, чем приобрел уважение и доверенность их, и кочевые повиновались ему» [там же].

«Черные» роды не отличались многочисленностью. Н.Я. Бичурин отмечает, что всего у хана Сулу насчитывалось 200 тыс. душ, а не воинов [там же, с.297], т.е. они составляли примерно 1/3 тюргешского народа.

Применяя обычный коэффицент расчета отношения войска к народу для варварских держав, где каждый взрослый мужчина – воин[196], можно с известной точностью определить численность тюргешей. Она колеблется от 500 тыс. до 700 тыс. По тем временам это очень много, особенно если учесть, что в 745 г. население Китая достигало всего лишь 58 млн. и что на этот период приходится максимальный расцвет Танской династии [56, т. I, с.338]. Но если образование мощного тюргешского народа удовлетворительно объясняется объединением мукрийцев и абаров, то чем же можно объяснить его быстрое падение и полное исчезновение?

Вновь обратимся к рассмотрению политической обстановки VIII в.

Это было бурное время. Четыре могущественных государства боролись друг с другом за господство над степью и оазисами Западного и Восточного Туркестана.

С востока на Тянь-Шань замахнулась империя Тан, и тюргеши не могли не считаться с ней. Еще большую опасность представляли орхонские тюрки, разгромившие «желтых» тюргешей в 711 г. [30, т. I, с.297]. Хан «черных» родов Сулу нашел союзника в лице Тибетской империи и с ее помощью ограбил китайские владения в Восточном Туркестане [там же, с.298]. Но на западе возник новый мощный враг – арабы.

Захватив власть, желтые роды снова ориентировались на Китай, но уже при условии признания их господства и суверенитета в ущерб последним представителям тюркютской династии Ашина. Китайское правительство пошло на эти требования. Однако ввиду того, что в 742 г. власть снова захватили черные тюргеши, этот союз не оказался прочным [там же, т. II, с.300]. Для последующей расстановки сил это имело решающее значение, так как в битве при Таласе в 751 г., когда китайцы столкнулись лицом к лицу с арабами, на стороне последних выступали карлуки, и Гао Сянь-чжи был наголову разбит Зияд ибн Салихом.

После этого сражения многое изменилось. Китайцы отказались от претензий на Среднюю Азию, а восстание Ань Лушаня окончательно подорвало силы Таиской империи. На севере усилилось Уйгурское ханство, парализовавшее тибетское влияние к северу от Тянь-Шаня, а запад достался мусульманам и их союзникам – карлукам. Немудрено, что в таких условиях Тюргешское ханство, раздираемое междоусобной войной, не могло уцелеть. Тщетные попытки снестись с Китаем продолжались до 758 г., но помощи ниоткуда не пришло. В 766 г. карлуки, уже подчинившие себе десять родов (дулу и нушиби), покорили часть тюргешей, а прочие тюргеши поддались уйгурам. И больше имени «тюргеш» в истории Средней Азии мы не встречаем.

Тюргеши унаследовали традицию западных ханов Ашина, и все их культурные связи тянулись к Китаю. Восточнотюркские ханы, враги Китая, были одновременно и врагами тюргешей; согдийские дехканы, древние союзники Китая, пользовались полной поддержкой тюргешей в борьбе против арабов. Не случайно тюркских (в том числе и тюргешских) всадников персы именуют «китайские тюрки»[197], подчеркивая этим принадлежность последних к дальневосточной культуре.

Но решающий удар по тюргешам нанесло изменение экономики, тесно связанное с описанными нами событиями.

Караванная торговля пришла в упадок, так как на западе арабы разгромили согдийских купцов, а на востоке восстание Ань Лушаня привело к полному обнищанию Китая. В результате этого посредническая роль Тюргешского каганата свелась к нулю. Лишенный экономической базы и культурных связей, раздираемый междоусобной войной, он не мог уцелеть и не уцелел. Вместе с ним исчез и его народ. И хотя это явления специфично для этногенеза Центральной Азии, оно вовсе не составляет общего правила. В иных условиях народ переживает, и часто надолго, свою политическую независимость (например, греки под римским владычеством, кавказские народы под властью сасанидских шахиншахов и египтяне под игом арабов).

В те же эпохи процессы созидания и разрушения в Центральной Азии идут гораздо интенсивнее, и народ, теряя независимость, теряет стимул к существованию.

Тюргеши, подчинившиеся карлукам, стали карлуками, подчинившиеся уйгурам, – уйгурами. Этнографическая карта изменилась почти одновременно с политической, и мы вправе прекратить дальнейшие поиски, так как искать больше нечего.

Нами прослежены процессы возникновения, развития и исчезновения тюргешского народа.

 

Эфталиты и их соседи в IV в.[198]

 

О народе, называемом эфталиты, мир узнал впервые в 384 г. н.э. когда при осаде Эдессы в персидском войске появились эфталиты, восточные соседи персов [288, с.82]. Однако после этого они еще свыше полувека были в тени и не играли значительной роли на арене истории. Зато они это наверстали к середине V в.

Несмотря на то что по поводу происхождения и этнической принадлежности эфталитов имеется огромная, уже почти необозримая литература, оба эти вопроса не могут считаться решенными. Начнем с имени эфталитов, которых называли белые хунны. Почему хунны и почему белые? Во-вторых, происходит ли этноним «эфталит» от имени царя (как думал Гиршман) или от места обитания или же это политический термин? В-третьих, кем были эфталиты в расовом отношении? В-четвертых, где была их исконная земля? Ибо ее помещают и к северу и к востоку от Согда. И наконец, какое место занимали эфталиты в семье центральноазиатских народов, с которыми они соприкасались гораздо чаще, чем с Ираном и Индией.

Вот вопросы, которые встают перед исследователем и без выяснения которых почти вся история внутренней Азии в I тыс. н.э. остается неясной. Относительно происхождения эфталитов существует несколько гипотез, которые я излагаю кратко. Одни выводят эфталитов от юечжей. Эта гипотеза находит свое подтверждение в свидетельстве Прокопия: «Хотя эфталиты народ Уннского племени, но они не смешаны и не сносятся с известными нам Уинами, ибо ни смежной области у них нет, ни вблизи от них не живут» [216, с.20–21]. Это мнение разделяет наиболее серьезный исследователь эфталитов Вивьен де Сен-Мартен [199], опираясь на Дегиня [276, с.325–326]. Действительно, очень удобно объяснить название «белые унны» сопоставлением загадочных эфталитов с народом юечжи, кочевыми арийцами, но это встречает непреодолимое препятствие в свидетельстве Бэйши, где наряду с Иеда-эфталитами упомянуты сами Даюечжи – индоскифы [30, т. II, с.266, 268]. К тому же, местное население называлось тохары, и источник отнюдь не отождествляет их с эфталитами – йеда, идань [там же, с.286]. При этом китайский автор Суй-шу выводит лишь царствующую династию эфталитов от юечжей, а отнюдь не весь народ. Вследствие этого гипотеза Вивьен де Сен-Мартена оказывается недоказанной.

По вопросу, откуда пришли эфталиты, также существует несколько точек зрения. Шпехт выводил их из Северного Китая [329, с.349] и относил их появление ко второй половине V в. Однако известно, что персы воевали с эфталитами уже в первой половине V в. Мнение Шпехта справедливо игнорируется Друэном [278, с.143, 153] и Шаванном [200]. По мнению Паркера, эфталиты – это юебань [316, с.168], тем самым он причисляет их к тюркам. Сходное мнение высказывают Блоше [298а), с.211] и С.П. Толстов [201], но это мнение разбивается о прямое указание Бэйши, что язык эфталитов не тюркский [311, с.688: «Эфталиты, коих нет никакого основания считать тюркским племенем...»]. Грумм-Гржимайло предлагает гипотезу, согласно которой ветвь юечжей попала на Алтай, объединилась с тамошними динлинами и в V в., разрушив Юебань, через Среднюю Азию пробралась в Тохаристан [56, т. II, с.197–198]. Однако раскопки Пазырыка показали, что алтайские европеоиды не светловолосые динлины, а темноволосые арийцы [224, с.66]. Н. Веселовский [46, с.100] относит эфталитов к арийцам, но не поясняет, откуда они взялись.

Из ныне существующих концепций можно привести мнение С.П. Толстова, который выводит эфталитов с берегов Сырдарьи, в связи с «общим подъемом варварских племен в IV в.» [202].

Эфталитской проблемы касался Mapкварт [203]. Взгляды этого талантливого исследователя с течением времени менялись, но тем не менее сыграли свою роль при разработке целого ряда проблем истории Востока, в том числе и эфталитской.

Уделяли внимание эфталитам Шаванн [234, с.229–233] и Нёльдеке [310, с.99]. Однако разбор всех этих сочинений увел бы нас от самой проблемы в сторону истории проблемы. Поэтому я останавливаюсь на новейших работах.

Статья Везендонка [330, с.336–346], построенная исключительно на немецких работах, скорее запутывает, чем разрешает вопрос и является шагом назад по сравнению с работами Шаванна и Пелио. Эта статья Везендонка потеряла свое значение также и потому, что эта тема получила остроумное освещение в работе Н.В. Пигулевской [209, с.47–51]. Давая сводку сведений христианских авторов V в., Н.В. Пигулевская обращает внимание на термин «белые гунны», на их антропологическое отличие от монголоидных гуннов Причерноморья, хорошо известных Приску Панийскому и Аммиану Марцеллину. К «белым гуннам» она причисляет хионитов, кидаритов и эфталитов, отнюдь не смешивая их между собою.

Эфталитской проблемы коснулся также Мак-Говерн [309, с.399–420]. Он выводит эфталитов из Турфана во II в. н.э. и предполагает наличие у них связей с Тибетом. Ниже мы увидим, почему его взгляд не может быть принят.

В «Истории Узбекистана» (1952) нашли отражение взгляда С.П. Толстова. А.М. Мандельштам полностью принял отождествление хионитов с эфталитами, считая, что «это были группы кочевых племен, появившихся в среднеазиатском междуречье приблизительно в середине IV в. и подчинивших себе к началу VI в. огромную территорию от Северной Индии до Семиречья и от Хотана до границ Ирана» [«Советская археология» (XX), 1954, с.59–62]. К сожалению, A.M. Мандельштам не заинтересовался вопросом, где в IV в. н.э. мог располагаться столь многочисленный народ, оставаясь к тому же не замеченным ни с востока китайцами, ни с запада греками. При этом A.M. Мандельштам признает, что эфталиты были ирано-язычны, а нам известно, что уже в III в. лесостепная граница Западной Сибири и Казахской степи была заселена уграми и, таким образом, предполагаемая прародина эфталитов должна была помещаться в Голодной степи, а это место малопригодное для прокормления большого народа.

Что же касается гипотезы Гиршмана о тождестве эфталитов и хионитов, то и по наше время остается в силе вывод Шаванна, что хион, вернее кирмахион, – это название для племен между Уралом и Каспием, по соседству с древними угорскими племенами. Китайцы называли их хуни, и нет оснований смешивать их с хунну. О былой культурной близости угров с Ираном недвусмысленно говорит бляха из остякского могильника, воспроизводящая древний образец. На ней изображен крылатый кентавр с луком и в персидской тиаре [223, с.52]. Для нас сейчас безразлично, попал ли этот сюжет к уграм через Кавказ или через Среднюю Азию, но важно, что связь угров с Ираном в первые века н.э. имела место. Следовательно, персы должны были иметь специальное свое название для этого народа, а греки – знать персидское название. Поэтому, когда в 563 г. в Константинополь пришло посольство от хионитов, живущих среди авар, то его не спутали с эфталитами. Гиршман на основании нумизматического материала говорит о царях с именем Hephtal. Но имена у эфталитских царей были совсем другие: Торамана, Михиракула, которые читаются с тюркского: герой, раб Митры, или Готфар, Фагониш, Катульф (Шах-намэ), происхождение которых неясно. Именно по этой причине нумизматика не может быть опорой для определения эфталитского языка. Монеты, приписываемые эфталитам, имеют легенды на брахми и пехлеви [302, с.641–661], титулы же, имена собственные и географические указывают на тесные культурные связи с Ираном и Индией (напр., Sri Bahmana Vasudeva – там же, с.645; или Sri Shahi – там же, с.654). Что же касается титулов, совпадающих с тюркскими (тегин, ябгу) [302, с.655], то они скорее заимствованы тюрками у эфталитов, чем наоборот, так как с тюркского языка они не читаются. Возможно, что эфталиты в свою очередь заимствовали титулатуру у кушан. Короче говоря, это не путь к решению вопроса.

Пелио правильно отметил, что нет никаких оснований считать эфталитов тюрками, и в дальнейшем, когда они столкнулись друг с другом, тюрки никак не считали эфталитов сколько-нибудь похожими на себя. Помимо этого, у нас есть прямое указание Бэй-ши, что язык эфталитов отличен от жужаньского, гаогюйского и согдийского. Итак, мы не можем точно сказать, на каком языке говорил народ, но знать и городское население говорили по-персидски (см. Ибн-аль Мукаффа и Мукадасси) [312, с.88–89; 288, с.67]. Именно поэтому возникло прозвище эфталитского царя – Хушнаваз[204], которое было причиной крайне превратных мнений об эфталитском народе. Хотя полемика по этому вопросу не входит в план моей работы, однако я хотел бы несколько остановиться на нем.

По легенде, прозвище Хушнаваз было дано эфталитскому царю за то, что он, будучи влюблен в одну из придворных дам, так хорошо играл для нее на струнном инструменте навазе, что соловей прилетел и сел на струны[205]. Неважно, насколько справедлива и точна легенда: Хушнаваз – слово персидское и общеупотребительное, означающее: искусный музыкант. Однако А.Н. Бернштам [24, с.184] пишет: «Кушнаваз или в древней форме Кушнавар...». Эта «древняя форма» результат описки переписчика, не поставившего точку над з

 

из-за чего получилось p –

 

Кроме этого, он неправильно транскрибирует первую букву

 

= к. тогда как нужно х . А.Н. Бернштам пытается сопоставить имя эфталитского царя с названием «кушан», но «кушан» пишется иначе

 

– звуки разные. Для того чтобы увязать и конец слова с началом, он толкует его как этноним «авар», так что получается «соединение племенных названий кушан + авар» (там же, с.190). При этом он отождествляет аваров с жужанями, а несколько выше предполагает, что потомки гуннов откатились из Европы в Среднюю Азию, не объясняя, однако, почему они назывались авары. Тут все неверно. Подлинное название ???? звучит не авар, а абар – обры. Греческая ? передавала одинаково звуки в и б. Абары не жужани, о чем знал еще Феофилакт Симокатта в VI в. Отступление гуннов в Среднюю Азию, если бы оно было, случилось бы, по словам самого Бернштама, во второй половине V в., а эфталиты появляются в первой. Если выправить эти ошибки, от концепции А.Н. Бернштама не останется ничего.

Теперь вместо унылой проверки более или менее устаревших гипотез мы обратимся непосредственно к тому, что нам известно о Средней Азии 384 г. Большая часть гипотез отпадает сама собой, как только мы уточним историческую географию и хронологию Средней Азии на этот год.

Кидариты. Известно, что на восточной границе Ирана до 468 г. находилось царство кидаритов. В 468 г. столица их была взята шахом Перозом [139, с.98] и остатки кидаритов откатились в Индию, где «завоевали пять государств» [30, т. II, С.264].

Вопрос о том, кто были кидариты, какое отношение они имели к эфталитам и персам и когда возникло их государство, излагается разными авторами по-разному.

С.П. Толстов пишет: «Под именами кидаритов и хионитов, как известно, впервые выступают на историческую арену эфталиты» [247, с.213]. Гиршман, наоборот, считает, что Кидара был наместник Балха, взбунтовавшийся против Шапура II в 367–368 гг. Его наследники Пиро и Варахран были побеждены персами при помощи хионитов, и государство погибло около 399 г. [288, с.79–80]. Опираясь на текст Фауста Византийца, Гиршман считает также, что Кидара был Аршакид, объединивший вокруг себя кушанов, недовольных персидским господством, и что он нанес персам поражение в 367–368 гг.

Однако в тексте источника Кидара не назван, и приписывание ему победы над Шапуром II есть домысел автора, не только не находящий никакого подтверждения в источниках, но и опровергающий их показаниями (см. ниже). По мнению Мак-Говерна, кидаритов разбили и заставили бежать эфталиты, вторгшиеся с востока [314, с.408].

Но все эти предположения, разбиваются о показания источников.

В Бэй-ши указывается, что вождь группы юечжей Цидоло (Кидоло, ср. с именем юечжейского вождя, воевавшего с хуннами около 165 г. до н.э. – Кидолу), желая уйти от соседства с жужанями, перешел на юг и занял город Боло [30, т. II, с.264]. Этот город ныне открыт в Каршинском оазисе С.К. Кабановым, который убедительно доказал, что столица кидаритов помещалась именно там, а не в Балхе [154, с.201–207]. Этим окончательно снимается гипотеза Гиршмана, так как восставший против Шапура наместник сидел в Балхе.

Затем, указание на жужаньскую экспансию на запад дает возможность очень точно определить дату перехода Кидары с его народом на юг, на границу Ирана. Жужани лишь однажды вели наступление на запад от Тарбагатая. Это было в 417–418 гг., когда зафиксирована китайской историей война Жужани и Юебани[206]. Только тогда и могли прийти на юг кидариты, а эфталиты известны уже в IV в., следовательно, сами они не кидариты и к гибели их касательства не имеют. Таким образом, установив даты существования царства Кидары: 418^68 гг., мы видим, что этот вопрос выходит за хронологические рамки интересующего нас периода и что гипотезы, связывавшие эфталитов и кидаритов, основаны на том, что хронология Внутренней Азии не была до сих пор достаточно выяснена.

Хиониты. Первые сведения о хионитах содержатся у Аммиана Марцеллина. В 356–357 гг. «Сапор... с трудом отражает в крайних пределах своего царства враждебные народы», которые ниже названы «хиониты и евсены» [3, с.129].

Второй этноним удачно расшифрован Марквартом, который исправил текст и прочел вместо «Eusenas» – «Cuseni», т.е. кушаны [312, с.36], термин «хиониты» так просто не раскрывается. Обратимся к фактам. Война персов с хионитами закончилась в 358 г. миром и союзом. В 359 г. царь хионитов Грумбат сопутствовал шахиншаху Ирана в походе на Амиду [3, с.233], где погиб его красавец сын [там же, с.248] на глазах у нашего автора, бывшего участником событий. Этот текст особенно важен, так как именно Аммиан Марцеллин описал монголоидную наружность хуннов, так поразившую его; значит, хиониты этим не отличались.

Определить территорию хионитов и области, где они соприкасались с персами, помогает китайский текст V в., в котором сообщается, что приехали купцы из страны «Судэ», где правит Хуни [30, т. II, с.260]. Как выяснено японскими исследователями, Судэ – это Согд [283, с.231–238], а в «Хуни» нельзя не узнать этнонима «хион». Здесь Согд понимается в самом узком смысле, как область, прилегающая к Самарканду, и, очевидно, бои персов с хионитами происходили на территории между Мервом и Самаркандом. Но если так, то где была исконная территория хионитов, из которой они в 356 г. вступили в Согд?

Тут на помощь нам приходит текст Феофана Византийца, сообщающий, что в 6055 г. (563 г.) в Константинополь пришло посольство от кермихионов, обитающих среди авар, около Океана [272, с.231]. Этот текст был бы непонятен, если бы мы не знали: 1) о существовании племени «Вар», обитавшего рядом с племенем «Хуни» [332, с.246–247], и 2) что византийцы считали Каспийское море заливом Океана, окружающего землю, и не имели представления о северо-восточных очертаниях Каспия, что позволяло им смешивать его с Аралом.

Итак, следуя тексту, мы должны поместить исконную землю хионитов на северных берегах Аральского и Каспийского морей, именно в тех местах, где С.П. Толстов обнаружил целый ряд «болотных городищ», которые, по его мнению, были «созданы сармато-аланскими и масса-гетскими племенами» [247, с.218]. Видимо, здесь помещались хиониты и их соседи вар, гранича на северо-западе с уграми, на севере с сабирами, а на востоке с подлинными аварами, точнее абарами [237, с.87].

Описание дальнейшего хода событий мы находим у армянского автора Фавста Бузанда [248, с.133–135]. Он пишет, что во время правления Папа Аршакида, армянского царя 368–374 гг., персы прекратили военные действия против армян, ибо царь кушанов Аршакуни, сидевший в Балхе, поднял войну против Шапура II и нанес ему сильное поражение. В 374–377 гг. война продолжалась, и персы были снова разбиты. Этот текст становится совершенно ясным, если учесть два обстоятельства. Во-первых, в IV в. титул «кушаншах» давался персидскому наместнику восточной границы [303, с.222], и, во-вторых, восточные Аршакиды, своевременно изменив парфянскому делу и примкнув к Арташиру, сохранили свои владения и привилегии [206, с.9]. Поэтому совершенно понятно, почему Аршакид, с титулом «кушаншах», сидел в персидской цитадели в Балхе. Также неудивительно, что он восстал. Дополняя сведения Фавста Бузанда сообщениями Моисея Хоренского и Моисея Каганкатуйского [там же, с.28 и 29], мы можем внести некоторые уточнения: высшая точка восстания приходится на 375–378 гг., причем Шапур даже снял войска с западной границы и прекратил войну с Римом. Хоны, т.е. хиониты, выступили на поддержку восстания, разорвав союз с Ираном; восстание утихло при неизвестных обстоятельствах, но сразу же за подавлением Аршакида в персидских войсках в 384 г. появляются эфталиты как союзники шахиншаха. Это не может быть случайным совпадением. В самом деле, Балх лежит на границе иранского плоскогорья и горной области около Памира. Задачей персидского наместника было наблюдение за соседними горцами, и, можно думать, до восстания ему удавалось препятствовать их объединению. Но как только это воздействие прекратилось, горные племена объединились и покончили со своим врагом, чем и объясняется их союз с персидским царем. Степные хиониты, поддерживавшие повстанцев, видимо, были разбиты, так как их нажим на Иран с этого времени прекратился. Таким путем эфталиты вышли на арену мировой истории. Однако для того, чтобы предлагаемая гипотеза получила подтверждение, необходимо признать, что эфталиты были не среднеазиатскими степными кочевниками, а горцами Памира и Гиндукуша. Для этого рассмотрим сведения источников, касающиеся непосредственно эфталитов.

Эфталиты. Несмотря на то что полемика по эфталитской проблеме продолжается уже 150 лет, мы по-прежнему не знаем ни происхождения эфталитов, ни языка, на котором они говорили.

Для решения этих связанных друг с другом вопросов обратимся сперва к Бэй-ши. «Вначале сей Дом показался за северною границею от Алтайских гор на юг, от Хотана на Запад» [30, т. I, с.268]. Меридиан Алтая сходится с параллелью Хотана на оз. Лобнор. Но это нельзя понимать буквально. Западнее Хотана находилась населенная область западного Тибета – Дардистан, а еще западнее – Памир, Вахан и Ишкашим. Дарды, восточные арийцы, пра-индусское племя, отставшее на пути в Индию.

Затем, оказывается, что основная территория эфталитов зафиксирована документально. При разгроме их держав тюрками и персами в 567 г. эфталиты, низложив своего последнего царя, подчинились персам [284, с.312–315]. Табари дает перечисление областей, изъявивших покорность шаху Ирана: Синд, Бост, Ар-Рохадж (Арахозия), Забулистан, Тохаристай, Дардистан, Кабулистан [315, с.156; 288, с.94]. Если мы отбросим индийские земли и Арахозию, некогда отторгнутую от Ирана, то останутся горные долины по обе стороны Памира как основные земли эфталитов.

Затем, известно, что племенное наименование эфталитов было хуа. Напрашивается мысль, что это слово сохранилось в названии Хутталян. Сопоставив это соображение с предыдущим, мы можем предположить, что в Согдиану эфталиты попали не с севера, как предполагалось нашими предшественниками, а с юга. Затем, отметим те этнографические черты, которые сохранила для нас история. В отношении образа жизни эфталитов китайцы и европейцы резко расходятся. В Бэй-ши сказано: «Городов не имеют, а живут в местах, привольных травою и водою, в войлочных кибитках. Летом избирают прохладные места, а зимою теплые» [30, т. II, с.268]. В противовес этому Прокопий определенно утверждает: «Они не кочевники, подобно другим уннским племенам, но издревле населяют плодоносную страну» [216, т. I, с.22]. Прокопий об эфталитах знал со слов их непосредственных соседей – персов, и в согласии с ним Менандр, со слов тюркских послов, пишет, что эфталиты – народ оседлый, живут в домах[207]. Видимо, греки правы, а китайские авторы в данном случае ошиблись. Причина ошибки указана тут же. «В 516 г. Мин-ди отправил посольство в Западный край для приобретения буддийских священных книг. При сем посольстве находились два буддийских монаха: Фали и Хойшен. Посольство возвратилось в... 523 г. Хойшен не принес никаких сведений о состоянии пройденных им государств, ни о расстоянии дорог, а кратко сообщил общие понятия» с досадой пишет составитель Бэй-ши, и я разделяю его чувство. Зато Хойшен не забыл отметить, что в столице эфталитского царя «множество храмов и обелисков буддийских, и все украшены золотом». Обряд погребения – захоронение в земле вместе с личными вещами [30, т. II, с.269], а по Прокопию – даже с сотрапезниками, вернее, нахлебниками, которых заводили богатые эфталиты [216, т. I, с.24].

Общественный строй эфталитов характеризуется тем же Прокопием. «Образом жизни они не похожи на других уннов и не живут, как те, по-скотски, но состоят под управлением одного царя, составляют благоустроенное гражданство, наблюдая между собою и с соседями справедливость не хуже римлян или кого другого» [216, с.24–25]. Бэй-ши добавляет: «Престол не передается наследственно, а получает его способнейший из родственников. Наказания чрезмерно строги. За кражу без определения количества положено отсечение головы, за украденное взыскивают в десять крат». «Столица – есть лишь дворец царя» «около 10 ли в окружности (т.е. 5 км), это роскошный замок».

Особую важность имеет упоминание о форме брака. Эфталиты практиковали полиандрию, причем «братья имели одну жену». Такая форма брака зафиксирована в Тибете, и только в среде оседлых тибетцев, а не у кянов III в. до н.э., кочевавших в Амдо и истребленных сяньбийцами в IV в. [314, с.406–407]. Так как тибетцы, продвигаясь по долине Брахмапутры, достигли припамирских долин довольно поздно, никак не раньше ?в., то естественно полагать, что они заимствовали полиандрию у аборигенов, а не наоборот. Видимо, не прошло даром тысячелетнее совместное пребывание их в тесном общении и смешении с туземцами. В связи с вопросом о полиандрии эфталитов и ее распространении необходимо привлечь этнографический материал – одежду [208].

Китайские историки единодушно сообщают, что женщина носит меховую шапку с рогом, имеющим столько отростков, сколько у нее мужей. Крайне важно, что аналогичный головной убор обнаружен у женщин Кафиристана и в Северо-Западной Индии, т.е. в тех самых местах, где, по нашим предположениям, обитала основная масса эфталитов. В индийской древности этот убор неизвестен, но встречается на монетах кушанских царей, например Хувишки [149, с.138], т.е. опять-таки восходит к горной стране Памира и Гиндукуша, что подтверждает автохтонность сложения эфталитского народа.

Существует также местная традиция, согласно которой эфтали – местный народ, так же как и тохары, в отличие от народа, образовавшего империю Кушан, название которого в народной памяти не сохранилось. Мой рассказчик, Алифбек Хийшалов, 44 лет, шугнанец, получивший образование у исмаилитского пира, ссылался на рукописи, прочтенные им в юности. Одну из них мне посчастливилось обнаружить изданной – это Ta'rikh Nama-i-Harat [330, с.30–31]. Там приведена легенда об основании Герата, сообщающая, что некогда некто Тахмураси, сын Хушанга, притеснял свой народ, живший около Кандагара. Тогда 5000 человек из его народа ушли в сторону Кабула и стали там жить, но из-за непригодности климата перешли в страну гуров, а оттуда в местность Аубэ; там они рассорились до открытой войны, и часть их ушла в место, называемое Кушан Олвийан, т.е. Высокие Кушаны. Имя предводителя оставшихся было Хаятлэ (там же, с.30). Я опускаю описание конфликта между уходившими и оставшимися. Для нас важно другое: в имени Хаятлэ нельзя не узнать этнонима «Хайталь» и «heptal». Топоним «Кушан» датирует нам событие первыми веками н.э., хотя автор пытается отнести основание своего города в глубокую древность, сообщая: «Это было в эпоху Мусы» (там же, с.32) – и упоминая как современника событий Минучихра, сына Ирэджа, внука Феридуна.

Благодаря вышеприведенному известию мы можем уточнить не только время сложения группы людей, связанных общей судьбой, в народ хайталь, но и место, где это сложение произошло. Мы можем даже определить, почему и откуда возникло у этого народа второе название – эфталиты. Обратимся к географии. В Бэй-ши сказано: «Вначале сей Дом показался за северною границей от Алтайских гор на юг, от Хотана на запад» [30, т. II, с.268]. На запад от Хотана лежит Памир, по одну сторону коего находилась населенная область западного Тибета – Дардистан, а по другую афганский Ишкашим. Дардистан входил в состав государства эфталитов, что видно из перечисления областей, доставшихся в 567 г. Хосрою Ануширвану, а в Бадахшане в районе Файзабада находится долина Ефталь [40, с.108; 288, с.99]. Это богатая долина, с прекрасным климатом, но ныне приходящая в запустение, так как река, протекающая через нее, углубила свое дно, так что она теперь течет в глубоком ущелье. Стало затруднительно брать из нее воду для орошения, и сады пропали, остались только богарные поля, от чего, естественно, сократилось население, ибо сады не могут прокормить большое число людей[209]. Ныне в долине Ефталь живет всего около 12 000 человек. От окрестных жителей они отличаются белым цветом лица и говорят на персидском языке, но «предками своими считают афганцев и являются наиболее храбрыми среди афганских племен» [40, с.108]. Район долины Ефталь носит название Хафталь, и А.А. Семенов высказал предположение, к сожалению оставшееся незамеченным, что это название дано еще эфталитами.

В этой долине лежат развалины города, который назывался Зардив, потому что в нем помещались статуи Будды. Видимо, именно этот город описан буддийским монахом Хойшеном, путешествовавшим по поручению императора Мин-ди с 516 по 523 г. Он пишет, что в столице эфталитского царя «множество храмов и обелисков буддийских и все украшены золотом» [30, т. II, с.268].

Итак, территория эфталитов точно локализуется в горной стране вокруг Памира, и нет никакой надобности выводить их из стран отдаленных. Я не решаю здесь вопрос: дало ли племя свое имя долине или, наоборот, само получило название от места обитания. Для нашей темы это несущественно. Важно другое: эфталиты сложились как народ в горной области Памира.

Надо думать, что в эпоху их расширения и политического господства название «эфталиты» распространялось на всех подданных эфталитского царя, как это постоянно бывает в Азии, но с падением державы оно осталось за жителями долины в окрестностях Файзабада.

Уточнив, насколько возможно, черты быта и строя эфталитов, обратимся к основному вопросу – их этнической принадлежности. Тут мы сразу вступаем в область гипотез. Составитель Бэй-ши сразу предлагает две: «Владетельный дом Йеда происходит от одного рода с Большим Юечжи. Другие сказывают, что Йеда есть отрасль гаогюйского племени». Вторая гипотеза явно покоится на ошибочном предположении, что эфталиты – кочевники, и опровергается тут же приведенным сообщением: «Язык жителей совершенно отличен от языков жужаньского, и гаогюйского, и тюркского», т.е. древнемонгольского, древнетюркского и согдийского (Иакинф упорно считает население Средней Азии в любое время тюркским). Правда, некоторые известные эфталитские слова встречаются у древних тюрок, но это заимствованные тюрками титулы: например, тегин – царевич, наследный принц и ябгу – вице-король.

Обратимся к антропологии горной страны Памира и Гиндукуша, где, по историческим данным, базировались эфталиты. Подавляющее большинство населения там принадлежит к памиро-ферганской расе, но одно из четырех патанских племен – африди – рыжеволосы и голубоглазы. Этот тип часто встречается среди афганцев, памирцев и редко среди горных таджиков [310, с.152]. Попытки объяснить это альбиносизмом[210], которые делались 30 лет назад, явно не состоятельны. Тут скрещение двух расовых типов, точнее, двух рас II порядка, но, прежде чем делать вывод, заглянем в историю.

Именно теперь нам необходимы синонимы их названия: 1) белые хунны (византийское) и хуна (индийское) и 2) бади – местное название горных племен Ишкашима. Бади ныне этимологизируется от слова «бад» – ветер[211], но это явное осмысление непонятного чужого слова. Этноним «Бади» и «Байди» мы находим в Западном Китае, причем смысл последнего будет: белые ди, а ди – народность, вошедшая как компонент в состав народа хунну; не отсюда ли «белые хунны»?

Народ ди был не китайским. Себя китайцы в древности называли «черноволосыми», а динлины были белокуры и голубоглазы. Одно из их племен называлось чиди, т.е. красные ди. Тип их, восстановленный на основании сводки сведений, «характеризуется следующими признаками: рост средний, часто высокий, плотное и крепкое телосложение, продолговатое лицо, цвет кожи белый с румянцем на щеках, белокурые волосы, нос, выдающийся вперед, прямой, часто орлиный, светлые глаза» [56, с.31–35]. Китайцы называли их «рыжеволосые дьяволы».

Выводы Г.Е. Грумм-Гржимайло выдержали испытание временем и 30 лет спустя с некоторыми поправками и оговорками вошли в золотой фонд науки[212]. На основании их восстановлена большая часть истории ранних кочевников и их взаимоотношений с Китаем. Общеизвестными потомками красных ди, т.е. чиди, являются древние уйгуры, которых нельзя смешивать с современными носителями этого имени. На китайском рисунке уйгур изображен «человеком с толстым носом, большими глазами и сильно развитою растительностью на лице и на всем теле, и, между прочим, с бородой, начинавшейся под нижней губой, с пышными усами и густыми бровями» [56, с.18]. Ныне потомки их уцелели только в Наньшане – провинции Гань-су, на своей прародине. «У них нет косоглазия и желтизны в лице» [С.Е. Молов. Отчет о путешествии к уйгурам и саларам. – «Изв. Русск. Комитета для изучения Средней и Восточной Азии». Сер. II, № 1]. Тип племен ди характерен также для древних хуннов, лишь позднее вобравших в себя монголоидную примесь. Он характеризуется сочетанием широких скул и выступающего носа. Последний считался даже отличительным признаком хуннов, и когда Ши Минь издал повеление предать смерти до единого хунна в государстве... «погибло много китайцев с возвышенными носами» [56, с.15]. Тип этот зафиксирован в барельефе эпохи Хань, изображающем битву хуннов с китайцами [Сычуань Ханьдай хуасен цюань-цзи. Составитель Вэнь Ю. Шанхай, 1955 (на китайском языке)]. А вот описание типа африди: «Высокие, сильные, но худощавые, с выступающими скулами, с резким профилем и с ресницами, загнутыми вверх. Они отличаются от прочих афганцев» [310, с.179]. Совпадение этнонима и физического типа вряд ли может быть случайным.

Но мало этого: совпадают даты изгнания белых ди из Китая и их наличия в Гиндукуше. В числе данников персидской монархии названы апариты [51, т. I, с.268], которых считают предками африди [213]. Тем самым отметаются все возможности позднего появления африди в Гиндукуше, и это уже третье совпадение. Первоначальное название пришельцев из Китая – бади, можно думать, сохранилось в топониме Бадахшан. Впервые Бадахшан назван в VII в. в описании путешествия Сюань Цзана [281, т. I, с.563–564], но В.В. Бартольд указывает, что оно фигурировало и в V в., так как один из эфталитских царей дал области Джирм, Бадахшан и окрестности Болюра в удел своему сыну[214]. Значит, происхождение этого топонима лежит еще древнее.

До 636 г. до н.э. чиди и байди жили рядом в Хэси, но в указанный год были изгнаны китайским князем Вынь-гуном [30, т. I, с.43]. Дальнейшая история красных ди, т.е. телеских племен, в частности уйгуров, ясна, но куда девались белые? Так как ни на севере, в степи, ни на юге, в Тибете, ни на востоке, в Китае, их определенно не было, то остается искать их на западе, и действительно припамирские бади и африди на склонах Гиндукуша вполне соответствуют типу древних аборигенов Китая, несмотря на примесь черноволосых арийцев средиземноморской и памиро-ферганской рас II порядка.

Опираюсь на прямое указание Прокопия Кесарийского: «Из всех уннов они одни белы телом и не безобразны лицом» [216, т. I, с.22]. Прокопий хорошо знал кочевых гуннов Причерноморья с их ярко выраженной монголоидностью, которая ему, как и Аммиану Марцеллину и Иордану, представлялась верхом безобразия [3, т. III, с.237]. Поэтому его замечание особенно ценно, так как он подчеркивает этнические особенности, которые не могут не броситься в глаза. К VI в. вся степная полоса Азии уже была занята монголоидным элементом. Блондины – кыргызы и кипчаки – держались только в Саяно-Алтае и проникнуть оттуда незамеченными на Памир не могли никак, а зафиксированного передвижения не было. Значит, происхождение памирских блондинов надо искать в другое время и в другом месте – таковым окажется Северо-Западный Китай, где в горных пещерах обитали воинственные племена ди, голубоглазые блондины [309, с.100 и 432].

Однако всего сказанного недостаточно для того, чтобы установить, что эфталиты в узком значении были потомками пришлых байди, а не местным племенем. Этот необходимый корректив вносит синоним – белые хунны (визант.) и хуна (инд.). Это дает основание отождествить эфталитское племя с голубоглазыми блондинами африди и искать их предков среди «рыжих дьяволов» древнего Китая.

Теперь мы уже вправе сделать вывод.

Итак, горная область Памира и Гиндукуша была населена арийскими племенами индо-иранской группы. В конце VII в. до н.э. к ним пришло светловолосое племя байди с границ Китая. За 800 лет оно акклиматизировалось и отчасти смешалось с туземцами. В Кушанское время, I – II вв., одна из ветвей этого племени, хуа, поселившаяся в долине Ефталь, получила новое имя: йеда (китайское), ефталиты (греческое), хайталь (арабское) от названия долины или от имени первого вождя. В конце IV в. это уже организованное племя, а в начале V в. государство с претензией на гегемонию во Внутренней Азии и Индии. Такое расширение происходит за счет объединения всех горных племен Памира и Гиндукуша, что связано с расширением понятия «эфталит».

Дальнейшее возвышение их в V в. и гибель в VI в. выходят за хронологические рамки данной темы и составят предмет другого исследования. Фундаментом для него будет установление того факта, что эфталиты – это горцы, а отнюдь не степняки, что Согдиану они захватывали, следовательно, с юга и что пришлый компонент сросся с местным задолго до того, как возникла этнополитическая целостность, называемая ныне эфталиты[215].

Наконец, последний вопрос: куда девались эфталиты, имевшие такое широкое распространение в V – VI вв.? Среднеазиатские эфталиты подверглись тюркскому влиянию [«Сов. археология», т. XX, 1954, с.62], индийские – вошли в состав раджпутов [12, с.94–95], а оставшиеся в горах сейчас считают себя афганцами. Как народ они перестали существовать после тюркского погрома 567 г.

 

 

Эфталиты – горцы или степняки?[216]

 

По поводу появления эфталитов как народа существуют две диаметрально противоположные точки зрения: одна, и к ней принадлежит большинство историков, считает эфталитов центральноазиатскими кочевниками, проникшими в Припамирье с северо-востока; другая – полагает возможным видеть в эфталитах аборигенов долин Гиндукуша. Последнее мнение было высказано в 1959 г. независимо друг от друга автором данной статьи [см. статью «Эфталиты и их соседи в IV в.» в данном сборнике. – Примеч. ред.] и К. Еноки [217]. В.М. Массой назвал его наиболее гипотетичным из всех возможных [187, с.200], хотя он не привел никаких оснований для обоснования своего категорического суждения. Фр. Альтхейм[218]также высказался за степное происхождение эфталитов, и это заставляет вернуться к рассмотрению проблемы [219].

Следуя Вивьен де Сен-Мартену, Фр. Альтхейм полагает, что Бахрам Чубин в 589 г. воевал с эфталитами, а не с тюрками [67, 68, 79, 80], и это недоразумение вынуждает его – вполне последовательно – счесть эфталитами Низак-тархана [267, т. II, с.64], а также противников Кутейбы ибн-Муслима в 671–672 гг. [там же, с.68] и врагов Мухаллаба, мешавших ему взять Кеш в 701 г. [с. 71]. Иными словами, он, следуя Р. Гиршману, отождествляет эфталитов с хионитами и кидаритами, предполагая лишь, что слово «эфталит» обозначало членов царского рода, а «хионо» – народное название [267, т. I, с.34]. Этому, однако, противоречат сведения из китайских источников и Масуди об этнической близости эфталитов к юечжам и согдийцам, также приведенные Фр. Альтхеймом [там же, с.46].

Сложность проблемы заключается в недостаточности материала для любой попытки осмысления путем индуктивного метода. Ономастика не дает возможности отличить эфталитские имена от персидских, нумизматика всегда связана с культурными влияниями, археологический материал не может быть приурочен к тому или иному определенному народу, нарративные источники недостоверны и противоречат друг другу. Единственное, что можно предложить, – это перейти к дедукции и рассмотреть историю эфталитского государства на фоне мировой истории V в. с надеждой, что белые пятна исчезнут и разрывы между линиями удастся интерполировать. Привлечем также данные географии, потому что важную роль здесь играют колебания климата. Фр. Альтхейм приводит ряд сведений об исключительных засухах в Сирии, Палестине и Малой Азии в 449–517 гг. [267, т. I, с.114 и сл.]. На этом основании он предполагает, что степная зона Евразии тоже усыхала, а это и вызвало передвижение кочевников из засушливых районов на окраины степи. Однако следует учесть гетерохронность повышенного увлажнения Евразийского континента [220], т.е. надо учитывать, что при усыхании субтропической зоны имело место повышенное увлажнение степей. Действительно, V и VI вв. – эпоха огромного расцвета кочевого хозяйства, и о значительных выселениях скотоводческого населения из степи не может быть и речи. Например, авары передвинулись в Венгрию только под давлением тюрок и в небольшом числе; хазары – оседлый народ, обитавший в дельте и пойме Волги, а не в степях, ее окружающих и непригодных для земледелия [73, 83, 268]. Хазария – зеленый остров среди степей, такою ее и описывает еврейско-хазарский документ X в.: «Страна наша не получает много дождей. В ней имеется много рек, в которых выращивается много рыбы. Есть в ней у нас много источников. Страна плодородна и тучна, состоит из полей, виноградников, садов и парков. Все они орошаются из рек... Я живу внутри острова. Мои поля, виноградники, сады и парки находятся внутри острова» [167, с.87; ср. с.103]. Слово «остров» в средневековой арабской литературе применялось также и к рощам среди степей, и для всякого ограниченного пространства. Видимо, здесь оно употребляется в том же смысле.

Древнейшие хазары жили не на Волге, а в равнинном Дагестане. Локализация их представляла ряд трудностей, отмеченных М.И. Артамоновым [11, с.130–132]. Но если мы учтем, что уровень Каспийского моря V в. был на 4 м ниже, чем теперь [221], то окажется, что местом обитания хазар была обширная площадь, ныне покрытая водой. Природные условия дельт Терека и Волги сходны, и мы можем допустить, что распространение хазар шло с Кавказа, но не через сухие «черные земли», где их следов не обнаружено, а вдоль тогдашней береговой линии Каспия, в единообразной ландшафтной зоне [222].

Наши археологические работы 1961–1962 гг. подтвердили это предположение. Все открытые нами хазарские памятники группируются в центральной части дельты, где нами проведены раскопки на Бэровских буграх (Степана Разина, Казенном, Корне и Бараньем), в районах Зеленгинском и Тузуклеевском [76, с.49]. К эфталитам хазары никакого отношения не имели. Точно так же ничего общего с эфталитами не имели сарматские и угро-самодийские племена, населявшие в III – VI вв. южносибирские и североказахстанские степи [223]. От оазисов Средней Азии их отделяла полоса пустынь, которые в III в. н.э. были еще более безводными и непроходимыми, чем даже в XX в. [224]. Исходя из этих географических предпосылок мы имеем все основания для того, чтобы поставить под сомнение гипотезу, согласно которой эфталиты являются выходцами из приаральских степей. Но для того, чтобы получить однозначное решение, обратимся непосредственно к истории эфталитов в той части, где она доподлинно известна, и попробуем найти там решение проблемы, волнующей многих ученых уже более полутораста лет.

 

* * *

 

Внешнеполитическое положение Ирана в середине IV в. было весьма напряженным. Борьба с Римской империей была делом нелегким. После первых удач, закончившихся пленением императора Валериана в 206 г., персам пришлось перейти к обороне. Римляне проводили контрнаступление планомерно и последовательно: в 283 г. Они отняли у персов контроль над Арменией, а в 298 г. навязали Ирану невыгодный Нисибинский мир.

Талантливый шах Шапур II (309–379) был вынужден в первую половину своего царствования тратить средства и силы на отражение наступления хионитов[225], но к 356 г. хиониты стали союзниками Ирана[226], и под их натиском пала Амида, форпост римлян в Месопотамии [3, с.233 и сл.].

Успокоение на восточной границе дало персам возможность отразить наступление Юлиана в 361 г., в результате чего персы снова смогли вмешаться в армянские дела. В Армении шла упорная борьба короны со знатью. Царь Аршак, державшийся римской ориентации, истреблением одного из знатных родов[227]вызвал восстание всех нахраров; к восстанию присоединились даже бывшие сторонники Рима. Воспользовавшись сложившейся ситуацией, персы вторглись в Армению, но армяне сплотились перед лицом врага – и вспыхнула война. К 368 г. персам удалось взять оплот армян – Артагерс, но в 369 г. наследник Аршака, Пап, явился в Армению с римскими войсками и изгнал персидские войска. В 371 г. Шапур попытался снова ворваться в Армению, но был отбит, после чего нажим персов на запад ослабел.

Армению спасло от персов восстание наместника Балха [248, с.133–135], сумевшего привлечь себе на помощь хионитов. Однако персидский шах заключил союз с эфталитами, которые подавили восстание [63, с.135]. В 384 г. эфталитские вспомогательные войска вместе с персами участвовали в осаде Эдессы. Но к началу V в. эфталитское царство усилилось настолько, что смогло проводить собственную линию внешней политики, жертвами которой оказались персы, индусы и согдийцы, т.е. все соседи эфталитов.

Наступление эфталитской пехоты[228]облегчилось тем, что они неожиданно для себя получили конных союзников. В 418–419 гг. жужани выиграли войну против среднеазиатских хуннов и остатков юечжей, державшихся до той поры в Тарбагатае. Жужани навели на последних такой страх, что вождь группы юечжей Цидоло (т.е. Кидара), желая уйти от опасного соседа, перешел со своим народом на юг и занял город Боло [30, т. II, с.264] в оазисе Карши [229][230](соратники Кидары известны в истории не под своим этническим названием, а по имени своего вождя – кидариты). Здесь они столкнулись с персами и эфталитами [63, с.133].

Кидариты укрепились в Средней Азии около 420 г. [155, с.172]. Титул Кидары – Kusana sahi [267, т. I, с.35] – показывает на то, что он сам считал себя родственником кушанов, т.е. юечжей. Нет оснований отождествлять кидаритов с хионитами или эфталитами. Табари называет кидаритов «турками», очевидно отмечая, что они прибыли в Среднюю Азию из той страны, которая в его время считалась родиной тюрок. Но именно потому и смогли там обосноваться тюрки Ашина в 439 г., что на южных склонах Алтая образовался этнический вакуум из-за ухода значительной части аборигенов на юг. Как показывает ход событий, кидариты были самостоятельным народом, отличным от хионитов (хуни) и эфталитов [315, с.98; 341, с.119; 267, т. I, с.32–34].

Появление нового воинственного народа на границе Ирана не могло пройти бесследно. В самом деле: отступившие с родных кочевий кидариты, вероятно, нуждались в самых разнообразных товарах и единственным способом приобретения их была война, ибо торговать беглецам нечем. Действительно, в 426–427 гг. Персия подверглась нападению восточных кочевников. В источнике они названы «турками», и их считали иногда хионитами [273, с.274; 312, с.52; 187, с.201], а иногда эфталитами [315, с.99; 267, т. V, с.137–138; 279, с.153; 314, с.140]. Я полагаю, что это были кидариты, так как в это время хиониты уже утратили свое значение, а эфталиты еще не приобрели его. Затем кидариты заняли степи вокруг современного Карши и тем самым отрезали от Ирана и хионитов и эфталитов; наконец, эфталиты упомянуты несколько ниже в указанной связи и названы совершенно иначе, а кидаритов Приск Панийский называет «гуннами», что для V в. стало именем нарицательным, видовым и в X в. переведено как «тюрки».

Вторжение застало персов врасплох; сам шах вынужден был бежать в Армянские горы, но успех усыпил бдительность кочевников. Персидские разведчики следили за ними не переставая и сообщали шаху Бахраму все подробности расположения противника. Однажды, улучив время, Бахрам с войском пересек границу Армении и во внезапном ночном бою наголову разбил кидаритов. Кочевники обратились в паническое бегство и при этом, естественно, рассеялись; персы убивали их всюду, где находили. Жена кидаритского царя попала в плен к персам и стала служанкой в храме огня.

Развивая успех, персы перешли через Джейхун (Амударью) и вынудили кидаритов просить мира[231]. Поражение несколько охладило пыл кидаритов и заставило их искать союза с эфталитами, которые вторглись в это время в Индию, но тоже неудачно, вследствие того, что персы пришли на помощь индийцам [341, с.124; 12, с.89]. Тогда побежденные объединились и заключили союз с Византией, в это время поддерживавшей антиперсидские настроения в Армении [297, с.438]. Создалось две коалиции: персидско-индийская и греко-эфталитско-кидаритская, которые вступили в долгую и жестокую войну.

Сначала персы и индийцы имели успехи. Преемник Бахрама Гура, Иездегерд II, совершал поход за походом «против гуннов, живших в стране кушанов» [206, с.37], т.е. кидаритов, и в 451–452 гг. принудил кидаритского царя бежать в пустыню. Но уже в 454 или 456 г. при очередном наступлении персы были разбиты кидаритами. Балями четко различает кидаритского царя, которого он называет «каган тюрков», от эфталитского, именуемого «царь Китая». Это дает основание заключить, что в описанных событиях принимали участие два народа, а не один, как предполагалось прежде. Хиониты не могли быть в их числе, так как они в это время владели Самаркандом и активно сносились с Китаем, где внешнеполитические события, даже самые мелкие, тщательно фиксировались и большая война отразилась бы в хронике. Можно думать, что хиониты, связавшиеся с торговым Согдом, держались персидской ориентации, так как впоследствии пали жертвой эфталитского нашествия на север, утратив все плоды своих прежних побед [206, с.38 и сл.].

По смерти Иездегерда в 457 г. возникла распря между его сыновьями. Ормизд захватил престол, а Пероз бежал к эфталитам и при их поддержке низверг брата [341, с.127]. В 459 г. он заключил мир и союз с эфталитским царем Хушнавазом, что позволило последнему совершить поход против семиреченских абаров, которые принуждены были искать спасения в бегстве. Разбитые абары в свою очередь потеснили сабиров, которые, покинув свою страну, вторглись в земли северокавказских угров: сарагуров, урогов и оногуров, – и вынудили тех искать союза с Византией. Союз, заключенный в 463 г., был, очевидно, выгоден для сарагуров, потому что они оправились настолько, что подчинили себе племя акациров. Войдя в русло византийской дипломатии, сарагуры и акациры в 466 г. произвели набег на Иран [297, с.439], надеясь, вероятно, на то, что главные силы персов заняты на востоке войной против кидаритов, но набег был отбит, и кидаритов эта диверсия не спасла.

С 465 г. персы повели энергичное наступление на кидаритов, требуя от них дани, которую кидариты обещали платить Бахраму Гуру после разгрома 427 г. [139, с.90]. В 468 г. преемник Кидары князь Кунха был осажден в своей столице [там же, с.98], но, хотя она была взята персами, остатки Кидаритов, пробившись, отступили в Индию и завоевали там пять государств [30, т. II, с.264][232]. Эфталиты остались один на один с персами, но, несмотря на это, в скором времени распространились до Гургана.

Самое любопытное в дальнейших событиях – то, что дошедшие до нас персидские и армянские источники (армяне были в то время подданными Ирана) ничего не сообщают о ходе войны на восточной границе. Учитывая неизбежную тенденциозность средневековых хронистов, следует предположить, что война была для персов неудачной и патриотически настроенные авторы предпочитали о ней умалчивать. Лишь у Лазаря Парбского мы читаем фразу: «В мирное даже время никто не мог мужественно и без страха смотреть на эфталита или даже слушать о нем, не то что идти на него войной открыто» [206, с.42]. Очевидно, упомянутое выше изменение границ связано с контрнаступлением эфталитов, которые в 70-х гг. V в. выбили хионитов из Согда [283, с.234] и, надо думать, овладели территорией современной Туркмении, так как иным путем они не могли бы соприкоснуться с персами в районе Гургана, потому что Хорасан продолжал оставаться персидским. Таким образом, эфталиты обошли персидские укрепленные форпосты с фланга и заняли Дахистан [186, с.14], позицию, позволявшую им в любой момент ворваться во внутренние области Ирана.

Горго (Джурджан) стал восточным оплотом Сасанидской державы, и границы ее чрезмерно сузились. Именно эта причина повела к возобновлению войны [216, с.19]. В 482 г. шахиншах Пероз с многочисленным войском попал, вернее, был заманен в глубокое ущелье, замкнутое тупиком. Узкий вход в ущелье эфталиты преградили отборным отрядом, и все персидское войско оказалось в ловушке [там же, с.26–28] без пищи и воды[233]. Среди персов воцарилось уныние, но эфталитский царь Хушнаваз оказался весьма гуманным и умеренным. Он предложил Перозу мир на таких условиях, которые тот с восторгом принял, скрепив клятвой. Однако клятву Пероз нарушил, возобновив войну в 483 или 484 г.

На этот раз персы двинулись через степь. Эфталиты выкопали длинный, широкий и глубокий ров с узкими перемычками и замаскировали его, создав род волчьей ямы. Затем их легкие отряды заманили персов к этому месту, причем вся остальная эфталитская армия стояла за рвом.

Преследуя бегущий эфталитский авангард, персы развернутым строем ударили на эфталитов, и первые ряды попали в ров, не будучи в состоянии сдержать разгоряченных лошадей. В числе погибших оказался шахиншах со всеми сыновьями. Оставшиеся в живых потеряли бодрость и сдались в плен [216, с.35–38][234]. Наследник Пероза, Кавад, вынужден был согласиться на уплату дани. Она выплачивалась два года [216, с.46].

Таков рассказ Прокопия, и необходимо признать, что он не невероятен, хотя и требует некоторых пояснений. В первом случае дело происходило, вероятно, в горах Копет-Дага. Как бы ни велико было ущелье, в которое втянулась персидская армия, приходится допустить, что либо армия была ничтожна, либо, скорее, вошла в ущелье не вся. Может быть, в ловушку попал один отряд вместе с шахом, и потому условия, предложенные Хушнавазом, были столь скромны – не было смысла губить Пероза, раз его войска могли, сменив вождя, продолжать войну. Во втором случае приходит на память историческая аналогия. При Ватерлоо атака французских кирасир захлебнулась из-за того, что на ее пути оказался узкий овраг, который французы заполнили трупами своих солдат. Подсчет количества вынутой земли показывает, что рытье такого рва не представляло для эфталитов непосильной работы. Но если даже отбросить подробности, остается фактом разгром персов эфталитами в 483 или 484 г. [206, с.42], причем тактика эфталитов ничем не походила на тактику конных кочевников V – VI вв.

В 494 г. эфталиты вторглись в Иран, восстановив на престоле ранее свергнутого законного шаха Кавада. За это им было заплачено золотом [216, с.73]. В дальнейшем между персами и эфталитами царило полное согласие, и эфталитские стрелки сражались с византийцами в рядах персидского войска [там же, с.81].

Все более активной была эфталитская политика в Индии, однако там их наступление встретило мощное сопротивление. С начала IV в. Северная Индия была объединена в империи Гупта. Один из царей этой династии, Чандрагупта II Викрамадитья, завоевал владения саков в Западной Индии в конце IV в. и начале V в. [12, с.87] и довел границы своего государства до Аравийского залива и Среднего Инда. Однако на юге пограничной рекой оставалась Нарбада. Воинственное племя пушьямитры, жившее в долине Нарбады, в начале V в. напало на царство Гупта, и отражение их потребовало от последнего великого царя – Скандагупты Викрамадитья – напряжения всех сил [там же, с.89]. Этим воспользовались эфталиты и в середине V в. (до 458 г.) [12, с.94] вторглись в Индию. Скандагупта нашел силы для отражения врага, но после его смерти в 467 г. война возобновилась, и инициатива перешла в руки эфталитского вождя Тораманы. Очевидно, скромность эфталитских претензий к побежденному Ирану может быть объяснена тем, что война в Индии поглощала львиную долю их сил и средств.

К началу VI в. Торамана занял большую территорию в Северо-Западной Индии и добрался до Центральной Мальвы. Лишь в 510 г. он был побежден правителем империи Гупта Бханагуптой.

Перед началом своего расцвета государство эфталитов охватывало горную страну по обе стороны Памира, а именно области: Синд, Бост, Ар-Рохадж (Арахозия), Забулистан, Тохаристан, Дардистан, Кабулистан [315, с.156; ср. 288, с.94]. Индийские земли и Арахозия были добыты эфталитами в результате удачных войн, а горные долины Тянь-Шаня и Хотан – одним походом 495–497 гг., после чего эфталиты стали гегемонами Средней Азии.

Теперь мы можем предложить ответ на вопрос, поставленный в начале статьи: где был Hinterland эфталитов – в равнинах Центральной Азии или в горах Припамирья? Историческая география бассейна Тарима в I тыс. н.э. известна достаточно. Там не было ни одного крупного государства, ни одного большого народа, подобного эфталитскому. Само завоевание Хотана, Кучи и Карашара эфталитами произошло в 495–497 гг., причем эфталиты двигались с запада, а не с востока. Горная область Тянь-Шаня и прилегающее к ней Семиречье были заселены в древности саками, потом усунями (II в. до н.э. – II в. н.э.), потом хуннами, отставшими на пути в Европу и получившими название «юебань» (II – V вв.), и, наконец, телескими племенами (конец V – начало VI в.), Приаральская равнина, доходящая на востоке до Балхаша, обширна, но не пригодна для жизни человека. Западная часть этой равнины сложена суглинками, т.е. водонепроницаемыми почвами, и потому растительность этой страны столь бедна, что не в состоянии прокормить большое население: на востоке же лежит пустыня Бетпак-Дала, где воды нет [267, т. V, с.243]. Равно исключаются и прикаспийские степи, потому что эфталиты туда вторгались, а не выходили оттуда. Остается только одна возможность – признать горный узел Западного Припамирья родиной эфталитского народа, источником его мощи и цитаделью его культуры. Откуда бы ни пришли предки эфталитов в долину Ефталь, эфталитами они стали именно в ней.

Историческая судьба эфталитской державы удивительно напоминает судьбу средневековой Швейцарии. И там, и тут воинственные горцы добились возможности объединения, используя временный упадок и затруднения соседних монархий; и там, и тут были одержаны блестящие победы, там над австрийцами и бургундцами, тут над персами и индийцами, но в обоих случаях удержать захваченные территории и закрепить успех не удалось. И как впоследствии швейцарские наемники украшали собою гвардию французских королей, так и эфталитские воины умножили ряды раджпутов, облегчив им победу над остатками развалившейся империи Гупта.

Дальнейшая судьба эфталитской державы выходит за хронологические рамки нашего повествования. Но в заключение нужно резюмировать изложенные факты.

Эфталиты были народом воинственным, но немногочисленным. Успехи их объясняются глубоким разложением захваченных ими областей. Это же разложение Согдианы обусловило слабость эфталитской державы, так как многочисленных подданных бесполезно было мобилизовать. Сами эфталиты, видимо, не переоценивали своих сил и в авантюры не пускались. Режим, установленный эфталитами в Средней Азии, кажется, был непопулярен, так как при нападении тюркютов в 560–570 гг. согдийцы и тохары никакой помощи эфталитам не оказали.

На основании всего изложенного приходится признать, что гипотеза, выводящая эфталитов из Центральной Азии и считающая их тюркским народом, встречает ряд непреодолимых противоречий с фактами исторической и физической географии. Эта гипотеза возникла в XIX в., когда география Центральной и Средней Азии была еще малоизвестна, а об изучении климатических колебаний не было и речи. В наше время это реликт ранней стадии развития науки, тогда как предположение о том, что эфталиты – припамирские горцы, подтверждается всеми достоверно известными фактами и противоречит только устарелым гипотезам[235].

 

 

Величие и падение древнего Тибета[236]

 

Развитие древних государственных образований в Азии, с одной стороны, подчинено общей закономерности становления классового общества, с другой, – имеет свои специфические особенности. Чтобы понять соотношение между этими сторонами, чтобы отделить общее от частного, целесообразнее всего применить метод исторического исследования, т.е. в хронологической последовательности проследить ход событий от возникновения культурной традиции до ее конца под тем или иным углом зрения. Поставленная нами проблема формулируется так: почему бедное в природном отношении Тибетское нагорье оказалось в состоянии вскормить народ, выступивший, несмотря на свою немногочисленность, претендентом на роль гегемона Срединной Азии, и почему эта попытка стать гегемоном не удалась? Для ответа необходимо обратиться к светской политической истории Тибета, а поскольку таковая в историографии отсутствует, написать ее и тем самым получить решение, подсказанное самими фактами.

В отличие от наших предшественников мы положили в основу угла зрения не судьбу буддийской общины, проникшей в дикую страну, а закономерность развивающегося племени, подвергшегося культурному влиянию со стороны просвещенных соседей. Изменив, таким образом, аспект освещения событий, мы получили целостную картину: цепь событий в их связи и последовательности. Именно установление причинно-следственной связи подсказывает ответ на поставленную проблему с четкостью, которая исключает необходимость в дополнительных формулировках и сентенциях на общеисторические темы. Организованный материал говорит сам за себя.

 

Обитатели Тибета

 

Обширное Тибетское нагорье, отделенное от окружающих низменностей высокими горами – Куньлунем с севера и Гималаями с юга, – посередине разделено Трансгималайским хребтом, представляющим естественный рубеж между сухими степями северного плато и живописными речными долинами реки Цанпо (Брахмапутры) и ее притоков. Высокогорная равнина, примыкающая с юга к Куньлуню, – пустыня, не населенная и по наше время. Южнее, по склонам горных хребтов, идут травянистые степи, где возможно овцеводство, а еще южнее, по берегам рек, издавно бытовало земледелие [165, с.8–10; 218, с.8–9]. Северная пустыня и Гималаи преграждают доступ в Тибет с севера и с юга. Поэтому Тибет заселялся с запада и востока.

На западе, в верховьях Инда, с незапамятных времен создавали свои поселения земледельческие племена – моны и дарды [237]. По расе, языку и культуре эти племена были близки к народам Северо-Западной Индии и Памира. В V – VI вв. Дардистан входил в состав державы эфталитов, а после ее разгрома получил самостоятельность [63, с.135]. Политического объединения у дардов и монов не возникло. Они делились на множество мелких княжеств, независимых друг от друга. Вследствие примитивности их организации они не могли оспаривать первенство у продвигавшихся с востока предков тибетцев.

На западной границе Китая, в современных провинциях Шэньси и Ганьсу, жили бок о бок два разных народа: монголоидные пастухи кяны, народ тибетской группы, и земледельцы-жуны [55, с.3]. Хотя древние китайские авторы, очевидно метафорически, называли тибетцев «западными жунами», это были два разных народа [331, с.28–29], в древности говоривших на разных языках [там же, с.335]. Однако смешанные браки и общая судьба, определявшаяся совместной борьбой против Китая, повели к тому, что тибетский язык вошел в обиход не истребленных китайцами жунов. Смешавшись, эти народы распадались на несколько гибридных племен, из которых наибольшее значение для истории имели танчаны, дансяны, дибома (в Сычуани) и байлан. Впоследствии эти племена жундистского происхождения, слившись, образовали народность, называемую средневековыми тангутами [55, с.41 и 43].

Несмотря на продолжительное общение с китайцами, они сохранили еще в III в. своих князей и свой быт. Хотя большинство их знало китайский язык, но у себя они пользовались языком ди. Наряды и обряды их были похожи и на китайские и на тибетские, что указывает на тесную связь тангутов с обоими упомянутыми народами, однако этническая самостоятельность их в III в. утеряна не была. Численность отдельных племен иногда превышала 10 тыс. человек [238]. Не только по происхождению, но и по быту отличались друг от друга тибетцы-кяны и тангуты.

«Народы си-жун (в данном случае тибетцы. – Л.Г.) вместо одежд употребляют шкуры зверей; не имеют постоянных жилищ и ведут кочевой образ жизни, снискивая себе пропитание скотоводством. Определенных названий родам и поколениям не имеют, имя отца или матери служит названием и роду их. Они разделяются на множество родов, не имеющих государя и не признающих единовластия, а живущих общинами. Народ чрезвычайно храбрый, умереть в сражении почитается у них счастьем, умереть от болезни – несчастьем. Подобно животным, они крайне терпеливо переносят стужу: даже женщины при родах не уклоняются от суровости климата» [252, с.51]. «Танчанские цяны (в данном случае тангуты. – Л.Г.) составляют особый род. Они имеют постоянные жилища и живут домами. Избы их обтянуты полостями из буйволовой и овечьей шерсти (черной). В их владении нет ни законов, ни службы, ни налогов. Только в военное время они собираются в одно место, а в прочее каждый занимается своим ремеслом и друг с другом сношений не имеют. Одежду шьют из мехов и шерстяных тканей, пропитание получают от косматых буйволов, овец и свиней. По смерти отца, дядей и братьев берут за себя мачех, теток и невесток. Письма не имеют, а течение годов замечают по осенним и весенним переменам. По истечении каждых трех лет бывает собрание, на котором бьют быков и баранов для жертвоприношения Небу. Из дома князя Лянцзин происходят наследственно старейшины, а снискавшие приверженность знаменитых объявляют себя королями» [29, с.110–111].

Тексты не нуждаются в комментариях. Почти ни один из обычаев не является общим, различны и стадии общественного развития: у кянов – родовой строй в расцвете, у жунов – на исходе. Дальнейшая судьба их была также различна: жуны, вобрав в себя тибетское племя дансянов и остатки южных хуннов, впоследствии образовали государство Си-Ся, а потомки кянов сохранили свой быт и дикую волю до XIX в.

Потомками кянов можно считать скорее нголоков в верховьях Желтой реки, чем тибетцев-ботов, отколовшихся от кянов в неопределенное время до новой эры [29, с.124]. Боты, распространившись вверх по среднему течению Брахмапутры, вступили на путь создания классового государства, а кяны, потерпев ряд кровавых поражений, отступили в горы, откуда еще в 1899 г. своими набегами устрашали соседей и ревниво оберегали свою независимость.

По словам А.К. Козлова, они заносчиво заявляют: «Нас, нголоков, нельзя сравнивать с прочими людьми. Вы, кого бы это из тибетцев ни касалось, – подчиняетесь чужим законам: законам далай-ламы; Китая и каждого своего маленького начальника... вы боитесь всего. Не только вы, но ваши деды и прадеды были таковы. Мы же, нголоки, с незапамятных времен подчиняемся только собственным законам и побуждениям. Каждый иголок родится уже с сознанием своей свободы и с молоком матери познает свои законы, которые никогда не должны быть изменены. Каждый из нас чуть не рождается с оружием в руках; ... наше племя одно из самых высоких, достойных в Тибете, и мы вправе с презрением смотреть не только на тибетцев, но даже и на китайцев» [166, с.215]. В этих словах жива этнопсихологическая структура древних кянов, толкавшая их на кровавые войны, в которых большая часть их погибла [66, с.205–207, 225–231]. Несмотря на все высокомерие, нголоки – реликт эпохи расцвета родового строя.

Не кочевые племена, а оседлые земледельцы, осевшие на среднем течении великой реки Цанпо (Брахмапутра), создали тибетскую культуру и государственность. Во время правления Пудэкунгье, которое датировать не удалось, в Тибете возникли земледелие и ирригация [32, с.24]. На плодородной почве речных долин произрастали пшеница, ячмень, гречиха и горох. Воду на поля отводили из горных речек каналами, около которых воздвигались каменные укрепленные поселения. К тому же неопределенному времени тибетские хроники относят начало металлургии. Выплавлялись три металла: серебро, медь и железо. Через реки перебрасывались мосты, и даже появилось ткачество на станке. Значительный подъем хозяйства датируется концом IV – началом V в., когда была упорядочена ирригация, широко практиковалась заготовка кормов для скота, используемого при пахоте, и были выведены новые породы мула и хайныка (помесь яка и коровы) [29, с.127].

Технический прогресс создал такое изобилие продуктов, что население Тибета быстро росло. К VII в. оно достигло 2860 тыс. человек[239], т.е. предела, выше которого не поднималось вплоть до XX в. Больше, при указанном уровне техники, страна прокормить не могла. Естественно, прирост населения шел за счет земледельческих районов, и племена, поселившиеся в речных долинах, по бытовому укладу, обычаям и культуре все больше отдалялись от своих кочевых собратьев. Наконец они преобразились в народ, которому предстояло совершить великие дела.

 

 

Начало истории

 

Долгое время тибетские племена жили родовым строем, не общаясь с внешним миром. Наконец, внешний мир обратил на них внимание: с запада, из Гильгита, в Тибет вторглась черная вера бон и овладела умами и душами, а с востока пришла сяньбийская дружина и покорила тела и сердца. Тогда Тибет изменил свой облик, и произошло это так.

Некогда, до появления буддизма, в стране Шаншун (Гильгит) учитель Шенрабмибо проповедовал новую религию. Главное божество мужского пола было им названо «Всеблагой», а жена его выступала то как гневная «Славная царица трех миров», то как нежная «Великая мать милосердия и любви». Она была связана со стихией земли и в Западном Тибете называлась «Земля-мать». Это двуединое божество принимало кровавые жертвы, включая человеческие.

Мир, по представлениям этой религии, состоит из трех сфер: небесной области – богов, земной области – людей и нижней – водяных духов. Сквозь три эти вселенные прорастает мистическое мировое дерево, и оно является путем, по которому вселенные сносятся друг с другом. Общение осуществляется путем мистерий, совершаемых жрецами, принявшими посвящение. Жрецы, кроме того, гадают, колдуют и заклинают, вызывая болезни и непогоду. Все это требует высокой квалификации, и поэтому «бонская религия тяжела для изучения».

Священная книга бона была написана Шенрабмибо на языке «тагзиг» и переведена на другие языки. Это весьма отдалило бон от примитивных генотеистических культов, чуждых прозелитизму. Бон проповедовался и распространился, кроме Тибета, по склонам Гималаев и в Юго-Западном Китае. Можно думать, что не без его влияния сложились некоторые культы в Сибири, но это предмет специального исследования. В Тибете же эта религия стала господствующей и воинствующей, создав церковную организацию с соответствующей иерархией, клиром, организованным культом и тенденцией вмешиваться в государственные дела.

Это краткое описание[240], отнюдь не претендующее на полноту, все-таки достаточно, чтобы сделать вывод о невозможности отождествления бона и тунгусского шаманизма. Хотя в шаманизме есть учение о трех мирах, но отсутствует понятие о верховном божестве, о посвящении и силе жертвоприношений. Там нет и принципиально не может быть клира и церковной организации, потому что шамана, по представлениям тунгусов, избирают духи, а не обучают люди. Наконец, в шаманизм не обращаются, и к помощи шамана при болезни может прибегнуть человек любой веры, как к врачу, тогда как бон совмещает проповедь и исключительность, как всякая высокоразвитая религия и как любая воинствующая церковь.

Время появления бона в Тибете уходит в глубокую древность. Восторжествовал он не без борьбы и крови. Один из легендарных правителей Тибета, Трикум, «в первой половине своей жизни был привержен к бону, а во второй половине своей жизни приказал подавить бон „йунг-трунг“ (одно из изречений бона) и разорвал головную нить „му“ (по которой возвращались на небо). Подданные и советник Лонгам убили его кинжалом» [32, с.29]. На место старых бонских жрецов, подавленных правителем, пришли новые – боны-могилыцики.

Итак, бонская церковь урвала себе долю власти у племенных вождей, постоянно предававшихся распрям. Хотя они прятались друг от друга в каменных замках, число княжеств неуклонно сокращалось, так как князья энергично истребляли друг друга. В середине первого тысячелетия было 20 небольших княжеств, а немного спустя, в VI в., – уже только 17 [там же, с.31].

И вот в богатую, растушую, но разобщенную страну в 439 г. вступила новая сила. В это время воинственные тобасцы создавали и расширяли свою империю Вэй, жестоко расправляясь с другими племенами, ранее их осевшими в Северном Китае. В 439 г. они захватили Хэси и заставили бежать орду Ашина на север. Подобно Ашину, другой сяньбийский князек, Фаньни, со своими соплеменниками отступил на юго-запад во внутренний Тибет. Опираясь на дисциплинированный и боеспособный отряд, приведенный из тех мест, где война не прекращалась ни на минуту, сяньбийский вождь «привлек к себе цянов» [29, с.127; 56, т. II, с.184–185], т.е. занял господствующее положение среди враждующих племен. Как водяные пары конденсируются вокруг летящей в воздухе пылинки и образуют дождевую каплю, так тибетские племенные вожди объединились вокруг сяньбийского атамана и его потомков, которые за 200 лет полностью отибетились и слились со своими подданными. С этого времени началось объединение Тибета, закончившееся около 607 г., после чего правитель Намри (570–620 гг.) смог приступить к внешним войнам. Но прежде чем обратиться к политике VII в., рассмотрим положение, создавшееся в Тибете после его объединения.

 

 

Правители Тибета

 

Порядок, установившийся в Тибете к началу VII в., условно можно назвать ограниченной монархией. Но ведь так же говорят и про Англию; название иногда вводит в заблуждение, если оно не раскрыто и не пояснено, а потому приступим к описанию.

Теоретически вся полнота власти в Тибете принадлежала правителю, потомку сяньбийских князей, носившему титул цэнпо. Формально ему помогал совет, укомплектованный чиновниками, назначаемыми и смещаемыми правителем. На самом деле совет держал в своих руках всю исполнительную власть [29, с.125–126 и 234], а фактически он выполнял волю племенных вождей, опиравшихся на своих вооруженных соплеменников, являвшихся единственной реальной силой в стране. Племенные вожди даже носили титулы: или «родственник по женской линии», шанг, или «малые владыки», вассалы. Советники лонпо назначались только из знати. Естественно, они проводили ту политику, которая определялась их воспитанием и связями, т.е. защищали интересы аристократии [32, с.140–143].

В этой ситуации положение цэнпо было очень сложным. С одной стороны, он получал свое место по наследству; в его казну поступали доходы с обширных земель, принадлежащих «короне», – налоги, дань покоренных народов, выморочное имущество и имущество казненных преступников, но его в любой момент могли отрешить от должности, и практически он не имел ни реальной опоры, ни действительной власти. Даже войско подчинялось не цэнпо, а специальному «военному советнику» [29, с.127–128]. Бедному цэнпо оставался, по сути дела, только почет, и этим он напоминает эллинских басилевсов в те времена, когда разбогатевшая аристократия лишила их былой власти.

Официально все тибетцы были подданными банг [32, с.140–143] своего бессильного правителя, но они резко делились на три слоя: аристократы, свободные и лично зависимые – трэн [там же, с.97 и 172].

Свободные мужчины все были обязаны служить в войске. Оно было организовано в «четыре крыла» (ру) и более мелкие подразделения [там же, с.128–130]. Хотя это деление и не совпадало с племенным, но командные должности в них занимали племенные вожди и «родственники по женской линии» [там же, с.131]. Это весьма усиливало позиции аристократии и давало возможность расправляться с низшими слоями населения по своему усмотрению. Даже средневековые китайцы отмечают чрезмерную жестокость наказаний и бесконтрольность судей. В результате их «деятельности» в Тибете появились несвободные, т.е. холопы. Холопы были лишены свободы правящей властью в наказание «за вредные мысли, гордость, необузданность» [там же, с.172]. Их использовали на разных работах, иногда казенных, иногда отдавая в услужение аристократам. Положение их было весьма незавидным.

Аристократы за свою службу в качестве советников, чиновников (нген), придворных (кхаб-со) или военачальников получали земельные участки в условное владение. Эти участки (кхол-юл, букв, «земля за службу») можно было передавать по наследству, но нельзя было ни продать, ни обменять. Земля отбиралась в казну при нарушении лояльности по отношению к правителю или прекращении несения службы [32, с.79–80]. Этот институт весьма напоминает бенефиций или поместье[241]. Для содержания армии и чиновников требовались большие средства, которые собирались в виде подушного налога с населения, штрафов и дани с завоеванных земель. От уплаты налога освобождалось духовенство [32, с.101–104].

Итак, Тибет в VII в. был уже настоящим государством, в котором патриархальные отношения начали перерождаться в феодальные. Но феодализм был еще в зачатке. Гораздо большую роль играли именитые вотчинники, стремившиеся заменить монархию олигархией. Так, в Риме в результате усиления аристократии царская власть сводилась к нулю, а затем просто упразднялась [263, с.129]. То же происходило и в Финикии и в эллинских полисах.

Тибет стоял на том же пути. Вельможи и бонские жрецы крепко держали власть в своих руках, покоряя и ограбляя окрестные племена, так как только война кормила армию и только армия обеспечивала их власть и благополучие. При цэнпо Намри тибетские войска вторглись в Восточную и Центральную Индию и нанесли поражение тюркютам [32, с.35; 79, с.76], видимо добив несчастного Кара-Джурина, после того как он, брошенный своими восточными сородичами, пытался найти прибежище в Тогоне в 604 г.

Но всякий успех имеет свою оборотную сторону. В армию и в страну влились новые солдаты и подданные. Они были согласны принять на себя долю военных тягот и государственных забот, но только за соответственную долю благ. И тут они успеха не имели, ибо знать не склонна была делиться с побежденными. Антагонизм между аристократией и народом должен был возникнуть неминуемо, а тогда естественным вождем народа мог стать цэнпо, также утесненный знатью[242]. Очевидно, не случайно был умерщвлен победоносный Намри [32, с.36], а при его сыне Сронцангамбо[243]«подданные его отца возмутились, подданные матери восстали, родственные шанг-шунги Чжо-сум-па, Ньяк-ньи-таг-па, Конг-по, Ньян-по – все восстали» [32, с.36]. Это очень похоже на гражданскую войну, в которой принимали участие разные группировки и племена.

Восстание все-таки потухло, и порядок был восстановлен, но умный и энергичный Сронцангамбо[244]сделал выводы, весьма важные не только для него самого, но и для его подданных. Он обратил внимание на общину нищих бритоголовых монахов, проповедовавших странное учение о пустоте и неделании. И он не ошибся: буддизм оказался силой, которая, утвердившись в Тибете, превратила его потомков из цэнпо в царей.

 

 

⇐ Предыдущая22232425262728293031Следующая ⇒

Поделиться: