Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Александр Владимирович Мазин. Место для битвы



Александр Владимирович Мазин

Место для битвы

 

Варяг – 2

 

 

Текст предоставлен издательствм http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=119604

Аннотация

 

" Место для битвы " – вторая книга древнерусского цикла Александра Мазина.

Последний год княжения великого князя Игоря. Сергей Духарев – командир летучего отряда варягов‑разведчиков в Диком Поле. Хозары, печенеги, ромеи – все хотят сделать эти ковыльные степи своими. Одни – чтобы разбойничать, другие – чтобы торговать, третьи… Третьим, ромеям, все равно, кто будет владеть Степью. Лишь бы этот «кто‑то» не угрожал Византии. Поэтому ромеи платят золотом, чтобы стравить русов и печенегов, венгров и хозар. Это выгодно кесарям, ведь это золото все равно вернется в Византию… если не потеряется по дороге.

Воин не выбирает: сражаться ему или нет. Он будет биться, потому что война – это его жизнь, его предназначение.

Но место для битвы настоящий воин выбирает сам.

 

Александр Мазин

Место для битвы

 

Глава первая

Глава вторая,

Глава третья,

Глава четвертая

Стычка

 

Меньше стало ковыльных метел, больше обычного разнотравья. Трава измельчала – не доставала и до конского брюха. Теперь всаднику открывались приятные глазу просторы: синева неба и зеленые пологие холмы, грядой уходящие к востоку. На одном Духарев разглядел крохотных наездников – своих дозорных.

Здесь, в степи, Серега чувствовал себя не то чтобы одиноким… Незначительным. Слишком много места вокруг. Слишком мало людей. В этих пространствах теряется даже многотысячная орда. Что уж говорить о маленьком отряде? А вот Сладе степь нравилась…

 

Подумав о жене, Серега вспомнил, как они позапрошлым летом приехали в Полоцк. Как толпился у причала народ, как радовались жены, встречая мужей живыми и веселыми. Вспомнил, как они втроем, Устах, Духарев и маленькая Слада, потерявшаяся между двумя здоровенными варягами, сошли на берег, где их никто не встречал. Сошли и остановились, не зная, куда дальше, чужие среди веселой толпы полочан. А потом из толпы возник сотник Гудым, широкий, громогласный, в обнимку с женой и дочерью, не сводившими с сотника восторженных глаз…

И сразу все вокруг стали своими, и кипящий водоворот толпы, до этого чужой, тоже стал своим, включил в себя троих пришельцев и понес куда‑то, то есть не куда‑то, а в большой Гудымов дом, шумный от обилия домочадцев и челяди. А затем баня, общая трапеза и наконец торжественный поход к Детинцу, варяги и просто гридни, торжественные представления и – сам полоцкий князь Роговолт, неожиданно молодой, немногим старше Духарева, невысокий, с толстыми синими усами и еще более синими глазами на темном от загара лице. Как они с Духаревым с первого взгляда понравились друг другу, а Устах с полоцким князем оказались даже дальними родичами. Потом – пир, чаши по кругу, много пива, меда и хвастовства. Серега сначала собирался вообще о своих «подвигах» помалкивать, но хитрый Гудым заставил‑таки Духарева выложить историю своей схватки с Хайнаром. И Серега неожиданно увлекся, вскочил, стал показывать, как бил Хайнар, как он парировал, атаковал… И слушатели оказались благодарные, понимающие. Все они были воины, профи, для которых не было ничего выше и важнее битвы, и схватка с нурманом из неаппетитной кровавой карусели неожиданно превратилась в прекрасный своим утонченным искусством поединок. А потом слово взял Устах и принялся совсем уж неумеренно расхваливать Серегу, живописуя, как он голыми руками расправился с двумя вооруженными ульфхеднарами [4], а потом, раненый, с одним мечом, без щита, зарезал третьего нурмана. И слушатели восхищенно орали, потому что здесь были только варяги и те, кто хотел ими стать. И не было ну ни одного спесивого нурмана! И Серегу заставили показать, как именно он бил волколюдов. И Духарев показал. И еще расколол кулаком деревянный поднос. И никто не смеялся над его «простонародным» способом борьбы, а кто‑то из гридней побился об заклад, что тоже развалит кулаком доску. И не развалил, а только ушиб руку, и Серега, смеясь, позвал гридня в гости, потому что жена у Сереги лекарка и вылечить расшибленные пальцы ей раз плюнуть. А Гудым немедленно продемонстрировал вылеченную Сладой руку, разумеется, невероятно преувеличив тяжесть раны, доведя ее чуть ли не до огневицы…

И еще Духарев обратил внимание, что молодой князь почти ничего не говорит и почти не пьет, но слушает очень внимательно.

А когда на небе высыпали звезды, а полоцкая дружина наелась, напилась, накричалась и тоже высыпала во двор охладиться, князь подозвал Гудыма, чтобы сотник привел к нему нового дружинника. И сказал князь, что хочет он что‑то сделать для такого славного воина, но одарить его зброей не может, поскольку видит, что зброя у Серегея‑варяга отменная. Да и серебра у такого славного воина наверняка вдосталь (Сергей кивнул не без гордости), а потому он, Роговолт, дарит Сереге землю внутри городских стен, чтобы тот построил на ней добрый дом и жил там своим родом, с женами и наложницами, и растил сыновей, которых, ясное дело, у такого молодца будет великое множество.

Духарев поблагодарил искренне и не стал тогда «огорчать» князя сообщением о своем христианстве и естественных ограничениях, налагаемых оным на количество жен.

Князь узнал об этом позже, когда собирался поставить Духарева десятником. Узнал и десятником Серегу не поставил. То немногое, что полоцкий князь ведал о последователях ромейского Бога, не внушало Роговолту доверия. То есть своего расположения князь Духарева не лишил, но поручить человеку «с дефектом» своих людей не рискнул.

Десятником Серегу поставил уже Свенельд. У воеводы были на Духарева серьезные планы, а религиозными проблемами победитель уличей не заморачивался. Ему служили и христиане, и иудеи‑хузары, и поклонники «светлых небес» из степных племен. Кого из божеств считать своим главным покровителем – личное дело гридня. Лишь бы он был толковым воином, не хулил Перуна и правильно понимал Правду.

Духарев Перуна не хулил, но в кровавых оргиях участия не принимал. Не одобрял, но помалкивал. Что делать, если все твои друзья – язычники. Если ни один праздник без крови не обходится. Что говорить о боге воинов Перуне, если даже скотий[5] бог Волох, которого многие славяне держали в покровителях, тоже человечьими жертвами не брезговал, хотя в последнее время служители его старались приносить ему не девственниц, а девственность. Однако ж при любых неурядицах те же смерды готовы были отдать собственных дочерей, лишь бы не было неурожая. Духарев одобрить это не мог, но понять – вполне. Жили тут не каждый сам по себе, а родами. Индивидуальность, личность не имела значения. Только как часть целого. И если для выживания целого надо отдать богу часть, дочь или сына, – отдавали. Был бы род жив, а дети новые родятся. Голодная зима больше погубит, чем серп жреца. Голод был реальностью и для пахарей‑полян, и для охотников‑кривичей. Каждый третий год был неурожайным. И хорошо, если только третий.

В этом отношении обитатели Азовского побережья, к которому сейчас двигались варяги, были в привилегированном положении. Пусть засуха сожжет поля, пусть падет скот – рыба в мелком Сурожском море не переведется. Хоть сетями лови, хоть руками. Зимой тут даже овец рыбой подкармливали.

Кабы еще степняков диких к ногтю прижать, был бы тут просто рай.

Вспугнутые лошадьми, взлетели из травы тетерева. Паривший над степью ястреб тут же ринулся вниз, ударил метко…

Кто‑то из варягов заклекотал по‑птичьи, поздравляя небесного охотника с удачей.

Другой, более практичный, метнул стрелу – и жирный степной тетерев тяжело рухнул в траву. Стрелок, древлянин Шуйка, перенятый Свенельдом из гридней древлянского князя Мала, пустил коня вскачь, свесился с седла и с ходу подхватил сбитую птицу.

– Добре! – зычно поощрил его Устах, и следующую стайку так густо закидали стрелами, будто то были не птички, а печенежская конница.

– Из тетерева уха хороша! – мечтательно произнес Гололоб.– Ежели с корешками да на рыбьей юшке…

– Ша! – Духарев привстал на стременах. Он увидел, как один из разъездов, правый, достигнув вершины холма, внезапно повернул вспять и галопом понесся обратно.

– Стой! – рявкнул Сергей.

Он наблюдал за вторым разъездом.

Так и есть! Взлетев на гряду, двое дозорных тоже развернули коней и понеслись обратно. Один даже, на ходу, переметнулся из седла в седло – на свежую лошадь. Второй на скаку, будто играя, подбросил лук: раз, другой. Условный знак. Две дюжины верховых. Или немного больше. Если это не передовой отряд, то управиться можно. Но всё равно невезуха! И пятнадцати верст не проехали, а уже нарвались!

Варяги, остановившись, глядели на своих. Ждали команды. Биться или бежать?

На гребне показались крохотные фигурки – вражеские всадники. Рассыпаясь веером, они помчались вниз.

Дозорные опережали их шагов на четыреста.

Устах подъехал к Сергею, хлопнул по рукояти меча.

Духарев кивнул.

– Разберись! – выкрикнул синеусый.

Варяги тут же изготовились к бою: сменили лошадей, разъехались широко в стороны, проверили луки, сдвинули колчаны поудобнее…

Духарев пересел на Пепла. Почувствовав на спине тяжесть хозяина, жеребец тихонько заржал. Серега коленями послал его вперед, вынул из колчана сразу три стрелы с узкими гранеными наконечниками…

Один из дозорных начал отставать: преследователи обрадованно заверещали. Сразу трое степняков скакали плотной группой, понемногу настигая…

На свою голову!

Дозорный (кто – не разглядеть, но наверняка кто‑то из хузар) развернулся в седле и метнул стрелу вверх. Мгновением позже один из вражеских коней взвился на дыбы и опрокинулся. Наездник успел соскочить. А преследуемый тут же прибавил и ушел вперед. Вслед ему полетели стрелы, но попадали в траву, не достав цели.

Сергей тянул сколько мог: очень уж не хотелось драться. Может, увидав остальных варягов и сообразив, что расклад почти равный, степняки струсят?

– Ну, копченые ублюдки,– пробормотал он,– давайте поворачивайте!

Не повернули. То ли они увлеклись, то ли – от избытка наглости – сочли варягов легкой добычей. Что ж, пеняйте на себя!

Духарев набрал в грудь побольше воздуха – пронзительно засвистел и бросил Пепла в галоп.

Все варяжские кони разом рванулись вперед, в полную силу. Всадники припали к холкам.

Тугой воздух бил в лицо. Серега наклонил голову пониже, чтобы ветер задувал под ворот и охлаждал спину. Ковыльные метлы хлестали по сапогам, глухо били в землю копыта, толкая вперед и вверх могучее тело жеребца, подбрасывая привставшего в стременах всадника. Это была не просто скорость. Как будто мощь коня перетекала в человеческие мускулы. Восторг, азарт, кайф!

Но нынче Серега не имел права растворять мозги в кайфах. Он обязан был думать. За себя и за своих бойцов. Обязан был четко осознавать происходящее, предугадывать возможную опасность: вдруг дозорный ошибся, и врагов намного больше? Вдруг сейчас вывалит из‑за холмов целая сотня степняков – и что тогда?

А тогда надо сунуть ярость, азарт, сладкое предвкушение битвы куда подальше, развернуться на сто восемьдесят и, как выражается Понятко, «тикать во все четыре копыта». И позаботиться, чтобы все его парни тоже развернулись и удирали, как припеченные. И тот, кто думает, что для этого достаточно разок свистнуть, – глубоко ошибается. Попробуй заверни того же Мисюрка, когда у того перед дракой крышу начисто сносит и в пустой башке ничего не остается, кроме этой самой будущей драки! Боевая ярость мозги отшибает почище сушеных мухоморов. В первую очередь чувство самосохранения.

Нет, никто больше не выскочил из‑за холмов. Но еще не факт, что там никого нет. Степную повадку: цапнуть, отбежать – и заманить в засаду – Серега уже изучил во всех подробностях. Кровью за науку плачено. Поэтому летит Серегино тело в бой, пластается над степью вместе с бешеным конем, с трудом удерживая рвущийся из груди крик предвкушения битвы, а сознание – оно где‑то сбоку, замечает, отслеживает, прокачивает ситуацию через мозговой компьютер, как бы минуя кипящее адреналином тело…

Нападающие скатились с холма. Уши резанул пронзительный визг. Так не визжит даже распаленный жеребец перед дракой. Так мерзко верещат только копченые!

Кто‑то из варягов ответил низким турьим ревом, кто‑то завыл по‑волчьи…

Серега вдыхал острый запах конского пота, теплый ветер раздувал усы, облизывал щеки…

Дозорные – они уже были ближе к своим, чем к степнякам,– резко повернули коней почти под прямым углом, натянули луки…

Ф‑фыр‑р! Ф‑фыр‑р!..

Ушли в небо красноперые стрелы… Один из печенегов вылетел из седла, еще один…

Остальные перестали визжать, приникли к конским холкам, рассыпались в стороны. И вот уже они один за другим поднимаются над лошадиными спинами, вскидывают луки… В воздухе зарябило от стрел, но оба отряда, вернее, две растянувшиеся цепочки всадников продолжали сближаться.

 

…Серега видит, как ближайший к нему всадник, на полном скаку, встав почти во весь рост, посылает стрелу за стрелой. Духарев слышит, как эти стрелы рвут воздух совсем близко, но ни одна не задевает ни его, ни Пепла.

Когда печенег сует руку в колчан, Духарев тут же привстает на стременах и, почти не целясь, одну за другой, выпускает три стрелы.

Мимо. Зато степняк после первого же выстрела съеживается, припадает к гриве… А кони летят навстречу друг другу, стремительно сближаясь…

Духарев торопливо сует в чехол лук, вытягивает меч, бьет пятками жеребца. Быстрее, еще быстрее…

А его противник, наконец сообразив, что рукопашная – не его профиль, резко осаживает коня.

Хлесткий удар тетивы.

Пепел прянул в сторону, не дожидаясь команды всадника, и тут же снова прыгнул вперед. Обученный для боя конь дорогого стоит – две стрелы ушли в «молоко». Третью Духарев лихо отшиб мечом. Нервы у степняка не выдержали. Он рывком развернул лошадь, уже в повороте выстрелил еще раз – опять промахнулся, хлестнул свою лошадку… Но Пепел, разогнавшийся, уже ее достал, и Сергей, привстав на коротких стременах, смахнул печенежью голову в войлочной шапке. Легко, словно лозу срубил. И тут же оглянулся, выискивая нового врага.

Враг, как мгновенно выяснилось, тоже его искал.

У затылка, едва не чиркнув по шлему, пропела стрела.

Духарев резко осадил, и следующая стрела прошла перед мордой Пепла. Разворот… Вот ты где, голубчик!

Ухмыляясь во весь рот – с тридцати шагов степняк муху к кизяку пришпилит, – печенег выпустил еще одну стрелу. Духарев не глазами, шестым чувством уловил, куда целит враг, резко наклонился – и смерть прошла над головой.

Вот наглец! В лицо метит!

Прижавшись щекой к жесткой гриве, Духарев мчался вперед. Пары секунд ему хватило, чтобы оценить противника и понять, что тот, отменный стрелок, не станет бить в коня, уверенный, что непременно достанет всадника. Ну, поглядим!

Духарев так плотно приник к Пеплу, что только стальной шлем виднелся между ушами жеребца. Да еще рука с мечом, занесенная для удара.

Стрела ударила в основание клинка с такой силой, что Серегину руку отбросило назад. Печенег закинул руку, выдергивая из колчана новую стрелу, но Духарев уже был рядом. Меч взлетел и опустился. Полетели в траву две половинки лука, которым степняк (наивный!) попытался отбить булатный клинок. Меч с хрустом просек пропитанный солью тягиляй. Конь печенега шарахнулся, его хозяин вывалился из седла и остался лежать, судорожно дергая конечностями. Духарев уже забыл о нем, выискивая новых врагов.

Но их не было.

Около дюжины оставшихся в живых печенегов рассыпались по степи, спасаясь бегством. Примерно столько же варягов скакали за ними. Преследовали.

«А вот это совершенно лишнее!» – подумал Духарев и высвистел сигнал: «Все ко мне!»

Печенег и убегая может метнуть стрелу. И попасть, что характерно.

Свист хорошо слышен в степи. Варяги один за другим прекратили преследование. Все, кроме одного. Этот на скаку выпустил стрелу – и удирающий печенег свалился. Его конь тут же остановился, готовясь защищать хозяина, но стрелок (это был Машег) отложил обдирание трупа на потом и галопом пустился на зов. Понятие дисциплины было не чуждо благородным хузарам, хотя иногда трактовалось ими весьма вольно.

Съехались.

– Рагух, что за холмами? – первым делом спросил Духарев.

– Других не видал.– Хузарин правильно понял вопрос.

Убегающие печенеги превратились в черные точки. Вряд ли они вернутся. Не было случая на Серегиной памяти, чтобы разбойничья шайка вернулась, получив по чавке. Разве что с подмогой.

Сергей спрыгнул на траву, приласкал Пепла. Огляделся, пересчитал своих и помрачнел.

Подъехал Устах, тоже спешился.

– Цел?

– Как видишь.

– Надо бы наверх подняться, глянуть, как оно там.

– Я поднимусь,– кивнул Духарев, свистом подозвал заводную, взобрался в седло. Тело уже расслабилось, но сердце колотилось быстро‑быстро. Обычное дело после боя.

Уцелевшие варяги съезжались к командирам.

– Устах, раненые – на тебе. Машег, Гололоб – со мной! – скомандовал Сергей. И направил лошадь к ближнему холму.

 

Глава пятая

Неожиданная «находка»

 

На вершине холма стоял обгрызенный ветрами каменный истукан. Рагух сплюнул метко, попав истукану в выпуклый пористый глаз. Удостоился неодобрительного взгляда со стороны Гололоба. Ухмыльнулся.

По ту сторону холмов лежали еще холмы. Трава – как шелковистая шерсть на спинах исполинских зверей.

Гололоба прозвали Гололобом потому, что надо лбом у него не волосы росли, а бугрился широкий шрам от ожога. В дальнем походе плеснули со стены кипящим маслом. Повезло, что в глаза не попало. Если не считать этого малого дефекта, Гололоб был муж хоть куда. Силач, красавец, воин отменный. Но с хузарами постоянно пикировался. Не то чтобы Гололоб их недолюбливал, скорее – дух соревнования.

– Ты руку перевяжи, кровь капает.– Рагух показал на Гололобово предплечье.

– Ах ты, песий бог! – Гололоб поддернул рукав.– Не заметил!

И полез здоровой рукой в седельную суму за льном.

– А ну покажи! – забеспокоился Духарев.

– Нет, пустяки. Стрелой царапнуло.– Гололоб плеснул из фляги на рану (антисептика, блин!) и одной рукой умело намотал льняной лоскут.

Истукан взирал на людей с мрачным терпением; дескать, когда ваши косточки истлеют, я все еще буду тут стоять.

«Да,– подумал Серега,– место хорошее. Все видно и отовсюду видно». Такие места обычно выбирали для погребальных курганов. Очень возможно, что в ногах идола покоится прах древнего вождя. Тем не менее идола никто не трогал. И старых курганов, кстати, никто из нынешних степняков не потрошил. Даже самые отмороженные воздерживались от грабежа чужих могил. Это потом, лет через тысячу, прикатят сюда «цивилизованные» археологи, ученые, мать их так, срежут макушку бульдозером, выпотрошат могилку, разложат косточки по коробочкам с надписями, свезут на музейный склад. А то и пепельницу сварганит какой‑нибудь весельчак из бурого черепа древнего вождя. И будут многоученые кореша археолога, за партией в преф, пихать в череп окурки да скрученные шкурки от воблы. И обзывать дикарями тех же печенегов, которые, дескать, кумыс пили из вражеских черепов. Ну да, пили. И детей поили. Но при этом, надо отметить, врагов убивали собственноручно и чаши из черепов делали не для их посмертного унижения, а совсем наоборот. Чтобы доблесть вражескую наследовать. Дикари, ясное дело! У них, наверное, и граненых стаканов не было. Вот и пили из чего ни попадя. А вот плевательницу из черепушки сделать – слабо?

– Глянь, Серегей, там вроде рощица? – отвлек Духарева от мрачных размышлений Гололоб.

– Река там,– уточнил Машег.

– Откуда знаешь?

– А ты на зелень погляди!

Гололоб спорить не стал: Машег лучше знает, он в степи родился.

– Поедем глянем?

– А что на нее глядеть? – удивился хузарин.– Вода есть – и хорошо. Там и заночуем. Так, Серегей?

Духарев кивнул.

– Поехали обратно,– сказал он.– Вроде все чисто.

– Ну‑ка, постой! – неожиданно проговорил Машег.– Вроде пачинаки[6]?

Сергей прищурился, ага, точно! Два всадника! Правда, на таком расстоянии определить их племенную принадлежность Духареву было не по силам. Зато он углядел что‑то светлое (мешок, что ли?), волочащееся по траве…

– Да пес с ними, с копчеными! – проворчал Гололоб.– Нехай бегут!

– А что это за ними тащится? – спросил Сергей.

Машег тоже прищурился…

– Полоняника волокут! – заявил он уверенно.

– А ну‑ка…

Духарев пихнул каблуками лошадь и поскакал вниз по склону. Машег тут же его обогнал, полетел впереди, все более увеличивая разрыв. Конь у него был лучше Серегиного, да и наездником хузарин тоже был лучше, чем Духарев, лишь несколько лет назад впервые севший в седло.

Гололоб поравнялся с командиром, но гнать сломя голову не стал. Скорее шакал волка загрызет, чем Машег не управится с двумя печенегами.

Степняки заметили погоню. Тот, который волочил пленника, моментально перерезал веревку, и оба печенега припустили галопом. Хузарин тоже наддал.

– Машег! – взревел Духарев.– Брось их!

Хузарин услышал, придержал коня. Но скорее всего, не от дисциплинированности, а просто потому, что решил поберечь силы.

Пленник печенегов лежал, неловко подобрав под себя связанные руки и уткнувшись лицом в землю. Смуглая спина изодрана и посечена травой, длинные черные с проседью волосы спутаны и подпалены.

Варяги спешились.

Гололоб неделикатно, носком сапога, поддел лежащего и перевернул на бок. Тот застонал, попытался открыть глаза, но не смог. Лицо его выглядело так, словно над ним минут десять работал боксер‑профессионал.

– На булгарина похож,– авторитетно заявил Гололоб.

Духарев хмыкнул. Больше всего бедолага был похож на сырую отбивную.

– Парс! – возразил Машег, разогнул пальцы связанного и показал у него на ладони красное пятно: то ли краску, то ли татуировку.

– Добить, командир? – деловито осведомился Гололоб.

– Уверен, что мы для этого его у печенегов отбивали? – иронически осведомился Духарев.

Гололоб пожал плечами.

– Дак он же не из наших! – сказал он с полной уверенностью, что это достаточный довод, чтобы прикончить пленника.– Да и не отбивали мы его…

Пленник зашевелился.

Серега молча отстегнул фляжку и поднес к губам связанного.

Тот присосался к горлышку, как теленок к вымени. Разом выдул половину. Вздохнул, снова попытался разлепить веки, не смог.

– Благодарю тебя, добрый человек,– прошептал он по‑славянски.

– Мы – варяги,– сказал ему Духарев.– Мы тебя не бросим, не бойся!

Гололоб хмыкнул. Машег пробормотал что‑то по поводу мягкосердых почитателей Христа.

Поступок командира оба не одобрили. Их гуманизм в отношении чужаков не распространялся дальше «прибить, чтоб не мучился». И это было правильно. По местным традициям. А Сереге вдруг очень захотелось помочь незнакомому бедолаге. Может, потому, что он еще не изжил до конца старую мораль, может, потому, что Духареву просто надоело убивать. Захотелось, наоборот, подарить кому‑то жизнь. Не из христианского человеколюбия. Просто так.

Кривой засапожный нож легко перерезал ремни, Духарев подхватил незнакомца на руки и уложил поперек седла. Бедняга скрипнул зубами, но удержался, не застонал.

 

В стычке с печенегами варяги потеряли двоих. И еще трое были серьезно ранены. Легко раненных, вроде Гололоба, было с полдюжины, но легкие раны значения не имели.

Двое из Устахова десятка уже копали яму под костерок. Устах, признанный в ватажке костоправ, раскладывал инструменты.

Впрочем, один из «серьезных», раненный в шею Мисюрок, ухитрился «помочь себе сам». Вырвал стрелу, продырявившую мышцу, и, вместо того чтобы заняться раной, снова полез в драку. В результате потерял столько крови, что еле на ногах стоял.

– Ты что, нурман? Берсерк? – отругал его Духарев.– Горячка начнется – что с тобой делать? Герой! Без тебя не управились бы, да?

Мисюрок криво ухмылялся. Полагал он себя именно героем, а не недоумком. Еще бы! В гуслярских сказах настоящие герои именно так и поступают. Сольют пару литров крови – и дальше скачут. А потом такие вот сопляки, даже не перевязав раны, снова кидаются в бой… и через пять минут валятся под копыта коней.

– И кто тебя только учил, дурня! – ворчал Сергей, накладывая повязку.

– Десятник черниговский Дутка! – не без гордости ответил парень.

– Знаешь такого?

– Встречал,– буркнул Духарев.

В Чернигове они с Устахом гостевали в прошлом году и составили о тамошней дружине не слишком высокое мнение. Сомнительно, что в приличного бойца Мисюрок вырос в Чернигове. Скорее уж – когда в отроках у Свенельда ходил.

Устах обрабатывал бок второго раненого.

– Подержи‑ка его,– попросил он Духарева, но раненый, его звали Вур, даже обиделся.

– Ты давай режь, старшой! – закричал он сердито. – Что я тебе, девка? Вытерплю!

– Как знаешь.– Устах зажег масло, прокалил в огне нож и хитрое приспособление для вытягивания стрел, похожее на кривую ложку.

Разрез Вур перенес бестрепетно, но когда Устах полез ложкой в рану, дернулся в сторону. Духарев вмиг придавил его руки к земле…

– Я сам! – прохрипел раненый.– Не держи меня!

И точно, больше не дрогнул, только скрежетал зубами да поминал нехорошими словами печенегов, степь и своего лекаря‑мучителя.

Устах на ругань не реагировал, аккуратно вытянул наконечник, оглядел – не отравлен ли? – отложил в сторону. Наклонившись над раной, из которой обильно струилась кровь, принюхался, обмакнул палец, лизнул…

– Вроде требуху не порвало,– пробормотал он и принялся пучками запихивать в рану покрытый плесенью мох. Мох выглядел отвратительно, но собран и «приготовлен» был по рецепту Серегиной жены и пользовался у варягов заслуженным доверием.

У второго раненого печенежская стрела продырявила плечо, перешибла кость и вышла с другой стороны, упершись в кольчужный рукав. Вытащить ее было просто. Устах отломил наконечник, смазал древко маслом да и выдернул. Сложнее оказалось «составить» кость. Бедного парня держали вчетвером, а он бился и кричал, позабыв, что он – варяг, которому непристало даже жаловаться на боль.

Управились. Закрепили руку в лубке.

– Другой раз я его не возьму,– сказал Устах, вытирая окровавленные руки.

Парень был из его десятка.

Духарев кивнул, соглашаясь. Жаль, конечно, бился бедолага неплохо.

Мимоходом подумал: «А сам я? Вытерпел бы или тоже орал и вырывался?»

Года два назад, точно, орал бы. А теперь? Теперь бы, наверное, терпел. Во‑первых, положение, как говорится, обязывает. Во‑вторых – еще и рёреховская выучка имеется. Старый варяг сам боли вообще не замечал и ученика своего великовозрастного тоже кое‑каким упражнениям научил. Правда, упражнения – всего лишь упражнения. Проверить, как это все сработает, когда у тебя в кишках начнут пальцами рыться, случая пока не выпало. Надо признать, Серега по этому поводу не особо печалился.

Последним осмотрели найденыша. Оказалось, не такой уж он покалеченный. Так, «повреждения мягких тканей», как любил выражаться спортивный врач в Серегиной «той» жизни, обследуя, скажем, раздувшуюся после доброго пинка мошонку.

После обработки чужеземец даже ухитрился разлепить один глаз. Но – помалкивал. Его, впрочем, и не допрашивали. Успеется.

Обоих убитых завернули в попоны и погрузили на лошадей. Печенегами пусть зверье подкормится, а своих полагалось предать огню. Но – степь. Дым на сотню верст просматривается. Однако у Сереги появилась полезная мыслишка. Если речка окажется достаточно глубокая…

 

Глава шестая

Ночь у неведомой реки

 

До реки добрались уже на закате. Речушка оказалась не такая уж мелкая, чистая, с каменистым дном и купами лохматых верб вдоль низких берегов. Раненым в тени поставили шатер, прикрыли вход шелковым пологом, чтоб насекомые не досаждали. Для погибших связали квадратный плот, тела обложили ветками. Вместо медвежьей лапы, что клали по славянскому обычаю, дали покойным луки со стрелами да по длинному ножу. В ноги погибшим бросили двух связанных печенегов, взятых живыми и не добитых на месте именно для этой цели. По варяжскому обычаю, они должны были «сопровождать» уходящих за Кромку, чтобы видели духи: истинные воины в Ирий идут. Печенегам перевязали раны и дали воды: чтоб дотянули до рассвета.

Пока остальные готовили в смертный путь погибших братьев, Духарев и хузары, которым языческие церемонии отправлять было не положено по вере, занимались делами менее возвышенными – стряпали.

После ужина, по заведенному Сергеем обычаю, сели в кружок, провели «разбор полетов». Сошлись на том, что ошибок не было. А что потеряли троих против четырнадцати побитых печенегов, так это очень даже хороший результат. Особенно если вспомнить, к примеру, какой была их первая стычка с печенегами у хортицких порогов. Вот когда была мясорубка!

Из восьми варягов (один – в дозоре, один – на страже у павших, трое раненых – в шатре), сидевших сейчас на песочке у костерка, ту схватку помнили все, кроме хузар, которые пришли в ватажку позже. Все восемь там были, все выжили, и все потом долго еще удивлялись, что выжили.

Серега тоже помнил ту стычку очень хорошо. И слава Богу, что мог помнить, а не лег там, у хортицких порогов…

 

* * *

 

Месяца не прошло, как они пришли из Полоцка. Три больших десятка, сорок человек, считая сотника.

Пришли они по слову князя Роговолта, но вызвались все сами. Серега тоже был добровольцем. Заскучал он в Полоцке. Для выходца из мира ТВ и компьютеров жизнь провинциального гридня скучновата. Тем более что и политиком, и воином Роговолт был умелым, с соседями жил если и не в большой дружбе, то уж уважением пользовался. Так что никто на Полоцк хищного клюва не разевал. А при таком раскладе жизнь гридня довольно однообразна. Тренировки, охота, пиры. Для женатых – еще и хозяйство. Двор, дом, челядь и прочее. Хозяйством, впрочем, ведала Сладислава, чему Серега был откровенно рад.

К списку развлечений дружины относились также недальные походы: посещение соседей, полюдье. Сбор налогов и демонстрация силы одновременно. И суд, конечно. Князь, тиуны, старшие бояре занимались решением социальных проблем, а дружина осуществляла, так сказать, силовую поддержку.

Выглядело это следующим образом.

На рыночной площади какого‑нибудь городка выбиралось местечко, где навозу поменьше. На нем устанавливался деревянный княжий трон, который возили с собой специально для этой цели. Пониже, на скамеечках, рассаживались ближние бояре, а дружина, в полном боевом, выстраивалась вокруг. И начинался княжий суд.

Звучало круто, но на деле… На деле это обычно выглядело куда более прозаично.

Допустим, голова вольной охотничьей ватажки Шкуродер взял у огнищанина Пупырки‑Жадюги снасть и припас в размере… (долгое и подробное перечисление) под треть будущей добычи, которая составила… (подробное перечисление). И вот, по заявлению кредитора, вышеуказанный Шкуродер, нехороший человек, сволочь поганая, представил только четверть.

«Сам ты сволочь поганая, нехороший человек и жаба мелкая, болотная! – степенно отвечает Шкуродер.– Всё мы тебе, пасти ненасытной, пиявке, опарышу трупному, отдали! А тебе все мало! – (Князю.) – Хочет он, чтоб мы по миру пошли, чтоб дети наши…»

«Ах ты, блоха собачья, червяк навозный, помет сорочий! – с достоинством перебивает кредитор.– Как же это всё отдали, если…»

Засим следует еще длинное перечисление, что именно отдали ватажники с указанными расценками, дефектами поставленной продукции и уничижительными эпитетами в адрес поставщиков.

На что незамедлительно следует ответная речь Шкуродера, в которой подробно перечисляется отданное Пупырке, но оценивается отданное существенно выше, дефектов значительно меньше, а вот эпитетов, сопровождающих имя почтенного кредитора, существенно больше. Вспоминаются и недопоставки продуктов и снаряжения со стороны Пупырки, а также дефекты этого снаряжения, по мнению ватажного головы, вызвавшие уменьшение добычи и напрямую связанные с происхождением Пупырки от дохлой щучки, совокупившейся со свиным пометом, изрыгнутым в чистую реку вышеупомянутым Пупыркой.

Когда стороны созревают до того, чтобы от словесных действий перейти к рукоприкладству, следует грозная реплика князя, и тяжущиеся стороны моментально перестают осыпать друг друга бранью, а их сторонники, соответственно, перестают засучивать рукава. А если не перестают, то пара‑тройка княжьих отроков, выполняющих функции судебных приставов, быстренько навешивает буянам тренделей, оттаскивает их за ноги куда‑нибудь в тенек – и суд продолжается.

Начинается опрос видаков. То бишь свидетелей. И опрос этот вполне может затянуться часов на десять, поскольку считается, что чем больше у судящегося свидетелей, тем лучше, а диспут по поводу какого‑нибудь мотка гнилой пеньковой веревки ценой меньше мелкого резана может длиться бесконечно.

Поначалу Духарев удивлялся терпению князя, молча выслушивающему диспут о том, как сказывается удар палкой, полученный забредшей в чужой огород (по другой версии – просто прогуливавшейся по улице) свиньей, на стоимости и вкусовых качествах окорока, изготовленного из этой свиньи двумя месяцами позже. Но потом Серега сообразил, что князь не столько слушает доводы, сколько изучает тяжущихся и общественную реакцию на их слова. А заодно определяет обеспеченность местных жителей и психологическую обстановку в городке. И слушает очень внимательно, поскольку в горячке дискуссии выбалтывается информация, которую в ином случае диспутанты держали бы при себе.

Решались же сами споры, как правило, не по показаниям свидетелей, а на основании личного знакомства князя с характерами сутяжников.

– Ты, Пупырка, три лета тому у ватажников тож лишнего требовал,– строго напоминал князь.– Довольно тебе.

И вопрос был решен. Так сказать, по прецеденту.

Если же судья с биографиями спорщиков был знаком слабо, а доводы с обеих сторон были примерно одинаковыми по громоздкости, призывался местный тиун, или староста. За кого поручится – тот и прав.

У Роговолта было чему поучиться. Если бы Духарев метил в княжьи тиуны, он, несомненно, внимал бы княжьему суду с жадным вниманием.

Но Серега, который даже ведение собственного хозяйства переложил на хрупкие плечи жены, от подобных споров впадал в ступор, как лягушка – от мороза.

Были, конечно, и другие судебные дела. Попроще. Например, убийства. Тут расклад был четкий. Труп, свидетели, преступник, признание преступника. Если все присутствовало, князь определял головное (родственникам пострадавшего) и виру (себе). Если не хватало какой‑нибудь детали, допустим, преступника, то виру выплачивала община или конец, на территории которого произошло убийство. При таком раскладе, то есть когда простые граждане были кровно, кошельком, заинтересованы в поимке убивца, у того было совсем мало шансов сбежать. А если он все‑таки сбегал, то ловили его всем миром и с большим энтузиазмом. Дружина в этом участвовала, только если убийца оказывался слишком крут для непрофессионалов. Например, заезжий рубака‑свей. Но такой случай Духарев наблюдал всего один раз, и то поставленный перед князем свей мгновенно повинился и заплатил, сколько сказали.

В общем, тоска.

Конечно, пиры и охота скрашивали жизнь бедных воинов. Охоту, однако, Серега любил не всякую. Вот медведя взять – это по нему! Но любой серьезный зверь считался «княжьим», и его обычно заваливал сам Роговолт, прочие – не лезь! А три часа гонять за каким‑нибудь перепуганным оленем – извините! Что же до пиров… Кушали гридни, конечно, вкусно и сытно. И скоморохи их развлекали, и гусляры. Но скоморошьи шуточки, от которых катались от хохота дружинники, были, на взгляд Сереги, довольно тупыми, а откровенная лесть по отношению к князю – вообще тошнотворна. Тех же скоморохов если и смотреть, то не в хоромах, а на рынке. Когда они не жопу князю лизали, а пародии на него корчили. Но скоморохи – это еще ничего. Вот гусляры‑сказители – это вообще полный облом. Припрется какой‑нибудь одноглазый дедушка да как затянет сипло, на одной ноте, под монотонный трень‑брень, да как попрет словесным поносом…

Прерывать гусляра считалось дурным тоном. Тем более что народ это был злопамятный и запросто мог обкакать обидчика… в тереме другого князя. К тому же половина гусляров – чьи‑нибудь соглядатаи.

Посему занудного певца воспитанные полоцкие дружинники редко выкидывали с крыльца. Чаще хвалили и подносили чашу за чашей. Надерется и уснет. И не будет мешать дружинникам самим петь любимые песни.

На памяти Духарева только один гусляр обладал музыкальным слухом и голосом и ушел не только с полным брюхом, но и с полным кошельком.

Была у Сереги еще одна проблема. Посерьезней. Девки. Те самые, которые на дружинных пирах обязательно присутствовали и у которых Духарев вызывал естественный здоровый интерес. И надо признать, при всей любви Сереги к жене интерес этот бывал не только односторонним. Но – увы! Все содеянное мужем на стороне непременно доходило до Сладиславы. Нет, никаких сцен она мужу не устраивала и ни словом не попрекнула. Только огорчалась. А огорчать ее Духарев совсем не хотел, но…

В общем, когда поступило предложение двинуть на юг, Духарев не без радости согласился. Но согласился бы он в любом случае, поскольку на юг, десятником, уходил Устах, а не поддержать в опасном деле лучшего друга Серега просто не мог. Вот они и пошли.

 

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Русы

 

– Господин, мы их потеряли,– голос у гридня дрогнул. Он застыл, не поднимая глаз выше золоченого стремени, и не мог видеть, как ладонь всадника ласкает витую рукоять булавы. Один удар – и светлый затылок (шлем гридень держал в руках) превратится в кровавую кашу. Но всадник сдержался. Он умел смирять гнев. Вместо того чтобы ударить, он тоже снял шлем, погладил бритую загорелую голову, расправил влажный от пота чуб. Не выше уха у всадника – узкая полоса – шрам. И рука, расправлявшая поседевший чуб, тоже испещрена шрамами. Ее хозяин не любил рисковать попусту, но если уж выходило драться, то за щитами дружины не прятался.

Сейчас дружина стояла поодаль. Рядом был только один, лучший.

– Сказывал я те, батька: не хитри с хитрованами! – проворчал он.

– А ты? С одного лиса две шубы не снять. Ты своего Скарпи слушай больше – с сумой по миру пойдешь!

Варяжские усы говорившего были с густой проседью, а на концах крашены синим. Так же, как и у того, кого он назвал батькой.

– Молчи, Асмуд! – бросил старший.

Жеребец под ним заплясал, чуя настроение хозяина. Гнедая кобыла Асмуда недовольно покосилась на белого жеребца.

– Встань да говори толком! – прошипел всадник. – Лиса сбежала с нашим золотом?

– Не знаю.– Гридень медленно распрямился.– Их не было в уговоренном месте. Они ушли. След оборвался в Днепр…

– Переправились? – отрывисто спросил всадник.

– Скарпи сказал…

 

Высокий нурман в золоченых доспехах спрыгнул на песок, пошатнулся… Оказавшийся рядом разведчик‑гридь сунулся поддержать, но нурман сердито его оттолкнул.

– Не девка,– грубо сказал он.– Не свалюсь.

И пошел к воде.

Наверху громко переговаривались по‑нурмански хирдманы Скарпи, личная дружина княжьего боярина.

Славяне‑разведчики, обнаружившие след, помалкивали.

Примерно в полутора стрелищах от берега стояли на якорях две большие боевые лодьи под полосатыми парусами. Там тоже интересовались происходящим на берегу, но нурмана в золоченых доспехах за высоким рогозом с кораблей видно не было.

Скарпи долго разглядывал примятые камыши. Потом повернулся, хватаясь за торчащие из земли корни, вскарабкался по сыпучему склону, толкнулся от подставленных под ногу ладоней и уселся в седло.

– Зови корабли,– бросил он одному из хирдманов.

Тот дважды отрывисто дунул в рог. Гнусавый низкий рев всполошил птиц. Захлопали тысячи крыльев. Разведчики, в большинстве – из охотников‑полян, проводили улетающую дичь тоскливыми взглядами.

Лодьи снялись с якорей, развернулись к берегу…

– Хрунгельв, я оставлю тебе две сотни, десятерых следопытов и дюжину собак,– сказал нурман в золоченых доспехах тому, кто трубил в рог.– Разделитесь. Одни пусть идут вверх по течению, а другие – вниз. Но за оба отряда отвечаешь ты.

– А ты? – спросил Хрунгельв.

– А я переправлюсь на тот берег и сделаю то же самое. У этих черных крыс нет лодок. Далеко по воде они не уйдут. След будет.

 

Гридень перевел дух.

– Ну! – сердито поторопил всадник.– Продолжай!

– След мы нашли,– торопливо проговорил гридень.– На этой стороне и совсем близко. Только волки уже порвали лису.

– Какие еще волки? – взъярился всадник.

– Побили их, батька. На правом берегу, повыше Рачьего острова. Вся трава – в крови. И мешков не было. И хузар там тоже не было.

– Трава в крови! – фыркнул Трувор.– Сбежали они, шакалья порода!

– Не сбежали,– буркнул гридень.– Мы их нашли…

 

Полуденное солнышко до песка пробивало мелководье. Скарпи не понадобилось спускаться с береговой кручи, чтобы увидеть то, что под водой. Зрелище объеденных раками тел – не самое приятное. Но Скарпи, который своего первого врага уложил в четырнадцать лет, а к семнадцати уже потерял счет тем, кого убил, вид трупов не взволновал. Его интересовало другое.

– Вытащить и пересчитать,– распорядился он.– Определить, скольких не хватает. Пустить погоню по следу…

– По которому? – флегматично поинтресовался Хрунгельв.– Их три.

Скарпи задумался…

 

– Скарпи решил: главный – тот, что в степь уходит. В степи потеряться легче. Остальные – чтоб глаз отвести,– сообщил гридень.– Так, батька, он и велел тебе передать.

– А почем он знает, что они на тот берег не ушли? – вмешался Асмуд.– Может, их насады на реке ждали?

– Скарпи на тот берег тоже послал,– ответил гридень.– След искать. И Днепром… Он одну лодью вниз послал, а вторую вверх, к волоку. А еще тебе велел передать, батька, чтоб ты с дружиной прямо к чумацкому тракту шел. Ежели что – он сразу знать даст. А ежели ты решишь с лодьями и насадами в Царьград идти – ничего. Скарпи сам найдет злодеев и злато ромейское вернет.

– Ха! – воскликнул Асмуд, сын Стемида.– Нурман? Вернет! Только сначала ополовинит!

Гридень потупился. Он сам был нурман, а ославленному варягом Скарпи приходился племянником. По чести он должен был тут же вызвать Асмуда на поединок, но поскольку то был не просто варяг, а сам боярин Асмуд, то гридень предпочел промолчать. Если дядя найдет нужным, он сам защитит свою честь.

Старший же всадник Асмуда не слушал. Он размышлял.

К ромеям он, конечно, не пойдет. Ромеи вероломны. К ним если идти, то с настоящей силой. Ежели ромеи силу видят – они сами дают, и брать не надо. Малая дружина в тысячу воинов – это не сила. Тем более что дань ромеи уже отправили. Потребуешь еще – решат, что дешевле кого другого купить. И натравить на Киев. Ромеями не доблестные правят – торгаши. Хотя, надо признать, есть у них и полководцы. Но правят все равно торгаши. Потому и неплох был план Скарпи.

Приползут недобитые ромеи из тайного посольства к кесарю, доложат, что побили их степняки и дань, что русам да пацинакам причиталась, забрали.

А большому хану Куркурэ он сам пожалуется, дескать, забрали хузары наше золото! И пусть храбрый хан от обиды наедет на хузар! Пусть задерутся – а Киев тем временем еще кусочек сурожского берега под себя возьмет. И ромеи пусть с печенегами решают, кто дань схитил. А русы что? Русам обещано? Обещано. Значит, собери снова – и отдай. А не то придут и сами возьмут!

От этих приятных мыслей всадник пришел в хорошее настроение и произнес уже не так мрачно:

– Передай Скарпи, я иду к тракту. А он пусть ищет. Не найдет – головой ответит за потерянное богатство. Отправляйся!

Гридню подали свежих коней, и он ускакал.

«Ничего! Скарпи найдет! Он золота не упустит, не та порода. Такое богатство! Да и делить ее придется только с малой дружиной. А Волку[8] вообще шиш!»– Он злорадно ухмыльнулся, вспомнив, сколько пришлось отдать печенегам из прошлогоднего ромейского выкупа.

Ухмыльнулся и тут же помрачнел, вспомнив, и эта дань ромейская пока что не у него в руках, а неизвестно где. А как хорошо все было задумано! Да и сделано хорошо. Кто ж знал, что у диких хузар достанет ума, чтобы угадать, какую судьбу им назначили русы?

 

Глава десятая

Соляной тракт

 

Утром варяги свершили погребальный обряд: перерезали глотки пленникам, подожгли плоты и оттолкнули от берега. Рассвет – хорошее время для такого дела: умершие не собьются с дороги, притянет их не луна синяя, а Хорс‑Солнышко.

Бледный, почти невидимый огонь, серый прозрачный дым… Некоторые видели, как на призрачных крылатых конях улетают в Ирий души героев.

Духарев призраков не видел, да и не высматривал особо. Не до того. Мучило Серегу дурное предчувствие. Нервность нездоровая. Когда за каждой полынной метелкой мерещится соглядатай, а за каждым пригорком – вражья конница. И еще в спину как будто кто‑то пялится: так и хочется оглянуться. А ведь это не чащоба – степь. Простор от горизонта до горизонта. А давит так, словно в каменном мешке сидишь. Хотелось рвануть галопом: бежать, бежать, пока не поздно…

Но ехали они теперь медленно. Из раненых только Мисюрок смог сесть на коня. Остальным пришлось мастерить носилки – кожаные гамаки на жердях, уложенных на лошадиные спины. Кони с таким грузом могли идти только шагом.

Подобранный Серегой чужак за ночь отлежался, встал. Духарев распорядился выдать ему лошадь и трофейную печенежскую одежку. Оружия не давать. Мало что у чужака на уме?

Одежку чужак сразу надевать не стал: выполоскал в речке. И сам умылся. Чистоплотный. От завтрака отказался, немедленно вызвав подозрение Устаха. У многих народов так: с врагом вместе не едят. А с кем поел – того убивать нельзя. Боги не одобрят. Велено было Шуйке за чужаком приглядывать. И если что – не церемониться. Чужак, впрочем, повода для подозрений больше не давал. Тащился в хвосте, дремал, уронив поводья. Надо бы его потрясти: кто, откуда, как попал в плен? Принцип «враг твоего врага – твой друг» в степи не срабатывал. Тут все – против всех. И только твой клинок – за тебя.

Километров через двадцать речушка свернула к северу, варяги перешли ее вброд, и опять потянулся однообразный степной пейзаж: пологие холмы, прикрытые травами.

Миновали стадо могучих степных туров. Длиннорогие быки с горбатыми холками подняли головы и проводили всадников недоверчивыми взглядами.

– Э‑эх! – громко вздохнул Понятко.– Какая охота!

Духарев слыхал, что степные туры еще сильней лесных, чью мощь он уже испробовал на собственных ребрах, но за все это время ему так ни разу и не пришлось поохотиться на степных быков.

 

– Ай да сокол молодой

Над горой летал.

Ай да белу лебедицу

Молодой искал.

Стал он с горки да на горушку

Перелетывать,

Да звал лебедушку‑красуню

В муравушке поиграть…

 

– затянул Понятко.

У парня был звонкий и ясный голос. Ежели так случится, что в бою покалечат, может, гусляром станет. Певун с таким голосом на княжьем пиру – желанный гость. Тем более варяг…

Солнце припекало, снизу поднимался густой запах трав. Не зря поляне этот месяц травнем зовут. Варяги‑северяне поснимали доспехи и стеганые подкольчужники, оставшись кто в белой льняной рубахе, кто вообще без ничего. Рассудили: ежели что – дозорные упредят. Машег (Рахуг был в передовом дозоре) поглядел на разоблачившихся с усмешкой, процедил что‑то обидное. Для него градусов тридцать – это еще не жара, а так, тепленько.

Духарев тоже броню снимать не стал. С одной стороны, пример выдержки для подчиненных, с другой – все то же неясное беспокойство.

Ехал, слушал, как весельчак Понятко беседует с Машегом. О женщинах. Вернее, о том, как это печально, когда их нет. И чем их, в принципе, можно заменить. Вот те же печенеги, к примеру, они вместо баб…

Понятко, у которого всегда имелась наготове соответствующая история, рассказал, как его дальний родич был в полоне у печенегов‑гилеев. Вот позвал однажды родича хан и сказал, что у его, хана, наложницы родился сын. И у сына того глаза сини. А сини глаза во всей округе только у Поняткова родича. Посему, выходит, согрешил славянин с хановой наложницей, и за то выходит ему, славянину, наказание: бить сильно, а мужские достоинства отрезать напрочь.

Родич Понятки, естественно, огорчился и задумался. А подумав, сообразил и сказал вот что: не у тебя ли, хан, в табуне родился недавно жеребенок с черной гривой?

– Было дело,– согласился хан.

– А ведь у кобыл твоих и жеребцов, у всех гривы желтые да сивые! – показал удивление родич.– Как же так?

Хан подумал немного, погладил черную бородку и молвил:

– Добро. О сыне моем боле говорить не будем. Но и ты гляди: о жеребенке никому ни слова!

Машег посмеялся вежливо, а потом сказал, что у них похожую байку рассказывают про славянского тиуна и ромея. Только там не кобыла, а коза была.

Внезапно один из дозорных, достигнув очередного взгорка, резво повернул назад. Воины встрепенулись было, но увидели, что дозорный, это был Сирка Чекан из Устахова десятка, машет пустыми руками: опасности нет.

– Ну что? – спросил Устах, когда дозорный подлетел к нему и осадил потного жеребца.

Сирка Чекан, рыжий, весь в веснушках, прибился прошлой весной. Никто в дружине его не знал, но кто и откуда – не спрашивали. Видно, что варяг, видно, что жизнью бит. Бит, да не сломан, так что к делу годится.

– Ну что?

– Дорога там,– шепелявя из‑за дефицита передних зубов, сообщил дозорный.

– Соляной тракт,– сказал Машег, подъезжая к старшим.

– Куда ведет?

– К Сурожу.

– К городу?

Хузарин мотнул головой.

– К лиману, к варницам. Но к городу отвороток есть. Городок старинный, небольшой.

– Чей он? Как называется? – спросил Духарев.

– Называется Таган. По‑нашему. Раньше наш городок был.

– А теперь?

– А теперь– не знаю. Его хакан Олег под себя взял и с нами договорился, чтоб соль брать по малой цене, сколько надо. А кому сейчас дань платят – не знаю. Придем – спросим.

– А печенеги там есть, как думаешь?

– Может, и есть,– ответил Машег.– Это не беда. В Саркеле тоже печенеги есть. Наемные. И угры.

– Значит, по тракту пойдем? – спросил Сергей.

– Лучше – по тракту,– ответил Машег.– На тракте спокойней.

– Почему? – Духарев эту часть Дикого Поля знал слабо. В прошлый сезон они один раз ходили от Орла[9] по Донцу почти что до упомянутого Машегом хазарского города Саркела, но обратно возвращались тем же путем и к Днепру шли не напрямик, а вдоль северских земель, высматривая для Свенельда места, где удобно ладить укрепленные городки.

– На тракте меньше грабят.

– Да ну? – Духарев скептически поднял бровь.

– Вдоль тракта истуканы языческие издревле поставлены. Кто степных богов боится,– Машег сплюнул,– тот на тракте лютовать не будет. Ну, может, возьмет немножко.

– Печенеги – тоже их боятся?

– Не знаю. У них свои демоны.– Хузарин снова сплюнул, затем добавил после паузы: – Ране этот тракт наши дозоры стерегли. Их‑то поболе стереглись, чем кумиров деревянных.

Машег уже несколько лет служил Свенельду, поскольку был воином из рода воинов, в …надцатом поколении, и не воевать не мог. Хузарский же хакан Йосып своих воинов не жаловал. Предпочитал по‑ромейски нанимать за золото чужеземцев, которым доверял больше. Машег служил Свенельду, оваряжился, но всё равно считал себя именно хузарином и никак не мог привыкнуть к тому, что княжья русь и печенеги так потеснили его народ. А ведь совсем недавно Хузарский хаканат держал под собой и всю землю от Волги до берегов Греческого моря, и Сурожское море, и Степь – до самого Днепра. И те же поляне безропотно платили им дань… Потом с востока пришел хан Бече [10], с запада – варяги…

– Поедем трактом,– подумав, решил Духарев.

– Машег,– через некоторое время спросил хузарина Понятко,– а печенеги – они каким богам кланяются?

– Те, что там,– Машег махнул рукой,– в Аллу верят. И в Мохаммеда‑пророка. Хоть ложно верят, так хоть в Бога истинного. А те, что у нас, у тех вера черная, в демонов.– Машег скривился и сделал отвращающий жест.– Они своих демонов человечьей кровью кормят[11].

Понятко кивнул. Одобрительно кивнул, поскольку, как любой варяг, покровителем считал Перуна, а Перун кровушку человечью тоже очень одобряет.

Хузарин скривился еще больше, поглядел на Духарева, словно ища поддержки, но Сергей о специфике печенежской веры понятия не имел, что же касается жертвоприношений, то тех же пленных так и так прирезать пришлось бы. И если при этом кто‑то хочет возглашать: «Тебе, Перун, воин Небесный», – то пусть возглашает. Хотя если Перун действительно воин, а не мясник, то ему должны быть больше по вкусу битвы, а не казни.

Не дождавшись поддержки, Машег махнул рукой, пихнул коня пятками и умчался.

 

Глава одиннадцатая,

Александр Владимирович Мазин

Место для битвы

 

Варяг – 2

 

 

Текст предоставлен издательствм http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=119604

Аннотация

 

" Место для битвы " – вторая книга древнерусского цикла Александра Мазина.

Последний год княжения великого князя Игоря. Сергей Духарев – командир летучего отряда варягов‑разведчиков в Диком Поле. Хозары, печенеги, ромеи – все хотят сделать эти ковыльные степи своими. Одни – чтобы разбойничать, другие – чтобы торговать, третьи… Третьим, ромеям, все равно, кто будет владеть Степью. Лишь бы этот «кто‑то» не угрожал Византии. Поэтому ромеи платят золотом, чтобы стравить русов и печенегов, венгров и хозар. Это выгодно кесарям, ведь это золото все равно вернется в Византию… если не потеряется по дороге.

Воин не выбирает: сражаться ему или нет. Он будет биться, потому что война – это его жизнь, его предназначение.

Но место для битвы настоящий воин выбирает сам.

 

Александр Мазин

Место для битвы

 

Глава первая


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-19; Просмотров: 96; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.309 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь