ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДУДИНА-МЕНЬШОГО

 

Афанасия Дудина-меньшого уже считали погибшим. И вдруг в августе 1767 года он предстал перед Креницыным и Левашевым. Вот что рассказал о своих приключениях Дудин-меньшой.

Его галиот «Святой Павел» потащило через первый Курильский пролив в Восточный океан. В пасмурный ноябрьский день показались берега Авачинской губы. Но вновь налетел жестокий шторм и унес корабль в открытое море. Одна за другой рухнули мачты, в клочья превратились паруса.

В начале января 1767 года бедствующие мореплаватели увидели землю, закрытую туманом. Темные утесы вставали из кипящей воды. Галиот несло на буруны. Страшные удары о камни разбили корабль. Дудину-меньшому и двенадцати его товарищам удалось спастись, а тридцать человек нашли себе могилу в курильской пучине. Тринадцать спасшихся бродили по угрюмому берегу седьмого Курильского острова Сия-Кута — Сияскотана, севернее которого находился Оннекотан. Дудин-меньшой искал прибежище и нашел его в юртах добрых людей — курильцев, зимовавших на острове. Они кормили русских китовым жиром, морской капустой и дягильным кореньем.

Летом А. Дудин попросил курильцев, чтобы они отвезли русских к устью реки Большой. Курильцы приготовили байдары, и люди со «Святого Павла» благополучно доплыли до Большерецка. Там к тому времени были починены корабли «Святой Павел» и «Святой Гавриил». 6 сентября 1767 года оба этих корабля зашли в устье реки Камчатки.

Той же осенью там бросил якорь галиот «Святая Екатерина», и Иван Синдт, встретившись с Креницыным и Левашевым, рассказал им о своем походе. Возможно, он передал экспедиции даже письменные свидетельства. В наше время считается доказанным, что Синдт открыл, во всяком случае, остров Святого Матфея в Беринговом море. Остров этот впоследствии был Джемсом Куком назван в честь англичанина Гора Этот клочок суши, затерянный в море за 60° северной широты, был покрыт унылыми растениями тундры.

Имея под рукой святцы, легко установить, что Синдт усмотрел остров Святого Матфея 9 августа. На тот же месяц приходятся дни в память святых Стефана и Далматия; их именами Синдт назвал другие, но, увы, мнимые острова. Считают, что это был плод зрительного обмана и Синдт принимал туман за берега новых островов.

 

КАЛЮМЕТ — ЖЕЗЛ МИРА

 

Осенью 1767 года креницынский штурман Михаил Крашенинников, выполняя приказ своего начальника, составил карту течения рек Камчатки от Нижне-Камчатского острога до Ключевской.

Это было крупным вкладом в дело освоения Камчатки.

Незадолго до этого Крашенинников начертил и карту Охотского побережья. В обоих случаях он подробно показывал остроги и поселения, устья рек, отдельные высоты и горные цепи.

Первая карта вскоре попала к Миллеру. Есть еще одна креницынская карта того времени, и, вероятно, тоже работы Крашенинникова. Но она почему-то легла не на полки Архива иностранных дел в Москве и даже не в миллеровские «Портфели» в доме, что на Вшивой горке, а очутилась в библиотеке Геттингенского университета.

Подобно тому, как Ломоносов когда-то держал совет с бывалыми груманланами, Креницын и Левашев совещались с камчатскими мореходами, лучшими знатоками Алеутских островов.

К экспедиции был причислен старый беринговец и открыватель Ближних островов Михайло Неводчиков. Он даже успел послужить подштурманом у Дудина-большого на боте «Гавриил» и вместе с ним приплыть в Большерецк. Неводчиков стал недомогать, и мореплаватели лишились ценного спутника. Но старый подштурман вместе с Тимофеем Шмалевым в 1767 году еще трудился над составлением карты Камчатки

В числе промышленных людей, нанятых Креницыным, были Михайло Авдеев, Петр Анфилатов,

Алексей Безруков, Степан Глотов, Леонтий Дружинин, Алексей Дружинин, Михаиле Лебедев, Никифор Новоселов, Дмитрий Панков, Алексей Удачин, Алексей Хомяков, Василий Штинников, Иван Шеин.

С Креницыным и Левашевым отправлялись четверо толмачей — молодых алеутов. Принятые ими имена и фамилии указывали на то, кто именно вывез их на Камчатку. Алеутов звали Иван Степанов Глотов, Алексей Иванов Соловьев, Алексей Иванов Попов, Андрей Яковлев Шарапов. Все они в Нижне-Камчатске овладели русским языком и письмом, обучив в свою очередь русских алеутской речи.

Весна 1768 года прошла в подготовке кораблей к плаванию. Креницын взял у Ивана Синдта его галиот «Святая Екатерина», а открывателю острова Святого Матфея отдал «Святого Гавриила». На нем Синдт вскорости и отплыл в Охотск.

Корабельные мастера починили тупоносый гукор «Святой Павел». Сто тридцать шесть участников плавания стали грузить на суда муку и медные единороги, связки сушеной рыбы и мушкетоны, сухари и дрова, фальконеты и ячневую крупу. Бывалые камчатские мореходы крепили на палубах байдары; их было по одной на каждом корабле.

В июле галиот и гукор вышли из устья реки Камчатки, и волны Восточного океана понесли корабли к Командорским островам.

Вскоре Креницын и Левашев увидели остров Беринга — могилу командора. В этом печальном месте им удалось запастись живительной и чистой водой.

У острова Медного они встретились с кораблем, начальником которого был штурманский ученик В. Софьин. Он провел на Командорах две зимы, охотясь на морского зверя и делая съемку островов

Одиннадцатого августа на море было очень пасмурно и ветрено. Напрасно Креницын с борта «Святой Екатерины» вглядывался в сумеречную даль — лева- шевского гукора нигде не было видно.

Через три дня показались острова Сигуам и Амухут, а двадцатого августа галиот входил в Умнакский пролив, где из воды выступал скалистый остров, издали похожий на трехмачтовый корабль. Флаг «Святой Екатерины» развевался на ветру; его клонило то в сторону Умнака, то к Уналашке.

Неизвестный алеут, — возможно, ученик мужика Кашмака, — подъехав на байдарке к галиоту, явственно произнес русское «здорово». Но дальнейший разговор он все же вел только через толмача. Алеут осведомился, зачем приплыли русские и не станут ли они обижать здешних жителей Петр Креницын заверил, что обид не будет: русские любят мир и ценят дружбу.

Тогда островитяне вручили гостям калюмет — длинный жезл, увенчанный крыльями совы. Креницын принял этот скипетр мира.

На третьи сутки у входа в пролив показался гукор Левашева. Он, видимо, миновал восточное звено Андреяновских островов, Акутан и зашел в пролив его северными воротами.

Оба корабля двинулись к Уналашке и, облюбовав один из ее заливов, стали на якорь, чтобы набрать воды.

Двадцать третьего августа пришлый алеут сообщил тревожную весть о событиях на Кугалге и Акутане. Там убиты пятнадцать русских, что зимовали на Умнаке, а потом поехали для промысла к Акутану. Все это вскоре подтвердилось.

В тот же день корабли вышли искать заветный «остров» Аляску. Квартирмейстер Гаврила Пушкарев, находившийся на гукоре Левашева, первооткрыватель полуострова Аляски и менее удачливый искатель «Стеллеровой земли», горел нетерпением увидеть места, знакомые ему по плаванию на бичевинском корабле.

Уже 25 августа показался северный берег Унимака. Корабли вошли в Исанотский пролив и последовали вдоль побережья острова — мимо песчаных кос зловещего черного цвета, устьев рек, где воды проносились, гремя, по скалистому ложу, а лава вулканов местами подходила к самому морю. Началась опись Унимака, на что ушло пять дней.

Исанотский пролив был коварен. 30 августа гукор, на котором плыли Левашев и Пушкарев, затрещал по всем швам, очутившись на мели посредине пролива. «Святого Павла» удалось стащить лишь на следующие сутки.

 

АЛЯСКИНСКИЙ ПУСТОЙ БЕРЕГ

 

Первого сентября Левашев и Креницын подошли к берегу Аляски. Две байдары устремились к нему. Осматривая аляскинский пустой берег, исследователи на всякий случай выставляли вооруженный караул. Думая зимовать на вновь открытой земле, которую они все еще принимали за остров, мореплаватели искали пристойное для этого место. Они провели вместе еще три дня, идя на северо-восток от Унимака вдоль «острова со стоячим лесом».

Но морская буря вновь разлучила корабли храбрых открывателей. Креницын очутился снова в Исанотском проливе, против самого конца рога полуострова Аляски, который Иван Соловей по старинке мог бы назвать аляскинской Лопаткой.

Посоветовавшись со спутниками, Креницын решил зимовать на восточном краю острова Унимак. «Святая Екатерина» вошла в бухту, расположенную к югу от острого мыса, вдавшегося в пролив. В этих местах до берега Америки было рукой подать, иногда менее версты, как у мыса Исанотского.

Байдарщики отвозили людей на побережье Северной Америки, возвращались оттуда на корабль, с тем чтобы после передышки снова плыть к черным пескам Унимака.

Каменный пояс шел поперек острова. Один за другим к небу вздымались грозные огнедышащие великаны, над которыми царил Шишалдин в своем снежном шлеме.

На Унимаке пели двуручные пилы и стучали топоры. Из аляскинского леса и унимакского плавника люди строили себе зимние убежища.

Вскоре к зимовщикам прибыли на байдарах воины-аляскинцы. Русские пытались дарить «американцам» рукавицы, бисер, шапки. Аляскинцы в ответ пускали стрелы.

Что было делать в таких случаях?

Увидев России корабли,

Америка, не ужасайся,

Из праотеческой земли

В пустыни бегством не спасайся, —

 

призывал в те годы Сумароков, воспевая мирные стремления российских мореплавателей.

Залп из двух медных полуфунтовых пушек и фальконетов, произведенный с таким расчетом, чтобы ядра пролетели над головами нападающих и упали в море, — лишь к этому смог, как к крайней мере, прибегнуть Креницын. Но поневоле пришлось усилить караулы, особенно когда люди «Святой Екатерины» отправлялись на американский берег, где проводили недели по две. Они голодали и холодали, но, несмотря на это, никогда не обижали «американцев».

Когда русские находили в пустых юртах связки сушеной рыбы, голодные люди брали ее, но взамен оставляли красное сукно, цветной бисер и иглы.

Бродя по Аляске, исследователи убеждались в правильности сведений, сообщенных об этой стране лет пять назад. Они своими глазами видели ее богатства — морского зверя в водах, а на суше — диких баранов, оленей, лисиц, горностаев, медведей.

Полной истории всех этих исследований нет до нашего времени. Такие люди, как штурман М. Крашенинников, вели дневники. Его «Журнальная записка» значится в описях Московского архива Министерства иностранных дел.

С Креницыным был даже неизвестный художник. Выполненные им аляскинские рисунки хранились в бумагах 1768 года, под № 598, в секции X, в Военно-ученом архиве Главного штаба[88].

«Святая Екатерина», с покрытыми инеем и льдом бортами, стояла на берегу бухты у Исанотского пролива. Жерла корабельных пушек смотрели в сторону моря. А в холодных юртах со щелями шириною в палец лежали цинготные люди.

 

В ГАВАНИ СВЯТОГО ПАВЛА

 

Что же делал Михаил Левашев, которого Креницын потерял из виду 5 сентября 1768 года?

Около недели гукор «Святой Павел» бродил в море, отыскивая новые острова на западе от Аляски и Унимака. Потом корабль с круглой кормой побывал в водах Унимака, после чего поспешил к Уналашке. Но из Макушинской гавани Левашев снова повернул к Унимаку и, не найдя Креницына, решил зимовать в одном из больших уналашкинских заливов. В вершине его находилась гавань, названная Левашевым в честь корабля «Святой Павел».

Место зимовки Левашева легко перепутать. В самом деле, попробуйте разобраться, что такое Капитанский залив, Капитанская гавань, Капитанская бухта, залив Левашева и порт Левашева.

Но по картам атласа Г. А. Сарычева можно совершенно точно указать, где стоял гукор «Святой Павел».

Представим себе морскую губу, глубоко врезавшуюся в северный берег Уналашки. Это и есть собственно Капитанский залив. Во времена Левашева туземцы называли его Игуноком. Это отчетливо указано на карте, составленной штурманом прапорщичья ранга Яковом Шебановым[89].

Ближе к восточному берегу залива был расположен остров Амахнак с направленными на восток мысами, один из которых похож на коготь огромного орла. От этого когтя начинался узкий проход, ведущий из собственно Капитанского залива во второй, более южный залив. Второй, широкий проход туда лежал на западную сторону острова Амахнак. Впоследствии Гавриил Сарычев назвал эти проливы «предместьями». За ними был виден внутренний залив, простиравшийся на три с четвертью мили к югу. Это и был залив Левашева.

У самого конца его со скал западного берега низвергалась речка, в устьях которой скапливались гранитные зерна. Неподалеку от нее в заливе высились пять небольших островков. Под их прикрытием и стоял гукор «Святой Павел». Это место было впоследствии названо портом Левашева. Сам же Левашев, как уже сказано, дал ему название «гавань Святого Павла».

Мореплаватели бродили по берегам залива, разыскивая выкидной аляскинский лес. Из него наскоро сколотили юрту на невысоком прибрежном холме. Справа от зимовья протягивался неширокий перешеек; за ним светился самый большой уналашкинский залив — Бобровый, закованный в скалистые берега. Там слышался шум и звон водопадов.

Если пойти налево от холма, можно было увидеть Натыкинский залив, а севернее его — залив Широкий. Отсюда начиналась долина, по которой проходил путь к Айагын-горе или вулкану Макушину, где текли окутанные паром горячие ключи.

Здесь Левашев застал камчатских промышленных людей, вероятно Вторушина, Смолина, Полутова и других.

В начале октября 1768 года в юрте зимовщиков сидел Афанасий Очередин. Он приплыл с острова Умнак, где стоял лапинский корабль «Святой Павел». Очередин рассказал, что дела у него неважные, если не сказать — прямо гибельные. Люди пухнут от голода, пятеро уже умерли во время зимовки.

Бродя по Умнаку, он разыскал обугленные остатки протасовского корабля. От Очередина яевашевцы узнали и о гибели людей с кораблей Н. Трапезникова и И. Кулькова.

Людям Левашева тоже было нелегко. Недоедание скоро перешло в голодовку. Началась цинга. Китовое мясо русскому человеку впрок не идет. Мореходы утверждают, что от китовины даже открывались раны. Но людям Левашева пришлось есть мясо кита, выкинутого мертвым на берег залива.

Зимовщики жили на корабле и в юрте. Однажды с моря налетел такой ветер, что кровля юрты поднялась. Ее обитатели так перемерзли, что почти потеряли рассудок.

Михаил Левашев, сидя в тесной каюте корабля, у светильника с китовым жиром, писал заметки.

«О жителях того острова», «Описание острова Уналашки», «О промысле российских людей на острове Уналашке разного рода лисиц» — так назывались эти научные труды, начатые русским человеком в Западном полушарии. В них приводилось множество сведений о быте алеутов, об их одежде, жилищах, стремительных байдарках, об алеутских «веселостях», когда алеуты пляшут под стук бубнов, обтянутых китовой кожей.

Труды М. Левашева полностью не напечатаны до сих пор…

Бедствуя, холодая и голодая, зимовщики Капитанского залива исследовали Уналашку. Судя по карте Якова Шебанова, о которой мы уже упоминали, была произведена опись всего залива.

Исследователи видели у мыса Калехта, при входе в главный пролив, огромную скалу, прозванную Монахом, похожую на человека со склоненной головой.

На западной стороне входа высился мыс, известный впоследствии под названием мыса Веселовского. Еще западнее к небу вздымались высочайшие утесы Уналашки и клубились водопады, пена которых смешивалась с волнами моря.

 

МОГИЛЫ НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ

 

Перенесемся теперь на другую зимовку, далеко от Уналашки. У восточного устья пролива Маточкин Шар, что делит Новую Землю, стоят две заиндевелые избы. Одна из них находится в бухте Тюленьей, другая — на мысу Дровяном.

Пол первой избы покрыт еще свежими стружками. Здесь в ноябре 1768 года несколько обессилевших от цинги людей сколотили сосновую домовину. В нее было положено тело Якова Чиракина, помора и бесстрашного морехода, десять раз зимовавшего на Новой Земле.

За год до своей гибели Яков Яковлев Чиракин пришел к архангельскому губернатору и объявил о своем открытии. Он, Чиракин, будучи кормщиком на судне купца Антона Бармина, пошел на Новую Землю еще в 1766 году. Летом 1767 года Чиракин, правя малым извозным карбасом, дважды «проходил поперек насквозь» Новую Землю, проникал в Карское море и возвращался обратно. Кормщик развернул перед губернатором план пролива, который он своеручно снял.

Губернатор Е. А. Головцын помнил сборы кораблей Чичагова. В Архангельском порту тогда еще трудился былой беринговец капитан-командор Петр Чаплин. Из губернаторского дома кормщик пошел к Чаплину и повторил ему свой рассказ.

После этого из Архангельска в Петербург помчался курьер с рапортом Чаплина. Российские адмиралы, собравшись в своей Коллегии, обсудили открытие новоземельского кормщика и одобрили почин капитан-командора — послать экспедицию для описи Маточкина Шара.

Член Адмиралтейств-коллегии Алексей Нагаев, о котором мы уже упоминали, в свое время имел высокую честь обрабатывать данные Великой Северной экспедиции, сотрудничал с Ломоносовым при сборах Чичагова, Креницына и Левашева и рассматривал карты П. Шишкина, В. Шилова и других камчатских мореходов.

А. Нагаев принял самое горячее участие в деле Якова Чиракина.

Получив согласие из Петербурга, Петр Чаплин стал собирать экспедицию. Начальником ее был назначен Федор Розмыслов, «штурман порутческого ранга», четыре раза плававший от Кронштадта до Архангельска. С ним шло тринадцать человек — Яков Чиракин, подштурман Матвей Губин, матросы Иван Казимиров, Александр Кустов и девять поморов. Имена этих скромных героев нам неизвестны.

Антон Бармин дал Розмыслову и Чиракину десятитонную кочмару о трех мачтах. Исследователи получили письменное наставление. Оно обязывало их осмотреть в тонкости, нет ли на Новой Земле ценных руд, хрусталя, жемчужных раковин, отменных трав, какие звери и птицы водятся на острове, есть ли там соляные озера.

На все эти вопросы Розмыслов и Чиракин должны были ответить.

Осенью 1768 года мореплаватели были у восточного устья Маточкина Шара Федор Розмыслов взошел на гору, и сердце его захолонуло от волнения: Карское море, насколько его можно было окинуть взором, было свободным от льда. По такой чистой воде можно было без боязни плыть в сторону обского устья.

Но барминская кочмара начала течь еще в Белом море Бывалые поморы предложили ее чинить — вырубать гнилые гнезда в корабельном дереве и замазывать их тестом из ржаных отрубей и глины. Но для этого надо было время. Поэтому Розмыслов и решил остаться на зимовку.

Исследователи успели осмотреть сланцевые горы у Маточкина Шара, оглядеть новоземельские озера и пройти по проливу на гребном судне.

Началась полярная ночь. За десять дней до ее наступления умер Яков Чиракин.

Зимовщиков Новой Земли сближала с зимовщиками Уналашки не только бедственность судеб, но и беспримерная стойкость.

Федор Розмыслов твердо помнил одно место из наставления.

Вот оно:

«Как не безызвестно вам, что со стороны Российской империи об открытии пути в Северную Америку многие опыты с великим казенным иждивением чинены и предприемлемы были, но оные и поныне остались еще без желаемого успеху, то егда вы за пролив с Новой Земли в Карское море прибудете, то не оставьте, — по широте места, соображая положение по карте моря, — примечания своего сделать: не будет ли способов с того места восприять путь в Северную Америку, — чтоб льды тому не воспрепятствовали…»[90]

Вот почему был так настойчив доблестный Федор Розмыслов. Не его вина, что. он не смог продвинуться в сторону Северной Америки далее чем на шестьдесят верст.

Наступил 1769 год. Летом Розмыслов закончил съемку Маточкина Шара. Вслед за Чиракиным цинга унесла еще несколько человек. Со штурманом остались лишь Матвей Губин, один матрос и три помора. С трудом шагая по земле, покрытой алыми камнеломками, они носили к кочмаре смесь из глины и отрубей, замазывали дыры, конопатили щели. В августе уже больной Розмыслов двинулся к востоку и смело вошел в Карское море. Но на следующий день дозорный крикнул с вершины мачты, что «водяного проспекта» не видно, а впереди встали сплошные льды.

Льдины уже били о борта кочмары. Глиняные заплаты разлезались на глазах. Откачивая, как могли, воду из судна, шестеро храбрецов, дождавшись попутного ветра, поворотили обратно к Маточкину Шару

Снова началась починка кочмары. Ее опять замазывали глиной, обшивали досками, забивали щели мхом. Но все было тщетно. Гнилое судно текло. В это время в пролив зашло промысловое судно Водохлебова. Кора- 1эелыцики поглядели на кочмару и ужаснулись — как мог только ходить на ней Розмыслов в карских льдах!

Они уговорили бесстрашного штурмана вернуться в Архангельск, а облепленную отрубями кочмару бросить на устье речки Маточки. Восемь спутников Розмыслова окончили жизненный путь на Новой Земле, откуда начиналось сведыванье пути к Северной Америке.

 

КРЕСТЫ НА УНИМАКЕ!

 

Над прибрежным холмом, где стояла юрта Левашева, поднялся деревянный крест с надписью: «Съ 1768 на 1769 г. зимовалъ здесь съ судномъ флота капитанъ-лейтенантъ Левашевъ».

В мае 1769 года у Левашева было двадцать семь больных цингой. Судьба была еще милостива к людям «Святого Павла». От этого недуга во время зимовки умерли лишь три человека. Были и другие потери. Казак Салманов — гот, что когда-то записывал рассказы Глотова, — вместе с квартирмейстером Шараповым пошли однажды на охоту да так и не вернулись. Никто не мог узнать, где они сложили свои головы.

Один алеутским начальник — тойон, сблизившись во время «веселостей» с русскими, согласился пойти на поиски Петра Креницына. Алеутский начальник собрал сто байдар и двинулся в сторону Аляски. В пути его люди бились с враждебными воинами, осыпавшими стрелами флотилию мужественного уналашкинца. Но тойон свято хранил письмо, данное ему Левашевым для передачи Креницыну.

Петр Креницын в то время тоже составлял скорбный список жертв зимовки на Унимаке. У него умер ли тридцать шесть человек. Смерть унесла Степана Глотова, Афанасия Дудина-большого, подштурмана Конона Ларионова, двух штурманов — С. Чиненого и М. Крашенинникова, промышленных А. Дружинина, М. Лебедева и Н. Новоселова[91].

Оставшиеся в живых, отдавая последние почести погибшим героям, обтесывали лиственничные бревна и сколачивали из них высокие и грубые кресты. Креницын приказал построить еще один «особливый большой крест», водрузить на нем крест из меди, а в углубление в нем вложить записку о пребывании «Святой Екатерины» у берегов Аляски и Унимака.

Петр Креницын во время зимовки тоже писал научные заметки о трех землетрясениях 1769 года. Люди «Святой Екатерины» за время пребывания на Унимаке сделали много для исследования «Лесного острова» — Аляски[92].

Горсть унимакских зимовщиков, изнемогавших от цинги, в мае 1769 года неожиданно увидела две байдары, вошедшие в пролив. Над одной из них развевался белый флаг, как потом оказалось — холщовый платок на шесте. Алеуты, сидевшие в байдаре, громко выкрикивали имя капитана Левашева,

Люди Креницына обезумели от радости, встречая посланцев Левашева. Отважный тойон с Уналашки рассказал, что он потерял девяносто восемь байдар, а все же пробился к Унимаку. Он вручил Креницыну письмо из залива Игунок.

Начальник экспедиции, прочитав это послание, покачал головой: Левашев звал «Святую Екатерину» к себе на Уналашку, не зная, что Креницын и его зимовщики сами едва держались на ногах.

Тойон уналашкинских алеутов вытирал обильный пот холщовым платком, снятым с древка Он и два его приближенных пили в юрте Креницына кяхтинский чай с китайскими леденцами. Перед тойоном лежали богатые русские подарки — сукно, ножи, цветной бисер.

Алеутский старшина, свершив свой подвиг, бесстрашно пустился в обратный поход с письмом к Левашеву.

В первых числах июня 1769 года Левашев поднял паруса, вывел гукор в большой залив, миновал угрюмую скалу Монах и уже уверенно, по пути, разведанному тойоном, двинулся к зимовке Петра Креницына.

Вскоре оба корабля покинули Северную Америку и пошли к устью реки Камчатки. Изнуренные мореплаватели еле справлялись с парусами.

Первые русские поселенцы Аляски зазимовали в теплых избах Нижне-Камчатского острога.

 

ГОСПОДА ГЕОДЕЗИСТЫ

 

Наш старый знакомый, казак из чукчей Николай Дауркин, в 1769 году снова искал «Большую Американскую землю» против Медвежьих островов. Все еще была жива мысль Плениснера о близости Америки к устью Колымы,

Дауркин вел с собой трех господ геодезистов — И. Леонтьева, И. Лысова и А. Пушкарева.

Эти прапорщики, вооруженные квадрантами, треножниками и подзорными трубами, тоже надеялись, узреть американский берег. «Земля Андреева не давала им покоя.

Представление о походе казака-чукчи и геодезистов дают карта[93] и «Экспликация» Дауркина 1774 года, особенно последняя.

Они отправились из устья Колымы на запад по берегу моря к речке Убиенной и увидели у озера Хомучева Лаптевский маяк. От устья речки Якутской сошли к морю и шли льдами, оставляя влево высокие береговые утесы, до устья Крестовки. От нее начался перевод на первый Медвежий остров.

Николай Дауркин, конечно, был одержим. На Медвежьих островах он прежде всего кидался на осмотр древних строении, так прочно сидела в нем мысль о русской крепости на Хевуврене, что в Северной Америке. На третьем Медвежьем острове он осмотрел укрепление, построенное незнаемыми людьми из дикого серого камня. И на пятом острове казак-чукча снова стоял у полуразвалившихся крепостных стен, сложенных из плавника.

С пятого острова пошли на север. Дауркину и господам геодезистам удалось подняться до 70°58' северной широты. Но морской лед был так тонок, что люди слышали, как колышется и дышит холодная пучина под их ногами. Искатели «Большой Американской земли» были вынуждены вернуться обратно в Нижне-Колымский острог.

Неотвязная мысль снова овладевает Николаем Дауркиным. Он составляет карту 1774 года и помещает на ней крепость с надписью: «Деревянная крепость той Большой земли…»[94]

Дерзания Федора Розмыслова и походы Дауркина вместе с господами геодезистами были тесно связаны с теми трудами, что совершали сподвижники Креницына и Левашева под небом Северной Америки.

 

ГИБЕЛЬ ПЕТРА КРЕНИЦЫНА

 

Карл Третий, король испанский, был встревожен русскими успехами на севере Тихого океана. Монахи-францисканцы держали совет с капитанами кораблей, отправлявшихся к 50° северной широты. Это было в 1769 году. Вот когда снова вспомнили о сказочном Аниане! Возникли католические миссии в Калифорнии. Брат Жюниперо поставил на морском берегу крест с надписью об основании Монтерея. Одновременно монахи стали застраивать Сан-Диего. Но выше 36°48' северной широты испанцам тогда продвинуться не удалось, как они ни старались. В 1770 году, после бедствий, перенесенных на Умнаке, в Болыперецк и Охотск возвратился Афанасий Очередин. «Компанионы» В. Шилов, И. Лапин, А. Орехов были обрадованы богатой добычей, доставленной подштурманом в трюмах «Святого Павла». Он привез бобров и много лисиц. Лисьи острова оправдывали свое название.

На пановском корабле пришел и Евстрат Деларов, македонский грек, добывший более пяти тысяч бобров. Вернулись Вторушин со Смолиным с Умнака и Уналашки, Коровин и Коренев на «Петре и Павле», побывавшие на Андреяновских островах. (Более раннее плавание на «Живоначальной Троице», их исследования и знакомства с мужиком Кашмаком мы уже описывали под 1764 годом.)

Сдав умнакских лисиц, Афанасий Очередин принялся за составление карты Алеутских островов[95]. Эта карта настолько понравилась камчатскому и охотскому начальству, что шиловский мореход вскоре был затребован в Иркутск в губернаторский дом, куда он и привез свой чертеж.

Панков на «Святом Александре Невском» двинулся к Ближним островам, обрекая себя на четырехлетние скитания в бобровых водах. Иван Соловьев, знаток глубника, межника и обедника, держал свой путь к Уналашке на корабле «Святой Павел». К родным берегам он возвратился только через пять лет.

Набравшись сил в Нижне-Камчатском остроге, герои Восточной экспедиции приготовились к отплытию в Охотск. Но их постиг страшный удар. Однажды Петр Креницын вместе с казаками Иваном Черепановым, Василием Сизовым и Семеном Каюковым плыли в лодке по реке Камчатке. Утлую посудину внезапно захлестнуло высокой волной. Креницын и Черепанов пошли ко дну и утонули.

Начальство над экспедицией принял Михаил Левашев. Он поднял паруса на гукоре «Святой Павел», а Афанасию Дудину-меньшому передал галиот «Святая Екатерина». В самом начале августа 1770 года оба корабля пришли в Охотск, где их встретил Федор Плениснер; Спустив флаги на судах, Левашев передал их начальнику порта и трудными сухопутными и речными дорогами двинулся в сторону Якутска. Небольшая часть людей, участвовавших в плавании, остались на Камчатке. Среди них были штурман Максим Чурин и подштурман Дмитрий Бочаров.

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: